Хроника посещения (сборник) Филоненко Вадим

Александр Щёголев

Приют на пепелище

С чего начать? Наверное, с того, что этот тип сломал всё моё хрупкое секундное счастье.

Тогда, тридцать два года назад, мальчишкой я был, от роду двадцать три. Много ли надо, чтобы забыть о смерти и вспомнить о жизни? Один неповторимый миг, когда вдруг сознаёшь: быть тебе, Рыжий, папой! Хохочу я, помню, в голос, пугая наш спящий квартал, а Гута, красавица моя, наоборот, плачет у меня в руках и повторяет сквозь слёзы что-то вроде: «Как жить будем, Рэдрик?» Встретил я её на улице – и ушла боль потери, и тем более выкинул я из трезвеющей головы всех тех уродов в баре, которых только что презирал и ненавидел.

Тут-то он и подвалил с шутками, в которых не было ни унции юмора…

Давно замечал: как развеселишься не в меру, так и случается какая-нибудь дрянь. Причём, только если трезвый. С пьяным, наверное, высшим силам играть не интересно. Кто-то наверху словно караулит момент, чтобы подбросить тебе под ноги банановую кожуру. Короче, чувствую я, чья-то рука легла мне на плечо:

– Господин Шухарт…

Ударил я с разворота и в полную силу. Ночной город, знаете ли, девушка рядом, да и нервы натянуты, как тетива. Он ушёл от моего кулака легко и даже будто с издёвкой: экий, мол, ты неуклюжий, дружок. И говорит:

– Я знаю, вы влюблены и в этот город, и в эту страну, господин Шухарт. В страну судов и законов.

От моего удара уйти – это школа нужна. И шагов я не слышал. Как он подошёл? Парень, похоже, был хорош, хоть и нёс какую-то хрень. Фараон? В джинсах и плотной рубашке, на кумполе – бейсболка… Задвигаю Гуту себе за спину и вежливо так:

– С законом у меня порядок, уважаемый. У вас другие сведения?

– Вы обожаете закон, не правда ли? – улыбается он. – Иначе что бы вы постоянно нарушали, да? Я к тому, что у меня есть к вам деловое предложение, о котором, с одной стороны, не узнает ни один суд, а с другой…

– Мы, спасибо, гуляем, – перебиваю я его. – И вы, смотрю, тоже. Давайте не будем портить чудесную ночь.

– Я, собственно, хотел позвать вас с собой в приют.

– В какой приют? – не сразу сообразил я.

– В тот, который пишут с прописной буквы. – И показал он рукой в сторону Зоны, довольно точно сориентировавшись на Седой квартал, и в груди у меня горячо стало, потому что добраться до этого объекта я мечтал тайно, но страстно, и знали об этом только самые мои близкие… Откуда узнал он?

И вот что ещё. В речи парня ощущался трудноуловимый акцент, хоть и говорил он чисто. Причём знакомый акцент. Как у Кирилла, упокой Господи его коммунистическую душу… да ну, ерунда, сказал я себе. Откуда в полумёртвом Хармонте взяться ещё одному русскому? Получаса не прошло, как я оплакал Кирилла, – и нате!

– Откуда ты такой? – спрашиваю. – Из-за океана?

– Как и ты, местный, – говорит. – У нас вообще столько общего, что ты удивишься. Например, мне тоже двадцать три. И мы с тобой на одной казёнке жрали харчи. Про Алекса Мелка слыхал?

И он приподымает свою бейсболку, а под нею – маленький ёжик совершенно белых волос. А на бейсболке, обращаю я внимание, – нашивка, приделанная почему-то сбоку: два перекрещенных арбалета.

Слышал я, конечно, про Мелка, когда загорал в исправительном корпусе Лэйк-Джордж. Настоящую фамилию не помню, смешная какая-то, как обычно у русских. Я-то мелочёвку мотал, для сопливого сталкера восемь месяцев – вечность, а Мелок серьёзный клиент был, взяли за грабёж, в нашей тюряге избил кого-то в мясо, так что к моему появлению перевели его в окружную. Много про него болтали: совсем молодой, а уже оброс легендами, как анекдот бородой.

Тут Гута дёрнула меня за мокрую куртку:

– Проснись, Рэд, какой тебе Приют?!

Хотела парня своего непутёвого в чувство привести. Я молчал, не реагировал, тогда схватила она меня и затрясла:

– Ты кого слушаешь? Пошли домой, хватит с нас!

– Неделю назад я соскочил с полки, – добавил Мелок со значением.

– Подожди, маленькая моя, постой, девочка… – прижимаю я Гуту к себе. Она вырвалась, как злая кошка. – Соскочил ты, значит, и сразу – в Приют?

– Почему бы нет, если можно полмиллиона намыть? Всего за одну прогулку, шеф.

– Хороша прогулка…

Эти возникшие вдруг полмиллиона остудили меня куда лучше женских когтей. За всё в жизни надо платить, а за такие навары платят обычно по самому высокому счёту. Если хитрец рассчитывал взять меня на жадность, он просчитался.

– Тьфу! – сказал он.

Я подумал – в мой адрес. Нет, подъехал лимузин, шелестя шинами. Три черные двери открылись разом, будто кто на кнопку нажал, и вышли трое крепышей; следом – ещё двое. В опущенных руках – пушки.

– Зачем? – закричал Алекс Мелок. – Мы практически договорились!

«Договорились», ага. Мечтатель… Меня с Гутой затолкали в салон – без грубостей, но жёстко. Русский сел самостоятельно, составил нам компанию. «Я же просил… – бормотал он, чуть не плача. – Жирная скотина… Я же всё ему объяснил…»

Вот так и закрутилась заварушка, которая вас интересует, парни.

В Зону готовились попасть по реке. Маршрут был продуман и просчитан, и водой выходило ближе всего.

Речка Нижняя, узкая и грязная, протекала через город, захватывая часть Зоны, и впадала на севере в полноводную Форман-ривер. Стеной речку не перекроешь, хоть и шириной она с цент. Водное препятствие создавало в стене существенный разрыв, который вояки день и ночь охраняли. Перегородили русло двумя слоями стали: решёткой плюс сеткой, да ещё катера патрулировали акваторию. Сетку им приходилось регулярно очищать от застрявших рыбин. Меры защиты предпринимались против нормальных, привычных сталкеров, которые хоть и горазды на фокусы, но всё же ребята штатские. С плохими парнями, упакованными и подготовленными, как спецназ, это плохо работало.

