Рысь Маннхарт Урс

Предисловие к русской «Рыси»

Четыре недели назад после зимней спячки проснулся единственный из остававшихся в Швейцарии бурых медведей, задрал несколько овец и спустя несколько дней – после того как его переквалифицировали из «проблемных» в «опасные» – был политкорректно пристрелен егерем. В стране, где бурых медведей берегут как зеницу ока и запрещают на них охотиться, подобная история вызывает неизбежные вопросы.

Чтобы ответить на них, нелишне будет познакомиться со следующей информацией: еще в мае 2012 года этот перебежавший из Италии медведь привлек к себе достаточно внимания – он не хотел уходить с железнодорожных путей, и машинисту поезда даже пришлось совершить небольшой наезд. Ведь в стране, вдоль и поперек изрезанной железнодорожными ветками, в стране, где поезда становятся все быстрее и пунктуальней, зверь, не признающий значимости этого вида транспорта, вызывает сплошное недоумение. Поезд, опаздывающий из-за медведя, становится причиной повсеместных задержек, опаздывают сотни тысяч людей, живущих в одном городе и работающих в другом. А швейцарцы не любят опаздывать.

Непонимание медвежьих намерений проявилось еще отчетливее, когда спустя несколько недель животное решило потешить молодецкую силу и свалило огромное дерево, упавшее столь неудачно, что повредило опору линии электропередач, которая в свою очередь тоже неудачно упала и способствовала возникновению пожара.

Позже швейцарцы с вящим удивлением узнали, что медведь учуял давно разыскивавшийся труп и помог раскрыть преступление. Однако все завоеванные этим обстоятельством симпатии юный самец совершенно утратил, когда, воспряв после спячки, принялся нападать на домашних животных, преимущественно овец. Список задранных овец становился все длиннее, и медведя решили убить – в конце концов, ему место в музее, а не на природе.

Я рассказал эту историю не только потому, что она правдива, но и потому, что сам с трудом верю в нее. Мне точно так же трудно поверить в то, что несколько лет назад творилось в Швейцарии с рысями.

Еще я вспомнил об этой истории с медведем, поскольку, узнав о том, что «Рысь» переводится на русский язык, что ее смогут прочесть в Москве, Омске и Якутске, был одновременно рад и озадачен. Мне стало интересно: как смогут понять «Рысь» – роман, возникший благодаря особенностям швейцарской природы и швейцарского менталитета – люди, живущие в больших российских городах?

Если я скажу, что Швейцария в 414 раз меньше России, то никого этим не удивлю, потому что Швейцария славится своими крошечными размерами. Однако если я подсчитаю, что в России, будь она столь же густо населена, как Швейцария, жило бы 3,29 миллиарда человек, то нарисуется несколько иная картина. Вы, конечно, возразите, что в России есть огромные пространства, непригодные для жизни – однако то же самое характерно и для Швейцарии с ее Альпами, Юрскими горами и озерами: лишь тридцать процентов территории страны пригодны для интенсивного использования. Остальные участки слишком высоки, слишком обрывисты, слишком каменисты или покрыты льдом – несмотря на таяние ледников, они образуют огромную территорию, на которой не могут обитать ни люди, ни животные.

Высокая плотность населения оказывает влияние на природу, прежде всего, там, где плохо проводится или вообще отсутствует ландшафтное планирование. Именно так обстоят дела в Швейцарии. Лишь с 1980 года здесь действует закон, заставляющий оберегать зеленые зоны и строить дома компактнее, защищающий окраины городов от агломераций. Но поскольку законы можно толковать по-разному, поскольку земля, как правило, принадлежит общинам, в руках которых с давних пор сосредоточено много полномочий, и каждая из 2408 общин может зарабатывать деньги, продавая землю частным образом, за последние десятилетия в Швейцарии произошел образцовый рост агломераций – если только образцовыми бывают и плохие примеры. Третьего марта 2013 года швейцарские граждане проголосовали за ужесточение закона о ландшафтном планировании – и, как утверждают эксперты, опоздали на несколько десятилетий.

Однако, перенаселенная сельская местность, где земля используется вплоть до самого леса, лишь наполовину объясняет частые конфликты с хищниками. Другую половину можно понять из хода истории: в конце XIX века бравые охотники бедной, живущей в основном за счет сельского хозяйства Швейцарии, чье население насчитывало 3,3 миллиона человек, целиком истребили всех волков, медведей и рысей. Более ста лет страна – ее сельское хозяйство и скотоводство – развивалась без этих хищников. Сегодня в богатой, живущей за счет сферы услуг Швейцарии, население которой составляет более восьми миллионов, активисты и политики заявили о праве этих зверей вернуться на свои исконные территории. Что вызвало множество конфликтов, с коими мне пришлось столкнуться, работая на посвященном рысям проекте – о чем, в частности, и рассказывает роман, переведенный на русский язык переводчиком, не поленившимся съездить со мной в те места, где разворачивается действие романа. Когда, после долгой прогулки по горам, нам пришлось ориентироваться в темноте и мы окончательно сбились с пути, заплутав в лесной глуши, он не утратил спокойствия, присущего настоящим переводчикам, – я искренне благодарю Святослава Городецкого.

Так же искренне я благодарю и фонд «Про Гельвеция», поддержавший перевод.

И даже если вы живете не в Москве, не в Омске и не в Якутске, желаю вам приятного и увлекательного чтения!

Урс Маннхарт Март 2013 г.

1

Высота Монблана зависит от того, как на него восходят.

Людвиг Витгенштейн [1]

Тьма стояла кромешная, и все произошло слишком быстро. Лапа едва попала в ловушку, щелкнул металл, проволока заскрежетала и намоталась вокруг лапы. И остановилась. Животное попробовало вырваться, уперев одну из передних лап в снег, чтобы посильнее оттолкнуться другой, зубами стало искать вонзившуюся под шерсть проволоку, не найдя ее, сдалось, успокоилось, ненадолго, чтобы спустя мгновение снова вскинуться. И чем сильнее боролось животное, тем глубже впивалась проволока в шкуру, разрезая ее до крови.

