Сказки для тебя Максимов Андрей

Про Джинсы

Однажды утром Мальчик проснулся. Он всегда так поступал. Что ещё и делать-то утром, как ни просыпаться?

Ну вот, он проснулся, встал, сделал вид, что умылся (чтобы папа с мамой не ругали), и пошёл джинсы надевать.

Синие эти штаны были его любимой одеждой, потому что джинсы – это одежда свободных людей, штаны эти не просто говорят, – кричат: «Сегодня в школу идти не надо!» Потому что в джинсах, как известно, куда угодно можно пойти, кроме школы.

Только Мальчик бросил презрительный взгляд на школьную форму, как вдруг услышал, что Джинсы ему говорят: «Полетать бы…» Мальчик даже сначала не поверил, что это Джинсы сказали: не верил, что Джинсы могут разговаривать – не понимал потому что, где у них рот. Потом пригляделся и прислушался: точно – Джинсы! Рта нет. А говорят. И звук идёт из того места, где молния. Сразу всё стало ясно и совсем не удивительно: Джинсы молнией разговаривают.

– Вы умеете летать? – воскликнул Мальчик.

– А то! – гордо сказали Джинсы. – У нас вон какие крылья огромные.

И Джинсы пошевелили брючинами.

Брючины и вправду очень походили на крылья, особенно когда шевелились.

Мальчик поинтересовался осторожно:

– Вместе полетим?

И Джинсы ответили:

– Конечно! В одиночку летать, какая радость? Птицы и те, когда в одиночку летают, слышал, как орут от несчастливого восприятия жизни?

Мальчик сразу сообразил, что летающие Джинсы надевать, конечно, нельзя – размаха крыльев не будет. Он тогда на Джинсы сел, и упорхнули они в окно. Хорошо, что оно было открыто, а то как-то неприятно, летя на Джинсах, врезаться в стекло.

Лететь над городом было очень интересно. Сверху все казалось маленьким, игрушечным почти, а оттого красивым. Мальчик давно заметил: маленькое – оно чаще бывает красивым, чем большое.

– Хорошо летим, – сказали Джинсы.

– Хорошо, – согласился Мальчик.

На них, летящих, никто внимания не обращал. Птицы не обращали, потому что привыкли, – надо городом чёрт те что летает всё время: то салюты, то фейерверки, то вертолёты, то воздушные шары. Если на всё это свое внимание обращать, – никаких птичьих нервов не хватит.

А люди их не замечали, потому что не было у них никакого резона в небо смотреть. Люди резон искали почему-то на земле.

Так и летели они, Мальчик и Джинсы, никем не замечаемые, по голубому небу. Небо, правда, может, и удивлялось, что по небу Мальчик на Джинсах летит, но небу совершенно нечем было разговаривать, поэтому оно молчало. У неба, правда, своя молния есть, и оно может ею поговорить. Но тут молнии не было – пришлось небу молчать.

Мальчик смотрел вниз, и вдруг подумал, что у всего на земле – прям, буквально у всего – есть крылья. У людей – руки. У деревьев – ветки.

Даже у машин – зеркала заднего вида – два маленьких крыла.

– А машины не летают потому, что у них крылья маленькие, размаха не хватает? – спросил Мальчик.

В ответ Джинсы вздохнули:

– Мы сейчас на посторонние разговоры не можем отвлекаться – силы надо беречь. Думаешь, так просто над городом лететь, да ещё тебя везти?

Мальчик так не думал. Он вообще думать перестал. Потому что, если думаешь – то мысли появляются, а в мыслях только тогда смысл есть, когда ими можно поделиться. Ну а если поделиться нельзя, – то и думать бессмысленно.

Джинсы полетали-полетали, да и вернулись домой. Причём, что интересно, сразу дорогу нашли. Джинсы – они, как лошади, дорогу к дому обязательно чуют.

