Армагед-дом Дяченко Марина и Сергей

– …Сведения из провинций приходят с некоторым опозданием… Рано делать выводы, следует дождаться полной картины…

Репортеры тоже улыбались. Глаза у них поблескивали нездоровым лихорадочным блеском – каждый делает сейчас свою работу, и кое-кто надеется на карьерный рост, вот этот парень с микрофоном надеется точно. А где будет завтра Игорь Рысюк, такой подтянутый и партикулярный, несмотря на многодневный недосып? На свалке, извините, истории?

Лидка поморщилась. Где-то она слышала этот высокопарный оборот и даже представила такую себе историю, самосвалами везущую старые имена и негодные учения на помойку.

Новый Президент многого не простит Рысюку. Не простит мемуаров Клавдии Зарудной. Не простит самой игры на имени погибшего депутата; этот козырь Верверов намерен был приберечь для себя. И давно намерен был, не зря квартира Зарудных возвратилась законным владельцам именно стараниями Дмитрия Александровича. И не зря Славка, как зачарованный, пошел на поводу у Верверова. Славка умеет помнить добро, и не исключено, что в другом штабе, куда более роскошном и представительном, сидит сейчас за вычислюхой бывший Лидкин муж.

Лидке под локоть подсунули еще один листок. И еще.

– Да, – говорил Рысюк в трубку. – Да. Готовы.

В комнате галдели. Табачный дым плавал сизыми струящимися полотенцами. На какое-то время Лидка потеряла связь с действительностью, возможно, она заснула сидя и во сне продолжала колотить пальцами по клавиатуре, переносить бессмысленные цифры с бумажки на экран и возить мышкой по засмальцованному серому коврику. Похоже, они на этом коврике бутерброды разворачивали…

Она очнулась оттого, что в комнате стало тихо. Подчеркнутая, неестественная тишина.

Она потерла ладони. Тщательно помассировала каждый палец – это ненадолго помогало одолеть усталость. Потом протерла глаза. Посмотрела на экран монитора перед собой.

Столица по-прежнему оставалась синей, но по телу страны отчетливо проступали зеленые пятна. Кое-где бледно-салатные, а кое-где изумрудные, как сытая летняя травка.

Синих пятен было меньше. И они располагались только возле крупных городов.

Лидка перевела взгляд на экран телевизора. Там было сразу много людей, диктор и дикторша разговаривали с какими-то аналитиками, и все они почему-то нервно, натужно и громко смеялись.

– Дайте мне кто-нибудь сигарету, – хрипло сказала Лидка.

К ней протянулись сразу несколько пачек; никому в голову не пришло спросить, почему некурящая Лидка именно сегодня решила отдать дань пагубной привычке.

Ничего не понимая в сортах и фильтрах, она выбрала самую красивую коробку. Сунула сигарету в рот – на краю сознания кто-то пояснил, что табак следует размять в пальцах. Лидка пропустила совет мимо ушей. Сигарета воняла. В ее запахе и вкусе не было ничего достойного внимания. Лидка брезгливо подержала дым во рту, потом выпустила вместе с сигаретой и, воровато оглядевшись, сплюнула в мусорную корзину. Сигарета осталась дымиться на нечистом, невесть откуда взявшемся блюдце.

– Сведения по северным районам.

– Сведения по востоку и югу… Господи… Господи…

Карта зеленела. Сквозь ее первозданную белизну лезла, будто сквозь снег, упрямая, нежданная, невозможная зелень. Лидка прикрыла воспаленные глаза.

Карта. Городки и местечки. Села. Поганые дороги. Сельские клубы. Скверные гостиницы и гостеприимные дома с теми самыми необъятными перинами, от которых поутру так болит позвоночник. Домашняя колбаса. Домашнее вино. Запах травы и леса. Запах сивухи и навоза.

Они исколесили все это пространство, от одного областного центра к другому, через поля и лесополосы, по бездорожью, на автобусах и армейских грузовиках, а иногда и на маленьких, ревущих, припадочных самолетах. И везде, всюду, со всеми говорили по душам. Вернее, говорил Рысюк, а Лидка улыбалась.

Народа набиралось видимо-невидимо, со всех окрестных сел, потому что рекламой у Рысюка занимался один очень толковый майор. Концерт начинали под открытым небом и обязательно на краю большого открытого пространства; армейскую электростанцию, усилители и прожекторы возили с собой. Агитбригада разогревала публику песнями и анекдотами, а потом с неба обрушивался грохот и налетал вихрь, и на посадку заходила пара армейских вертолетов.