Чуть позже появились трое мужчин. Они ждали за скалой, у машин с высокими антеннами на крыше. Теперь они ступили на край дороги и заглянули вглубь обрыва. Из темноты до них донеслось разъяренное шипение зверя. Мужчины, облаченные в куртки из гортекса, молча стояли, широко расставив ноги. Беньямин Геллерт направил в лесной мрак пучок света. Покрытая снегом земля заискрилась в лучах налобного фонарика. Вскоре мужчины разглядели тело, мучившееся в ловушке рядом с мертвой косулей. Пара глаз безотрывно смотрела на них. Юлиус Лен, младший из троих, прищурился, чтобы лучите всмотреться. Рысь, казалось, была не такой уж большой. Лену вспомнилось фото, которое он на днях видел в газете. Рысь отвернулась, легла на снег и замерла. Беньямин Геллерт выключил фонарик. Юлиус Лен вопросительно взглянул на него, однако Геллерт промолчал. Как и Ник Штальдер. Трое мужчин безмолвно стояли в темноте хвойного леса. Царила полная тишина.

Лен глянул в ночь, потом снова перевел взгляд на Геллерта. Тот повернулся и что-то прошептал Штальдеру. Лен заметил дрожь в руках Штальдера, поигрывавших духовой трубкой, и пальцах, перекатывавших дротик с усыпляющим ядом, заметил, как беспокойно бегают у того глаза. Его поразило, что спустя пять лет после начала проекта Штальдер по-прежнему нервничает.

Геллерт достал из багажника крупноячеистую сеть, передал Лену один конец и кратко проинструктировал. Чтобы легче было идти, Лен спускался по склону, ступая по следам Геллерта. Штальдер, как и Лен, берег батарейку своего фонарика.

Пройдя несколько шагов, Геллерт впервые остановился, направив луч фонарика на шкуру. Рысь смирно и неуклюже лежала в ловушке. Лен различил кисточки на кончиках ушей, характерные бакенбарды и рассмотрел пятнистый узор на шкуре. «Как она спокойна, эта рысь», – подумал он.

Геллерт вернул луч света к ногам, осторожно сделал следующий шаг по непроторенному пути, отвел ветку от лица.

«Как же она спокойна, эта рысь», – снова подумал Лен. Он так внимательно следил за ней в темноте, что сбился со следа Геллерта, поскользнулся. И хотя сумел правой рукой затормозить падение, но остановил Геллерта натянувшейся между ними сетью. Ему стало неловко. Штальдер и Геллерт уже поймали немало рысей, и Лен боялся, что сегодня ночью будет, скорее, мешать, чем помогать им.

Они подошли ближе. Геллерт снова направил фонарик на рысь. Та недвижно лежала на снегу за мертвой, окруженной четырьмя ловушками косулей. Угодившая правой лапой в нижнюю ловушку хищница даже не смотрела на людей. Лен видел, как рысь дышит, как ее живот слегка вздымается и опускается. «Не такая уж она и маленькая, эта рысь», – подумал Лен. Ему хотелось заглянуть ей в глаза. Геллерт снова осветил фонариком Лена, Штальдера и пошел дальше по свежевыпавшему снегу. Останавливаться они могли только на черной, кое-где уже показавшейся из-под снега земле.

До рыси оставалось метров десять. Когда Геллерт снова направил на нее свет, Лену удалось разглядеть глаза животного. Миндалевидные зрачки горели огнем, сверкали. Тут Геллерт ослепил Лена светом, велев ему до конца размотать укрепленную на палках сеть.

Лен кивнул, включил свой фонарик, почувствовав, как участилось сердцебиение, размотал сеть и параллельно Геллерту начал приближаться к рыси. Ему оставалось сделать всего несколько шагов.

Он видел перед собой рысь. Видел ее сверкающие глаза. Заметил, как неровно она дышит. Видел, как на ребрах вздымается шерсть. Поскольку Лен не знал, как вести себя вблизи пойманной рыси, он с надеждой и страхом смотрел то на нее, то на Геллерта. Геллерт двигался невероятно медленно. Штальдер, находившийся в нескольких метрах от них, остановился, достал из кармана куртки ядовитый дротик и приготовил духовую трубку.

Размеренность, с которой приходилось проделывать последние движения, была Лену не по душе. Что было сил вцепился он в палку и сеть, не спуская глаз с Геллерта. Но прежде чем тот успел что-то сказать, рысь встрепенулась, зашипев, резко вскочила и приготовилась к стремительному прыжку. Геллерт и Лен испуганно попятились назад, споткнулись, и сеть накрыла их с головой. Геллерт наступил на ловушку, запутался в проволоке, упал навзничь на мертвую косулю и повалил связанного с ним одной сетью Лена, так что тот разбил себе локоть и лишь пронаблюдал, как хищная пятнистая кошка перемахнула через него и Геллерта. В тишине они слышали, как когти рыси впиваются в кору близстоящей ели.

Через несколько долгих безмолвных мгновений Геллерт направил свой фонарик на ствол дерева. Сквозь ячейки сети Лен с ужасом искал взглядом рысь. Первое крепление, которое не должно было отпустить рысь дальше, чем на полтора метра, оказалось сломанным.

Штальдер видел, как болталось в воздухе облепленное землей и снегом винтовое крепление, которое они укрепляли в грунте. Однако проволока по-прежнему удерживала лапу рыси. И когда та решила вскарабкаться по ели выше, второе крепление, еще находившееся в земле, натянуло проволоку и вырвало когти рыси из коры, так что животное грохнулось наземь рядом с лежащим под елью Геллертом.

Лен следил за происходящим на грани потери сознания. Рысь глухо ударилась о землю и осталась лежать. Никто из людей не пошевелился. Даже Геллерт, лежавший в двух шагах от животного, был не в силах сделать ни малейшего движения. И лишь тогда Штальдер нарушил тишину. Приложив ко рту духовую трубку, он выпустил из нее отравленный дротик, который угодил рыси в бедро.

