В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941–1945 Михеенков Сергей
Наши батареи начали бить по ржаному полю, откуда прилетел фугас. Рожь загорелась. Немцы ответили. Тогда наши развернули еще несколько орудий. Немцы ударили из минометов. Я только запомнил, как ухнули первые мины. Мы с Барковым побежали в лощину. Земля подо мной вдруг вздыбилась, в лицо и в грудь ударило горячим. Опрокинуло, куда-то поволокло. Я вскочил и побежал дальше. Так и не понял, что это было: то ли мина под ногами взорвалась, то ли я в свежую воронку упал. А может, то и другое сразу. Но остался я невредимым.
Пехота пошла прочесывать ржаное поле. И тут, во ржи, поймали двоих власовцев. Одеты они были в немецкую форму, но нашивки имели особые. Ох, как их гнали ребята, как волокли! Прикладами! Воспитками! И штыками в задницу подкалывали! Никто их не пожалел. И командиры молчали. С пленными немцами в сорок третьем такого уже не позволяли. Не знаю, довели они их до штаба или нет.
Перед Болховом полк остановился. Начали закапывать орудия. Два дивизиона поставили на прямую наводку. Задача была ударить по окраине города, где закрепился противник, где работали его пулеметы и где должны были размещаться минометные батареи. Но снаряды полк имел только бронебойные. Ждали танковой атаки, к ней и готовились. А тылы наши отстали.
Заняли мы немецкую траншею. Закопали орудия. Поделили сухари: кухня тоже где-то отстала.
Налетели «Юнкерсы». Но не бомбили. Несколько раз заходили, но то ли не заметили наших орудий, то ли другую цель искали, а только ни одной бомбы не сбросили. Погодя разгрузились возле речки. Что они там бомбили, не знаю. Может, просто сбросили бомбы, чтобы назад гружеными не лететь, а может, кого-нибудь из наших на броду все же прихватили. Улетели. А искали они, видимо, нашу танковую бригаду. Танки были тщательно замаскированы под снопами ржи в поле.
Вскоре к нам в траншею приполз повар. Мы его в шутку звали Вассером. Пожилой дядька. Приволок термос со спиртом. «А где же суп?» – спросил его командир взвода. «Там, в поле остался», – сказал Вассер. Оказывается, напарника его убило. А термос с супом нес напарник.
Взводный разозлился. Спирт приказал вылить на землю. Помолчали мы, погоревали молча, но, что поделаешь, приказы командиров не обсуждают.
И тут во ржи объявилась немецкая самоходка. Она начала стрелять по нашим позициям. Высунется, ударит – и назад. Мы не успеваем ее засечь! Подвижная, маневренная, осторожная. Ударит и уйдет. То одно наше орудие кверху колесами, то другое.
Я включил рацию, настроился на их волну. Слышу, немцы совсем рядом переговариваются. Но обнаружить самоходку невозможно. Батареи начали бить вслепую. Но только хуже сделали: полностью обнаружили себя. Она, собака, нам девять орудий из двенадцати изуродовала. Два дивизиона – почти целиком! Это те, которые мы выкатили на прямую наводку.
Вскоре загудели под снопами наши танки. Видимо, получили приказ: вперед! Пошли мимо наших позиций к городу. И тут наблюдатели заметили, что на окраину города немцы срочно перебросили около тридцати грузовиков с пехотой. Мы за ними наблюдаем в бинокли: куда же они дальше поедут? А из штаба полка, как потом выяснилось, за немецкими грузовиками с пехотой тоже наблюдали. Машины вскоре скрылись за холмом. Прошло несколько минут – и вдруг немецкие цепи появились прямо перед позициями нашего артполка.
Самоходка все била и била. И зажгла один танк прямо возле крайнего орудия. Танкисты выскочили, вытащили пулемет, установили его в ячейке и начали стрелять по немецкой пехоте.
А те валят и валят густыми цепями. Волна за волной. Много, не меньше полка. Не бегут – идут. Не стреляют. Подошли совсем близко, видны даже пуговицы на мундирах.
Я связь со штабом полка наладил. Командир кричит им туда: «Давай огня по высоте! Быстрее!» – и выругался.
И вдруг впереди, где шли немецкие цепи, все загудело, затряслось. «Катюши» сыграли. И накрыли всю высоту. Один только снаряд не долетел, упал позади нашей траншеи. Мы все прижались к земле, потому что было такое ощущение, что снаряды реактивных установок накрыли и нас. Был произведен всего лишь один залп. По времени – это несколько секунд. Наступила тишина. Только слышно было, как трава и земля горели впереди. Ни крика, ни стона, ни единого движения на высоте, как будто там и не было ничего живого.
Вот так закончился тот бой.
Мы встали со дна траншеи, отряхнули с гимнастерок землю. И тут пошел проливной дождь. Промокла даже рация. Я попробовал включить ее – бьет.
Вечером за пушками пришли тягачи. Уволокли на ремонт и подбитые орудия.
Болхов был взят в тот же день.
Через несколько дней мне вручили первую боевую награду – медаль «За боевые заслуги».
Вскоре мы узнали, что освобожден Орел.
– Дивизия наша наступала. От Кирова к Снопоти, к Десне.
И тут меня снова ранило.
Штаб наш стоял в деревне Богачевке под Закрутым. Нужно было переносить его ближе к станции Бетлица. Поехали искать удобное место. Сели мы, несколько офицеров связи и штаба, в полуторку. Через Половитное едем на Дубровку. Где-то за Половитным нас остановили: «Куда?» – «Туда». – «Туда нельзя – немцы». Действительно, метрах в двухстах видна немецкая оборона.
Шофер стал разворачивать машину. Сдал назад и наехал на мину. Меня тяжело ранило. Немец услышал и стал бить из минометов. Меня ранило еще раз – осколком мины.
Только к вечеру нас подобрали. Привезли на аэродром и самолетом отправили в госпиталь.
– Героизма я нигде не проявил. Не пришлось. Обеспечивал связь штаба полка с подразделениями. Одна нитка – на НП дивизии. Три – на НП батальонов. И еще несколько. Бывало, весь луг перед землянкой в разноцветных проводах.
Но героизм наблюдал.
Был у меня во взводе связист Романов. Москвич. Бывало, возьмет катушку с проводом – и пошел. Немец бьет, снаряды вокруг ложатся, осколки свистят. Ребята в траншее – и то на дно присядут на всякий случай или под навес уйдут. А он идет с катушкой и даже головы не нагнет. Смелый был человек. Я ему, когда вернется: «Романов, что ж ты делаешь?» А он вопросительно посмотрит и только рукой махнет.
– Из пехоты меня после госпиталя и военного училища перевели в 686-й артполк. Осенью сорок третьего года из-под Вязьмы нас эшелоном, через Калугу, отправили под Белев. Вот тут я и потерял своего боевого товарища старшину Конькова.