Стужа выходил из машины, отечески улыбаясь и на ходу снимая шлем. Пятнадцать минут уходило на речь, яркую и экспрессивную, написанную Игорем Рысюком. Грозно рычали многочисленные динамики: благоденствие, кредиты, работа и процветание шли на затравку, как пища привычная и употребляемая всеми. Под конец подносился деликатес, изюминка, фирменное блюдо: а справедливо ли, что лощеные сынки чиновников учатся в роскошных лицеях, а ваши дети как пасли свиней, так и будут пасти? Кого из ваших детей возьмут потом в университет, а? Разве вам безразлично ваше будущее, а, дети?

Вопрос был риторическим. Сразу же после него генерал вспоминал собственное сентиментальное детство, прошедшее в таком вот областном центре, и летние каникулы, из года в год проводимые у бабушки в селе.

Потом, как правило, все грузились по машинам и ехали в особо щедрый, особо гостеприимный поселок – продолжать. В рекордно короткие сроки накрывались бесконечные столы, бутылки кланялись стаканам и начиналась вторая, вернее, уже третья серия.

Стужа не пьянел. Он опрокидывал емкость за емкостью – за отмену всех и всяческих привилегий! Местные выпивохи тушевались перед ним, трезвенники раскаивались, а женщины откровенно балдели; тем временем небо рокотало парой вертолетов, на которых организовано было катание, и желающих было так много, что в очереди вспыхивали порой и драки.

И когда генерал наконец возвращался в свою кабину и крылатые машины поднимали ураган, от которого падала ниц трава и взлетали женские юбки, тогда все селение провожало взглядом уходящие за горизонт две хищные вертолетовы тени. Провожало и цокало языками.

И все начиналось сначала. Разговор по душам, областной центр, толпы народу, агитбригада. И только дважды случилось досадное отступление от сценария. Первый раз вертолетчики перепутали названия поселков и промахнулись километров на десять. Герой с неба так и не спустился, и Рысюку пришлось импровизировать, спасая мероприятие. Но тогда все обошлось более-менее гладко, зато от второго раза у Лидки осталось прескверное воспоминание.

Не то генералу изменила его обычная стойкость по отношению к спиртному, не то он превысил все-таки свою лошадиную дозу, но опьянел герой отвратительно, непотребно, справил малую нужду на розовый куст перед зданием сельского клуба и полез лапать всех, до кого смог дотянуться. А какому-то возмущенному мужу заехал в челюсть.

Самоотверженному Рысюку не удалось замять скандал. Он и сам схлопотал от пьяного генерала по морде; правда, уже через неделю агитационная кампания возобновилась как ни в чем не бывало…

Вот они на карте, эти до боли знакомые названия. Танцы, выпивка, армейский вертолет. И вот они, графики, высоченные зеленые столбцы рядом с коротенькими синими недомерками.

Чья-то ладонь легла Лидке на плечо. Не оборачиваясь, она накрыла эту руку своей.

Легко представить, что творится сейчас в штабе у Верверова. Или наоборот, чрезвычайно трудно представить. Когда аутсайдер, всю дистанцию трусивший ни шатко ни валко, перед самым финишем вдруг разгоняется, как реактивная ракета, и выравнивается с лидером грудь в грудь…

– Завтра они оспорят результаты выборов, – спокойно сказал Рысюк. – Ну а на это у нас припасено еще кое-что…

Затрезвонил до того молчавший красный телефон, стоявший подчеркнуто в стороне, на углу Рысюковского стола.

– Да, Петр Максимович, – сказал Игорь без намека на улыбку. – Да… Давайте подождем окончательного результата, ладно? Тем более что ждать-то осталось…

Трубка гудела и гундосила. Рысюк непроизвольно поморщился. Попрощался. Опустил трубку на рычаг. Пьяный, поняла Лидка. Опять пьяный. В такой момент… А если ему завтра к корреспондентам выходить?!

Рысюк подозвал парня-референта, усадил за вычислительную машину:

– Подмени Лиду. Она уже выполнила свою роль талисмана… Теперь, Сотова, тебе надо чуть-чуть отдохнуть.

За окном серело. А возможно, серо было у Лидки в глазах.

«Уважаемая редакция! Пишут вам жители поселка Новая Коменка Хальковской области.

