Рысь Маннхарт Урс
– Пульвер прав, – сказал Таннер. – Тут ваше пари становится действительно интересным. Если Рустерхольц обзавелся прибором, с помощью которого можно выслеживать рысей, то отстрелить остальных не составит труда.
Самуэль Таннер изобразил на лице не свойственную ему заинтересованность, выступив в роли дилетанта, жаждущего знать профессиональное мнение.
– Если это так, то у нас появился аппарат, позволяющий начать облаву на диких кошек.
Стало тихо. Все снова перевели взгляд на Рустерхольца, загнанного в угол посыпавшимися вопросами. Собравшиеся смотрели на него, как на человека, которого и раньше часто видели, но теперь узнали с новой стороны.
– Прибор, да… – неуверенно заговорил Рустерхольц, слегка склонив голову набок и словно подбирая ответ, который был бы понятен дилетантам. – Прибор… антенна настроена лишь на определенную частоту. Других рысей с ее помощью не отыщешь.
– А как ты узнал частоту? – спросил Таннер.
– Это стоило мне немалых усилий, – неожиданно для самого себя произнес Рустерхольц.
– Немалых усилий! – презрительно хмыкнул Хуггенбергер. – Ты хоть на пиво-то ими заработал?
– Он всем нам на пиво заработал, – констатировал Бюхи.
Все собравшиеся рассмеялись и чокнулись.
– Ты прав, Бюхи, – вклиниваясь в общий смех, признал Хуггенбергер, – так что допивай уже ради всего святого свою «Ривеллу». Сейчас пропустим по пиву и пойдем ко мне, чтобы Рустерхольц предъявил нам добычу.
Альбрехт Феннлер подавился пивом.
– Предъявил добычу? – переспросил Рустерхольц.
– Ты же не изрешетил ее своими пулями, – предположил Хуггенбергер.
– Нет-нет, – поспешил ответить Рустерхольц, изобразив на лице отчаяние. – Вообще-то выглядит она… то есть… это…
– Для небольшой групповой фотки сгодится, – уверенно заявил Самуэль Таннер.
Хотя никто не расслышал телефонного звонка, Альбрехт Феннлер поднес к уху мобильный и, кивнув головой, сказал:
– Хорошо, сейчас буду.
– Я ненадолго в Луимос, – пояснил он. – Какой-то заезжий осел оставил дверь в свинарник открытой, и свиньи отправились погулять.
Рыжие усы Феннлера не выдавали никакого волнения.
– А как же пиво? – спросил Пульвер.
– Пусть его допьет Бюхи, – бросил Феннлер. – Вернусь через пять минут. Подождите уж. Мне тоже не терпится на рысь посмотреть.
Прощальный взгляд Феннлера задержался на лице Рустерхольца чуть дольше, чем на остальных.
– А может, я допью пиво Феннлера? – спросил Рустерхольц.
Он никак не мог прийти в себя и по-прежнему не понимал, в какую историю его втягивают. Ясно было одно: навеселе ее будет легче вынести.
– Ни за что, – опять загрохотал Хуггенбергер. – Тебе мы поставим шнапс – двойной шнапс проклятому рыселову.В очередной раз взглянув в зеркало заднего вида, словно в нем отражалось происходившее за столом в «Тунгельхорне», Альбрехт Феннлер выжал из своей «субару комби» такие обороты, на которых она уже давно не ездила, и отправился в Нижний Луимос. Ему было и страшно, и весело. Когда его правая рука освобождалась от переключения передач, он все время поглаживал ею усы, будто пытаясь усмирить разыгравшиеся чувства.
Раньше Феннлеру было все равно, кто выиграет пари – тщедушный зеландец или неотесанный Хуггер, однако, увидев, как взбудораженный Хуггенбергер ввалился в «Тунгельхорн», он понял, что будет интересней, если победа окажется на стороне Рустерхольца. А когда заявился ошарашенный Рустерхольц, с дрожью в коленках, с мешками под глазами, он не только убедился в правоте собственного выбора, но и моментально увидел шанс обеспечить себе полную безнаказанность.
Рационального в осенившей его идее было не много, но она его увлекла. Ему нравилось, что он с легкостью пристрелил ту самую рысь, за которой так отчаянно гонялись эти двое, нравилось держать в руках финал истории, которую в «Тунгельхорне» станут пересказывать до скончания века.
Альбрехт Феннлер срезал путь на повороте у пожарного пруда и на открывшейся прямой перешел на четвертую передачу. До Луимоса было уже рукой подать. Чем больше Феннлер обдумывал свой замысел, тем больше приходил от него в восторг. Хуггенбергеру уже давно пора было приумолкнуть, а Рустерхольц поможет ему избавиться от тени, легшей той ночью на его успех. Досадное столкновение по дороге домой – он с мертвой рысью на плече и девушка с гадкой псиной без поводка, – эта встреча, хотя Феннлер не знал, чем она может обернуться, по-прежнему не давала ему покоя. Девушка наверняка слышала выстрел. Едва ли она узнала его лицо, хотя с такими усами следовало поостеречься. И сколь бы мимолетной ни была встреча, той ночью его видели.
