Брачные игры каннибалов Троост Дж.

Глава 6

В которой Автор, предвосхищая возмущение некоторых Читателей тем, чем Он, собственно, занимается, пока Его Подруга трудится в поте лица, излагает свой План касательно того, как сделать Жизнь на Атолле продуктивной.

По утрам Сильвия уезжала на работу в пикапе. Она была полна уверенности, что ее стараниями жизнь ай-кирибати вскоре станет радостнее, длиннее и здоровее. После отъезда Кейт Сильвия осталась единственной ай-матанг в Фонде народов. У нее в подчинении был штат из десяти человек (все старше ее). Они внедряли программы, призванные усовершенствовать здоровье матери и ребенка, уменьшить дефицит витамина А, воспитать в ай-кирибати экологическое сознание и улучшить санитарную обстановку. Последнее включало постройку биотуалетов, или «атоллетов», потому что, как я уже говорил, с дерьмом на Тараве надо было срочно что-то делать, и Сильвия взяла на себя эту непосильную задачу.

– На самом деле, это круто, – сказала она с нехарактерным для нее энтузиазмом. – Отходы биотуалетов можно использовать как удобрение в образцовом огороде.

Супер, подумал я. Еще один потенциальный источник дизентерии. Но она все равно осуществила задуманное, и теперь каждые пару месяцев остров окутывал отвратительнейший из запахов: это Бвенава смешивал компост с рыбными потрохами и свиным навозом, а затем разбрасывал его по саду, возвращая к жизни помидоры и капусту. Сильвия была счастлива. Она нашла свое призвание.

Я тоже был очень занят. Размышлениями. Я решил написать книгу. Это будет эпическое произведение, решил я, толстовского размаха, не уступающее Джойсу в амбициозности и Шекспиру в лиричности. Через двадцать лет оно станет темой университетских семинаров и докторских диссертаций. Мой роман причислят к образчикам современной литературы. Студенты будут говорить о нем почтительно, понизив голос и изумляясь, как такое вообще возможно было написать. Журнальные статьи обо мне будут начинаться со слов: «Литературный гений Дж. Маартен Троост ведет отшельнический образ жизни…» Я уже решил, что стану загадкой для журналистов, тайной. Меня поставят в один ряд с Сэлинджером и Пинчоном[23]. Можно будет и двойное гражданство оформить, чтобы за одну книгу получить и Букеровскую, и Пулицеровскую премии.

Чтобы создать нужный настрой, я читал серьезные книги – «Дети полуночи» Салмана Рушди, «Бесконечная шутка» Дэвида Фостера Уоллеса, «Улисс» Джеймса Джойса (ну, последнюю, допустим, просто пролистал), «Король Лир». Но Сильвии почему-то казалось, что я занимаюсь ерундой.

И вот в один прекрасный день я включил ноутбук. Создал новый документ. Курсор мигал с экрана. Я выглянул в окно. За окном шумели океанские волны. Мне показалось, что я увидел дельфинов. Или тунца? Я залюбовался проплывавшими по небу облачками – вот это похоже на лошадь, это на морской лайнер, на нос моей тети, женскую грудь… Я вскипятил воду. Что это там плавает? Похоже на дохлую рыбу. Я снова повернулся к экрану. Курсор по-прежнему мигал. И ничего. Писательский ступор.

Я не особо беспокоился. Я где-то прочел, что Габриель Гарсия Маркес месяцами не мог выдавить из себя ни одного предложения, а потом все выливалось разом – сладкозвучный поток словесных образов. Сильвия посоветовала написать синопсис. Но я возразил, что синопсисы – это для скучных людей. Разве Керуак их писал? Не думаю. Куда важнее войти в определенное состояние сознания, обрести исключительное видение. Тут уже слова волшебным образом возникнут сами, и мне нужно будет лишь записать их. Сильвия заметила, что Керуак был наркоманом и алкоголиком, что его и прикончило. Что ж, быть писателем нелегко, ответил я.

И снова вернулся к экрану. Прошло несколько часов. Потом дней и недель. И наконец я написал первое предложение. Перечитал его. Исправил. И стер.

Курсор по-прежнему моргал.

Глава 7

В которой Автор развивает тему Отсутствия, в частности Отсутствия некоторых продуктов питания, и повествует о Великом Пивном Кризисе, случившемся, когда корабль, поставляющий сей божественный напиток на остров, необъяснимым образом причалил к Киритимати, лишив Единственной Радости тех, кто в ней больше всего нуждался.

Не исключено, что где-то на планете Земля есть кухня еще более отвратительная, чем на Кирибати. Эту возможность нельзя отрицать, как нельзя отрицать существование иных видов разумной жизни во Вселенной. Однако я никогда не встречал ничего хуже. И не могу вообразить, что такое возможно. Я лишь признаю, что есть статистическая вероятность, что где-то все-таки может быть хуже. Статистическая вероятность – один к ста тысячам миллиардов.

Как такое возможно, спросите вы, если на Кирибати столько рыбы? Прекрасной рыбы. Вкусной рыбы. Достаточно закинуть в океан удочку с шестью крючками длиной примерно 150 ярдов, подождать минуты две, и шесть огромных сочных луцианов[24] окажутся у вас на тарелке. Захотелось осьминога? Прогуляйтесь по рифу в отлив, заглядывая под камни. А как насчет раков-богомолов? Отыщите их норки в песке и поймайте членистоногое на наживку из угря. Суп из акульих плавников? Разрежьте пополам пару летучих рыб, потрясите в воде погремушкой, быстро уберите руку и ждите неизбежного появления голодной акулы. Насадите на крючок, привяжите леску к лодке и покатайтесь, пока акула не устанет. Тогда можно отрезать плавник. А черепашьего супа не хотите? Хотя нет, это уже слишком.

Люди из других стран готовы платить кучу денег за рыбу, пойманную на Кирибати. И они платят. Периодически в здешних водах появляется ветхое китайское суденышко, чтобы забрать сотни акульих плавников, отрезанных рыбаками с дальних островов. Китайцы закупают и живую рифовую рыбу – чем ярче чешуя, тем лучше. Все это затем отправляется в Гонконг, где на обед обязательно подают какой-нибудь редкий вид на грани исчезновения. А вот осьминоги и морские огурцы (толстые колбаски, выполняющие роль рифовых санитаров) – излюбленный деликатес в Японии. Жители этой страны хоть и повернуты на гигиене, но явно не подозревают о том, от чего именно очищает кораллы санитар рифа на Кирибати.

Однако главный промысел Кирибати – тунец, ведь его популяция в местных водах – сама большая в мире. Десятки промышленных рыболовных кораблей из Японии, Тайваня, Южной Кореи, Испании и США бороздят два миллиона квадратных миль океанского пространства – особую экономическую зону Кирибати. Эти же плавучие колонии траулеров и плавучих баз – своего рода «Звезда Смерти» в мире рыболовства – некогда опустошили север Атлантического океана и Южно-Китайское море, убив в них всякую жизнь. Кроме них, в районе орудует неустановленное число нелегалов из Китая, Тайваня, Кореи и России. Зная об этом, начинаешь понимать, что промышленное рыболовство очень сильно отличается от рыбалки, описанной в романах, с подозрительной регулярностью производимых на свет писателями американских мегаполисов. Жители развитых стран вообще любят говорить красивые слова, воспевать оды экологической сознательности, рассуждать об уважительном пользовании ресурсами и сочинять стихи о природе. Но кушать всем по-прежнему хочется.

Каждый год в Тихоокеанском регионе только легально тунца добывается на сумму два миллиарда долларов. Это огромная куча денег, особенно для государств, где шлёпки считаются признаком богатства. Однако тихоокеанские нации получают от продажи рыболовных лицензий лишь около шестидесяти миллионов в год. А Кирибати, что неудивительно, и того меньше. Причина в том, что. как бы это повежливее выразиться. типичный министр рыболовного хозяйства тихоокеанской страны 1) идиот, 2) взяточник, 3) и то, и другое (как правило). Хуже всего то, что лицензия на рыболовство привязана к гуманитарной помощи. Японцы, к примеру, отказываются выплачивать более 4–5 процентов стоимости улова, объясняя это тем, что компенсируют недостачу гуманитарной помощью. Но что это за помощь? На Кирибати она состоит в организации Центра подготовки персонала рыболовных траулеров, где молодых людей с Кирибати учат работать на японских судах за зарплату, на которую никогда не согласится ни один японец. Также местное население принимает участие в постройке нового рыболовного порта, который предназначен – угадайте с трех раз – для японских рыболовных траулеров. Неплохо, да?

Конечно, на Кирибати ловят рыбу не только жадные иностранцы. Страна находится на грани выживания, и основным видом пищи здесь является рыба. Задумайтесь над такой цифрой: ежегодное потребление рыбы на Кирибати составляет более четырехсот фунтов на душу населения[25]. Сядьте на минутку и поразмышляйте над этим шокирующим фактом. Среднестатистический мужчина, женщина, ребенок на Кирибати съедает более четырехсот фунтов рыбы каждый год. Рыба на завтрак, обед и ужин. Рыба на Кирибати подается в двух видах: сырая или вареная. Это открытие, как понимаете, меня крайне огорчило. Мне и раньше приходилось есть сырую рыбу, однако то была рыба, которая до этого лежала в холодильнике. Без холодильника же она становилась лучшим средством для похудения. А вареная рыба… ну что тут сказать? Думаю, в появлении этого деликатеса в меню можно винить англичан. Я жалею о том, что Кирибати колонизовали не французы, особенно после того, как поинтересовался у Бвенавы, какие приправы есть на острове.

– Приправы? – переспросил он.

– Ну да. Соль, перец, шафран. и прочее.