Наш поселок новый. Нас отселили после последнего апокалипсиса, потому что старый поселок наш Коменка сильно пострадал от цунами и стал непригоден для жилья. Нас отселили вглубь континента, дали подъемные и помогли отстроиться, но прижиться мы так и не прижились.

Воды почти нет, воду развозят в бочках, и часто за воду надо платить дополнительно, хоть по закону она нам положена бесплатно. Летом засуха и страшная жара, на солнце плавится резина и горит асфальт. Ничего не растет. Зимой морозы такие, что невозможно дышать – обжигает легкие. Детей пришлось отдавать в интернаты, потому что здесь нет для них никаких условий… Мы обратились с коллективным письмом в областную администрацию, чтобы нас отселить обратно на побережье. Лучше жить рядом с дальфинами, чем так мучиться двадцать лет. Государство же должно о нас заботиться. Администрация не прореагировала никак. Мы написали письмо Президенту, но уверены, что он не получит его, потому что вокруг него собралась толпа советчиков и кровососов… Через несколько лет апокалипсис, говорят, здесь будут страшные землетрясения еще до того, как откроются Ворота. Уважаемая редакция, опубликуйте наше письмо, может быть, это поможет нам решить…»

(Открытое письмо в газету «Человек и страна», 12 мая 15 года 54 цикла).

Бесшумно покачивалась палуба. Лидка лежала, широко раскрыв глаза, и сама себе казалась частью полосатого шезлонга, парусиновой тряпочкой, расслабленной и бездумной. Прямо над ее головой уходила в небо голая мачта, тоненький черный палец, добродушно грозящий небу, покачивающийся вправо-влево, и, если проследить за его движением, непременно закружится голова.

– Хочешь спать? – спросил Игорь.

Он сидел на палубе, скрестив ноги, на нем были бирюзовые импортные плавки, партикулярная белая рубашка и строгий галстук с ослабленным узлом, – элегантная черная петля, небрежно сбившаяся на бок.

– Не хочу, – сказала Лидка.

Рысюк поморщился:

– У тебя такой недовольный вид… Тебе здесь не нравится?

– Нравится, – сказала Лидка.

– Так почему ты киснешь?

Лидка вздохнула.

Почти месяц прошел с того дня, как, покорная составленному Игорем плану, она выступила основательницей «Детского культурного фонда». Под фонд заранее отгрохали здание – трехэтажное царство белого мрамора, натурального дерева и тонированного стекла. И она, Лидка, это здание открывала.

На мероприятие привели особо одаренных детей в особо крупных количествах; среди них была, разумеется, и Лидкина племянница Яночка, тринадцатилетняя дылда с подведенными тушью ресницами, давно уже принятая в лицей, придавленная грузом собственных троек, но не особо удрученная этим обстоятельством. Яночка читала стихи собственного изготовления – о Родине, доброй к своим детям. Лидка слушала ее и с огорчением понимала, что ни брат Тимур, ни кто-либо из Лидкиных родственников не оставил Яночке ни одного доминантного гена. И лицом, и голосом, и манерой держаться девочка походила на Саню и только на Саню. Лидка ничего не имела против невестки, тем не менее Яночкин дебют поверг ее в раздражение пополам с тоской.

Они искала среди подростков своего маленького брата Пашу – и не находила. Чуть позже оказалось, что двенадцатилетний Павел объявил себя недостаточно одаренным для столь пышного мероприятия и удрал с пацанами на рыбалку.

Она награждала каких-то отличников какими-то медалями. Она дарила каким-то сиротам книжки, ручки и конфетные наборы, она, по множеству отзывов, выглядела вполне пристойно. Моложавая энергичная женщина, озабоченная будущим страны и оттого готовая усыновить всех детишек, до которых удастся дотянуться. Общественная деятельница, наследница Андрея Зарудного (во время развода со Славкой сохранение звонкой фамилии было основным Лидкиным условием). Гранд-дама…

Во рту у нее стоял тухлый привкус. Ни дезодоранты, ни зубные пасты, ни душистые конфеты не могли перебить его.

Потом начался пробег по школам; актовый зал наполнялся одинаковыми головами, самодеятельный микрофон сипел, Лидка говорила свои слова, улыбалась. Брала из рук помощника очередную книжку или конфетный набор, улыбалась, совала подарок в руки подоспевшему подростку. Улыбалась. Брала новый подарок, совала в руки. Улыбалась. Слушала аплодисменты. Кивала. Шла к машине. И так изо дня в день.