Если Фриц Рустерхольц будет продолжать молчать – в чем у Феннлер практически не сомневался, слишком уж растерянно выглядел Рустерхольц и слишком уж много рук пожал – и если он, Феннлер, заставит остальных поверить, что именно Рустерхольц пристрелил рысь, то с него взятки гладки. Если все пройдет как по маслу, однажды он отправится на Хундсрюгг, достанет из холодильника Рустерхольца пивко и заставит его раскошелиться на три тысячи франков, принадлежащих ему по праву. Не ввязываясь в пари, тихо пристрелить рысь, заработать три тысячи и остаться вне подозрений – от такой мысли усы Феннлера расплылись в стороны широким рыжим веером.
Бросив машину у своего двора в Нижнем Луимосе и не заглушая мотора, Феннлер, немного повозившись, взрезал перочинным ножиком оболочку рулона и достал рысь. Вся шерсть была усыпана частичками сена, трупный запах перебивался ароматом травы. Члены животного окаменели и лить с трудом поместились в мешок из-под картошки. Феннлер взволнованно удостоверился, что его никто не видел, бросил мешок на соседнее сиденье и поехал дальше.
Перейдя на вторую передачу, он понял, что не сможет просто привезти рысь на двор Хуггенбергера. В Хаммершванде его, так или иначе, увидят. Обычно он столь опрометчиво не поступал, но теперь времени для раздумий не оставалось. Феннлер инстинктивно направился к «Тунгельхорну». Вспомнил, что он ничем не рискует. Как-нибудь удастся выставить Рустерхольца на всеобщее посмешище в качестве победителя пари.
Проносясь по той же прямой в обратном направлении, Феннлер взглянул на часы. Без четверти. Бюхи вот-вот выйдет из «Тунгельхорна» заводить автобус, у которого наверняка уже толпятся пассажиры. Феннлер пришел в смятение.
Миновав пожарный пруд и вписавшись в поворот, Феннлер устремил взгляд на показавшийся край парковки. Машины остальных были по-прежнему там. Пассажиров он не видел. Автобус Бюхи, готовый к последнему рейсу в Гштад, еще оставался на месте.
В его тени стояла скрытая от взглядов из окрестных домов машина Хуггенбергера. Феннлер запретил себе волноваться. Ради прикрытия и трех тысяч франков стоило рискнуть. Резко остановившись, он убедился, что за ним никто не наблюдает, влез в машину Хуггенбергера, а немногим позже зашел в «Тунгельхорн».
Вдрызг пьяный Рустерхольц и порядком набравшийся Бюхи живо приветствовали его поднятием рюмок со шнапсом. Рустерхольц затребовал еще шнапса на всех и, еле ворочая языком, поинтересовался у Феннлера, где его так долго носило. Пульвер, в свою очередь, спросил, не подстрелил ли и Феннлер случайно рысь. Альбрехт Феннлер чрезвычайно обрадовался при виде опьяневшей компании, обрадовался тому, что его план удался, и даже не стал задумываться о дальнейшем развитии событий, а решил как можно быстрее вытащить всех на улицу и, если понадобится, снова говорить вместо Рустерхольца. Как и все остальные, Феннлер был настолько поражен, впервые в жизни увидев пьяного Бюхи, что не стал напоминать ему о расписании.
Нескольким утомленным туристам, нетерпеливо мявшим в руках билеты в ожидании автобуса, придется добираться до Гштада автостопом.
Феннлеру понадобилось сказать Хуггенбергеру лишь несколько слов, чтобы тот во всю глотку позвал собравшихся за собой, объявив, что пора взглянуть на рысь.
Альбрехт Феннлер изображал крайнее любопытство. Хотя ему и впрямь не терпелось увидеть реакцию остальных. Тогда развеются все сомнения в победе Рустерхольца – даже у Таннера.
Альфред Хуггенбергер предложил Фрицу Рустерхольцу оплатить значившуюся в счете кругленькую сумму.
– И не поскупись на чаевые, – добавил Пульвер.
– Я пока не расплачиваюсь, я еще выпью, – отбивался Рустерхольц, все же не настолько пьяный, чтобы не предчувствовать надвигающейся беды.
Феннлер едва не проникся к зеландцу жалостью. Уж он позаботится о том, чтобы оплаченный счет окупился Рустерхольцу сторицей.
Макс Пульвер потянул Рустерхольца, стараясь поднять его со стула, чтобы тот расплатился и показал им рысь. Рустерхольц из последних сил сопротивлялся. Хуггенбергер с подозрением взглянул на него.
– Оставь его, – сказал Феннлер. – Рысь мы и без него найдем.
– Да, – поддержал Таннер. – Пусть сидит, мы все равно принесем рысь в «Тунгельхорн». Мне надо задокументировать произошедшее. Для деревенской хроники.
Последнее высказывание сбило Феннлера с толку. Внимание привлекать не стоило. Тем более по всей стране. Ему не хотелось никаких фотографий, которые пьяные Хуггенбергер или Таннер за большие деньги продадут «Блику». Этого следовало избежать любым путем. Ему придется взять рысь в свои руки. Точно так же, как он взял в руки всю эту историю.
Как только они вышли на парковку, покачивавшийся до тех пор Беат Бюхи замер в неизъяснимом изумлении. Обнаружив автобус, он вспомнил о своих обязанностях.
– Автобус, – замычал он, – мой автобус.