Строили блиндаж. Мы с Коньковым пошли за бревном для накатника. Подняли бревно, несем. Я – впереди, он – сзади. Шли и изредка переговаривались. Выстрела я не слышал. Только почувствовал, что Коньков бросил бревно, и мне другим концом больно ударило по плечу. Я выругался. Что ты, думаю, бревно-то без предупреждения бросил? Оглянулся, а он весь в крови лежит. Когда бревном меня ударило, я сразу упал. Это меня и спасло. Вторая пуля просвистела над моей головой, и я понял: снайпер! Лег за бревно, прижал к земле голову. Больше немец не стрелял. Видимо, решил, что и в меня попал, и поменял свою позицию.
Немец, видимо, рассчитал так: сперва второго, а потом – меня, идущего впереди. Сперва Конькова, друга моего, потом меня… Правильно рассчитал: пока оглянусь, пока соображу, что произошло, он успеет перезарядить винтовку и взять меня в прицел.
Похоронили мы Конькова рядом с блиндажом.
Вот так, как в песне той: «Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал…»
Глава 13
Сталинградские истории
Сталинград. Это слово звучит как позывной. Сталинградская битва началась в июле 1942 года. 17 июля в Донской степи столкнулись авангарды 6-й немецкой армии и подразделения 62-й и 64-й армий Сталинградского фронта. 5 октября 1942 года Сталин приказал: «Сталинград не должен быть сдан противнику». Это была оборонительная стадия битвы на Волге, которая продлилась до ноября. Затем началась ее наступательная часть, которая завершилась в феврале 1943 года полной победой советских войск Юго-Западного, Донского и Сталинградского фронтов. Была окружена и после непринятого ультиматума о капитуляции раздавлена в котле группировка войск 6-й армии вермахта под командованием Ф. Паулюса. Пленены 91 000 солдат и офицеров противника, среди которых было 24 генерала. 150 000 немцев было убито во время боев и при ликвидации котла. По данным американского историка С. Митчема, в Сталинградский котел угодило 270 000 фашистских войск, из них 240 000 были немцами. Остальные – румыны, итальянцы и т. д. В октябре, когда издал свой краткий приказ Сталин, командующий 6-й армией Паулюс записал: «Сопротивляемость красноармейцев достигла такой силы, какой мы никогда не ожидали. Ни один наш солдат или офицер не говорит теперь пренебрежительно об Иване, хотя еще недавно они так говорили сплошь и рядом. Солдат Красной армии с каждым днем все чаще действует как мастер ближнего боя, уличных сражений и искусной маскировки».
Что ж, мнение немецкого фельдмаршала мы узнали, а теперь почитаем, что запомнилось из тех боев самому Ивану.
– Летом наш танковый батальон был направлен за Дон, в район Калача. И там нас атаковали немецкие танки. Шли шахматным порядком. Лавиной. Мы приняли бой. Подбили несколько танков – и уходить. На переправе через Дон скопление войск. Паника. Кое-как, уже под обстрелом, переправились на другой берег. Пошли. На дорогах полно войск. Все перемешалось. Однажды я прилег отдохнуть. Ночи летом короткие. У меня в роте был помпотех Семен Филатов, горьковчанин. Толкает меня: «Комроты! Немцы! Проснись, комроты!» Я на него матом. А не спал уже несколько суток. Одурел, ничего не соображаю. Какие там немцы? Мы же ушли от них еще на Дону. Пришел в себя, смотрю: мы идем в немецкой колонне: наша «тридцатьчетверка» и мы – бронемашина из разведбата. Немцы пока ничего не поняли. И тут началась стрельба. Один из наших танков открыл огонь и в считаные минуты подбил три немецких танка.
– На Дону близ Калача лесов нет. Чистое поле. Поле и поле. С редкими балочками. Колонна наша остановилась. Что-то впереди застопорилось, и все разом встали. И тут налетел «Мессершмитт». В бронемашине рядом со мной сидели старшина и водитель. Старшина высунулся из люка. В это время немец в очередной раз спикировал, дал длинную очередь, и пуля попала старшине в низ живота. Наповал. Механик-водитель спрятался под днищем. А я побежал в балку. Самолет сделал разворот. Летчик, видимо, меня заметил. Вот, смотрю, заходит вдоль балки прямо навстречу мне. Впереди, на дне балки, лежит котел от походной кухни, и я спешу сунуться под эту бочку. Как будто она может спасти меня от крупнокалиберных пуль. «Мессершмитт» снизился до верхушек ковыля. Летит. И вдруг, слышу, пилот кричит: «Иван!» Я уже упал за котел. Заработал пулемет. Но немец все же не рассчитал, промахнулся. Первые пули ударили в землю всего в нескольких сантиметрах от моих ног и дорожкой пошли дальше.
Промахнулся, сукин сын…
– В 1940 году в Серпухове я закончил медучилище. Работал фельдшером в Можайске. Но недолго. Вскоре тем же серпуховским военкоматом был призван в Красную армию. И – на Дальний Восток. В Хабаровск.
В Волочаевском городке на краю Хабаровска дислоцировалась наша 205-я Особая стрелковая дивизия. Почему дивизия называлась Особой? Я слышал, что нас, было время, хотели забросить в тыл к немцам в брянские и смоленские леса.
Наш полк некоторое время стоял на Амуре у деревни Владимировка. Утром ходили на Амур умываться. Было приказано ходить умываться по три-четыре раза. С противоположного берега японцы вели за нами постоянное наблюдение. Вот мы и «увеличивали» таким необычным образом численный состав нашего полка.
Однажды утром два горниста протрубили сбор. Нам зачитали приказ – на Западный фронт!
Мы быстро погрузились в эшелоны. В считаные часы. Так стремились на фронт! Так были обрадованы этим приказом! Хотелось поскорее схватиться с врагом.
Из дорожного запомнилось вот что. В Заволжских степях ехали среди пшеничных полей. Июнь. Пшеница еще не созрела, зеленоватая. И как дунет ветер, она и пошла гулять крутыми волнами! Целый день мы ехали по этому пшеничному морю и любовались им. Да, думал я, этим хлебом большую армию прокормить можно. У нас-то, под Тарусой и под Серпуховом, пейзаж не такой – перелески, поля небольшие, даже пойма не такая просторная. А там – до горизонта хлеба! Колхозы в тех хлебах вешками разделены. Простор! Раздолье! И правда, как в песне: «Степь за Волгу ушла…»
Когда переехали Волгу и повернули на юг, бывалые солдаты сказали: «Под Сталинград!»
В донских степях в станицах и на железнодорожных станциях стали попадаться разбитые элеваторы. Постройки горят, по земле рассыпана золотая пшеница. Мне, деревенскому человеку, на своем хлебе выросшему, на это смотреть было особенно больно.