Две недели назад она сказала Рысюку, что с нее хватит. И тот, покивав, согласился отсрочить поездку по провинциям. «А, еще поездка по провинциям, – думала Лидка, – все то же самое, только придется еще и обещать в будущем году открыть в каждом селе по лицею…»

Рысюк вытянул бледные, незагорелые ноги. Расстегнул рубашку, лениво сбросил ее, оставшись в плавках и в галстуке.

– Зачем вздыхаешь?

Она молчала.

Рысюк хотел что-то сказать, но обернулся, и она автоматически проследила за его взглядом. От берега шел, покачиваясь, средних размеров траулер.

Яхта дернулась на волне. Тонкая мачта судорожно черкнула по небу. На палубе траулера стоял, упираясь ногой в борт, Президент – Петр Максимович Стужа в тельняшке и камуфляжных штанах.

– Гей, Игореха! Поехали. Тут охота намечается, давай-ка прыгай… И ты, Лидок, не сиди. Второй такой раз когда будет? Здоровая стая, пришли откуда-то с юга, их в это время здесь редко бывает… Ну?

Генерал говорил как бы вполголоса, но все морские шумы не умели заглушить непроизвольный приказ, который постоянно жил в каждом его слове, даже когда Стужа поднимал тост за здоровье или желал спокойной ночи. Игорь легко встал, протянул Лидке руку; еще не вполне понимая зачем, она поднялась тоже.

– Штаны надень, – сказал генерал. – Там ветер… Или нет, иди сюда как есть, а тут мы тебе дадим че-нить. Брезентовую какую-нить робу. Тут у Вовки есть… Ты, Лидка, тоже. И тебе дадим. Давай!

С борта на борт перекинули швартовы, но щель оставалась метра полтора. Игорь бесстрашно перепрыгнул, протянул Лидке руку:

– Прыгай!

Она замешкалась, спрашивая себя, а почему, собственно, она должна покидать шезлонг и куда-то плыть?

– Ну! – рявкнул генерал, сочтя ее замешательство бабским страхом перед прыжком.

Она прыгнула. Рысюк поймал ее, но она все равно сильно ушибла большой палец на ноге. Зашипела, высвобождаясь из рук Рысюка. Траулер провонял рыбой и дымом, упоминание о хваленой морской чистоте казалось здесь по меньше мере насмешкой.

Под стенкой рубки сидел на автомобильной покрышке «наследный принц» – двенадцатилетний Стужин внук. Его, по-видимому, давно и основательно укачало.

– Куда мы хоть едем-то? – спросила Лидка сварливо.

Наследный принц не ответил.

Траулер пер носом в открытое море. Ветер становился все злее; преклонных лет рыболов вытащил откуда-то из подсобки гору подозрительных шмоток. Рысюк выловил в этой горе необъятных размеров засмальцованную робу и бестрепетно натянул на себя, причем галстук так и болтался у него на шее, придавая главе Администрации комичный и трогательный вид. Лидке дали плащ. Она поблагодарила кивком.

Стужа стоял на носу, картинно расставив ноги, не отрывая от глаз бинокль. Ну прямо морской волк, кисло подумала Лидка. Будто услышав ее мысли, Стужа опустил бинокль, огляделся, поманил пальцем Игоря.

– Слушай, Рысюк, вот туда смотри, прямо по курсу, как увидишь спины – свистать всех наверх, ясно?

Рысюк кивнул. Перенял позу Президента, уставился на горизонт.

Стужа враскорячку прошел вдоль борта. Потрепал внука по коротко стриженной голове.

– Ну что, мужик, стрелять будем?

Наследный принц изобразил на лице крайнюю усталость.

Стужа вернулся с тяжелым брезентовым свертком. Остановился на палубе, развернул брезент, негромко урча, принялся осматривать извлеченные на свет винтовки. Две штуки – весьма внушительное с виду, лоснящееся от смазки, сытое, ухоженное оружие.

– Валерик, – это внуку, – глянь, какие красавцы… Ну, возьмешь один?

Наследный принц втянул голову в плечи. Ему хотелось на твердую землю, в кресло перед телевизором, и чтобы все отстали.

– Ну, Валер, что ты раскис, как баба… – с неожиданной нежностью пророкотал Стужа. – Пацанам потом расскажешь – умрут ведь от зависти. А?

Мальчишка мотнул головой.

– Есть! – крикнул Игорь со своего наблюдательного пункта. – Действительно, стая здоровая…

Стужа обернулся на его крик и улыбнулся. Лидка сидела, привалившись спиной к борту; так случилось, что именно в этот момент лицо Стужи попало в поле ее зрения.

Стужа улыбнулся, а Лидку передернуло. Вспомнился институтский курс бытовой медицины. И единственный в жизни визит в морг.

Она прикрыла глаза.

Тускло звякнули извлекаемые из коробки патроны. Лязгнул затвор.

– Вовка! – крикнул Стужа, обернувшись к капитанской рубке, перекрывая рыком и волны, и ветер. – Давай их мне под правый борт! – И, уже изготовившись для стрельбы, через плечо спросил Рысюка: – А ты стрелять будешь?

Рысюк перевел взгляд на невидимое Стуже Лидкино лицо. Улыбнулся, отрицательно мотнул головой:

– У меня рука дрожит, Петр Максимович. После вчерашнего.

– После вчерашнего? – Стужа оглушительно захохотал. – Слабак ты, Игорешка, с чего ж дрожать-то?

Рысюк рассмеялся в ответ – совершенно естественно и даже весело. Лидку передернуло снова.

Траулер повернулся носом против волны – Лидка судорожно ухватилась за поручни. То зарываясь в пену, то выныривая, поднимая фонтаны воды, суденышко нагоняло стаю дальфинов.

– Идиоты, – сказал Стужа. – Еще говорили, будто мозги есть у них. Были бы мозги, ка-ак драпанули бы сейчас, только бы мы и видели… Не. Вон, смотри, Игорек.

Спотыкаясь о канаты, облепленные чешуей, поскальзываясь на мокрых досках и оступаясь на неопознанном хламе, Лидка добралась до железной лесенки, ведущей наверх, в рубку, и зацепилась за нее мертвой хваткой. Качку она переносила относительно легко, но перспектива не удержаться и врезаться в борт мало ее прельщала.

Брезентовый плащ вонял рыбой. Дохлой, мутноглазой, не выпотрошенной вовремя.

За бортом будто повернулось черное лаковое колесо – дальфинья спина. И еще. И еще – в отдалении. Скоро Лидка сбилась со счета, стая действительно была немаленькая.

Кораблик по-прежнему раскачивало. Лидка была более чем уверена, что генерал промахнется; ветер, ревущий в ушах, благополучно съедал все звуки.

Траулер врезался в стаю, отделяя от общей группы три или четыре твари. А потом широко, как в слаломе, развернулся – рубка прикрыла Лидку от ветра, отчего вокруг сделалось тихо-тихо, почти как под водой.

И в этой-то тишине генерал выстрелил. Запрыгала по палубе гильза.

– А-а, н-на тебе, сука, н-на! На, на, получай!

Стреляные гильзы летели и летели. Игорь, приподнявшись на цыпочки, с интересом заглядывал за борт; генерал вскинул руку, давая указания невидимому Вовчику:

– Дальше! Гони!

По накренившейся палубе покатились предметы. Выбралась откуда-то жестяная банка с окурками, неспешно двинулась от борта к борту, то и дело роняя то жеваные бычки, то докуренные лишь до половины дорогущие сигареты с золотой каймой и отпечатком помады на фильтре. «Кого они тут ловят, на этом траулере?» – подумала Лидка.

Снова возник ветер. Лидка съежилась, пытаясь запахнуть плащ без помощи рук – руки она по-прежнему не решалась оторвать от лесенки. Генерал стрелял и стрелял, заряжал и стрелял снова. Сперва Лидка видела только его затылок, но потом Стужа поменял ракурс стрельбы, повернулся к Лидке в профиль, и она удивилась.

На лице его не было, против ожидания, ни ожесточения, ни свирепой радости. Это было умиротворенное лицо счастливого человека, разгладились морщины, исчез привычный оскал, генерал походил сейчас на пожилого клерка, вернувшегося со службы домой и наконец-то добравшегося до любимой коллекции марок. Лидка поднялась на несколько ступенек выше.

Нет, море не меняло цвет. В отдалении мелькали спины – стая спешно уходила. Вероятно, дальфины не были такими идиотами, какими считал их Президент; самоубийцами, во всяком случае, они не были точно.

Среди уходящих не было ни одного раненого. Лидка прищурилась. Ни одного.

– Девять, – сказал Стужа, опуская винтовку. – Девять. Приедем домой, зарубки буду делать. Итого – сто пятнадцать. Есть что отпраздновать, Рысючина…

– Мясо-то пропадает, – огорченно сказал тот самый пожилой морячок, что снабдил Лидку и Рысюка нечистой парусиной. – Гарпуном бы, так был бы толк. А так – рыбам корм.

