Диверсанты. Легенда Лубянки – Яков Серебрянский Линдер Иосиф

– В троцкистском движении нет важных политических фигур, кроме самого Троцкого. Если с Троцким будет покончено, угроза Коминтерну будет устранена.

Он снова занял свое место напротив нас и начал неторопливо высказывать неудовлетворенность тем, как ведутся разведывательные операции. По его мнению, в них отсутствовала должная активность. Он подчеркнул, что устранение Троцкого в 1937 г. поручалось Шпигельглазу, однако тот провалил это важное правительственное задание.

Затем Сталин посуровел и, чеканя слова, словно отдавая приказ, проговорил:

– Троцкий, или как вы его именуете в ваших делах „старик“, должен быть устранен в течение года, прежде чем разразится неминуемая война. Без устранения Троцкого, как показывает испанский опыт, мы не можем быть уверены, в случае нападения империалистов на Советский Союз, в поддержке наших союзников по международному коммунистическому движению. Им будет очень трудно выполнить свой интернациональный долг по дестабилизации тылов противника, развернуть партизанскую войну.

У нас нет исторического опыта построения мощной индустриальной и военной державы одновременно с укреплением диктатуры пролетариата, – продолжил Сталин, и после оценки международной обстановки и предстоящей войны в Европе он перешел к вопросу, непосредственно касавшемуся меня.

Мне надлежало возглавить группу боевиков для проведения операции по ликвидации Троцкого, находившегося в это время в изгнании в Мексике. Сталин явно предпочитал обтекаемые слова вроде „акция“ (вместо „ликвидация“), заметив при этом, что в случае успеха акции „партия никогда не забудет тех, кто в ней участвовал, и позаботится не только о них самих, но и обо всех членах их семей“.

Когда я попытался возразить, что не вполне подхожу для выполнения этого задания в Мексике, поскольку совершенно не владею испанским языком, Сталин никак не прореагировал.

Я попросил разрешения привлечь к делу ветеранов диверсионных операций в Гражданской войне в Испании.

– Это ваша обязанность и партийный долг – находить и отбирать подходящих и надежных людей, чтобы справиться с поручением партии. Вам будет оказана любая помощь и поддержка. Докладывайте непосредственно товарищу Берии, и никому больше, но помните: вся ответственность за выполнение этой акции лежит на вас. Вы лично обязаны провести всю подготовительную работу и лично отправить специальную группу из Европы в Мексику. ЦК санкционирует представлять всю отчетность по операции исключительно в рукописном виде.

Аудиенция закончилась, мы попрощались и вышли из кабинета. После встречи со Сталиным я был немедленно назначен заместителем начальника разведки. Мне был выделен кабинет на седьмом этаже главного здания Лубянки под номером 755 – когда-то его занимал Шпигельглаз. <…>

На следующий день, как только я пришел в свой новый кабинет, мне позвонил из дома Эйтингон, недавно вернувшийся из Франции.

– Павлуша, я уже десять дней как в Москве, ничего не делаю. Оперативный отдел установил за мной постоянную слежку. Уверен, мой телефон прослушивается. Ты ведь знаешь, как я работал. Пожалуйста, доложи своему начальству: если они хотят арестовать меня, пусть сразу это и делают, а не устраивают детские игры.

Я ответил Эйтингону, что первый день на руководящей должности и ни о каких планах насчет его ареста мне неизвестно. Тут же я предложил ему прийти ко мне, затем позвонил Меркулову и доложил о состоявшемся разговоре. Тот, засмеявшись, сказал:

– Эти идиоты берут Эйтингона и его группу под наружное наблюдение, а не понимают, что имеют дело с профессионалами.

Через десять минут по прямому проводу мне позвонил Берия и предложил: поскольку Эйтингон – подходящая кандидатура для известного мне дела, к концу дня он ждет нас обоих с предложениями.

Когда появился Эйтингон, я рассказал о замысле операции в Мексике. Ему отводилась в ней ведущая роль. Он согласился без малейших колебаний. Эйтингон был идеальной фигурой, для того чтобы возглавить специальную нелегальную резидентуру в США и Мексике. Подобраться к Троцкому можно было только через нашу агентуру, осевшую в Мексике после окончания войны в Испании. Никто лучше его не знал этих людей. Работая вместе, мы стали близкими друзьями. Приказ о ликвидации Троцкого не удивил ни его, ни меня: уже больше десяти лет ОГПУ – НКВД вели против Троцкого и его организации настоящую войну. <…>

По предложению Эйтингона операция против Троцкого была названа „Утка“. В этом кодовом названии слово „утка“, естественно, употреблялось в значении „дезинформация“: когда говорят, что „полетели утки“, имеется в виду публикация ложных сведений в прессе. <…>

Мой первоначальный план состоял в том, чтобы использовать завербованную Эйтингоном агентуру среди троцкистов в Западной Европе и в особенности в Испании. <…>

…Эйтингон настоял на том, чтобы использовать тех агентов в Западной Европе, Латинской Америке и США, которые никогда не участвовали ни в каких операциях против Троцкого и его сторонников. В соответствии с его планом необходимо было создать две самостоятельные группы. Первая – группа „Конь“ под началом Давида Альфаро Сикейроса, мексиканского художника, лично известного Сталину, ветерана Гражданской войны в Испании. Он переехал в Мексику и стал одним из организаторов мексиканской компартии. Вторая – так называемая группа „Мать“ под руководством Каридад Меркадер. Среди ее богатых предков был вице-губернатор Кубы, а ее прадед когда-то являлся испанским послом в России. Каридад ушла от своего мужа, испанского железнодорожного магната, к анархистам и бежала в Париж с четырьмя детьми в начале 30-х годов… Когда в 1936 г. в Испании началась Гражданская война, она вернулась в Барселону, вступила в ряды анархистов и была тяжело ранена в живот во время воздушного налета. Старший сын Каридад погиб (он бросился, обвязавшись гранатами, под танк), а средний, Рамон, воевал в партизанском отряде. Младший сын Луис приехал в Москву в 1939 г. вместе с другими детьми испанских республиканцев, бежавших от Франко, дочь осталась в Париже. Поскольку Рамон был абсолютно неизвестен среди троцкистов, Эйтингон, в то время все еще находившийся в Испании, решил послать его летом 1938 г. из Барселоны в Париж под видом молодого бизнесмена, искателя приключений и прожигателя жизни, который время от времени материально поддерживал бы политических экстремистов из-за своего враждебного отношения к любым властям.

К 1938 г. Рамон и его мать Каридад, оба жившие в Париже, приняли на себя обязательства по сотрудничеству с советской разведкой. В сентябре Рамон по наводке братьев Руанов познакомился с Сильвией Агелоф, находившейся тогда в Париже, и супругами Розмер, дружившими с семьей Троцкого. Следуя инструкциям Эйтингона, он воздерживался от любой политической деятельности. Его роль заключалась в том, чтобы иногда помогать друзьям и тем, кому он симпатизировал, деньгами, но не вмешиваться в политику. Он не интересовался делами этих людей и отвергал предложения присоединиться к их движению.

Был у нас и еще один важный агент под кодовой кличкой Гарри – англичанин Моррисон, неизвестный ни Орлову, ни Шпигельглазу. Гарри работал по линии Особой группы Серебрянского и сыграл ключевую роль в похищении в декабре 1937 г. архивов Троцкого в Европе. <…> Гарри также имел прочные связи в седьмом округе управления полиции Парижа. Это помогло ему раздобыть для нас подлинные печати и бланки французской полиции и жандармерии для подделки паспортов и видов на жительство, позволявших нашим агентам оседать во Франции.

Эйтингон считал, что его агенты должны действовать совершенно независимо от наших местных резидентур в США и Мексике. Я с ним согласился, но предупредил, что мы не сможем перебазировать всех нужных людей из Западной Европы в Америку, полагаясь лишь на обычные источники финансирования. По нашим прикидкам, для перебазирования и оснащения групп необходимо было иметь не менее трехсот тысяч долларов. Для создания надежного прикрытия Эйтингон предложил использовать в операции свои личные семейные связи в США. Его родственники имели большие льготы от советского правительства с 1930 вплоть до 1948 г. при участии в пушных аукционах-ярмарках в Ленинграде. Мы изложили наши соображения Берии, подчеркнув, что в окружении Троцкого у нас нет никого, кто имел бы на него прямой выход. Мы не исключали, что его резиденцию нам придется брать штурмом. <…>

Берия распорядился, чтобы я отправился вместе с Эйтингоном в Париж для оценки группы, направляемой в Мексику. В июне 1939 г. Георг Миллер, австрийский эмигрант, занимавший пост начальника отделения „паспортной техники“, снабдил нас фальшивыми документами. <…> Из Москвы мы отправились в Одессу, а оттуда морем в Афины, где сменили документы и на другом судне отбыли в Марсель.

До Парижа добрались поездом. Там я встретился с Рамоном и Каридад Меркадер, а затем – отдельно – с членами группы Сикейроса. Эти две группы не общались и не знали о существовании друг друга. Я нашел, что они достаточно надежны, и узнал, что еще важнее: они участвовали в диверсионных операциях за линией фронта у Франко. Этот опыт наверняка должен был помочь им в акции против Троцкого. Я предложил, чтобы Эйтингон в течение месяца оставался с Каридад и Рамоном, познакомил их с основами агентурной работы. Они не обладали знаниями в таких элементарных вещах, как методы разработки источника, вербовка агентуры, обнаружение слежки или изменение внешности. Эти знания были им необходимы, чтобы избежать ловушек контрразведывательной службы небольшой группы троцкистов в Мексике, но задержка чуть не стала фатальной для Эйтингона.

Я вернулся в Москву в конце или середине июля, а в августе 1939 г. Каридад и Рамон отправились из Гавра в Нью-Йорк. Эйтингон должен был вскоре последовать за ними, но к тому времени польский паспорт, по которому он прибыл в Париж, стал опасным документом. После немецкого вторжения в Польшу, положившего начало Второй мировой войне, его собирались мобилизовать во французскую армию как польского беженца или же интернировать в качестве подозрительного иностранца.

В это же время были введены новые, более жесткие ограничения на зарубежные поездки для поляков, так что Эйтингону пришлось уйти в подполье.

Я возвратился в Москву, проклиная себя за задержку, вызванную подготовкой агентов, но, к сожалению, у нас не было другого выхода».

Нападение гитлеровской Германии на Польшу 1 сентября 1939 г. ознаменовало собой начало Второй мировой войны. 7 сентября (через две недели после подписания германо-советского договора о ненападении) состоялась встреча И. В. Сталина с В. М. Молотовым, А. А. Ждановым и Г. Димитровым. В отношении Польши Сталин заявил, что уничтожение этой страны означает: одним буржуазным государством стало меньше. В результате разгрома Польши СССР может распространить социалистическую систему на новые территории и население. А по поводу начавшейся мировой войны он сказал: «Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии будет расшатано положение богатейших капиталистических стран, в особенности Англии. Гитлер, сам этого не понимая и не желая, подрывает капиталистическую систему».[129]

По мнению Сталина, во время начавшейся мировой войны между империалистическими государствами существовавшее ранее деление этих государств на фашистские и демократические потеряло прежний смысл. В новых политических условиях Советский Союз имеет возможность маневрировать между воюющими сторонами и подталкивать противников к выгодным для СССР действиям. В свою очередь коммунисты капиталистических стран должны выступить не только против войны, но и против своих собственных буржуазных правительств.

А в Германии тем временем продолжалась игра абвера с украинскими националистами. В самом начале польской кампании А. А. Мельник был приглашен на встречу с государственным секретарем Кеплером в МИД Германии. Мельнику ясно дали понять, что немецкие власти не могут предоставить каких-либо обещаний относительно использования оуновцев в войне. 11 сентября в абвере рассматривался вопрос об участии украинских националистов в боевых действиях против поляков. Однако политическое руководство Третьего рейха заняло отрицательную позицию в этом вопросе.