Под станцией Серебряково остановились. Вагоны с первым батальоном паровоз протащил до самой станции. Переночевали. Утром из-за облаков вынырнули 15 «Юнкерсов». Налетели на станцию, на эшелон. Первый батальон был уничтожен полностью. Осталось в живых всего несколько человек. Случайно, ночью они ушли на станцию в самоволку, поискать выпивки.
«Юнкерсы» станцию отбомбили и ринулись на наш состав. Мы разбежались по овсяному полю. А пулеметчики зенитно-пулеметных установок встретили немцев огнем. И сразу один самолет подожгли. «Юнкерсы» отвалили, ушли. Подбитый самолет упал, взорвался. Летчики выбросились на парашютах. Двое. Туда сразу направили взвод автоматчиков, и летчиков переловили.
Командир дивизии Макаренко приказал дальше двигаться пешком.
Шли по Донской степи колоннами. Иногда даже с песнями. Самолеты над нами проходили высоко и нас будто не замечали. Их цель была Сталинград. Только однажды один оторвался от строя и неожиданно спикировал на нашу колонну, сбросил две бомбы. Убило ездового и лошадей.
На переправе через Дон наши зенитки били так плотно, что ни одного самолета к понтонному мосту не подпустили, не давали немцам бомбить прицельно. По мосту мы шли быстро. Командиры торопили, кричали: «Быстрей! Быстрей!» И стало жутко: куда мы бежим?
За Доном, километрах в пятнадцати, глубокая балка, заросшая лесом. Вся дивизия укрылась в этой балке. Собрали офицеров. Команда: готовность номер один, всем бойцам раздать патроны и гранаты. Боевая задача: занять участок фронта и удерживать на нем немцев десять дней. Теперь, когда я прочитал о Сталинградской битве много книг и воспоминаний, когда сопоставил все даты, понимаю задачу нашей дивизии так: наши войска отступали, и мы, свежая дивизия, должны были обеспечить отход через Дон.
Ночью со стороны фронта все громыхало и вспыхивало. Отсветы ложились на деревья и на наши лица. Мы друг на друга старались не смотреть.
Утром, в четыре часа, ушла разведка. Полки начали выходить из балки и развертываться. Вскоре вернулись связные от разведгрупп и доложили: обе группы – и головная, и боковая – встретились с передовыми частями противника и завязали бой. Не успели мы развернуться и окопаться как следует, немцы начали бить шрапнелью.
Перед нами пшеничное поле. И вот по этому полю роты пошли в атаку. А немцы уже прорвали фронт и вышли острием прорыва как раз на нашу дивизию. Наши бойцы идут. Хлеба высокие. Только одни зеленые каски видны. Не прошло и нескольких минут, сошлись с немцами. Те вначале полезли в контратаку, но не выдержали, отошли. Мы продвинулись на 12 километров вперед.
Они остановили нас, укрепившись в русле высохшей реки. Зарылись в землю, установили пулеметы. И встретили наши цепи таким огнем, что многих наших сразу и положили. Мы начали вытаскивать раненых, перевязывать. Много раненых было. Некоторые тут же и умирали. Командиры снова поднимали людей в атаку. И все – бесполезно, все – на убой.
К вечеру подошли «катюши». Сыграли и ушли сразу. А там, впереди, глядим, все горит. Оставшиеся в живых побежали. После «катюш» заработала наша полковая и дивизионная артиллерия. Артиллеристы стреляли хорошо. Как дали! Черная стена взрывов высотой метров пятнадцать! И двигается, двигается в глубину их обороны. А за этим валом – наша пехота пошла. Первую линию окопов мы заняли. Дальше – две сопки. На сопках – пулеметы и танки, врытые в землю. Ходили слухи, что у немцев, у танков, кончилось горючее. Вот они и врыли их на склонах сопок.
Опять наши атаки захлебывались. Помню, несколько танков с пехотой на броне пошли вперед. До сопок не дошли. Их перебили еще на подходе. Смотрим, и танки тоже горят. Танки легкие, вспыхивали от первого же попадания снаряда. В одной из таких атак тяжело ранило в голову комиссара полка Соловьева. Мы, санитары, вытащили его на плащ-палатке.
Вскоре немцы пошли в атаку. 18 танков. Видимо, горючее им подвезли. Но наша артиллерия встретила их хорошо. Только два повернули назад. Остальные горели в поле. Лезли напролом. Некоторые были подбиты уже на линии траншей нашей пехоты. Наши танки тоже контратаковали. Сошлись танки против танков.
И тут мне сообщили: в одной из наших подбитых машин остался раненый танкист. Я пополз в поле. Подполз к танку. Гусеница сбита, башня развернута влево, люки открыты. Только я встал на ноги и полез на броню, с сопки начал бить пулемет. Пули защелкали по броне. В боку у танка пробоина. Насквозь. Танкист, молоденький мальчишка, лет восемнадцати. Разворотило ему осколком всю ляжку. Идти не может. Лежит стонет, дрожит. Осмотрел я его рану. Кость не задета. Я его перевязал прямо в танке. Вылез. Он ухватил меня за шею, я его так и вытащил, на закорках. Немец с сопки очередь дал уже с опозданием, мы лежали на земле. Пули прошли выше. Полежали мы немного, подождали, когда пулеметчик успокоится, положил я танкиста на плащ-палатку и потащил. Вынес я его, того танкиста. Притащил в расположение своего санвзвода. А там уже подводы стоят. Погрузили мы его на подводу. А дальше было уже не мое дело, дальше раненых отправляли в тыл специальные команды. Все было налажено. Переправа-то через Дон была еще в наших руках.
Две недели мы держались.
Раненых накапливалось много, не успевали отправлять. Убитых тоже было много. Трупы запахли. И тогда начали убирать трупы. И немцы, и мы. А раненых собирали столько, что в балочке негде было ступить, лежали вплотную.
Вскоре они подтянули свежие части. Нажали. А у нас уже и половины личного состава в ротах не было. Наш 721-й полк начал отходить. Командир полка полковник Кельберг человек бывалый. Назначил группу прикрытия. В эту группу попал и я. Прикрытием руководил капитан Головко. Он лучше всех в полку стрелял из пулемета.
И все же Кельберг сделал ошибку: начал отводить полк засветло. Поторопился, надо было хотя бы немного подождать, темноты дождаться. Но поторопились. И немцы заметили, что полк оставляет позиции. Они тут же подняли цепи и пошли на нас.
Вот тут-то, в первый раз за эти дни, меня затрясло. Все, думаю, конец. Втроем мы с ними не справимся. Цепь все ближе, ближе.
Пулеметчик при «максиме» был, но капитан Головко сам лег за пулемет. А мне приказал взять автомат и гранаты – все шесть, которые нам оставили, – и занять оборону в сотне шагов в стороне. «Вон, видишь бугорок? Вот там отрой себе окоп, и откроешь огонь только в том случае, если они начнут обходить нас с твоей стороны».
