Армагед-дом Дяченко Марина и Сергей

Техничка не поняла ее юмора, мелко заморгала глазами.

– Да вот, Лидия Анатольевна, просто пишут всякое фломастером, глупости всякие… Вечно пишут в туалете…

– Отыщем кто – живо на учет поставим, – сказала Лидка механически, думая уже о другом. Переступила порог класса, дождалась, пока настанет полная тишина, пробежалась взглядом по лицам – и ощутила неправильность. Маленькую, не заметную глазом, не поддающуюся пока определению. Что-то изменилось.

– Садитесь… Откройте тетради. Откройте книги на странице двести десять, и посмотрите на задание семь к параграфу сорок два…

Максимов, ненавидевший Лидку и нервничавший в ее присутствии, был сегодня монументально спокоен, даже удовлетворен. Зато на личике его блондинистой кукольной подружки выступили красные пятна, и она никак не могла отыскать в учебнике нужную страницу. Вторая воздыхательница, умненькая дурнушка, пересела сегодня на последнюю парту.

– Дрозд, кто разрешил тебе пересаживаться?

Дурнушка поднялась. Глаза ее нехорошо поблескивали. Подставив под локоть правой руки кулак левой, девочка требовательно вскинула руку:

– Лидия Анатольевна! Можно сказать?

Замешательство в классе. Переглядки, шиканья, дурнушку дергают за подол, но она упрямо тянет руку.

– Говори, – кивнула Лидка.

– Лидия Анатольевна! А Максимов написал на стенке…

Доносчица запнулась, будто не решаясь выговорить крамолу. В классе сделалось тихо-тихо, шелестел, ударяясь о стекла, сухой снег.

– «Вика плюс Артем? – насмешливо спросила Лидка – Равняется любовь»?

Кто-то хихикнул – и сразу замолк.

– Нет, – угрюмо сказала доносчица. – «Стужа – дрессировщик».

– Что? – автоматически переспросила Лидка.

– «Стужа – дрессировщик», – шепотом повторила девочка.

Лидка посмотрела на Максимова. Парень сидел ровно, именно так, как велено внутренним распорядком: спина прямая, между животом и краем парты расстояние в ладонь, подбородок поднят, руки согнуты перед грудью, правая лежит на левой. Ничего не выражающее бледное лицо.

– И где он это написал? – мягко спросила Лидка.

– В туалете, – сказала доносчица.

– В женском? – спросила Лидка еще мягче.

Доносчица покраснела.

– В мужском…

По классу прошло движение. Сдавленное хихиканье. Переглядки.

– Не может быть, – протянула Лидка, по-прежнему глядя на Максимова. – И ты сама это видела, Дрозд? В мужском туалете?

– Он написал! – с вызовом сказала девчонка, и под ее взглядом в классе стихли смешки. – В туалете никого не было, у Максимова был красный маркер! Он вышел, а я заглянула и увидела!

Лидка встретилась с ней взглядом и стиснула зубы. У девчонки были глаза-буравчики, такой знакомый и такой забытый взгляд.

Кто у нее родители? Вот черт, не вспоминается. Надо открыть журнал на последней странице, там расписаны все адреса и даты рождения, номера страховых полисов и гэошных участков, и должности родителей расписаны тоже…

Как бы так открыть журнал на последней странице… ненавязчиво?

– Максимов…

Она хотела спросить: «Максимов, это правда?» – но в последний момент прикусила язык. Потому что у парня хватит ума ответить «Да». В присутствии всего класса. Он совершеннолетний, ему давно исполнилось шестнадцать, а значит, идиотская выходка оборачивается сразу несколькими статьями. Оскорбление чести и достоинства Президента (а кто докажет, что «дрессировщик» – слово не оскорбительное?), компрометация правительственной антикризисной программы, хулиганство. Плюс отягчающая формулировка «в стенах учебного заведения». Дурачок. Маленький дурачок.

Как бы невзначай, раздумывая, она перевернула журнал задней обложкой кверху. Вздохнула, открыла.

– Максимов, у тебя действительно есть красный маркер?

Весь класс знает, что есть. Маркер приметный, парню привезли его из-за границы несколько лет назад, когда такие поездки еще были возможны.