Дротик вонзился глубоко, рысь зашипела, подтянула задние лапы, готовясь к очередному прыжку, выпустила когти и угрожающе подняла передние лапы. Геллерт в панике дернулся в сторону, но ловушка удерживала его и не дала далеко откатиться. Рысь оставалась в боевой стойке недолго – средство подействовало, когти втянулись обратно, лапы опустились. Глаза еще сверкали в лучах фонарика Штальдера, но сверкание быстро перешло в мерцание, в тление, и вскоре веки начали смыкаться, мышцы расслабились, огонь угас.

Юлиус Лен закрыл глаза, откинул голову и глубоко вздохнул. Он поправил налобный фонарик, взглянул на неподвижно лежащего на мертвой косуле Геллерта, на нервно подрагивающую рысь и на Штальдера, убирающего в карман духовую трубку.

Геллерт осторожно приподнялся, надел на голову слетевший фонарик и присмотрелся к рыси. Та, судя по всему, сдалась. Геллерт огляделся вокруг и только теперь сообразил, что лежит на мертвой косуле. Лен услышал, как Геллерт тихо, но крепко выругался по-французски.

Лен выбрался из сети, не переставая поглядывать на рысь и мысленно повторяя французское ругательство.

Когда Геллерт наконец освободился из ловушки, Штальдер уже давно поднялся вверх по склону, вышел на дорогу и разыскивал в багажнике «тойоты терцел» необходимое оборудование. Вскоре все трое стояли у машин, пожимали друг другу руки, поздравляли, похлопывая по плечам, и устало смеялись.

Геллерт постоянно контролировал действие транквилизатора, освещая фонариком шкуру животного. Рысь еще немного подрагивала.

– Если средство подействует как надо, через десять минут она совсем уснет, – ответил из темноты Штальдер на вопрос Лена.

Лен дотронулся до ноющего локтя и попытался согреть ледяные пальцы рук.

Он мерз, глядел в ночное небо и ничего не видел. Бледным и маленьким казался ему месяц – таким же потерянным, как и он среди этих людей. Альтернативный служащий рядом с профессиональными зоологами, знатоками рысей.

Ник Штальдер включил фонарик, посмотрел на часы и снова выключил его.

– Еще пять минут, – тихо сказал он.

Холодный лес хранил безмолвие. Трое мужчин, засунув руки поглубже в карманы, шевелили пальцами ног, насколько это возможно в горных ботинках.

Лен перевел взгляд с неба на лес – туда, где по его расчетам, должна была находиться рысь. Повсюду стояла непроницаемая тьма. Он напрягал зрение, пытался что-нибудь рассмотреть. Ему постоянно мерещились новые контуры – якобы очертания рыси, хотя вокруг все было совершенно спокойно, лишь большие разлапистые ветви елей едва заметно покачивались на легком ветру.

Штальдер опять взглянул на часы, осветив их фонариком. Лен еще раз отметил, как быстро двигаются у Штальдера глаза. Геллерт не проронил ни слова, но подавил непроизвольный зевок.

Сам Лен тихонько напевал про себя старомодный джазовый гимн.

Штальдер включил фонарик и посмотрел на часы.

– Пора! – ослепил он лучом Геллерта и Лена.

Подойдя к рыси, люди высвободили лапу из затянувшейся проволоки. Остался сухой, не кровоточащий порез, а подвижность лапы исключала возможность какого-либо серьезного повреждения, чего поначалу опасался Штальдер.

Беньямин Геллерт – здоровенный детина двадцати девяти лет, как правило, плохо выбритый, но добродушно настроенный – получше укрепил утопающий в черной шевелюре фонарик и принялся осматривать рысь, отогревая руки в карманах. Потом осторожно подсунул руки под животное и отнес рысь вверх по склону к дороге. Прежде чем он успел положить ее на землю, Штальдер уже подоспел с овчиной, чтобы рысь не простудилась во время сна. Геллерт положил рысь на овчину, Штальдер разжал ей челюсти и раскрыл пасть. Клыки, язык – все было в крови.

– Не самое приятное зрелище, – констатировал Штальдер. – Наверно, сильно вгрызалась в проволоку.

Ник Штальдер, которому уже перевалило за тридцать, тоже умел прятать добродушие под мрачной маской. Он ловко поднялся, надвинув фонарик на лоб.

Геллерт склонился над зверем, засунул палец в пасть и отковырнул что-то из уже застывшей, перемешавшейся с землей крови.

– Выглядит ужасно, – непроизвольно вымолвил Лен, ожидавший увидеть чистую пасть со сверкавшими клыками и глянцевыми деснами.

– Ничего, заживет, – отозвался Геллерт.

Если не считать пасти, распластанный перед ним зверь, показался Лену чрезвычайно красивым. Лен впервые видел рысь с такого близкого расстояния. Когда Штальдер и Геллерт пошли к машинам, Лен присел на корточки перед рысью – медленно и осторожно, почти задумчиво, словно перед маленьким алтарем. Поношенная гортексовская куртка, одолженная ему Геллертом, была великовата и доходила почти до колен. Перчатки, тонкие и свалявшиеся, похожие на те, что используют лыжники, одолжил Штальдер. «Можешь не отдавать», – сказал он. Тяжелые горные ботинки принадлежали проекту, летом ему придется вернуть их вместе с курткой.

Нагнувшись, Лен убрал с лица длинную растаманскую косичку в палец толщиной, снял перчатки и погладил теплую, мягкую шкуру. Он был под впечатлением, не мог отвести глаз, дотронулся до кисточек, этих маленьких жестких волосиков на ушах, до усов – подальше от пасти: искусственный сон особого доверия не внушал.

Штальдер и Геллерт опустились перед рысью, быстро и умело разложили на краю овчины пластиковый контейнер, нож, рулетку, ножницы, резинки, пипетки, шприцы, бумаги и конверты. Лену очень хотелось спросить их, линяет ли рысь с переменой времени года. Но читавшаяся в их лицах серьезность и та поспешность, с которой двигались их руки, ясно давали понять, что сейчас не время для разговоров. К тому же, он догадывался, что ему не пришлось бы задавать многих вопросов, не поленись он прочитать подборку материалов о рысях, которую Геллерт дал ему на прошлой неделе.

– Кожа да кости, – промолвил Штальдер, словно обращаясь к самому себе, и озадаченно скривил губы.