Когда я полз, нашел еще две противотанковые гранаты. Взрыватели в них уже были вставлены. С собой я волок винтовку с оптическим прицелом. Был у меня еще личный пистолет ТТ. Санинструкторов вооружали легко – пистолетами. У убитого товарища я забрал револьвер. В медицинскую сумку, к тому времени порядком опустевшую, насыпал побольше патронов. Так что к бою я был подготовлен хорошо.
Переполз я к указанному бугорку, оглянулся. Капитан Головко лежит за «максимом», стрелять не спешит. Подпускает ближе, на верный выстрел. Щиток и кожух травой замаскировал. Немцы его пока не видят.
Да и меня, похоже, не видят. Я полз головы не поднимая. Но на меня какой-то морок напал, страх, даже ужас. И я не могу как следует отрыть окоп. Хотя бы неглубокий. Лопата в руках не держится. А немцы уже совсем близко. И тут заработал пулемет Головко. Они сперва шли. Потом залегли. И начали подползать с разных сторон. Один полз прямо на меня. Я смотрю на него, как он ползет, и думаю: это ж мой… Немец ползет и на пулемет посматривает. Меня пока не видит. Проползет так несколько шагов, голову в каске поднимет в сторону нашего пулемета. В руке у него, смотрю, граната на длинной ручке. Ага, думаю, это ж ты ползешь к пулемету… И кинул я в него гранату. Но граната не долетела, разорвалась далековато от немца. Приложился из автомата. Немец стал поспешно отползать. Уполз. Ушли и остальные. Мы отбились. Капитан Головко, слышу, кричит: «Саменков! Сходи в траншею, посмотри, может, где ленты пулеметные остались! Что найдешь, все сюда тащи!»
Я пополз к ячейкам, где стояли наши пулеметы. Нашел несколько брошенных металлических банок, в них полно патронов. Притащил. Капитан мне: «Вот молодец санинструктор! Мы еще с ними повоюем! Поползают еще они тут перед нами…» А пулеметчик, смотрю, торопливо набивает патронами пустую ленту. И это дело ловко у него получается! Кругом гильзы стреляные – ворох целый! Невдалеке лежат трупы немцев, видны хорошо зеленые мундиры. «Много ж вы их наваляли, товарищ капитан», – говорю я капитану Головко. А он только рукой махнул.
Недолго мы отдыхали. Полчаса, может, и не прошло, новая цепь кинулась атаковать нас. И опять капитан Головко расстрелял их.
Я снова занял свою позицию. Ко мне подползли несколько немцев. Я кинул гранату. Граната разорвалась как раз там, где они ползли. Закричали и затихли. Больше там никто не копошился. Вторую гранату я и кидать не стал. Убило ль их взрывом гранаты или они уползли, я не знаю. Хотелось потом сходить, посмотреть, но не до того было.
Моя задача в группе прикрытия состояла в следующем: если комбата ранят, оказать ему первую медицинскую помощь и вынести во что бы то ни стало. Но мы, все трое, между собой договорились: друг друга не бросать. Там мы уже на петлицы не смотрели: кто боец, кто командир… У всех троих была работа одинаковая.
Отбились и во второй раз. Патроны кончились. Все, ждать больше нечего. Третью атаку отбивать уже нечем. Но и немцы больше не поднимались. Подождали мы немного, снялись и ушли. Ушли тихо, чтобы немцы не заметили, что позицию мы оставили. Хорошая там у нас была позиция, не взяли они нас.
Полк догнали к вечеру. Полк отдыхал в балочке. Народу осталось совсем мало. Да и патронов маловато. Зато было у нас одно противотанковое ружье и к нему три патрона. Артиллеристы на краю поля установили сорокапятку. Открыли последний ящик со снарядами. Отрыли окопы. Полку была поставлена задача: держаться здесь, на дороге, пока через Дон не переправилась наша 205-я дивизия, обозы с ранеными и тылами.
Я свой окоп вырыл у дороги. Перед собой положил гранаты: две противотанковые и две РГД. Воевать гранатами мне понравилось. Главное, удачно бросить. А бросать гранаты я умел неплохо, и довольно далеко бросал. Я знал, что немца тоже нельзя близко подпускать, а то и он может гранату кинуть. У них гранаты на длинных ручках, их бросать удобнее.
Утром к Дону стала спускаться немецкая колонна. Три мотоцикла и легковая штабная машина. Ехали не таясь, как-то уж слишком беспечно.
Наши ребята сразу сняли мотоциклистов. Мотоциклы, вполне исправные, они потом прикатили к балке. Хотели на них уезжать в случае поспешного отхода. А в машине сидел генерал. Машиной он управлял сам, водителя не было. Это я хорошо помню. Мне все было видно, мой окоп находился неподалеку.
В машину выстрелили из противотанкового ружья. Пуля попала в бензобак. Машина загорелась. Генерал выскочил из кабины, и в это время кто-то из наших влепил ему пулю прямо в лоб.
Подошли. Машину затушили. Осмотрели ее содержимое. Нашли сигареты, хлеб и шнапс. Еще кое-какую еду. Нашли даже сапожный крем со щеткой, и ребята, как сейчас помню, почистили свои сапоги. Надраивали все по очереди, пока крем не кончился. Чистили сапоги и посмеивались: может, мол, в последний раз…
Не успели мы разбежаться по окопам, вот она, основная колонна подошла.
Огонь они открыли еще издали. Били по всей балке.
Комполка Кельберг перед этим нам сказал: «Ребята, если будет возможность не ввязываться в бой, то подождем ночи. Ночью попытаемся уйти за Дон. А не сможем прорваться к Дону и переправиться, то мелкими группами пойдем на север, в леса, к партизанам».
Мы открыли ответный огонь. Ох, что тут началось! Колонна к тому времени уже рассредоточилась. Немцы развернули орудия, установили минометы. Шквал огня. Балка потонула в разрывах. Грохот разрывов, вой мин, смрад, гарь, стоны раненых. Когда нас окружили и стало ясно, что не уйти, трое, комполка Кельберг, начальник строевой части, майор, и комиссар полка, застрелились. Перед тем как стреляться, приказали адъютантам добить, если сами выстрелят неудачно. Остальным сказали поступать, как посчитают правильным сами. Кельберг выстрелил в себя первым. Он был из грузинских евреев. Я видел, как они стрелялись.
Во время обстрела балки меня ранило в ногу. Я быстро перевязал себя и уполз в промоину. Промоина, видимо, осталась с весеннего паводка, за лето она заросла бурьяном. Лежу тихо, меня не видно. Слышу, немцы ходят, стреляют из автоматов. То там короткая очередь, то там. Я понял: добивают наших раненых.
Всю ночь я провел в той промоине. Утром вылез и начал искать, нет ли кого живого. Кругом одни трупы. В землянке штаба батальона разбитый телефонный аппарат. Убитых в штабе никого не было.
По дороге, которая вела к Дону, шли немецкие колонны. Уже никто им не мешал.