Стужа неприязненно зыркнул на старичка так, будто тот предлагал закусить червями.

– Девять, – раздумчиво пробормотал Рысюк. – Я вот семь насчитал. Как их учитывать, твои трофеи?

Стужа в момент надулся, побагровел, напряглись жилы на толстой шее.

– Банкиров контролируй и министров там разных… ЭТИХ я чую. Я их сто пятнадцать штук уложил в новом цикле, и ТОГДА – штук двадцать глеф. ЭТИ тоже были глефами – может, человечины пробовали, а ты, – это морячку, – ИХ жрать собрался?!

Пожилой рыболов бочком-бочком убрался прочь и исчез в каком-то люке.

– Девять, девять, – успокоительно закивал Рысюк. – В конце концов коллекция зарубок ничем не хуже коллекции, например, чучел…

– Ты видел, как глефы людей заваливают? – почти спокойно спросил генерал.

Траулер развернулся к берегу. Ветер окончательно ушел, в наступившей тишине перекатывалась по палубе жестяная коробка из-под окурков; наследный принц с отсутствующим видом наблюдал за чайками, откуда ни возьмись слетевшимися к месту охоты. Лидка на четвереньках добралась до борта, уцепилась за поручень, и ее вырвало.

…в ущерб боеспособности всего нашего ГО. Суд целиком и полностью подтвердил вину подсудимых:

многократные злоупотребления, игнорирование служебных обязанностей, организация утечки информации… Смещены с занимаемых должностей… осуждены на разные сроки тюремного заключения… Полковник Ретельников Н.И., в течение многих лет продававший секретные материалы отечественного ГО аналогичным зарубежным службам… признан виновным в измене Родине и приговорен к высшей мере наказания – расстрелу…

Газета «Человек и страна», 24 июля 16 года 54 цикла.

За окном медленно, неуверенно светлело небо. Теперь будет легче. Если рассвет – значит, ночь позади. Еще немножко, и встанет солнце, но в принципе уже сейчас можно шлепать на кухню и варить себе кофе.

Лидка боком выбралась из-под одеяла. Рысюк тяжко вздохнул, но не проснулся.

Оживая, подавали голос птицы, сперва робко, потом все более слаженно. Трудно поверить, что это не магнитофонная запись, что здесь, в центре города, в душном административном квартале, еще остался кто-то, способный щебетать на рассвете.

В сером утреннем полумраке она прошла в ванную. Взглянула в зеркало над раковиной, заранее зная, что предстоит увидеть. Лихорадочно блестящие глаза, отекшие веки, седые волоски по обе стороны от пробора. Тридцать три года, ни годом больше, но и ни годом меньше. Все врут, что косметология способна творить чудеса… На воспаленный затравленный взгляд не наложишь очищающую маску.

Она умылась, на несколько минут создав для себя самой иллюзию бодрости и свежести. Отправилась на кухню и плотно закрыла за собой дверь. Негромко взвыла кофемолка; Лидка поставила на огонь медную, как колокол, и такую же огромную джезву. Вот и все. Сейчас остатки бессонной ночи благополучно утопятся в густой коричневой жиже. И забудется «час быка» – раздумья, приходящие, будто по расписанию, ровно в четыре часа утра. Замечательное время, звездный час всех сумасшедших.

Лидка улыбнулась. Отхлебнула из дымящейся чашки. Еще. Бесшумно приоткрылась дверь, на пороге обнаружился Рысюк, босой, в полосатом до пят халате.

– Доброе утро, – сказала Лидка.

– Ты с ума сошла? – спросил он ворчливо. – Такая рань…

– Ранняя птичка ловит червячка. Хочешь кофе?

Глава Администрации насупился, будто ему предлагали по меньшей мере мышьяку. Беспечный Лидкин тон не мог обмануть Рысюка. Иногда в минуты отчаяния ей казалось, что Рысюка вообще невозможно обмануть.

– Что случилось, Лида?

– Ничего.

– А конкретнее?

Лидка забросила ноги на табуретку.

– Ни-че-го.

Рысюк молча ждал. Она поморщилась, как от лимона.

– Два дня назад звонил Слава.

– Какой Слава? – спросил Рысюк после паузы.

– Слава Зарудный, – сказала Лидка с нервным смешком. – Ты уже забыл, кто это?

Рысюк сунул руки в карманы халата. Помолчал. Улыбнулся:

– Паникует?