– Проехали, Бюхи, – утешающее произнес Таннер, обративший внимание на шок шофера.
Он взял изумленного и как будто протрезвевшего Бюхи под руку.
– Автобус твой сегодня уже никуда не поедет. А ты поедешь со мной.
Через несколько шагов Самуэль Таннер расхохотался, сделал глубокий вдох и снова прыснул со смеху, отчего и без того нарушенный косой пробор пришел в совершенно растрепанное состояние. Когда подошли остальные, Таннер указал на машину Хуггенбергера.
Там на водительском кресле, глядя вперед и держа лапы на руле, словно собираясь вот-вот тронуться, сидела пристегнутая ремнем безопасности рысь.
– Что за малый, наш Рустер! – воскликнул Самуэль Таннер. – А потом еще прикидывается тихоней, так что слова из него не вытянешь! Вот скромняга!
– Восхитительно! – похвалил Макс Пульвер, вместе с другими рассматривающий рысь через лобовое стекло.
Впечатлен был даже Альфред Хуггенбергер, не собиравшийся однако одобрительно отзываться о Рустерхольце.
– Это должно попасть в деревенскую хронику! – решил Самуэль Таннер. – Где мой фотоаппарат?
Макс Пульвер поспешил обратно в «Тунгельхорн», чтобы привести Рустерхольца.
– В деревенскую хронику? – переспросил Альбрехт Феннлер, разглядывая растрепанный пробор. – Надеюсь, ты шутить. Рысь надо немедленно спрятать.
– Конечно, в хронику! – все еще ликовал Таннер.
Преградив путь двинувшемуся к машине Феннлеру, он открыл дверцу, непринужденно схватил рысь и заявил, что это надо как следует обмыть и задокументировать. Стоявшему перед ним Феннлеру Таннер сказал, что он здесь общинный секретарь, наделенный официальными полномочиями, поэтому немедленно отправляется в «Тунгельхорн», чтобы сфотографировать зверя с его укротителем.
Перед глазами Феннлера уже всплывала передовица «Блика»: «Лауэнен: Мертвая рысь в пивной!» Он встал на пути Саму эля Таннера, собираясь вырвать животное у того из рук.
– Вы все слишком пьяны, чтобы трезво мыслить, – воскликнул Феннлер и оглянулся в поисках помощи. – Рысь нельзя нести в «Тунгельхорн», ее надо спрятать в багажнике. Нам нельзя попадать в газеты.
Развернувшись по-баскетбольному, Самуэль Таннер не дал Феннлеру отнять рысь.
– Точно, Феннлер, – подтвердил Альфред Хуггенбергер. – Получится просто клевый заголовок: «Мертвая рысь за рулем!» Давай сюда эту тварь, Таннер, и пошли в «Тунгельхорн».
– Пусть кто-нибудь принесет мой фотоаппарат из конторы, – попросил Таннер, – чтобы остались снимки. Деревенская хроника станет бестселлером!
Альбрехт Феннлер набрал в легкие побольше воздуха.
– Если ты снимешь рысь в пивной, тебе придется посвятить целую главу хроники тем, кто предстанет перед судом, сдаст разрешение на охоту, заплатит огромный штраф и обратит внимание всех кантональных ведомств на Лауэнен, так что у нас никто больше даже не подумает взять рысь на мушку А заодно и главу о новых рысях, которых здесь разведут после этого, и главу о закрытии охоты, потому что рыси не оставят нам ни одной косули, ни одной серны.
Пока Феннлер говорил, его усы тряслись мелкой дрожью. Он по-прежнему в полный рост возвышался перед Самуэлем Таннером, намереваясь отнять рысь.
– Кантональные ведомства? – недоуменно повторил Таннер, словно впервые слышал о них. Он призадумался.
– Чего вы мнетесь! – воскликнул Хуггенбергер. – Какое тебе дело до рыси, Феннлер? Она принадлежит мне и Рустерхольцу. Мы можем делать с ней, что угодно. Можем выставить ее здесь на общее обозрение или зажарить, чтобы накормить всю деревню. Пульвер может ее крестить, можем привязать ее к машине, засунуть ей в задницу лауэненский флаг и отправиться в Берн. Думаешь, мы вечно будем плясать под твою дудку? Сам подстрели рысь, если так завидуешь.
Альбрехт Феннлер перестал слушать, надеясь лишь на здравый смысл общинного секретаря.
– Хуггенбергер прав, – заключил тот. – Рысь не доставит нам никаких проблем. Я всего лишь щелкну ее несколько раз, а потом можно будет убрать ее под стол и забыть о ней навсегда. Хуггенбергер не станет посылать в Берн отрубленных лап, в газеты это не просочится.– Пошлю я лапы или не пошлю, это мы еще посмотрим, – пророкотал Хуггенбергер, с вызовом глянув в окаменевшее лицо Феннлера.
После этой провокации возникла пауза, во время которой Макс Пульвер вывел из «Тунгельхорна» шатающегося Фрица Рустерхольца с очередной сигаретой и прежним шнапсом.
Рустерхольц обалдело глядел на рысь в таннеровских руках. Сбитый с толку планами Таннера и злой от бахвальства Хуггенбергера Феннлер не смог вполне насладиться появившимся на лице Рустерхольца изумлением. Слишком уж велика была вероятность того, что ситуация, которой он – во всяком случае, по его мнению – руководил, совершенно выйдет из-под контроля.