Немцы увидели меня и обстреляли. Я залег. Думал, не подойдут. Поднял голову, смотрю, идут двое. Я заполз в землянку. Подошли и дали очередь в землянку. Стреляли через узкий лаз, и меня очередью не задело. Я стоял за поворотом. Закричали. Ну, думаю, сейчас бросят гранату. Я и вышел, поднял руки. Куда деваться?
Эти двое, которые взяли меня в плен, оказались не немцами. Один был чех, другой – финн. Финн хотел меня застрелить. Несколько раз автомат вскидывал, отталкивал своего товарища. Петлицы я сорвал. Мои медицинские петлицы похожи на петлицы, которые носили войска НКВД. Малиновые! А гимнастерка-то – офицерская. Финн мне стволом автомата в грудь: «Комиссар!» А чех неплохо говорил по-русски. Мы с ним начали разговаривать. Я ему сказал, что я санинструктор, медик. Показал ему медицинскую сумку с красным крестом. Когда они открыли мою сумку и увидели ворох патронов, финн опять снял с предохранителя свой автомат, закричал, ногами затопал. Но все же не выстрелил. Чех не дал.
Все это происходило неподалеку от деревень Нижняя Голубовка и Верхняя Голубовка в районе Калача.
Начался мой плен.
– Это еще до Сталинграда было, с Керченского полуострова мы переправлялись на Таманский. Бои шли упорные. Немцы давили. Мы отступали. И нам надо было переправиться через Керченский пролив на косу Чушка.
Паника, неразбериха. Мы вторично сдавали Керчь.
На катере туда приплывал маршал Буденный. Пытался организовать оборону. Расстрелял нескольких начальников. Такие разговоры тогда ходили среди бойцов.
А наши непосредственные командиры, видя такое дело, сказали нам так: ребята, спасайся кто как может. Сбор назначили в станице Марьинской, за проливом, в Тамани. А в Тамань еще попасть как-то надо.
Самое главное – через пролив перебраться.
Начали мы делать плот. Нашли бревна. Сколотили большой плот. Попробовали тащить его к морю. Не смогли даже поднять. Бросили.
На пристани собралось много войск. Тысячи! Солдаты, командиры. Всем надо через пролив. Все драпают. Четыре катера непрерывно переправляют людей.
Был у меня друг Борис, осетин. Крещеный. Мы с ним всю войну дружили. Он маленький ростом, я тоже маленький. В строю рядом стояли и в бою всегда рядом. Друг друга выручали. Как братья были.
Пристань небольшая, метров двадцать на пятьдесят. Подходил катер или баржа, народ сразу грузился. А немцы сзади напирают, стрельба уже слышна. Видим мы с Борисом, что не успеть нам переправиться. Очередь к пристани большая, а плавсредств мало. Эх, думаем, захватят здесь нас в плен. Страшно подумать о такой участи.
За погрузкой следят автоматчики. Только попробуй сунься без очереди…
Мы с Борисом на берег к пристани пробрались. Подошла баржа. Ее тащил буксир. К берегу прибило много досок и разного мусора. Подбило и какой-то резиновый поплавок, большой такой. Я – Борису: «Давай по доскам – и на баржу!» Только мы сунулись, а патрульный автомат навел: «Назад!» Буксир еще не подтащил баржу к пристани, а толпа уже надавила, и те, кто стоял впереди, все попадали в воду. Рядов семь. Одни выплыли, другие так и не выплыли…
Мы видим, что охрана замешкалась, пробежали по плавающим доскам, вскочили на поплавок, а с поплавка – на баржу. И даже успели воды пресной прихватить. Правда, вода оказалась мутной. Но все же попили.
Керченский пролив чуть пошире четырех километров. И только мы на середку вышли, налетели «Мессершмитты». Пара. Они всегда парами летали. Спикировали и обстреляли из пулеметов. Сделали разворот, начали заходить снова. Хорошо, на барже на палубе были установлены зенитные пулеметы. Моряки отпугнули истребителей. Но некоторых ребят все же побило, других ранило.
И вот, наконец, коса Чушка. Катер к берегу подошел, а баржа – никак. Перегруз, осела низко, зацепила мель – и ни туда, ни сюда. «Борис, – говорю, – надо прыгать. А то, не дай бог, самолеты опять налетят».
Это было 22 мая 1942 года. Вода уже потеплела. Смотрю, Борис боится. Плавать-то не умел. А я на Тереке рос, в станице казачьей. «Давай, – говорю, – прыгай, не бойся, я тебя вытащу, если тонуть станешь». Делать нечего, прыгнул в воду и Борис. Хорошо, что неглубоко оказалось. Воды он, правда, наглотался. Зато плавать сразу научился.
Вышли на берег. С полкилометра, может, и отошли всего. Опять налетели самолеты. Но за нами они охотиться не стали, начали бомбить переправу. Хорошо, что мы вовремя спрыгнули с баржи. Со второго захода «лаптежники» ее разнесли в клочья.
Коса Чушка – километров восемнадцать. С одной стороны море, а с другой – лиман, болото.
Идем. Налетел «Мессершмитт». Спикировал. Но не стрелял. Снова зашел и начал пикировать. И так низко прошел, ну прямо по головам. Видать, отстрелялся где-то, патронов в пулеметах не было. То-то, видать, злоба его раздирала, немца того, что нечем стрелять было.
К вечеру дошли до станицы. Называлась она Анастасиевкой.
Я шел с автоматом. Но многие оружие побросали. Я свой автомат не бросил. Подошел подполковник: «А ну-ка, солдат, пойдем со мной». Я ему: «Куда? Я ж не вашей части». – «Пойдем-пойдем. Все мы тут одной части…» Это правда, подумал я и пошел за подполковником.
Оказывается, неподалеку упал сбитый нашими истребителями немецкий самолет. Самолет целый. Сел, не взорвался, не загорелся. А уже стемнело. И в кабине, видим, огонек посвечивает. Нас четверо солдат и подполковник.
Стали мы подходить. Немец молчит. Подошли совсем близко. Видим: откинулся на сиденье, лежит. Ухает, стонет. Ноги, видать, перебиты. Деваться ему некуда. Даже встать не может. Подполковник говорит нам: «Надо его взять». А как взять? Стали подходить, немец поднял голову, завозился, начал стрелять из пистолета. Пули рядом зашлепали – мы бегом под самолет.
Подождали, пока совсем стемнело. Подполковник нам: «Ладно, ребята, теперь-то я с ним и один управлюсь. Идите в свою часть».