12 сентября А. Гитлер рассмотрел варианты дальнейшей судьбы Польского государства в присутствии В. Кейтеля, А. Йодля (оба из верховного главнокомандования ВС), И. фон Риббентропа (МИД), В. Канариса и Э. фон Лахузена. Канарис и Лахузен предлагали в качестве своего варианта такой раздел восточных территорий Польши, при котором Литва получала район Вильно, Галичина и Западная Волынь образовывали независимое украинское государство, остальные территории отходили к СССР. Именно для последнего варианта абвер и готовил боевые подразделения украинских националистов, в том числе 250 добровольцев обучались под руководством инструкторов абвер-II в тренировочном лагере под Дахштайном.

Однако Гитлер и его генералы обоснованно опасались последствий подобного решения со стороны Советского Союза. Воевать на два фронта они пока не хотели. Позднее Канарис встретился с Мельником в Вене, где ими обговаривался вариант провозглашения независимой Западной Украины в том случае, если Сталин откажется от вступления в Польшу. Но 17 сентября советские войска перешли польскую границу, и вопрос о территориальной принадлежности Западной Украины был закрыт.

Раздел Польши в сентябре 1939 г. между Германией и СССР, в результате которого к Советскому Союзу были присоединены Западная Белоруссия и Западная Украина, произошел практически без участия военных специалистов Коминтерна. Вероятно, именно в этот период у Сталина и его ближайшего окружения начало складываться твердое убеждение, что для экспансии «мировой революции» вполне достаточно сил и средств Красной армии. Особенный интерес руководства ВКП (б) в этой области вызывали прибалтийские страны.

В секретном дополнительном протоколе о разграничении сфер интересов Третьего рейха и Советского Союза было зафиксировано, что «в случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав прибалтийских государств (Литва, Латвия, Эстония, Финляндия), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы относительно Виленской области признаются обеими сторонами»[130]

В период с 28 сентября по 10 октября 1939 г. с правительствами Латвии, Литвы и Эстонии были заключены договоры о взаимопомощи. В договорах предусматривалось размещение на территории прибалтийских стран советских военных баз.

«Любопытно то, – вспоминает П. А. Судоплатов, – что гитлеровцы уделяли внимания прибалтийским националистам гораздо меньше, чем украинским. Это объяснялось тем, что немецкое руководство опасалось вести активную конспиративную работу с формированиями айсаргов и беженцами из Эстонии и Латвии, предполагая, что они могут быть завербованы английской разведкой. Между спецслужбами западных стран было своеобразное „разделение труда“. Английская разведка считала Латвию и Эстонию своей вотчиной. Поэтому агентурные комбинации немцев в этих странах в основном были связаны с изучением театра военных действий, подготовкой диверсий. Немцы не доверяли националистическим лидерам Латвии, Литвы и Эстонии. Для них, считавших себя хозяевами положения в Прибалтике, политическое сотрудничество с лицами, пользовавшимися опекой англичан, было совершенно неприемлемым. <…>

После оккупации Польши немецкими войсками наша армия заняла Галицию и Восточную Польшу. Галиция всегда была оплотом украинского националистического движения, которому оказывали поддержку такие лидеры, как Гитлер и Канарис в Германии, Бенеш в Чехословакии и федеральный канцлер Австрии Энгельберт Дольфус. Столица Галиции Львов сделалась центром, куда стекались беженцы из Польши, спасавшиеся от немецких оккупационных войск. Польская разведка и контрразведка переправили во Львов всех своих наиболее важных заключенных – тех, кого подозревали в двойной игре во время немецко-польской конфронтации 30-х гг. <…>

Во Львове процветал западный капиталистический образ жизни: оптовая и розничная торговля находилась в руках частников, которых вскоре предстояло ликвидировать в ходе советизации. Огромным влиянием пользовалась украинская униатская церковь, местное население оказывало поддержку Организации украинских националистов, возглавлявшейся людьми Бандеры. По нашим данным, Организация украинских националистов (ОУН) действовала весьма активно и располагала значительными силами. Кроме того, она обладала богатым опытом многолетней подпольной деятельности… Служба контрразведки украинских националистов сумела довольно быстро выследить некоторые явочные квартиры НКВД во Львове. Метод их слежки был крайне прост: они начинали ее возле здания горотдела НКВД и сопровождали каждого, кто выходил оттуда в штатском и… в сапогах, что выдавало в нем военного. Украинские чекисты, скрывая под пальто форму, забывали такой „пустяк“, как обувь. Они, видимо, не учли, что на Западной Украине сапоги носили одни военные. Впрочем, откуда им было об этом знать, когда в советской части Украины сапоги носили все, поскольку другой обуви просто нельзя было достать.

Пакт Молотова – Риббентропа положил конец планам украинских националистов по созданию независимой республики Карпатской Украины, планам, активно поддерживаемым в 1938 г. Англией и Францией. Эта идея была торпедирована Бенешем, который согласился со Сталиным в том, что Карпатская Украина, включавшая также часть территории, принадлежавшей Чехословакии, будет целиком передана Советскому Союзу. Коновалец, единственный украинский лидер, имевший доступ к Гитлеру и Герингу, был, как известно, ликвидирован в 1938 г. (когда-то он служил полковником в австрийской армии и пользовался в кругах немецких „наци“ некоторым уважением). Другие националистические лидеры на Украине не имели столь высоких связей с немцами – в основном это были оперативники из абвера или гестапо, и британские или французские власти не придавали этим людям сколько-нибудь серьезного значения и не делали на них ставки, когда разразилась война».

В то время когда германские ударные группировки обходили и громили по частям польские войска, оперативники Иностранного отдела во Франции искали выход из весьма непростой ситуации.

«Мы, – вспоминал П. А. Судоплатов, – проинструктировали нашего резидента в Париже Василевского (кодовое имя Тарасов), работавшего генеральным консулом, сделать все возможное, чтобы обеспечить Тома (так Эйтингон проходил по оперативной переписке) соответствующими документами для поездки в Америку. Василевскому потребовался почти месяц, чтобы выполнить это задание. Пока суд да дело, он поместил Эйтингона в психиатрическую больницу, главным врачом которой был русский эмигрант. По моему указанию Василевский использовал связи <…> чтобы раздобыть Тому поддельный французский вид на жительство. Теперь Том стал сирийским евреем, страдающим психическим расстройством. Естественно, он был непригоден к военной службе, а документ давал ему возможность находиться во Франции и мог быть использован для получения заграничного паспорта. Василевский был уверен, что паспорт подлинный (французский чиновник получил соответствующую взятку), но все же оставалась проблема получения американской визы.

Наша единственная связь с американским консульством осуществлялась через респектабельного бизнесмена из Швейцарии – в действительности это был наш нелегал Штейнберг. Однако тут возникла дополнительная трудность. Он отказался возвращаться в Москву, куда его отзывали в 1938 г. В письме он заявлял о своей преданности, но говорил, что боится чистки в НКВД. Василевский послал для встречи с ним в Лозанне офицера-связника, нашего нелегала Тахчианова. Его подстраховывал другой нелегал, Алахвердов. Во время встречи Штейнберг готов был застрелить связника, боясь, что это убийца. В конце концов он согласился устроить визу для сирийского еврея, он не узнал Эйтингона на фотографии в паспорте – тот отрастил усы и изменил прическу. Через неделю Штейнберг достал визу, и наш посланец вернулся с ней в Париж.

Эйтингон прибыл в Нью-Йорк в октябре 1939 г. и основал в Бруклине импортно-экспортную фирму, которую мы использовали как свой центр связи. И самое важное: эта фирма предоставила „крышу“ Рамону Меркадеру, обосновавшемуся в Мексике с поддельным канадским паспортом на имя Фрэнка Джексона. Теперь он мог совершать частые поездки в Нью-Йорк для встреч с Эйтингоном, который снабжал его деньгами.

Постепенно в Мексике нашлось прикрытие и для группы Сикейроса. У нас было два нелегала-радиста, но, к несчастью, радиосвязь была неэффективной из-за плохого качества оборудования. Эйтингоном были разработаны варианты проникновения на виллу Троцкого в Койякане, пригороде Мехико. Владелец виллы, мексиканский живописец Диего Ривера, сдал ее Троцкому. Группа Сикейроса планировала взять здание штурмом, в то время как главной целью Рамона, не имевшего понятия о существовании группы Сикейроса, было использование своего любовного романа с Сильвией Агелоф, для того чтобы подружиться с окружением Троцкого.

Группа Сикейроса имела план комнат виллы Троцкого, тайно переправленный Марией де Лас Эрас, до того как ее отозвали в Москву. Она дала характеристику телохранителей Троцкого, а также детальный анализ деятельности его небольшого секретариата. Эта весьма важная информация была отправлена мною Эйтингону.

И. Р. Григулевич, разведчик нелегал

В конце 1939 г. Берия предложил усилить сеть наших нелегалов в Мексике. Он привел меня на явочную квартиру и познакомил с [И. Р.] Григулевичем (кодовое имя Юзик), приехавшим в Москву после работы нелегалом в Западной Европе. Он был известен в троцкистских кругах своей политической нейтральностью. Никто не подозревал его в попытке внедриться в их организацию. Его присутствие в Латинской Америке было вполне естественным, поскольку отец Григулевича владел в Аргентине большой аптекой». Осенью 1939 г. в среде украинских националистов наметился раскол, связанный с борьбой за власть между «стариками», лидером которых был А. Мельник, и «молодежью» во главе с С. Бандерой, освобожденным немцами из польской тюрьмы. Основной идеей Бандеры была национальная революция на Украине как средство для достижения независимости. А для достижения этой цели, по мнению «молодежи», любые средства были хороши. Дескать, в борьбе за независимость не следует обращать внимание ни на международную обстановку, ни на собственные потери. Они хотели получить власть на Украине путем уничтожения всех несогласных в духе идеологии Д. Донцова.

В начале 1940 г. состоялась встреча С. Бандеры и А. Мельника, но она оказалась безрезультатной. Группировка Бандеры собрала в Кракове свой съезд, на котором оуновская «молодежь» решила не подчиняться старому руководству организацией. 10 февраля 1940 г. ими был сформирован так называемый Революционный провод ОУН (РП ОУН) под руководством С. Бандеры. В результате Организация украинских националистов разделилась на два крыла: мельниковскую ОУН (м) и бандеровскую ОУН (б). Манифест ОУН (б) своим главным врагом провозглашал СССР. Программа бандеровцев призывала все народы присоединиться к украинцам с целью развала «москальской тюрьмы народов».

Германское военно-политическое руководство относилось к действиям оуновцев с настороженностью, поскольку вопрос об агрессии Германии против СССР еще не был окончательно решен. 25 октября 1939 г. гестапо получило приказ об учете всех украинцев, также был наложен запрет на любые враждебные высказывания в адрес Советского Союза. Время активного противостояния еще не пришло, и германское командование придерживалось позиции «сохранения лица». Украинские представительства в Берлине и Вене вели учет украинских эмигрантов и направляли их на работу. Легион Сушко переформировал и в «Индустриальную охрану» (Werkschutz), предназначенную для несения караульной службы на промышленных объектах в Генерал-губернаторстве, как стала называться Польша в зоне немецкой оккупации. «Индустриальная охрана», численность которой составляла несколько тысяч человек, рассматривалась руководством ОУН (м) как основа для развертывания будущих украинских воинских подразделений. Личный ее состав носил зеленую униформу австрийской полиции.

