Хроника посещения (сборник) Филоненко Вадим

– Я ведь тоже на этом зарабатываю, – спокойно возразил Бен-Галеви. – Кстати… – Он вынул из внутреннего кармана тугой конверт. – Вот, это за последние две недели.

Он ещё немного посидел, рассказал о свежих городских новостях. Тэлбот женился, старая Марго-Кошатница в двадцать пятый раз переписала завещание, кто-то говорит, что на западных окраинах видели живых мертвяков, но было это в субботу вечером, сами понимаете, какие там мертвяки, скорее дело в нескольких лишних рюмках. Застройщики, похоже, всерьёз взялись за южные районы, и народ, представьте, охотно покупает квартиры. А как у вас дела?

Гута, намывая овощи для салата, сообщила, что Мартышка чувствует себя хорошо, вот сейчас Мартин должен был уже забрать близняшек из школы и поехать к ней, они там в который раз спорят насчёт имени малыша. Хотя и так всё ясно. Назовут Кириллом, чтобы потрафить Рэду.

– А что, – кивнул Бен-Галеви, – хорошее имя. И вообще… знаете, я думаю, он это заслужил. То, каким он был и каким стал… и то, что он сделал для нас всех.

Гута небрежно взглянула на него через плечо.

– И что же, по-твоему?

Бен-Галеви пожал плечами:

– Сделал нас всех счастливыми. Никогда не любил громкие слова, но иначе не скажешь.

Гута открыла духовку, убедилась, что всё в порядке, и, отложив прихватку, начала резать огурцы.

– Ну да, – сказала она, – это ты верно подметил. И по-другому не скажешь.

Она сбросила кубики в салатницу и взяла из миски помидоры. Зло дунула на выбившуюся прядь.

– Скажи, – произнесла тихим спокойным голосом, – а ты когда-нибудь представлял себе, что от счастья можно устать? Вот оно – большое, сияющее, тёплое, – и ты изо дня в день касаешься его то недоверчиво, то с восторгом, а потом вдруг замечаешь: что-то изменилось. Не с ним – оно всё такое же большое, сияющее и тёплое. С тобой…

Бен-Галеви смущённо кашлянул.

– Не представлял, – сказала Гута. – И правильно. Если вдруг когда-нибудь такое случится, учти: главное – делать вид, что ничего-то и не случилось.

– Ну, – выдохнул он, – мне пора. Скоро открываемся, а надо ещё созвониться с Гарри, чтобы подвёз с десяток ящиков тёмного. И на автовокзал съездить.

– Может, хоть в этот раз никого не будет, – тихо сказала Гута.

– Может, и не будет.

Ни он, ни она в это не верили.

– Ну почему, – сказала вдруг Гута, – почему ему так это нужно? Двадцать пять лет он их туда водит изо дня в день. Что, другой бы не смог? Ладно, не смог бы, хорошо. Ну, пусть водит. Пусть. Но он же не умеет делать передышки. Отдыхать. Просто разучился отдыхать. Ты его видишь каждый день, он же вымотанный, как чёрт. Сколько раз я ему говорила…

– Знаете, – кашлянул Бен-Галеви, – я ведь тоже устаю после работы. Но она мне нравится.

– Но по выходным ты сидишь дома, и этот твой… как его, не помню – он принимает клиентов вместо тебя. Господи, да хоть бы пару раз в году!..

– Я поговорю с Рэдом, – пообещал Бен-Галеви.

Гута покачала головой.

Она проводила его до дверей, рассеянно щёлкнула замком и постояла, слушая, как трескочут в саду сверчки.

Вернулась на кухню и снова взялась за стряпню. Скоро вся семья будет в сборе, и ей нужно всех накормить, даже чёртова самовлюблённого трудолюбивого безответственного муженька.

У неё совсем не оставалось времени. Но она позволила себе пару минут постоять, вдыхая сладковатый запах хризантем и рассеянно улыбаясь.

3

Часам к восьми вечера Вадим наскипидарил себя так, что готов был уже всё бросить и бежать в Зону. Эрик посмеивался в усы, хотя волновался не меньше. Он поймал себя на том, что с тех пор, как стемнело, постоянно взглядывает на часы.

На рюкзак Шухарта, который принесли «паломники», он старался не смотреть.

В конце концов, Эрик включил приёмник, и они делали вид, что слушают новости. Потом Вадим поднялся и в который раз подошёл к окну. Свет двух цыплячьего цвета фонарей расплёскивался на узкой полоске между воротами и шлагбаумом. Всё остальное тонуло в чернильном, простудном мороке.