Мальчик как слез с Джинсов, – по дому пошёл бродить. И обнаружил, что, крылья, действительно, есть, ну, буквально у всего. У рубах и курток – рукава. У книг – две твёрдых обложки: и чего только книги не летают, как птицы? У кружки – одно крыло: ручка, но и с одним крылом полетать можно. У окна – две створки, у шкафа – две дверки. Фломастер, карандаш, ручка – каждый из них – само по себе крыло, если вглядеться. Даже у школьной формы – что уж, кажется, совсем невероятным – и у той были крылья: и у брюк, и у пиджака, и даже у ненавистной жилетки.

Мальчик вернулся к Джинсам. После тяжёлого полета Джинсы отдыхали на кресле, раскинув в стороны два своих крыла.

Джинсы, безусловно, в их доме были самыми большими специалистами по полётам. И Мальчик спросил их вежливо:

– Скажите, пожалуйста, дорогие Джинсы, а если у всего есть крылья, то чего ж оно всё не летает?

– Понятно отчего, – ответили Джинсы. – Цели у них нет. Без цели только листья порхают, да и то быстро приземляются. – Джинсы помолчали немного, а потом сами задали вопрос. – Вот мы с тобой, когда какую цель отыщем, гораздо на дольше полетим и с ещё большим удовольствием, правда?

– Правда, – ответил Мальчик.

И на диван лёг: обдумывать цель, ради которой стоит летать.

Про Компьютер и Серую Мышь

Больше всего на свете маленькая Серая Мышь мечтала найти друга.

Потому что жила она в квартире среди огромных людей и непонятных вещей. И люди и вещи таили опасность, поэтому жизнь Серой Мыши была тревожна и ужасна. У неё даже имени не было, – потому что имя бывает только у тех, кого окликают. А Серую Мышь никто никогда не окликал. Представляешь, какой ужас, – жить всю жизнь неокликнутым?

И вот однажды днём Серая Мышь, как всегда пряталась за плинтусом, и вдруг услышала, как мама говорит мальчику: «Сынок, я тебе купила новую мышку!»

Серая Мышь так обрадовалась, что едва не выскочила из своего укрытия, но вовремя одумалась! Она знала: люди почему-то не хотят с ней общаться, хотя за столько лет тревожной жизни в квартире Серая Мышь научилась не только понимать человеческую речь, но и разговаривать, и могла бы много чего интересного рассказать про неведомый людям подплинтусный и межстеночный мир. Но люди были плохо воспитаны, и совершенно не хотели общаться с Серой Мышью.

А тут – мышь! Да ещё и новая! Ну, разве не чудо? Серая Мышь осторожно высунула свой нос из-под плинтуса, и увидела странное существо, которое за шнурок было привязано к Компьютеру. Это существо было совершенно не похоже на мышь, хотя невоспитанные и не больно-то умные люди называли его именно этим святым и прекрасным словом.

Ну, а то, что это существо было привязано к Компьютеру, – делало его уж совсем, совсем не мышью! Надо сказать, что Серая Мышь терпеть не могла Компьютер – он казался его недопустимо важным, толстым и отвратительным.

Ночью, когда квартира погрузилась в столь приятную темноту и тишину, Серая Мышь вылезла из своей норки и, на всякий случай, пошла знакомиться с той, кого люди называли мышью.

Серая Мышь залезла на стол и понюхала незнакомку.

Незнакомка пахла скукой. Точно также пах компьютер, принтер, проигрыватель – в общем, всё то, в чём не находилось никакого смысла. Блюдца, в которых можно было отыскать крошки, или, например, прекрасное помойное ведро, – пахли совсем по-другому: интересно.

Серая Мышь настолько устала от одиночества, что не могла сразу расстаться с мыслью его уничтожить. Ты ведь и сам, наверное, знаешь: надежда – это то, с чем совсем не хочется расставаться, даже ещё больше не хочется, чем, например, с вкусной булкой.

И поэтому Серая Мышь сказала:

– Здравствуйте, – и посмотрела с надеждой на ту, которую называли мышью.

Но та молчала.

И Серая Мышь поняла, что в доме появилось ещё одно существо, которому до неё нет никакого дела.