Группа фактически была таким спецназом. Сэр Гадот не поскупился на подготовку и экипировку. Гадот – мальчик из Холденов, династии, контролирующей девяносто процентов нефти, золота и леса на северо-западе материка. Мальчику за шестьдесят, а всё играет и играет в военные игры…

Алекса пронзила ненависть, ничего с ней было не поделать; ненависть, как заноза, сидела глубоко под кожей и там гноилась. Причём желания избавиться от этой вечной боли не было.

Барри Биг прижал наушник к уху, секунду слушал и объявил:

– Всё, хиппи пошли! Выдвигаемся.

Барри заправлял всей безопасностью при Гадоте Холдене. Хозяин доверял ему, насколько хозяин вообще умел кому-то доверять.

Хиппи были отвлекающим манёвром. Этот человеческий мусор наняли за наркоту, а им даже весело – стену брать штурмом! Стена огораживала Зону пока не по всему периметру, но в черте города это было серьёзное сооружение, бетонное чудовище высотой в десять футов. По верху натянута «колючка», через которую пропущён электрический ток. Говорят, где-то в Европе стояла похожая (у немцев, что ли?), но хармонтскую – нет, братцы, не переплюнуть. Разве что китайская могла бы, но то китайская… Так вот, в районе «макдоналдса» стена регулярно разрушалась. В одном и том же месте и сама по себе. Происходило это не в Зоне, где всё возможно, а, казалось бы, на уже безопасной земле! Месяц-другой – и кусок стены шёл трещинами, потом обваливался. Пролом пытались восстанавливать, но каждый раз история повторялась. А когда обнаружилось, что половина строителей, участвовавших в восстановительных работах, внезапно и беспричинно поменяла сексуальную ориентацию, дело встало, и встало навсегда. Смех смехом, но ведь такие мужики были, не вылезали из борделей! Спрашивается, с чего вдруг это с ними? Зона, сука. Всё – Зона. Никто ни за какие деньги больше не соглашался приблизиться к стене с автокраном и раствором. Военные строители предпочитали дезертировать и идти под суд. Даже квиры, и те отказывались, не желая расставаться со своими половыми предпочтениями… Если б половина нас гибла, говорили работяги, и то было бы легче, риск есть риск, как и плата за него. А так… Короче, пролом оставили в покое, выставив охрану – не хуже чем в Предзоннике при Институте внеземных культур.

Вот сюда-то и попёрла на прорыв толпа хиппи – с цветами наперевес и Дженис Джоплин вместо боевого марша.

К месту ЧП сбежались вояки, голубые каски, полиция. А речка-то – рукой подать. С речки сняли и перебросили к пролому больше всего бойцов, что и требовалось.

Было ещё темно, но рассвет близился. Время тоже выбрали с умыслом.

Спецкостюмы надели в фургоне. Были они не оранжевого цвета, как институтские, а нормальные, грязно-серые. В рабочем режиме – стопроцентно герметичные. И движения сковывали не больше, чем гидрокостюмы… Алекс Мелок проверил напоследок, как дышится: открыл кран баллона, взял в рот загубник, сделал вдох, выдох, – нормально. Остальные члены группы не отставали.

Их было четверо: сам Алекс, во-вторых, некто Шланг – сопляк-сопляком, а уже, говорят, ветеран-сталкер, – и в третьих, баба. Женщину звали Рут Арден, промеж собой – мамзель, в глаза – Миледи. Сотрудница Института Внеземных Культур, доктор физики, и притом боец не из последних, Алекс встречался с ней и на ринге, и на ковре, и в тире. За «мамзель» может и плюху отвесить (Барри до сих пор припудривает «незабудку» под глазом). Ну и первый номер – Шухарт, командир и отец родной. Шухарт – это, знаете ли, авторитет. Жаль, господа Холден с Бигом не до конца понимали, насколько ценного человека они заполучили, а также насколько опасного врага – в близкой перспективе.

Рэдрик был мрачен, даже не улыбнулся, когда полуголая Миледи, влезавшая в костюм, поймала заинтересованный взгляд Шланга и спросила:

– Малыш, ты любил кого-нибудь?

– Любить я ещё не научился, – ответил тот, – но ревновать уже умею.

Алекс хорошо понимал Рэдрика, хоть и был одиночкой: ни друзей, ни родни. Ни, боже упаси, беременной женщины в тылу…

Почему, кстати, в группу включили Шланга? Тайна сия велика есть. Пацану всего восемнадцать! Выглядит он, конечно, страшновато, лицо всё в ожогах и шрамах, а когда ожоги и шрамы соседствуют, накладываются на лице да наслаиваются – это, мама моя, почище Франкенштейна. Тяжело смотреть ему в лицо, и разговаривать с ним тяжело. Обычно и не разговаривают. Он и сам молчит, на вопросы отвечает «да-нет» или даёт односложные ответы. Развёрнутая фраза из его уст – вроде этой, про любовь и ревность, – большая редкость.

Фургон подогнали к самой воде. Пришла пора, помолясь, вылезать на воздух, как вдруг Барри Биг приказал:

– Гайки оставить здесь.

– Как это понимать? – осведомился Шухарт.

– Так и понимай. Все гайки, какие есть, на пол. Вместо них возьмёте пробники. – И открывает ящик, на котором только что сидел. Внутри были металлические капсулы размером заметно поболее гаек. Шухарт брезгливо взял одну.

– Маячки?

– Не твоё дело.

– Ты идиот? В Зону с этим нельзя.

– Это не я, это хозяин.

– Хозяин идиот?

– Но-но! – восстал господин Биг и треснулся головой о потолок фургона. – Поговори ещё. Разгружайтесь, вы, мясо! Быстро набивай карманы пробниками!

Алекс смотрел на Шухарта. Видно было, как борется в сталкере гнев с презрением, с каким трудом человек сдерживает себя. Запросто мог бы сказать, мол, если кто возьмёт хоть один «пробник», я за ваши жизни не отвечаю, и никто бы не дотронулся до этой дряни. Понятно, что Холден с этими маяками хочет контролировать каждое движение группы, но брать их с собой и вправду невероятная глупость… Рэд сдержался. Помнил, мужик, о своей Гуте, о беременной Гуте. Усмехнулся и махнул рукой:

– Делайте, что просят эти идиоты.