– Давай перекусим, – предложил Эрик, доставая из-под стола пакет. – Зря, что ли, я на обратном пути заезжал в лавку?

– Не надо было их отпускать, – сказал Вадим, не оборачиваясь. – Расспросить…

– Контракт есть контракт: они возвращаются, кто-нибудь из дежурных отвозит их в город.

– Значит, надо идти. Вам или мне.

– Вообще-то, – сухо проговорил Эрик, – мы тут как раз для того, чтобы никто туда не совался. Подыхает Зона или нет, а гробануться в ней – что два пальца… Тем более в темноте.

– Так что, по-вашему, мы должны…

Он вдруг осёкся и маятником качнулся назад. В размытом жёлтом мареве промелькнула тень, которой там неоткуда было взяться.

– Vot chyort! – пробормотал Вадим, недоверчиво качая головой.

Заскрежетала заборная решётка. Тяжёлое тело ударилось о неё и, отшатнувшись, снова растворилось в сумраке.

Эрик, чертыхаясь, нашёл наконец ствол и вслед за Вадимом выскочил на площадку перед шлагбаумом. Ходячие мертвяки давно уже перестали покидать могилы – только потому, что, грубо говоря, закончились. Или что же, думал на ходу Эрик, это Зона напоследок выдавила откуда-нибудь старых, многотыщелетних?.. возродила и выпихнула из земли? облекла в плоть, впрыснула в жилы кровь?

Он сделал пару шагов, едва не поскользнулся в луже и наконец разглядел визитёра.

Ну да, конечно. Какие «многотыщелетние»? Мог бы с самого начала сообразить!..

Вадим уже вручную отжимал планку шлагбаума, чтобы Шухарт мог протиснуться.

Устал как пёс, это сразу было ясно. Ещё и замёрз, небось, хотя кто его знает. Он почти всегда такой после Зоны: краше в гроб кладут.

– Долго ты сегодня, – сказал ему Эрик.

Шухарт кивнул и побрёл ко входу в КПП. Кажется, он спал на ходу.

Когда Эрик с Вадимом зашли, Шухарт уже сидел рядом с рюкзаком и тупо смотрел в его нутро.

– Переодевайся, – велел Эрик Вадиму, – отвезёшь его домой. А то навернётся по дороге или собьёт кого-нибудь, сталкер хренов. Кончишься ты на работе, Шухарт, загоняешь себя до смерти. Ты где эту рванину добыл?

Шухарт непонимающе взглянул на него, потом улыбнулся краем рта:

– Держу на всякий случай. Хорошо хоть, они не догадались сапоги захватить.

Он встал и с кряхтением начал стаскивать с себя вонючие, засаленные тряпки, которые лет сто назад, может, и были одеждой. Вадим поймал взгляд Эрика и включил кондиционер.

Потом они все втроём дошли к стоянке, Эрик закинул рюкзак Шухарта на заднее сидение, и машина понеслась в ночь.

* * *

Шухарт сидел, привалившись плечом к дверце, и делал вид, будто дремлет. Он помнил, что надо было ещё куда-то зачем-то заехать, но куда и зачем – уже не помнил. Вадим вёл машину ровно, только иногда бросал на Шухарта колкие взгляды.

– Ну спрашивай уже, – сказал Шухарт беззлобно.

Вадим вздрогнул и какое-то время смотрел на дорогу.

– Я не знаю, что спрашивать, – сказал он наконец. – Ни одного умного вопроса.

– Давай глупые. Начни с того, зачем тебе это нужно.

Вадим пожал плечами:

– Просто, понимаете, у нас в семье дед всегда был… ну, как икона. Отец его плохо помнил, о нём в основном бабушка рассказывала. И я с детства знал, что, когда вырасту, должен быть как он. Не буквально, конечно, а…

– Понимаю, – кивнул Шухарт. Он повёл плечами, пытаясь сесть удобнее, но Вадим гнал машину слишком быстро. Хорошо ещё, они пока были в заброшенных кварталах. Может, подумал Шухарт, скоро отпустит. Должно отпустить.

Хотя должно было, по-хорошему, ещё часа два назад. Ну, час, при самых худших раскладах.

Вадим шумно вздохнул.

– И вот выходит, вроде я и знаю про деда многое. А толком – считай, ничего. Бабушка – это бабушка. Ну, статьи я его читал. Разве можно по статьям понять душу человека?

«Ишь какой, – подумал Шухарт. – Душу ему подавай, на меньшее не согласен».

Он попытался, не обращая внимания на мельканье «нитей» и «лепестков», найти нужные слова.

– В общем-то, я Кирилла плохо знал. Про себя, тем более про семью, он почти не рассказывал. Но, если задуматься, – разве в этом дело? Бывает: посмотрел на человека и сразу всё про него понял. Так и с Кириллом. Он был хороший человек, твой дед. Как витражное стекло после дождя: светлый и чистый. Настоящий. Таких мало. Вот если б их было больше – или развалилось бы всё к чертям, или мир стал бы лучше, я не знаю.

Шухарт замолчал. Они проезжали мимо вокзала, через плотную путаницу привязанностей, надежд, желаний. Главное сейчас не напрягаться, вообще не двигаться. Не впускать в себя.

Наконец начался парк.

Не отпустило, но стало легче.

– Ладно, – сказал Шухарт, – всё это только слова. Словами главного не объяснишь.

– А вот если бы он вдруг захотел пойти к Шару? Вы бы отвели его?

Шухарт кивнул.

С этого ведь всё и началось, подумал он. Вот как раз с этого. Я захотел, чтобы Кирилл перестал хандрить. Хотел сделать его счастливым.

– А… как думаете, о чём бы он попросил?

– Не знаю. Для этого, наверное, нужно быть Кириллом, чтобы понять… Но уж точно не для себя и не за себя, для себя он бы ничего просить не стал.

– Интересно, а были вообще люди, которые бы хотели чего-нибудь… ну, глобального? Я всё время, сколько здесь, смотрю на тех, кого вы водите, и думаю: а если среди них будет негодяй? Садист, убийца, насильник. И что, Шар ценой горя других сделает такого счастливым?

– Когда имеешь с ним дело, ни в чём нельзя быть уверенным, – сказал Шухарт. – Но… вряд ли. Думаю, он понимает что к чему. По-своему, но понимает.

Он вспомнил про Богомола. Собственно, Шухарт не знал, как его звали, Богомолом он окрестил его, как только впервые увидел. Было в этом невысоком старике что-то от пустоглазого хищника, который притворяется святошей.

К тому времени Шухарт уже не забивал себе голову тем, кто и зачем идёт к Шару. Просто вёл их туда. Всё понял и просто вёл.

Но не в случае с Богомолом. С самого начала старик ему не понравился. Взгляды, жесты, голос – всё было насквозь фальшивым. И вот всю дорогу от самого «Шара» Шухарт осторожно присматривался к нему. Из-за этого они тогда едва не угодили в «вафельницу», но был в группе мелкий такой паренёк… как его звали, Шухарт уже не помнил… да и знал ли? – вот он и спас всех.

Плохой был день, и плохой человек в группе, и всем им тогда мог выпасть билет в один конец, но бог миловал. И вот постепенно Шухарт начал понимать что-то про этого Богомола, а потом вдруг – как утюгом по голове – разом всё встало на свои места. И уже не нужно было ни доказательств, ничего – Шухарт точно знал, что идёт Богомол к Шару затем, чтобы ненависть свою выплеснуть, бесстрастную сухую ненависть ко всем сразу. Что-то, наверное, у этого старика случилось в самом детстве, да и по жизни потом легче не становилось, и он постепенно превратился в такую вот ходячую мясорубку.

Впервые за столько лет Шухарт растерялся. Времени не оставалось, они уже были возле фургона, и он, раздеваясь, слышал, как тянут жребий и как первым выпадает идти Богомолу.

Это был плохой день. Всё так удачно складывалось. Ему даже ничего не нужно было делать, всего лишь пропустить Богомола вперёд.

Он так и не знал, почему в последний момент остановил старика.

Но он остановил. И пошёл первым.

А после на КПП узнал от Эрика, что группа вернулась не вся. Один из «паломников», по их словам, спустился к Шару первым и пропал. Они долго ждали, потом долго искали, потом наконец сообразили, что пора возвращаться.

Это был единственный подобный случай – и единственный такой «паломник».

– Думаю, – повторил Шухарт, – он понимает, что к чему. По-своему, но понимает.

– Почему вы так уверены? Разве есть хотябы одно подтверждение, что Шар разумен? Вы вообще когда-нибудь задумывались, а что оно такое – Шар? – спросил Вадим, загораясь. – Ведь от этого же тоже многое зависит. А вдруг он – просто сложный механизм с обратимым действием: сейчас выполняет желания, а потом – как в сказке о Золушке – пробьёт полночь, и всё вернётся в прежнее состояние. А если даже – хорошо! – он – разумное существо, вдруг он наблюдает за нами и решает: вообще-то мы разумные или нет? С его точки зрения. Может, для него ни язык, ни все эти наши машины, телевизоры, книжные шкафы не являются показателем разумности? Как для нас – бобровые хатки или термитники. – Он помолчал, глядя в ночь. – Ведь если прав был профессор Пильман и Зоны – это результат визита инопланетян, значит, Шар – ключевой объект. Он слишком отличается от всего остального, что там нашли за все эти годы. А может, – увлечённо продолжал он, – это только яйцо, семечко, и нужны благоприятные условия, чтобы оно проклюнулось, проросло. И такие условия – уровень разумности! Или даже не разумности – порядочности, этичности, я не знаю… И вот оно ждёт этих условий, по-своему проверяет внешнюю среду, пытается по мере возможностей изменить – а среда-то остаётся прежней, и оно медленно умирает, высыхает. И если ничего не изменится – так и умрёт, точней, даже не родится. Неужели за всё время вы об этом ни разу не думали?

Шухарту стало откровенно скучно. Мальчик не понимал.

– Вот представь, – сказал Шухарт, – что ты врач. Обычный хирург. И к тебе приносят человека, которого ранили из ружья. Тяжело ранили. И счёт идёт на минуты: успеешь всё правильно сделать – спасёшь, нет – нет. Будет для тебя иметь значение, лезвием какой фирмы брился стрелявший или во что он был одет? А политические взгляды твоего пациента? Ну, теперь понял?

– И всё-таки, – сказал Вадим, – и всё-таки, какого вопроса он ждёт? Какой вопрос мы все ему так и не задали?

Теперь они мчались мимо ипподрома, и прогорклые клочья дневных страстей несильно жгли кожу; Шухарт дёрнул плечами, поморщился. Внутри, чуть выше сердца, как будто царапал тугой узел.

Потом выехали на проспект, на эту чёртову развязку, и стало совсем плохо. Пару часов назад там кого-то опять сбили. Шухарта как будто окатили тепловатой мочой или уксусом. Ужас и боль. И отчаяние водителя… а у него только сын в школу, в первый класс… наверняка посадят… но что ж она побежала… он никак не успевал… а теперь… господи, молодая какая… господи!.. вот бы всё отменить, переиграть, отмотать, он бы всё отдал, только бы… это ж на всю жизнь… госпо!..

Проехали.

Вадим не смотрел на него, но ждал ответа.

– Знаешь, – медленно произнёс Шухарт, – наверное, если бы твой дед был жив, он бы морочил себе голову ровно тем же. Ему всегда… как бы это сказать… вот если всё хорошо, и сытно, и светло, и – ну понимаешь? – всё нормально, в общем. И обычный бы человек жил бы и жил, и был бы счастлив. А вот Кирилл обязательно хотел бы… не большего даже… высшего, что ли. Да, высшего.

Он, наконец, взглянул на Вадима: то ли из-за теней, то ли из-за усталости, но Шухарту вдруг показалось, что рядом сидит Кирилл. Такой, каким он был миллион лет назад, до всего.

– Вот что, – сказал Шухарт. Они уже подъехали к дому и остановились у подъездной дорожки, отсюда видны были цветник, разбитый Мартышкой, и лабиринт из труб, коряг, арок, где близняшки обычно играли в сталкеров. – Я совсем забыл. – Он покопался и вытащил из-под сидения судок. Открыл и положил свёрток с бутербродами перед Вадимом. – Вот, возьми. Бери-бери, не стесняйся. Тебе до дома шагать и шагать, по дороге приговоришь. Заодно меня спасёшь от неприятностей: Гута, если увидит, что я не съел, крепко обидится и устроит мне глобальный нагоняй.

Вадим покраснел и взял пакет обеими руками, как обезвреженную мину.

– Спасибо.

Он открыл дверцу, выбрался из машины и только тогда, наконец решившись, спросил:

– Господин Шухарт, можно я завтра приду в «Шар»? У меня как раз выходной, и… Можно?

– Не боишься? – спросил Шухарт. Впервые за чёрт знает сколько времени он почувствовал, как откуда-то изнутри поднимается к горлу что-то давно забытое.

Он вдруг понял, что улыбается.

Вадим помотал головой.

– Я подумаю.

Шухарт смотрел, как он, по-прежнему сжимая пакет обеими руками, шагает по улице. Узел над сердцем ослабевал. Шухарт вдруг понял, что не видит «лепестков» и «нитей», а усталость и боль, которые чувствует, – только его, нормальные, обычные усталость и боль.

Отпустило наконец.

Он посидел ещё минуты четыре, потом поставил машину в гараж и вошёл в дом.

Близняшки тотчас с индейскими боевыми воплями бросились ему навстречу, он замахал руками, кое-как отбился и первым делом поспешил в ванную. Сбросил одежду в бак, постоял под душем, слушая, как Гута отчитывает близняшек за то, что с немытыми руками уселись за стол. Близняшки ссылались на деда Рэда, который занял ванную. Гута была, как всегда, неумолима.

Ужин был роскошный, и Мартин, весь какой-то растрёпанный и взволнованный, с удовольствием просил добавки, рассказывал про Мартышку, смеялся вместе с Гутой над шутками телеведущей, смеялся так легко и воздушно, что Шухарт и сам улыбнулся пару раз. Гута поблагодарила за цветы, Шухарт молча поцеловал её в щёку.

Он просидел за столом ровно столько, сколько требовали приличия. Ну, может, чуть меньше. Близняшки поели и теперь играли в прятки, Мартин негромко рассказывал о новостях с работы, обсуждал с Гутой, где лучше покупать пелёнки и подгузники.

Шухарт кивнул им, дескать, пойду, встал и отправился в спальню.

Он не стал включать свет, просто раздвинул шторы, чтобы свет одинокого фонаря падал на изголовье. Раздевшись, лёг на хрусткие, слегка пахнущие яблоками простыни, – и только сейчас заметил, что в углу комнаты в кресле кто-то сидит. Если бы не знал кто, решил бы, что увидел в зеркале собственное отражение.

– Ну вы, трижды прадед, даёте, – сказал Шухарт, с наслаждением вытягиваясь всем телом на кровати. Каждая косточка, каждая мышца ныли, но это была приятная боль, боль после тяжёлого, достойного рабочего дня. – Сделаете меня когда-нибудь заикой. Эх, папаня…

Он смотрел в широкое тёмное лицо, в пустые пуговицы глаз и постепенно уплывал в сонное нигде. Это был хороший, крепкий сон, может быть, сегодня – сон без сновидений. Он уже адски устал видеть одно и то же. Устал сомневаться. На размытой грани между настоящим и призрачным он словно бы через лёгкую дымку увидел, как тают стены комнаты и свет фонаря становится по-полуденному пронзительным, увидел за этими стенами другую стену – неровную и отвесную стену карьера, а там, где прежде сидел папаня, вдруг проступил другой силуэт.

– Представляешь, – сказал ему Шухарт, – кому-то ещё интересно что-то, кроме счастья как такового. Представляешь?

Он улыбнулся силуэту, улыбнулся папане и вспомнил, сколько всяких теорий возникло в первые годы. Тогда выдвигали самые безумные гипотезы, которые некому было подтвердить: никто попросту не могвойти в Зону, никто, кроме Шухарта и тех, кого он соглашался вести. Он, впрочем, соглашался вести всех, ограничивал только количество человек в группе. Учёные и журналисты пытались к нему подступиться, но им не удавалось: обстоятельства не складывались никогда. Некоторые, чтобы поговорить с ним, присоединялись к очередной группе. Но по пути туда Шухарт пресекал всякую трепотню, а потом всё решалось само собой.

О гипотезах, одна другой безумней, ему иногда рассказывал Бен-Галеви. Что-то Шухарт слышал от «паломников». Его это мало занимало.

В первые же годы на улицах Хармонта появилось несметное количество зевак. Толпы «Ошарашенных» в этих их рыжих кепках, демонстрации Истовых Прихожан с плакатами «Покайтеся! Мессия гряде!», – а были ещё фанаты сталкеров, которые любили презрительно сплёвывать через губу вызубренные профессиональные словечки и самозабвенно рассуждали о природе «сучьих погремушек». Он помнил маскарад «Благая весть из Зоны» и то, как с треском провалился в Хармонтском драматическом «Сталкер, или Туда и обратно». Помнил эту нелепую компьютерную игрушку, и значки, и жевательную резинку «Комариная плешь», и мыло «Студень». Помнил, как в конце октября, года так двадцать три назад, в городе появился маньяк, которого газеты окрестили Некроубийцей: он решил, будто поднявшиеся из могил мертвецы суть глаза и руки Шара, и, выслеживая их, целенаправленно изничтожал.

Потом всё как-то само собой улеглось.

– Когда люди счастливы, – сказал силуэту Шухарт, – они становятся спокойнее. Как думаешь? Хотя, что я тебя спрашиваю – ты-то знаешь наверняка. Ты уже тогда знал, что делал. Это я дурак, я не умел попросить. А ты – знал. Всё правильно. Счастье, полученное даром, обесценивается. Такие уж мы… недоделанные, искорёженные. С нас нужно взять по самой полной цене, а потом уже выдать товар, иначе растопчем с кривой усмешкой. Это мы можем. А счастье – штучный товар. Если его вручить оптом, всем сразу – толку не будет. Разве что превратить всех в глиняных болванов. Ты знал… с самого начала? Или ты тоже учился? Все эти мертвяки, все смерти – это ты так пытался сделать нас счастливыми? Интересно, когда и как ты всё-таки понял, что нас нужно всего лишь сделать нами – теми, какими мы должны были стать, но не стали, потому что струсили, смалодушничали перед этим миром, его дерьмом, его вывернутостью? – и вот ты делаешь то, на что у нас самих не хватило духу, даёшь нам второй шанс. Но ведь так не бывает. Этого никто и никогда не должен уметь. Разве только Бог. И тогда ты должен быть Богом или чем-то очень близким к Богу, чем-то таким, что почти всеведуще и всемогуще. Почти. Но я не верю в Бога и не верю в дьявола. Ты слишком похож на Бога, чтобы быть им. Та же петрушка и с дьяволом. Я знаю, знаю: все эти разговоры – это всё письма в один конец, даже если ты их и получаешь, даже если ты – «ты», а не порожняя машина или изъян в миропорядке. Но всё-таки. Если когда-нибудь я приведу к тебе Вадима и он спросит себя – ты ему ответишь?

Он не заметил, как лёг на бок и подтянул к животу колени. Вокруг колыхалось мутное жёлто-чёрное марево, и он уже не знал толком, где находится: в кровати или в карьере, и когда– ночью, в собственном доме, или днём, едва приходящий в сознание после «мясорубки» и обнаруживший себя, как всегда, уже перед Шаром. В позе новорождённого.

С тоской он подумал о том, что двадцать пять лет, девять тысяч сто семь ходок – это невыносимо, нелепо мало. Он почти ничего не успел. Почти ничего.

– Я ведь старею, – с укором сказал он силуэту. – Каждый раз после «мясорубки» ты штопаешь меня, но это же не до бесконечности. Я выдыхаюсь. Зона тоже выдыхается, может, ты на это и рассчитываешь: что они потом смогут ходить к тебе сами. Но это будет… я не верю. Слишком просто. Ты же нас знаешь. Кто-то должен их сдерживать, что-то. Иначе это будет бойня за счастье, мы не умеем по-другому. Ты не создаёшь из ничего, ты только выпускаешь то, что в нас уже есть, то, что сами мы стараемся упрятать как можно глубже. Но до того, как ты это сделаешь, мы перегрызём друг другу горло. Так не годится, слышишь? Придумай что-нибудь, обязательно придумай! Или загляни ко мне в душу и отыщи, вытащи наружу ответ. Тот, которого я, может, боюсь.

Он замолчал и почувствовал, что окончательно соскальзывает, растворяется в беспамятстве.

Он знал: рано утром Гута непременно разбудит его. Позовёт к столу, а он, как всегда, откажется завтракать и возьмёт с собой судок с бутербродами или блинчиками, потом сядет в машину и поедет к «Шару», чтобы войти в бар ровно в семь утра. Какая бы ни была погода и кто бы там ни ждал его.

И всё повторится. Как повторяется сейчас этот сон, в котором реальность перемешалась с выдумкой. И вот он уже снова стоит в карьере, и в ушах по-прежнему звучат отголоском слова: «…для всех… даром!..», – и он замер перед медной зеркальной поверхностью, ждёт ответа и смотрит на Шар, а на него точно так же пристально и с надеждой смотрит его собственное отражение.

И тоже ждёт.

Харьков – Киев, август 2008 г. – февраль 2009 г.

Владимир Яценко

Застава «Чистая падь»

Монтаж закончили к пяти утра. Попинав напоследок кнехт, вколоченный в асфальт по самую тыковку, Лёня ловко взбежал на склон ущелья, чтобы одним взглядом оценить готовность растяжек.

На первый барьер особых надежд не возлагалось, его задача – замедлить напор и только. Зато второй, по всем расчётам, должен был выдержать. Последняя, третья, сетка служила больше для страховки, чем отвечала принятым представлениям о мощности роя.

«Безопасность личного состава – главная задача командира, – припомнил Лёня строки Устава и по рации приказал выключить прожекторы. – Незачем врагу подсказывать направление…»

Он усмехнулся своим мыслям – отсидеться не получится в любом случае: когда поток насекомых остановят на выходе из долины, он неизбежно разобьётся на рукава и примется искать обходные пути через горы. На заставу заглянет только часть роя, но и этот «ручей» заставит поволноваться.

Глаза привыкли к лунному свету, и Лёня, цепляясь за ветки низкорослых берёз, полез выше по склону.

– Не слишком ли высоко занёсся, товарищ Лукашев? – послышался в наушниках насмешливый голос эвенка Шипкача. – По сфере дали новую сводку. Очередное изменение спектра и ускорение коллапса.

– Хочу глянуть, – не обращая внимания на двусмысленность вопроса, буркнул Лёня. – Сверху всегда видней.

– Тогда я с тобой, однако, – с акцентом «так говорили мои предки» сообщил Шипкач. – Шибко смотреть охота.

Лёня покачал головой и продолжил подъём.

Стены теснины разошлись, открывая сказочную панораму ночного горизонта. Яркий свет полной Луны делал пейзаж нереальным, даже фантастическим. Ундинская долина была сплошь покрыта туманом. Покатые спины облаков лениво колыхались под устойчивым ветром, катящимся с перевала. Особую мистичность картине придавало дрожащее красно-жёлтое марево, золотым шаром проступающее сквозь туман восточной оконечности долины.

– Что с радиационным фоном, Елена? – не повышая голоса, спросил Лукашев.

– Физика в норме, Леонид Михайлович, – отозвался в гарнитуре Ленкин голос. – Сейсмограф регистрирует слабые толчки. С орбиты сообщают, что рой по-прежнему скрыт облачностью, предположительное время подхода – один час.

– А ведь заметно усохло, – сказал подкравшийся сзади эвенк. – В полночь верхний полюс был виден из Нерчинска.

– Может, мирно сойдёт на «нет» и перестанет пугать население?

– Население уже испугано, – напомнил Шипкач, – испугано настолько, что до сих пор пишет благодарности за скорость и порядок эвакуации… Смотри-ка, на востоке…

Лёня послушно посмотрел на восток, но, кроме мерцающей сферы, ничего примечательного не увидел.

– Выше, у Начинского Гольца, – чувствуя замешательство товарища, уточнил Шипкач. – Свечение. Поток ионизированного воздуха.

Но Лёня лишь пожал плечами.

– Как северное сияние, – разочарованный его равнодушием, сказал Шипкач. – Плохая примета.

Об увлечении эвенка приметами знало не только отделение, но и весь полк.

– Пять лет МГУ, не считая аспирантуры, а тебя всё на шаманство тянет? – с командирской строгостью спросил Лёня.

– Что толку в тяге? – усмехнулся Шипкач. – Для камлания нужны ум и десятилетия напряжённой учёбы. А я всегда был непоседой и умом в улусе не выделялся.

– Ага, – вклинился в беседу Вячеслав. – Четырнадцать авторских свидетельств на изобретения и диссер на втором году аспирантуры – это так просто, звёзды сошлись?

– «Ум» – это не хранилище ответов, а генератор вопросов, – назидательно сказал эвенк. – Умнее не тот, кто отвечает, а тот, кто может задать настоящий вопрос.

– Например? – с любопытством спросила Лена. – Пример настоящего вопроса?

– Говорю же, умом не отмечен, – в голосе эвенка опять зазвучала насмешка. – Был бы умным, служил бы в Штабе. А не с вами… по утёсам… с телом, спрятанным в скафандре.

Ленка прыснула, а Вячеслав недовольно пробурчал: «Тоже мне, Максим Горький».

«Всё верно, в скафандре, – тоскуя по ветру на лице, подумал Лёня. – Невесомый слой пластика по всему телу и прозрачный горшок на голове. Плюс сапоги и рукавицы. Фильтрация воздуха и радиосвязь. Даже наружные звуки, и те через микрофоны».

– Тут и в мирное время без скафандров сильно не разбежишься, – продолжал ворчать Вячеслав. – Это вас, тунгусов, мошка не замечает… Никак не пойму, зачем тебе гермокостюм.

– Завидуешь? – вопрос эвенка прозвучал издевательски.

– Разговорчики на посту! – решительно пресёк «скользкую» тему Леонид. – Тестируйте оборудование. Турбина, накопитель, решётка.

– Дважды прошли, Леонид Михайлович.

Но Лукашев был непреклонен:

– А вы ещё раз. Каждую цепь! Каскад за каскадом!

Он переключил связь на наружку и перевёл дух. Роль начальника заставы ему всё ещё казалась в диковинку, он никак не мог выбрать удобную для товарищей форму общения и панически боялся ссор и раздоров.

– Слышишь, начальник?

– Да перестань ты, в самом деле! – вскипел Леонид, но Шипкач приложил указательный палец к шлему против своих губ, и Лёня прислушался.

Шуршание ветра в микрофонах и бесконечный звон гнуса… да! Точно! Со стороны Калиновки слышался ровный гул.

«Пороги на Шилке? – удивился Леонид. – И гидромет не предупредил? Не может быть!»

Но шумела не река. Ущелье осветилось фарами, приближался автомобиль.

– Эй! – закричал Леонид. – А ну-ка стойте! Куда?!

Он бросился вниз по осыпающемуся сланцем склону, но быстро опомнился, подключился к общей связи и приказал дать свет на дорогу.

* * *

Это был микроавтобус мобильного репортажа с огромными буквами «ИАН» на капоте и «3 °CССР» на бортах. «Газель» мягко подкатила к заставе и лихо развернулась. Она едва не задела бампер «КамАЗа», на раме которого высился кунг с постом управления. Боковая дверь с приятным шорохом отодвинулась, из автобуса вышла девушка. С другой стороны машины показался водитель. Корреспонденты озабоченно крутили головами и с недовольными лицами поджидали спускающихся по склону пограничников.

– Вы не могли бы выключить свою иллюминацию? – спросил водитель, едва Леонид приблизился. – Софиты слепят объективы.

– Начальник заставы Леонид Лукашев, – неприветливо представился Лёня. – Немедленно уезжайте. Дорога закрыта, товарищи. Неужели в Калиновке вам не сказали?

– Сказали, – отмахиваясь от мошки, ответила девушка. – А мы объяснили, что нам нужно снять репортаж.

Водитель хлопнул себя по щеке, вернулся к автобусу и закрыл обе двери. Леонид только сейчас понял, что корреспонденты приехали в обычной гражданской одежде, и его беспокойство усилилось.

– Имейте совесть, ребята, – взмолился он. – Вам нельзя здесь находиться. На подходе рой. Коллапс сферы неустойчив. Может произойти всё что угодно.

– Но вы же тут! – сказала девушка.

– Мы работаем, – важно пояснил Шипкач. – Обеспечиваем санитарный карантин зоны отчуждения.

– Мы тоже работаем. Первая тридцатка вестников Союза!

– Почему бы вам не озвучить картинку со спутника? – упавшим голосом спросил Леонид.

– Потому что туман. И солнце взойдёт только через три часа. Это вы так шутите или не знаете оперативную обстановку вверенного вам участка?

Слова девушки показались обидными, и Лёня глубоко вдохнул для гневной отповеди… но ответить не получилось: Шипкач постучал пальцем ему по шлему и без слов указал на блики света, ползущие по склонам.

«Ещё кого-то несёт! – совсем расстроился Леонид. – Не застава, а проходной двор какой-то!»

– Попросите своих коллег выключить освещение, – воспользовалась паузой девушка. – А ещё лучше, если они направят софиты в долину. Кстати, меня зовут Ирина, рада знакомству.

Больше книг Вы можете скачать на сайте -FB2books.pw

– Ингмар, – крикнул водитель.

Но Леонид уже бежал навстречу новым посетителям. К его огромному облегчению это была машина ГАИ, теперь было на ком сорвать злость.

– Какого чёрта вы себе позволяете? – рванув на себя дверцу, закричал он. – Почему пропустили посторонних на заставу?!

– Это не посторонние, – миролюбиво ответил подтянутый милиционер, выходя из машины. – Пресса. Действуем по Конституции: обеспечение и помощь.

Гаишник прятал лицо по старинке – под сеткой и был в перчатках. Это немного успокоило Лукашева.

– Вы им лучше не мешайте, – посоветовал второй патрульный через приоткрытое окно. – Снимут, чего надо, и сами уедут. Вернись в машину, Ринат. Комаров в салон напустил…

Советы показались дельными. Ринат вернулся в машину, а Леонид приказал повернуть прожекторы в долину и вынес из грузового отсека четыре гермокостюма. Милиционеры отказались, а корреспонденты надели скафандры с удовольствием.

– Замечательно! – поблагодарила Ирина. – Эффект присутствия. Вы снимались когда-то в прямом эфире? Не боитесь камеры?

– Мне-то зачем? – угрюмо спросил Лёня.

– Хорошо бы провести съёмку в режиме интервью. Только знаете что? Мы лучше побеседуем с вашим товарищем. Такой типаж! Не возражаете?

Страницы: «« ... 678910111213 »»

Читать бесплатно другие книги:

Десять рассказов, фантастических и не очень, написанных в разные годы. Пришельцы, альтернативная реа...
Анекдоты занимают главенствующее место среди произведений юмористической направленности и отличаются...
Андрей Дементьев – один из самых любимых поэтов России. Его стихи и песни знают многие поколения наш...
Наверное, нет человека, которого не интересовало бы его будущее....
Наверное, нет человека, которого не интересовало бы его будущее....
Наверное, нет человека, которого не интересовало бы его будущее....