Тогда Мышь села на стол, подперла голову лапкой и стала смотреть на Компьютер: просто так, от тоски и от нечего делать.

Компьютер смотрел на неё. Потому что ему было интересно. А то всё вокруг – люди да люди, а тут – Серая Мышь. Интересно ведь.

Компьютер был очень умный: он очень много знал, да, пожалуй, он знал всё, что только можно знать. Кроме одного, он не знал: где у него душа.

Компьютеру было известно, что душа есть у всего. Значит, и у него тоже должна быть. Больше всего на свете мечтал он познакомиться со своей душой, но совершенно не понимал, где в нём самом эту душу искать.

Мышь пошла на кухню, заела погибшую надежду оставшимися крошками, и отправилась в свою нору, понимая, что так и не появится в этом мире никогда никто, кто захотел бы её окликнуть.

Компьютер остался на столе, с печалью размышляя о том, что никогда не удастся ему познакомиться со своей душой, что, конечно, жить не мешает, но почему-то мешает ощущать себя счастливым.

Ты, конечно, прекрасно знаешь, что так часто бывает: кажется, что всё в жизни плохо, и вдруг – раз! – начинается хорошо. Причём, это «хорошо» очень часто начинается совершенно неожиданно.

Однажды, когда за окном квартиры наступило лето, и все люди уехали из жаркого города куда-то, где было ещё жарче, – в доме случился пожар. Может быть, ты знаешь, что вместе с пожаром обязательно наступает наводнение: так уж повелось. Когда верхняя квартира пылает, и её заливают водой, нижняя заливается за компанию.

Серая Мышь жила как раз в нижней. И сначала ей понравилось, что с потолка течёт вода. Она подумала: может быть, эта вода принесет ей друга?

Но вода поднималась всё выше и выше: она залила плинтус и стала подниматься над ним. Квартира превратилась в озеро, посредине которого плавала Мышь, с ужасом понимая, что плавательные силы оставляют её.

Компьютер всю жизнь стоял на столе, и у него никогда не было необходимости сходить со своего места. И вправду: если место хорошее, настоянное – зачем с него сходить?

Но когда он увидел, как в воде барахтается Серая Мышь, внутри Компьютера что-то шевельнулось. И это не была новая программа. Это вообще была не программа, а что-то совсем другое, что заставило его покинуть настоянное место, прыгнуть в квартирное озеро, и поднырнуть под плывущую мышь.

Почувствовав под собой твёрдую поверхность, Серая Мышь сначала обалдела, потом обрадовалась, а потом решила поздороваться.

– Здравствуйте, – сказала Серая Мышь.

– Здравствуй, пловчиха, – выплёвывая воду, сказал Компьютер.

– Это вы мне? – удивилась Серая Мышь.

– Тебе, – попытался улыбнуться Компьютер.

Так у Серой Мыши появилось имя, которое ей очень понравилось: Пловчиха.

А потом пришли люди, сказали, что Компьютер безнадёжно испорчен и выбросили его на помойку.

Серая Мышь решила не покидать того, кто дал ей имя, и выбросилась вместе с ним.

А та, которую называли мышью, оказалась совсем не испорченной, и её оставили в квартире. Что, признаться, очень обрадовало Серую Мышь – ей почему-то совсем не хотелось, чтобы Компьютер по-прежнему был привязан к каким-то сомнительным и ненастоящим мышам.

С тех пор Серая Мышь, которую теперь звали Пловчиха, и Компьютер стали жить на помойке.

Днём Пловчиха ходила по новой, прекрасно пахнущей жизни, в поисках пропитания и новостей. А вечером рассказывала новости Компьютеру.

Компьютер говорил ей:

– Молодец, Пловчиха, интересно рассказываешь, – и смотрел на Серую Мышь внимательно и с нежностью.

И вот, что интересно: чем больше он слушал Пловчиху и смотрел на неё, тем отчётливей ему казалось, что он теперь знает, что такое его душа.

И ещё Компьютер совсем перестал думать о том, как стать счастливым. Ему было и так хорошо. А когда хорошо – что Компьютеру, что человеку – про счастье как-то не думается.