После установления общей границы Германии и СССР гитлеровцы приступили к реорганизации разведывательной деятельности против СССР. Наиболее интенсивную работу против нашей страны вели абверштелле (АСТ) «Вена», «Кёнигсберг», «Краков» и КО «Финляндия». В октябре В. Канарис посещает Варшаву, где затем организуется местное отделение абвера – абвернебенштелле (АНСТ) «Варшава», первоначально подчиненное АСТ «Кёнигсберг». Одновременно создается АСТ «Краков», которому были подчинены АНСТ «Люблин» и «Радом». В декабре 1939 г. АНСТ «Варшава» переподчиняется АСТ «Краков».

У АСТ «Кёнигсберг» основными объектами разведывательной деятельности были Литва, Латвия и Белоруссия. В его составе имелись три отдела: разведывательный, контрразведывательный и диверсионный. В приграничной полосе АСТ «Кёнигсберг» имел передовые разведывательные пункты (мельдекопфы) в Мемеле (Клайпеда) и Штейнлуппене.

АСТ «Краков» специализировался на Украине и Белоруссии и имел в своем составе два отдела: разведывательный и диверсионный. К началу 1940 г. у АСТ «Краков» были мельдекопфы в Белзеце, Грубешове и Томашеве; организация отвечала за работу с украинскими националистами. АНСТ «Варшава» имела мельдекопфы в Бяла-Подляске, Влодаве и Тересполе.

КО «Финляндия», более известная по фамилии своего начальника как Бюро А. Целлариуса, отвечала за разведку и диверсии в Мурманской и Ленинградской областях, в Карелии и Эстонии. Именно эта военная организация абвера первой получила сведения о боевых возможностях советских разведывательных, диверсионных и пограничных подразделений в условиях советско-финляндской «незнаменитой войны» зимы 1939–1940 гг.

Поскольку правительство Финляндии отказалось от подписания договора с СССР по типу договоров с прибалтийскими странами, подготовка к «освободительной» войне с Финляндией в Советском Союзе вступила в завершающую стадию. Не последнюю роль в окончательном решении руководства ВКП (б) начать очередной «освободительный поход» сыграли победа советских войск на реке Халхин-Гол в сентябре 1939 г. и быстрый разгром польской армии. Тем более что войска Красной армии имели многократное численное превосходство над противником: в людях – в 1,7 раза, в артиллерии – в 3 раза, в авиации – в 10 раз, в танках – в 80 раз.

В свою очередь финское командование готовилось компенсировать подавляющее численное превосходство русских высокой боевой выучкой своих военнослужащих, их стойкостью и умением вести бой в сильнопересеченной местности в зимних условиях. На Карельском перешейке финское командование планировало вести жесткую оборону, опираясь на укрепления «линии Маннергейма». Предполье между государственной границей и главной оборонительной линией составляло от 12 километров в восточной части Карельского перешейка до 65 километров в его западной части. По плану обороны в предполье должны были действовать небольшие финские разведывательно-диверсионные группы (РДГ).

Севернее Ладожского озера финны планировали вести маневренную оборону. Здесь их расчеты строились не только на нанесении местных контрударов по прорвавшимся советским частям, но и на действиях на флангах и в тылу частей Красной армии. Силы прикрытия на этом направлении состояли из частей пограничной охраны, нескольких батальонов егерей, отдельных кавалерийских отрядов и частей местной самообороны (шюцкор). Хорошее знание местности, прекрасная лыжная и стрелковая подготовка, а также правильно выбранная тактика позволили финским войскам на этом направлении перехватить инициативу у советских войск и на некоторых участках удерживать ее вплоть до конца войны.

Уже во второй половине октября 1939 г. финские войска были частично отмобилизованы, при этом КП Финляндии никакого противодействия при мобилизации не оказала.

Один из руководителей КП Финляндии, А. Туоминен, 26 октября сообщал в Исполком Коминтерна О. Куусинену:

«Когда началась всеобщая мобилизация, от наших людей со всех сторон посыпались вопросы: нас призывают, мы не окажем сопротивления? <…>

Согласно ранее согласованной линии наши руководители на местах издали директиву: никаких таких выступлений, которые дали бы повод охранке и военным чинам отправить нас и всех наших сторонников в концлагеря и таким образом изолировать от масс. <…>

Правительство с его охранкой не смогли нанести по нам удар в связи с мобилизацией. Они перешли в наступление после ее проведения. Всюду были осуществлены аресты. <…>

Аресты причинили большой ущерб нашей работе, но все же наша организация избежала уничтожения, которое было бы возможно, если бы был отдан приказ о проведении публичной демонстрации протеста».[131]

Впоследствии выяснилось, что деятельность КП Финляндии была практически полностью парализована финской полицией и военной контрразведкой, и реальной поддержки Красной армии она не оказала. Зато активную помощь в организации секретных служб оказывали немецкие специалисты из аналогичных служб Третьего рейха, в первую очередь абверовцы из КО «Финляндия». С разведкой Германии многие финские офицеры сотрудничали с 1914 г., когда в составе кайзеровской армии воевали против Российской империи. Кроме того, ряд финских коммунистов после начала войны вышли из партии и перешли к социал-демократам, были среди них и такие, кто перешел на сторону правительства и даже воевал против СССР.

Начавшаяся 30 ноября 1939 г. советско-финляндская война потребовала активной работы в тылу противника военной разведки Красной армии. На практике эта заранее спланированная работа обернулась почти полным провалом. На совещании начальствующего состава РККА, прошедшем 14–17 апреля 1940 г. в ЦК ВКП (б), начальник Разведупра И. И. Проскуров, в частности, говорил:

«Разведотдел допустил большую ошибку. Рассчитывали, что движение войск будет похоже на то, которое было во время западной кампании, и посылали туда агентов, давали явку не на нашу территорию, а на пункты, находящиеся на территории противника. Через 10 дней, мол, придем в такой-то пункт, и доложишь материал. А выхода наших частей в эти пункты не состоялось».[132]

Помощь со стороны Коминтерна военной разведке была совсем не той, какой могла бы быть. В первую очередь это объясняется разгромом сетей Военной организации КП Финляндии. А кадры, способные эти сети восстановить, были к тому времени практически полностью уничтожены в результате «партийных войн». За несколькими исключениями разведгруппы создавали в экстренном порядке и забрасывали на территорию противника без соответствующей подготовки и обеспечения, поэтому большинство из них выполнить задания не смогли, а многие погибли. После окончания войны во время опросов работниками НКВД военнопленных красноармейцев выяснилось, что они встречали в плену от 20 до 25 советских разведчиков, одетых в финскую военную форму.

Штатные подразделения армейской разведки использовались командованием дивизий и полков в основном не по назначению. «Отдельный разведывательный батальон, – говорилось в одном из донесений, – имелся по штатам в каждой дивизии. Во время военных действий эти батальоны были такими же батальонами, как и прочие. Они ставились на фланги, затыкали ими дыры, и т. п. Разведывательные роты в полках, как правило, не использовались. И самое тяжелое положение, которое мы имеем, это то, что нет подготовленных кадров разведчиков».

Конечно, подготовленные кадры в Разведупре были, но они так же, как и их коллеги из Коминтерна и ИНО НКВД, «сгорели» в пламени «партийных войн» 1930-х гг. Кроме того, с началом войны РУ Ленинградского военного округа со всем личным составом было передано в 7-ю армию. Все остальные армии не получили из округа никого и, по свидетельству И. И. Проскурова, стали набирать в свои разведотделы «кого попало». При этом подготовленных командиров разведки в штабах армий было всего по 1–2 человека. По этой причине некоторые армии налаживали работу разведки в течение двух месяцев. Кстати говоря, справедливый и честный анализ допущенных недостатках будет стоить Проскурову вначале поста, а в последующем и жизни.

Полностью провалились и военно-политические мероприятия по созданию «народного правительства» и «народной армии» Финляндии. Как следовало из заявления ТАСС, вечером 1 декабря 1939 г. в городе Териоки (ныне г. Зеленогорск Ленинград ской обл.) восставшие солдаты финской армии и члены левых партий Финляндии провозгласили создание Финляндской Демократической Республики (ФДР). Они же сформировали Народное правительство (НП), главой которого стал член Президиума и Секретариата ИККИ Отто Куусинен, министром обороны – Аксел Анттила, а министром внутренних дел – Тууре Лехен. 2 декабря правительства СССР и ФДР заключили Договор о взаимопомощи и дружбе между Советским Союзом и Финляндской Демократической Республикой.

С этого момента политические установки Коминтерна были направлены на организацию поддержки НП ФДР со стороны европейских компартий и недопущение оказания помощи Финляндии со стороны Англии и Франции. Но реализовать эти установки европейским компартиям на практике не удалось, и Советский Союз как страна-агрессор был исключен из Лиги Наций.

Не была доведена до конца и попытка создания Финляндской народной армии (ФНА). 23 ноября 1939 г. в Петрозаводске началось формирование особого горнострелкового корпуса, позже переименованного в 1-й горнострелковый корпус ФНА. Набор личного состава (призывников и резервистов до 40 лет) осуществлялся в Карельской АССР и Ленинградской области. Командиром корпуса, затем командующим ФНА стал комдив А. Анттила, бывший помощник начальника штаба Карельской егерской бригады. Финнов, карелов и ингерманландцев для укомплектования частей не хватало, поэтому в корпусе служили и люди других национальностей, которым для маскировки давали финские фамилии. Некоторые части ФНА участвовали в локальных боях, но ни военной, ни политической (парад в Хельсинки) задач Народная армия не выполнила и весной 1940 г. была расформирована.

К началу войны с Советским Союзом финская разведка располагала подготовленным кадровым аппаратом, способным решать сложные задачи. Кроме того, в течение нескольких лет активно готовились резервисты для работы с карелами и ингерманландцами. На специальных курсах военной разведки обучались активисты Карельского академического общества. Летом 1939 г. для разведки были определены три уровня задач: в мирное время, в кризисный период и в условиях войны. Основными направлениями разведдеятельности были: на Карельском перешейке в глубину до Ленинграда, в Карелии и на Кольском полуострове – до Мурманской железной дороги. В период с 10 июня по 17 ноября 1939 г. рованиемским разведотделением было направлено в Мурманскую область и Карельскую АССР 18 разведгрупп, которые провели там в общей сложности 126 дней. А последняя разведгруппа из состава сортавальского разведотделения с боем прорвалась в Финляндию 28 ноября.

14 октября 1939 г. в Генштабе на базе Иностранного отдела создается Управление военной разведки и призываются резервисты. В этом же месяце финская радиоразведка получила первые данные о подготовке СССР к нападению на Финляндию. 9 ноября оперативный отдел Генштаба поставил перед агентурной разведкой специальную задачу: в случае начала военных действий развернуть диверсионную деятельность в Восточной Карелии. В качестве первоочередных объектов диверсий были определены электростанции, крупные предприятия промышленности и связи, продовольственные склады, южная часть Мурманской железной дороги. Также было принято решение о создании партизанского (разведывательно-диверсионного) батальона, состоящего из жителей Восточной Карелии и Ингерманландии, эмигрировавших в Финляндию после Гражданской войны.

Стратегия и тактика действий финских войск при отходе к «линии Маннергейма» были очень похожи на те, которые планировали применить в случае агрессии репрессированные советские военачальники. Во-первых, финны первыми во Второй мировой войне использовали тактику «выжженной земли»: все гражданское население с оставляемой территории эвакуировалось, а дома и постройки сжигались, чтобы в них не могли разместиться советские войска. Во-вторых, противник с первых дней боев широко применял мины и мины-ловушки. Командующий Ленинградским военным округом К. А. Мерецков впоследствии отмечал:

«Отступая, финны эвакуировали все мирное население, перебили или угнали домашний скот и опустошили оставляемые места. То тут, то там валялись в селениях и на дорогах брошенные как бы впопыхах велосипеды, чемоданы, патефоны, часы, бумажники, портсигары, радиоприемники. Стоило слегка сдвинуть предмет с места, как раздавался взрыв. Но и там, где, казалось, ничего не было, идти было опасно. Лестницы и пороги домов, колодцы, пни, корни деревьев, лесные просеки и опушки, обочины дорог буквально были усеяны минами. Армия несла потери. Бойцы боялись идти вперед… Между тем никакими эффективными средствами против них мы не располагали и к преодолению подобных заграждений оказались неподготовленными».