– А… соленая рыба?

– Что за соленая рыба?

Тут Бвенава обратил мое внимание на две жерди, подвешенные на расстоянии примерно четырех футов над землей. На них висела распотрошенная рыба. Она жарилась на солнце, и тушки едва просматривались под сплошным покрывалом из мух, облепивших их со всех сторон.

– Смотри, – сказал Бвенава. – Вода на солнце высыхает, и остается соль. Канг-канг! (Вкусно!) Мы зовем это «соленая рыба».

– Ага, – сообразил я. – А у нас это зовется «тухлая рыба».

Поскольку у меня было, по выражению Сильвии, «больше свободного времени», задача добыть рыбу к ужину обычно ложилась на мои плечи. После обеда, проведя напряженный день в размышлениях, я обычно шел кататься на велосипеде. Иногда я сворачивал налево и ехал в гору, иногда – направо и под гору, но, если честно, мне очень хотелось, чтобы было еще какое-нибудь направление помимо этих двух, ведь, если два года каждый день кататься туда-сюда по острову, островная лихорадка обеспечена. Однако задача по поиску съедобной пищи придавала моим прогулкам приятную осмысленность.

Как я вскоре выяснил, найти еду на Тараве, которая была бы вкусной и питательной, – задача не из простых. Я также выяснил, что найти какую-либо еду на Тараве – задача не из простых. Исколесив весь остров вдоль и поперек, я понял, что он делится на две непохожие друг на друга части. Та часть, что расположена вдоль южной оси атолла, с единственной приличной дорогой, зовется Южной Таравой. Там, где дорога переходит в узкую тропинку, связывающую деревню Буота и овеваемый ветрами и омываемый волнами северный край атолла, – Наа Северная Тарава. Пропасть между этими двумя частями огромна. Северная Тарава, которая считается на острове окраиной, просто очаровательна. Там нет никаких признаков современной цивилизации. Ни электричества, ни водопровода, ни поселков, ни даже дорог. Днем, когда океан плещется, а в ветвях казуаринов порхают белоснежные крачки, это место очень похоже на рай, не считая, разумеется, адской жары. Почти каждые выходные нас как магнитом притягивало туда. Зачарованные километрами золотистых пляжей, мы гуляли по ним как туристы, разглядывали кораллы, выброшенные на берег приливом, и вглядывались вдаль, высматривая черепах. Добраться до Северной Таравы можно было, переплыв канал, разделявший деревни Танаэа и Буота, – в прилив один из местных жителей переправлял нас на каноэ, отталкиваясь шестом. Дальше наш путь лежал по тропинке через рощу кокосовых пальм к Сломанному мосту (название, целиком соответствующее действительности) – цементной балке, переброшенной через кишащий рыбой ручей. На той стороне моста лежит островок Абатао, один из двадцати девяти островов, составляющих Северную Тараву, изрезанную каналами, которые дважды в день заполняются океанской водой. Чем дальше от моста, тем более дикими выглядят места. Море и ослепительное солнце на Тараве везде, но в северной ее части ветер особенно суров. Вскоре начинаешь понимать, почему три тысячи обитателей Северной Таравы редко заходят на Наа, самую северную оконечность атолла. Там водятся привидения. Когда стоишь на этом безлюдном мысе, где ветер превратил большинство деревьев в безжизненные пни, где океанские волны выше головы ударяются о риф с величественным безразличием, возникает стойкое ощущение присутствия рядом чего-то зловещего. Оно сохраняется, пока не повернешься и не пойдешь обратно как можно быстрее – мимо могил японских солдат, что умерли на Тараве (покончив с собой), в деревню Буарики с видом на приветливую лагуну и приветливые мангровые заросли. Там можно сесть в манеабе, с благодарностью прихлебывая сок из протянутого кокоса, и рассказать местным унимане, как на ай-кирибати «страшно».

Рыболовство на Тараве – образ жизни, а не способ заработать. Оно является неотъемлемым условием для жизни и, как любая древняя традиция, сопровождается магическими ритуалами и табу. На Северной Тараве, как и на других островах Кирибати, семьи сами добывают себе пропитание. Поэтому рыбацкая технология (место и способ) держится в строжайшем секрете, несмотря на то что костяные крючки давно заменили металлическими, а кокосовое волокно – промышленными лесками и сетями. Во время отлива рыбаки ставят ловушки, обыскивают обнажившиеся участки, приподнимают камни – вот тебе и ужин. Воду берут из мелких колодцев. В ямах выращивают ба-баи – клубни таро[26]. Дома строят из дерева и тростника. Алкоголь употреблять запрещено. Все споры улаживаются в манеабе.

На Южной Тараве все совсем иначе. В бархатном свете раннего вечера, во время прилива, когда мужчины на деревьях собирают пальмовый сок и поют протяжные песни о женщинах или рыбах, которые ушли, легко поверить, что далекая Южная Тарава – земной рай земной. На закате здесь и вправду было прекрасно. Любуясь таким феерическим небом, таким сладостным окончанием каждого дня, легко было предаться иллюзиям и помутнениям рассудка. Однако в полуденном пекле, когда отлив обнажает безжизненную пустоту рифовой отмели и лагуна отступает, а на смену ей приходит пустыня, эстетический дисбаланс закатов и приливов корректируется и Южная Тарава становится тем, чем является на самом деле, – проклятым островом, похожим на заброшенный лагерь беженцев. От Бонрики до Бикенибеу, мимо большой манеабы на Эйте и на пути к Амбо, Байрики и Бетио идиллические виды вдоль единственной дороги на Тараве сменяются дикими, а потом и вовсе картинами адского запустения.

Проблема в том, что на Южной Тараве слишком много народу. Особенно это касается острова Бетио, мирового чемпиона по плотности населения – здесь она выше, чем в Гонконге. Однако, в отличие от Гонконга, города небоскребов, самый высокий дом на Бетио – двухэтажный. И восемнадцать тысяч человек – почти четверть населения страны – ютятся на несчастном пятачке в одну квадратную милю, который соединяется с остальной Таравой дорогой в милю длиной. Поначалу убогость их существования нас шокировала, но постепенно все чувства омертвели. Дома по большей части были построены из странной смеси материалов: дерево кокосовой пальмы, солома, рифленая жесть, фанера, мешки из-под риса. Лишь со временем мы научились отличать человеческое жилье от свиного. Пляжи на Бетио, как с океанской стороны, так и со стороны лагуны, представляли собой настоящее минное поле из фекалий. Во время отлива вонь от пекущихся на солнце экскрементов, человеческого и прочего происхождения, была поистине отвратной – словно восемнадцать тысяч бомб-вонючек взорвались одновременно. Найти чистую воду было нереально. Большинство людей пили воду из колодцев, для этого не нужно было рыть глубоко. Водный горизонт находился всего в пяти футах от поверхности земли. В принципе, пользоваться колодцами было бы удобно, если бы не пористая структура коралла, благодаря которой грунтовые воды моментально впитывали все, что пролилось или упало на землю, будь то моча или бензин. Поэтому воды становились рассадником самых разнообразных паразитов. Кипятить воду было необходимо для выживания, однако мало у кого из туземцев были плиты или возможность регулярно платить за газ в баллонах. На Бетио все еще сохранились пальмы, обеспечивающие местных жителей кокосами и тодди, однако уже не осталось кустарника для дров. Впрочем, дрова – не лучший источник тепла. Как следствие, глисты были у каждого. Все дети болели гепатитом А. Свирепствовал туберкулез. Встречалась и проказа. Холеры тоже было не избежать: однажды эпидемия уже вспыхнула, значит, она вполне могла и повториться. Местные по-прежнему вели себя так, будто живут в деревне, однако Бетио давно перестал быть деревней и превратился в трущобы. В остальной части Южной Таравы дело обстояло еще хуже.

В этих условиях раздобыть качественную еду было просто невозможно. На Южной Тараве все, что было поймано вблизи берега – рифовая рыба, осьминоги, раки, морские черви, – гарантированно приводило несчастного едока к настоящему желудочно-кишечному взрыву. Но куда больше меня беспокоили частые случаи сигуатерного отравления. Такое случается, когда загрязненные воды (технический эвфемизм слова «дерьмо») сливаются в водоемы и вызывают разрастание токсичных водорослей. Рыба ест водоросли, а человек – рыбу. За этим следует покалывание во рту, онемение нёба и языка – первые признаки надвигающегося паралича. Отнимаются руки и ноги. Сквозь кожу словно пропускают электрические токи. Кости скрипят. Если болезнь одолевает старика, ребенка или человека со слабым иммунитетом, смертельный исход практически неизбежен. Самый разумный совет по лечению этого заболевания дал нам учитель-волонтер с одного из дальних островов: он подхватил сигуатеру, полакомившись зараженным красным луцианом на своем первом дне рождения в Кирибати – праздновании, унесшем жизни троих детей и одного старика. Совет заключается вот в чем: при первых же признаках онемения нужно сунуть пальцы в глотку и блевать, блевать, блевать до тех пор, пока ничего не останется. Но даже тогда может быть слишком поздно.