Вот такая история про Компьютер и Серую Мышь по имени Пловчиха, представляешь?

Про Хамелеона

Как будешь в зоопарке – непременно найди клетку, в которой сидит хамелеон. Есть такой зверёк, похожий на ящерицу. У него – большие, удивлённые и несколько обиженные глаза.

И есть, скажу тебе, на что обижаться!

Дело в том, что люди решили, что хамелеон – это буквально символ непостоянства!

Взрослые наверняка будут говорить тебе: «Хамелеон – он такой непостоянный! Он вечно меняет цвет! В зелёной траве он становится зелёным. А в жёлтой, понимаешь ли, жёлтым!»

Взрослые, конечно, много чего знают: с этим было бы нелепо спорить. Но иногда они не в курсе чего-то самого главного.

И я тебе сейчас про это главное расскажу.

Все дело в том, что хамелеон родился ужасно добрым. Добрым, но ужасно. Так бывает.

От этого-то он и погорел. Так тоже случается.

Бывало, притопает к нему огромная бегемотиха и попросит ласково:

– Не мог бы ты, любезный хамелеон, стать такого цвета, который не видел никто? Этим бы ты очень повеселил моего малыша – бегемотика.

Хамелеон не умел отказывать, и выполнил просьбу бегемотихи. Правда, его никто не увидел. Потому что он стал такого цвета, который не видел никто. А бегемотик очень смеялся!

Или, например, подойдёт к нему жираф и попросит:

– Если ты не можешь стать таким же высоким, как я, то стань, пожалуйста, пятнистым. И я обрадуюсь.

Кому охота становится пятнистым? Вот и хамелеону не хотелось. Но жираф очень просил…

С тех пор так и повелось: кто ни попросит хамелеона цвет изменить, он никому не отказывает никогда.

Звери ругали хамелеона за непостоянство.

Они говорили:

– Нельзя дружить с тем, кто непостоянен даже в собственном цвете!

Звери осудили хамелеона на вечное одиночество. Когда они осуждали его – глаза у них горели любопытным блеском.

А потом, трусливо озираясь, подполз к хамелеону маленький ужонок и попросил:

– Стань, пожалуйста, зелёным. Тогда ты совсем растворишься в траве, и с тобой можно будет играть в прятки.

Больше всего на свете хамелеон не любил играть в прятки: ему не хотелось прятаться, а, наоборот, хотелось кричать: «Я тут! Увидьте меня!»

Но хамелеон не умел отказывать: вот и приходилось зеленеть.

Не всякий, даже умный взрослый скажет, как выглядит хамелеон. Но любой знает, что он – символ непостоянства и ветрености.

Но тебе-то теперь известно, что хамелеон, может быть, самое постоянное существо на Земле. Он верен доброте.

В чём его вина?

Так что ты обязательно подойти к клетке с хамелеоном и скажи ему что-нибудь доброе. Он поймёт, я точно знаю.

Договорились?

Про Сизифа, Тантала и Прометея

Сказки – это, конечно, существа. Даже и не стоит в этом сомневаться: раз существуют, – значит, существа. Но вот всякие иные существа – рыбы, птицы или даже тигры – существуют, где им положено. Ты ведь, когда выходишь из дома, совершенно не опасаешься встретить на улице рыбу или, скажем, тигра. И когда голову к небу задираешь – твёрдо знаешь: никакой бегемот там не пролетит.

А вот сказки – существа настолько любопытные, что готовы селиться везде. Буквально не найдёшь такого места – ни на земле, ни на воде, ни в воздухе, ни даже внутри самого себя, – где бы сказка не могла бы родиться.

Вот, например.

Сидел однажды Мальчик дома и читал книжку про Древнюю Грецию. Книжка была умная – папа велел Мальчику читать, вот он и читал: привык потому что делать то, что папа скажет.

И вот Мальчик узнал, что был, оказывается, такой греческий герой – Сизиф. Пока он жил на Земле, ему удавалось всех обманывать. А как под Землю в царство Аида попал, – так за всё и поплатился. Аид приговорил его к страшному наказанию: велел тяжеленный камень в гору катить. И как только камень оказывался на вершине, – он тут же срывался вниз. И так изо дня в день, из года в год, из века в века: страшное дело.

Такая печальная, не очень-то и сказочная история.

Мальчик поглядел на картину – там был изображен сильный, потный мужчина, который старательно толкал в гору камень.

Мальчику стало ужасно жалко огромного дядьку, который занимается такой трудной и, главное, бессмысленной работой.

Но вдруг Сизиф… подмигнул ему.

Начинается сказка! – понял Мальчик и прислушался.

(Ты, наверное, и сам знаешь: чтобы познакомиться со сказкой, надо обязательно к ней прислушаться).

И тут же услышал, что древнегреческий Сизиф с ним разговаривает!

– Не жалей меня! Конечно, самый страшный в мире труд – не тот, который тяжёл, но тот, который не имеет смысла. Боги обрекли меня на бессмысленную работу, но я сумел их перехитрить.

Со стороны я вижу свои движения замедленными и мягкими – плавный толчок, и камень, медленно поворачиваясь своими аккуратно отшлифованными гранями, катится вниз, к подножию.

Боги ждали, что я буду плакать. Но я – человек! Я улыбаюсь… И я подсчитываю: тридцать три шага до вершины было сегодня. Сколько будет завтра?

Я тащил этот кусок гнева богов, зная, что у самой вершины он обязательно вырвется из моих рук и скатится вниз. Усталость тяжёлым кулаком била меня в живот и поясницу. От каждого удара злость и беспомощность разливались у меня внутри, затопляя все остальные чувства. И только бессмысленность огромным островом жила среди этого океана.

Бессмысленность насмехалась надо мной – она была сильнее меня.

Но я – человек! Я не могу позволить тупой бессмысленности чернить мою живую душу!

И тогда я решил обрести смысл: я решил устанавливать рекорды по вкатыванию камня в горы.

Стал думать: как смогу узнавать я время?

Начал искать солнце – но вечен мрак в царстве Аида, никогда лучи солнца не переливаются в водах подземной реки Леты.

Решил разыскать часы, но вспомнил, что только нам, мученикам, дано заглядывать через века, как через головы людей: часы ещё не были изобретены.

И тогда я нашёл отсчет времени в себе самом – я стал считать шаги.

Тридцать три шага до вершины было сегодня. Сколько будет завтра?

Иногда муки колют меня в самое сердце. Иногда усталость не даёт мне идти. Но я всё равно шагаю в гору, потому что у меня есть вера.

Моя вера – один шаг до вершины. Я верю, что смогу докатить камень за один шаг. И так будет. Пусть через столетия и через века, но когда-нибудь я докачу камень до вершины за один шаг.

Я – рекордсмен. Я верю в свою цель. И я счастлив.

Сизиф замолчал и снова подмигнул.

А Мальчик почему-то вспомнил, что, когда сидишь, скажем, на математике, или того хуже, на геометрии – то делается очень скучно потому, что совершенно неясно: зачем изучать все эти цифры и решать задачи? То ли дело – на физкультуре, там понятно, что и зачем делать. Правда, его другу Петьке почему-то на математике очень интересно, а от физкультуры он как раз всегда отлынивает…

Наверное, каждому интересно своё, – подумал Мальчик.

И больше про Петьку думать не стал, потому что на соседней странице оказался ещё один интересный дяденька.

Звали дяденьку Тантал. И у него, как выяснялось, были свои муки. Он стоял по горло в воде, но стоило ему наклониться, как вода уходила. Над ним висели фрукты, – но стоило протянуть руку, ветки поднимались вверх, и он оставался ни с чем.

От такой жизни вид у дяденьки был, конечно, несчастный. Но какой-то… специально несчастный: словно дяденька изо всех сил старался выглядеть бедным.

– Как вы там живёте? – спросил Мальчик, понимая, что, если сказка началась, она так просто не закончится.