К разминированию и созданию средств обнаружения мин были привлечены немногие выжившие советские диверсанты.

«Финны, – впоследствии вспоминал И. Г. Старинов, – не жалели мин. Некоторые из их минных устройств оказались довольно хитроумными. Мы сразу столкнулись с минами-сюрпризами самых различных видов, с противопехотными минами, с неизвестной нам металлической противотанковой миной, которая, впрочем, взрывалась иногда и от тяжести человека. <…>

Но пока инструкция дойдет до войск! Пока бойцы изучат ее! А мины всюду: на дорогах, на мостах, железнодорожных путях, покинутых домиках. Мины таятся под снегом, прячутся под кучами хвороста, под небрежно брошенными на обочине дорог досками, под колесами оставленных повозок, даже под трупами убитых вражеских солдат…»

Лишение красноармейцев мест для ночлега в тепле и минная война были первыми этапами финской маневренной оборонительной стратегии. Затем в дело вступили финские разведывательно-диверсионные группы. Эти группы действовали в тылу советских войск очень эффективно: сказалась заблаговременная политическая, психологическая, организационная, специальная военная подготовка, прекрасное знание предстоящего театра военных действий, готовность к применению требуемых тактических приемов.

«В первой половине декабря 1939 г. на участке Карельского пограничного округа, – отмечается в современном труде по истории пограничных войск России, – развернулись ожесточенные бои. <…> Здесь диверсионные группы и отряды финнов не только нападали на тыловые учреждения действующей армии, но и нарушали государственную границу, совершали налеты на пограничные подразделения, пытались вести разведку нашей территории и т. п. <…>

Особенно активизировалась деятельность отрядов и групп противника, пытавшихся прорваться через линию государственной границы в целях совершения диверсий в январе 1940 г. В этот период на участках всех пограничных отрядов северозападной границы значительно увеличилось количество случаев ее перехода подразделениями противника (включительно до роты) для совершения диверсий на нашей территории, уничтожения пограничных подразделений, выполнения разведывательных задач. Отмечались также случаи проникновения в наш тыл на глубину до 10 километров мелких групп в целях разведки, минирования дорог и лыжных троп, разбрасывания антисоветских листовок, нарушения телефонной связи».[133]

Бои на коротких дистанциях между финскими РДГ и красноармейцами наглядно продемонстрировали возможности компактного автоматического оружия, которого бойцам РККА и пограничникам НКВД, особенно разведчикам и диверсантам, остро не хватало.

«Еще в начале тридцатых годов, – вспоминал маршал артиллерии Н. Н. Воронов, – нами был приобретен образец автомата „Суоми“ и даже испытан комиссией специалистов по пехотному оружию. Комиссия вынесла решение: это – полицейское оружие, для боевых действий войск не пригодное. Конструирование и производство подобных автоматов сочтено было делом лишним… Теперь, столкнувшись с широким применением автоматов в финской армии, мы горько сожалели об этих просчетах.

Недооценка автомата объяснялась тем, что наши общевойсковые командиры слепо верили в силу одиночного винтовочного огня и боялись большого расхода боеприпасов. Многие говорили, что красноармейцу нельзя давать автоматическую винтовку, иначе патронов для нее не напасешься. Идеальной считалась винтовка системы Мосина со скользящим затвором для ручного перезаряжания после каждого выстрела. Надеялись на ручные и станковые пулеметы, которые имели хорошие баллистические качества, но излишне большой вес.

Теперь, уже во время боевых действий, началось лихорадочное конструирование и производство советских автоматов».

В условиях дефицита пистолетов-пулеметов Дегтярева (ППД) были извлечены со складов и поставлены на вооружение автоматы Федорова. Советские разведчики и диверсанты использовали и трофейные пистолеты-пулеметы «суоми», и пистолеты системы «маузер». Соответствующие зимнее обмундирование и снаряжение (особенно маскхалаты и лыжи) появились у наших войск также с большим опозданием.

Эффективность обычных стрелковых подразделений РККА в борьбе с финскими диверсантами была крайне низкой: иногда при уничтожении только одного снайпера погибало до взвода пехоты. Понеся значительные потери (от 1: 3 до 1: 10) и осознав порочность подобной тактики, самодовольно-ограниченное – «дикорастущее» после тотальных чисток – командование Красной армии стало создавать мобильные оперативные (лыжные) отряды из добровольцев. В них набирали пограничников, спортсменов и чудом избежавших репрессий специалистов по ведению «малой войны».

Одним из таких специалистов был С. А. Ваупшасов, который впоследствии писал:

«Война была недолгой, но тяжелой и кровопролитной. Географические условия действовали на наших бойцов и командиров изматывающе… Противник лучше был подготовлен к боям в этой климатической обстановке. Он оборонялся на заранее подготовленной, глубоко эшелонированной укрепленной линии со множеством долговременных огневых точек, сооруженных из железобетона и увенчанных броневыми колпаками… Он был в хорошей спортивной форме, предельно натренирован и фанатичен. <…>

Умный и коварный противник оставлял на занятой нами земле многочисленные подразделения стрелков и автоматчиков, целые лыжные батальоны с задачей дезорганизовать функционирование войсковых тылов, рвать коммуникации, нападать на госпитали, штабы, склады. Легкие, подвижные группы шюцкоровцев были мастерами такой вот „малой войны“ и доставляли нашему командованию много хлопот».[134]

Большие потери в личном составе советские войска понесли и от огня снайперов, прозванных нашими солдатами «кукушками». Всего в финской армии насчитывалось около двухсот стрелков, имевших винтовки с оптическим прицелом. Интересным фактом явилось то, что из них мало кто погиб и никто (!) не был взят в плен. Финские снайперы тактически грамотно и инициативно действовали в одиночку на заранее подготовленных позициях либо в составе небольших мобильных диверсионных групп. По уровню индивидуальной подготовки и они, и финские егеря являлись едва ли не лучшими специалистами своего времени.

Финские диверсионные группы численностью до сорока человек комплектовались из наиболее опытных солдат, имеющих отличную стрелковую и лыжную подготовку. Объектами нападения диверсантов были обозы, автоколонны с грузами, отдельные автомашины, войсковые части на марше, штабы, линии связи, мосты. Диверсанты умело использовали условия местности и, прибегая к тактике внезапных ударов из засад с последующим быстрым отходом, наносили советским войскам значительные потери. Основной тактический прием финских диверсионных групп – «пластичный контакт» был отработан до совершенства.

Снайперы и диверсанты в первую очередь имели задачу выводить из строя командный состав Красной армии.

«Наши командиры и политработники, – вспоминал тот же Ваупшасов, – очень скоро перестали носить далеко видные знаки различия, но „кукушки“ все же ухитрялись узнавать начальников по кобуре пистолета, портупее, командирским полушубкам и стреляли без промаха».

Случалось, что в засаду попадал и старший командный состав Красной армии. Так, на Карельском перешейке 6 декабря 1939 г. в засаде оказалась 6-я рота 168-го полка 24-й стрелковой дивизии. В бою с финскими диверсантами был убит командир этой дивизии комбриг П. Е. Вещев. В Заполярье 28 декабря 1939 г. финскими диверсантами была уничтожена ехавшая без охраны штабная автомашина, в результате чего погибли начальник автобронетанкового управления 14-й армии полковник А. В. Ворсин и воентехник 2-го ранга З. Д. Левинзон. А по воспоминаниям ветеранов 163-й стрелковой дивизии, воевавших на Ухтинском направлении, в одну из финских засад попал даже Л. З. Мехлис! Только благодаря умелым действиям охраны нападение было отбито, и начальник Главного политического управления РККА остался жив.

Наиболее серьезные потери финские диверсанты несли при налетах на посты советских пограничников, которые в силу специфики своей деятельности и организации были всегда начеку и должным образом несли караульную службу.

После «незнаменитой войны» возникла долгоживущая легенда, что финские снайперы обычно занимали позиции на деревьях – потому и назывались «кукушками». Эта легенда не соответствует действительности. В воспоминаниях участников боевых действий, с которыми нам удалось ознакомиться в ходе работы над книгой, имеется множество упоминаний о стрелках, ведущих прицельный огонь с деревьев, но не из снайперских винтовок, а из ручных пулеметов или пистолетов-пулеметов. В действительности финские снайперы часто использовали прием маскировки, названный впоследствии «финским сугробом».

Участник боев в Финляндии Герой Советского Союза лейтенант Н. Толмачев так писал об этой тактике:

«Любопытно, что и после того, как фланги наших соединений и частей сошлись вплотную, все же наблюдалось, хотя и не в такой степени, просачивание мелких снайперских групп белофиннов в наши тылы. Где они могли проходить, оставалось неизвестным до тех пор, пока мы не обнаружили под снегом норы, в которые при подходе наших частей зарывались белофинские снайперы. Они сидели там, пока наши части не продвигались вперед, а потом открывали огонь с тыла».

На вооружении финнов находились модернизированные под русский патрон 7,62 54R в 1927 г. и позднее винтовки Мосина («М-27» – «М-39»). Оптические прицелы типа CIGEE (Берлин) устанавливались над стволом слева, что позволяло заряжать винтовку из обоймы. Рукоятка затвора у всех снайперских винтовок была отогнутой, на прикладе имелась деревянная двусторонняя «щека».

Противопоставить убийственному огню финских стрелков, многие из которых имели к концу войны на своем счету от ста до пятисот снайперских побед, солдаты Красной армии первоначально ничего не могли. Выступая в апреле 1940 г. на указанном совещании в ЦК ВКП (б), армейский комиссар 2-го ранга, член Военного совета 13-й армии Запорожец сказал: «Возьмите такой вопрос, как снайперы. Что мы видим? Финны прекрасно стреляли, а наших снайперов не было. И поэтому нам приходилось по указанию Ставки, по указанию Военного совета фронта в процессе войны обучать по 8–9 снайперов в роте. Спрашивается, куда девалась большая масса снайперов, которых мы раньше готовили?»

После понесенных потерь в тактическом и оперативном звене РККА началось тщательное изучение тактики противника. Изобретенные финскими снайперами тактические приемы («финский сугроб», «тюлевый эффект», заглушающий выстрел пиропатрон) позднее вошли в арсенал советских снайперов. К сожалению, опыт финляндской войны адекватно оценил только тот командный состав, который испытал все «прелести» убийственной егерской тактики на себе. Однако специальные подразделения егерского типа, способные действовать в особых климатическо-географических условиях, в составе Красной армии созданы так и не были. Что поделать – Россия…

Активные действия финских разведывательно-диверсионных групп вызвали серьезную озабоченность командования РККА. Но решительные меры противодействия стали приниматься только через месяц после начала войны. 26 декабря 1939 г. была принята совместная директива НКО и НКВД СССР «О создании полков НКВД для охраны тыла Красной Армии». На основании этого документа было сформировано 7 полков (по 1500 человек в каждом) из внутренних и пограничных войск. Полки НКВД прикрыли коммуникации всех действующих армий, начиная с Карельского перешейка и вплоть до Заполярья. Для подготовки пополнения был также сформирован запасной (8-й) полк НКВД, который находился в Петрозаводске.

