Рысь Маннхарт Урс

Для Лена оставалось загадкой, чем Штальдер и Геллерт занимались целыми днями, когда не сидели на докладах и не пеленговали. Он только знал, что Геллерт изучает динамику роста популяции и ее связь со средой обитания. А еще недавно Геллерт начал почитывать книжки Штальдера по анестезии и тренироваться усыплять рысей шприцем и духовой трубкой. Мишенью служила диванная подушка.

Терпение Геллерта казалось Лену неистощимым. Он ему очень импонировал. Лен переживал за Геллерта, поскольку у того явно не было никакой личной жизни. Лен и Скафиди недавно пришли к выводу, что надо оснастить передатчиками несколько хорошеньких женщин, чтобы Геллерт вспомнил, что, кроме рысей, есть еще и другие привлекательные особи.

А вот со Штальдером у Лена по-прежнему оставались натянутые отношения. Хотя он успел удостоверился, что со Штальдером все в порядке. Похоже, у того даже была жена, только от нее не было ни слуху ни духу. Лен не удивился бы, если б Штальдер оказался с ней так же холоден, как со всеми на станции. Никто никогда не знал, в каком он сейчас настроении, о чем думает. Лен всегда предполагал, что о чем-то научном. От Геллерта Лен знал, что два года назад Штальдер защитил диплом и теперь нарабатывает материалы, чтобы зарекомендовать себя в научной среде. Специализировался он на предации – отношениях между хищником и жертвой.

Поскольку днем рыси держались от своих жертв подальше, Штальдер частенько дежурил в лесу по ночам, на расстоянии одного-двух часов езды от Вайсенбаха, и пеленговал. В два часа ночи он заявлялся домой и, проспав пять часов, снова отправлялся в путь, чтобы отыскать жертву, сфотографировать ее и заполнить бланк.

Эта хлопотливая работа казалась Лену малопродуктивной. Трудолюбие Штальдера Лен объяснял лишь существованием некой научной ниши, которую тот, судя по всему, надеялся занять на июньском конгрессе в Копенгагене.

Возвращаясь к таким энтузиастам без каких-либо новостей о Тито и ожидая услышать рассказ Скафиди о сегодняшней трех– или четырехточечной пеленгации, Лен чувствовал себя весьма паршиво. У Скафиди для прохождения альтернативной службы в проекте были совсем другие мотивы. Скафиди был не только доморощенным экспертом по лавинам и сыроваром-любителем, но и страстным горнолыжником, который без зазрения совести прокладывал маршруты так, чтобы после пеленгаций можно было спуститься с красивого склона. Для Скафиди эта служба представлялась курортным отдыхом.

Если в свободные от работы дни Скафиди не навещал базельских друзей и не отправлялся кататься на лыжах, то он занимался тем, чего остальные трое никак не могли взять в толк: посреди Бернского Оберланда, где на каждом шагу можно было раздобыть высококачественный альпийский сыр с любыми пряностями, Скафиди тщился изготовить свой собственный. Он то и дело привозил на станцию натуральный йогурт, зачерпывал ложку и с помощью шприца и блюдечка добывал оттуда бактерии, от которых ему, по его собственному выражению, требовалось «посредничество». Парное молоко он брал у Цуллигеров. Небольшой кусочек сычуга [11] , необходимый для ферментации, давал ему Оскар Боненблуст, водитель молоковоза. Поступив на работу в «Swiss Dairy Food», Боненблуст перестал делать собственный сыр на старой сыродельне. А просто отвозил молоко вайсенбахских крестьян в Больтиген. При этом он не гнушался отливать немного молока себе и по собственному рецепту готовить сыр для друзей и знакомых. После высоконаучной беседы с опытным сыроделом Скафиди всякий раз возвращался на станцию с жаждой действий и кусочком сычуга. По северо-итальянскому рецепту смешивал молоко, бактерии и сычуг в некую массу, из которой, к удивлению окружающих, получался-таки сыр. На воросы сожителей о том, например, получится ли в этот раз твердый или мягкий сыр, Скафиди отвечал заумными химическими терминами, которые, похоже, не имели ничего общего с традиционным сыроделием и оставляли еще больше вопросов. Свежие заготовки в самом начале процесса ферментации Скафиди ни за что не оставлял в комнате, а выносил на лестницу, поближе к морозилке, рядом с которой, по его мнению, и было единственное во всем доме место с более-менее постоянной температурой. Штальдер и Геллерт поначалу этому противились. Поскольку были рады уже тому, что Цуллигеры позволили им хранить в морозильной камере задранных косуль и серн, а также хорошо упакованный и подписанный рысий кал. Они не хотели досаждать хозяевам еще и запахом ферментирующегося сыра. Однако госпожа Цуллигер сказала, что этот запах нисколько ее не беспокоит. Поэтому довольный Скафиди оставлял свои заготовки на тенистом подоконнике у самой морозилки и терпеливо ждал, когда из них получится сыр.

Сыроделие Скафиди, ночные пеленгования Штальдера и самозабвенная работа Геллерта – все это казалось Лену странным. Возможно, потому, что тут в действие вступали чуждые ему увлечения. Припарковав свою «панду» на гравийной площадке и миновав морозильную камеру, он с облегчением стащил с себя горные ботинки и показал Геллерту на карте, где сегодня безуспешно искал Тито. С радостью он отметил, что никто не злорадствовал по поводу его неудачи. Скафиди тоже удалось провести лишь двухточечную пеленгацию Знко.

Геллерт попросил Лена занести поисковый маршрут в пеленгационный бланк. После ужина, выслушав рассказы остальных и не проронив ни слова, Лен прямиком отправился в комнату, глянул в угол, где хранились сети и ловушки, и обессилено рухнул в постель. Засыпая, он вспоминал о бесконечной дороге, о беспрестанно дрожащем над его головой в зеркальце заднего вида ландшафте, о взятой на прицел рыси, о потрескивании приемника, о близком и так далеко грохочущем Энгстлигенском водопаде, о банковском счете, на который охотники теперь собирают средства, о трех тысячах косуль у дороги между Вайсенбахом и Цвайзимменом, о проводах, лепившихся к его телу в бернской клинике, о женщине, в чье тепло ему хотелось бы зарыться, – и заснул, чтобы через девять или десять часов проснуться с таким ощущением, словно и не спал вовсе.

9

Фриц Рустерхольц немного нервничал, но и радовался, звоня в дверь к Роберту Рихнеру. Рихнер, с которым Рустерхольц два десятка лет назад учился в ПТУ на электромеханика и связь с которым со времен переезда в Бернский Оберланд поддерживал лишь спонтанно, по-прежнему жил в зеландском Мюнчемире, Шермхальденштрассе 7, в том самом угловатом антропософском доме персикового цвета, на который его уговорила жена. В последний раз о Роберте Рихнере, который еще в училище слыл талантливым радистом, Рустерхольц слышал года три назад – когда тот получил место в «Swisscom».