Пошли мы дальше. Направление держим на Краснодар. Идем. Впереди какое-то село. Старики наловили рыбы – мелкая какая-то рыбешка – и варят ее. А нам есть охота, вторые сутки голодали. Как учуяли мы запах от котла, так ноги сами и понесли нас к костру. Подошли мы с Борисом к тем старикам, попросили по рыбке. Старики молчат. Посмотрели на нас и отвернулись. Мы снова голос подали. А они нам: «Что? Сдаете Россию? Почему же вы, сукины дети, без боев отходите?!» Так нас встретили старики. Вот тебе и по рыбке… Повернулись мы с Борисом и молча побрели прочь. А они нам: «Погодите! Куда пошли? Обиделись они… Идите к котлу». Подошли мы к ним. Думаем, что они нам еще скажут. А они уже рыбу делят. Тут какие-то дети возле них появились. Всем по две положили, а нам – по три. «Спасибо», – говорим. И пошли дальше. Старики и дети нас проводили молча.
Ели мы тех рыбешек на ходу.
В станице Марьинской, под Краснодаром нас переформировали. От нашего батальона в строю осталось 150 человек. Уцелел только каждый четвертый.
Там же, в Марьинской, мы справляли Пасху. Пасха в тот год была поздняя.
Я, брат, всю войну крестик нательный проносил. И не скрывал особо. И в госпитале доктора мой крестик видели, когда на операционный стол клали. А никто ничего не сказал.
– Во время Сталинградской битвы мы сперва стояли под Владимировкой, обеспечивали связь вдоль железной дороги в сторону Астрахани.
Немцы часто бомбили эшелоны. Наша задача была сразу после очередного налета восстанавливать и обеспечивать связь.
Нас было 12 человек. Вскоре осталось только пятеро.
Летал над нами наш самолет Як-3. Пролетит, крыльями качнет. Мы ему руками помашем. Свой же! А неподалеку от наших блиндажей стояла зенитная установка. Расчет девчат дежурил, станцию охранял. Месяца, может, два истребитель тот летал. Мы уже привыкли к нему. А однажды он нас вдруг обстрелял.
Ночью немец пробомбил. А утром мы полезли на столбы, поправлять сбитые с изоляторов и порванные провода. А он в это время пролетел, развернулся. Мы со столбов глядим: «Братцы, так это ж он в атаку заходит!» И точно, обработал нас изо всех пулеметов. Сразу двоих ранило, а третьего почти наповал.
Хорошо, девчата-зенитчицы увидели, как он на нас спикировал, дали очередь и тут же, первыми попаданиями, сбили его. Так и накрыли. В щепки!
Подбежали: летчик-то не наш, форма на нем немецкая, офицерская! Летал, гад, вдоль дороги, высматривал наши эшелоны. И дальше бы так летал, вынюхивал, свои самолеты наводил, если бы нервы не подвели.
– Там же, под Сталинградом, наводили мы связь на одном полевом аэродроме.
Базировались на нем штурмовики Ил-2. Бои в те дни шли сильные, и они, бедняги, раза по четыре на дню мотались бомбить донецкую переправу.
Однажды эскадрилья штурмовиков пошла на взлет. И тут налетели «Мессершмитты». Начали наших косить. Несколько секунд всего прошло, а пяти наших самолетов уже нет. Мы лежали в окопах. Один Ил-2 упал прямо возле нас. Бомбы он успел побросать и сел на живот. Шасси не раскрылись, пропеллер согнут. Мы подбежали к нему. Летчика быстро вытащили из кабины. Капитан. Трясется. Седой весь. Повезло ему, живой остался. А другие четыре самолета сгорели, взорвались. Попадали кто где.
Стоял уже ноябрь. Начались холода.
Бои усиливались.
– До войны я выучился на железнодорожника. И в первые месяцы войны работал на железной дороге, в том числе и под Москвой.
Мне уже исполнилось восемнадцать лет. И вот 22 апреля 1942 года: «Становись!» Лопнула моя «бронь».
Попал я вначале в учебный батальон в Чувашию. Полтора месяца нас там обучали стрельбе из винтовки и метанию гранат. И – на фронт. 65-я армия, 225-й стрелковый полк. Под Сталинград. Вначале везли эшелонами. Потом, чтобы не попасть под налеты немецкой авиации, разгрузились и трое суток пешим маршем продвигались к Волге. Стоял конец июня. Жара.
Мы заняли позицию в 300 шагах от Волги на окраине Сталинграда. Вырыли окопы, соединили их траншеей. Песок. Копалось легко.
Вечером, когда наступало затишье, слышно было, как немцы кричали: «Рус! Иван! Скоро буль-буль!» Мол, сбросим вас в реку.
Около двух месяцев держались мы на том берегу.
Атаки были редкими. Слишком сильно мы сблизились. Нельзя было на нашем участке работать ни авиации, ни артиллерии, ни танкам. Донимали только снайперы и легкие минометы.
Я так обжился в своем окопчике, что ребята, возвращавшиеся после легкого ранения из-за Волги, через неделю-другую, видя меня, кричали: «Ты еще здесь?» А я мазаный-перемазаный, в грязи и копоти. «Здесь, – говорю, – еще живой».
У меня было три котелка. А пришел на Волгу с одним. В окопчике отрыл нишу и там свои котелки ставил. Иногда пойдешь на кухню и двойную порцию каши получишь. Идешь по траншее, смотришь, котелок валяется. Снайпер кого-то подкараулил. Вот такая судьба у солдата. А мертвому котелок уже не нужен.
С каждым днем стрелков в наших окопах оставалось все меньше.
Немцы вели огонь из развалин домов. Их снайперам было легче. Иногда, чтобы помочь своим снайперам, немцы имитировали атаки. Выскочат из-за домов, вроде как наступают, а сами тут же прячутся за развалинами. Мы огонь открываем. А снайперам только это и нужно. Смотришь, то один ткнулся, то другой упал.
Но и к этому мы приспособились. Ночью на рогатинах укрепляли винтовки. Пристреливали трассирующими пулями. К спусковому крючку привязывали веревочку. И стреляли из окопов, не высовывая головы.
Из всего взвода нас осталось 13 человек. Ну, думаем, если сейчас немец пойдет, то уж точно сделает нам «буль-буль». Но вскоре нас сменила свежая часть – мурманские моряки.
К тому времени немцы совсем притихли. Из-за домов уже не выскакивали. Видать, и у них потерь было не меньше.
Наш 225-й полк пошел на отдых. Попрощался я со своим окопом с благодарностью – сколько раз он спасал мне жизнь! Котелки я забирать не стал. Один только забрал, свой.
За Волгой помылись в бане. Зачинили гимнастерки.
– За Волгой мы недолго побыли. Полк пополнили и перебросили на Донской фронт. Началось окружение немцев под Сталинградом.
Мы стояли в излучине Дона. Степь. Поля. Балки. Местность открытая.
Мне было приказано идти с саперами, делать в проволочном заграждении проходы. Полк готовился к атаке. Атака была назначена на утро. Знать, не судьба мне была погибнуть в этой атаке, как погибли многие мои товарищи…
Дело было ночью. Ползем. Впереди сапер, я за ним. Подползли к кольям. У сапера ножницы. Начали резать проволоку. Я рогатиной поддерживал проволоку, а сапер резал.