Лидка сдвинула брови:

– Как ты сказал?

– Слава паникует? Ему стало тесно в одной коробке с Верверовым? Он чего-то боится?

Лидка пожевала губами. Отвернулась, тихо спросила, глядя в окно:

– Кто устроил эту дикую чистку в ГО?

Рысюк молчал.

– Кто устроил эту длинную показательную расправу? Кому помешал Ретельников, семидесятипятилетний старик?!

За окном вставало солнце.

Николай Иванович. Пепельница в коробочке из-под аспирина. Птичий помет на влажной весенней скамейке.

– При чем тут Слава? – мягко спросил Рысюк. – Его не тронут при любом раскладе. Он – Зарудный, а это табу…

– Игорь, ты понимаешь, что происходит? – устало спросила Лидка.

Рысюк терпеливо кивнул:

– Ты не спишь и нервничаешь. Тебе кажется, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Ничего подобного – разборки в структурах были и прежде, только ты ничего об этом не знала.

– В таких масштабах – не было, – сказала Лидка сквозь зубы.

Рысюк снова кивнул:

– Да, возможно, сейчас все игры ведутся по-крупному, но ведь через три года будет мрыга, Лида. Старое ГО – разжиревшая, потерявшая боеспособность организация. Старое государство – банда взяточников и казнокрадов…

Он поймал ее за плечи и аккуратно, будто тяжелую вазу, снял с табуретки. Притянул к себе.

– …А новое государство прорастает сквозь останки старого, как травка…

– …сквозь труп… – вставила она сквозь зубы.

– Ну что за натурализм! – Рысюк шевельнул плечами, халат упал к его ногам, Лидкина щека оказалась прижатой к холодной, твердой, безволосой Игоревой груди.

– Отпусти, – сказала она тихо.

– Да, – отозвался он печально. – Вот именно так силовые структуры поступают с доверившимся ему народом… для его же блага.

Лидкины тапочки остались на кухне. Босые ступни не касались пола; Рысюк нес ее торжественно и вместе с тем небрежно, как охотник несет добытое мясо.

– Игорь, я действительно не хочу. Я не кокетничаю. Отпусти.

– …А государство не существует без принуждения. Особенно накануне апокалипсиса. Извини, что я говорю банальности…

Лидка нащупала пол под ногами, попыталась высвободиться, но Рысюк провел грамотную подсечку и уложил ее на ворсистый ковер посреди спальни.

– Игорь, ты с ума сошел?!

– Занятия политикой плохо на тебе сказались. Ты стала нервной, потеряла вкус к жизни… – Блокировав ее запястья одной рукой, он ловко стаскивал с нее белье. – В то время как близятся настоящие потрясения, предстоит огромная работа, перестройка всего общественного сознания под модель нового апокалипсиса, Зарудновскую модель, Ворота для всех, люди не куры, чтобы топтать друг друга, ни одной напрасной смерти, успеют все…

Она рванулась. Он сильнее сжал ее запястья.

– Игорь, – сказала она в нависающее над ней лицо, – если ты… я уйду сегодня же и навсегда, понял?!

Рысюк замешкался. Остановился, замер, не спеша выпускать Лидку, внимательно разглядывая ее – сперва разметавшиеся по ковру волосы, потом соски, потом наконец глаза.

– …Человечество, спешащее к Воротам подобно амебе. Простейшему существу. Реализуя инстинкт самосохранения, оно реагирует только на элементарные раздражители. Даже если кто-то сумеет сохранить в этой толпе трезвую голову и человеческий облик, он все равно не сможет ничего изменить, оставаясь в подавленном меньшинстве, подавленном и придавленном. Самое гуманное, что может сделать этот смельчак, – дать затоптать себя, чтобы самому не топтать других… Лида, а почему ты так уверена, что я испугаюсь?

Она не нашлась, что сказать. Глава Администрации по-прежнему возвышался над ней, придавив своей массой, не давая вздохнуть.

– Куда ты уйдешь? Что, Слава Зарудный позвал тебя обратно? Переметнувшись к Верверову, ты стала бы ценным козырем. Ты писала бы очерки о нравах, царящих в близких Президенту кругах, ты рассказывала бы только о том, что видела своими глазами, и Верверов с его идеей немедленного импичмента получил бы дровишек в свой костер… Ничего, что я так красиво выражаюсь?

Лидка молчала, стиснув зубы.

