Свиток Всевластия Чепурина Мария

17

Прачка Тереза Троншар примеряла жемчужные серьги. Они хорошо сочетались с таким же кольцом, но не очень подходили к изумрудному ожерелью и огромной алмазной броши, прицепленной к чепцу на манер кокарды. До тридцати пяти лет Тереза ничего подобного не видала, но за последние несколько месяцев, с тех пор как жизнь ее и ее братьев резко изменилась, уже привыкла быть обладательницей сокровищ. На улицу она их, естественно, не носила и то, что драгоценности в конце концов будут проданы, понимала, но все равно была рада. Тереза любила надевать украшения умершей госпожи Жерминьяк и вертеться в них перед зеркалом. По вечерам при свете масляной лампы, отражающемся от граней драгоценных камней, ее лицо казалось не таким уж и черным, не таким уж и безобразным, не таким уж и морщинистым.

Новые серьги принес Дени – Терезин младший брат. Вместе с ним на улице Шарантон, в предместье Сент-Антуан, жил старший братец – Жак. Позавчера переехала к ним и Тереза.

В арендованной братьями комнатке в трехэтажном доходном доме с окнами на Бастилию прачка бывала и раньше. С тех пор как они с Жаком и Дени стали не просто родней, а еще и сообщниками, Тереза наведывалась к ним едва ли не каждый день: узнавала, какие новости, давала руководящие указания, сообщала сведения о Помье и важнейшие сплетни с рынка. Братья давно уговаривали ее бросить этого обормота. Та долго не решалась (все-таки столько лет… будущее дитя… да и любовь, черт возьми!), но однажды, после того как Люсьен в очередной раз проявил свою скотскую сущность, не выдержала. Ушла, не объяснившись, оставив все (хотя, в сущности, что у них было?), бросив заодно и эту треклятую стирку. Жак с Дени вполне могли прокормить себя сами и обеспечить сестричку. Не то что этот чертов писатель, привыкший сидеть на чужой шее!

Определенной профессии ни у одного из братьев не было. Жака, правда, пытались учить ремеслу. Тринадцати лет его отдали в мастерскую лудильщика. Через год он оттуда сбежал, сообщив, что хозяин ничему его не учил, а только и делал, что поколачивал да заставлял исполнять обязанности слуги. Его отдали к сапожнику – но и там братец долго не задержался. Обрюхатил хозяйскую дочку и был выгнан вон под стоны и причитания женской части семейства. После этого бродяжничал, скитался, ожидая, когда утихнет отцовский гнев, зарабатывал одному ему известными способами, но домой как-то раз все-таки заявился. Оказалось, что родители еще не оставили надежды дать ему профессию. Получив причитающуюся трепку, Жак был немедленно отдан в ученики ножовщику. Это было плохое решение. Парень за время скитаний набрался дурных привычек, а ножовщик оказался еще более вздорным, чем два предыдущих учителя. Девять месяцев спустя после очередной ссоры Жак пырнул хозяина его же произведением. Это уже было посерьезнее порчи девок. Брату грозила виселица, и он снова исчез. В этот раз надолго. Через десять лет, когда все давно считали его мертвым, Жак опять объявился в родных местах. За это время он успел пожить жизнью разбойника, посидеть в тюрьме и теперь горел желанием создать семью и порвать с преступным миром. Первое Жаку пока что не удалось. Что до второго, то он успел сменить немало мест (стекольная фабрика, красильня, салотопильный завод, обойная мануфактура) и всюду переругался, пока не нашел подходящего по характеру ремесла. Уже четыре года Жак работал мясником. Бойни, расположенные в центре Парижа, вечно служили объектом критики. Жак как раз и был одним из виновников жалобных бычьих стонов, мешавших покою добропорядочных горожан. Потоки крови, что текли по главным столичным улицам вперемешку с нечистотами и сворачивались под колесами экипажей, были его рук делом.