Геллерт наклонился вперед:

– Да. Жалко косульку. Ее бы еще хватило на несколько порций.

Лен не понимал, почему косуля, которую рысь задрала только прошлой ночью, уже не годилась в пишу.

Штальдер взял глазные капли и приоткрыл животному веки.

– И долго рысь будет спать? – поинтересовался Лен.

В сравнении с двумя парами быстро работающих рук зоологов, его покоящиеся на коленях конечности казались ему совершенно никчемными.

– Сорок пять минут, – не оглядываясь ответил Штальдер. Верхнее веко он придерживал указательным пальцем. Крупная капля отделилась от пипетки и упала на безжизненный глаз, который Штальдер, переходя ко второму, осторожно закрыл – а после заботливо прикрыл оба глаза повязкой. Геллерт пробормотал что-то про ошейники. Не обратив на это никакого внимания, Штальдер набрал в шприц красноватой жидкости из ампулы в вакуумной упаковке.

– Нужно добавить снотворного? – неуверенно спросил Лен.

Он ведь ему вчера объяснял, походя отозвался Штальдер, поднял сверкнувшую в свете фонарика иглу и, прыснув небольшим фонтанчиком, не самым приятным образом воткнул ее рыси в бедро, после чего просушил ваткой место укола.

Лен непонимающе глядел перед собой.

– Мы берем кровь, – пояснил Штальдер. – Для генетического анализа, а уколом я расслабляю напряженную мускулатуру. Остальные вопросы потом.

Нам нужно успеть сделать все, пока она не проснулась.

– Да, – отозвался Лен, словно признавая собственную нерасторопность, и продолжил смотреть, как другие работали.

Спустя некоторое время Штальдер повернулся к Лену, осветив ему лицо так, что сам он прекрасно видел Лена, а Лен его – нет, и протянул ему какую-то бумагу.

– Бланк поимки, – небрежно бросил Штальдер.

Лену пришлось писать под диктовку.

Штальдер и Геллерт взяли у рыси кровь, срезали клочок шерсти, потом долгое время напрасно искали вшей, измерили длину спины, плеч, передних и задних лап, хвоста, кисточек, изогнутых когтей, окровавленных зубов, и отдельно – мощного, саблевидного клыка. Наконец, они взвесили овчину с рысью на пружинных весах. Со своими 17,1 килограмма эта рысь относилась к категории легковесов. Лен занес все данные в бланк, довольный тем, что хоть как-то пригодился. Ему было холодно, он устал. Лену казалось, что цифры, которые надиктовывал ему Штальдер, не имели к лежащему перед ним зверю никакого отношения. В последней пустой строке он поставил дату: «10 марта 2000 года» – и протянул бланк Штальдеру. Тот молча принял его.

Геллерт надел на рысь ошейник с передатчиком и измерил охват шеи. Это был черный ошейник в два пальца шириной с небольшой, косо выглядывающей антенной. Чтобы можно было потом отслеживать перемещения рыси.

– Хватит и маленького ошейника, – пробормотал Геллерт и принялся отрезать перочинным ножиком лишний хвостик.

Вязкий пластик оказался неподатливым и резался с трудом. Штальдер подгонял коллегу, говоря, что рысь скоро проснется. В ответ Геллерт предложил ему проверить частоту. Ошейник был настроен на канал 53,7.

Штальдер отошел к машине и повесил на шею приемник. Недешевый прибор, с виду похожий на автомагнитолу. Он подключил к нему антенну, состоящую из деревянной ручки, четырех алюминиевых стержней и целой пригоршни всяких гаек и винтиков. Чтобы снова не стоять без дела и немного подвигаться на морозе, Лен тоже вытащил приемник и ручную антенну. Ему и другому альтернативному служащему, Улиано Скафиди, предстояло еще не раз пеленговать эту рысь.

Маленькие динамики обоих приемников потрескивали и пощелкивали среди лесной глуши, где, казалось, не было никого, кроме рыси и трех мужчин. Треск перешел в постукивание, когда Штальдер начал приближаться к каналу 53.

Поглядывая на стрелку приемника и медленно поводя над головой ручной антенной, Штальдер ходил вверх и вниз по узкой дороге. Постукивание приемника мерно нарушало тишину леса.

– Почти без помех, – удовлетворенно заявил Штальдер.

– Будем надеяться, – отозвался Геллерт, затягивая на ошейнике последний винт.

– Семь десятых – это хорошо, – сказал Штальдер, подкорректировав частоту ручкой точной настройки.

Лен, еще не научившийся работать с приемником, долго боролся с упрямым шипением, после чего поймал наиболее отчетливый сигнал на канале 53,9. Он неуверенно коснулся Штальдера и спросил, может ли быть так, что его приемник ловит лучите на девяти десятых.

– Все может быть, – ответил Штальдер, пристально глянув на Лена.

И добавил, что для нахождения нужной частоты надо понижать чувствительность приема, медленно приближаясь к девятке.

Хотя руки у Лена закоченели, он снял перчатку, поскольку видел, как скрупулезно Штальдер настраивал приемник кончиками пальцев. Следуя указаниям Штальдера, он уменьшил чувствительность прибора, наконец добившись того, что лучший сигнал был на канале 53,7.

Лен успокоился, приписал показание к остальным, уже занесенным на маленький кусочек картона – расплющенный кругляш от туалетной бумаги, который он уже два дня таскал с собой, – и снова надел перчатку.

Штальдер опять склонился над рысью и осмотрел ошейник.

– Слишком велик, – проворчал он, недовольно глянув на Геллерта. – Она его сбросит.

Засунув ладонь под ошейник, он обнаружил между ним и шеей довольно большой зазор.

– Он и не должен сидеть плотно, – возразил Геллерт демонстративно державшему свою руку в ошейнике Штальдеру. – Не сбросит она его.

Геллерт осторожно поднял голову рыси, снизу подтянул ошейник к челюсти и под критическим взглядом Штальдера попробовал снять его через голову Ничего не вышло.

– Ошейник не велик, – повторил Геллерт, – не сбросит она его. А еще только наберет вес.