Сам опорожнил карманы и демонстративно застегнул их – пустыми. Как же Алекс его уважал…

Барри с подчинёнными остался на берегу – прикрывать. Встречать вернувшихся должны были они же, только не здесь, а на западной окраине. Если кто-то вернётся.

Группа выполнила погружение и скрытно пошла вниз по течению, прячась от прожекторов. У Алекса совсем не было опыта подводной работы, не считая немногих тренировок, организованных сэром Гадотом, потому чувствовал он себя неважно. С ощущением нехватки воздуха справился легче, чем раньше: помогли спокойствие и злость, которые нисходили на него, едва начиналось настоящее дело. Вот и сейчас – злость, покой, буддистская ясность в голове. Дышал, как учили: вдох – долгая пауза – выдох. Медленно двигал ногами. Видимость была никакая, шли без света, держась за руки. Мамзель попросила остановиться, – ага, заложило уши. Прокачала. Потом останавливался Шланг – его тянуло на дно, он подкачал воздух в костюм… А вот и решётка. Граница, установленная человеком. Ток под водой не пропустишь, обломались, жабы, но толщина прута – три дюйма. Ножницы тащил Алекс, ему и перекусывать сталь. Обрезки упали на дно. С решёткой соединялась крупноячеистая сетка, с ней провозились дольше. Затем на дно отправились и ножницы, а группа по одному перебралась на ту сторону. Далее не шли, а еле ползли. Всплывать пока было нельзя, прожектора шарили по поверхности. Шухарт во главе цепочки часто застывал, принимая вертикальное положение, прислушиваясь и приглядываясь. Звуки в воде распространяются лучше, чем в воздухе, но было не просто тихо – загробно тихо. Безнадёжно глухо. Оставь надежду всяк сюда входящий, подумал Алекс… В Зоне он бывал не раз и не два, и каждый раз при пересечении Черты приходила ему на ум эта фраза из Библии… или не из Библии? Плевать. Главное – Черта близка. Фраза про ад была как красная лампочка, загоравшаяся в голове, как сигнал тревоги… Снова Шухарт встал. Подтащил всех за руки и ткнул пальцем. Свет луны проникал довольно глубоко, и хорошо был виден срез, где этот свет преломлялся – русло реки словно раскололи и чуть сдвинули. За спинами осталась решётка, поставленная жабами, а здесь было это. Вторая граница, только нечеловеческая. Шухарт показал знаками: не боись, теперь – самым малым ходом.

«Скол» в воде преодолели без сюрпризов. Он был упругим, требовалось маленькое усилие, чтоб плыть дальше. Как всегда на границе миров, Алекса пробрала дрожь, и подумал он: интересно, что чувствуют другие, не забыть бы спросить на берегу, ведь каждый раз эта трясучка одолевает, а потом он вспомнил, что спрашивал уже, и ему даже что-то объясняли, но всё это было настолько неважно, настолько мелко в сравнении с самим фактом пересечения Черты, что он чуть не выронил загубник, сражаясь с истерическим смехом…

Здравствуй, Зона.

Подозреваю, я кажусь в этих рассказах старше, чем был тогда, старше, к примеру, чем Мелок. Это издержки моего нынешнего возраста и положения. Сделаем скидку и простим. О’кей, ребятки мои?

Короче, если поедете на юго-восток, то мили на пятой по Тихоокеанскому шоссе, по левую руку, увидите огромную примечательную яму, давно превратившуюся в грязевое болото. Видели? Отлично. Так вот, тридцать два года назад на этом месте стоял симпатичный особнячок, окружённый садом. Оказалось, и участок, и особняк принадлежат сэру Гадоту Холдену, магнату, да-да, тому самому. Куплена эта недвижимость, как я понял, была незадолго до наших событий, причём через подставных лиц, иначе всему городу было бы известно, что Холдены пришли в Хармонт.

Туда меня с Гутой и привезли.

Неохота вспоминать в деталях, чем ночь закончилась. Если коротко, уехал я один, а девочку оставили в заложниках. Таким макаром надутый «сэр» и получил моё согласие. Мне, правда, вкручивали, что семью надо обеспечивать, и что за такой куш можно сталкерство бросить да зажить на зависть будущей тёще. Только согласился я не из-за денег, и они это понимали, иначе зачем бы страховались по-гангстерски.

Ну, про Гуту – отдельная история.

А куш – это полмиллиона на двоих, на меня и Алекса Мелка. Если выживет один – всё достаётся одному. Стимулы для других членов команды оставались совершенно неясны, и это меня сильно беспокоило. Отправляясь в Зону, я должен знать, кто и зачем со мной идёт, не прощает Зона таких секретов. Но команду подбирал не я, поставили меня перед строем и сказали: командуй.

Цель экспедиции Холден сформулировал просто: вытащить и привести ребёнка.

Если кто не знает, один из городских интернатов для детей-сирот оказался в зоне Посещения. Это потом он стал Приютом, рассадником легенд и суеверий, а в тот момент был одним из многочисленных строений, откуда драпали все обитатели. Приют-интернат располагался в конце Седого квартала, как потом назвали этот район, а содержали в нём детей разных возрастов, от пятилетних малышей до чуть ли не пятнадцатилетних оболтусов. Вместе детей, конечно, не держали, обычно так не делают. У школьников был свой корпус, своя столовая, свои спальни, у дошкольников – тоже всё своё, отдельное. Когда грянуло, воспитатели, в чём были, сбежали наперегонки с воспитуемыми, и никто не подумал про младшие группы. Насколько я помню историю Посещения, старшие спаслись в полном составе. А вот мелкие… Жаль детишек, попали в суп, как цыплята… И вот, по прошествии тринадцати лет, Холден пожелал проверить, не выжил ли малолетний сынок какого-то его друга-приятеля, оставшийся тогда в приюте.

Идиотизм.

Допустим, у такого большого перца и впрямь есть друзья, чьи дети мыкаются по приютам. Я, кстати, спросил, как это ребёнок из их круга очутился вдруг в богоугодном заведении? Он ответил, что приятель с супругой погибли, а малолетний сын потерялся. Холден, оказывается, разыскивал ребёнка и до Посещения, а когда вышел на след, было уже поздно… Поверим на слово. Но всерьёз предполагать, будто пятилетний малыш пережил те жуткие сутки, а потом рос, как Маугли… В Зоне, ага.