Максимов покорно полез в пенал за маркером, Лидка пробежала глазами записи в маленьком школьном «досье». Дрозд, Антонина Григорьевна, номер четыре в списке. Мать – пищевик-технолог. Отец – инструктор ГО третьей ступени. Все понятно с тобой, девочка.

Максимов, Артем Алексеевич. Номер тринадцатьв списке. Бывший отличник. Не повезло, с таким-то номером… Мать – инженер. Отец… об отце нет данных. Мать-одиночка?

Черт побери, но что же делать?! Весь класс в свидетелях обвинения. Эта дура, инструкторова дочка. В старые времена Лидка поиздевалась бы над малолетней шпионкой и вызвала бы ее к доске отвечать какую-нибудь зубодробительную тему. Ей и сейчас смешно, но в параллельном классе одного парня на прошлой неделе отправили в колонию. За то, что обозвал гэошника старым дураком.

Техничка, милая умная техничка, надо бы купить ей шоколадку и с чем-нибудь поздравить. Или просто угостить…

Она демонстративно посмотрела на часы:

– Время урока уходит со страшной скоростью. Дрозд, Максимов, идемте со мной. К директору.

Доносчица сжала губы, но поднялась. Максимов встал легко, внешне беспечно. Его отношение к биологичке ни для кого не было секретом, отношение Лидии Анатольевны к бывшему отличнику, низведенному теперь на тройки, тоже ни у кого не вызывало сомнения. Так что доносчица попала прямо в точку. Классу был совершенно понятен исход.

Блондинистая девочка – Вика – из красной сделалась белой до синевы. Не приключилось бы с ней чего.

– Если за время моего отсутствия я услышу в классе хоть один звук…

Никому не приходит в голову спросить, как можно слышать звуки во время отсутствия. Формула отработана, неуклюжая фраза велит заткнуться и молчать. И молчать будут.

В сопровождении парня и девушки Лидка вышла в коридор. Очень удачно – никого. Тишина. Учебный процесс.

– Тоня, – почти ласково спросила Лидка, – где же?

Дверь мужского туалета по-прежнему стояла нараспашку. По всему коридору распространялся запах хлорки; уже на подходе доносчица почуяла неладное.

Чисто вымытые стены. Вымытый пол. Красота.

– Здесь было, – тихо сказала доносчица. – Это смыли. Техничка.

– Какая? – мягко спросила Лидка.

– Откуда я знаю? – обозлилась девчонка. – Какая сегодня дежурит, вы узнайте…

– Я обязательно узнаю, – пообещала Лидка. – А теперь скажи мне, Антонина, у тебя какие-то счеты к Максимову?

Доносчица вспыхнула. Надула щеки, хотела что-то сказать, но удержалась.

– Видишь ли, Дрозд, это ведь легко узнать. Прямо сейчас спросить у класса, и ребята вспомнят, чем Максимов тебе досадил. Может быть, он отнесся к тебе не так хорошо, как тебе хотелось?

Дурнушкино лицо налилась кровью до пурпурного оттенка.

– А ведь ты выдвинула очень серьезное обвинение, Дрозд. Очень. И если окажется, что оно ложное, что это обыкновенная месть…

– Он написал! – взвизгнула девчонка.

– Где? – тихо спросила Лидка. – Если ты видела, как он писал, надо было сразу бежать к дежурному педагогу, к завучу, к учителю ГО… Но они спросили бы тебя, а что ты делала в мужском туалете? И как часто ты туда заглядываешь? И что ты хочешь там увидеть?

Девчонка готова была разреветься. Глаза-буравчики превратились в обыкновенные обиженные, полные влаги глаза. Куда тебе тягаться с нами, гэошкина дочка. Кончилась твоя первая любовь. Смирись.

– Иди в класс. Дрозд. Нет… иди в туалет – в женский! – и приведи себя в порядок. И впредь, пожалуйста, думай, что говоришь.

Доносчица ушла, через минуту на другом конце коридора забулькала в раковине вода. Максимов как встал, привалившись спиной к дверному косяку, так и стоял не двигаясь. Сжимая в кулаке красный маркер.