Мы были бы рады вообще не есть рыбу, что водилась на рифе и в лагуне, но проблема в том, что у нас не было выбора. На Тараве почти ничего не растет. Сильный ветер в сочетании с неплодородной коралловой почвой – не лучшие условия для выращивания овощей и фруктов. Ай-кирибати, пожалуй, единственная нация на земле, у которой отсутствует традиция вести сельское хозяйство. В результате в Фонде народов устроили образцовый огород, чтобы научить людей выращивать что-то, кроме кокосов. Бвенава не мог нарадоваться на свои грядки, хоть огород со стороны и напоминал заросшую свалку. Из земли торчали жестяные банки, вкопанные в почву, чтобы повысить уровень содержания в ней железа. Грядки регулярно удобряли рыбьими потрохами и свиным навозом. А компост – чудесное производное биотуалетов Сильвии – выливали под банановые деревья, чтобы, по настоянию сотрудников фонда, это удобрение не касалось непосредственно съедобных плодов. Каждый день огород обрабатывали, однако вознаграждение за усилия все равно было ничтожным: помидоры с булавочную головку, баклажаны с детский мелок, кочанчики китайской капусты, которыми не накормишь и кролика. Бананы без дождя не завязывались.

Придя в отчаяние от отсутствия на острове всякого кулинарного разнообразия, я тоже решил завести огород. Как и многие писатели, я свято верил, что расчистка земли для огорода под экваториальным солнцем гораздо предпочтительнее написания книг. Поэтому, взяв мачете, я принялся рубить кусты. Это было скорее похоже на возвращение старого сада к жизни, поскольку раньше на этом месте явно располагался плодородный огород: почва в тени впитывала протечки из баков с водой, и к тому же несколько лет назад на Тараве, видимо, шли дожди. Я надеялся, что в один прекрасный день нам тоже посчастливится ужинать хрустящими салатами и перекусывать сочными фруктами. Я попросил Бвенаву рассказать мне о компосте, тени, поливе и прочих садовых премудростях, однако тот отмахнулся и сообщил, что главный секрет удачливого огородника на Тараве – хороший забор.

– Собаки, свиньи, куры и крабы, – объяснил он. – Их нельзя и близко подпускать.

К счастью, остатки прежнего забора сохранились, и я приступил к сооружению дополнительного забора в местном стиле. Он состоял из палок, связанных веревкой из волокна кокосовой пальмы. В результате огород стал похож на игрушечный колониальный «форт». Форт в кавычках, потому что свинье, в общем-то, было достаточно дунуть и плюнуть в сторону этого мощного укрепления, чтобы оно рухнуло. Однако, с виду забор выглядел довольно крепким, а его постройка наделила меня недолговечным чувством собственной нужности. Сильвию забор тоже впечатлил, хотя, когда она присмотрелась к калитке поближе, ее вера в мои строительные навыки и способность здраво мыслить пошатнулась.

– Ты где это нашел? – спросила она.

– Что?

– Вот это. – Она указала на тонкую пластиковую трубку, которую я использовал в качестве шпингалета.

– А… это. Валялась на рифе.

Сильвия смотрела на трубку, изменившись в лице. Она была в ужасе. Видимо, я что-то сделал не так.

– Это трубка от больничной капельницы. В ней кровь.

Так и было. Странно, что я сразу не заметил. Печь для сжигания мусора в больнице не работала годами, и биологические отходы, впрочем как и все остальные, производимые на Тараве, сбрасывали в океан, где приливные волны разносили их по всему периметру атолла. Я снял трубку и бросил ее в нашу бочку для сжигания мусора.

– Наверное, стоит вымыть руки, – предположил я. Моим попыткам обзавестись огородом довольно скоро пришел конец. Как-то утром я увидел, что забор куда-то делся. Я тут же понял, что произошло. Каждый вечер соседские детишки заходили к нам на двор в поисках дров и плодов под названием те нон – вонючих фруктов, которые давали свиньям и использовали в традиционной медицине. Сначала они были с нами вежливы. Смущенно спросили, можно ли им собрать пару фруктов, которые все равно валяются на земле, и какие-нибудь ненужные веточки. Однако вскоре целые армии мальцов начали осаждать то, что осталось от природного мира вокруг нашего дома. Они дюжинами взбирались на казуарины и рубили ветки гигантскими ножами. Срезали все фрукты, а вслед за ними и кусты. Когда я увидел, что они срубают единственное дерево во дворе, дававшее нам хоть какую-то тень, я решил, что пора установить некоторые границы.

– Эй, малышня, – проговорил я, вдруг почувствовав себя стариком. – Вот только дерево не рубите, пожалуйста.

– На следующее утро наш пикап измазали вонючим те ноном – островной эквивалент обматывания туалетной бумагой. Как и в любом другом уголке мира, на Кирибати не было более разрушительной силы, чем кучка одиннадцатилетних пацанов. Мой забор пустили на дрова. Сад и манговое дерево, которое я планировал вырастить, остались нереализованной мечтой.

Так мы и попали в зависимость от корабля. Каждые шесть недель или около того на Тараву прибывал корабль и привозил еду, которую австралийцы посчитали несъедобной. Ржавые банки с овощной массой, жирную тушенку, червяков вперемешку с рисом и мукой, резину, которую почему-то называли мясом, «кусочки» курицы, которые размораживали и замораживали столько раз, что упаковка стала квадратной, продукты, чей срок годности истек много месяцев тому назад. Все эти деликатесы стоили так дорого, что были недоступны большинству жителей Таравы, за исключением тех отчаявшихся душ, которые готовы были заплатить любую цену, чтобы съесть хоть что-то, кроме рыбы. К счастью, австралийский корабль привозил с собой пиво. Это было хорошо, потому что на Южной Тараве пиво очень любили. Изредка попадались картошка, апельсины и сыр, но тут надо было действовать быстро, потому что некоторые жены иностранцев, служивших на Тараве по контракту, имели привычку бессовестно закупаться оптом (не буду называть их имена, они и так себя узнают). Мы называли их «домохозяйки из Бонрики» по имени деревни, где они проживали в своих домах класса А. Но несмотря ни на что, с прибытием корабля среди ай-матангов на Тараве поднимался радостный переполох. По острову разлетались слухи о том, какие съедобные товары появились в магазинах, полки которых были обычно пусты.

– В «Минутку» завезли брокколи! – сообщала Сильвия, позвонив с работы.

– Тихо. Не кричи, а то кто-нибудь еще услышит!

– Сейчас же туда, бегом!

Я садился на велосипед и яростно крутил педали, но всегда натыкался на очередную домохозяйку из Бонрики – одну из тех тучных, вечно хмурых женщин, которых нельзя было выпускать из окрестностей Аделаиды, выходящей из супермаркета с пакетами, в которых лежала вся партия брокколи, последние несколько килограммов картошки, апельсины и весь сыр, который еще не успел позеленеть. Мне же оставалось плеваться желчью – меня снова оставили с пустыми руками.

Корабль – для нас он стал Кораблем с большой буквы – был единственным, что поддерживало наше существование на Южной Тараве, и дело было даже не в том, что он привозил, а в самой надежде на то, что он привезет. Очень часто нам не хватало самого основного – риса, муки, горючего, – и мысль о том, что в скором будущем наши запасы пополнятся, скрашивала нам жизнь. Тем временем я охотился за дефицитными товарами в местном магазине «Ангирота», который, невзирая на скромный шлакобетонный фасад, воплощал в себе дух свободного предпринимательства на Кирибати. На Тараве жили пятеро ай-матангов, женившихся на женщинах ай-кирибати и открывших собственный бизнес. «Минутка», хозмаг в Бетио, магазин подержанных машин, салон «Ямаха» и конгломерат по изготовлению вывесок и ремонту электротоваров – все это были их предприятия. А вот «Ангирота» был единственным частным бизнесом, принадлежавшим местному жителю. Все остальные магазины на Тараве представляли собой государственные кооперативы, и на их полках с одинаковой вероятностью можно было обнаружить как дохлую крысу, так и что-нибудь съедобное. Хотя в супермаркете «Нанотаси» периодически находилось что-нибудь совершенно фантастическое. Например, однажды они заставили всю стену полками с кондиционером для белья. Это очень забавно, учитывая тот факт, что на Тараве нет ни одной стиральной машины. Ни одной. Я проверял.

А вот в магазине «Ангирота» продавались семь разных аудиокассет, на каждой из которых неизменно была песня «Макарена». Я бы мог привести этот факт в качестве аргумента против капитализма, если бы меня так не восхищала позиция «дадим людям то, что они просят». На Кирибати она воплощалась в жизнь незаметно. Однако даже магазинчик «Ангирота» был неспособен качественно улучшить ситуацию с едой на Тараве. Здесь был прилавок, и за ним на полках выставлены товары: консервированный тунец, тунец в томатном соусе, тушенка, консервы «Карри с цыпленком ма-линг», сухие крекеры, спортивный напиток «Майло» в порошке, сухое молоко, арахисовое масло марки «Саниториум». В целом ассортимент не отличался от сухого пайка матросов какого-нибудь британского судна образца 1850 года. Кроме того, в магазине имелся холодильник со стеклянной дверцей, в котором хранились банки с австралийским пивом, долгоиграющее молоко, яблочно-клюквенный сок и время от времени – невыразительные кочанчики капусты. В деревянном шкафу с москитной сеткой лежали буханки сладкого белого хлеба. Помимо «Макарены», аудиоколлекция блистала такими сборниками, как «Техно-Рождество», «Романтические песни Меланезии», «Праздничные марши» и полным собранием сочинений Уэйна Ньютона[27].