Холден ведь и до нас посылал туда смертников. Сам же и рассказал, как на протяжении всех этих тринадцати лет нанимал сталкеров – и поодиночке, и группами. Никто не вернулся… Да вот хотя бы два месяца назад снарядил друзей-неразлучников с кликухами Винни-Пух и Жгучий Пух. Двум воякам-ветеранам показалось мало Вьетнама, теперь в Зону ходят. И где они теперь?

Ну, про то, что вернувшихся нет, я и без него знал, многие чудаки повелись на сказки о Приюте и сгинули. Э-э, да что там говорить, я и сам, был момент… ладно, замнём. Короче, нормальному, со здоровыми мозгами человеку достаточно задаться вопросом: если вернувшихся нет, откуда взялись сказки? А суровый нефтяной магнат почему-то допускал, что малыш может быть жив, показывал мне старое фото мальчика. Он вообще верил буквально во всё, смешивая мистику и науку, страшная каша была у него в башке, хуже, чем у сталкеров, ей-богу.

Может ли так быть, думал я, что ссылка на приятеля – это маскировка, а на самом деле пропавший сынок – его? Не приспичило ли старику искупить грешок? И отвечал сам себе: дурная мелодрама! Достаточно один раз поговорить с сэром Гадотом, чтобы понять, где и в чём он видал эти ваши «искупления грешков».

Аванс заплатил, сто двадцать пять грандов перевёл на мой счёт без вопросов. Я тут же написал у нотариуса завещание на Гуту, подстраховался по-своему. И пошла работа.

Готовились всего неделю, но обстоятельно. Холденовский пёс по кличке Барри учил нас погружениям. Омерзительная тварь, даром что янки, но инструктор дельный. Кроме того – медосмотр, спортзал, тесты. А вот с чем я никогда не сталкивался, это с тренажёрами для сталкеров. Оборудованием заведовала Миледи. Говорит, в Институте целая лаборатория этим же занимается. Не знаю, даже не слышал о таком, хоть и сам лаборантствовал. Тренажёр – интересная штука, проверяет чувство опасности, сейчас перед Зоной через неё всех пропускают в обязательном порядке, а тогда – экзотика. Нужно каждую секунду угадывать правильный вариант спасения: бьют тебя то слева, то справа, то ещё как-то. Лучший результат выдал, как ни странно, Шланг. Мальчишка, а вот так. «Шланг», потому что длинный, худой и при том гибкий, как гимнаст. Настоящее имя упрямо не называл. Молчаливый, с характером. Я спросил, сколько ему лет, – восемнадцать, если не наврал. Но, судя по изуродованному лицу, по шрамам, которые у него по всему телу, мальчик давно повзрослел. Если несмотря на травмы ты в такой хорошей форме, значит – живучий ты, дружок, на зависть. По мне – это и есть главное в Зоне, живучесть. После везучести, конечно.

К слову, второе месте в испытаниях на тренажёре занял я. Чуть-чуть отстал.

Знакомились мы в процессе. Кроме мальчишки, в опекуемые мне дали Мелка и Миледи. С Мелком более-менее ясно: умник и пижон, освобождён условно-досрочно, ведает им Служба по надзору, куда он обязан ходить и отмечаться. Фамилия – Ванин. Опытный малый, и тоже живучий (раз целеньким выбрался из окружной), плюс охочий до денег. Волосы у него седые, потому что выходец из Седого квартала. Выбеженец. Драпал в своё время вместе со взрослыми. Квартал потому так назвали, что все, кто оттуда, после Посещения поседели, даже дети. А Мелку на тот момент было десять лет. И жил он, кстати, в том самом интернате для сирот, куда мы направлялись, вот почему Холден и привлёк его к делу.

Неправильный он был русский, этот Алекс Ванин по прозвищу Мелок. Если сравнивать с Кириллом – просто совсем другой, слишком похожий на нас. В худшем смысле. Может, потому что сын эмигрантов, в России никогда не был? Хотя упомянул, что в его семье говорили по-русски… пока она была, семья. Что случилось с родителями, как он попал в сиротский дом, не рассказывал, избегал тему. Помню, фиглярствовал:

– Не люблю я розовых соплей, господин Шухарт. А также всякого другого цвета. Хотя, к соплям в целом отношусь уважительно, это естественная и очень важная реакция организма на интоксикацию, реакция очищения. Но вот не люблю! Вечно носовых платков не хватает…

В общем, если с Алексом вопросов не возникало, то с Миледи, наоборот, один большой вопрос. Если мы идём за ребёнком, зачем нам учёный? Да ещё – женщина? Мужиков не нашлось? С женщиной в Зону – всё равно как на плаху со своим топором. Никогда их в Зону не водил и, надеюсь, больше не придётся. Правда, подготовка у неё была что надо, положить её на маты удалось только Барри, а на стрельбище она вбивала из винтовки с трёхсот ярдов одну пулю в другую. Так, может, с такими талантами она и не учёный вовсе? Тогда кто? И, опять же, зачем нам в спасательной операции боевик, притворяющийся учёным? Ну, врач, ну, педагог, – было бы понятно. А так… Одолевало меня скверное чувство, что мне не просто чего-то не договорили, а что вообще ни слова правды не сказали.

Наконец, почему выбрали меня? Имя моё Холдену назвал Стервятник, когда его самого принуждали возглавить группу, и он же подсказал, на чём я сломаюсь. Откупился моим именем, сдрейфил, хоть и полмиллиона стоят на кону. Не дурак Стервятник, знает, где можно рискнуть, а где верное самоубийство. Посчитал, что в этом походе, в случае чего, никого вместо себя не подставишь. Если б можно было расходовать компаньонов, Стервятник, думаю, взял бы себя за поджилки и пошёл… Вот здесь он ошибся. Мог бы и прямо спросить босса. Я спросил. На кой чёрт, дескать, мне этот мальчишка, Шланг ваш, пусть и чутьё у него уникальное? Холден, милашка, отводит меня в сторонку и говорит: ты, господин Шухарт, правильно вопрос ставишь, мальчишка ни мне, ни тебе совершенно незачем, так что, буде такая необходимость, используй его в любом качестве. Для того и берёшь. Главное – вернись с трофеем.