Роберт Рихнер – глаза за толстыми очками без оправы, джинсы и футболка с логотипом телекоммуникационной фирмы «Orange» – отворил дверь. С радостью приветствовал Рустерхольца и поинтересовался, сколько же времени прошло с их последней встречи. Рустерхольц был немного смущен и не стал открыто обнаруживать своей радости.

Рихнер отказывался верить, что Рустерхольц проделал весь путь из оберландской глубинки в Зеланд, лишь для того чтобы повидаться с ним. Он усадил старого друга на диван в персиковой гостиной. Рустерхольц чувствовал себя не совсем уютно: не только потому, что в доме не было ни одного прямого угла, но и из-за цели своего визита. Рихнер налил им по пиву, попутно сообщив, что жена сейчас в велнес-клубе и вернется примерно через час. Он долго искал соленые палочки, потом опустился в кресло напротив Рустерхольца и попросил его начать рассказ. Тот без всяких обиняков сразу поведал о заключенном пари. Рихнер снял очки и недоверчиво уставился на Рустерхольца своими крошечными глазками. Долгое время он ничего не говорил, слушая, каким образом Рустерхольц собирается подстрелить рысь. Когда же Рустерхольц наконец попросил Рихнера помочь, тот со вздохом откинулся на спинку кресла.

– В «Swisscom» я больше не работаю, – начал Рихнер, – перешел в «Orange». Но по-прежнему вожусь с вышками для мобильников. С размещением, маршрутизацией и правовыми передрягами. Сплошное бумагомарательство. А еще иногда волну ловлю. Жене не хотелось захламлять гостиную, так я изолировал чердак и перетащил аппаратуру туда. Там у меня все напичкано антеннами. Суперсвязь с немецкими фриками на короткой волне. Переговариваемся на частоте, близкой к авиационной. Запрещено, конечно, зато слышимость потрясающая, а молокососы из Минкома, Министерства по коммуникациям, нас все равно не поймают. Так что я мог бы порассказать тебе кое-что о частотах. Но вот относительно рысей – тут я не знаю, чем помочь. Тут ты влип по полной программе.

Фриц Рустерхольц взглянул на Роберта Рихнера с плохо скрываемым отчаянием.

Рихнер снова надел очки, наклонился вперед и показал раскрытые ладони, словно желая доказать свою невиновность.

– Даже в маленькой Лауэнентальской долине есть сотни сигналов, которые передаются на разных частотах и непонятно откуда. Чтобы определить, на какой частоте работают передатчики рысей, тебе нужно две вещи: по меньшей мере, три дня свободного времени и знакомство с сотрудниками Минкома. У них есть аппаратура, с помощью которой можно уловить и локализовать все имеющиеся частоты. Используют их, например, для поиска нелегальных глушилок. Но в карман такую аппаратуру не спрячешь. Для нее понадобится целый багажник. Если раздобудешь ее и запасешься терпением, то наверняка сможешь вычленить частоты рысей. Но я должен предупредить, что я в этом деле не разбираюсь. Не знаю, ни у кого на руках приемники, ни какова лямбда у этих аппаратов, ни как сконструированы антенны. Вообще-то для этого понадобятся последовательно подключаемые трипольные модуляторы…

Рихнер задумался.

– Что-что?

Рихнер с большим трудом отрывался от собственных мыслей.

– Я просто подумал, как бы сам сконструировал такой универсальный приемник.

– Ты мог бы сделать его для меня?

– Не знаю… может быть, с дополнительным вертикальным фильтром, но тогда…

Фриц Рустерхольц опечаленно взглянул на погруженного в технические расчеты Рихнера и вкрадчиво спросил, не знает ли тот кого-нибудь в Министерстве по коммуникациям.

Роберт Рихнер ответил отрицательно, он не знает никого, кто мог бы помочь Рустерхольцу с таким всечастотным приемником. Но когда он начал думать об этом, ему в голову пришла другая идея.

– Ты можешь выйти со своего компьютера в Интернет?

Рустерхольц ответил таким взглядом, как будто его спросили, не забеременел ли от него Дельфинчик. У него не было ни Интернета, ни компьютера.

– Один мой приятель недавно сказал мне, что на сайте «Про Натуры» постоянно выкладываются данные о том, где находится рысь по прозвищу Тито. Сам я этого сайта не видел, а доступ к Сети у меня пока только на работе – я тут как раз затеял перестройку, хочу перейти на беспроводную связь, хотя женушка и так на электросмог жалуется. Скорее всего, придется и компьютер наверх затаскивать. Но как бы там ни было, мой приятель полюбопытствовал, не собираются ли охотники воспользоваться такой точной информацией.

Рустерхольц не верил своим ушам.

– У тебя достаточно быстрый компьютер?

– Не такой уж и быстрый, – запинаясь, пробормотал Рустерхольц.

– Это что значит? Сколько мегагерц?

– Ну… я даже толком не знаю.

– Тогда уточни. Может, тебе и хватит, чтобы сёрфить с приличной скоростью. Потом сделаешь у провайдера безлимитку – тут, конечно, потребуется время. Не знаю, насколько ты действительно хочешь выиграть это пари.

Рустерхольц беспомощно взглянул на собеседника, ему не хотелось называть условленную с Хуггенбергером сумму.

– Осваивай Интернет. А если мне придет в голову, как соорудить универсальный приемник, то я дам знать.

Фриц Рустерхольц попрощался, не допив пива. В задумчивости покидал он зеландские равнины, с которыми его не связывало ничего, кроме далекого прошлого, ехал на своем старом «рено» мимо Берна и Туна в направлении гор, по-прежнему не предвещавших ему светлого будущего. Ничего, кроме вскапывания огорода и собирания штуцеров для жижеразбрасывателей, драников с салом и разваренных овощей от Терезы Берварт, тугоухого Теобальда, глядящего через подзорную трубу в пустоту Вселенной, и сдающего на глазах брата, погрязшего в меланхолии и жалости к самому себе.

Альфред Хуггенбергер с ускорением проходил последний поворот перед выездом из Эрленбаха, в то время как Фриц Рустерхольц, двигавшийся в добром километре позади него, только проезжал дорожный знак с названием этой деревни. Они не могли знать друг о друге, но оба с тоскливым чувством поднимались по ночной Зимментальской долине к Лауэнену.

Пребывая в полной уверенности, что он уже выиграл пари, Хуггенбергер навестил в Ленке, у подножия Мечграбена, Мартина фон Кенеля.

Когда Хуггенбергер приехал, тот тащил по двору мешок с кормом для свиней. Лицо фон Кенеля, в особенности нос картошкой, было окрашено в цвет кроличьего мяса, долго провисевшего на рынке морозным днем. С радостью встретив старинного приятеля по службе и повторным сборам, фон Кенель протянул ему свою больше похожую на лапу руку, сбросил с плеча мешок, прошелся пятерней по грязным седеющим волосам и натянул на дряблый живот светло-зеленую майку швейцарской армии. Как только Хуггенбергер вымолвил слово «рысь», фон Кенель с воодушевлением рассказал об открытом им счете – по его словам, новаторском достижении. Потирая руки, он предложил Хуггенбергеру внести свой вклад, чтобы сумма была достаточно большой и даже в худшем случае суд не разорил бы героя.