Он был одного с Лидкой роста. От него пахло юношеским потом, и не горячим, физкультурным, а холодным, липким, нервным. Но запах не был неприятным. Зеленущие, как хвоя, глаза часто и растерянно мигали.

– Дурак, – сказала Лидка одними губами. – Идиот… Иди в класс.

Почему-то у нее было хорошее настроение. Впервые за много дней. И даже за много месяцев.

И почему-то, увидев Максимова, отслонившегося от кирпичной стены, она не удивилась.

Закончился шестой урок, и закончилась еженедельная планерка. Шоколадку техничке Лидка так и не подарила – отложила на потом, чтобы не вызывать подозрений. У Антонины Дрозд не хватило пороху, чтобы провести дознание самостоятельно. А возможно, она сделает это завтра. Сегодня она слишком расстроена.

Директриса говорила что-то о падающей успеваемости – Лидка слушала вполуха. Потом пошла речь о нарушениях дисциплины и правонарушениях малолетних; в последнее время, говорила директриса, участились случаи разнообразных хулиганских выходок, поддерживаемых, к сожалению, взрослыми. Отказ от участия в сборах, игнорирование указаний инструкторов ГО, провокационные надписи на стенах…

Левая рука директрисы покоилась на перевязи. Во время последней учебной тревоги немолодая женщина упала и сильно растянула связки.

Лидка освободилась без четверти четыре; значит, Максимов прождал ее на улице около двух часов. При том что сегодня мороз и ветер.

– Лидия Анатольевна…

«Преступный сговор, – подумала Лидка. – А если у него в кармане подслушивающее устройство?»

Бред. Чего только не придет в голову накануне апокалипсиса.

Она шла, не сбавляя шага. Максимов шел рядом, и Лидка видела, что он растерян. Он ждал, что она хотя бы взглянет на него, о чем-то спросит…

У перехода она вынуждена была остановиться. По дороге шла, презирая светофоры, колонна военных машин, вернее, бывших военных, переоборудованных под надобности ГО. Огромные ребристые шины деловито месили снег.

– Им на тебя плевать, – сказала Лидка, едва разжимая зубы. – Они едут по своим делам. Они не добрые и не злые. Им надо ехать. Если ты поскользнешься и окажешься в колее, они проедут по тебе. Сам виноват. Они – машины. Они делают свое дело… А ты – дурак.

Максимов молчал, потрясенный.

– Больше так не делай, – со вздохом заключила Лидка.

Все-таки школьная фразеология медленно, но верно липла к ней, заполняла память и речь. «Ответственность за последовательное овладевание знаниями… Огульное охаивание эпохального значения…»

Колонна прошла. Остатки снега на дороге походили на жеванную серую салфетку.

– Ты действительно ее обидел? – спросила Лидка небрежно.

– Она мне не нравится, – жалобно сказал Максимов.

Лидка едва удержалась, чтобы не засмеяться. Несмотря ни на что, у нее было отличное настроение. Может быть, благодаря этому дурачку.

Она впервые с начала разговора посмотрела на него. Это короткое пальтишко он носил, наверное, уже лет пять, и сперва оно было огромным, ниже колен, потом незаметно стало впору, а теперь смахивает скорее на курточку. Круглая детская шапка из искусственного меха. В Лидкины времена такого парня засмеяла бы до истерики, и ни одна девчонка не заинтересовалась бы им, разве что самая экзальтированная. А теперь большинство подростков ходит в перелицованной детской одежде, потому что на новую не хватает денег. Привыкли, не замечают. Надо ведь оплачивать труд армии инструкторов, которые ничего не умеют, кроме как водить свои группы к муляжам Ворот. Агитаторов, которые колесят по весям с баянами, плакатами и учебными фильмами. Стратегов и тактиков, которые разрабатывают все новые маршруты с учетом меняющейся обстановки. Колоссальный парк разнообразной техники, секретные институты слежения, обнаружения и связи, и так далее, всего не перечислить…

– Она страдает, – сказала Лидка. – Пойми ее правильно.

Максимов молчал, опустив зеленые глазищи. Уголки рта его были поджаты по-взрослому скорбно, так что Лидке захотелось сунуть ему снега за ворот, чтобы встряхнулся.

Но она удержалась.