Покупки в магазине всегда совершались по одному сценарию. За прилавком сидела продавщица в позе, напоминавшей мне школьные дни, когда, очумев от скуки, я постепенно ложился на парту и вдыхал ее аромат, погружаясь в сон, пока учительница не швыряла в меня мелом или тряпкой. Я входил в магазин, радушно приветствуя ее («маури» на языке кирибати). Сделав над собой колоссальное волевое усилие, продавщица отклеивалась от прилавка и слегка шевелила бровями. На Кирибати официальным языком был английский, поэтому я сразу переходил на него. «Есть ли сегодня какие-нибудь фрукты: яблоки, апельсины, клубника, что угодно?» Ее лоб хмурился – это означало «нет». «А как насчет хлеба – французский багет, батончик дрожжевого, ржаной с тмином, может быть?» Она кивала в сторону шкафчика, где пылились изрытые личинками буханки того, что на Тараве звалось хлебом. Он годился лишь для смертельно голодающих. Тогда я интересовался, есть ли арахисовое масло, и по шевелению бровей продавщицы догадывался, что есть. Яблочно-клюквенный сок? Пожалуйста. Вернувшись домой, я обнаруживал, что срок годности у сока истек три месяца назад, а в банке с арахисовым маслом обосновалась колония муравьев, заживо похороненная в липкой ореховой жиже. Мы пили сок, выковыривали муравьев, личинки из хлеба и делали сэндвичи с арахисовым маслом, и я был горд, что нашел нам что-нибудь на ужин, кроме рыбы.

Однако без рыбы все равно было трудно прожить хотя бы день. Почти всегда это был тунец, или полосатый, или желтоперый (последний нравился нам больше). Одна рыбина длиной около шестидесяти сантиметров стоила пятьдесят центов в пересчете на американские деньги, и ее покупка неизменно являлась кульминацией моих велосипедных прогулок. К моменту покупки рыбы, поскольку катался я много и на улице было действительно очень жарко, я обычно был ужасно потный. Я упоминаю об этом, потому что очень сложно ехать на велосипеде по дороге, посреди которой валяются свиньи, гуляют куры, люди, ездят маршрутки, и при этом держать в потной руке большую скользкую рыбину. Я производил на торговок рыбой большое впечатление. В деле покупки рыбы я был новичком и подолгу ходил от одного мини-холодильника к другому, тыкал рыбу пальцем, заглядывал ей в глаза, обнюхивал, пытаясь учуять душок. Торговцы, поскольку им приходилось иметь дело с рыбой с малых лет, потешались надо мной и буквально катались от хохота по земле. То, что я был весь в поту оттого, что по своей воле подвергал себя физическим нагрузкам (для ай-кирибати это было непостижимо), еще сильнее доказывало, что я идиот и надо мной надо смеяться. Когда я в ответ называл их токононо (шалунами), это вызывало еще больший взрыв хохота.

Выбрав рыбу, заплатив за нее и убедившись в том, что сам факт моего существования способен рассмешить половину жителей острова, я садился на велосипед, держа рыбину в одной руке и зажав ее хвостовые плавники между средним и указательным пальцами. Затем начинал набирать скорость и ехал более-менее прямо, мысленно готовясь к предстоящей схватке. Меня ожидало крайне будоражащее действо, ведь мой путь лежал мимо нескольких сотен голодных, истощавших и исчесанных злобных тварей. Мне предстояло проехать мимо, помахивая жирной рыбиной прямо у их морд. Секрет был в том, чтобы ехать очень медленно, буквально крадучись, особенно когда за тобой следила стая псов. При этом ни в коем случае не смотреть им в глаза. Не дать почувствовать твой страх. Разумеется, все это я понял отнюдь не по наитию. Эти адские твари отняли у меня три рыбины, прежде чем я понял, что стая голодных собак всегда движется быстрее, чем велосипедист, который одной рукой держится за руль, а другой размахивает рыбой, как бейсбольной битой. Подобная тактика не принесла плодов, зато очень позабавила прохожих, которые согнулись пополам и чуть не надорвали живота от хохота. Уверен, они до сих пор меня вспоминают.

Если удавалось вернуться домой, сохранив рыбу в целости, я начинал ее готовить. Вначале отрубал голову. Затем хвост. Ножом вскрывал ей брюхо, снимал кожу и отделял от костей темное кровавое мясо, выискивая в нем бороздки паразитов. Если таковых не находилось, а я был голоден, то лакомился сырым тунцом. Потом возникала проблема, что делать с этим богатством. Как приготовить его на ужин? Сильвия интересовалась, годен ли в пищу майонез для салата с тунцом, учитывая, что он просрочен на полгода. Она нюхала майонез, но не могла понять, почему он так воняет: потому что протух или потому что сделан в Австралии? Австралийский майонез она терпеть не могла, но, если он не был испорчен, мы все равно его съедали. Если удавалось добыть пару помидоров, я пек лепешки из муки, жарил рыбу на костре, и на ужин были рыбные тако. Когда мы наконец научились делать йогурт из йогуртовой культуры, которая передавалась от одного ай-матанга к другому, как священный Грааль, я стал обмазывать рыбу йогуртом и посыпать ее карри, найденным в недрах кухонных шкафов. Мы ели рагу из тунца, тушеного тунца, жаренного на сковородке тунца, жаренного на гриле тунца, вареного тунца и сырого тунца. Мы даже делали карпаччо из тунца. Вопрос «что сегодня на ужин?» у нас не возникал никогда. А потом однажды…

Тунца не стало. Я исколесил всю Южную Тараву в его поисках, но не нашел ничего. Только кошмарная соленая рыба и пара акул. Такое впечатление, что кто-то раскинул гигантскую сеть, и весь тунец вокруг Таравы угодил в нее. И самое главное, что это была правда. В лагуне Таравы собрался весь корейский рыболовный флот, чтобы перегрузить улов на гигантские флагманские корабли. Освободившись от рыбы, траулеры тут же двинулись опустошать воды вокруг Майаны и Абайанга, которые снабжали рыбой саму Тараву. Эти гиганты стояли прямо за окном нашего дома – огромные рыболовные машины с индустриальными силуэтами. В последний раз я видел такие в Нью-Джерси – и догадывался, что каноэ ай-кирибати не могут с ними тягаться. То, что правительство Кирибати допускало такое, казалось немыслимым. Экономическая зона Кирибати тянется на два миллиона миль – ловите рыбу сколько заблагорассудится. Но нет, траулерам разрешили промышлять именно на тех двадцати квадратных милях, что снабжали пропитанием половину населения страны. Очередное доказательство коррумпированности лидеров Кирибати. Для местных торговцев рыбой наступил черный день. Каждый день они появлялись с уловом из нескольких рифовых рыб: это было все, что удалось поймать их мужьям и братьям, поскольку вся глубоководная рыба – единственная, которую можно было употреблять в пищу без страха заработать проблемы с желудком, – была поймана в сети и в данный момент направлялась на корейские консервные заводы. Обычно нам как-то удавалось пережить эти периоды невезения и обострения правительственного идиотизма, но однажды исчезновение тунца совпало с другим событием катастрофического масштаба, заставившим нас засомневаться, хотим ли мы вообще жить на этом свете.

На острове кончилось пиво.

Это было настоящее потрясение. Южная Тарава не могла представить своего существования без пива. Это было невозможно, потому что большинство мужского населения на острове страдало «проблемами с алкоголем». По пятницам, в день зарплаты, на Тараве нельзя было ездить на автомобиле, потому что все остальные водители были пьяны, а большая часть мужского населения лежала на дороге, отдыхая или, если хотите, вырубившись. В ночь с пятницы на субботу ситуация на острове была особенно оживленной, и я взял в привычку держать наготове большой тесак. С каждым днем я все больше понимал Кейт. Фанерный пол в нашем доме был весь в зияющих дырах, свидетельствовавших о том, что ей пришлось пережить не одно проникновение со взломом. Затянутые пластиком окна были изрезаны любителями подглядывать. Они втихомолку просовывали в дыры палки и раздвигали шторы. Теперь, когда в доме поселился мужчина, то есть я, это случалось реже, однако все равно случалось, и время от времени, украдкой улизнув покурить, я заставал под окном очередного кретина, голодными глазами пожиравшего Сильвию, которая читала книгу. Это меня очень злило, и в приступе адреналинового гнева я нередко пускался за ним в погоню, швырялся камнями и изрыгал ругательства, чтобы компенсировать недостаток прыти – бежать в шлепанцах мне было не так легко, как проклятому извращенцу на босых мозолистых ногах. Никому не приходило в голову слоняться у дома ай-кирибати, но мы, ай-матанги, были легкой добычей, ведь у нас не было семьи и клана, готовых встать на нашу защиту. Я очень надеялся когда-нибудь поймать одного из этих придурков, но если видел, что передо мной пьяный, то шел в дом, запирал двери на засов и брал мачете. В трезвом виде ай-кирибати – стеснительные тихони и очень милые ребята, но под воздействием алкоголя у них пропадают все остатки разума, и они превращаются в самых жутких отморозков на земле.

Среди приезжих бытует мнение, что больше всего нужно бояться обитателей Самоа. Но спросите любого жителя тихоокеанских островов, и он ответит: нет ничего страшнее пьяного ай-кирибати. В языке кирибати даже есть слово, обозначающее то состояние, когда ай-кирибати теряет рассудок и всякий человеческий облик: коко. По пятницам я ходил по острову с каменным выражением лица и предварительно проверив, работает ли перцовый баллончик Сильвии. Соседские собаки в эти ночи лаяли не умолкая.

Но несмотря ни на что, мне нравилась спокойная, расслабленная атмосфера Таравы, где все только и думали о том, а не выпить ли еще баночку пива. Атмосфера удивительным образом отличалась от чопорной напыщенности северо-западного Вашингтона. Даже правительственные чиновники на Кирибати были совсем иного толка, не то что безжизненные вашингтонские истуканы. Однажды на приеме я спросил министра здравоохранения, почему на Кирибати сигареты стоят так дешево. Оба мы держали по сигарете в одной руке и по банке австралийского пива в другой. «Потому что иначе никто не сможет их покупать», – ответил он, и этот ответ мне очень понравился. На том же мероприятии секретарь Министерства здравоохранения, медик по образованию и политик по складу характера, настоял, чтобы мы взяли с собой пару банок пива. «Сам люблю выпить на дорожку», – сказал он, махая нам на прощание. Некоторым это может показаться достойным осуждения, однако я считаю, что подобный пофигизм – признак того, что люди умеют радоваться жизни. Ежедневное потребление нескольких банок австралийского пива стало для меня нормой, быть может, потому, что мои родители – голландец и чешка и любовь к пиву заложена во мне генетически, а может, потому, что это просто здорово – прихлебывать пиво с любимой, сидя у рифа и любуясь самым фантастическим закатом в мире. К тому же в пиве нет глистов и много калорий, а для Таравы оба этих обстоятельства были крайне важны.