Борьбу с разведывательно-диверсионными группами противника вели не только войска НКВД по охране тыла действующей армии, но и оперативно-разведывательные группы пограничников и погранзаставы. Некоторые пограничные отряды почти целиком участвовали в борьбе против диверсантов в составе отдельных оперативно-разведывательных групп и нарядов численностью от 6 до 70 человек. В январе 1940 г. для усиления охраны и обороны государственной границы было сформировано 111 взводов станковых пулеметов и 12 отдельных пограничных батальонов общей численностью 11 631 человек. Одним из таких батальонов и командовал уже сформировавшийся специалист диверсионно-разведывательной деятельности С. А. Ваупшасов.

Между тем сильнопересеченная местность театра военных действий, холодная и снежная зима, слаборазвитая сеть дорог требовали о командования Красной армии использования специальных лыжных отрядов для ведения боевых и разведывательно-диверсионных действий в тылу противника. Формирование лыжных добровольческих частей началось в конце декабря 1939 г. К началу февраля 1940 г. в действующей армии находилось около пятидесяти лыжных отрядов численностью от роты до батальона, еще столько же дислоцировались в пунктах сосредоточения или учебных центрах. Однако их поверхностная подготовка по ускоренной программе, на которую отводилось не более десяти дней, оставляла желать лучшего. Успешно действовать во вражеском тылу лыжные батальоны с плохо подготовленным личным составом оказались не в состоянии. Так, в начале 1940 г. финнами был полностью разгромлен 17-й (Ивановский) отдельный лыжный батальон, сражавшийся на Ребольском направлении в районе населенного пункта Хильки-3. Поэтому армейское командование было вынуждено использовать большинство добровольческих лыжных отрядов в качестве обычных стрелковых частей. Исключение составляли Особый лыжный отряд V (Разведывательного) управления РККА и 7-й отдельный лыжный полк Финской народной армии.

Командиром Особого (диверсионного) лыжного отряда был начальник спецотдела «А» (активная разведка), участник войны в Испании полковник Х.-У. Д. Мамсуров. Но даже и этот диверсионный отряд был очень далек от профессионального совершенства.

«Я, – докладывал Мамсуров на совещании в ЦК ВКП (б) о своем отряде, – имел человек 10 лейтенантов из Тамбовского училища. Должен сказать, что эти люди не были командирами. Они даже бойцами не могли быть. <…> Хотя они были хорошо вымуштрованы, добровольцам – ленинградским физкультурникам – далеко было до них, но в боевой обстановке они даже не знали хорошо компаса, не знали карты. В бою они боялись, а в тылу были хорошими командирами… Послали группу в 50 человек восточнее Кухмониеми на помощь 54-й дивизии. Эта группа в 50 человек погибла, причем должен сказать, что эта группа была целиком из красноармейцев».[135]

Особый лыжный отряд дислоцировался в девяти километрах от границы в поселке Бабья Губа, население которого было эвакуировано в начале войны.

Отряд оперировал на удалении 40—120 километров от линии государственной границы, в полосе между Ребольским и Ухтинским направлениями. Отдельные группы отряда действовали в тылах 25, 27 и 65-го пехотных полков и 9-го артиллерийского полка финнов. Действия отряда носили характер налетов на небольшие воинские подразделения, штабы, узлы связи, батареи, а также засад на дорогах с целью уничтожения автомашин, офицерского состава и захвата оперативных документов. Весь отряд Мамсурова (около 300 человек) был обмундирован в форму финской армии, что являлось явным нарушением Конвенции о правилах ведения сухопутной войны. Одетых таким образом диверсантов финны в плен обычно не брали.

Наряду с отрядом Мамсурова в финском тылу на Ухтинском направлении действовал 7-й отдельный лыжный полк Финской народной армии под командованием известного чекиста И. М. Петрова (Тойво Вяхя). Однако, несмотря на определенные успехи отдельных разведывательно-диверсионных (в первую очередь пограничных) отрядов, цельной системы в силовых структурах Советского Союза, способной решать не только тактические, но хотя бы оперативные задачи, в начале 1940 г. уже не было. Приходилось пожинать плоды убогой самодостаточности и поистине чудовищной репрессивной кровожадности в своих собственных рядах.

Во время советско-финляндской войны КО «Финляндия» совместно с финской разведкой вела активную разведывательную деятельность за линией фронта. Особо ценную разведывательную информацию абверу удалось получить с помощью групп финских дальних патрулей: группа Куисманена – район Колы, группа Марттина – район Куму и группа Паатсало из Лапландии.

…А тем временем операция «Утка» продолжалась.

«Григулевич, – вспоминал П. А. Судоплатов, – прибыл в Мексику в апреле 1940 г. и по указанию Эйтингона создал третью, резервную, сеть нелегалов для проведения операций в Мексике и Калифорнии. Он сотрудничал с группой Сикейроса. Григулевичу удалось подружиться с одним из телохранителей Троцкого, Шелдоном Хартом. Когда Харт 23 мая 1940 г. находился на дежурстве, в предрассветные часы в ворота виллы постучал Григулевич. Харт допустил непростительную ошибку – он приоткрыл ворота, и группа Сикейроса ворвалась в резиденцию Троцкого. Они изрешетили автоматными очередями комнату, где находился Троцкий. Но, поскольку они стреляли через закрытую дверь и результаты обстрела не были проверены, Троцкий, спрятавшийся под кроватью, остался жив.

Харт был ликвидирован, поскольку знал Григулевича и мог нас выдать. Инцидент закончился арестом лишь Сикейроса, что дало хорошее прикрытие для продолжения действий Григулевича и Меркадера, все еще не знавших о существовании друг друга.

Покушение сорвалось из-за того, что группа захвата не была профессионально подготовлена для конкретной акции. Эйтингон по соображениям конспирации не принимал участия в этом нападении. Он бы наверняка скорректировал действия нападавших. В группе Сикейроса не было никого, кто имел бы опыт обысков и проверок помещений или домов. Членами этой группы были крестьяне и шахтеры с элементарной подготовкой ведения партизанской войны и диверсий.

Эйтингон передал по радио кодированное сообщение о провале операции. Сообщение поступило к нам с некоторым опозданием, потому что оно шло через советское судно, находившееся в Нью-Йоркской гавани, оттуда шифрограмма по радио ушла в Париж к Василевскому. Он передал ее в Москву, но не придал сообщению особого значения, поскольку не знал шифра. В результате Берия и Сталин узнали о неудавшемся покушении из сообщения ТАСС. Не помню точной даты, очевидно, это было майским воскресеньем 1940 г. Меня вызвали на дачу к Берии – за мной прислали его машину. <…>

Берия <…> был взбешен. Глядя на меня в упор, он начал спрашивать о составе одобренной мною в Париже группы и о плане уничтожения Троцкого. Я ответил, что профессиональный уровень группы Сикейроса низок, но это люди, преданные нашему делу и готовые пожертвовать ради него своими жизнями. Я ожидаю подробного отчета из Мексики по радиоканалам через день-два. После нашего разговора мы вернулись в столовую, и Берия приказал мне немедля возвращаться на работу и информировать его сразу же, как только я узнаю о дальнейших событиях.

Через два дня я получил из Парижа краткий отчет Эйтингона и доложил Берии. Эйтингон сообщал, что он готов, при одобрении Центра, приступить к осуществлению альтернативного плана – использовать для ликвидации Троцкого основного из наших агентов-„аутсайдеров“ – Меркадера. Для выполнения этого плана необходимо было отказаться от использования Меркадера как нашего агента в окружении Троцкого и не внедрять новых: арест агента, пытавшегося убить Троцкого, мог означать провал всей агентурной сети, связанной непосредственно с Троцким и его окружением. Я почувствовал, что подобное решение ни я, ни Эйтингон не могли принять самостоятельно. Оно могло быть принято только Берией и Сталиным. Внедрение агентов в троцкистские группы за рубежом являлось одним из важных приоритетов в работе советской разведки в 1930—1940-х гг. Как можно было иначе получить информацию о том, что будет происходить в троцкистских кругах после убийства Троцкого? <…>

Ныне в угоду политической конъюнктуре деятельность Троцкого и его сторонников за границей в 1930—1940-х гг. сводят лишь к пропагандистской работе. Но это не так. Троцкисты действовали активно: организовали, используя поддержку лиц, связанных с абвером, мятеж против республиканского правительства в Барселоне в 1937 г. Из троцкистских кругов в спецслужбы Франции и Германии шли „наводящие“ материалы о действиях компартий в поддержку Советского Союза. О связях с абвером лидеров троцкистского мятежа в Барселоне в 1937 г. сообщил нам Шульце-Бойзен, ставший позднее одним из руководителей нашей подпольной группы „Красная капелла“. <…>

О других примерах использования абвером связей троцкистов для розыска скрывавшихся в 1941 г. в подполье руководителей компартии Франции докладывал наш резидент в Париже Василевский, назначенный в 1940 г. уполномоченным исполкома Коминтерна.

Я изложил все это Берии. Сначала он никак не прореагировал. Я вернулся к себе в кабинет и стал ждать. <…>

На этот раз мы поехали к Сталину на ближнюю дачу, находившуюся в получасе езды к западу от Москвы. Первая часть встречи была весьма недолгой. Я доложил о неудачной попытке Сикейроса ликвидировать Троцкого, объяснив, что альтернативный план означает угрозу потерять антитроцкистскую сеть в Соединенных Штатах и Латинской Америке после уничтожения Троцкого. <…>

Сталин подтвердил свое прежнее решение, заметив:

– Акция против Троцкого будет означать крушение всего троцкистского движения. И нам не надо будет тратить деньги на то, чтобы бороться с ними и их попытками подорвать Коминтерн и наши связи с левыми кругами за рубежом. Приступите к выполнению альтернативного плана, несмотря на провал Сикейроса, и пошлите телеграмму Эйтингону с выражением нашего полного доверия».

В течение зимы – весны 1940 г. тайная война спецслужб продолжала набирать обороты. На территории Западной Украины не прекращались террористические акты польского и украинского националистического подполья против советских служащих и активистов из местного населения. Основной территорией, являвшейся своеобразным трамплином для заброски агентов в западные районы СССР, стала оккупированная Германией Польша. В абверштелле «Вена» интенсивно готовились к заброске в Советский Союз разведчики из числа австрийцев, выдававших себя за дезертиров из германской армии. В абверштелле «Краков» осуществлялась вербовка агентов-диверсантов из ОУН и их подготовка для последующей заброски в пограничную зону СССР. АНСТ «Люблин» вело разведку против частей Красной армии на участке Ковель – Львов. АНСТ «Радом» занималось уточнением карт западных районов СССР. В марте 1940 г. так называемый Повстанческий штаб ОУН, используя возможности абвера, отправляет свои диверсионные группы в Львовскую и Волынскую области для организации саботажа и акций гражданского неповиновения.

В самом Кракове подготовка наиболее квалифицированной оуновской агентуры велась абверовцами на конспиративных квартирах. В 1940 г. при ACT «Краков», напомним, была организована специальная школа по подготовке разведчиков и диверсантов. Курсанты для этой школы вербовались из украинцев с помощью функционеров ОУН во всех крупных городах Генерал-губернаторства и приграничных с СССР районах. Под городами Бяла Подляска и Холм существовали лагеря для украинских беженцев, где сотрудники абверштелле опрашивали их и вербовали добровольцев в разведывательно-диверсионные школы. Обучением оуновцев занимались в основном офицеры бывшей австрийской армии, после аншлюса ставшие сотрудниками абвера.