В первый же день новой четверти старшую группу в полном составе сорвали с первых трех уроков. Лидка уныло бродила по учительской, слушала сплетни, пыталась читать газеты – скукотища! Ей надо было пройтись по магазинам, но, презирая себя, она так и не решилась выйти. Вероятность встречи с патрулем была не столь уж велика, но Лидку передергивало от одной мысли об этом.

На четвертом уроке у нее был «любимый» класс. За десять минут до звонка автобусы высадили старшеклассников в школьном дворе; все они выглядели неважно. Гэошники провели перекличку, и непривычно молчаливая толпа подростков растеклась по классам.

– Раскрыли тетради. Тема сегодняшнего урока… Что это вы все такие пришибленные?

Молчание.

– Вика Роенко, что было на экскурсии?

Бледная блондинка – зрелище то еще. Кукольное личико Вики имело хорошо различимый синий оттенок.

– Мы были на экскурсии в морге…

– Где?

– В городском морге, – потерянно призналась Вика. – В программе… в рамках программы… подготовки к апокалипсису. Нам показывали жертвы автокатастрофы… по характеру… повреждений… Можно выйти?!

Лидка едва успела кивнуть. Зажимая себе рот, блондинка вылетела из класса.

– Дрозд… расскажи, что там было.

Дочке гэошника пристало иметь нервы покрепче, чем у других. Тоня Дрозд набрала в грудь побольше воздуха:

– Характер повреждений при давке в Воротах сродни характеру повреждений… при некотором виде автокатастроф! Нам показали… чтобы был стимул тренироваться, потому что все ноют и ноют, что, мол, слишком много учебных тревог…

– Понятно, – быстро сказала Лидка. – Открыли учебники. Страница триста, упражнение двадцать к параграфу пятьдесят девять. Дрозд, прочитай вслух…

– Последовательно перечислить общие законы возникновения малых Ворот в лесостепи, в степной зоне, в полупустыне, в пустыне… Написать формулу популяционного сдвига применительно к высшим животным… Подставить в нее данные…

Лидка смотрела в стол, в животе у нее было пусто и холодно. Через пару дней, как намекала директриса, «экскурсия» предстоит всему преподавательскому составу. Ну, Лидка, допустим, кризисный историк и много чего повидала. Но…

Отчаяние было подобно взрыву. Лидкины пальцы сами собой стиснулись на картонной обложке журнала.

Почему?! Что, иначе – никак? Иначе – не пройти? «Апокалипсис – намордник, надетый на человечество…» – «Толпа подобна амебе… простейшие рефлексы… простейшие раздражители…»

Рефлекс. Но рефлекс сложный. Всю жизнь положить на его отработку. Поколение за поколением. Может быть, со временем послушание инструктору сделается врожденным?

Нет. Приобретенные свойства не передаются по наследству. А значит, с рождения и до смерти, тренировка и тренировка, а придет наш час – войдем в Ворота с гордо поднятой головой… С рефлекторно поднятой головой. Альтернатива? Давка. Куча мала. Ад, где осталась Яна…

Лидка поняла, что класс давно смотрит на нее и чего-то ждет. Что доносчица Дрозд давно прочитала задание и ждет дальнейших распоряжений. И что они – многие – прекрасно понимает, почему замолчала биологичка и о чем она думает. Во всяком случае, думают, что понимают.

– Дрозд, – сказала Лидка непривычно слабым голосом, – к доске, пиши законы, пиши формулу, подставляй данные. Максимов, пойди посмотри, как себя чувствует Роенко…

Максимов поднялся, но блондинка уже вернулась, чуть менее бледная, с мокрыми пятнами на форменном платье.

– Кто из вас читал труды Зарудного? – неожиданно для себя спросила Лидка.

Поднялся лес рук.

– Мы проходили по новейшей истории… «Введение в историю катаклизмов» и некоторые статьи…

– А сверх программы, для себя, никто не пытался читать? – спросила Лидка невесть зачем.

Руки опустились.

– Не… мы по программе…

Максимов насупился. С вызовом глянул Лидке в глаза и – единственный – поднял руку.

Рукав пиджака был коротковат. Скатился едва ли не до локтя.

– Но почему же никто этого не знает?!

Они шли по пустынной, продуваемой всеми ветрами улице.