– Недурственную ты рысь грохнул, Рустер! – похвалил Таннер, разглядывая мертвую рысь в собственных руках. – Она действительно стоит трех тысяч франков! Иди сюда и неси ее в «Тунгельхорн».
Рустерхольц встал как громом пораженный, сигарета выпала у него изо рта, в глазах рябило. Макс Пульвер взял у него из рук рюмку, а Саму эль Таннер передал рысь.
Лишь надежда на алиби удержала Феннлера от того, чтобы выхватить ее.
– Что делать с лапами, решать тебе, Хуггер, – заявил Таннер. – Но прежде чем кто-нибудь подойдет к ним с пилой, мне надо сделать снимок.
– Никаких снимков, – возразил Феннлер. – Если будете снимать, можете сразу отправлять фотографии в «Блик» или в министерство и записываться к следователю.
Хуггенбергер скрестил руки на груди и, широко расставив ноги, встал перед Феннлером.
– Похоже у тебя созрел неплохой план, Феннлер? Только не знаю, чего это ты ведешь себя так, будто сам подстрелил эту зверюгу. Тебе-то что следователя бояться? Предоставь это нам.
– Я просто пытаюсь избавить вас от неприятностей. Мне важно, что будет с рысями. Если мы хотим отстрелить всех, то нельзя поднимать шумиху после первой удачи, – пояснил Феннлер.
– Да не выпендривайся, Феннлер, – вмешался Самуэль Таннер. – Рустер всех нас сильно удивил, и впрямь пристрелив рысь. Мы это отмечаем, так почему бы нам не пойти в «Тунгельхорн»? Или, может, нам сперва надо получить разрешение общинного совета?
Альфред Хуггенбергер отвернулся от Феннлера, хлопнул Таннера по плечу и впервые присмотрелся к рыси в руках Рустерхольца. Макс Пульвер промычал что-то одобрительное, а пьяный Беат Бюхи спросил одиноко стоящего Феннлера, не может ли он повести его автобус до Гштада, раз уж он не собирается обратно в «Тунгельхорн».
– А куда ты дел ошейник, Рустер? – спросил Хуггенбергер, присмотревшись к рыси.
– Ошейник? – переспросил Рустерхольц.
– На ней ведь был ошейник с передатчиком. Иначе бы ты ее не нашел.
– Ошейник… – повторил Рустерхольц, не спуская с Хуггенбергера удивленных глаз.
– Ошейник он нам завтра принесет, – поспешно перебил обоих Альбрехт Феннлер, не скрывая своего разочарования. – Завтра, когда вы нащелкаетесь и протрезвеете.
Феннлер уже не знал, как, не прибегая к вызывающему подозрения насилию, отвадить остальных от «Тунгельхорна». Он чувствовал, что сам вырыл себе яму. Придумал нечто гениальное, и все складывалось удачно, пока он не столкнулся с непредвиденными обстоятельствами. И все из-за одного упрямого болвана. Ему стоило бы тщательнее все продумать, признать, что нельзя рассчитывать на здравомыслие этих людей. Его ставка не сыграла, он выдал все козыри, теперь он может лишь наблюдать, чем закончится игра. Феннлер смирился с мыслью, что победителя пари определит кантональная полиция. Не желая показываться в «Тунгельхорне» вместе с мертвой рысью, он распрощался с остальными на улице.
Ему оставалось лить провернуть одно небольшое дельце. Забрать ошейник и отвезти его Рустерхольцу, чтобы снять с себя подозрения, в случае если начнется судебное разбирательство. Чем больше будут подозревать Рустерхольца, тем меньше внимания обратят на него. Это уж точно. Глупо только, что теперь придется вытаскивать ошейник из багажника старого «опеля».
По дороге на Хундсрюгг, бережно неся на руках рысь, словно маленького ребенка, Фриц Рустерхольц беспорядочно скакал по мыслям и воспоминаниям, думал обо всем и ни о чем, видел мрачное лицо Хуггенбергера и направленное на него ружье, чувствовал крепкое рукопожатие, слышал заумную болтовню Рихнера о радиочастотах, любовался залитой солнцем рукой Дельфинчика, наслаждался сыпавшимися со всех сторон хлопками по плечам, звоном рюмок в его честь, голосами, панибратски называвшими его Рустером, – и во всей полноте этих чувств никак не мог разобраться: воображал ли он вместе со всеми остальными, что пристрелил рысь, или действительно пристрелил. Испытанное несколькими часами ранее предчувствие неминуемой беды уже не тревожило его. Он только что пережил лучший вечер в своей жизни.
Сжав фонарик зубами и запустив руки в дурацкие тряпки, наверняка понадобившиеся сыну для занятий театром, Альбрехт Феннлер стоял, склонившись над багажником. Насторожился он, лишь когда залаяла собака. Ее лай показался ему знакомым. Феннлер вынул фонарик изо рта и, по-прежнему светя им в багажник, выглянул в темноту, где не было видно ничего, кроме покрывавшего парковку гравия, елей и тускло освещенного луной неба. Собака снова залаяла. Феннлер еще раздумывал, не погасить ли фонарик, когда сам угодил в пучок бьющего издали света. Услышал лапы бегущей собаки, окрик девушки и спустя мгновение различил в нескольких метрах от себя собаку – ту самую, которая, судя по всему, не забыла сильного пинка.