Для осуществления практической подготовки диверсантов указанная спецшкола была разбита на четыре филиала, расположенных в лагерях в 100–150 километрах от Кракова. В местечках Барвинек, Дукла и Каменица проходили обучение бандеровцы, в местечке Криница – мельниковцы. В каждом лагере обучалось от ста до трехсот боевиков, общее количество курсантов составляло около восьмисот человек. В целях маскировки филиалы спецшколы проходили под маркой «Украинские трудовые лагеря», и курсанты действительно выезжали на работы по корчевке леса, сезонные сельскохозяйственные работы и на строительство дорог.

Украинские агенты занимались военной подготовкой и изучали специальные предметы: разведка, диверсионное дело, организация повстанческого движения. Курс специальной военной и диверсионной подготовки преподавали инструкторы из уже упоминавшегося ранее соединения «Бранденбург-800». После окончания учебного курса часть агентуры направлялась на прежние гражданские места и использовалась в качестве агентов контрразведки. Другие выпускники заступали на охрану заводов на территории Польши в составе «Индустриальной охраны». Некоторые боевики совместно с немецкой тайной полевой полицией участвовали в операциях по ликвидации польского подполья.

А тем временем эскадрилья особого назначения «Ровель» увеличивает число разведывательных полетов над территорией СССР, используя аэродромы оккупированных Чехословакии и Польши, военно-воздушные базы в Финляндии, Венгрии, Румынии и Болгарии. Цель воздушной разведки – сбор информации о местоположении советских промышленных объектов, составление навигационных схем сети автомобильных и железных дорог (мостов, железнодорожных узлов, морских и речных портов), получение сведений о дислокации советских вооруженных сил и строительстве аэродромов, пограничных укреплений и долговременных позиций ПВО, казарм, депо и предприятий оборонной промышленности. В рамках операции «Ольденбург» проводится инвентаризация источников сырья и центров его переработки на Украине, в Белоруссии, в Московской и Ленинградской областях, в районах нефтедобычи Баку.

В мае 1940 г. офицер связи абвер-II вылетает на секретное совещание в Эстонию. В конце июня абвер помогает сотрудникам 2-го отдела эстонского Генерального штаба (военная контрразведка) перейти на нелегальное положение и перебраться в Штеттин на немецком пароходе. Тогда же абвер-II отправляет завербованных эстонских эмигрантов в Финляндию для установления связи с эстонской диаспорой. В сорока километрах западнее Хельсинки оборудуется учебный центр по подготовке агентов-диверсантов и радистов.

Летом 1940 г. в результате политических маневров и силового давления, предпринятого высшим руководством ВКП (б), в состав СССР вошли Бессарабия, Буковина, Латвия, Литва и Эстония. Присоединение территорий бывшей Российской империи вновь осуществлено без использования специальных структур Коминтерна. Красная армия десантировала 201-ю и 204-ю воздушно-десантные бригады в районе Болграда и Измаила. С этого момента именно воздушно-десантным войскам отводилась роль подразделений, в случае войны обеспечивающих блокирование коммуникаций противника. Как оказалось впоследствии, это было ошибкой.

«Для немцев, – вспоминал П. А. Судоплатов, – собственно, в этом ничего нового не было. Ведь занятие Прибалтики в ходе секретных советско-германских соглашений было оговорено. Однако мы не раскрывали подробно своих планов, и немцы считали, что советская сторона, согласно подписанным договорам, ограничится только вводом войск прикрытия на территорию Прибалтики. События же, произошедшие в июне – июле 1940 г., застали немцев врасплох, причем в то время, когда их военная машина была запущена на Запад, и переориентировать авиацию, сухопутные войска, флот, чтобы противодействовать нашему утверждению в Прибалтике и Бессарабии, было невозможно. Поэтому в то время Гитлер вынужден был сделать хорошую мину при довольно неудачной игре.

Немецкая сторона послала своим дипломатическим представителям телеграмму, которая была перехвачена нами. В ней говорилось, что беспрепятственное укрепление русских войск в Литве, Латвии и Эстонии и реорганизация правительств, произведенная советским руководством с намерением обеспечить тесное сотрудничество с этими странами, касается только России и Прибалтики. Делалось предупреждение: избегать какого-либо осложнения в российско-германских отношениях.

Получение информации об этой директиве было исключительно важным, поскольку давало нам дополнительные возможности чувствовать себя уверенно в проведении всех акций в Прибалтике. <…>

Говоря о событиях, происходивших в 1940 г. в Латвии, Литве и Эстонии, хотелось бы отметить главное – наши войска вошли туда совершенно мирно, на основе специальных соглашений, заключенных с законными правительствами этих стран. Другой вопрос, что мы диктовали условия этих соглашений, и не без активного участия нашей дипломатии и разведки. Надо сказать и о том, что вряд ли нам удалось бы так быстро достичь взаимопонимания, если бы все главы прибалтийских государств – Ульманис, Сметона, Урбшис и Пяте, в особенности латышское руководство, Балодис, Мунтерс, Ульманис, – не находились с нами в доверительных секретных отношениях. Их всегда принимали в Кремле на высшем уровне как самых дорогих гостей, обхаживали, перед ними, как говорится, делали реверансы.

Существенную роль сыграли и наши оперативные материалы, особенно для подготовки бесед Сталина и Молотова с лидерами Литвы и Латвии – Урбшисом и Мунтерсом. Мы могли позволить себе договариваться с ними о размещении наших войск, о новом правительстве, об очередных компромиссах, поскольку они даже не гнушались принимать от нашей резидентуры и от доверенных лиц деньги. Это все подтверждается архивными документами.

Таким образом, никакой аннексии Прибалтики на самом деле не происходило. Это была внешнеполитическая акция советского правительства, совершенно оправданная в период, предшествующий нападению Германии, связанная с необходимостью укрепления наших границ и с решением геополитических интересов. Но они не могли быть столь эффективно проведены без секретного сотрудничества с лидерами прибалтийских государств, которые и выторговывали для себя лично, а не для своих стран соответствующие условия».

После присоединения к СССР новых территорий с враждебно настроенным в большинстве своем населением наибольшая нагрузка легла на плечи пограничников и сотрудников органов контрразведки. Членов антисоветских националистических организаций, ушедших в подполье, спецслужбы Германии использовали для проведения разведывательной, агитационно-политической и диверсионной работы.

К середине 1940 г. руководству ВКП (б), и в первую очередь Сталину, стало понятно, что надежды на затяжную войну Германии с западными странами не оправдались. После быстрого разгрома Германией войск союзников, оккупации Франции и появившейся возможности перемирия Германии с Англией наиболее неблагоприятным вариантом для СССР представлялась война с Третьим рейхом один на один. В этих условиях приобретение военно-политических союзников стало для руководства СССР приоритетной задачей.

В августе 1940 г. Верховное командование вермахта разрабатывает один из вариантов плана нападения на СССР – так называемый «Этюд Лоссберга». На Канариса возлагается персональная ответственность за соблюдение необходимых мер секретности при подготовке к военным действиям на советско-германской границе. На совещании в Берлине Канарис ставит конкретные разведывательные задачи перед военными атташе Германии в Восточной Европе. Был определен круг специфических задач для штата военных атташе в Москве и в пограничных с СССР странах.

20 августа 1940 г. на своей вилле в Мексике был смертельно ранен самый сильный и непримиримый противник И. В. Сталина – Л. Д. Троцкий.

«Позже Эйтингон рассказал мне, – вспоминает П. А. Судоплатов, – что Рамон Меркадер сам вызвался выполнить задание, используя знания, полученные им в ходе партизанской войны в Испании. Во время этой войны он научился не только стрелять, но и освоил технику рукопашного боя. Учитывая, что наши люди в то время не имели в своем распоряжении специальной техники, Меркадер был готов застрелить, заколоть или убить врага, нанеся удар тяжелым предметом. Каридад дала сыну свое „благословение“. Когда Эйтингон и она встретились с Рамоном, чтобы проанализировать систему охраны на вилле Троцкого и выбрать орудие убийства, то пришли к выводу, что лучше всего использовать нож или малый ледоруб альпиниста: во-первых, их легче скрыть от охранников, а во-вторых, эти орудия убийства бесшумны, так что никто из домашнего окружения не успеет прибежать на помощь. Физически Рамон был достаточно силен.

Важно было также выдвинуть подходящий мотив убийства, с тем чтобы скомпрометировать Троцкого и таким образом дискредитировать его движение. Убийство должно было выглядеть как акт личной мести Троцкому, который якобы отговаривал Сильвию Агелоф выйти замуж за Меркадера. Если бы Меркадера схватили, ему надлежало заявить, что троцкисты намеревались использовать пожертвованные им средства в личных целях, а вовсе не на нужды движения, и сообщить, что Троцкий пытался уговорить его войти в международную террористическую организацию, ставившую своей целью убийство Сталина и других советских руководителей.

Зимним вечером, в начале 1969 г., я встретился с Рамоном Меркадером на квартире Эйтингона, потом мы пошли обедать в ресторан Дома литераторов в Москве. С момента нашей последней встречи минуло почти три десятилетия. И только теперь Рамон смог рассказать мне во всех подробностях о том, что произошло 20 августа 1940 г.

На его встрече с матерью на явочной квартире в Мехико Эйтингон, по словам Рамона, предложил следующее: в то время как Меркадер будет находиться на вилле Троцкого, сам Эйтингон, Каридад и группа из пяти боевиков предпримут попытку ворваться на виллу. Начнется перестрелка с охранниками, во время которой Меркадер сможет ликвидировать Троцкого.

– Я, – сказал мне Меркадер, – не согласился с этим планом и убедил его, что один приведу смертный приговор в исполнение.

Вопреки тому, что писалось о самом убийстве, Рамон не закрыл глаза, перед тем как ударить Троцкого по голове небольшим острым ледорубом, который был спрятан у него под плащом. Троцкий сидел за письменным столом и читал статью Меркадера, написанную в его защиту. Когда Меркадер готовился нанести удар, Троцкий, поглощенный чтением статьи, слегка повернул голову, и это изменило направление удара, ослабив его силу. Вот почему Троцкий не был убит сразу и закричал, призывая на помощь. Рамон растерялся и не смог заколоть Троцкого, хотя имел при себе нож.

– Представьте, ведь я прошел партизанскую войну и заколол ножом часового на мосту во время Гражданской войны в Испании, но крик Троцкого меня буквально парализовал, – объяснил Рамон.

Когда в комнату вбежала жена Троцкого с охранниками, Меркадера сбили с ног, и он не смог воспользоваться пистолетом. Однако в этом, как оказалось, не было необходимости. Троцкий умер на следующий день в больнице.

По нашему первоначальному плану предполагалось, что Троцкий будет убит без шума и Рамон сумеет незаметно уйти – ведь Меркадер регулярно посещал виллу и охрана хорошо его знала. Эйтингон и Каридад, ждавшие Рамона в машине неподалеку от виллы, вынуждены были скрыться, когда в доме начался явный переполох. Сперва они бежали на Кубу, где Каридад, используя свои семейные связи, сумела уйти в подполье. Григулевич бежал из Мехико в Калифорнию – там его мало кто знал.

Первое сообщение пришло к нам в Москву по каналам ТАСС. Затем, неделей позже, кодированное радиосообщение с Кубы прислал Эйтингон, снова через Париж. Мне было официально объявлено, что людьми Эйтингона и их работой наверху довольны, но участники операции будут награждены только после возвращения в Москву. Что касается меня, то я был слишком занят в этот момент нашими делами в Латвии, чтобы дальше думать о деле Троцкого. Берия спросил меня, удалось ли Каридад, Эйтингону и Григулевичу спастись и надежно спрятаться. Я ответил, что у них хорошее укрытие, неизвестное Меркадеру. <…>

Меркадер продолжал голодовку два или три месяца, во время следствия утверждал, что он один из обозленных сторонников Троцкого. Его дважды в день избивали сотрудники мексиканских спецслужб – и так продолжалось все шесть лет, пока не удалось раскрыть его истинное имя. К тому же его все это время держали в камере, где не было окна.