– Своего рода страховка, – продвигал фон Кенель свою инициативу, – только гораздо лучше.

В мгновение ока под носом у Хуггенбергера появился бланк и представилась возможность стать пятнадцатым подписавшимся.

Хуггенбергер, хотя и был рад, что фон Кенель оказался таким рысененавистником, но заартачился и заявил, что едва ли кто-нибудь попадет под суд из-за одной подстреленной рыси. В ответ фон Кенель возразил, что путь от обыска в доме до скамьи подсудимых не так уж долог.

Махнув рукой, Хуггенбергер спросил о рыси в навозной яме, ведь он ради этого и приехал. Фон Кенелю было неловко разочаровывать старого приятеля. Рысь, спрятанная в навозной яме, была всего-навсего шкурой от рыси, и фон Кенель не видел ее с тех самых пор, как выбросил ее туда прошлой осенью незадолго до обыска. Поскольку она не имела для него особой ценности и ему не хотелось лишних неприятностей, он так и не стал доставать ее из ямы. Желая хоть чем-то вознаградить Хуггенбергера за визит, а заодно узнать, что сталось со шкурой, толстоногий фон Кенель снял с ямы тяжелые бревна и выпустил наружу оглушительную вонь. Покопавшись палкой в густой коричневой жиже, он прибег к помощи навозного миксера, но выловить шкуру на поверхность ему так и не удалось. Может, она опустилась на самое дно, а может, даже незаметно растворилась в перебродивших массах коровьего навоза. Хуггенбергер, который давно уже догадался, что пропитанная навозом и прогнившая шкура едва ли поможет ему выиграть пари, печально поглядел в коричневое месиво и, уперев руки в боки, спросил фон Кенеля, не найдется ли у того «Мэри Лонг».

Закурив сигарету, он мысленно вычеркнул запись о своем подвиге из деревенской хроники Таннера и принялся слушать рассказ повеселевшего фон Кенеля о том, как случай привел ему на мушку рысь, как он смог пристрелить ее с такой легкостью, что ему даже с трактора слезать не пришлось.

– Если с овцами будет так же, как прошлым летом, то я знаю одно верное местечко, где можно подкараулить рысь, – сообщил фон Кенель и пригласил Хуггенбергера навестить его летом.

Год назад он долго и напрасно караулил на Меч-флуэ, но рысь задрала его овец так, что он даже не заметил ее. Он наверняка был недостаточно упорным, не дежурил ночи напролет. А вот вместе со старым приятелем, ради того чтобы выиграть пари, он наверняка пойдет и на такое.

Раздавив ногой окурок «Мэри Лонг», Хуггенбергер поблагодарил за приглашение, прекрасно понимая, что не может так долго ждать. Даже недотепа-зеландец сумеет каким-нибудь образом убить рысь до начала лета. Он попрощался с фон Кенелем, который посоветовал ему еще раз подумать о денежном взносе, и стрельнул у него на дорогу вторую «Мэри Лонг». Еще не добравшись до Больтигена, Хуггенбергер свернул на Пфаффенрид и поехал по крутой, местами асфальтированной дороге, уводившей его к дому егеря Карла Шпиттелера.

10

На карте эта дорога, круто забирающая вверх посреди Кандертальской долины, была обозначена как пешая тропа. Юлиус Лен слышал от Геллерта, что недавно ее заасфальтировали. После того как ему четырежды пришлось разворачиваться и ехать в обратном направлении, Лен уловил первые сигналы Тито. Они поступали с противоположного края долины, со стороны озера Эшинзе, от подножия Блюэмлисальпа. У Лена, уже начинавшего бояться, что и сегодня придется вернуться ни с чем, отлегло от сердца. Если Тито был здесь и вчера, то понятно, почему он весь день напрасно искал его. Не зная о недавно заасфальтированной дорожке и поневоле проводя пеленгацию со дна долины, Лен и не мог рассчитывать на успех.

Однако другое задание по-прежнему тяготило душу. Лену поручили проверить следующую информацию: оберландский фермер позвонил на станцию и сообщил Геллерту, что неподалеку от озера Блаузе видел сгорбленную, медленно ступавшую рысь с растрепанной и осыпающейся шерстью. Одним словом, рысь с подозрением на чесотку. Других булавок, помимо булавки Тито, в окрестностях Блаузе не было, но даже больная чесоткой рысь все же могла преодолеть примерно двенадцать километров до Эшинзе в одну ночь.

За завтраком Лен узнал от Штальдера, что это не первая рысь, заболевшая смертельно опасной чесоткой. В одной из своих многочисленных книг Штальдер показал Лену целое собрание фотографий классических симптомов чесотки у рысей – паноптикум ужасных, обезображенных существ. Геллерту, мысленно уже пребывавшему на докладе, который он должен был читать вечером в университете, было неспокойно. Он боялся, что Тито придется пристрелить, чтобы предотвратить распространение чесотки. Штальдер признался, что было бы не так уж и плохо, если б с Тито что-то стряслось. Тогда широкая общественность узнала бы, что рыси – это не только милые зверьки на сайте, но и хищники, которым ежедневно приходится бороться за выживание.

Через полтора часа Юлиус Лен поднялся к озеру Эшинзе, по серебристой поверхности которого плавали льдинки, и пошел в лес, прислушиваясь к сигналам Тито. Когда он в очередной раз повернул, поднимаясь вверх по тропинке, сигналы резко усилились. Лен поднял глаза и, схватившись за бинокль, стал всматриваться в просветы между деревьями. Сначала он увидел лишь тень. Маленькое пятнышко, которое не относилось ни к лесу, ни к скалам, едва двигалось и всего на несколько сантиметров беззвучно выглядывало из тени, отбрасываемой заснеженными скалами, ветками и кустами: Тито.

Расстояние до зверя Лен оценил в шестьдесят – максимум, семьдесят метров. В бинокль ему было прекрасно видно ошейник Тито. Ни морда рыси, ни ее шкура, которую Лен хорошо разглядел, не походили на фотографии в книге Штальдера. Тито повернул голову в направлении Лена и замер. Если не считать чириканья птиц из подлеска, вокруг царила полная тишина. Тито медленно моргнул, словно кивая Лену в знак согласия.