Немец обстреливает из пулемета нейтральную полосу. Нет-нет да и полыхнет очередью. Боится. Для острастки стреляет. И как-то так я увлекся работой, поднялся повыше, и – как ударит меня по шее! Показалось, что столб на меня упал. Я потрогал – кровь. Пуля вошла в шею и вышла с другой стороны. Обожгла, гадина. Пробила левую сонную артерию. Сознания я не потерял. Сапер кричит: «Держи проволоку!» А потом увидел, что я весь в крови, говорит: «Ползи назад. Покричи санитаров, а то кровью изойдешь». Пополз. Метров 150 прополз, сил хватило. Кричать не могу. Дополз до своих, вот как жить хотелось. Дополз. Гляжу, лежит цепь, приготовилась к атаке. Тут санитара покричали. Санитар стал бинтовать. Кровь не унимается. Потащили в тыл. А еще не рассвело, и можно было идти не таясь. Быстро потащили. Вытащили меня ребята.
Стоял уже декабрь.
Меня отправили в глубокий тыл, в Саратов. Тут меня уже спасали врачи.
Глава 14
Власовцы
Как о том свидетельствуют документы, рассекреченные буквально в последние годы, трагедия первых месяцев войны, отступление, бег, паника, миллионы пленных – все это имело совершенно определенные последствия в виде русских формирований, воевавших на стороне Германии начиная уже с зимы 1942 года. Нельзя сбрасывать со счетов и того факта, что среди оказавшихся в плену или сдавшихся сознательно были и люди, люто ненавидевшие советскую власть, пострадавшие от нее. Лозунгом большинства шедших в так называемые коллаборационистские формирования было: «Хоть с чертом, но против большевиков!» Немцы формировали специальные подразделения для борьбы с партизанами. На некоторых участках фронта такие подразделения числом от роты до батальона имела почти каждая немецкая дивизия. Была также сформирована дивизия «Фон Штумпфельт», Русский корпус, бригада Каминского и, наконец, две дивизии ВС КОНР, то есть собственно детище генерала А. А. Власова.
Бойцы РККА, захватывая в плен солдат этих формирований, особо не разбирались, гранату между ног – и с третьего этажа… Всех захваченных считали власовцами. В том числе и бывших полицейских. Ненависть к предателям была такой беспощадной еще и потому, что многие из бойцов 1944 и 1945 годов побывали под оккупацией, когда «новый порядок» вводили полицаи, а также подразделения, созданные немцами для истребления партизан. Очень характерным в этом смысле является рассказ о том, как разведчики поймали на Днепре эсэсовца и власовца. И того и другого повесили, но власовца повесили за ноги…
– На Украине уже было дело. Под Чернобылем.
Нашу роту из второго эшелона перебрасывали к передовой, вводили в бой. Шли взводными колоннами.
Вечерело. Впереди – деревня. До фронта еще километра три. И вдруг из крайних хат – пулеметные очереди. Наш взвод шел во главе колонны, так двоих сразу наповал, а еще троих ранило. Что такое? Откуда тут немцы? Тут же развернулись в цепь. Один взвод зашел с фланга, пулеметные точки гранатами забросали. Взяли мы их без особого труда. Смотрим: немцев среди убитых мало, в основном власовцы. Троих живыми взяли.
Ротный наш курский был. Старший лейтенант. Как сейчас его помню: высокий, сухощавый, уже в годах. Ну, может, лет тридцати пяти так. До нас взводом командовал. В Курске у него семья была. Вся погибла. Бомба в дом попала. Жену и троих дочек – всех разом. Это мы знали.
В середине деревни, под вербами, три грузовика стояли. Моторы уже работали. Видать, драпануть хотели. В кабине одной из машин две девушки. С власовцами были. Но не в форме, а так, в платьишках.
Привели всех в хату. Меня поставили охранять их. Вот потому-то я все и видел.
Пришел ротный. С убитыми попрощался и пришел. Ребят своих мы тут же, в деревне, и похоронили.
Пленных поставили прямо в хате, вдоль стены. Ротный крайнему власовцу: «Как же ты, сукин сын, посмел присягу нарушить?» – «В плен попал. Невыносимо было. Простите!» Ротный ему: «Прощаю» – и в лоб из ТТ. Другому: «А ты почему немецкую форму надел?» – «Простите». И на колени упал. «Видать, и перед немцами ты так же унижался, на коленях стоял? Прощаю». И ему – в лоб. Третий весь трясется, голову опустил, белый весь как мел. «А ты?» Тот молчит. Только слышно, как зубы стучат. «И тебя прощаю».
Дальше девчата стоят. У них руки-ноги тоже ходуном ходят. Ротный им: «А вы как сюда попали?» А сам уже свой ТТ в кобуру прячет. Ярость в нем вроде как улеглась, только руки трясутся, никак пистолетом в кобуру не попадет. «Обслуживали их?» – «Обслуживали». – «Эх вы, шкуры! Подстилки немецкие! А если прикажу мою роту обслужить?» – «Обслужим, – говорят. – Только, дяденька, отпустите». Молчит наш ротный, на них посматривает. Скулы у него так и прыгают. Гляжу, злоба в нем еще играет. «А откуда ж вы родом?» – спрашивает и ремешок кобуры уже застегивает. Они ему: «Курские». – «Что-о?! Ку-рс-ки-е?!» – «Да, дяденька, курские». – «Нет! Нет и не будет никогда в Курске блядей немецких!» И выхватил пистолет, и обеих тут же положил.
Ох, натерпелся я тогда! Стоял ни живой ни мертвый.
А ночью ротный напился. К передовой его везли на подводе.
– Перед форсированием Днепра был такой случай.
Разведчики наши притащили языка. А жители привели своего, в немецкой форме. Власовца. И где они его прихватили? Говорят, у бабешки какой-то прятался. Немец оказался из эсэсовской дивизии. Ни слова из него не вытащили. И повесили их, обоих, возле штаба полка. Немца – за шею. А власовца – за ноги. Долго он так, вниз головой, болтался. Немец сразу затих. А этот еще долго живой был.
– Как-то, помню, стоим на переправе. Уже не помню, на какой реке это было. Там же, в Восточной Пруссии. Навстречу гонят колонну пленных. Ждем, пока их проведут.
И вдруг один из колонны выскакивает к нам: «Товарищи, дайте закурить!»
Во взводе у нас был матрос, звали его Иваном Николаичем. Годов, может, так под сорок. Нам, молодым, он казался стариком. Мы его и звали по имени-отчеству. Глядим, наш Иван Николаич мигом с плеча автомат – и чирк его! Тот сразу и завалился. А Иван Николаич весь вскипел! И дальше бы, наверно, очередью повел. Подскочила охрана: «Что такое?! Кто стрелял?!» А мы уже Ивана Николаича затолкали в свою колонну: «Не знаем кто. Наши не стреляли».