Вот, значит, какие правила игры.

– Я вернусь, – пообещал я ему. – Выпейте чего покрепче, чтобы не страшно было ждать.

И толстячок меня понял. Нехорошо так усмехнулся: ну-ну, запомню эту угрозу.

Миллионами ворочает, а в злости – мелочный. Не позволил мне перед Зоной хлебнуть крепкого, демонстративно вынул мою флягу из вещмешка и отдал её Барри.

Вынырнули из воды и некоторое время дрейфовали, отдавшись течению. Вышки с прожекторами медленно скрылись за излучиной.

– «Стакан», – вдруг сказал Шланг. – Прямо.

– Стой! – крикнул Шухарт. Хотя, как «стоять» в воде, если течением сносит. – К берегу! – тут же скорректировал он.

– А у правого берега «пастила», – добавил Шланг, попробовав воду на вкус.

– К левому, студень в глотку!

К левому и надо было, так что пока всё по плану. Алекс вышел первым, отстегнул на ходу ласты, содрал с лица маску и встретил остальных, прежде всего – Миледи. Все знали, что она ему нравилась; тридцать шесть лет доктору наук, самый сок. «Адская пастила», то есть термоклин, раскалённый до температуры жидкого железа, обычно тянется по дну вдоль берегов, так что повезло, мог быть и с этой стороны реки. Если, конечно, Шланг не лохматил бабушку. Состояла «пастила» из слоя какого-то дерьма, на которое Зона так щедра.

Шухарт выбрался последним, включил фонарь, не снимая ласт, и с минуту светил на воду. Прямо по течению воздух над поверхностью странно плыл. Похоже, и впрямь «стакан». Всего десять ярдов не доплыли – вот вляпались бы… Спецкостюмчик, говорят, минуту выдерживает даже «стакан», а дальше-то что? За минуту можно молитву прочитать, если скороговоркой…

– Как ты узнал? – спросил Шухарт.

– Ветерок с той стороны, – пожал мальчишка плечами. Унюхал, значит, никакой мистики. – Я уже попадал в такой. Больше не хочу.

Попадал он… И как, интересно, выжил? «Стаканы» бывают либо с кислотой, которая в Зоне чудовищно агрессивна, либо с «ведьминым студнем»; при любом из вариантов – хоронить нечего. Хуже всего, что на карте их бесполезно отмечать, появляются и пропадают.

– Выбрасывайте маяки, – скомандовал Шухарт. – Живо, живо!

У Алекса горсть капсул, которые им навязали вместо гаек, была уже готова, оставалось аккуратно высыпать на глинистый склон и отойти. Он и без приказа поспешил бы избавиться от этих устройств. Ну не любила Зона радио! Брать с собой передатчики было и бесполезно, и опасно. Под водой сигнал не проходил, лишь потому бравая четвёрка и смогла донести маячки до берега…

И у Шланга, и у Миледи часть капсул загорелась в карманах, часть – в руках. Сизое холодное пламя поползло по спецкостюмам, весело пожирая материал, стойкий к большинству известных людям воздействий, а к огню – в первую очередь… Костюмы с них сдирали всем миром, Алекс помогал Миледи, Шухарт – Шлангу. Несколько секунд, и двое из четверых остались только в шерстяном белье.

– Где мой рюкзак? – заметалась Миледи по берегу.

Герметичные мешки с лямками, вовремя сброшенные, не пострадали. А костюмы без хозяев быстро перестали гореть, пламя, словно лишившись притока воздуха, умерло, не дойдя до баллонов с дыхательной смесью. Алекс знал: не пройдёт и суток, как эти кучки хлама обрастут то ли волосами, то ли тонкими проволочками, в общем, тем, что сталкеры называют «мочалом».

Шухарт прежде всего проверил, в каком состоянии животные, которых группа несла с собой: две мыши и кролик. Шухарт и нёс, как самое ценное. Животные – те же гайки, только живые. Отмычки к ловушкам, которые можно заменить разве что компаньоном-человеком. Он отключил в герметичных переносках подачу кислорода и открыл окошки, впуская воздух. И грызуны, и кролик пребывали в диком стрессе, но не загнулись, это было замечательно.

Только затем, расстегнув свой спецкостюм, Шухарт вынул откуда-то оттуда флягу – заначил, шельма! – с удовлетворением взболтнул её, открыл и надолго присосался к горлышку.

– Будем жить, – сказал он убеждённо.

Миледи, не спрашивая разрешения, распотрошила упаковку с одеждой, которую несли для гипотетического ребёнка. Там было три пары ботинок разных размеров, она взяла средние. Крупные бросила Шлангу. Выбрала комбинезон. Та лёгкость, с которой она использовала запас, говорила о многом: то ли знала наверняка, что в конце пути ничего такого не понадобится, то ли считала себя главной в группе.

Восток уже зеленел, яростно и стремительно. Ах, рассветы в Зоне, знаменитые «зелёные рассветы», воспеваемые писателями, никогда их не видевшими… Шухарту и Шлангу это зрелище было скучно, остальные смотрели и дивились. Даже Алекс – не успел привыкнуть. Что ж это за Шланг такой, думал он, что за пацан, побывавший в «стакане», знающий «пастилу» на вкус и равнодушный к «зелёному рассвету»? С мордой, как у Франкенштейна… Он-то что здесь ищет? Свой интерес Алекс отлично понимал, худо-бедно понимал Шухарта, и даже насчёт мамзели кое-какие были гипотезы. Но с этим персонажем – ноль, вакуум. Вот сейчас, например, стало видно, что на шее у Шланга висит на грязной тесёмке, прячась в вырезе шерстяного лонгслива, какая-то штучка. Крестик, амулет? Звезда Давида? Раньше, на тренировках, ничего такого замечено не было.

А ещё он постоянно жевал во рту пару «булавок», словно это ему зубочистки. Ну и привычка! Головки у «булавок» светились, издали – красиво, но чтобы во рту… бр-р. Оттого и разговаривал мало да через губу.

Изумрудная клякса, занявшая полнеба, быстро растворялась, сжигаемая нормальным человеческим солнцем. Шухарт между тем расстегнул на своём костюме обе застёжки и шарился, создавалось впечатление, пардон и аман, у себя в трусах. Вытащил… горсть гаек! И ещё горсть! Всё-таки запасся, хитрый лис. Отдал Шлангу:

– Умеешь этим пользоваться?