Послышался окрик молодого человека, его сына. Скачущий вдали луч приближался. Свой фонарик Феннлер направил на собаку, тем самым удерживая ее от нападения. Свет чужого фонаря ударил Феннлеру в глаза.
– Отец, ты? – удивился Марк.
Соня, отставшая от Марка на несколько метров и тоже запыхавшаяся, приказала неугомонной собаке, наконец, замолчать.
– Что… что ты делаешь? – спросил Марк.
Он не видел своего отца, с тех пор как тот выгнал его из дома. В ярком свете фонарика нос отца представлялся ему более острым, а черты лица более жесткими, чем обычно.
– Свет убери, – прикрикнул на него Феннлер.
Марк опустил фонарик, увидел перерытый багажник и снова осветил лицо отца.
– Что тебе нужно в моем багажнике?
Альбрехт Феннлер направил свет своего фонарика сыну в лицо.
– Что ты хочешь услышать?
Установилось непродолжительное молчание. Соне удалось взять собаку на поводок и заставить умолкнуть.
– Что это за вопрос? – недоуменно спросил Марк.
– Вот… – скользнув лучом по сыну, Альбрехт Феннлер осветил край леса, как будто там следовало искать ответ.
– Объясни мне, что ты здесь делаешь! – более настойчиво поинтересовался Марк. – Зачем тебе среди ночи понадобилось рыться в моем багажнике? У тебя одежды не хватает?
– Постой-ка, – Соня отдала Марку поводок и исчезла во тьме.
– Ты чего это? – прокричал ей вслед Марк.
– Сейчас буду! – ответила она.
Собака снова залаяла, и под несмолкаемый шелест Тунгельшуса послышались Сонины быстрые шаги. На этом незапланированном ночном свидании с Сониной собакой и своим отцом Марк чувствовал себя крайне глупо и неловко. Что он мог сказать отцу? Что он, может быть, начнет работать у Вакернагеля? Спросить о том, как отец поживает? Не жалеет ли отец, что выгнал его из дома? Смирился ли он с тем, что его сын признан непригодным для службы? Охватила ли отца мания порядка, что он вдруг полез в его «опель»?
Альбрехт Феннлер почуял недоброе. Пока он стоял перед своим сыном, собиравшимся стать актером, все его вмешательства в пари, попытки представить Рустерхольца победителем, разжиться тремя тысячами франков и отвести подозрение от себя, наслать на сына полицию кантона – все это показалось ему жалким актерством низкого пошиба.
– Я живу с Соней, – нарушил молчание Марк. – Это моя девушка. Может, мама тебе рассказывала. Подтверждения о приеме в театральное училище у меня пока нет. Не знаю, что из этого выйдет.
Альбрехт Феннлер молчал.
Прибежала запыхавшаяся Соня.
– Того, что ты ищешь, в багажнике больше нет, – сказала она, снова оказавшись рядом с Марком и еле переводя дыхание.
Альбрехт Феннлер осветил ее лицо и увидел в вытянутой руке рысий ошейник.
– Что ты дашь за этот ошейник? – спросила Соня, шагнув ближе к Альбрехту. – Или, может, мне сначала сказать, что той ночью я слышала, как на Хольцерсфлуэ раздался выстрел?
Теперь и Марк перевел свет фонарика на ее лицо, с удивлением и опаской взглянув на подругу. Грубые нотки в ее голосе показались ему неуместными. Лучше бы им прекратить этот нелепый допрос. Выпить с отцом пива, поговорить по душам. Отец, конечно, отъявленный консерватор, мало знает и много упрямится, часто не хочет ничего слушать, но почему бы не попробовать.
– Это ты к чему? Что это такое? – спросил Альбрехт Феннлер.
– Мы пытаемся избавить тебя от проблем, которые вот-вот на тебя нагрянут, – сказала Соня.
Марк перевел луч света на отца.
– Чего ты хочешь от меня? – спросил Альбрехт Феннлер.
Признания, внимания, денег, думал Марк. Не знал, что сказать. Происходящее было абсурднее Беккета. Однако просто так отец среди ночи рыться в его багажнике не станет – что-нибудь это да значило. Ему только не нравилось, что у режиссерского пульта стояла Соня. Это был его отец, не ее.
– Слышал о проекте Райнера Вакернагеля? – начала Соня.
Марк не понимал, к чему она клонит.
– Кое-что слышал, – ответил Альбрехт.
Марку было трудно понять отца. Ему и в голову не приходило, в какую передрягу тот мог ввязаться.
– Короче, – нагло сказала Соня, – было бы здорово, если б Марк начал работать у Вакернагеля.
Марк не верил своим ушам.
– Я тоже так думаю: Марку давно пора начать работать, – ответил Альбрехт.
– Марк сможет устроиться к Вакернагелю, если тот реализует проект с природным парком.
Воцарилось молчание. Марк по-прежнему не отводил фонарика от Сониного лица. С его губ чуть не сорвалось: «Спокойно!»
– Поэтому… – Соня, похоже, готовилась сделать какое-то серьезное заявление, о смысле которого Марк не догадывался. – Поэтому мы предлагаем тебе вот что: или ты продаешь Вакернагелю землю под природный парк в Верхнем Луимосе, и по нормальной цене, или мы относим рысий ошейник в полицию и даем показания.
Марк онемел. Соня взяла у него фонарик, посветила Альбрехту в лицо.36
Было утро вторника, конец одиннадцатого часа. Фриц Рустерхольц сидел у кухонного стола, свесив голову, прикрыв опухшие от света глаза, похмельный и молчаливый. Перед ним дымился черный кофе, рядом с ним, на деревянной лавке наподобие подушки лежала неподвижная рысь. Вещественное доказательство вчерашнего вечера, воспоминания о котором сохранились у Рустерхольца на удивление хорошо. Отчего, однако, не легче было найти хоть какое-то объяснение произошедшему. Он все-таки не убивал рыси и не понимал, почему все остальные были так уверены в его победе. Все это безумно льстило ему – впервые, с тех пор как он здесь поселился, Рустерхольц почувствовал себя в Лауэнене своим, своим в доску. Только вот вся эта история была фальшивкой. Обманом. Еще вечером он хотел рассказать ее брату Эрнсту. Но после нескольких фраз Эрнст отмахнулся и попросил Фрица продолжить, когда тот протрезвеет.
Для ясных выводов было еще слишком рано. Даже первая чашка кофе не принесет облегчения. Фриц уже догадывался: скоро он пожалеет о том, что проснулся и снова погрузился в эту абсурдную историю, в которой именно ему предназначалась главная роль.
Позади него распахнулась дверь, Фриц обернулся. Вопреки ожиданиям то был не брат, а вернувшаяся на кухню Тереза Берварт. В одиннадцать она как всегда сходила к почтовому ящику забрать почту.
– До чего ты докатился, Фриц, – произнесла она и полным упрека жестом положила на стол охотничье ружье и кольцо из черного пластика.
Ночи напролет он собирает в сыром подвале штуцеры для жижеразбрасывателей, сломал единственную сушилку для белья, украл у Теобальда дорогую подзорную трубу, перебудил весь дом своим поздним возвращением, а теперь еще шокировал ее, положив на кухонный стол мертвую рысь.
– Может, ты найдешь время в ближайшие дни и расскажешь мне, что вытворяешь ночью. Откуда у нас мертвые рыси на столе. Почему твое ружье стоит у входной двери, как детская игрушка. А не то мне придется обратиться к общинному секретарю.
Бросив на него тревожный укоризненный взгляд, она исчезла в гостиной.
Рустерхольц недоверчиво взглянул на дверь, за которой исчезла Тереза Берварт, и протер глаза. Медленно, но верно он переставал доверять своим чувствам. Покрутив в руках ошейник, Фриц рассмотрел охотничье ружье, которое впервые видел, взял чашку и сделал первый глоток.
– Вот они, мои доказательства, – пояснил сам себе Рустерхольц. – Вот эту рысь подстрелил я. Из этого вот ружья. А потом снял с рыси вот этот ошейник.
С возрастающим недоверием осматривал Рустерхольц окружавшие его предметы.
– С кем это ты разговариваешь? – поинтересовался зашедший в кухню Эрнст.
Фриц мельком взглянул на него.
– С помощью этих вещей я выиграл пари, из-за этих вещей мною восхищаются.
Эрнст Рустерхольц непонимающе воззрился на брата.
– Что это за ружье?
– Я пристрелил им рысь, тут все ясно, – отозвался Фриц Рустерхольц.
Брат тревожно посмотрел на него, подсел рядом и попросил рассказать, как все было.
Фриц подробно описал произошедшее в «Тунгельхорне» вчера вечером.
– Не знаю, Фриц, – заключил Эрнст, выслушав долгий рассказ. – Если бы передо мной не лежала рысь, я бы тебе ни за что не поверил.
Он и сам не знает, насколько все это заслуживает доверия.
– Я бы поверил, если бы передо мной лежали три тысячи франков, – сказал Эрнст.
Фриц Рустерхольц пожал плечами, проглотил остатки кофе, взял рысь и вышел во двор, поставил окоченевший, плохо пахнущий труп у колеса одного из жижеразбрасывателей, отошел метров на двадцать, вскинул ружье и прицелился. Эрнст Рустерхольц не стал его останавливать, ему больше не хотелось вмешиваться в эту запутанную историю.
Фриц был преисполнен странного чувства. Все казалось ему возможным. Словно мир подчинится его воле, стоит ему только щелкнуть пальцами. Только вот кто, черт побери, подкинул ему под дверь эти вещи? Может, Хуггенбергер решил отдать ему победу в пари, чтобы потом шантажировать? Или Феннлер, поздравивший его с победой, едва он переступил порог «Тунгельхорна»? Феннлер, скрывавшийся за бруствером усов и говоривший непривычно громко?
Рустерхольц никак не мог связать концы с концами. Случившееся казалось ему совершенно невероятным, он ждал какой-нибудь подлости, которая вернула бы все на круги своя. Однако у него была мертвая рысь, ошейник, который он сегодня же предъявит в «Тунгельхорне» вместе с магнитолой, и было ружье, к вящему его удивлению прекрасно легшее на плечо, когда, закрыв один глаз, он взглянул на рысь через мушку и играючи положил на курок указательный палец.
– Уже готовишься к следующей рыси? – послышался сзади грубый голос.
Рустерхольц вздрогнул и чуть не выстрелил. Почувствовал себя пойманным с поличным.
Его окликнул Альфред Хуггенбергер, неожиданно показавшийся из-за угла дома. Рустерхольц не знал, что и сказать, не знал, кончится ли теперь фарс с выигрышем пари, сменится ли он правдой.
Хуггенбергер подошел ближе, отнюдь не проявляя какого-либо недовольства, и с интересом взглянул на ружье.
– Ага, значит, ты все-таки обзавелся настоящим охотничьим ружьем, Рустер.
А присмотревшись, добавил:
– Точно такая же модель, как у Феннлера. Удачно отоварился. Поздравляю!
Рустерхольцу пришлось показать гостю рысий ошейник, поставить на стол пиво. Не привлекая особого внимания, Альфред Хуггенбергер положил перед ним конверт и сказал, что там небольшая сумма в счет вчерашних издержек.
Когда Фриц Рустерхольц под шумные аплодисменты предъявил ошейник и магнитолу, Хуггенбергер сразу взгромоздил пластиковое кольцо с антенной на рога серны, отчего оно стало похоже на нимб. Хозяйка Мэри по достоинству оценила шутки мужчин над подстреленной рысью. Фриц Рустерхольц принимал поздравления, наслаждался комплиментами, рукопожатиями и объятиями – особенно хозяйкиным – и шнапсом. Общинный секретарь Таннер гордился своей деревней. По его мнению, все должны были знать, что Рустерхольц подстрелил рысь. Альбрехт Феннлер в пивной не показывался.
Отыскивая Раю впервые после маркировки детенышей, Юлиус Лен услышал странные сигналы. Глухо и настойчиво шли они из совершенно невозможного места – из центра Лауэнена. Если принимать всерьез пересечения начерченных карандашом линий, то сигнал поступал прямо из «Тунгельхорна».
Предчувствуя беду, озадаченный Лен припарковался у почты и, оставив в машине приемник и ручную антенну, направился к пивной. Вошел и поискал глазами свободное место. Однако, прежде чем подойти к одному из пустующих столиков, Лен узнал худое лицо человека, сопровождавшего его, когда он как-то раз поздним вечером пеленговал Раю на Хольцерсфлуэ, – орнитолога. Едва он отогнал от себя нахлынувшее дурное предчувствие, как увидел другое лицо, тоже показавшееся ему знакомым даже без красно-сине-белой шапочки, – великана со сросшимися бровями. Худой взглянул на него пугливо, великан – вызывающе.
Встревожившись от присутствия этих знакомых лиц, Лен побыстрее протиснулся мимо их стола в заднюю часть помещения. Сел боком к собравшейся компании, чтобы не терять их из виду. Беспомощно, словно никчемные отростки, положил руки на стол.
Никто, даже тихо, но отчетливо ругнувшийся Самуэль Таннер, смекнувший, что Хуггенбергер зайдет слишком далеко, не смог помешать тому встать, снять с рогов серны ошейник и направиться вместе с ним к молодому рыселюбу.
– Смотри, что у меня есть, – сказал Хуггенбергер. – Ожерелье твоей подруги. Красивый оптейничек. Ты его искал, да? Поэтому сюда и пришел. Не можешь найти свою рысь. А ее только что подстрелили – точно так, как я тебе обещал.
Держа ошейник в широкой волосатой руке, Альфред Хуггенбергер помахал им перед лицом Лена.
Мерзость, подумал Лен. Сидел, не шевелясь, и не мог выговорить ни слова, наконец встал, быстро прошел мимо широко оскалившегося Альфреда Хуггенбергера, мимо онемевшей компании и выскочил из «Тунгельхорна».
Хуггенбергер громко расхохотался. Кроме Макса Пульвера, выдавившего коротенький смешок, никто больше не смеялся.
– А нельзя было обойтись без этого? – раздраженно спросил Самуэль Таннер. – Обязательно было втягивать нас в эту историю?
– Не мог отказать себе в удовольствии, – радостно пробурчал Хуггенбергер и, поигрывая ошейником, вернулся к столу – Теперь он еще долго не заявится в Лауэнен.
– Зато полиция медлить не станет, – парировал Самуэль Таннер.
– Наконец-то, – гоготнул Альфред Хуггенбергер, – как же я давно ее поджидаю. Вот будет развлекуха! С нас-то какой спрос? Мы нашли этот ошейник на горной дорожке.
– Ошейник – полбеды, а Рустеру надо избавиться от рыси. Причем быстро и бесследно.
– Да ладно… Рысь мы тоже где-нибудь на обочине подобрали. Я уже предвкушаю потеху! Как думаешь, скоро легавые подвалят?
– Думаю, что они нескоро отвалят. Они обследуют рысь, найдут рустеровскую пулю и перетрясут все наши дома.
– Что ты заладил, как этот старик Феннлер, – обиделся Хуггенбергер. – Что такого произошло?
В штаны наложишь из-за пары людей в форме? Они еще ничего не нашли. Рустеровское ружье бросим в Тунгельшус – и баста, орудия преступления нет. А с мелкими косвенными уликами никого обвинить не смогут. Может, они нас даже сфотографируют. Если хочешь, Рустер, я сам могу взять рысь на руки.