Не выпуская Тито из виду, Лен осторожно снял со спины рюкзак, отстегнул карабин и достал фотоаппарат. Посетители сайта «Про Натуры» первым делом увидят именно эту фотографию. Он взглянул на дисплей, установил бленду, а когда снова поднял глаза, Тито спрятал морду в тень – так, что Лен даже не сразу заметил его. Пока Лен следил в объектив за маленькой, призрачной рысью и ждал, когда Тито снова выглянет на свет – потому что только тогда его можно будет различить на фотографии, – в кармане куртки зазвонил телефон. Лен поспешно выключил его. Подняв глаза, он лишь на мгновение увидел удаляющуюся спину Тито и его хвост с черным кончиком. Рысь скрылась среди скал, подлеска, снега и еловых ветвей. Двигался Тито довольно элегантно, шкура выглядела гладкой и мягкой. Однако Лен не был уверен, что не обнаружил бы признаков чесотки, если б пристальней рассмотрел рысь.

Лен тихо выругался по-французски. Опустил фотоаппарат и стал рассматривать в бинокль тот участок леса, где исчез Тито.

Немного потоптавшись на тропинке, чтобы выбрать более удачную позицию, Лен долго стоял и смотрел в бинокль. Утратив надежду еще раз увидеть Тито, он сфотографировал густую, прерываемую скалами растительность, чтобы показать на сайте, в какой местности сегодня встретился Тито.

В расстроенных чувствах Лен включил телефон, увидел на дисплее номер станции и перезвонил.

Штальдер снял трубку и поинтересовался, как обстоят дела с Тито. Лен рассказал, что совсем недавно отыскал его, и, насколько можно судить, самец выглядит здоровым. О том, что Штальдер не дал ему сделать снимок, Лен предпочел умолчать.

Штальдер обрадовался, сказал, что ему хорошо бы поспешить и еще запеленговать Рену, а потом не позже четырех вернуться в Вайсенбах. Егерь Шпиттелер нашел в начале Иффигтальской долины задранную дичь. Судя по координатам, это жертва Милы. Быть может, последний шанс надеть этой самке новый ошейник. Геллерт помочь не сможет, у него вечером доклад, а до Скафиди он пока не дозвонился, так что был бы рад рассчитывать на него, Лена, во время поимки рыси. Лен сказал, что поторопится.

Проверяя сигналы с помощью антенны, Лену пришлось значительно повысить точность настройки приемника. Он понял, что Тито быстро уносит ноги. Поэтому Лен еще поднялся по тропинке, потом сошел с нее и начал искать то место, где видел рысь. Вскоре он обнаружил на снегу следы и пошел по ним в обратном направлении. Чуть погодя, он увидел впадинку величиной с таз для стирки, а в ней – лежащего Тито. Лен наклонился над примятым снегом, нашел клочки шерсти и почувствовал сильный запах. В нескольких шагах от дневного лежбища он наткнулся на рысий кал – продолговатый, с ворсинками, серо-коричневый и вонючий. Лену припомнилась морозилка, бланк для анализа кала и вся эта развеселая наука. Он отвернулся, прошел несколько шагов, возвратился и упаковал кал в пластиковый мешочек. Пусть он вернется домой без фотографии, зато со свежими испражнениями. Анализы наверняка покажут, здоров ли Тито. Штальдер и Геллерт обрадуются. Лен достал карандаш и поставил на карте точку, обозначающую это место, повторно проверил сигналы – они совсем ослабли – и наконец отправился в те края, где обитала самка Рена.

Спустя три часа Лен отметил на карте четвертую пеленгацию Рены и приготовился идти в Сьерн-Пика – долину близ Ружмона, где согласно этим первоначальным пеленгациям должна была находиться рысь. Припарковавшись на краю узкой покатой дороги, он повесил на шею приемник, закинул за плечи рюкзак и отправился в путь. Не успел он пройти нескольких шагов, как послышался шум мотора, Лен обернулся – позади него на мотороллере ехал сухопарый старик с наполовину заросшим седой бородой лицом. На удивление криво и как-то по-женски оседлал он своего стального коня, едва справлявшегося с крутыми подъемами. На нем была серая войлочная шляпа, старомодный пиджачок, а под мышкой – палка.

Лен отошел к краю дороги, чтобы пропустить старика, но, когда увидел, что бородач выруливает прямо на него, остановился. Не сводя с Лена глаз, старик заглушил мотор и оперся на палку.

– Рёлли, – буркнул он, – Ханс Рёлли.

Протянул Лену подрагивающую руку.

– Есть почта для меня?

Старческий голос звучал тихо и утомленно, слова едва слетали с его уст. В глубоких глазницах гнездились крохотные глазки. Лен ожидал французского «бонжура» и краткой беседы, поскольку для длинной ему не хватало языковых навыков. За эти недели он выучил только несколько бранных словечек, «lynx» и «chamois» [12] .

– Рад познакомиться, – несколько раздраженно ответил Лен и пожал руку, не называя своего имени. Он не с почты, просто ездит на желтом автомобиле. Старик прикусил язык. Лен заметил, как тщательно он рассматривает антенну в его руках. На Лена уставилась пара стеклянно-прозрачных глаз. В эту секунду могло произойти что угодно.

– Красиво здесь наверху, не правда ли?

– Да, – откликнулся Лен, не зная, понял ли старик, что перед ним не почтальон.

– Приятно видеть молодых людей, которые ценят нашу природу.

Ханс Рёлли снял шляпу и разгладил слежавшиеся под ней, сильные и седые как лунь кудри, снова надел головной убор, ткнул палкой сначала в долину, потом в крестьянский дом.

– Вот здесь я живу, в первом доме отсюда.

До этого Лен не замечал крестьянского двора. Это был единственный дом в непосредственной близости, в одной или двух минутах ходьбы. Располагался он в ложбинке склона и был окружен мощными соснами.

– Там я вырос, там меня родили шестьдесят семь лет назад, у тех сосен я играл, у их корней, посреди этого редкостного смешения корней и камней, на которое вам непременно стоит взглянуть, играл и находил расщелины, уводившие глубже, чем вы можете себе представить. Надо бы там как-нибудь побурить. Геологам, конечно, многое удалось в этом веке – респект, респект, – но все же еще есть, над чем поработать.

Лен непонимающе воззрился на старика.

Ханс Рёлли откашлялся.

– Если повнимательнее присмотреться к скалам, то увидишь, что складчатость Альп объяснена лишь отчасти. В геологии – как в жизни. Сначала ставят вопросы. Сначала вопросы, потом ответы. Мне понадобилось много времени, чтобы осознать это, вот я и делюсь опытом с молодыми. А что они воспримут из моих советов, мне все равно, я не могу заботиться обо всем на свете, с меня довольно. Я, еще когда в Финляндии работал, понял: всё, потух огонек. И с горными прогулками тоже – я же двадцать лет людей в горы водил, – думал: вот теперь уже пора на покой, но время еще не пришло. Да, в горах я кое-чему научился. В Финляндии, и в Англии тоже. Там я работал в машинной промышленности, но это было давным-давно.

Он приостановился. Лен посмотрел вниз, потом на противоположную гряду гор, словно на них была написана биография этого человека, и снова взглянул на старика.

– Вы, наверное, домой идете? – спросил Лен.

Рёлли кивнул и согласился пройтись с Леном, пока, дойдя до развилки, тот не станет подниматься выше по склону.