И дяденька ему ответил.

– Ой, как мне плохо! Как ужасно хочется есть и пить!

А ведь как всё хорошо начиналось!.. там, на Земле, пока я не попал в это царство, меня все любили. Я это помню очень хорошо. Приходили ко мне на пиры, уважали меня… А потом я решил пошутить и подать богам плохое мясо. Любопытный я такой человек: решил проверить, правда ли, что богов нельзя обмануть?

И чем дело кончилось? Меня отправили на вечные мучения…

Не забыть бы: на мучения… Мне ведь, действительно, очень плохо. Плохо мне!

Подо мной прозрачная, невидимая вода, надо мной – деревья с сочными и румяными, как шеи и прочие места красоток, – плодами. Но всё это недосягаемо, как гора богов – Олимп для простых смертных. Кажется, вот оно всё – тут, рядом. А, поди, доберись…

Трудно мне. Ах, как мне нелегко! Неужто богам удалось меня победить – меня, человека?

И однажды я подумал: а так ли уж я, на самом деле, несчастен, как мне кажется? Я хочу есть? Но еда – не более чем привычка: если я столько веков живу без еды в мрачном царстве Аида, если я уже позабыл вкус фруктов, – то так ли уж они мне необходимы на самом деле? Я утверждаю, что меня одолевает жажда? Но ведь я давно позабыл, что такое утоление жажды, откуда ж мне помнить, что такое жажда?

Нет, если богам так нужно, чтобы я страдал – я могу и поохать. Пожалуйста. Боги на то и боги, чтобы им подчиняться. Но я-то знаю, что сумел победить богов: я превратил страдания в привычку, и они исчезли.

И снова Мальчик подумал почему-то о том, что не имело ровно никакого отношении к древнегреческим героям. Он вспомнил, что, когда математика только началась, – он страдал на каждом уроке, чуть не плакал. А теперь – просто скучает.

Но про математику думать было неинтересно. И вообще не интересно, а уж, тем более сейчас, когда сказке не спится, а на следующей странице книги нарисован могучий человек, прикованный к скале.

Человека зовут Прометей. Как выяснялось, он выкрал у богов огонь и отдал его людям. За что главный бог по имени Зевс приковал его к скале, висящей над бурными водами океана, и придумал страшные мучения: каждый день к Прометею прилетает орёл и клюет его печень. Печень за ночь вырастает, и на следующий день эта ужасная история повторяется.

Неужели и этот человек научился не мучиться? – подумал Мальчик, и посмотрел на картинку.

Прометей совсем не выглядел несчастным. Он выглядел, скорей, виноватым.

Мальчик был уверен, что Прометей заговорит. И не ошибся, конечно.

Ведь если надеешься на сказку, – она никогда не подводит.

– Мне даже как-то неудобно говорить, правда: такое чувство, что я всем ужасно надоел. Навещающие меня дочери Океана – Океаниды рассказывают, как меня все превозносят. И уже столько веков! Океаниды всё время поют песни в мою честь, которые сочиняют благодарные люди. Приятно, конечно. Но неловко. Я ведь не сделал ничего особенного…

Я выбрал самую простую на свете боль – физическую. Когда болит тело, это ерунда в сравнении с тем, когда болит душа. Об этом я всё время думаю, глядя на прилетающего ко мне орла.

Он ведь вовсе ни при чём, а страдает куда больше меня! Ему надоело жить, летать, ему печень моя – поперек его орлиного горла – а деться некуда: прилетает и клюет!

Я принёс людям огонь и страдаю за это. А за что страдает бедная птица? Ни за что! И это самое ужасное!

Иногда орёл, вопреки наставлениям Зевса, улетает не сразу, а помогает мне прийти в себя. Тогда мы беседуем с ним. И однажды я узнал его историю.