Берия объявил мне о решении не жалеть никаких средств для защиты Меркадера. Адвокаты должны были доказать, что убийство совершено на почве склок и внутреннего разброда в троцкистском движении. Эйтингон и Каридад получили приказ оставаться в подполье. Полгода они провели на Кубе, а затем морем отправились в Нью-Йорк, где Эйтингон использовал свои знакомства в еврейской общине, для того чтобы раздобыть новые документы и паспорта. Вместе с Каридад он пересек Америку и приехал в Лос-Анджелес, а потом в Сан-Франциско. Эйтингон воспользовался возможностью возобновить контакты с двумя агентами, которых он и Серебрянский заслали в Калифорнию еще в начале 30-х гг., и те взяли на себя обязанности связных с нелегальной агентурной сетью, которая добывала американские ядерные секреты с 1942 по 1945 г. В феврале 1941 г. Эйтингон и Каридад на пароходе отплыли в Китай. В мае 1941 г., перед самым началом Великой Отечественной войны, они возвратились в Москву из Шанхая по Транссибирской магистрали».

С осени 1940-го до лета 1941 г. советские органы госбезопасности вели ожесточенную тайную войну на два фронта. На первом из них противниками контрразведчиков были профессионалы высокого класса из разведслужб Германии, Финляндии, Румынии, Болгарии и Японии, это с одной стороны, а с другой – не менее опасные противники из соответствующих служб Великобритании и Франции. Мало кто знает, но в 1939–1940 гг. в двух последних странах вполне серьезно рассматривался вопрос о возможной бомбардировке бакинских нефтепромыслов. На втором тайном фронте война велась против буржуазного националистического подполья в Прибалтике, в Западной Белоруссии и Западной Украине, а также в Бессарабии. Большинство из подпольных националистических организаций имело самую тесную связь с разведками гитлеровской Германии и ее союзников.

В преддверии большой войны с Советским Союзом немецкое военное руководство привлекало под свои знамена всех, кто по каким-либо причинам имел свои счеты к советской власти, советскому государству или просто к России. Грузинские, азербайджанские, армянские, румынские, литовские, латышские, эстонские и другие группировки националистов рассматривались руководством абвера и СД в качестве основы для формирования «пятой колонны» на территории СССР. Немецкие спецслужбы использовали в своем хозяйстве всех противников нашей страны, руководствуясь древним принципом: «В разведке нет отбросов, в разведке есть только кадры».

«В 1940 г., – вспоминает П. А. Судоплатов, – нам через источники в эмиграции и в гестапо стало известно, что Нидермайер выступает с предложением о создании в преддверии войны Туркестанского легиона – националистических мусульманских организаций для действий против советских войск. Речь шла о создании Туркестанского, Волго-татарского комитетов, Крымского центра, Азербайджанского, Северо-Кавказского, Армянского, Грузинского штабов. Таким образом, у немецких разведывательных органов были большие планы по разыгрыванию мусульманской карты против Советского Союза. <…>

Немецкая разведка, в частности бюро Риббентропа, стремилась активно использовать против нас и грузинскую эмиграцию. Сейчас этих перебежчиков воспринимают как национальных героев Грузии».

Наибольшую силу для формирования «пятой колонны» в 1940–1941 гг. все же представляли украинские националисты. Выходцы из западных областей УССР проходили дополнительный четырехнедельный курс обучения при батальоне «Бранденбург-800» в местечке Алленцзее, после окончания которого перебрасывались с разведывательными заданиями в Советский Союз. Осенью 1940 г. батальон «Бранденбург-800» был развернут в полк особого назначения с тем же названием и имел в своем составе украинскую (мельниковскую) роту, проходившую обучение в Бадене Венском. В 1941 г. эта рота стала основой для формирования оуновского батальона «Роланд».

Предоставим слово П. А. Судоплатову: «Накануне войны немцы пытались наладить сотрудничество с оуновцами. Их директива „О едином генеральном плане повстанческого штаба ОУН“, принятая 22 декабря 1940 г., согласовывалась с немецкой разведкой. В ней, как нам стало известно, говорилось, что „Украина находится накануне вооруженного восстания, сразу же после выступления немецкой армии миллионы людей возьмут оружие, чтобы уничтожить Советы и создать свое украинское государство“. Поэтому необходимо, чтобы на Украине действовала организованная политическая национальная сила, которая возглавила бы вооруженное восстание и повела народ к победе. „Такая сила у нас есть, – утверждалось в директиве, – это – ОУН в союзе с немцами. Она действует, организовывает украинские массы, выводит их на борьбу“. В директиве ставились задачи террористического и диверсионного характера, шла речь о создании центра политического и военного руководства, а также о подготовке и обучении кадров. „Мы должны захватить в свои руки военные пункты и ресурсы Донбасса, морские порты, увлечь за собой молодежь, рабочих, крестьян и армию. Мы должны ударить везде и одновременно, чтобы разбить врага и рассеять его силы. Украинское военное восстание – на всех украинских землях, на всех советских территориях, чтобы довести до полного развала московскую советскую тюрьму народов“. В установках ОУН была объявлена беспощадная война всему украинскому и русскому народу, поддерживающему Советскую власть, зафиксировано „требование о ликвидации врага, указывались функции службы безопасности“, которая должна была выявлять коммунистов».

Только с декабря 1940-го по март 1941 г. контрразведкой НКВД – НКГБ было ликвидировано 66 опорных пунктов и баз абвера в пограничных районах СССР. За 4 месяца были арестованы 1596 агентов-диверсантов, из них 1338 в Прибалтике, Белоруссии и Западной Украине. Советским органам госбезопасности в предвоенный период не удалось полностью парализовать деятельность подпольных организаций. В начальный период Великой Отечественной войны боевики национальных нелегальных организаций оказали существенную поддержку немецкой армии.

В марте 1941 г. в Германии началось создание особых украинских подразделений батальонов «Роланд» и «Нахтигаль» («Соловей»). Батальон «Роланд» был организован венским бюро ОУН(м) под контролем абверштелле «Вена». Его основу составили боевики украинской роты полка «Бранденбург-800». Подготовка личного состава (350 человек) проходила в городе Зауберсдорф, близ Вены. Вели ее немецкие офицеры абвера и инструкторы-бранденбуржцы. Командный состав батальона состоял из кадровых немецких офицеров полка специального назначения «Бранденбург-800». 7 июня 1941 г. батальон «Роланд» прибыл из Вены в город Кимполунг (Румыния) и был включен в состав 11-й немецкой армии.

Батальон «Нахтигаль» формировался краковским бюро ОУН (б) под контролем абверштелле «Краков». Обучение боевиков батальона (350 человек) проходило на полигонах полка спецназначения «Бранденбург-800». Политическое и военное руководство осуществляли Т. Оберлендер и бранденбуржец оберлейтенант А. Херцнер. С украинской стороны командование производилось Р. Шухевичем, заместителем С. Бандеры по военной работе в ОУН (б). Батальон был разделен на 4 роты, которыми командовали офицеры-абверовцы. 18 июня батальон был передислоцирован к границе в районе Перемышля и поступил в подчинение командира 1-го батальона полка «Бранденбург-800».

3 февраля 1941 г. Указом Президиума Верховного Совета НКВД разделен на два комиссариата: внутренних дел и государственной безопасности. Последний (НКГБ) возглавил В. Н. Меркулов, его заместителями стали И. А. Серов (1-й заместитель), Б. З. Кобулов и М. В. Грибов. В составе НКГБ было 3 оперативных управления, 5 отделов и Комендатура Кремля. I Управление (внешнюю разведку) возглавил П. М. Фитин, 25 февраля его заместителем был назначен П. А. Судоплатов.

А за десять дней до назначения Судоплатова, 15 февраля, Гитлер отдает приказ о проведении широкомасштабной операции по дезинформации руководства Красной армии об обстановке на германо-советской границе. Было принято решение, что наилучшим прикрытием операции «Барбаросса» должно стать распространение дезинформации о подготовке к высадке на Британские острова (операция «Морской лев»). С этой целью на германские авиабазы во Франции следовало перебросить несколько авиагрупп люфтваффе, а в порты на германском и французском побережье Северного моря отправить эскадры кригсмарине. Специально для советского главнокомандования следовало организовать «утечку информации», согласно которой передислокация крупных контингентов вермахта к восточной границе объяснялась бы отвлекающим маневром в рамках проведения операции «Морской лев».

«По установленному порядку, – вспоминал П. А. Судоплатов, – разведывательные органы должны докладывать правительству обо всех сигналах и слухах, связанных с угрозой большой войны или локального военного конфликта. Это, можно сказать, их святая обязанность. По этой причине иногда случалось, что мы, идя на поводу немецкой дезинформации, оказывались ее жертвами. Весной 1941 г. немцам не раз удавалось переиграть советские резидентуры в Берлине, Софии, Бухаресте, Братиславе, Анкаре. Нашей главной ошибкой было преувеличение роли немецкого посла в Москве графа Шуленбурга, который при встречах неизменно подчеркивал заинтересованность немцев в развитии экономических отношений с Советским Союзом.

Вместе с тем надо иметь в виду и тот факт, который неправомерно отрицается, что в немецком руководстве были серьезные разногласия в отношении войны против СССР и что окончательное решение о нападении было принято 10 июня 1941 г., то есть за 12 дней до начала военных действий.

Мне могут возразить, ведь план „Барбаросса“ был представлен на утверждение Гитлера еще в декабре 1940 г. Но разработка военных планов, в том числе наступательных широкомасштабных операций, была обычной практикой всех генеральных штабов крупнейших держав Европы и Азии в 1930– 1940-е гг. Для нас никогда не было секретом, что такого рода планы разрабатываются и фашистской Германией. Другое дело – политическое решение о развязывании войны и об осуществлении на практике замыслов военного командования.

Для германского руководства вопрос о войне с СССР в принципе был решенным. Речь только шла о выборе благоприятного момента для нападения. С военной точки зрения время для начала военных действий было выбрано Гитлером безошибочно. Немцы верно оценили сравнительно низкий уровень боеготовности войск Красной армии, дислоцированных в приграничных округах. <…>

И все же если оценивать операции немецкой разведки по дезинформированию нас весной 1941 г., то нужно сказать, что вклад абвера и службы безопасности (СД) был не таким уж значительным. Гораздо выигрышнее в этом деле выглядит специальное разведывательное бюро Риббентропа, то есть та часть разведывательного аппарата, которая замыкалась на МИД Германии. Здесь немцы достигли значительно большего результата.

Но зато немецкая военная разведка – абвер – эффективно действовала в приграничной и прифронтовой полосе, где развернулись в начале войны неудачные для нас сражения. Под видом дезертиров из германской армии к нам в пограничные районы почти беспрепятственно забрасывалась немецкая агентура. Чуть ли не косяком она шла в Западную Белоруссию и Западную Украину. „Дезертиры“ выдавали себя за австрийцев, призванных на немецкую военную службу после аншлюса Австрии. Этот маневр абвера, который вел свои операции в Румынии, Польше и Болгарии, нам удалось вовремя разгадать. Агенты-австрийцы, такие как Иоган Вечтнер, Франц Шварцель и другие, были опознаны и обезврежены.

Допросы липовых перебежчиков позволили нам впервые узнать о конкретных руководителях немецких разведывательных органов. Мы установили, что своих агентов немцы готовили для краткосрочных диверсий непосредственно в нашем тылу. Было абсолютно ясно, что немецкое командование активно изучает будущий театр военных действий. Однако, к сожалению, мы не сделали из этого выводов, что Гитлер планирует молниеносную войну.