Наверно, Лен будет над ним смеяться, заговорил старик, неторопливо подталкивая мотоцикл в гору, но для него Пэ д’Эно по-прежнему остается прекраснейшим местом на свете. Сегодня молодежь мечтает о море. Он тоже однажды съездил, вместе с сыном. Ужасно. Море. Ничего более скучного он за всю свою жизнь не видывал. Одна волна, другая, потом еще одна. И солоноватый воздух. Нет. Здесь в Оберланде каждые полчаса новая погода, новые виды.

Лен стоял напротив старика и по-прежнему испытывал некоторое раздражение. Ему хотелось узнать, как этот человек относится к рысям. Но надо было торопиться. Рена не станет ждать его на дневном лежбище, и Штальдера он тоже не хотел подвести.

– У меня не так много времени, мне надо… – начал было Лен.

Об этом он может и не говорить, перебил старик. У молодых всегда мало времени. Пусть лучите скажет, где скрывается рысь.

Ушлый пройдоха, подумал Лен.

– Еще не знаю пока, – ответил он. – Поэтому-то у меня и нет времени.

– Ага, понятно, – смекнул Рёлли и, толкнув мотоцикл вперед обеими руками, на кончиках которых виднелись старчески-желтые ногти, вперился в Лена взглядом и продолжал травить истории. Что-то из его слов терялось в бороде или замирало на губах, что-то Лен отлично улавливал. Например, историю Томбы, домашней кошки-скалолазки, жившей некогда у отеля «Шваренбах» на высоте 2060 метров над уровнем моря и неоднократно поднимавшейся с ним и его товарищами по связке на Риндерхорн и Бальмхорн, два добрых трехтысячника, пока в январе 1993 года она не умерла от кошачьей лейкемии.

– Кошки живут своей, особенной жизнью. Они неуступчивы, неподвластны и свободны. С рысями дело наверняка обстоит точно так же. Хотя лейкемии у них, наверно, не бывает, – предположил Рёлли.

– Не знаю.

Лен озадаченно подумал о медицинской библиотеке Штальдера.

Во всяком случае, на него рысь производит неизгладимое впечатление, продолжил Рёлли и рассказал, что регулярно наведывается на сайт «Про Натуры», чтобы посмотреть, где обретается Тито. В прошлом году сын установил ему Интернет. Сын живет в Австралии, уехал туда плотником, а теперь сделался известным архитектором, проектирует и продает готовые дома, которые выглядят несколько странновато: без подвала, без чердака и с круглой крышей. Но в австралийских зарослях это то, что надо, он продает один за другим и с помощью Интернета присылает ему фотографии со строек и семейных торжеств. Вот почему уже два-три месяца старик регулярно наблюдает за перемещениями Тито. Уж не Тито ли случайно пеленгует Лен?

– Нет, это самка, ее зовут Рена, – преодолев сомнения, поделился Лен. – Если вы так интересуетесь, вам наверняка будет любопытно взглянуть на буклет «Про Натуры», – добавил Лен, пожалев о том, что оставил книжечки в машине.

– «Про Натуры»? – вздыбив брови, переспросил старик. – У меня есть все буклеты «Про Натуры», в том числе и о рысях.

Он выправил вильнувший было мотоцикл и перевел взгляд на двор.

– А далеко ваша рысь?

Лен сказал, что не знает точно, где находится рысь, и объяснил, что ему необязательно подходить к зверю, чтобы определить его местоположение.

Они подошли к развилке, от которой одна дорога уводила на двор, а другая поднималась к лесу. И остановились.

– Если рысь неподалеку от моего дома, возьмите меня с собой, – попросил Рёлли. – Хочется взглянуть на нее хоть одним глазком.

Увидеть рысь воочию удается очень редко, ответил Лен, но если что, он даст ему знать.

Ханс Рёлли поблагодарил, пожелал удачи в поисках, надел шляпу, включил первую передачу, хотя ехать ему оставалось всего несколько метров, зажал трость под мышкой и, небрежно махнув рукой на прощанье, медленно тронулся на свой двор.

Спустя три четверти часа Юлиус Лен обнаружил, что Рена действительно находится в лесу над домом Ханса Рёлли. Сигнал был непрерывным. Трехточечная пеленгация удалась без каких-либо проблем. Тем самым удалось локализовать рысь с точностью до гектара. Лену очень хотелось взглянуть на самку и, прежде всего, на двух детенышей, которым было по десять месяцев, то есть еще не хватало двух месяцев, чтобы охотиться самим. Местность была вполне проходимой, поэтому он с большой долей вероятности увидел бы рысье семейство. Однако из-за множества небольших холмов было трудно определить точное расстояние, а ему не хотелось пугать рысей своим внезапным появлением. Пометив на карте координаты, Лен двинулся в обратный путь. Проходя мимо двора Рёлли, Лен удивился, насколько близко Рена рискнула подобраться к этому жилищу. Впрочем, у него не возникло и мысли рассказать старому чудаковатому болтуну, где находится кормящая самка. Старик лишь задержит его своими россказнями. Искоса глянув на крестьянский дом, у порога которого стоял мотоцикл, Лен двинулся дальше.

11

Ник Штальдер запеленговал Зико неподалеку от Шафхарниша, сразу за Больтигеном. Двадцатисемикилограммовый самец, самый упитанный из всех пеленгуемых, держался не возле задранной жертвы и не возле Сабы. Самка, похоже, пока не интересовала его.

После безукоризненной трехточечной пеленгации Штальдер вернулся на станцию, переместил булавку Зико немного западнее, положил в машину ловушки, сеть и ошейники разных размеров, приготовил духовую трубку и шприцы со снотворным.

Егерь Беннингер, уже помогавший несколько раз ловить рысей, во время телефонного разговора объявил, что тоже непременно хочет приехать, даже несмотря на то что косуля лежит на территории Шпиттелера. Впрочем, обещать он ничего не может, поскольку ему сообщили, что у Блаузе обитает чесоточная рысь, которую хорошо бы пристрелить еще сегодня.

Штальдер сказал, что рад сообщению о чесоточной рыси и надеется, Беннингер позже присоединится к нему. До Улиано Скафиди, который пеленговал Кору и, вероятно, оказался в Аблендшене вне зоны доступа, Штальдеру по-прежнему не удавалось дозвониться. А рисковать и ловить рысь с одним Леном он не хотел.

Скрепя сердце, Штальдер набрал номер бюро на бернской Хиршенграбен. Трубку сняла Марианна Хильтбруннер. Штальдер осведомился о Пауле, который выбирался-таки в Оберланд несколько раз в году – прежде всего, для ловли рысей и маркировки детенышей. Пауль Хильтбруннер напомнил Штальдеру, что по-прежнему сердит на него за то, что он, не посоветовавшись, выступил с заявлением в СМИ. Но сказал, что готов тут же сесть в машину и попросил уточнить координаты встречи.