Штальдер взглянул на часы так, словно время для контраргументов Геллерта истекло. Прошло уже тридцать пять минут. Наконец, он уступил коллеге.

Чуть позже Геллерт и Штальдер низвергли на спящую рысь молнии ослепительных вспышек. Когда рысь сфотографировали со всех сторон, в разных ракурсах, Геллерт спросил у Лена, не хочет ли он сняться со зверем.

Лен не знал, что ответить. Он никогда особо не любил фотографироваться. Взглянув на рысь, на ее мягкую шерсть, бакенбарды, кисточки, он присел рядом.

Потом сам спросил, не хотят ли Штальдер и Геллерт тоже сфотографироваться. Геллерт, казалось, всерьез задумался, но потом отвернулся, Штальдер махнул рукой, сказав, что у него таких снимков навалом.

Геллерт предложил позвонить егерю Конраду Беннингеру и попросить его придумать имя для рыси – в благодарность за то, что он сообщил им о задранной косуле.

– Еще успеется, – отозвался Штальдер.

Он снял с глаз животного повязку, сунул шприц в карман куртки и с рысью на руках отправился на поляну, находившуюся чуть выше дороги и заранее выбранную ими как идеальное место для пробуждения.

Лен и Геллерт остались ждать на дороге, следя за удаляющимся светом штальдеровского фонарика. Видели, как он склонился над рысью.

Геллерт недоумевал, почему Штальдер так долго возится. Ворчал, что обычно он колет гораздо быстрее.

На вопрос Лена, зачем нужен укол, Геллерт сказал, что он позволяет рыси быстрее прийти в себя после сна.

Вскоре Штальдер ринулся прочь от рыси. Не успел он с овчинкой под мышкой добежать до Геллерта и Лена, как рысь зашевелилась. Отрывистыми движениями, очень неуклюже, как показалось Лену, подняла туловище. Снотворное, судя по всему, еще сковывало ее мышцы. Лен ожидал, что хищница будет долго и медленно приходить в себя. Однако уже спустя несколько мгновений рысь с впечатляющей скоростью побежала в произвольно выбранном направлении и скрылась среди близстоящих деревьев.

Между тем было уже полпервого ночи. Люди устали, мороз все сильнее одолевал их. Они принялись убирать поставленные вокруг косули ловушки – укладывать в машины винты, крючья, стержни, проволоки и провода. Отсоединяя провод, Лен еще раз взглянул в глаза мертвой косули. Каряя стеклянная пустота отразила свет его налобного фонарика.

– Показать тебе еще кое-что? – спросил Ник Штальдер, заметив, как Лен не спускает глаз с косули.

Лен недоуменно молчал.

Штальдер вытащил нож и разрезал глотку – так, словно это был натянутый лоскут. Стали видны окровавленные внутренности, и Лен с большим любопытством и с не меньшим отвращением взглянул на склизкую мешанину дыхательных путей, пищевода и всего того, что имелось в глотке у косули и чему он не знал названия.

– Раньше мы подбирали задранную рысями и ненужную после поимки дичь, отвозили домой и съедали, – спокойно сообщил Штальдер. – Вкусное мясо. В морозилке еще осталось несколько кусочков, весьма аппетитных, хотя и погребенных под завалами рысьего кала.

Втянув руки в длинные рукава, Лен непонимающе посмотрел на Штальдера.

– Рысьего кала?

– По анализу кала можно определить, сколько и каких зверей ела рысь, – пояснил Штальдер, продолжая ковыряться в глотке. – Таким образом нам удалось обнаружить остатки пятидесяти одного животного. Еще кал часто помогает выявлять болезни.

Потом Штальдер, наклонившись еще ниже, принялся отыскивать следы клыков рыси. И несмотря на все отвращение поиски эти представлялись Лену увлекательным занятием.

– По всей видимости, рыси понадобилось как минимум дважды впиться косуле в глотку, чтобы убить ее, – констатировал Штальдер, указав на укусы. На фоне остальных ран выделялись четыре следа. Роясь в поисках новых следов во вспоротой глотке косули большим и указательным пальцами, Штальдер то и дело перерезал ножом мешавшие ему жилы.

Лен поинтересовался, что будет с косулей дальше.

– Оставим ее здесь, – ответил Штальдер. – А Беннингер завтра уберет.

– А не оставить ли нам ее и на следующую ночь? – поинтересовался стоявший в нескольких метрах Геллерт. – Кто знает, может, рысь и вернется к ней.

– Ну конечно! – отозвался Штальдер. – После сегодняшнего она будет делать вокруг этого леса большой крюк.

– Ладно, это мы еще с Беннингером обсудим, – заключил Геллерт.

Когда все стержни, винты и проволоки были убраны в машины, Штальдер предложил Геллерту запеленговать новую рысь на следующий день. Геллерт не возражал и сел за руль рядом с уже поджидавшим его Леном. Геллерт включил приемник, соединенный с большой антенной на крыше, и тронулся с места. За грязным ветровым стеклом блестел снег, в зеркале заднего вида тускло отражались огни штальдеровской машины. Постоянно переходя с одной передачи на другую, машины медленно двигались в направлении Заненмёзера. На извилистой дороге под Занерлохской скалой Геллерту лишь временами удавалось ловить поступавшие от рыси сигналы. «Значит, она еще бежит», – сказал он. Лену слишком хотелось спать, и он с трудом понимал, о чем говорит Геллерт. Вопросы, которые он отложил на время обследования, больше не приходили ему в голову.

Оба автомобиля выехали из леса и, добравшись до шоссе, свернули к Зимментальской долине. Серебристая дорога была пустынной, деревни глядели на нее сборищем темных неказистых фасадов, одинокими рекламами пива и освещенными пешеходными переходами.

– Семнадцать и одна, – бормотал Геллерт, вспоминая вес рыси, – семнадцать и одна. Могла быть и потяжелее, еще как могла бы.

Под ровное гудение автопечки Лена одолел сон.