А после, когда на другую сторону реки перешли, его и спрашиваем: «Ты что ж это, Иван Николаич?» – «Такие товарищи, – говорит, – всю мою семью расстреляли в Псковской области».
Власовцы.
– В Познани наш взвод наскочил на пулемет. Наступали вдоль домов. Обычный уличный бой. Продвигались хорошо. Немцы где начнут стрельбу, мы тут же – из всех стволов. Ребята зайдут, пару гранат бросят и дальше пошли. А тут – прихватил нас… Вперед – ни шагу. Режет, сволочь, длинными очередями. И стреляет точно, со знанием дела. Чуть кто из наших ребят голову поднимет или перекатится в сторону, к тротуарному брусу, смотришь, уже в луже крови лежит.
Мы отползли и начали обходить его сбоку. Но к самому пулемету подойти все же не можем. И гранату кинуть нельзя – стена. А слышим, как рядом совсем, вот, за стеной, лупит. А как его достать? Тогда мы пробили стену, пролезли туда и схватили этого пулеметчика. Оказалось, власовец! Нашивки на рукаве – РОА. Русская освободительная армия. Схватили мы этого «освободителя», поволокли. А вторым номером у него немец был. Ребята его сразу застрелили. А этого затащили на седьмой этаж и сбросили вниз. Когда вытолкнули на балкон и он все понял, как заплачет! Что-то пытался сказать. Но кто его будет слушать, когда он стольких наших ребят положил?!
– Командир роты дает мне задание: «Видишь окопы перед нами?» – «Вижу». – «Бери двоих разведчиков и проверь, кто в них – наши или немцы?».
Мы продвинулись вперед, отогнали немцев и залегли на опушке леса. Дальше решили не выдвигаться, потому что отставали соседи. А Локтеву связь с соседями в наступлении терять нельзя: ударят во фланг, отрежут, придавят в кольце.
Пошли. После артобстрела в воздухе еще стоит смрад и копоть. Видимость плохая.
Отошли мы от своих окопов метров на сто пятьдесят. Остановились. До тех окопов, которые нам приказано проверить, уже метров сто осталось. Слышим, оттуда – русская речь. Кричат: «Давай сюда!» Стали совещаться: во-первых, нас заметили; во-вторых, там наши. Идти дальше нет смысла. Те, видать, тоже поняли, что мы можем повернуть назад. И тут же оттуда – длинная пулеметная очередь. Стрельба наших пулеметов, и «максима», и РПД, и тем более Горюнова, сильно отличалась от немецкого МГ. Стреляли как раз из МГ. Он более скорострельный, и звук такой плотный. И сразу упал один из разведчиков, стоявший в середине. Пуля ему попала в левую часть груди. Он умер мгновенно.
Мы повернулись и побежали к своим траншеям. Я бежал вилюгами, чтобы на мушку не взяли. А второй разведчик упал и пополз. Ползком спасался. Добрались мы до балочки. Там пули нас уже не доставали.
Пришел я к командиру роты. Доложил: так, мол, и так. Ротный: «Как же вы товарища бросили?» Послал санитара. Санитар пополз к разведчику. Вскоре вернулся: «Убит. Прямое попадание в сердце». Ротный сомневался, думал, что мы раненого товарища бросили. Нет, раненого мы бы не оставили на нейтральной полосе.
Потом, наутро, мы их выбили из тех окопов. Ребята подползли сбоку и забросали их гранатами. На убитых были шинели немецкие и наши, красноармейские, с нашивками РОА.
– Была у меня снайперская винтовка. Стрелял я неплохо.
Стояли мы в Кенигсберге. Ночевали в полуразрушенном подвале разбитого дома. Занавесились плащ-палатками и спали. Утром встали. А разведчик один, Витя Шишлов, такой бедовый малый, потянулся и говорит: «Ну, братва, сон сегодня снился!.. Или убьют, или обсеруся!..»
Днем со снайперской винтовкой я пробрался на нейтральную полосу. День просидел и ни разу не выстрелил. Бывали и такие дни – ни одного немца! И уже стало вечереть. Я знал, что смены не будет, и стал собираться назад. А уйти с нейтралки надо тихо, незаметно, а то и самого на мушку возьмут. С той стороны тоже ребята зоркие за нами наблюдают. Смотрю на немецкую сторону: что такое? – наши бегут за нашими! Кричат! Матерятся! «Стой! Такой-рассякой!..» Я быстренько расчехлил прицел, глянул: это ж наш Витя Шишлов бежит! За ним вроде как кто-то из пехоты. Одежда – пехотная. Матерятся, догоняют. Что там происходит, не пойму. Смотрю, окружили Витю. Стали подходить. Но тут сразу дым! Все попадали. Тут я понял: Витя Шишлов гранату взорвал.
После ребята рассказали: полез на нейтралку, хотел, видимо, трофеи какие-то собрать… А власовцы его и прихватили. В нашу форму одеты были.
И куда его, дурака, понесло?.. Война-то уже кончалась.
– Родился я в селе Великий Самбор Конотопского района Сумской области. В армию меня призвали в 1939 году. Через год был направлен в Подольское стрелково-пулеметное училище. Но ни стрелком, ни пулеметчиком я не стал. А стал танкистом. И не просто танкистом, а техником-лейтенантом. Войну начал командиром разведроты 13-го отдельного разведывательного бронетанкового батальона.
После Сталинграда, летом сорок третьего, нас перебросили под Сухиничи. До Сухиничей нас везли по железной дороге. Разгрузились и дальше пошли своим ходом – на Думиничи, на Жиздру, на Людиново. Мы заходили на исходные. Готовились к большому сражению. Орловско-Курская дуга дотянулась и до Жиздры.
Вскоре оказались под Орлом.
Поступил приказ: добыть языка. Сформировали группу, выехали на бронемашине. Потом пошли пешком. Немцы уже отступали. Наша пехота преследовала их.
Вскоре мы разделились. Я остался один.
Прошла группа наших солдат. Спрашиваю их: кто, мол, и откуда? Они мне: такие-то. Иду дальше. Навстречу другая группа. «Ребята! – кричу. – Немцы далеко?» Они остановились. И слышу: залопотали по-немецки. И – на меня. Руки мои отнялись, ноги замлели. Немцы! Так, думаю, пошел за языком, а самого сейчас на веревке поведут… А голова работает четко. Автомат? Автомат за спиной. Поздно. Пистолет? Пистолет за ремнем. Поздно. Выхватил финку и одному, переднему, ударил в грудь. Потом другому и третьему животы распустил. А трое подняли руки. Они были из разбитой отступавшей части. Заблудились. Среди пленных оказался офицер.
Когда я их привел и рассказал о схватке на дороге, в штабе батальона не поверили. Выслушали мой доклад, посмеялись. Пленных, правда, тут же отправили в штаб полка.
А вот когда я воевал уже на 1-м Украинском, произошел такой случай.
Читать бесплатно другие книги:
