Нью-Йоркский марафон. Записки не по уму Попов Александр

20-й километр

Полтора столетия назад мумиями в Египте топили печи, из обматывающего их полотна бумагу изготавливали. Лишь малая часть мумий дождалась бессмертия, попав в неприкасаемые залы лучших музеев мира.

А у нас в России так и не научились хранить величие времени.

– Дороги, стоянки, собаки, помойки, кошки, крышки…

– А люди?

– Да, еще и люди.

Список способных на «спасибо» полысел.

В букетах – брак ума.

Марафон завершен. Из шести призовых мест четыре у Кении, одно у Эфиопии, одно у Америки. Меня в списках не нашли. А бежать еще больше половины.

Странное чувство, когда пишу, будто кто-то приглядывает за мной. Пишу ли? Пишу!

У обнажения две дороги. Одна к осени, другая к любви.

Перед войной Константину Симонову зажелалось знакомства с Ахматовой. Он – сталинский лауреат, орденоносец. Она табу. Без жилья, без работы. Королева без свиты, без мужа, без сына.

Перед тем, как войти к Ахматовой, Симонов снял орден с груди. У каждого времени свои подвиги.

В те годы снять орден – подвиг.

Симонов в войну написал настоящее, единственное, неповторимое: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди». Это таинство шептала страна. И шепот принес победу.

21-й километр

Поздней весной 31 года приехал в наш город сам Пастернак. Влюбленный, переполненный поэзией второго рождения. Он изменил лица наших улиц, деревья после него по-другому шелестят, камни и те стоят по-иному.

С тех пор появились на Южном Урале свои Пастернаки. С одним из них дружу, правда, не на почве поэзии. Мы едим. На нас публика глазеть ходит. Хорошо поесть – искусство.

И Сологуб у нас был, и Бальмонт, и Жуковский чуть-чуть не добрался, и Кюхельбекер недалеко проживал от нашего города. Вот!

Надо признаться, стихов не читаю. Моя поэзия – сервированный стол на парус репертуаром песенным.

Друзей, знакомых помню по еде. Ни о чем говорили, ни как себя вели, не помню. А вот что в тарелках и как оно расположено, помню. Каюсь.

С первой женщиной, у которой пропадал сутки напролет, кроме поцелуев ничего не помню. Может, мы совсем не ели?

– Ты хочешь о чем-то спросить?

– Давай в зеркало смотреться.

– Зачем?

– Если вместе, оно венчает.

Есть языки, на которых жизнь не имеет единственного числа.

Уткнусь в подушку, вот я и дома.

– У кого сердце больше: у паука или у человека?

– Человеку хватает двух ног для транспортировки, у паука оно на восьми ходит.

У мужика путь – от обезьяны до человека. А баба как была бабой, так бабой и останется.

Любовь однорука.

Если Земля – глаз, то люди на ней кто?

2-й километр

– Давай твоей побуду, а ты моим?

– Как это?

– За руку меня подержи.

Когда-то Господь всем давал возможность выбора крыльев. Мой далекий предок поднял с Земли два кленовых листка.

Себя из прошлого не соскоблишь, и настоящим не украсишь.

Первая книга – как птица из двух страниц.

– Почему у нас Церковь не уважают?

– Она с себя абсолют сняла, играя в игры власти.

Хуже строя сон, что ты там.

Мода – эталон сухом.

После засоса Маркса, Европа зацеловывает политкорректностью.

Птолемей с Коперником в ошибках покаялись, Кремль позиций не сдает.

Праздники по приказу хуже холеры.

– Если время из вымя, то пространство откуда?

– Из пупа.

– Что есть звезда Давида?

– Тень.

– Чья?

– Человека.

23-й километр

В прежние времена счастье мерили на время, потом мерой стали деньги. У нас его по блату дают.

Окна, раскрыв рты, дразнят языками занавесок.

А я обогреваю локти лавок от разлуки.

Господи, как давно я не обводил свою руку, рисуя время.

Из длинных лун дынь день уходит.

Море многогубо… А у меня пальцы…

Во сне предложили на выбор снег, смех, стыд.

Выбрал стыд. Мудрость советует смех. А выпал снег..

На первое – свет, на второе – тепло, на третье – компот из поцелуев.

У нас был чайник. Когда мы ссорились, он закипал сам…

– Что есть крест?

– Тень.

– Чья?

– Человека.

24-й километр

– Какой грех для здоровья вреден?

– Тот, которым пользуются.

Всё ответы: и люди, и звери, и камни, и реки…

А вопросы на что?

Отлистайте осень, у воды ладони судорогой свело.

Все пальцы, кроме большого, пропитаны временем. Указательный – секундами, средний – минутами, безымянный – часами, мизинец – годами. А большой – это голова, которая питается сказками времени. Указательный рассказывает о свежести весеннего утра, средний – о полдне лета, безымянный – об осеннем вечере, мизинец – о зимней ночи.

А когда большой, указательный и средний собираются вместе, они молятся о всех пальцах, несущих свет.

В прошлом веке умельцы из рая райкомов с райсобесами намастрячили, у нынешних ад под рукой, они – администрации.

Не следует на женских ногтях восходы с закатами лаком замазывать – реальность уходит из рук.

Дождь крыши машин обклеивает опавшей листвой. Вам нравятся конопатые такси?

Люди за века много чему научились. Яблоки, огурцы с помидорами хранят так, что позавидуешь.

Нелюдям – овощам.

А еще кому? Пиджакам, шубам, обувке… Уход за ними потрясает.

Мебели, транспорту личному, кольцам, брошкам, фарфору…

А я кому завидую? Страшно признаться. Завидую, но неживому.

Репей из реплик.

25-й километр

Мне как-то один древний дед сказывал, как в прежние времена к смерти отходили.

Ежели собирался человек помирать, разрешения у родных, у соседей на смерть спрашивал.

А те, прежде чем ответ дать, интересовались:

– А была ли в твоей жизни любовь?

– Да.

– Тогда иди с Богом, всего тебе доброго.

А как оказывалось, что не было любви, то, невзирая на старость, хвори, поднимали миром и отправляли, благословляя, на поиски любви. Без любви из жизни уходить – грех великий.

В декабре дни – что малые дети.

Отсутствие навыков в поэзии – беда власти. Прогнать бы их всех через курсы поэтические, тогда бы нам жизнь заулыбалась.

В давние-то времена справедливость между болью и удовольствием руками праведников мерили. Потом Шопенгауэр глупость сморозил о тождестве этих понятий, приведя в пример двух животных, когда одно поедает другое.

Тёзки по тоске прописку меняют.

Дежурю по дружбе, а дрожжи где взять?

Не ясно одно, зачем птицы летают? Небо не кормит.

26-й километр

Из-за того что Земля – не шар, службу выгодно нести на Севере, а квартиру иметь – на Юге.

– Какая единица измерения у несвободы?

– Человек.

Встретились двое неразговорчивых. Руки пожали. Один подбородком в небо указал. Другой земле кивнул. Откланялись и разошлись каждый в свою сторону. Без единого слова, а поговорили обо всем.

У таких людей слово – праздник.

Свобода – высшая грань интима. Она почти невидима, а вкус ее с губ не сходит.

И сплетни, и молва, и слухи – фастфуды.

В России у добра и зла другие имена. Добро – подвиг. Зло – подлость.

Человек – черновик. Господь нас перепишет заново.

У нас, кроме Пушкина, все сидят, он один за нас стоит.

Феномен в ремесле – Фидель Кастро. Настоящий шеф-повар! Он столько свежести внес в унылое блюдо современности. И жив до сих пор, курилка, дай ему Бог здоровья!

На манифест Михалкова:

Господи, растолкуй им, что и Карла назвали Великим, и Екатерину Великой нарекли – за мысль одну, но Великую: «Не стоит лезть, остальные ума имеют поболе моего».

Он-лайны власти – лай в одну калитку.

Отпуск, как космос.

27-й километр

Столкнулся как-то со своим учителем.

– Как я рад, твои фото по всему городу висят. Знал – знал, что в люди выбьешься.

– Не мои это фото, а верблюда, он герб города, учитель.

– Поганец ты и есть поганец, как же я в тебе ошибся, морда твоя верблюжья.

Подоконники приручают кошек, цветы в горшках и локти…

Был на выставке бабочек. Их там сотни – легких, прозрачных, как воздух утра. Необычайно нежные, незамысловатые линии восторга. У меня правило – посмотрел, уходи, глаза больше, чем уши. Замешкался – пришлось слушать. Оказывается, женщина коллекционировала мужские профили, а потом заколдовала их в замкнутые контуры бабочек.

Человечество – это сон, а сны порой сбываются.

– Кто на выборы не ходит?

– Тот, кто книги читает.

– А кто ходит на выборы?

Средства массовой информации стирают лица с людей.