Лену было приятно, что Штальдер с одобрением принял привезенный им на станцию рысий кал и обещал проанализировать его при первой возможности.

Геллерт попрощался и с докладом под мышкой отправился на поезд. Штальдер, прежде чем они вместе с Леном отправились в Ленк с полным багажником оборудования, оставил Скафиди записку, чтобы тот знал, где они находятся.

Когда они приехали на условленное место, Пауль Хильтбруннер был уже там. Далеко не в самом лучшем настроении.

На обрывистом склоне Оберлаубхорна их ожидала густая растительность. Верхнюю часть Иффигтальского водопада и Берентритта – мощной скалы, возвышающейся над водопадом – еще золотили лучи вечернего солнца. Лена потрясло, насколько быстро Штальдеру удалось обнаружить лежавшую за выкорчеванным пнем мертвую косулю. У него наверняка выработалось острое чутье. Снег здесь еще не весь стаял, и заметны были следы волочения. Подойдя к косуле, мужчины принялись устанавливать ловушки. Пока Штальдер вворачивал в землю первое винтовое крепление, Хильтбруннер не спускал с него глаз.

– Слишком близко от косули, – прокомментировал он.

Штальдера так и подмывало спросить у Хильтбруннера, когда тот в последний раз ловил рысей.

– Не слишком, – отозвался он. – Чем ближе к косуле, тем лучше.

Хильтбруннер пронаблюдал, как Штальдер уверенно докрутил крепление, и сам принялся вворачивать винт в землю. Чуть дальше от косули.

Когда Лен, словно по указанию Штальдера, подошел к косуле с тремя ловушками в руках, Хильтбруннер запротестовал.

– Нам нужно четыре, – сказал он.

– Лучше три, – ответил Штальдер. – Если ее действительно Мила задрала, то мы имеем дело с рысью, которая знает, что такое ловушки. И может их заметить. Ловушки должны совершенно слиться с землей и стоять вплотную к косуле. Из-за этого и еще из-за выкорчеванного пня нельзя ставить больше трех.

– Ну и ну, – возмутился Хильтбруннер. – Ты не упускаешь возможности огрызнуться.

– Просто делаю свое дело, как можно лучше.

Штальдер взял из рук Лена первую ловушку, наклонился, приложил ее к земле, расчистил снег и выровнял землю.

– Значит, лучите, если в газетах со стороны проекта будет два разных мнения насчет одного происшествия?

Штальдер поднялся, стряхнул с рук снег и грязь.

– Чего ты от меня хочешь? Журналист позвонил, я ответил на некоторые вопросы. Может, мне консультироваться с тобой перед каждым публичным чихом? Устраивать телефонные конференции всякий раз, когда говорю о рысях? Если я что-то не то сказал, то вся ответственность на мне. Все прочтут, что это мнение Ника Штальдера. А если тебя раздражает, что в других статьях будут цитировать Штальдера, а не Хильтбруннера, то нам не о чем разговаривать.

– Мы еще посмотрим, о чем нам придется разговаривать. А я-то собирался замолвить о тебе в Копенгагене доброе словечко. Но теперь еще сто раз подумаю.

– Очень мило с твоей стороны, Пауль. Но я как-нибудь и сам справлюсь, – отозвался Штальдер, забрал у безмолвно застывшего между ними Лена вторую ловушку и установил ее рядом с косулей.

Остаток работы они проделали молча. Намотали проволоки вокруг ловушек и, скрупулезно замаскировав их ветками и снегом, включили маленький прибор, сигнализирующий защелкиванье.

Спустя полчаса они сидели в двухстах метрах от ловушек и пятидесяти метрах от лесной опушки на деревянной изгороди у сенного сарая и ждали. Ждали ночи, ждали Милы.

Чуть позже восьми показался автомобиль с рысьими следами на капоте. Егерь Конрад Беннингер по собственному почину забрал в Вайсенбахе и доставил сюда Скафиди. Приземистый бородатый Беннингер тепло со всеми поздоровался, и вероятно не один только Штальдер обрадовался его появлению. Так или иначе, прохладная атмосфера улетучилась в два счета. Беннингер подробно рассказал об изуродованной чесоткой и только что пристреленной лисе. В ответ Штальдер поведал о телефонном звонке некоего оберландца, который, судя по всему, принял чесоточную лису за рысь. Наконец, преодолевший дурное настроение Хильтбруннер предложил всем горячего кофе из своего термоса.

Маленький прибор хранил молчание. Не было слышно ничего, кроме шума Иффигтальского водопада. Легкий ветерок то и дело доносил из сарая запах сена.

Лен позволил себе взять в дорогу кусочек сыра, изготовленного Скафиди. Тот удивился, сказал, что сам собирался взять сыру да забыл, и обрадовался комментариям и вопросам Беннингера и Хильтбруннера. Беннингеру, к тому же, хотелось знать, как обстоят дела с нареченной им Меной и где она сейчас обитает. Штальдер рассказал о пеленгованиях Мены у Гштада и в Турбахтальской долине, потом о странствиях Тито, о Балу, Блуждающем Яичке, и посетовал Беннингеру на Шпиттелера. Всякий раз, наталкиваясь на задранную косулю или серну, Шпиттелер выходит из себя. Любой его звонок с рассказом о новой жертве сводится к потоку упреков.

Он тоже не знает, с какой цепи сорвался Шпиттелер, сказал Беннингер. Шпиттелер, конечно же, тоже учился на егеря, поэтому ему полагается знать об устанавливающемся десятилетиями балансе между хищниками и жертвами, только вот вопрос: что отложилось у него в памяти. С тех пор как он, Беннингер, украсил свою машину отпечатками рысьих лап, Шпиттелер избегает встреч. Остается лишь радоваться, что он до сих пор здоровается.

После кофе Хильтбруннер стал разговорчивей и поинтересовался у Беннингера, кто, на его взгляд, мог прислать в Берн отрубленные лапы. До Беннингера дошел слух, что в какой-то пивной показывали снимки убитой рыси. Но имена и места не уточнялись. Он лишь надеется, что в этом году рыси задерут меньше овец, чтобы овцеводы и охотники снова утихомирились.

Хильтбруннер упомянул о новой концепции «Рысь-Швейцария» и выразил надежду, что составители документа учтут пожелания «Про Натуры» и проекта и наконец дадут кантонам право самостоятельно регулировать отстрел.

Лен ждал, что Штальдер станет возражать Хильтбруннеру. Он знал, что Штальдер против того, чтобы каждый кантон мог решать, когда отстреливать рысей. Но Штальдер промолчал, поднялся, повесил приемник на плечо и на несколько шагов отошел от сарая в темноту ночи. Сидящим было прекрасно слышно, что он поймал сигналы. Лен этому даже не обрадовался. Больше всего ему сейчас хотелось заснуть на сеновале.