Источник: АР

Дата: 17:21 /14-03

Ведомство: vsx

Служебный код: MAW

Важность: 4

В бернское ведомство по охране природы присланы лапы незаконно убитой рыси. Некий браконьер варварским образом заявил протест против разведения рысей. Согласно имеющейся информации, он отрезал лапы незаконно убитой рыси и прислал их в ведомство кантона Берн по охране природы. Более того, на лапах значились имена служащих ведомства: на одной из них – имя бывшего главного лесничего кантона Обвальден. В 1972 году он, руководствуясь государственным постановлением, выпустил на волю первых рысей в Швейцарии. К варварскому посланию прилагалась открытка со словами: «Из бернских джунглей». Поскольку сопутствующие обстоятельства свидетельствуют о явном браконьерстве, немедленно начато тщательное расследование, сообщает ведомство по информации.

С возмущением и непониманием отреагировало на варварское послание Министерство по охране окружающей среды, леса и природы. Подобную форму протеста в министерстве сочли за попытку разжигания конфликта. «Тот, кто так поступает, дискредитирует собственную идею», – заявил пресс-секретарь министерства Рольф Веспе, отвечая на один из вопросов. Где обитала убитая незаконным образом рысь, пока неизвестно.

2

Альфред Хуггенбергер громогласно озвучил заказ на всю пивную. Хозяйка по прозвищу Мэри, душевно надломленная вдова, потерявшая мужа, начальника добровольной пожарной команды, в пожаре 1982 года, склонилась над стойкой, оторвала взгляд от журнала и дала знак, что поняла: пять кружек пива и красную «Ривеллу» [2] . Беат Бюхи, над головой которого прогремел заказ, потер оглушенное ухо.

– Вот это глотка, это я понимаю, – воскликнул Самуэль Таннер, великовозрастный секретарь деревенской общины с извечным косым пробором.

Альфред Хуггенбергер, которому не было дела до подобных замечаний, бросил взгляд на единственных приезжих: супружескую пару с ребенком и собакой, сидевшую в противоположном углу. Потом отодвинул бульварную газету «Блик», где на первой полосе рядом с крупным заголовком располагалась фотография вскрытой почтовой посылки и четырех отрубленных рысьих лап.

– Хотелось бы мне познакомиться с сукиным сыном, пославшим в Берн эти лапы. Сходил бы с ним на охоту, – бросил Хуггенбергер.

Здоровый, как бык, и широкоскулый Альфред Хуггенбергер, чьи брови нависали над носом, а короткие, черные как смоль волосы на широкой и толстокожей шее незаметно сливались с растительностью спины, положил на газету свои могучие руки и протянул к стеклянной кружке мозолистые ладони. Хуггенбергер был охотником, а заодно разводил овец и свиней на отцовском подворье, которое ему вскоре предстояло перенять. Подворье располагалось немного за деревней, на ровной местности. Называлось оно Хаммершванд, и неподалеку от него находился стрелковый клуб. Там Хуггенбергера нередко видели в красно-сине-белой шапочке Швейцарского кредитного общества.

За столом собрались знакомые ему лица – все, кроме двоих, фермеры, живущие в Лауэнене, неприметном поселении, маленьком и отдаленном, затерянном среди Лауэнентальской долины на юге Бернского Оберланда. На исходе зимы, когда на поле делать было нечего, а в хлеву занятий было не больше, чем летом, эта компания просиживала то полчасика, а то и битый час в хорошо отапливаемой пивной «Тунгельхорн», в самом центре деревни.

Догоравшие закатные лучи косо заглядывали в большие окна, ложились на зеленые обои и темно-коричневые деревянные панели. Там висели картины с широкоплечими, кружащими среди опилок крестьянами и изображения призовых дойных коров. Над столом возвышалась голова крупной серны, под которой красовалась табличка с именем Альфреда Хуггенбергера. Преисполненный гордости Хуггенбергер собственноручно прикрутил голову к стене. Но под серной сидел не он, а Альбрехт Феннлер. Феннлер – вдумчивый садовод, меткий стрелок и опытный охотник, который, хотя и был осведомлен о предписанных законом ограничениях, каждой весной самостоятельно прикидывал количество зверей, подлежащих уничтожению из его ружья осенью. Он был уже не молод, страдал ревматизмом бедер и в трудную минуту жаловался на то, как плохо продаются овощи у ворот его двора в Нижнем Луимосе. Жилистый рыжеволосый Феннлер носил восхитительно импозантные усы, из-за которых с ним то и дело порывались фотографироваться туристы, на что Феннлер неизменно отвечал строгим отказом.

Между Альфредом Хуггенбергером и Альбрехтом Феннлером сидел Макс Пульвер – тщедушнее и скромнее Хуггенбергера, но все равно здоровенный детина. Разраставшуюся лысину он неизменно прятал под желто-зеленой кепкой. Поскольку двор его, располагавшийся у въезда в деревню, между церковью и Сельскохозяйственным товариществом, больших доходов не приносил, Пульвер подрабатывал служителем в церкви и кладовщиком в товариществе.

По другую сторону стола сидел общинный секретарь Самуэль Таннер, который со дня конфирмации носил не только отча янно косой пробор, но и безвременные ботинки «Мефисто». По окончании учебы он счел вменяемую ему обязанность неразглашения данных излишней и вне зависимости от часов работы общинного секретариата был в Лауэнене главным источником информации. Знал он и вещи, имевшие мало, а то и никакого касательства к его службе. Например, что новая продавщица деревенского магазина не только умеет резать сыр на глазок с точностью до грамма – слух об этом прокатился и без Таннера, – но и что на ее нежном плече вытатуирован Дельфинчик. Или что недавно обосновавшийся у озера и открывший гостиницу Райнер Вакернагель не только намеревался подать заявку на строительство, но и обеспечивал двух внебрачных детей.

Вот уже сорок два года Таннер работал секретарем в общинной конторе, из-за недостаточного финансирования располагавшейся на пропахших выхлопными газами задворках автомастерской Ойгена Хехлера. Однако ни угрюмому Хехлеру, ни выхлопным газам так и не удалось сбить Таннера с толку за все это время – он был крепким стариком и недоумевал, почему через три года его собираются отправлять на пенсию. В ближайшем будущем он планировал опубликовать деревенскую хронику, и потому уже давно интересовался всем, что в той или иной форме могло найти там свое отражение.