– Как бачком в клозете.

– Тогда вперёд. – Он показал направление. – Ты первый, я замыкающий. Вторая – Миледи.

– А мне идти? – пошутил Алекс. Никто не улыбнулся.

Сначала шли вдоль реки. Берега – опасное место, их любят и «комариные плеши», и простые «давилки» с «парилками», да и «зелёнка», если уж потекла по Зоне, стремится стечь именно в воду. Старшим формально оставался Шухарт, но как-то вдруг оказалось, что группу ведёт Шланг. Останавливался без команды, нюхал воздух, вслушивался во что-то, бросал гаечки. Шухарт только одобрительно кивал, помалкивая. Так и дошли без приключений, пока старший не сказал: «Здесь». Дальше ползли вверх по склону. В этом месте росли куцые чёрные кустики, которые чем-то Шухарту страшно не понравились, и он, потратив десяток гаек, в конце концов уложил всех на брюхо. Пластались минут пять, и всё это время он не давал никому и задницу поднять. Группа не спорила. Все знали золотое правило Зоны: лучше стоять, чем идти, лучше сидеть, чем стоять, лучше лежать, чем сидеть. В частном случае – лучше ползти, чем идти. И, уж конечно, лучше жить, чем подохнуть.

Наверху начинался старый рынок, самый его край. Когда-то здесь, у реки, были дешёвые места и дешёвые товары, потому что до главного входа – четверть мили по прямой. Шухарт объявил, что гайки у него кончились. Шланг показал свою ладонь, на которой лежал пяток, не больше. Ничего, сказал Шухарт, найдём замену, а сам достал карту – впервые, как причалили к берегу. Путь в Седой квартал был прост: пройти рынок насквозь, миновать автостоянку, вот и квартал. Приют – последний из домов в квартале, перед ним – широкая детская площадка. Это по карте. То же – на фотографиях из космоса, которые валялись у магната в изобилии. Маршрут выбрали самый короткий из возможных.

На замену гайкам набрали гирек, жаль, совсем немного. Гирьки валялись повсюду, как и проржавевшие весы, как трухлявые деревянные ящики, покрытые изнутри толстыми корками чего-то сгнившего и основательно засохшего…

– Осторожно! – заорал Шланг, выронив изо рта свои «булавки».

Что, кому? Кричать надо «стой», на это специально вырабатывают рефлекс! Мелок, как и все, среагировал с секундным опозданием, а ведь мальчишка хотел предостеречь именно его. Ну конечно же, тень от навеса была слишком контрастной, подозрительно густой. Ему бы насторожиться, но не заметил, просто не заметил. Въехал рукой и плечом, хорошо – левым… «Тёщин язык». Рукав спецкостюма разодрало, будто по нему сверху и снизу прошлись двумя великанскими тёрками. Достало до кожи, руку жестоко рассадило всю, чуть не от шеи, а могло ведь – в лохмотья, в мясо. Стал бы калекой, факт, если б не этот рукав… Вот так и пропадают здесь люди. Просто не заметили. Второе золотое правило: голова должна вращаться влево-вправо, а глаза при этом – вверх-вниз.

Костюм осторожно сняли. Медицинскую помощь оказала Миледи и весьма квалифицированно. Алекс терпел, не впервой, просто обидно было, что он лопухнулся первым. Она спросила, как он переносит интерполирующую биомассу, ну, то есть мазилку, которая заживляет всё на свете. Он ответил, что хорошо, а мазилка называется «синей панацеей». Она наложила «синюю панацею», выдавив половину тюбика, и сказала:

– Если найдём живую – сделаю компресс. Всё, кстати, забываю спросить, что означает этот знак? – Она показала на забинтованное плечо Алекса.

Там была татуировка: два перекрещенных арбалета. Издали похоже на веер. Точно такой же рисунок был нашит и на кепочке его, оставшейся на материке, и на штанах, и на рюкзаке.

– Мой герб. Личный.

– Обожаю молоденьких мушкетёров, – призналась она, откровенно насмехаясь.

– А я – пожилых прагматичных мамочек.

Костюм он надел снова. Изуродованный рукав, правда, болтался, ни оторвать его было, ни отрезать. В отличие от «тёщиного языка», нож не брал этот материал.

– Подъём, – приказал Шухарт. – Хватит загорать. Направление – сбоку от прилавков.

Сбоку лучше, чем между, – ещё одно кровью писаное правило. Опять они двинулись цепочкой, след в след, и Шланг – первым. Юноша, само собой, давно понял, кто в этой компании главный смертник, но не пылил и не истерил.

Шухарт решил пройти рынок задами. Проржавевшие ларьки и дырявые палатки, показывающие свою изнанку, просевшие лотки и скамейки пугали совсем не так, как открытые пространства, окружённые сравнительно целыми кирпичными киосками.

– Уже испаряется, – сообщила Миледи и остановилась, зачарованно глядя на перевёрнутый табурет, вернее на то, что прицепилось к ножке. – Но вроде ещё не активирована… Подожди-ка, у меня есть пустой контейнер…

Прицепилась там, собственно, «газированная глина», довольно-таки редкий объект, хоть и ничего в нём особенного.

– А вон «чёрные брызги», – нагнувшись, Алекс ткнул пальцем под прилавок. – И вон тоже.

– Хабар не берём, – сказал Шухарт негромко, но с такой ненавистью, что весь энтузиазм умер, не родившись. – Замечу, пристрелю на месте.

– А если увидим Золотой Шар? – помечтал Алекс.

– Спросишь у него обратную дорогу.

До центрального выхода добрались без потерь, если не считать таковыми все те богатства, которые валялись буквально под ногами и которые пришлось оставить как есть (россыпь «батареек», «пустышка», «браслет», «гремучая салфетка»). Тут-то и услышали со стороны речки далёкие вопли.

Кричал человек. Нет, уже двое… или трое? Так страшно кричали, что мороз по коже. Группа дружно остановилась, глядя назад. Что это, подумал Алекс. Коллеги-сталкеры? Ну так в Зоне каждый за себя. А потом возле реки что-то взорвалось. Он вопросительно посмотрел на Шухарта, на Миледи… Шухарт был единственный, кто не оглянулся: командира не интересовало, что сзади происходит, да ещё вдалеке, командир с крайней сосредоточенностью изучал взглядом ворота рынка. Зато Миледи, можно поклясться, что-то вдруг сообразила, во всяком случае в лице её на один неуловимый миг проступила такая гадливость, будто тухлятиной с той стороны пахнуло.