Штальдер и Хильтбруннер тут же принялись уточнять местоположение Милы. И хотя они не всегда соглашались в том, куда движется самка, было ясно, что она находится рядом с ловушками. Спустя несколько минут Лен, Скафиди, Беннингер с сетью, Штальдер с духовой трубкой и шприцем, Хильтбруннер с антенной и приемником стояли у сарая в полной готовности. И ждали. Но маленький коробок, который должен был зафиксировать защелкиванье ловушки, молчал. Через полчаса сигналы Милы ослабли.

– Она уходит, – сообщил Хильтбруннер, опуская антенну.

– Почуяла, что пахнет жареным, – предположил Беннингер.

– Жаль, – отозвался Штальдер.

Мужчины разбрелись, поделили сарай и залезли в спальные мешки. Скафиди, Лен и Беннингер уже видели сны, когда Хильтбруннер принялся так храпеть, что мешал уснуть Штальдеру. Штальдер же этой ночью напрасно надеялся огорошить всех внезапным пробуждением, когда Мила попадется в ловушку.

На следующую ночь была предпринята еще одна попытка поймать рысь. На этот раз без Беннингера и Хильтбруннера, зато с Геллертом. Штальдер, решивший хотя бы заснять Милу, если не удастся поймать ее, прихватил с собой инфракрасную камеру.

Укрепив ее на соседних ветках, он направил объектив на мертвую косулю и включил запись, которая могла продолжаться восемь часов.

Геллерт только-только начал готовить на примусе суп, надеясь согреть им себя и остальных, когда прибежавший с опушки Штальдер сообщил, что уловил сигналы Милы.

– Еще одну ночь Мила голодать не станет.

– От Милы всякого можно ожидать, – возразил Лен, вспомнив, как тогда, посреди снежной круговерти, Мила приблизилась к нему и незримо исчезла.

– Если она попадет в ловушку, то случится это с минуты на минуту. Еще раз задумываться на полчаса она не будет, – добавил Геллерт.

Тем не менее, потушив на примусе огонь, он преспокойно начал есть суп.

– Не изволите ли подождать, пока я поем, – проворчал Скафиди.

Это было в десять часов. Когда в одиннадцать сигнал Милы ослаб, Штальдер объявил, что отправляется домой. Завтра утром ему предстоит делать доклад в цвайзимменской школе, а он уже двое суток глаз не смыкал и не верит, что Милу удастся поймать этой ночью. Собрав остальные вещи, он положил трубку и шприц на стол и уехал.

Геллерт и не пытался его остановить. Чтобы развеять усталость, он налил всем по чашке кофе.

Ночью так ничего и не случилось. Когда на следующее утро Геллерт, Лен и Скафиди вылезли из спальных мешков и отправились к ловушкам, то увидели следы Милы. Следы четко огибали ловушки. Косуля не досчитывалась теперь не только задних ног, как два дня назад, но спины и частично живота. Миле удалось полакомиться ею, не попавшись в ловушки.

На извлеченной из инфракрасной камеры записи, которую зоологи пришли посмотреть в гостиную Цуллигеров, было прекрасно видно, как Мила осторожно крадется сантиметр за сантиметром – как она ставит правую лапу у края ловушки и осторожно ощупывает землю другой, чтобы почувствовать, где начинается металл, а потом долго и жадно ест в этом неудобном изогнутом положении.

– А вы сидели в двухстах метрах от нее и отмораживали себе задницы, – хохотал Ханс Цуллигер, не вынимая изо рта зубочистки.

– О ней лучше забыть, – покачал головой Штальдер, наблюдая за насыщающейся Милой. – Ее нам больше не поймать. Она теперь ученая. Если повезет, ее ошейник проработает еще месяца три.

– А с чего это вы вдруг поставили три ловушки, а не четыре? – поинтересовался Геллерт.

– Мы не смогли бы поставить четыре так близко к косуле, тогда бы ей было еще удобней есть, не попадая в них, – проговорил Штальдер так, будто объяснял некий закон физики. – Зато теперь нам известно, что и в Восточные Альпы мы Милу тоже не возьмем.

– А может, у западни она так осторожничать не станет, – набравшись оптимизма, предположил Геллерт.

– Сначала вам придется убедить восточных швейцарцев, что они хотят ее там видеть, – вмешался Цуллигер. – Если министерство будет продолжать делать вид, что кантонов не существует, то лучше сразу везите рысей еще восточнее – обратно в Карпаты.

– В политику мы не вмешиваемся, – отрезал Геллерт.

– Но мы поставляем данные, на которые опираются политики, – возразил Штальдер. – Если в кантональных парламентах Восточной Швейцарии меньше дуболомов, чем здесь, в Оберланде, то они примут рысей и без разрешения самостоятельного отстрела.

– Я бы на это рассчитывал. Дуболомы есть везде, – вставил Цуллигер.

– Знаю, – задумчиво произнес Штальдер. – Вероятно, в данном случае речь идет об эволюционно-историческом хите оберландского экспорта. Одном из величайших, с генетической точки зрения, предаторов.

Пусть он повторит то же самое по-человечески, сказал Цуллигер. Штальдер удовлетворенно кивнул и попрощался. Он отвезет кал Тито на анализ в Берн, а на обратном пути проверит, обитает ли еще Зико в окрестностях Шафхарниша. Тут Штальдер ушел из гостиной, где другие продолжали смотреть, как Мила, вытянув морду, поглощает косулю.

Как он и думал, никаких заболеваний у Тито бернские ветеринары не обнаружили.

Прояснив это обстоятельство, Штальдер отправился пеленговать Зико. Определить местонахождение этого самца было непросто. Он ушел с Шафхарниша и отправился к Штокенским озерам, забравшись так далеко на запад, что Штальдер начал предполагать, будто его оттуда вытеснили. Это было не совсем обычно. Некий самец без ошейника явно заявил свои права на территорию Зико.

После трехточечной пеленгации Штальдеру захотелось как следует воспользоваться высотой, раз уж он на нее забрался. Чуть позже он стоял на выступе скалы и тщательно проверял все частоты рысей зимментальской долины. Ему удалось услышать двух. Учитывая расстояние, отделявшее его от них, Штальдер очень удивился, насколько четкими были сигналы Юли и Телля. Рыси наверняка находились на южном склоне Низена. Еще раз проверив сигналы Зико, чтобы подтвердить трехточечную пеленгацию с дополнительного угла, Штальдер приступил к спуску.

12

По прошествии трех дней, отправившись снова пеленговать Рену, Лен был сильно удивлен. Приехав на машине в ту часть территории самки, где три дня назад отыскал ее, он с удивлением уловил сигналы из другого участка леса, в котором Рена была прежде.

Припарковав свою кукурузно-желтую машину на том же месте, что и три дня назад, Лен уверенным шагом миновал дом Ханса Рёлли, увидел прислоненный к стене мотоцикл и вспомнил историю Томбы, домашней кошки-альпинистки. Дойдя до того места, где три дня назад повернул обратно, Лен продолжил идти в том же направлении. Сигналы поступали очень сильные.