Жизнь Дени была не так насыщенна. Учить его ничему даже и не пытались: на то, чтобы заниматься младшим из сыновей и предпоследним в семье ребенком, у родителей, произведших на свет пятнадцать младенцев и выкормивших из них две трети, не оставалось уже ни сил, ни желания. Сколько себя помнила Тереза, Троншар-младший только и делал, что ошивался где-то на улице. Так прошло его детство, так прошла юность, так было и сейчас. Где-то в промежутках между этими прогулками Дени успел жениться, разругаться с женой, выгнать ее из дому, сойтись с другой, потом с третьей, потом с четвертой… Пожалуй, он получился самым смазливым из всей семейки. Не будь этот человек ее братом, Тереза, пожалуй, считала б его мерзавцем и разгильдяем, кем-то вроде Помье. Но Дени приносил домой деньги. Он не очень распространялся, где именно их берет, но прогуливаться предпочитал на рынках, там, где много народу, в местах разных зрелищ или на Гревской площади, когда там совершались казни. Не в пример литератору, у Дени всегда была куча карманных часов самых разных видов. Брат не знал, как ими пользоваться, зато умел выгодно и безопасно сбывать.

Сейчас братьев не было дома. Дожидаясь Жака с бойни, а Дени – с его любимой толкучки, Тереза варила суп и размышляла о деле. Они так и говорили: «наше дело».

Дело началось ранней весной, на следующий день после освобождения Помье из Бастилии. Виной всему было письмо.

Раньше Помье не особо-то слали письма. Он вообще мало кому был нужен. Никому, кроме Терезы, если быть точным. Несмотря на это прачка доблестно стерегла своего сожителя, стараясь пресекать на корню нарождающиеся попытки измены и ревнуя Люсьена даже без повода. Оставить без внимания письмо она, разумеется, не могла: любовные подозрения закрались сами собой, а незнание грамоты, превращавшее послание в тайный враждебный шифр, не могло не усугубить их. К счастью, на огонек заглянули братья. Дени был столь же необразован, как и Тереза, а вот Жак за годы скитаний и заключения сумел изучить азы грамоты. Писать он не умел, но с чтением кое-как справлялся. Грех было не подсунуть такому просвещенному человеку подозрительное письмо! Вот только оказалось, что это отнюдь не сердечные излияния и не литературный заказ, а нечто такое, чего Троншары никак уж не ожидали! Люсьен был обладателем секрета! И какого! Он участвовал в охоте за сокровищем, равного которому, судя по всему, не было! Жак несколько раз перечел письмо. В нем содержалось все: и сведения о свитке, и то, где его искать, и священная формула с указанием на место, где он «работает», и фамилии прочих охотников за волшебной реликвией. Жак и Дени были бы полными идиотами, если бы тут же не загорелись идеей добыть этот свиток всевластия. Тереза, признаться, сначала не очень-то верила, что такой существует. Но то, с какой скоростью бросился литератор к этому непонятному Кавальону, и то, каким возбужденным пришел он обратно, заставило прачку отбросить сомнения. А когда Помье ни в тот день, ни назавтра, ни спустя неделю так и не сказал подруге о своих поисках, так и не доверил ей тайну старинного заклинания, она почувствовала себя преданной. Выбор был сделан: Тереза перешла на сторону братьев.

Мнения о том, как надо действовать, у Жака и Дени расходились. Старший предлагал сначала разделаться с конкурентами. Младший – залезть в особняк Жерминьяков и стырить шкатулку по-тихому. В спорах уходило драгоценное время, верх брала то одна сторона, то другая, Троншары составляли разные планы, но по большому счету не выходило ни то ни то. В доме на улице Кенкампуа были слишком бдительные слуги: все попытки проникновения сорвались и братья каждый раз едва-едва уносили ноги. Убийство виконта, на котором однажды настоял Жак, тоже не удалось: д’Эрикур, приглашенный в тихий уголок Булонского леса с помощью составленного общественным писарем послания, под которым была подпись «Кавальон», на свидание не явился. Видимо, что-то почуял.