– Я думал, Зарудная, невестка Зарудного – это та женщина из Детского фонда, я когда-то видел по телевизору, давно, правда… Я никогда бы не подумал… Я думал, вы – однофамилица!

– А какая разница? – спросила она угрюмо. – С сыном Андрея Игоревича я уже много лет как рассталась. Фамилию оставила… потому что Андрей Игоревич не стал бы возражать. Фамилия – и все.

Максимов сдвинул брови, будто что-то припоминая. «Вспоминай», – со вздохом подумала Лидка.

– Если вы скрываете это, – с запинкой начал мальчик, – то я никому не скажу…

Лидка открыла рот, чтобы заверить Максимова в своем полном равнодушии, но в этот момент высоко в небе разорвалась сигнальная ракета, и сразу отовсюду завыли сирены.

– В тревогу вляпались, – сказал Максимов горько. – А у меня на сегодня столько уроков…

Лидка быстро огляделась. Темнело, по улице мела поземка, зажигались и тут же гасли окна в домах.

– Иди за мной.

Она бесцеремонно схватила его за рукав пальто и потащила в сторону. Здесь неподалеку была неразобранная детская площадка с круглой башенкой-фортом. Башенку любил и чистил местный дворник; иногда по дороге с работы Лидка позволяла себе уединиться в игрушечном замке. Он заметно подправлял ей настроение.

– Прыгай. Чтобы не осталось следов перед входом.

Она почему-то не сомневалась, что он послушается. Не захлопает глазами, не спросит: «А как же тревога»?

Окошки-бойницы были такими узкими, что в них не пролезло бы средней величины яблоко. Наверх вела винтовая лестница, на втором этаже вдоль стен помещались полукруглые скамеечки.

– Сидим. Тихо.

Снаружи заметались фонарики. Потом подошла машина с мощным прожектором, и луч его мазал, как малярная кисть, по фасадам домов, вдоль улицы, и всякий раз, когда маленькая детская башенка попадала в его свет, Лидка видела перед собой собранного, немного напуганного, но в целом спокойного Максимова. Сжатые губы делали его старше, чем он был на самом деле, зато широко открытые глаза оставались откровенно детскими, Лидке казалось, что перед ней сидит то парень лет двадцати, то мальчонка лет двенадцати.

Она сжала его руку.

– Не бойся…

Он кивнул. Ничего, мол. Не боюсь.

Тусклые голоса завели знакомую перекличку; кого-то ждали, но ни Лидки, ни Максимова в этих списках не было, они должны были сами зафиксироваться как «случайные прохожие», но вот не довелось. Простуженным голосом жаловалась на судьбу какая-то женщина, металлически вещали рации, урчал мотор, бранились мужчины. Потом до Лидкиных ушей долетел свисток – колонна тяжело сдвинулась с места, в ночь сквозь начинающуюся метель, до рефлекса, до подкорки, теперь уже тренироваться не так тяжело, вы заметили, теперь все идет как по маслу, движение на свежем воздухе очень полезно для здоровья, вы не поверите, у меня перестало болеть сердце и значительно улучшился цвет лица…

Колонна ушла. Фонари остались.

– Дом тридцать «бэ», квартира тринадцать, – бубнил совсем рядом хрипловатый мужской голос. – Отказ, мотивировка – воспаление легких.

– С воспалением, сказали, пока не брать. Справка есть?

– Нету.

– Какой участок?

– Сто сорок седьмой.

– Косит, наверное, зараза. Проверю.

– Проверь… И пару пацанов нашли в подвале, мотивировки никакой, одни слезы. По четырнадцать лет, младшая группа.

– Пусть школа разбирается… Итого?

– Всего по двум участкам семь отказников. Этого ненормального из пятой квартиры уже забрали, я позвонил. Дама с воспалением, два пацана, старый хрыч из тридцать «а», помереть, грит, хочу спокойно.

– Блин…

– Ага… Спокойно, грю, не выйдет, дедуля… И одна парочка закосила, сирены, говорят, не слыхали. Мужик и баба, из постели их вытащили, ну ясно – услышишь тут! – Голос похабно хихикнул. – Эти, правда, отказываться не стали, ноги в руки – и побегли, как миленькие…

– Так что ты мне отчетность портишь?! Пять отказников, пять, этих лопухов я попугаю, а в сводку ты их не вноси. Все?