Поэтому представьте мое отчаяние, когда однажды я пришел в «Ангироту» за упаковкой из шести банок и увидел перед собой лишь зияющий пустотой холодильник. «Биа?» – с надеждой спросил я на ай-кирибати (слово «пиво» на местном языке не слишком отличалось по произношению от нашего). «Акья», – ответили мне. «Акья» – это самое часто используемое в языке ай-кирибати слово, которое можно примерно перевести как «нет в наличии». А «акья те биа» – самые ужасные слова, которые я только слышал в жизни. Владелец магазина Буорере, крупный мужик с бакенбардами из прошлого века, был потрясен не меньше моего. Поскольку на острове он был единственным местным предпринимателем, то наверняка понимал, чем грозит отсутствие пива его доходам.

– А что случилось? – спросил я.

– Киритимати, – мрачно буркнул он в ответ. – Они послали пиво на Киритимати.

Остров Киритимати находился примерно в двух тысячах миль к востоку от Таравы, и было очень сомнительно, что кто-то решит вернуть пиво обратно. Это был один из тех косяков, без которых жизнь на Тараве вообразить невозможно. В результате него вся партия пива, предназначавшаяся острову, попала в еще более труднодоступную часть страны. Так я перестал быть преданным клиентом «Ангироты» и отправился на поиски пива в государственные магазины. Ведь должен же быть у правительства запас пива как раз на такой случай, спрятанный до поры до времени под охраной и извлекаемый на свет божий в кризисный период. Но везде мне твердили одно и то же: акья те биа. Нужен был новый план.

Я пошел в отель «Отинтайи», где по пятницам в «счастливые часы» собирались волонтеры из Европы и Австралии и напивались до беспамятства.

Акья.

Ситуация была критическая. Я знал, что где-то на острове должно быть пиво. Я не мог представить Тараву без пива. Жить на острове без пива было просто бессмысленно.

– А ты заглядывал в бар «Бетио»? – спросила Сильвия.

До приезда на Тараву она не слишком-то любила пиво, но за несколько месяцев стала верным приверженцем местных традиций и даже научилась расплющивать банки о лоб. Последнее, конечно, шутка, но факт остается фактом: пиво она полюбила. И хотя его отсутствие смущало ее меньше, чем меня, оно, безусловно, значительно ухудшало качество жизни на острове. Если где и осталось пиво, решили мы, так это у бармена в «Бетио» – одноэтажном жестяном сарае в самой глубине острова, где обычно тусовались самые опустившиеся ай-матанги на Тараве.

– Это просто кошмар, друг, просто кошмар, – услышал я от Большого Джона, одного из владельцев бара.

Опять акья. Просто кошмар, согласился я.

– Мы заказали пару сотен ящиков самолетом, – добавил он.

Большой Джон прожил на Тараве двадцать с лишним лет и был человеком дела. Я им восхищался. Вскоре весь остров говорил только о Большом Джоне, который, кстати, действительно был самым большим человеком на Тараве при росте шесть футов пять дюймов[28]. «Большой Джон заказал триста ящиков пива с Науру».

И мы стали ждать. Пиво вернулось на Тараву через пять недель на нагруженном под завязку самолете компании «Эйр Науру». То были черные дни. Мирные дни, не спорю, но никакой мир не может компенсировать вечер без пива.

Сидя за столом и выковыривая червяков из рисовой каши, Сильвия вдруг ни с того ни с сего выпалила:

– Авокадо.

Я терпеть не мог эту ее игру, ведь она вызывала во мне так много болезненных воспоминаний.

– Черника, – продолжил я.

– Свежие булочки.

– С копченым лососем и сливочным сыром.

– Луково-яблочный суп-пюре.

– Спаржа.

– Антипасто.

– Ризотто.

– Салат. Настоящий салат.

– Стейк. Средней степени прожарки.

– Пиво.

– «Энкор Стим».

– «Харп».

– «Битбургер».

– «Дювел»[29].

Вздох.

– Тебе добавить риса?

Глава 8

В которой Автор продолжает развивать тему Отсутствия, которая вообще-то является главной темой всей этой Книги, поскольку развивать ее можно бесконечно. Но в данном случае речь пойдет о Воде, Электричестве и Отсутствии оных.

До переезда на Кирибати я никогда особенно не задумывался о вопросах инфраструктуры. Если бы кто спросил меня, откуда берется питьевая вода, я бы ответил: ну конечно, из-под крана. Электричество появлялось не менее загадочным образом. При мысли об этом представлялись молнии, улавливатели, гаечные ключи и люди в защитных фартуках, хранящие электричество за прочными стенами. Все изменилось, когда я заметил с некоторой для себя тревогой, что вода из крана больше не течет. Я нарочно не заглядывал в баки с водой, опасаясь того, что там увижу, но однажды сухой кашель водного насоса вынудил меня это сделать. На дне баков я увидел толстый слой грязи, сухие листья, колючки и дохлых жуков. По бокам – контуры трупиков нескольких гекконов, разложившихся и стекших в нашу воду. Не зная, как поступить, но чувствуя необходимость сделать что-то, я залез в один из баков с лопатой и ведром и начал его чистить. Среди самых тупых поступков, совершенных мной в жизни, этот стоит в первых рядах. Был почти полдень, солнце превратило бак в духовку, которая излучала жар и шипела, пока я наконец не выскочил оттуда с криком, собрав последние силы. И тут начались мои несчастья. Я бросился в душ, надеясь, что холодная вода приведет меня в чувство, но, когда включил его, ничего не произошло. Я услышал лишь слабый свист воздуха, проходящего сквозь насос. Потом пришло внезапное осознание, что тропики до сих пор были ко мне как-то подозрительно благосклонны.

Я посмотрел на себя в зеркало. Я был весь в грязи. И это был не просто слой доисторической грязи, тропической жижи, которая, бесспорно, возбудила бы интерес ученых со степенью по биологии. Помимо всего прочего, ко мне прилипли черные внутренности нескольких дохлых ящериц. Что, помилуй господи, привело гекконов в наши баки для воды? Ну да, конечно. Поиски пищи. А что едят гекконы? Жуков. А что бывает после того, как геккон съел жука? Он какает. Но вот что убило всех этих тварей? Тут моя цепочка размышлений зашла в тупик. И когда я уже готов был умереть от теплового удара, в голове промелькнула последняя мысль: И зачем, напомните еще разок, мы сюда переехали?

Мне ничего не оставалось, как искупаться в океане. Был отлив, но на рифе еще оставалось немного воды, чтобы окунуться, – мелкие лужи, нагретые солнцем почти до температуры кипения. Я отошел в сторону ярдов на сорок – воды тут было по пояс, но прохладнее она от этого не становилась – и нырнул, с наслаждением смывая пот и грязь соленой водой. И тут повернулся к берегу. По пляжу шли две толстухи. О нет, только не это! В руках у них были палки. Пожалуйста, нет, нет! Они подошли к коралловому уступу, который я прозвал «Уступом Позади Дома, Где Испражняются Люди с Большими Задницами, Которых Я Не Хочу Больше Видеть Никогда». Может, они просто пришли сюда обсудить того симпатичного парня, которого видели под кокосом? Но нет, они присели. Нееетт!!! Задрали лавалавы. Ужас.

Когда наконец я вернулся домой, то вылил на себя целую бутылку антисептика и в довершение злоключений выпил последний литр кипяченой воды, который оставался в доме. Потом попытался подойти к проблеме отсутствия воды конструктивно. В ближайшее время я должен был найти воду, любую воду, в которой содержание соли и паразитов не было бы смертельным, с целью удовлетворить наши нужды хотя бы на несколько дней. Потом предстояло найти достаточное количество воды, чтобы хотя бы частично наполнить один из баков. А в перспективе меня ждало обучение местной пляске, якобы призывающей дождь. Я подумал о том, кого бы принести в жертву. Собака подойдет? Ради воды я готов был пожертвовать не одну из злобных тварей, живущих на Тараве.

Я вышел из дома, прихватив с собой две большие пластиковые канистры. Вдоль нашей маленькой дорожки стояло несколько домов с видом на океан, таких же, как у нас, а напротив – капитальные дома поменьше и подряхлее. Они выглядели усталыми и прогнувшимися под непосильной ношей сорока человек, населявших их стены. Каждый дом спутниками окружали навесы из дерева и тростника со стенами из циновок. В отличие от капитальных домов, стены которых разваливались буквально на глазах, в этих всегда царил порядок, и их поддерживали в безупречной чистоте. Под каждым из таких навесов валялись вялые тела. Некоторые из них спали, но большинство наблюдали за мной и перешептывались с соседями, хихикали и улыбались. Две маленькие девочки в лавалавах и майках без рукавов местного изготовления, из сплетенных полосок ткани, сидели на ступеньке перед домом. Одна из них держала в руках водопад черных волос другой и выискивала в нем вшей. Когда я прошел мимо, она лучезарно улыбнулась. Везде были собаки – плешивые, разномастные, с торчащими костями, обтянутыми лысой пятнистой кожей. Они спали в свежевырытых ямках, где земля была прохладнее, чем на поверхности, – вверху, нагретая солнцем, она, казалось, шипела и трескалась.