Что удавалось братьям лучше всего – так это слежка. Там, где не хватало двух пар глаз, в ход шли Терезины. Если недоставало и этого, можно было нанять друзей и старых подельников – разумеется, не посвящая их в истинную цель наблюдений. И Помье, и Кавальон, и д’Эрикур – все трое были под колпаком. Впрочем, несмотря на мастерство Дени и Жака, они все-таки начали замечать за собой хвост. Сначала Троншары решили, что это их промах, и даже хотели временно отказаться от наблюдений… Но оказалось, что так даже лучше! Перепуганные соперники, заметив за собой слежку, выдумывали невесть что, паниковали и готовы были вот-вот отказаться от поисков. Страх был более действенным средством, чем нож. Троншары решили поддерживать опасения конкурентов и начали изучать их иллюзии, чтобы впоследствии всячески раздувать их.

Впрочем, оказалось, что запугиванием и игрой с чужим воображением занимаются не они одни. Однажды, наблюдая за Люсьеном, Жак застал его беседующим с каким-то типом, называвшим себя членом тайной организации и заявившим на свиток свои права. Помье тогда чуть в штаны не наложил. Куда ему было тягаться в храбрости с мясником, которому иногда приходилось ловить на парижских улицах быков, обезумевших от боли и вырвавшихся на волю! Сгорая от желания узнать о свитке побольше и ничуть не боясь запугавшего Помье болтуна, Жак увязался за этим типом, дождался, когда они оказались в безлюдном месте, набросился, скрутил и приволок в укромное место.

Пытали члена ордена все вместе. Каких только способов не испробовали! Поначалу никому не верилось, что этот паренек – всего лишь слуга виконта, отправленный припугнуть Терезиного сожителя. Но ничего другого, кроме признания в розыгрыше Помье, из пленника так и не вырвали. Чтобы замести следы, не оставалось ничего, кроме как умертвить его, привязать камень на шею и бросить в Сену.

Тереза ругала брата за необдуманное злодейство. Она полагала, что этот прокол повредит им. Не тут-то было! Виконт д’Эрикур оказался таким безумцем, что не только встроил это бесполезное преступление в общий план своих преследователей, не только вообразил убийство лакея угрозой для себя, но и углядел на спине покойника, среди множества ножевых ранений, нанесенных Жаком, какой-то дурацкий символ. Не подыграть ему было бы просто грехом. А возможность это сделать представилась на удивление скоро.

Вернее, это была не возможность, а страшная, мучительная и жестокая необходимость. Необходимость мести. Тереза прощала Люсьену многое – и безденежье, и безделье, и нежелание жениться. В крайнем случае, могла поколотить его. Но вот измену не компенсировали никакие побои. И главное – с кем! С самой уродливой женщиной на земле, по рассказам братьев, следивших за конкурентами! Эту негодяйку Николь нельзя было оставлять в живых. Тереза самостоятельно спланировала ее убийство и наблюдала за ним от начала и до конца. На спине у любительницы чужих мужиков начертили крест – кушайте на здоровье, господа фантазеры, вот вам еще одно преступление «ордена тамплиеров».

В общем, страху на господ искателей сокровищ нагнали изрядно. Может, даже слишком увлеклись. Чувствовать свою силу и безнаказнность Троншарам, конечно, нравилось, но к обретению свитка все эти фокусы с нагнетанием страха пока что их не приблизили. Время от времени братья предпринимали попытки проникновения в особняк Жерминьяков, но выкрасть шкатулку не удавалось.