Не желая верить в случившееся, Лен поспешил туда, где Рая выкармливала детенышей. Он был вне себя и не знал, что ждет его там, на скалах. Возможно, ему просто хотелось снять с себя часть вины. Или он и вправду надеялся отыскать Раю? От этого горластого балагура можно было ожидать чего угодно. Однако Лен не мог представить себе, что Рая потеряла ошейник. Конечно, даже рысь покрупнее, в принципе, могла исхитриться и избавиться от ошейника. Но поверить в это было почти невозможно.
Чем ближе он подходил к месту маркировки, тем сильнее охватывало его отчаяние. Мысли путались: то он уже не надеялся найти Раю в живых, то не хотел поднимать на станции преждевременную тревогу. Если Рая действительно избавилась от ошейника, то она могла быть и на противоположном склоне. Но тогда как ошейник попал в руки одержимых пальбой противников рысей? Так или иначе, ему придется позвонить Геллерту.
Лен не знал, какое значение стоит придавать прежним встречам с двумя дуболомами из этой шайки – одного из них, орнитолога, он даже брал с собой на пеленгацию.
Гораздо быстрее и легче, чем в прошлый раз, как ему казалось, Лен добрался до места маркировки. Сначала он увидел разодранного беляка. Подошел ближе. Туча жирных мух взлетела с останков сурка и принялась кружиться над Леном. Последняя добыча, принесенная Раей своим детенышам.
Лен опустился на колени. Увидел мертвых рысят. И тут же отвел глаза. Посмотрел в долину. Поискал центр деревни, «Тунгельхорн» – их не было видно. Он чувствовал свою вину за смерть Раи. Неужели тот орнитолог так ловко провел его? Или не зря злился Штальдер, возмущаясь столпотворением на маркировке? Они действительно привлекли внимание деревенских жителей? Или, может, виноват тот киношник, как его там, Селяви, показавший женщине на парковке отснятые кадры? Может, он и не описал в подробностях лежбища, но сами кадры выдали тайну?
Ответа Лен не находил. Вариантов было множество. Но в «Тунгельхорне» его узнали. Это он в последние недели и месяцы ездил в Лауэнен разыскивать Раю. Именно ему проткнули колесо и погнули антенну. В его машину залезли. К Лену. Не к Скафиди, не к Геллерту, не к Штальдеру. И Рая. Теперь ему наконец стало ясно – Рая была его подопечной. Его рысью.Про природу и людей Послесловие переводчика
Жанр этого романа можно было бы определить как ироничный триллер, если бы в нем не затрагивались серьезные социальные и общечеловеческие темы. Молодой швейцарский писатель Урс Маннхарт (р. 1975) поступил примерно так же, как некогда поступал Набоков: взял легкий жанр и придал ему глубину Неслучайно «Рысь» уже четырежды переиздавалась у себя на родине и даже включена в школьную программу нескольких кантонов.
В романе, действие которого развивается на фоне действительно проводившегося проекта по поддержке альпийских рысей, мы становимся свидетелями вечного противостояния умных, глубоко чувствующих людей и агрессивного, жадного до наживы невежества.
«Рысь» в отличие от многих книг и фильмов «про уродов и людей» интересна еще и тем, что здесь посреди этого противостояния поневоле оказывается третья действующая сила – дикая природа, находящаяся под пристальным наблюдением зоологов и наталкивающаяся на тупое отторжение «дуболомов». Ее художественным символом в романе становится журнальный снимок с распятием обнаженной темнокожей женщины – скрытая отсылка к хранящейся в Базеле картине Ганса Гольбейна «Мертвый Христос в гробу», некогда вдохновившей Достоевского на написание «Идиота». Темная кожа распятой девушки, с одной стороны, свидетельствует о неравноправном положении, в каком по отношению к вооруженным охотникам находятся рыси. С другой – оттеняет внутреннюю красоту, поразившую Марка Феннлера, как красота рысей поражает Юлиуса Лена.
Тут важно сказать, что немецкоязычное название романа luchs – омоним латинского lux («свет»), и эта игра слов чрезвычайно значима для понимания сюжета. Вспомним хотя бы сцену разоблачения Альбрехта Феннлера в предпоследней главе. В более широком понимании свет, разумеется, ассоциируется с жизнью, снова появляющейся в Альпах и снова истребляемой.
Другая тема, остро поставленная в романе – конфликт поколений, выраженный и в позиции зоолога Штальдера, предпочитающего рассказывать о рысях школьникам, а не раздавать информационные буклеты безнадежно закоснелым взрослым, и конечно, в размолвке старшего и младшего Феннлеров. Изгнание Марка из дома – еще один пример отчаянного дуболомства, вполне сравнимого с нежеланием мириться с разведением рысей в Альпах. Невольно напрашиваются параллели с нашей жизнью, где часть старшего поколения до сих пор бредит тоталитарным прошлым, норовя утащить в это прошлое молодежь.
Близка нам и тема переустройства хозяйства, несколько раз поднимаемая в романе. Итоговая победа предприимчивого Райнера Вакернагеля над намеренно ретроградствующим Альбрехтом Феннлером, доставшаяся ценой жизни Раи – пример горького, но обусловленного естественным ходом времени торжества нового над старым.