Я не хотел просить воду у соседей, зная, что большинство из них берут ее из колодцев, а в колодцах вода грязная и кишит паразитами. Не исключено, что именно из-за этой воды все вечно ходят гадить на риф. Еще я знал, что из-за засухи воды в колодцах почти не осталось.

Надо заметить, что на Тараве все-таки есть некая система водоснабжения. Два раза в день на двадцать минут вода с Бонрики подкачивалась в Бетио. Насос местным подарили добрые жители Австралии. За время пользования в нем проделали столько дыр, что вода редко достигала Бетио. И хотя по идее протыкать насос было незаконно, нельзя забывать, что на Тараве слишком много людей, но слишком мало домов, которые подсоединены к системе водоснабжения. Поэтому большинству приходилось подключаться к насосу самостоятельно, тем самым удовлетворяя свои нужды. Причем это происходит очень организованно. Я видел даже полицейских, выстроившихся с ведрами и поджидающих своей очереди. Ай-матанги, у которых опустели баки для воды, тоже подсоединяли к трубе портативные насосы, и в течение двадцати минут, пока вода текла по трубе, все до последней капли попадало к ним. Наш дом, как и большинство, не был подсоединен к системе водоснабжения, и, наверное, это хорошо, потому что я хоть и понимаю, что воровать воду нельзя, удержаться от этого было бы сложно.

Вместо этого я решил поговорить с соседями, которые, как мы, брали воду из баков. Большинство домов у океана принадлежали Министерству здравоохранения. Рядом с нами жили две женщины-врача из Китая – психиатр и гинеколог. Я как-то раз попытался завести с ними дружескую беседу – «Добрый день, какая сегодня солнечная погода, не правда ли?», – но из этого ничего не вышло. Я рассказал обо всем Сильвии, которая попыталась сделать то же самое и вернулась озадаченной.

– По-английски они точно не говорят, – сказала она.

– А на ай-кирибати?

– Нет.

Мы задумались. Психиатр из Китая была единственным специалистом такого рода на Кирибати. Она прославилась своей любовью к мощным транквилизаторам, что отличало ее от предшественника – тот предпочитал смирительные рубашки. Ее соседка была единственным гинекологом в стране.

– Что ж, – сказала Сильвия, – приятно знать, что, если на Тараве когда-нибудь появится китайская шизофреничка с молочницей, ей будет к кому обратиться.

Вот такая она, моя жена, во всем найдет позитивную сторону.

Я постучал в дверь к китаянкам и представил, как буду объясняться с ними на языке жестов. Рядом жил хирург, тоже из Китая. Я постучался и к нему. Никто мне не открыл. Ну разумеется, подумал я. Все же на работе, кроме меня. Только я повернулся, чтобы уйти, как дверь открылась и на пороге возник сонный хирург в одних трусах. Моргая, он уставился на свет.

– Извините за беспокойство, мы живем в соседнем доме, и… и… у нас кончилась вода…

Не успел я договорить, как китаец забрал у меня канистры, подошел к баку у дома и наполнил их.

– Нужна вода – берите. Нет проблем.

Великая вещь – доброта незнакомцев. К несчастью для хирурга, его доброта не прошла незамеченной, и вскоре весь квартал стал ходить к нему за водой. Может быть, поэтому через несколько дней он воздвиг вокруг своего бака забор из проволоки высотой в этаж. Я понял намек и стал искать воду в другом месте.

К счастью, Сильвия обнаружила, что воду на Тараве можно купить. Управление коммунальными службами торговало водой по три доллара за куб. Я поехал к ним в офис и купил пять кубов – ровно столько, сколько уместилось бы в наши два бака. Я был доволен собой. Теперь у нас было достаточно воды, чтобы продержаться год – на засушливом атолле это почти подвиг. Оставалась одна проблема: как перевезти воду из водонапорной башни у аэропорта к нашему дому? Я не имел понятия и спросил служащего коммунального управления. Тот снял трубку и через несколько минут сообщил, что, к сожалению, пожарной машиной для этих целей воспользоваться нельзя. Она по-прежнему сломана.

Пожарная машина. На такое я даже не рассчитывал. Это, по сути, было то же самое, что позвонить в ветеринарку, сказать, что у кошки блохи, и вдруг обнаружить у своего дома машину «Скорой помощи» с полицейским конвоем, готовую отвезти котика в больницу. Но мне стало любопытно.

– А что с пожарной машиной? – спросил я.

– На ней нельзя перевозить воду.

Интересная проблема на острове, где нет ни одного пожарного крана. Единственная пожарная машина на Тараве была очень старой, и лучшие ее дни остались в прошлом. Она стояла недалеко от аэропорта, где по правилам должна была находиться во время взлета и посадки. Конечно, случись пожар, ничего сделать бы не получилось, но это никого не интересовало. «Эйр Маршалл» и «Эйр Науру», две авиакомпании, периодически летавшие на Кирибати, настаивали, чтобы при посадке и взлете присутствовала пожарная машина. Власти Кирибати выполнили их требования.

Служащий управления сделал еще звонок. Меня поразило то, как все стремились мне помочь. На Кирибати ничего не работало, кроме телефонной сети, которую наладили ай-матанги (Кейт с чувством превосходства сообщила нам об этом). Но несмотря ни на что, все были готовы помочь друг другу. Это навело меня на размышления о любопытном парадоксе: если на Тараве все такие услужливые, почему здесь царит такой бардак?

Служащий спросил, где я живу. На Тараве адресов не было. Была только одна улица, которая называлась «главной», – она рассекала атолл до середины, и на ней не было ни одного светофора или дорожного знака. Я на словах объяснил, где живу. Служащий сразу меня понял и поинтересовался, какой дом наш – зеленый или розовый. Зеленый, ответил я, и он тут же передал это тому, с кем говорил по телефону. Затем повесил трубку и сказал, что за мной заедет грузовик с цистерной и доставит воду, счастливым владельцем которой я являюсь. Это обойдется мне в семьдесят долларов.

Когда приехал грузовик, я увидел мостки и на них – голубую цистерну. Такие можно увидеть в деревнях: их используют для перевозки удобрений и пестицидов – одним словом, того хозяйства, что смешивать с питьевой водой никак нельзя. Цистерна вмещала один куб, поэтому нам предстояло съездить к водокачке пять раз. Водитель был недоволен.

– Сегодня съездим два раза, – пробурчал он, – еще три потом.

Мне было все равно, ведь я каждое утро осаждал соседей с ведрами и пустыми канистрами, как бомж, зная, что каждая взятая мною капля приближает их к нашей ситуации. Используемую посуду мы почти не мыли. Мылись губкой. Про мытье головы забыли вовсе. Туалет смывали морской водой. Питьевую воду мы по-прежнему кипятили, но всего минуту, чтобы не слишком много выпарилось. Выглядел я отвратительно. Воспалились все маленькие пустяковые порезы, которые у меня были. Сильвия тоже обнаружила у себя загнивший комариный укус, который вскоре начал выделять жидкость разных оттенков зеленого. Без воды одолеть крошечных насекомых Таравы было нереально. Она срочно была нужна.

Я прыгнул в кабину грузовика. Мы отправились искать Абато, сторожа водонапорной башни. Он жил в Бонрики, и мы обнаружили его спящим в кие-кие (под навесом). К тому времени я уже понял, что на Тараве сон во время работы – это нормально. Абато отвел нас к башне, открыл ворота, протянул шланг, и вдруг в цистерну хлынула вода. Моя вода! «Только не пролейте!» – хотелось зашипеть на водителя, который с трудом удерживал шланг у бака цистерны. Цистерна не закрывалась, и, пока мы ехали домой, сердце мое в ужасе сжималось на каждой кочке, каждом повороте, при каждом случае, когда драгоценная вода могла выплеснуться и политься через край.

– Где ваш насос? – спросил водитель, когда мы приехали.

– Что?

– Насос для воды. Надо закачать воду.

– А у вас нет? – спросил я.

– Нет.

У нас был насос, однако его намертво прикрутили к месту, и он подходил лишь к трубам, подававшим воду из баков в дом. Мы с водителем задумались.

– Как считаете?.. – спросил я.

– Вряд ли, – ответил он.

Так мы и стояли, глядя то на баки, то на грузовик. Мы были так близко. Остаток дня ушел на то, чтобы найти насос, который можно было бы взять взаймы или напрокат, и когда мы наконец отыскали его в единственном на Тараве хозяйственном магазине, было уже темно. В тот самый момент, когда мы запустили портативный насос и вода потекла в один из наших баков, над головой промелькнула тень, небо потемнело, и я почувствовал, как на меня упала капля воды, а потом и другая. Вскоре разразился настоящий потоп, тропический ливень, которого остров не видел годами. Я превратился в первобытного человека и стал носиться по дому, проверяя желоба, по которым свежая, чистая дождевая вода течет в наши баки. Увидев, что один из желобов заржавел и драгоценная влага сквозь дырку утекает в землю, я ужаснулся, побежал в дом, взял стул и блокнот, и все восемь минут, пока дождь не прекращался, стоял под желобом, зажимая блокнотом дырку и утешая себя тем, что, когда в жизни на первый план выходит удовлетворение примитивных нужд, нет ничего важнее воды.

Когда дождь кончился, я увидел, что водитель улыбается.

– Может, завтра опять дождь пойдет.

Но завтра дождь не пошел, как и на следующий день, как и через неделю. И через несколько месяцев. На Тараве по-прежнему царила засуха. Грузовик куда-запропастился, и остальные четыре куба воды мы так никогда и не увидели. Воду мы экономили, как другие экономят деньги. А потом, как и следовало ожидать, начались неполадки с электричеством.