Шухарт подошёл к Шлангу и спросил:

– Что думаешь?

Тот сместил «булавки» в угол рта.

– Лучше обойти.

– Обойти… Сказать легко…

Старый рынок был огорожен, а вход-выход сделали в разрыве ограды. Довольно-таки широкий. Сбоку – будка охранника. Что-то во всём этом Шухарта смущало, почему-то он застопорил движение. Четыре столбика были врыты в землю, чтобы автомобили не катались по территории (для въезда служили отдельные ворота), и были они испачканы слизью цвета металлик. Один столбик испачкан полностью, на других – едва заметные потёки. Не из-за этого ли командир потерял уверенность? Или цвет асфальта показался необычным? На входе асфальт был не грязно-серый, как везде, а почти черный, и на этом чёрном выделялись светлые кляксы.

Ограда чугунная, футов пять. Перелезать? Шухарт кинул последние из оставшихся гирек; сначала – ко входу. Кусок металла звучно шлёпнул, поскакал, перекатился через неровную чёрную полосу и остановился на той стороне. Никакой реакции. Кинул ещё одну. Третью – к ограде. Потом – через ограду… Гирька, перелетев стальную решётку, канула, как в пустоту, ни звука, ничего. Словно в вату упала. Следующая – тот же результат. Ну и как тут перелезать…

– Не пора ли вынимать кролика из шляпы? – произнёс Шухарт.

Кролика планировали использовать позже, выпустить на детской площадке перед Приютом, потому что если и есть хоть капля правды в легендах, то это – самое опасное место на маршруте, не считая самого Приюта. Шухарт решил потратить сейчас. Хотя почему обязательно потратить? Если всё обойдётся, животное вернётся в переноску. Он пристегнул карабин к шлейке, выбрал леску на катушке и вытряхнул ушастого на асфальт. Тот был мелкий, фунта четыре. Дважды кролик бежал не туда, приходилось его подтаскивать и пускать снова, и только на третий раз паникующий комок шерсти запрыгал в сторону выхода с рынка.

Не обошлось.

– Ложись! – заорал Шухарт.

Вокруг бегущего зверька возникло сияние, стремительно увеличивающееся в размерах. Сразу четыре тени падали от него на землю. И по леске – по пластиковой! – прибежал сверкающий импульс, катушка взорвалась искрами в руках Шухарта. Шипя от боли, он бросил катушку, она закрутилась, разбрызгивая огненные капли. Выход с рынка теперь не был открыт: путь наружу преграждала радужная завеса высотой чуть выше ограды, в которой змеилась, играла вихрями неведомая сила. В будке бушевала настоящая буря, радужные языки выплёскивались сквозь крышу… Сколько времени это длилось, неизвестно, никто не засекал. Несколько минут? Всего миг? Главное другое: когда силовая стена истаяла, стал виден кролик, живой и целый, такой смешной в своей шлейке, улепётывающий в сторону автостоянки… «Лежать», – среагировал Шухарт на движение товарищей. Он вытащил из переноски мышь. Мельком глянул на Шланга, и тот опять начал привставать, но Шухарт похлопал парня по загривку («Не ты, карась, не ты») и встал сам, принявши непростое решение.

Пошёл к этим столбикам и к этой чёртовой будке, приостановился, чтобы бросить отчаянно пищавшую мышь перед собой, и, когда с нею ровным счётом ничего не случилось, пересёк линию, где начинался рынок. Двинулся дальше, ещё дальше, отчётливо произнеся «Фантом», пока не остановился и не развернулся:

– На меня! Цепью!

Шланг был первым, Алекс – замыкающим.

– Не наступать на трещины, – добавил Шухарт. – Глядите под ноги.

За пределами рынка, увы, асфальт не стал обычным. Был он здесь почему-то весь в трещинах – как в морщинах. Похоже на лобовое стекло автомобиля, которое забросали камнями. Алекс усмехнулся. Суеверия сталкеров были хорошо известны: например, нельзя наступать на стыки, будь то каменная плитка под ногой, дощатый настил, бетонка. Даже возвращаясь из Зоны, они не могли избавиться от этой привычки. Поистине, не существует людей суевернее сталкеров, думал Алекс, однако распоряжение командира выполнял.

Беда пришла, когда не ждали, когда страшное напряжение разжимало тиски, когда незваные улыбки прорывались на лица. Когда уже казалось, что первый тайм закончился и наступил долгожданный перерыв.

– Да смотри ж ты, куда ступаешь, карась! – зарычал Шухарт. Такой всегда сдержанный, хладнокровный, что на него накатило?

Шланг плевать хотел на трещины, но это ли стало причиной, уже не узнать. Со звонким треском, будто ледок сломался, он провалился в асфальт – по бёдра. Схватился руками за края ямы, хотел подтянуться – руки ушли в глубину. Что за чертовщина! Шухарт только что прошёл по этому месту, и ничего, стоит, орёт. Шлангу пары шагов не хватило. Правда, если б не он попал в ловушку, этим человеком была бы Миледи. Или Алекс… Миледи отскочила, уронив Алекса. А Шланга быстро затягивало, слишком быстро, чтобы успеть хоть что-то предпринять. Какая-то вязкая чёрная хрень, похожая на гудрон, но пожиже и без запаха. Уже по пояс ухнул. Он искал руками твёрдый край, нашёл и навалился, извернувшись, грудью. Попробовал вывинчиваться. Пока Шухарт в спешке искал верёвку, Алекс лёг на асфальт и пополз, как по льду. Подполз к «полынье», схватил мальчишку под мышками, и обратно. Нет, зараза! Обратно – никак. Алекса неодолимо тащило вместе с тонущим – в чёрную бездну. «Держи меня!» – крикнул он Миледи, и та вцепилась в его ноги. Вроде пошло, ощутил он, и застонал, завыл от натуги, ничего не видя, уперевшись лбом в землю, – пошло ведь! И вдруг что-то оборвалось, его отбросило назад, а в руках у него осталась нижняя футболка Шланга с длинными рукавами, этот его нелепый лонгслив. Вместо человека вытащил одежду… Как глупо! Алекс поднял голову и увидел глаза тонущего, в которых было что угодно, кроме отчаяния. Они встретились взглядами. «Не вешай нос», – произнёс одними губами Шланг. Почему-то по-русски. На голой груди его болтался медальон с рельефным рисунком на крышке – два перекрещенных арбалета…

Алекс отпал, уронив челюсть.