В одном зверинце орёл, чтобы обрести свободу, убил своего хозяина, убил человека. Боги не узнали имени убийцы и решили наказать весь орлиный род. Они расселили орлов на вершинах скал, куда никогда не добирается человек, и где даже травинки не радуют взгляд. Они согнули орлиный клюв, отчего вид у птицы сразу стал хищным и злым. Они посеяли вражду между орлами и людьми, хотя лучшие из людей так похожи на орлов…

А потом боги выбрали по жребию одну из птиц и заставили её клевать мою печень, и это ещё больше разожгло ненависть людей к орлам. Боги не ведают, что наказание несёт настоящий убийца, хотя вряд ли могло быть иначе – жребий богов не может ошибиться.

И однажды орёл сказал мне: «Если бы боги знали, что человека убил я, и я бы страдал за свою свободу – мне не было бы так больно. Но принимать муку по жребию – это до невозможности мучительно. Душа болит, понимаешь?»

Я понял.

Я не люблю, когда Океаниды сообщают мне, будто кто-то снова назвал меня героем. Я – не герой. Просто обстоятельства сложились так, что я смог помочь людям.

Хотя, конечно, скала – место не очень-то приятное. Но я испытываю всего лишь физическую боль… А физическая боль, как страх: дело не в том, чтобы её не было, а в том, чтобы сказать себе: её нет.

А вот боль души…

И тут пришёл папа и сказал, что пора идти спать.

И почему эта пора, когда надо идти спать, всегда наступает в самый неподходящий момент?

Но ничего, – решил Мальчик, – наступит завтра, и появятся новые сказки.

Так всегда бывает.

Часы и Кактус

Нет, что бы там кто ни говорил, а в доме – всё живое. Это только кажется, что оно – всё, которое в доме – просто так тут находится. На самом деле, всё за всем следит, наблюдает и делает выводы.

Вот, например, часы. Обычные настенные.

И вот, например, Кактус. Обычный, настольный. Толстенький такой, симпатичный.

Часы не обращают никакого внимания на Кактус – они заняты.

– Быстрей, быстрей! – подгоняет длинная минутная стрелка свою старшую сестру. Мой принцип: лучше обогнать, чем отстать! Впереди – огромное белое поле! Короткий отдых в маленьком чёрненьком домике – циферке, – и вперёд! Мы должны покрыть эти невероятные расстояния!

– Я устала, – вздыхала старшая. – Не могу так быстро. Ты вон какая длинноногая, а я даже усохла от долгого пути. От одного домика до другого пока добежишь – ужас как умаешься! Но ты права: перспективы, расстояния… надо спешить!

А Кактус внимательно наблюдал за часами. У него и дел-то иных не было, как только смотреть: ведь в своей длинной кактусовой жизни он не сделал ни одного шага. Ни единого.

Мудрый Кактус очень хорошо видел, что и младшая и старшая сёстры стараются напрасно, потому что бегут по кругу.

Как мечтал он объяснить глупым стрелкам их нелепую жизнь! Но он не знал языка, на котором разговаривают те, кто движется.

Так у них и повелось: он всё понимал, но не мог ничего объяснить.

Они мчались, подгоняя друг друга, и ничего не понимали.

Такая уж у них была жизнь.

Про Струну

Однажды Мальчику подарили гитару. А струны на гитаре оказались плохими.

Ну, Мальчик не сильно расстроился: он новые купил и домой принёс маленький пакетик, в котором лежали сложенные струны.

Когда струны увидели гитару, они обрадовались чрезвычайно. Потому как каждая струна мечтает в своей жизни только об одном: вытянуться. Оно и понятно: противно ведь лежать свёрнутым, зная, что способен создавать музыку.

Струны, казалось, сами наматывались на колки, а звучать они начали ещё до того, как к ним прикоснулись пальцы Мальчика, – до того струны истосковались по музыке.

И всё было бы хорошо, и сказки бы никакой не получилось (потому как, ежели всё хорошо, то и сказка не нужна), если бы не осталась в пакетика одна, самая маленькая, самая тоненькая Струнка. Ей просто места не хватило: у этой гитары было шесть колков, а струн купили семь.

Ненужную Струну бросили на пол, будто какую бельевую верёвку.