Сначала все было не так уж плохо. Раз в два дня на пару часов переставали жужжать потолочные вентиляторы, не работали водный насос и мой компьютер. Последнее, наверное, было даже хорошо, ведь если бы на меня вдруг снизошло вдохновение и я закончил бы свой роман за месяц-два, чем бы пришлось заниматься в оставшееся время? Спешить было некуда.

Но вскоре электричество стали вырубать на несколько дней, и для света пришлось использовать керосиновые лампы. Это очень полезное и простое в применении изобретение, за исключением тех случаев, когда поворачиваешь рычажок не в ту сторону, и фитиль исчезает в плошке с керосином. Поскольку темно, то в комнате ничего не видно, да еще твоя подруга стоит рядом и ноет: «Ну что, опять?» И тогда ты напоминаешь ей, что никогда не делал секрета из своей несостоятельности в качестве помощника по дому.

Но больше, чем отсутствие света, и больше, чем перетаскивание ведер с водой от бака к дому, нас раздражало то, что приходится спать без вентилятора. Когда он работал, мы включали его на ураганную мощь, чтобы хоть как-то охладить помещение для сна. Дом из шлакобетона – очень полезная вещь в сибирских степях, но на экваториальном атолле, где нет электричества, в нем нет необходимости. Жара сводила нас с ума. Пот стекал струями по телу. Каждый раз, когда я поворачивался на другой бок, Сильвия стонала: «Ты лежишь слишком близко. Не трогай меня». Всю ночь напролет, не заглушаемые более шумом жужжащего вентилятора, разбивающиеся о берег океанские волны издавали звук, подобный землетрясению, чуть не вызывая у меня сердечный приступ. Тем временем в отсутствие ночных воздушных потоков москиты развлекались демонстрационными полетами над нашей кроватью, и мы хлестали себя руками всю ночь, пока этим тварям все-таки не удавалось полакомиться нашей кровью. У нас даже выработался мерный ритм: бззз-хлоп-хлоп-чёс-чёс, бззз-хлоп-хлоп-чёс-чес.

А потом пришли муравьи. Видимо, их прежнее жилище снаружи дома показалось им тесноватым, и они пробрались внутрь. Нашими соседями по спальне вдруг стал один миллиард муравьев. В тот кошмарный день я проснулся с воем: сотни муравьев ползали по мне и кусали, хотя, как ни удивительно, Сильвию они оставили в покое (что наглядно показывает, каким грязным и вонючим я стал к тому времени). Но не успела Сильвия обрадоваться, что мой муравьиный магнетизм спасет ее от визитов ночных гостей, как проснулась с жуком в ухе. Разумеется, ей сразу захотелось поделиться новостями со мной, что она и сделала. «У меня в ухе жук», – объявила она, и не соврала. Это был кокосовый короед, и он уже практически вгрызся ей в мозг. Сильвия желала, чтобы его удалили немедленно. Мне пришлось потрудиться. Сначала я попытался вымыть его водой, но маленький поганец упирался, поэтому потребовался пинцет, с помощью которого я выковырял его почти без остатка. Пошутил про отложенные яйца, но Сильвия не засмеялась.

Но не все было плохо. К примеру, я крепко подружился с Буебуе, главным электриком Таравы. В США когда вы звоните в любую корпоративную организацию, то всегда общаетесь с автоматической службой информации («Для вашего же удобства!») и восемнадцать часов висите на линии («Ваш звонок очень важен для нас!»), чтобы наконец вам ответил грубый, ничего не соображающий кретин, которых американские корпорации почему-то всегда нанимают для общения с клиентами. Я уверен, что именно опыт звонков в американские правительственные службы сподвигает людей на вступление в ряды гражданской милиции в Монтане. Однако на Тараве обычный звонок на электростанцию с вопросом, скоро ли включат электричество, тут же перенаправляли человеку, который знал всё, – Буебуе. Даже в его выходной, когда меня просили позвонить ему домой. Буебуе был местным оракулом. Если он говорил, что свет будет, значит, так и было. Если предсказывал, что будет тьма, было так. При этом он не управлял ситуацией, а просто говорил как есть. Поначалу я приходил в полный шок, когда Буебуе объяснял, что сегодня электричества не будет, потому что забыли привезти дизель или механики напились и их нельзя пускать к генератору. Иногда он не знал, почему генератор сломался, но был уверен, что несколько дней он работать точно не будет. А однажды (это был самый ужасный случай), когда электростанция в Бетио загорелась, сократив мощность электропотребления на Тараве вдвое, он ответил спокойным голосом, что запчасти будут только к 2012 году. Но вскоре его брутальная откровенность начала мне нравиться.

К тому же сам по себе он был очень милым парнем: все время спрашивал, как дела у Сильвии, благодарил меня за то, что я интересуюсь здоровьем его детей. Потому я и чувствовал себя виноватым, когда однажды мне пришлось воспользоваться его безотказностью. В то время электричество отключали по всему острову, и его части по очереди погружались в темноту. В тот момент до нас дошла потрясающая новость: наш австралийский приятель, волонтер, получил по почте видеокассету с записью похорон принцессы Дианы, чья смерть глубоко опечалила жителей Таравы. Мне очень трудно объяснить, насколько важна была эта видеокассета для нашего замкнутого мирка, ведь мы были абсолютно отрезаны от всех происшествий глобального масштаба. Поэтому возможность увидеть Элтона Джона была настоящим праздником. Мы немедленно отправились на поиски телевизора, видеомагнитофона и организовали встречу с булочками, джемом и бесценной бутылкой хереса. Кому-то это может показаться отвратительным, но для нас эта видеокассета была священным талисманом, связывающим нас с нашим народом, и поводом для радости. Разумеется, электричество вырубилось, как только я нажал кнопку воспроизведения. Разочарованию нашему не было предела, и я стал звонить Буебуе. Я объяснил, что у нас в доме собрались все ай-матанги острова, чтобы помянуть принцессу Диану, и нельзя ли нам получить хоть немного электричества, тем более что мы ждем в гости главу австралийской дипломатической миссии. Это была неправда, поскольку глава австралийской дипломатической миссии был чопорной задницей и вел себя так, будто его направили в Лондон, а не на Тараву. А ведь когда дипломата посылают на Тараву, это верный знак того, что его карьере пришел конец. Однако я все же упомянул его имя, потому что австралийская гуманитарная помощь составляет практически весь государственный бюджет Кирибати. Мне казалось, что упоминание имени посла произведет впечатление на коммунальные службы и потребность столь высокопоставленного лица в электрифицированном досуге будет удовлетворена. Я не прогадал, и мы смотрели похороны, плакали и обсуждали Доди, пока вся Тарава оставалась погруженной в темноту. С тех пор чувство вины не дает мне покоя.

Глава 9

В которой Автор учится мудрости, обычаям и традициям Таравы у своей Домработницы Тьябо.

Когда я был помоложе, то частенько вел разговоры, начинавшиеся со слов: «Если бы вы оказались на необитаемом острове, какие десять вещей вы бы с собой взяли?» Далее мы с ребятами часами перечисляли совершенно необходимые десять пластинок или книг, без которых невозможно прожить на острове, или, с приходом славной поры гормональных безумств, девчонок, что скрасили бы наше существование на пустынном клочке суши. Годы шли, списки менялись. «Айрон Мейден» больше не входил в этот список, зато вошли «Смитс»[30], пока их тоже не исключили в пользу «Фугази»[31], а вскоре и те канули в Лету и уступили место «Мэссив Атак». Вычеркнув Элизабет, Карлу и Бекки, я наконец определился, с какой женщиной хочу жить на необитаемом острове, так что осталось выбрать книжки и диски. Собирая вещи, я четко осознавал, как важно взять нужную подборку, чтобы, независимо от моих литературных и музыкальных прихотей, все необходимое оказалось у меня под рукой, на собственном необитаемом острове. Не спорю, Тарава была не совсем необитаемой. Пожалуй, народу там было даже слишком много. Однако на острове не было ни книжных, ни музыкальных магазинов, поэтому я собирал вещи, представляя, что улетаю на Плутон. Взял книги тех авторов, которые понравились бы нам обоим (Филип Рот[32], например), пару книг, которые мы вряд ли когда-либо бы прочли, если бы не застряли на необитаемом острове («Улисс»), и еще пару томиков в качестве компромисса (писательница Энн Тайлер для нее, польский журналист Рижард Капушински для меня). Поскольку диски легче книг, я взял тридцать с лишним, рассчитывая, что они удовлетворят весь спектр музыкальных прихотей. Допустим, захочется мне чего-нибудь поэнергичнее – пожалуйста, Слай Стоун[33] и «Бисти Бойз»[34] к моим услугам. Захочется расслабиться и отдохнуть? Поможет «Маззи Стар»[35]. А если вдруг решу помечтать, что я гуляю по омытым дождем тротуарам Парижа? Майлз Дэвис[36] поможет мне туда перенестись. Настроение поразмышлять о смысле жизни? Вуаля, «Ноктюрны» Шопена. Немного романтики, немного меланхолии? Сяду в кресло и закурю под Цезарию Эвору[37].