Рядом с Таннером, на краю деревянной скамьи, сидел Фриц Рустерхольц, чаще всего носивший бежево-коричневый берет в клеточку и любивший положить его на стол перед собой. Фриц Рустерхольц, электромеханик по образованию, отличался своей щуплой фигурой и диалектом: в нем сразу угадывался заезжий зеландец [3] . Он был фермером и вел хозяйство своего брата Эрнста Рустерхольца, покалечившегося во время несчастного случая в Хунценвальдском лесу Брат переехал сюда после свадьбы, его двор располагался на Хундсрюгге, солнечном склоне Лауэнена. Там жили Тереза и Теобальд Берварт, тесть и теща Эрнста. Как Альбрехт Феннлер и Макс Пульвер, Фриц Рустерхольц тоже был членом стрелкового клуба, где, целясь в мишень, всегда бил в семерку, за что в прошлом году его имя впервые выгравировали на небольшом оловянном кубке. Этот кубок вместе с другими наградами стрелков незаметно стоял в стеклянной витрине за широкой спиной Альфреда Хуггенбергера. В Лауэнене эти награды мало кого интересовали. Стрельба в клубе считалась в лучшем случае тренировкой перед тем, что действительно стоило внимания – охотой.

Наконец, за другим концом стола, у самого прохода, сидел Беат Бюхи. Неповоротливым и бледнолицым был этот добросовестный и скупой на слова шофер, возивший пассажиров между Лауэненом и Гштадом. Сидя за столом, он видел не только свой автобус, но и отражавшийся в окне циферблат стенных часов. В рабочее время Бюхи никогда не поддавался на уговоры пропустить кружечку пива и каждую весну со страхом ждал изменений в расписании.

Все они смотрели на Альфреда Хуггенбергера, снова притянувшего к себе «Блик» и разглядывающего снимок.

– Неужели он и правда послал в Берн эти лапы?.. Здорово, просто здорово! – снова донеслось из Хуггенбергера. – Наконец-то эти тихони поймут, на каком языке говорят в Оберланде.

Хуггенбергер бросил взгляд в почти пустую кружку, заглотил остатки пива и вытер губы тыльной стороной ладони.

– Может, эти рабы науки и заметят, что не перевелись еще люди, которые не протирают штанов в офисах, сгрызая карандаши у батарей центрального отопления, а работают на земле, со скотом, и ни к чему им эта поганая рысь! – прогремел Хуггенбергер.

– Отлично сказано! – похвалил Макс Пульвер.

Покопавшись короткими неловкими пальцами в нагрудном кармане своего засаленного, пропахшего кормами комбинезона выгоревших желто-зеленых тонов Сельскохозяйственного товарищества, он достал оттуда мятую пачку сигарет.

– Может, эти сопляки в кои-то веки задумаются, каково нам здесь живется, – проговорил Пульвер, выстукивая из пачки «Мэри Лонг».

– Пусть протрут очки и увидят, что в Оберланде не все так гладко, как в туристической брошюрке, – подхватил Саму эль Таннер.

Макс Пульвер извлек из маленькой, зажатой в шишковатой руке зажигалки язычок пламени. Феннлер оглянулся на туристов в другом углу. Молодая пара общалась на южно-немецком диалекте, не обращая на стол горлопанов никакого внимания.

– Впрочем, я бы не стал на это надеяться, – вздохнул Альфред Хуггенбергер.

Фриц Рустерхольц приоткрыл рот, будто собираясь что-то сказать, и сверкнул своим золотым клыком.

– Они уже болтают о волках и медведях, – продолжил Хуггенбергер, – все больше ботаников и воздыхателей природы ратует за то, чтобы заселить этим зверьем наши горы. Стоило нам передохнуть всего несколько десятилетий, как они уже рвутся освободить зверье из зоопарков и расплодить его здесь.

Протянув к Пульверу свою могучую ладонь, Хуггенбергер взял у приятеля сигарету. Так у них было заведено, и никакой благодарности не требовалось.

– Рысь – это милейшая тварь, – возразил Альбрехт Феннлери, приковав взгляды собравшихся к своим покачивающимся усам. – Только вот не понимаю я, зачем им понадобилось выпускать ее на волю не где-нибудь, а в Швейцарии, когда любому молокососу известно, что здесь не место хищникам. Разводили бы их себе в Карпатах.

– Но эти лапы… – проявил интерес Самуэль Таннер. – Там написано, откуда пришла посылка?

– Не думаю, – отозвался попыхивающий сигаретой Хуггенбергер, еще раз взял «Блик» и принялся отыскивать информацию о месте отправки. – А ты, Бюхи, случайно не знаешь? Ты же у нас на почте работаешь [4] . Или твой автобус уже приватизировали?

Беат Бюхи, противник приватизаций любого рода, о посылке ничего не знал.

– С какой почты отправляли, не написано, – сказал Хуггенбергер. – Но тут написано, что в Швейцарских Альпах уже живут шестьдесят рысей.

– Шестьдесят? – с удивлением переспросил Фриц Рустерхольц. – Так вот откуда столько следов в Хунценвальде.

– Шестьдесят? – удивился и Макс Пульвер. – Скоро их будет больше, чем оленей.

– И им не надо разрешения на охоту, – вставил Альбрехт Феннлер.

– Думаю, властям известно, где и когда была отправлена посылка, – предположил Саму эль Таннер.

Альбрехт Феннлер спокойно разгладил усы.

– Спрошу-ка я об этом Глуца – может, он что знает.

– Еще Глуц наверняка посоветует, как подстрелить рысь, не отмораживая задницы четырнадцать ночей кряду, – добавил Хуггенбергер.

– Если не хочешь отморозить задницу, стреляй из окна клуба, – съязвил Самуэль Таннер, прекрасно знавший, что клуб стал больной темой Хуггенбергера, после того как кантональная природоохранная инспекция обнаружила на хаммершвандском поле, где одно время стояли мишени стрелков, слишком высокую концентрацию свинца и запретила пасти там скот.