– Все… Пятьдесят семь человек из списков отсутствуют – в отпуске, в командировке, не вернулись с работы. Надо было попозже сигналить.

– Как нам командуют, так мы сигналим.

– Да… Слушай, тут дама с пацаном под сирену проходили, а в списках случайников их не было.

– Что за дама с пацаном? Местные?

– Нет, в списках их нет. Случайники. Прохожие. Куда они могли деваться?

– Успели, стало быть.

– Не. Не успели. Темно, зараза…

– Я ж тебе машину пригнал.

– Ага… пусть посветят по палисадникам. Может, они на дурнячка сховались где-то.

Максимов инстинктивно вжался в камень, подальше от бойницы. Лидка и сама напряглась. Нещадно мерзли пальцы ног в слишком тонких сапогах.

Снова заурчал мотор. Снег заискрился, будто под солнцем. Через секунду в башенке стало светло как днем. Лидка увидела огромные глаза Максимова и капельки пота на его лбу. В такой-то холод.

– По палисадничкам, по щелям, вон там в подворотню… и за трубой… Так.

– Один умелец в канализационном люке прятался…

– …Так едем или нет?

– Ща, подожди… куда они, суки…

– …Надо сперва машину пригонять, а потом сирену давать.

– Тогда все, как прожектор увидят, из домов разбегаться начнут…

Громко заржали несколько голосов. А ведь среди них может быть и папа Антонины Дрозд, подумалось Лидке, и рубашка сразу же прилипла к спине. Он совершенно естественно может среди них оказаться. Вот было бы ему… вот удача…

– Слушай, эта фиговина каменная, башня, что ли, торчит тут, как хрен, развернуться не дает. Давно хочу сказать, посигналь наверх, чтобы дали дозволение на снос.

Белый луч ударил в бойницы. Лидка видела, как расширились зрачки Максимова. И как он вжался в каменную стену, отворачивая лицо от беспощадного света.

– Вспомню – посигналю… Ладно, я поехал. У меня еще три сирены сегодня по плану.

Прожектор ушел. Сделалось темно.

Налетел ветер. В узких бойницах заплясали снежинки, холод прошелся по всей башне, от основания и до жестяного купола.

– С-с-с… Ш-ш-ш… паек дадут… поделишься?

– Дождешься от них… Ш-ш-ш…

– Бывай…

– С-с-с…

Рев мотора.

Прожектор погас совсем, и темнота сделалась совершенно непроницаемой. Не светилось ни одно окно. Страшно.

Максимов подался вперед, и она ухом ощутила его щекочущее дыхание.

– А если… они остались… следить?

– Темно, – сказала Лидка шепотом. – Сейчас пойдут прохожие, ну и те, кто с работы еще не пришли… И тогда мы выйдем, в темноте. Кто что докажет?

– Вы храбрая, – сказал Максимов еле слышно.

Она усмехнулась:

– Я трусливая… Твоя мать не волнуется?

Парень поерзал на скамейке.

– Она… знает же, что я могу в облаву… то есть в тревогу попасть. То есть она волнуется, конечно…

– Посидим еще минут пятнадцать и пойдем… Пообещай мне, Артем.

– Что?

– Пообещай, что сам ты НИКОГДА не будешь так делать.

Новый порыв ветра заставил обоих поежится. Лидка терла ладони в перчатках, но пальцы не желали согреваться, а только еще больше замерзали.

– Потому что… люди должны честно тренироваться? – спросил Максимов так тихо, что Лидка скорее догадалась, нежели расслышала.

Теперь, когда глаза отвыкали от света, можно было различить очертания бойниц. И хлопья летящего снега. И одинокую звезду в разрыве снеговых туч.

– Потому что тебя поймают, дурачок.

Он вздохнул с таким облегчением, что даже сквозь вой ветра Лидка расслышала его вздох.

– Я так и… но меня не поймают!

– Поймают. Обещай, что не будешь. Иначе завалю на контрольной.

Он неуверенно помолчал.

– Знаете… я больше не боюсь контрольных.

– Хорошо. А по моей личной просьбе?