Лен замедлил шаг. Хотя в этом лесу и не было растительного покрова, почва была рыхлой. То тут, то там виднелись заросли. Лен приближался к зоне, координаты которой вычислил три дня назад с помощью трехточечной пеленгации.

Не пройдя и пятидесяти метров, Лен остановился. На подтаявшем снегу он различил следы: лисьи следы. Геллерт научил его читать следы и разбираться в них. Эти явно были свежими. Он пошел по ним в том же направлении, откуда поступали сигналы. Лисьи следы раздражали его. Сосредоточиваясь на сигналах, он в любой момент готовился увидеть Рену. Удивляло и то, что следы лисы не петляли, как обычно, а шли ровно и целенаправленно. Пробравшись сквозь заросли и осматриваясь в поисках лисьих следов, он вдруг увидел Рену – разодранный, окровавленный и большей частью съеденный труп.

Крепкое ругательство застряло у Лена в горле. Он не мог отвести глаз от Рены. Ее морда осталась нетронутой, между двумя похожими на антенны кисточками блестела шерсть, пасть была слегка приоткрыта, остекленелый взгляд направлен на Лена, верхние кости позвоночника и грудной клетки объедены – только кровь, кости и ошейник, а вокруг – окровавленный снег, замерзшие внутренности, ошметки мяса, кости, шерсть и лисьи следы.

Лен подошел ближе, осмотрел Рену и оглянулся вокруг. Поблизости не было ни одной скалы, с которой она могла бы упасть.

Он принялся искать следы человека. Хотя если Рена лежала здесь и три дня назад, то найти что-нибудь на почти стаявшем снегу не представлялось возможным. Лен прикинул, откуда можно было бы подстрелить рысь. Местность заоткрытая, но можно было выстрелить и с расстояния. Он наклонился, приподнял голову Рены, погладил ее по лбу, не без отвращения, осмотрел еще не съеденные лисами передние и задние лапы. Разглядеть пулевое ранение было бы невозможно – слишком мало осталось плоти.

Лен поднялся. Вспомнил о рысятах, бегавших вместе с Реной. Они могли быть еще живы. Достав мобильный, он собирался позвонить Геллерту или Штальдеру и спросить, что делать дальше. Но телефон не работал. Взглянув на экран, Лен прочел: «Вне сети».

Стараясь сохранять спокойствие, он сориентировался по карте. Тем не менее, поиски малышей получились нервными и бессистемными. Лен наматывал круги, все время возвращаясь к Рене, чтобы не потерять ориентира. Искал до тех пор, пока различал на снегу собственные следы. Наконец, в сумерках снова вернулся к Рене – без детенышей и без какого-либо свидетельства того, что они живы.

Придя в отча яние от безуспешных поисков и всматриваясь в мертвую Рену, Лен изменил свое первоначальное решение и взял самку с собой. После того что учинили с рысью лисы, ни о какой сохранности следов не могло быть и речи. Медленно и осторожно Лен поднял холодный, окаменевший труп и вложил его в пластиковый мешок. Голова и передние лапы торчали наружу.

Он поспешил обратно по собственным следам. То и дело посматривая на морду рыси, выглядывавшую из мешка рядом у самой его руки. Вспомнил о Хансе Рёлли. О том, как ему хотелось взглянуть на рысь хоть одним глазком.

Спустя полчаса Лен, удивляясь и досадуя на собственную смелость, стоял на пороге дома Рёлли и стучал в дверь. Складывалось такое впечатление, будто тяжелая дверь не пропускает стук внутрь. Он нервничал, чувствовал, как бьется сердце, подумывал развернуться и предоставить эту возможность другим: Штальдеру или Хильтбруннеру. Уже разворачиваясь, Лен увидел, как приоткрылась маленькая щелочка. Он ждал всего, чего угодно – даже дула винтовки. Из темного коридора показалась сгорбленная старушка одних лет с Рёлли. Сдержанно, но приветливо поздоровалась.

– Я ищу Ханса Рёлли, – выдавил из себя Лен, стараясь не обнаружить своего волнения.

Он в гостиной, она позовет его, ответила старушка, явно не заметившая, что торчало из пластикового мешка.

– А, неутомимый рысевед, – воскликнул Ханс Рёлли, еще не дойдя до Лена со своей палочкой. – Рад, что вы зашли, – добавил он, опершись на палку. – Сегодня у вас чуть больше времени?

Тут его взгляд упал на мертвую рысь, и он осекся.

– Да, сегодня побольше, – ответил Лен и, наблюдая за реакцией Рёлли, поднял мешок с рысью.

– Но она же мертва! – Ханс Рёлли выставил в направлении рыси подрагивавший указательный палец. – Вы пришли ко мне с мертвой рысью? Где вы ее нашли?

– Я думал, может, это вы мне поможете прояснить, почему она мертва?

– Вы хотите сказать…

– Я нашел эту рысь в лесу, прямо над вашим домом.

– Здесь, в Шохлисвальдском лесу? – Ханс Рёлли кивнул и указал рукой в сторону леса, потом призадумался и почесал старчески-желтыми ногтями в покрытом седыми волосами затылке.

– Понятия не имею, как он называется, – ответил Лен. – Но рысь пролежала там дня три-четыре. Вы не замечали ничего подозрительного?

– Подозрительного? Вы хотите сказать, что ее подстрелили?

– Есть повод предполагать, что именно так оно и было.

– Что же я мог увидеть подозрительного?

– Это я вас спрашиваю.

– Три-четыре дня… – пробормотал бородач. – Подождите-ка минутку.

Поставив палку несколько иначе, Ханс Рёлли наклонился вперед и уперся взглядом в землю. Потом проговорил, словно обращаясь к себе самому:

– Я даже не помню, что было три-четыре…

– Может, ваша жена или еще кто на дворе видел хоть что-нибудь, – не сдавался Лен.

– Моя жена выходит на улицу, только чтобы в огороде копаться. У нее больная спина. А больше здесь никого и нет. Сын-то мой в Австралии, я вам уже рассказывал? Поехал туда простым плотником, а работает…

– Рассказывали. Но может, ваша жена все-таки что-нибудь видела?

– Если вы так настаиваете, я позову ее. – Ханс Рёлли повернулся, опираясь на палку, в темный коридор и позвал жену.

– В чем дело? – спросила та.

– В рыси, – ответил Ханс. – Ты не замечала в последние дни в Шохлисвальдском лесу чего-то странного? Вот этот юный рысевед – я недавно познакомился с ним – только что нашел рысь и думает, что ее подстрелили.

Старик еще не успел договорить, как жена уже стояла на пороге рядом с ним и, зажав рот рукой, с ужасом смотрела на пластиковый мешок. Уточнила, где была найдена рысь. Лен описал маршрут. Старушка, судя по всему, пыталась представить себе место и, едва отняв руку ото рта, сказала, что ничего не замечала.

– В лес можно попасть только этой дорогой. – Лен испытующе смотрел на обоих стариков. – Значит, нельзя не проехать мимо вашего двора.