До боли знакомый медальон. Герб, который невозможно забыть…

– Боб, это ты? – спросил Алекс. Сознание повело вбок. Сознание уплывало, уходило, мучительное состояние, знаешь ведь, что не спишь, но всё как во сне, и тогда он испугался:

– Что это?

– Это Зона, – ответил Шухарт, который, оказывается, сидел рядом, разматывая верёвку. – Сейчас, малыш, сейчас…

Командир опоздал, на поверхности оставалась голова да поднятые вверх руки. Потом остался только рот, а потом…

– Борька! – прошептал Алекс.

Прижав к лицу содранное со Шланга бельё, он зарыдал, как десятилетний пацан.

Страшно, караси? То-то…

Помню, долго мы не решались хотя бы шаг сделать, пока не убедились – асфальт снова крепкий, крепче не бывает. В том месте, где только что булькала гудроновая трясина, твердь стала твердью. Как в бреду привиделось. Никакого тебе пролома, разве что отчётливое углубление появилось, характерная вдавленность, покрытая сетью совсем мелких трещин. И таких вдавленностей, если присмотреться, вокруг было изрядно. Раны в асфальте.

А малыша нашего больше нет…

Никогда прежде я ничего подобного не видел. И не слышал, чтоб об этом болтали. Так что настроение моё понять можно, чего уж говорить о компаньонах, у которых мозги просто заклинило, особенно у Мелка. Смотрю я на них, потерянных, и думаю, как бы мне половчее вытащить их из оторопи? Кому как не мне понимать, насколько опасно это безволие. Лучше всего – физический контакт. Женщину дернуть за руки, парню дать пощёчину. Вариант: струя воды в лицо из пластиковой бутылки. И сразу отвлечь, переключить внимание… На что?

Осматриваюсь. В этом секторе я впервые, господь миловал, трудно сюда попасть. Вон здоровенное здание Института, нависает над Зоной, словно оно здесь хозяин, а вон туда я всего лишь неделю назад ходил с Кириллом. Вон и грузовики знакомые, те, которые тринадцать лет стоят как новенькие, не ржавеют, не сыпятся… Мы сами – на площади перед рынком. Напротив сквер, бывший когда-то Центральным. Налево автостоянка – нам туда. К шлагбауму перед стоянкой ведёт подъездная дорожка, в начале которой – шиномонтаж. Там, в брошенной мастерской, должен быть крепеж, болты и гаечки…

Дрянь в душе разбухала, как дрожжи в сортире. Мне бы самого себя вылечить, куда там спутников!

А ведь гайки в Зоне – гениальное изобретение, думаю я, пытаясь отвлечься. Тот, кто придумал, как пользоваться гайками, и был первым сталкером. Все остальные, кто лез в Зону и оставался в ней навсегда, или уползал, обезумевший, но с хабаром, все они сталкерами не были, а были придурками, ориентирами на будущих картах, но тот, кто, прежде чем сделать шаг, бросил перед собой кусочек железа, тот и сталкер – штучный образец, элита… Пустые философствования! Не помогли мне мысли об элите. Дрянь-таки прорвалась.

Скорее всего, катализатором стали нержавеющие грузовики, напомнили, зачем я здесь, и что у меня осталось за спиной…

Хватаю мамзель и волоку её на то место, где провалился Шланг. Выводить из оторопи? С какой стати! Сначала она мне скажет… она мне сейчас всё скажет… Пресекаю вялое сопротивление, а может, и не вялое, просто, когда я в ярости, любое сопротивление мне кажется вялым. Это вам не спортзал, дамочка, это Зона и это Рыжий. Ставлю её на колени, держу за волосы и объясняю ласково: не сойдёшь с зыбучки этой дьявольской, пока не ответишь, зачем мы тащимся к Приюту? Или пока не провалишься – вдогонку за мальчишкой.

Рисковал я, конечно, сильно. Откуда мне знать, как работает ловушка, на что реагирует? И где вообще здесь ловушка? Но если не сейчас разбираться, пользуясь растерянностью противника, то когда? Плюс ярость испытывал необъяснимую, ненормальную, ни до, ни после со мною ничего такого в Зоне не было. Ярость – это для человеческого мира. А у меня перед глазами лицо Шланга стоит, когда он в трясину уходит, улыбка его бледная. Получается, успел я этого парнишку если не полюбить, то зауважать – уж точно. Возможно, почувствовал родственную душу… не знаю. Короче, когда Мелок хочет вступиться, я врезаю ему от души, и он не уворачивается, куда там! Нокаут.

Кричу мамзель в ухо: «Что вы с Холденом здесь забыли?» Она в ответ – мол, презираю всех холденов в сумме и по отдельности, презираю их грязных псов! Мол, как язык у кого-то поворачивается объединять её, физика, с этими ничтожествами, бредящими бессмертием? Ага, радуюсь, так мы всё-таки не за ребёнком идём? Лично я, заявляет она, намерена изучить темпостатическое поле. Возможно, удастся найти сам стабилизатор. Стабилизатор – это Грааль, подсказываю я ей, не так ли? И она, силясь сохранить достоинство, заявляет, что не разговаривает на птичьем языке всяких недоумков, называющих себя сталкерами, и тогда я, получив, что хотел, отпускаю её, и она торопливо уползает с гиблого места…

Значит, Грааль. Так я и думал, идём за Граалем. Смешно было думать иначе. Золотой Шар, исполняющий желания, Рвотный Камень, превращающий металлолом в золото, Палочка Власти, Зуб Мудрости – какой только словесный мусор не натаскали мои собратья из Зоны вместе с хабаром! Мусор, который сносит людям мозги. И если в деловом разговоре возникает Приют, то, разумеется, Грааль где-то рядом.

Детские сказки.

Миледи выразилась по-учёному: темпоральный стабилизатор, испускающий некое поле. А суть не меняется – коллективный бред.