Я вспомнил о своих дисках через несколько месяцев, когда меня в очередной раз свела с ума ускоренная до 120 ударов в минуту версия «Макарены». Это была единственная песня, которая звучала на Тараве. Ее слушали везде. В маршрутке, несущейся вниз по дороге на немыслимой скорости и, как всегда, забитой двумя десятками людей и дюжиной рыбин, динамики водителя разрывались от «Макарены», которую он проигрывал снова и снова. Когда мы выпивали с приятелями по футбольной команде, любезно разрешившими мне продемонстрировать свою полную несостоятельность на футбольном поле, или отрывались в одном из грязных баров в Бетио, все это неизменно происходило под аккомпанемент «Макарены», от которого взрывались мозги. Случись мне оказаться рядом с компанией подростков, чудом раздобывших где-то древний японский бумбокс, дребезжащие звуки «Макарены» настигали меня снова.

Окончательно мое терпение лопнуло, когда наши соседи, живущие напротив, купили бумбокс. В их семье был моряк, вернувшийся после двухлетнего плавания, и, как полагается по традиции, все деньги, которые он не потратил на пирушки в далеких портах назначения, пошли на дорогие подарки для домашних. Как правило, подарки имели форму телевизоров, видеомагнитофонов и музыкальной аппаратуры, так как купить все это на Кирибати было нереально. В то время в магазинах Таравы как раз открылся прокат пиратских фильмов, привезенных с Фиджи. Это были «тряпки», записанные на видеокамеру в кинотеатре, отчего лица актеров выглядели бледными и вытянутыми, как будто фильм снял Эль Греко. В кадр то и дело попадали зрители, которые потягивались и кашляли. Если уж мы и брали фильм напрокат, то только не комедию, потому что за смехом и болтовней тех счастливчиков, кому повезло смотреть это кино в кинотеатре, не было слышно ничего. «Нельзя ли потише?» – так и хотелось шикнуть на телевизор. Но если «Титаник» и «Форрест Гамп» на Тараве еще можно было найти, никакой музыки, кроме «Макарены», тут просто не существовало. Я уверен в этом, потому что искал. Я смотрел везде. Смотрел везде, потому что выяснилось, что свои диски я забыл у матери в гараже в Вашингтоне, за тысячи и миллионы миль отсюда.

Сложно передать на словах весь масштаб этой катастрофы. Как хорошо было бы, если бы я забыл свитеры, которые в данный момент гнили в чулане, или обувь, позеленевшую через месяц от плесени! Каждый день я грустно созерцал наш магнитофон, купленный за чудовищные деньги у Кейт, которая в свою очередь приобрела его у своей предшественницы. «Если вам не нужно, – сказала Кейт, – других желающих предостаточно». Она не врала, и мы отстегнули ей целую пачку банкнот. И вот каждый день в полдень я включал магнитофон и слушал «Радио Австралия», которое «Радио Кирибати» выпускало в эфир ровно на десять минут, пока подыскивало очередной ремикс «Макарены», который можно было бы гонять до конца дня. «Радио Австралия» позиционировало себя как «вестник международных новостей», но, послушав его, вы бы так не сказали. Я предполагал, что в мире по-прежнему много чего происходит, однако новостью дня на «Радио Австралия» неизменно оказывалась очередная история про кенгуру и динго в Вагга-Вагга, а также девятиминутный репортаж с матча по крикету между Австралией и Англией, в котором Австралия, разумеется, побеждала. А потом опять начиналась «Макарена».

Я послал маме факс и попросил ее отправить мне диски почтой. «Они лежат рядом с лыжными ботинками», – говорилось в нем. Через несколько дней мы получили ответ. Диски отправлены, писала мама. Она отослала их супер-пупер экспресс-доставкой, и они должны прийти буквально со дня на день!

Прошло несколько месяцев.

В приступе отчаяния я пошел в магазин и купил «Лучшие хиты Уэйна Ньютона» и «Меланезийские любовные песни». Когда я вставил кассету Уэйна Ньютона, магнитофон издал первобытный хрип и зажевал кассету. Я понял, что он хочет предостеречь меня от прослушивания этой пленки. К «Меланезийским любовным песням» он отнесся более дружелюбно. И вот, когда луна засияла над океаном, мы с Сильвией принялись слушать любовные баллады тихоокеанских островов. «Я заплатил за тебя две свиньи, женщина, так работай же, работай, / Пока я провожу свои дни, хлестая самогон под деревом баньяна».

Поскольку, кроме «Меланезийских любовных песен» и «Макарены», слушать было нечего, я стал радоваться каждый раз, когда электричество вырубалось. Тогда кошмарный техно-бит «Макарены» прекращался, и вскоре воздух наполнялся мелодичными напевами древних баллад, исполняемых сладкими, медовыми голосами. Ай-кирибати очень музыкальны. Поют все без исключения. Есть что-то необыкновенно трогательное, когда крутой на вид подросток вдруг затыкает цветочек за ухо и начинает мурлыкать. И что поразительно, все поют хорошо, поэтому совершенно непонятно, отчего у ай-кирибати такой отвратительный музыкальный вкус.

К сожалению, обычно электричество все же работало. Иногда его не выключали по несколько часов, поэтому от бесконечных повторений «Макарены» у меня лопался мозг. Стояла жара. Мой роман продвигался плохо, и это еще мягко сказано. От прослушивания «Макарены» состояние не улучшалось. И тут я задумался: а нельзя ли просто пойти к соседям и любезно попросить их вырубить эту долбаную хрень? Все дело в том, что обычные мелочи на Кирибати, как правило, быстро превращаются в сложности. К счастью, дома была Тьябо, наша домработница, и я спросил у нее совета. Насчет Тьябо я ошибся. Она не бросала в мою сторону зазывных взглядов, но действительно томно покачивала бедрами, это да. Она двигалась, как и подобает крупной женщине в тропиках, – чувственно поигрывая нижней частью тела. Два раза в неделю по утрам она приходила к нам убираться. Поначалу меня это очень смущало, но потом, после долгих рациональных рассуждений, я убедил себя в том, что подобный уговор вовсе не является эксплуатацией. Тьябо была матерью-одиночкой, необразованной, без связей. Ей нужна была работа. Мы ей хорошо платили. Она вела себя достойно. Я относился к ней с уважением, и со временем мы даже подружились. В остальные дни она работала в штаб-квартире Фонда народов. Там, благодаря Сильвии, продвинулась от уборщицы до ответственного за дистрибуцию семян. Поскольку женщине нельзя было находиться в доме наедине с мужчиной, особенно ай-матангом – все знают, что ай-матанги любят позабавиться со своими домработницами, – Тьябо обычно приводила с собой сестру, которую звали Рейбо. С ней связан случай, после которого я понял, что на Кирибати нужно быть поосторожнее со словами.

– Рейбо, – сказал я, – ты, случайно, не видела бумажку в двадцать долларов? Я ее, кажется, в корзину бросил.

– Нет, – ответила Рейбо.

По-английски она почти не понимала. Я постепенно учился языку ай-кирибати, но, когда слов не хватало, говорил по-английски, Рейбо отвечала на ай-кирибати, и мы прекрасно друг друга понимали. По крайней мере, мне так казалось.

Чуть позже тем же вечером к нам заехала Руити, бухгалтерша из Фонда народов.

– Тьябо и Рейбо очень расстроены, – сказала она. Я заволновался. Неужели я сделал что-то не так или проявил неуважение? Я был уверен, что ничего такого не делал. Тем не менее недопонимания случаются на каждом шагу. Я уже начал беспокоиться, что родственники Тьябо и Рейбо придут ко мне и потребуют восстановления справедливости согласно какому-нибудь жуткому островному обычаю.

– Они говорят, что ты сказал, будто Рейбо украла двадцать долларов. Обе плачут. Им очень стыдно.

О боже.

Воровство, объяснила Руити, в культуре ай-кирибати считается очень серьезным преступлением. И я понимал почему. На Кирибати вообще нет смысла воровать, ведь есть система бубути. Это когда кто угодно может подойти к тебе и сказать: я бубути твои шлёпки. И ты должен без писка возражений отдать свои шлёпки. Зато на следующий день можно подойти к парню, который теперь носит твои шлёпки, и сказать: я бубути твою рыболовную сеть. Раз – и у тебя новая рыболовная сеть! Таким образом, на Кирибати сохраняется полное равноправие.

Ай-матанги могут, по желанию, принять участие в этой традиции. Я знаю одну волонтершу, которая твердо вознамерилась во всем вести себя, как местные жители, и вскоре лишилась обуви, велосипеда, панамки, почти всей одежды и большей части своей ежемесячной дотации в результате бубути. Она была туповата, поэтому ей так и не пришло в голову практиковать бубути в отношении других. Женщина постоянно ходила босая, с обоженным черепом и в лохмотьях, еле-еле выпрашивая гроши на рыбу.

Однажды мне в дверь постучал незнакомый мужчина и вежливо произнес: «Бубути билет на автобус». Настороженно, как всякий житель мегаполиса, привыкший опасаться попрошаек, я дал ему деньги на билет. Однако, когда бубути посыпались как из ведра, я решил, что не обязан потакать всем и каждому. Немного карманной мелочи – пожалуйста. Фургон Фонда народов – твердое «нет». Именно благодаря моей способности, точнее, способности всех ай-матангов отказывать в бубути присутствие иностранцев на Тараве было необходимо. Дело в том, что из-за системы бубути ай-кирибати не стремились занимать вышестоящие посты. Я понял причину этого, когда познакомился с Айраном, сотрудником банка ай-кирибати, который учился в Австралии. Он был одним из нескольких молодых турков на Тараве, которые, выиграв грант на обучение в Австралии, прошли стажировку в западных гуманитарных организациях и научились быть лидерами. Однако Айран был несчастен. Его только что повысили и сделали ассистентом менеджера.

– Это очень плохо, – поведал он мне.

– Почему? – недоумевал я. – По-моему, это прекрасно.

– Нет. Теперь все будут приходить ко мне и делать бубути. Они станут бубути меня на деньги. Бубути на работу. Очень тяжело.