Самый честный вопрос: «Почему?»

Самый точный ответ: «Не знаю!»

У кого больше места на земле: у людей или у следов от них?

Свобода – это свадьба с самим собой.

28-й километр

Из доклада: «Итак, об успехах. Раньше у нас был один писатель, сейчас сотни».

Голос из зала: «Кто он, этот, который один?»

– Толстой.

Неудобная тишина.

Чуковский собрал словарь ругательств собратьев по перу на Леонида Андреева. Завершил бочку дегтя ложкой меда от Толстого: «Я с удовольствием читаю Ваши рассказы».

Вывод: один в России больше, чем один.

С остальными числительными всё в порядке.

Нашему народу хоть кол на голове теши, а он всё будет утешать себя, что это прическа такая.

– Эй, птицы небесные, отчего город мой трясет?

– Людей с весом маловато, вот и трясет.

Что чуда ждать? Есть человек, вот и чудо. Нет – значит рожать пора.

Ум – последний бастион независимости. Когда падёт, численность домашних животных увеличится.

Люди у нас хорошие, а живем, хуже не придумаешь.

Думаю, дело в географии. Пора африканцам на наше место, позагорали и буде. А мы всем скопом в Африку махнем.

С экономикой и там не выгорит, а в футбол будем гонять круглый год. Фурсенко не оконфузим. В 2018-м станем чемпионами если не мира, то Африки.

Глупо? А жить так – не глупо?

А я бы в Африку не поехал, и поселок свой, где мама меня родила, не пустил. Мы бы сажали картошку, жарили бы ее по вечерам, сдабривая зеленым лучком подоконников, рвали бы души от тоски, крутили бы на ночь «Последний бой майора Пугачева». Там вера у всех одна – свобода.

Не знаю, добегу ли…

Если настоящее безгрешно, значит, во власти. Отчаиваться не стоит. Будущее восполнит…

И черепахи, и улитки способны передвигаться с достойной скоростью. В медлительности повинны люди, что до сих пор не могут прочесть тайные письмена на панцирях спин.

29-й километр

– А есть самый-самый красивый цветок?

– Есть.

– Как его имя?

– Имя ему – Любовь.

– В каких садах он растет?

– В любых, кроме садов благодарности.

С образом и подобием человека всё понятно. Откуда размеры взялись? Говорят, в древние времена жил великий путешественник по имени Фидий. Мог он глубоко в микромир проникать, мог и в глубины космоса заходить. Вот ему Господь и поручил заняться размерами человека. Не каждому дано с заданием Господа справиться. Фидию такое счастье выпало. Господь это счастье назвал золотым сечением.

Все дни отпуска – имена собственные, и имя им – суббота.

Люблю под конец октября на огороды заглядываться. Всё там убрано, опрятно. Библиотеки побоку. Строки качанов вкуснее любого текста.

И белые зайцы, и блондинки, и белые вороны – строки одной биографии.

В той революции мыслями был и на красной стороне, и на белой. В этой, если случится, останусь собой.

Те, кого обидел я, те, кто меня обидели… Знаку суммы каков?

На закате закатываю рукава и иду к ней. У нас есть завтра.

– А можно хоть о чем, но не о человеке?

– А о чем?

– А что, разве вся земля очеловечилась?

– Нет, пока еще самое красивое на ней – не человеческих рук дело.

Я – зрачок на балконе.

– Материалисты – это кто?

– Те, кто захватил наши недра.

– А идеалисты?

– Эти веру приватизировали.

– А остальные тогда кто?

– Остальные – люди.

– А у людей хоть что-то есть?

– Возможность.

– Какая?

– Стать человеком.

– А зачем?

– Затем, что выбора нет.

30-й километр

Говорят, где-то там, в Непале, ведется учет: и зверств, и человечности. Оказывается, их сумма – величина постоянная. Одному европейскому журналисту позволили задать вопрос – и то только один.

– Скажите, человечность со временем растет?

– Посчитай птиц всех, животных, что вы, приручив, одомашнили, и ответь на свой вопрос.

– А каково ваше мнение?

– Спрашивать можно – отвечать человек обязан сам.

В моем сне были Он и Она. Мне хотелось быть им, но я им не был.

– Отчего мы так разнимся с тобой?

– Пространство породило мужчину, женщина – дитя времени.

– А чего больше: времени или пространства?

– Всё как обычно: времени чуть больше, пространство чуть позже.

– А ты откуда знаешь?

– От тебя.