– Это Верверов вернул Славику с мамой их квартиру? Это Верверов первым вспомнил о заслугах Зарудного перед обществом? Это на его деньги издали первое собрание сочинений? Это Верверов – умный, интеллигентный человек, в противовес солдафону Стуже, которым к тому же ловко манипулирует подлец Рысюк?

Лидка молчала. Игорь налег на нее сильнее, его лицо оказалось в сантиметре от Лидкиных воспаленных глаз.

– Это Верверов заказал Зарудного, Андрея. Это он его убрал, Лида. Я знаю точно… А теперь думай!

Лидка вскрикнула. Рысюк бывал с ней настойчивым и бесцеремонным, но никогда еще он не был так груб.

Лидке снились пожары.

Пылающие многоэтажные здания. Сперва густой дым, валящий из окон на верхних этажах, потом языки пламени, потом ревущий огненный ад, черные балки, обрушивающиеся стены, закопченные скелеты и горы дымящихся развалин. Дом за домом, реальные дома, знакомые дома, целый город, бегущие рыдающие люди…

Потом она проснулась во сне, осознала свой кошмар и с облегчением вздохнула. Во сне встала, подошла к окну и увидела – сколько хватало взгляда – многоэтажки, многоэтажки, и за каждой третьей ветер тянет шлейф жирного дыма…

Она проснулась снова, вернее, попыталась проснуться, и, балансируя на грани кошмара, подумала, что все это не к добру. Что пожары во сне обещают неприятности в реальной жизни, и как хорошо все-таки – ее дом так и не сгорел, горели те, что рядом, а ее остался нетронутым…

Ну хватит, сказала она себе и проснулась окончательно. Стучали часы; следуя проверенному правилу, Лидка перевернулась на другой бок: «Куда – ночь – туда и сон»… Больше никаких пожаров, ни-ни.

Ей приснилась не то презентация непонятно чего, не то митинг непонятно по какому поводу. Она стояла на возвышении, расфуфыренная, окруженная кольцом микрофонов, и репортеры со сладкими лицами, и репортеры с желчными лицами, и толпы людей с самыми разными лицами ждали, чтобы она сказала приготовленную речь, а Лидка не могла выговорить ни слова. Еще открывая рот, она помнила свой текст от начала и до конца, но, уже набрав в грудь воздуха, поняла вдруг, что ни слова не осталось в памяти, она не помнила даже, по какому поводу сборище, и кто эти люди, и чего от нее ждут…

Она проснулась снова – в холодном поту. За окном было черным-черно. Четыре часа утра.

Брат Пашка сидел на подоконнике и болтал ногами в начищенных до блеска черных ботинках. В лицей теперь пускают только в черных, и если не начищены – заворачивают с порога.

В прошлый вторник и Пашку завернули тоже, он не стал отчаиваться и пошел пить кофе в какую-то забегаловку, где его и обнаружил патруль комитета по образованию, проводящий операцию «Урок». Пашке пришлось пережить немало неприятных минут, директрисе лицея – тоже. Отныне нерях в нечищеных ботинках отправляли мыть лицейские туалеты, а Пашу не выперли из лицея только потому, что он приходился родным братом Лидии Зарудной, основательнице «Детского культурного фонда». Однако предупредили Пашу, в случае следующего нарушения дисциплины, – сколь угодно малого, его не спасет никакое родство.

А соседка Оля с четвертого этажа вообще влипла в историю. Прогуляла в школе три дня, а мама ее, тетя Света, написала записку, что, мол, Оля болела и лежала с температурой. Так что ты думаешь? Не поверили записке, спросили у девчонок, а те донесли, что в те дни видели Ольку на улице. Тете Свете написали на работу, влепили ей выговор с занесением, а Ольку поставили на учет, конечно, не только за этот случай, они давно на нее зуб имели. Олька ходит бледная, уроки учит с утра до вечера и к районному инспектору каждый месяц – отмечаться…

– С занесением куда? – спросила Лидка с некоторым опозданием.

– Что – куда? – не понял Паша.

– Выговор с занесением куда? – повторила Лидка терпеливо.

– В личное дело, – удивленно ответил Паша. – А ты что подумала?

– Ничего я не подумала, – сказала Лидка.

Пашке было четырнадцать лет. За последние полгода он трансформировался из прыщавого подростка во вполне приличного, красивого даже юношу с тонкими чертами лица и темной полоской усиков над верхней губой. И длинный стал – на голову выше Лидки. И у него была девочка, с которой они трогательно, по-школьному, дружили.