Весной и в начале июня 1941 г. абвер, следует признать, свою задачу по разведке прифронтовой полосы в целом выполнил. Он обладал данными, которые поставляли агенты-маршрутники и местное население. Немцы были осведомлены о расположении наших войск, о дислокации аэродромов, местонахождении нефтебаз благодаря хорошо налаженной работе аэрофоторазведки, радиослужб и визуальной разведки».

Мы уже упоминали, что в 1939–1940 гг. у высшего военно-политического руководства СССР утвердилась и окрепла уверенность в возможности войны исключительно на чужой территории. В этих условиях альтернативные предложения или варианты развития сценариев возможных военных действий не рассматривались, а их авторы подвергались жестоким репрессиям. Тем не менее находились люди, которые имели смелость высказывать точку зрения, отличную от мнения большинства. Одним из них был комдив Г. С. Иссерсон, с 1939 г. – начальник кафедры оперативного искусства Академии Генерального штаба. В опубликованной в 1940 г. книге «Новые формы борьбы. Опыт исследования современных войн» он дал анализ боевых действий в Испании и Польше.

«Нужно, – писал Иссерсон, – чтобы эффект неожиданности был настолько ошеломляющим, чтобы противник был лишен материальной возможности организовать свою оборону… Иными словами, вступление в войну должно приобрести характер оглушительного подавляющего удара. <…> В тех или иных размерах о сосредоточении становится известно. Однако от угрозы войны до вступления в войну всегда остается еще шаг. Он порождает сомнение, подготовляется ли действительное военное выступление или это только угроза. И пока одна сторона остается в этом сомнении, другая, твердо решившаяся на выступление, продолжает сосредоточение, пока, наконец, на границе не оказывается развернутой огромная вооруженная сила. После этого остается только дать сигнал – и война сразу разражается в своем полном масштабе».

На совещании высшего командного состава РККА в Москве 23–31 декабря 1940 г. книга Г. С. Иссерсона была подвергнута критике, сам он понижен в звании до полковника и уволен из армии, а 10 июня 1941 г. арестован, судим и получил 10 лет лагерей.

В июне 1941 г., накануне вторжения в СССР, Иностранный отдел абвера осуществляет массированную вербовку агентов в среде армянских (партия «Дашнакцутюн»), азербайджанских («Муссават») и грузинских («Шамиль») политэмигрантов.

После подготовки в разведшколах Финляндии абвер-II забрасывает свыше ста эстонских эмигрантов в Прибалтику (операция «Эрна»). Две группы агентов-диверсантов в форме солдат Красной армии высаживаются на острове Хийумаа. Корабль с третьей абвер-группой вынужден уйти из территориальных вод СССР после столкновения с советскими погранкатерами в водах Финского залива. Несколькими днями позже эта диверсионно-разведывательная группа десантируется в прибрежных районах Эстонии на парашютах.

Для составления и уточнения «проскрипционных списков» советских граждан, «подлежащих уничтожению в первую очередь» (коммунистов, комиссаров, евреев), абвер забрасывает в СССР агентов из числа украинских эмигрантов.

Для координации деятельности органов разведки и контрразведки в русской кампании в июне 1941 г. при абвере создается специальный орган, получивший название «Штаб Валли».

«Несколько слов о „Штабе Валли“, – вспоминал П. А. Судоплатов, – специальном органе абвера по тайной войне против СССР. Его возглавлял Баум – специалист по России в звании майора. Это показатель того, что противник, уверенный в быстрой победе, не развернул против нас центральный аппарат абвера, надеясь, что он свою работу по агентурному проникновению, насаждению у нас нового порядка совместно со службой безопасности осуществит после решения главной задачи – молниеносного разгрома Красной армии, который мыслился в основном в приграничном сражении. Недаром ведь 7 мая 1941 г. руководитель военной разведки Канарис и немецкий военный атташе в Москве, докладывая Гитлеру о соотношении сил, высказывались о предстоящей войне как о быстротечной кампании. <…>

У руководства немецкой разведки, можно сказать, произошло ослепление „молниеносной войной“. Кроме того, они были уверены, что с помощью разведывательно-диверсионных акций и, опираясь на раскулаченное крестьянство в тылу нашей страны, им удастся создать „пятую колонну“ наподобие той, которая успешно действовала в странах Западной Европы. В действительности же все сложилось иначе».

К началу июня 1941 г. абвер перебросил к границам Советского Союза и расположил на важнейших направлениях следующие диверсионные подразделения из состава полка «Бранденбург-800»: 1-й батальон был размещен в районе Перемышля; два взвода из 1-го батальона сосредоточены в районе Сувалки; 8-я рота 2-го батальона – на северо-западной границе Восточной Пруссии; 9-я рота 3-го батальона – в составе ударной группировки группы армий «Центр»; 15-я легкая рота 4-го батальона – в районе города Рованиеми в составе армии «Норвегия».

В составе НКГБ специальное разведывательно-диверсионное подразделение, вновь названное Особой группой, начало воссоздаваться только 17 июня 1941 г. по личному распоряжению Берия. Этому предшествовала встреча Меркулова и Фитина со Сталиным. Нынешнему поколению, живущему в условиях постоянного массивного рекламно-идеологического и мыльно-сериально-картинного оболванивания, наверное, будет трудно понять позицию высшего военно-политического руководства Советского Союза в предвоенный период. Об этом времени с высоты прожитых лет беспристрастно и со знанием дела могут рассказать руководители внешней разведки СССР.

«Разведуправление Генштаба, ИНО НКВД, – вспоминает П. А. Судоплатов, – располагали важными источниками информации с выходом на руководящие круги немецкого военного командования и политического руководства, но не имели доступа к документам гитлеровского руководства. К тому же получаемая информация из кругов, близких к Гитлеру, отражала колебания в германском руководстве по вопросу принятия окончательного решения о нападении на Советский Союз. <…>

Еще в 1937 г. нашей разведкой под руководством заместителя начальника ИНО НКВД Шпигельглаза были добыты важные документальные сведения об оперативно-стратегических играх, проведенных командованием рейхсвера (позже вермахта). Этим документам суждено было сыграть значительную роль в развитии событий и изменении действий нашего руководства перед германо-советской войной. После оперативно-стратегических игр, проводившихся фон Сектом, а затем Бломбергом, появилось „завещание Секта“, в котором говорилось, что Германия не сможет выиграть войну с Россией, если боевые действия затянутся на срок более двух месяцев и если в течение первого месяца войны не удастся захватить Ленинград, Киев, Москву и разгромить основные силы Красной армии, оккупировав одновременно главные центры военной промышленности и добычи сырья в Европейской части СССР.

Думаю, что итоги упомянутых оперативно-стратегических игр явились также одной из причин, побудивших Гитлера выступить в 1939 г. с инициативой заключения пакта о ненападении. <…>

Разведывательные материалы из Берлина, Рима, Токио, что подтверждают и обнародованные ныне архивные документы, регулярно докладывались правительству. Однако руководство разведки не было в курсе, что после визита Молотова в ноябре 1940 г. в Берлин начались секретные переговоры с Германией о разделе сфер влияния в мире. Таким образом, очевидная неизбежность военного столкновения вместе с тем совмещалась с вполне серьезным рассмотрением предложений Гитлера о разграничении сфер геополитических интересов Германии, Японии, Италии и СССР.

Лишь теперь мне очевидно, что зондажные беседы Молотова и Шуленбурга, посла Германии в СССР, в феврале – марте 1941 г. отражали не только попытку Гитлера ввести Сталина в заблуждение и застать его врасплох внезапной агрессией, но и колебания в немецких верхах по вопросу о войне с Советским Союзом до победы над Англией. <…>

К сожалению, наша разведка, как военная так и политическая, перехватив данные о сроках нападения и правильно определив неизбежность близкой войны, не спрогнозировала ставку гитлеровского командования на тактику блицкрига. Это была роковая ошибка, ибо ставка на блицкриг указывала на то, что немцы планировали свое нападение независимо от завершения войны с Англией. <…>

В разведданных была упущена качественная оценка немецкой тактики блицкрига. По немецким военно-стратегическим играм мы знали, что длительная война потребует дополнительных экономических ресурсов, и полагали, что если война все же начнется, то немцы прежде всего попытаются захватить Украину и богатые сырьевыми ресурсами районы для пополнения продовольственных запасов. Это была большая ошибка: военная разведка и НКВД не смогли правильно информировать Генштаб, что цель немецкой армии в Польше и Франции заключалась не в захвате территорий, а в том, чтобы сломить и уничтожить боевую мощь противника. <…>

Сегодня нам известно, что тайные консультации Гитлера, Риббентропа и Молотова о возможном соглашении стратегического характера между Германией, Японией и Советским Союзом создали у Сталина и Молотова иллюзорное представление, будто с Гитлером можно договориться. До самого последнего момента они верили, что их авторитет и военная мощь, не раз демонстрировавшаяся немецким экспертам, отсрочат войну по крайней мере на год, пока Гитлер пытается мирно уладить свои споры с Великобританией. Сталина и Молотова раздражали иные точки зрения, шедшие вразрез с их стратегическими планами по предотвращению военного конфликта. Это объясняет грубые пометки Сталина на докладе Меркулова от 17 июня 1941 г., в котором говорилось о явных признаках надвигавшейся войны».

Предоставим слово П. М. Фитину: «16 июня 1941 г. из нашей берлинской резидентуры пришло срочное сообщение о том, что Гитлер принял окончательное решение напасть на СССР 22 июня 1941 г. Эти данные тотчас были доложены в соответствующие инстанции.

Поздно ночью с 16 на 17 июня меня вызвал нарком и сказал, что в час дня его и меня приглашает к себе И. В. Сталин. Многое пришлось в ту ночь и утром 17 июня передумать. Однако была уверенность, что этот вызов связан с информацией нашей берлинской резидентуры, которую он получил. Я не сомневался в правдивости поступившего донесения, так как хорошо знал человека, сообщившего нам об этом. <…>

Несмотря на нашу осведомленность и твердое намерение отстаивать свою точку зрения на материалы, полученные Управлением, мы еще пребывали в состоянии определенной возбужденности. Это был вождь партии и страны с непререкаемым авторитетом. А ведь могло случиться и так, что Сталину что-то не понравится или в чем-то он усмотрит промах с нашей стороны, и тогда любой из нас может оказаться в весьма незавидном положении. <…>

С такими мыслями мы вместе с наркомом в час дня прибыли в приемную Сталина в Кремле. После доклада помощника о нашем приходе нас пригласили в кабинет. Сталин поздоровался кивком головы, но сесть не предложил, да и сам за все время разговора не садился. <…>

Подойдя к большому столу, который находился слева от входа и на котором стопками лежали многочисленные сообщения и докладные записки, а на одной из них сверху был наш документ, И. В. Сталин не поднимая головы сказал:

– Прочитал ваше донесение… Выходит, Германия собирается напасть на Советский Союз?

Мы молчим. Ведь всего три дня назад – 14 июня – газеты опубликовали заявление ТАСС, в котором говорилось, что Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского Пакта о ненападении, как и Советский Союз. И. В. Сталин продолжал расхаживать по кабинету, изредка попыхивал трубкой. Наконец, остановившись перед нами, он спросил:

– Что за человек, сообщивший эти сведения?

Мы были готовы к ответу на этот вопрос, и я дал подробную характеристику нашему источнику. В частности, сказал, что он немец, близок нам идеологически, вместе с другими патриотами готов всячески содействовать борьбе с фашизмом. Работает в министерстве воздушного флота и очень осведомлен. Как только ему стал известен срок нападения Германии на Советский Союз, он вызвал на внеочередную встречу нашего разведчика, у которого состоял на связи, и передал настоящее сообщение. У нас нет оснований сомневаться в правдоподобности его информации.