– А может, нам вместо рысей сразу политиков отстреливать? – загремел Хуггенбергер. – Пусть какой-нибудь бернский мудрила построит мне новую изгородь на Хюэтунгеле, вокруг всего пастбища, от Конского обрыва до Бычьего леса – тогда мы и посмотрим, будет ли этот чиновник с волдырями на руках ратовать за разведение рысей.

– Да у тебя овец-то всего две дюжины, – усмехнулся Феннлер.

– Не большое богатство, что уж там говорить, – подхватил Макс Пульвер, выпуская клубы табачного дыма.

– Ты бы, чай, счастлив был, если б рысь задрала нескольких твоих, тогда бы хоть на страховке руки нагрел, – добавил Самуэль Таннер.

Фриц Рустерхольц снова сделал вид, будто собирается что-то сказать.

– Приносят мне овцы доход или нет, это уж мое дело. Если б мы, фермеры, думали бы только о деньгах, то давно перебрались бы в Миттельланд и устроили бы себе латифундию с рабами из Восточной Европы. Что уж тут скрывать. Как бы там ни было, охотник, отрубивший лапы, должен послужить нам примером – так мы и будем поступать: отстреливаем рысь, отпиливаем ей лапы и шлем в министерство.

– Не знаю, не знаю, – пробормотал Феннлер.

Феннлеру удавалось говорить о самых важных вещах самым тихим голосом. Он, как всегда, сидел под чучелом серны, не позволяя себе пренебрежительных отзывов о здешних трофеях, хотя у него дома на стенах висели куда более значимые. Феннлер переключил общее внимание с Хуггенбергера на себя, на свои маленькие, поблескивающие, как неснятые сливки, глаза и кустистые, целиком скрывавшие губы рыжие усы, что покачивались вверх-вниз, когда Феннлер говорил, а в остальное время висели у рта большим амбарным замком.

– Не нравится мне все это, – добавил он наконец.

Фриц Рустерхольц отодвинул кружку и откинул со лба жидкие волосы, Макс Пульвер сбил пепел с сигареты в пепельницу. Даже Беат Бюхи, обычно остававшийся невозмутимым, покосился на Феннлера.

– Что именно тебе не нравится? – полюбопытствовал Хуггенбергер.

– Ты, конечно, прав, – примирительно начал Феннлер. – Пора бы и в Лауэнене пристрелить рысь. И лапы послали вовремя: пусть все узнают, что в кантоне Берн одной хищницей стало меньше. Только вот столько шумихи вокруг… Вчера трендели по телевизору, сегодня строчат в газетах. Всё бы неплохо, если б в Лауэнене был порядочный егерь. Но с Беннингером шутки плохи. Он знает, что нам наплевать на закон об охоте. А с недавних пор у него на машине еще появилась эта дурацкая наклейка.

– Какая наклейка? – полюбопытствовал Таннер.

– Проклятые рысьи следы, – отозвался Феннлер. – Беннингер обклеил ими всю машину, как будто рысь прогулялась у него по капоту. Я его на дух не переношу.

Егеря Конрада Беннингера в Лауэнене недолюбливали все. Тут собравшиеся за столом были единодушны. Феннлер еще обвинял Беннингера и ему подобных за то, что в последние годы из-за разведения рысей выросли штрафы за несанкционированную охоту. Он рассказал о таксидермисте Шеврэ из фрибурского Шатель-Сен-Дени – два года назад его арестовали с семью чучелами рысей на рабочем столе, и он не смог предъявить разрешения на их отстрел. С него взяли десять тысяч франков и лишили лицензии на охоту. Фон Кенель из Ленка во время обыска прошлым летом чудом избежал тяжкого наказания: Феннлер в красках описал, как незадолго до обыска фон Кенель выбросил труп рыси в навозную яму.

– Он тебе об этом наверняка рассказывал, Хуггер. Вы же с ним вместе служили.

Хуггенбергер недоверчиво нахмурил тяжелые брови.

А Феннлер оперся о стол обеими локтями и, наклонившись вперед, объяснил, что он хотел сказать примерами Шеврэ и фон Кенеля:

– Акции вроде этих присланных лап вызывают много шумихи и могут только навредить. Ночью все котики серы, поэтому рысь должна исчезнуть так же, как появилась – тихо и незаметно.

– Что за чушь, Феннлер! – вспыхнул Хуггенбергер. – Я еще порасспрошу фон Кенеля, что у него там стряслось с рысью в навозной яме, но мне непонятно, почему нельзя прогнать какую-то жалкую рысь с шумом и гамом. Чем громче, тем лучше! Это только на пользу пойдет. Пусть люди видят, что затея с рысями нам не по нутру. Причем все люди – даже городские ботаники. Я не дам заткнуть себе рот!

Бюхи, почтовый служащий, посмотрел на отражение часов: шестнадцать сорок пять. Через двенадцать минут ему пора в путь-дорогу.

С подносом в слабеньких руках к столу подошла хозяйка. Поставив перед Бюхи красную «Ривеллу», она взяла протянутые им монеты. Бюхи страсть как боялся того дня, когда за разговорами в «Тунгельхорне» позабудет об автобусе и утратит репутацию пунктуального шофера, поэтому всегда сразу платил за «Ривеллу». Потом Мэри расставила до краев наполненные пивные кружки и пожелала всем пить на здоровье.

– Благодарствуем, – процедил Хуггенбергер, когда хозяйка удалилась, поставив на стол последнюю кружку.

– Так значит, шум и гам, Хуггер? – спросил Феннлер.

– Конечно, – ответил Хуггенбергер. – Тут же, как в городе: хочешь привлечь к себе внимание, иди на демонстрацию. И если как следует оторвешься, то попадешь в новости.

– Ты даже не догадываешься, к чему это может привести, Хуггер, – задумчиво произнес Феннлер и не торопясь окунул кустистые усы в пенистую влагу.

Однако Альфреду Хуггенбергеру не было дела до таксидермиста Шеврэ и овцевода фон Кенеля. Шеврэ явно нарушил трудовое законодательство, поэтому нет ничего странного в том, что его наказали. А вот обыск в доме фон Кенеля, наоборот, свидетельствует о бессилии властей.