Если не считать добычи украшений мертвой бабки, то единственным их успехом, единственной частью «дела», принесшей материальную выгоду, была история с рукописью. Рукопись эту Тереза нашла на столе. Дело вновь не обошлось без помощи образованного братишки: Жак сунул нос в бумажонки, исписанные Люсьеном, на которые писательская подруга и внимания ни за что бы не обратила. С виду это была очередная белиберда, что-нибудь наподобие романа или памфлета. Каковы же были удивление и радость всех троих, когда мясник, разобравший по складам несколько строчек, объявил, что речь идет о свитке с заклинанием! Прохвост Помье нашел где-то историю сокровища и списал! Ну не сам же он ее придумал, в самом деле, рассуждала женщина. Раздумывали Троншары недолго. Если в тексте говорится о волшебном заклинании, то им этот текст нужнее, чем всяким там литераторам.

Изучить историю свитка оказалось не так уж просто. Жак с трудом продирался сквозь множество умных слов и незнакомых имен. Осилив один абзац, он уставал, начинал жаловаться на головную боль и предлагал отложить дальнейшее чтение на потом. Терезе даже показалось, что он начал проникаться уважением к образованным господам, чего за мясником прежде не замечалось. По прошествии недели Троншары, не желавшие ни с кем делиться тайнами своего сокровища, окончательно запутались в найденной у Помье истории и решились показать текст знающему человеку. Это человек уже был найден, проверен и перепроверен, когда случился прокол. Дени, несший умнику первую часть сочинения (вторую решили пока придержать, а то мало ли что), решил по пути заглянуть к Кавальону и ввязался с ним в совершенно ненужную драку. Правда, ноги он унес, а вот драгоценную рукопись потерял.

Без первой части текст, и так неясный, превратился в абсолютную ерунду. Жак хотел избить брательника за оплошность, но Тереза, подозревавшая, что от Люсьеновой писанины все равно не было бы никакого толку, выдвинула более дельное предложение. Она додумалась продать половину текста. Эта гениальная идея, будучи блестяще реализованной (правда, можно было запросить и подороже! эх, проклятая неуверенность… ведь д’Эрикур наверняка выложил бы и тысячу!), позволила Троншарам приодеться, раздать все долги и неплохо обставить комнату. Жак даже бросил работу на радостях. Потом, правда, одумался и вернулся: деньги кончились быстро, на сытого бездельника косо смотрели, да и скучал он по своей бойне…

То время, когда можно будет окончательно разлениться, когда на смену хлебу и похлебке придут мясо и шоколад, когда из съемной комнаты они переедут в собственный особняк, когда Жак из работника бойни сделается ее хозяином, было – и Троншары в это верили – не за горами.

Тереза подошла к окну. Солнце днем пекло с такой силой, что пришлось затворить ставни, чтоб комната не перегрелась. Стало, конечно, темнее, но каморки в узких улицах бедняцких кварталов, особенно те, что располагались на нижних этажах зданий, и так не изобиловали светом. Теперь наступил вечер, жара спала, так что ставни можно было открывать, а заодно и проветрить.

Ветер, утром несший жирные испарения с салотопильного завода, к счастью, переменился. Покрывавший мостовую конский навоз вонял уже не так нестерпимо, как на жаре. Направо открывался вид на длинную улицу Шарантон, похожую на единое, кое-где меняющее этажность здание с бесконечным числом дверей и огромным количеством труб всех сортов и размеров, размещающихся на крышах в отвратительном беспорядке, словно наросты. Налево обзор преграждала Бастилия, вернее, одна из ее восьми башен, угрожающе гладкая и округлая. Там, за тюрьмой, начинался Париж, здесь же было предместье.

Улица Шарантон была не из самых узких, но и здесь увидеть из окна, что происходит в доме напротив, не составляло труда. Не без умиления Тереза наблюдала за тем, как в доме через дорогу молодая жена поденщика возится с близнецами. Бывшей прачке тоже скоро предстояли эти радостные хлопоты. Ребенок еще не ворочался в ее животе, но Тереза ежедневно с ним беседовала: говорила, что ни за что не отдаст в приют, и обещала к его рождению обзавестись мировым господством.

Внизу, на мостовой, копошились несколько ребятишек. Чумазые, полуголые, они облюбовали сток посреди улицы. Стекающая по нему грязь, обычно жидкая, загустела по случаю жары и почти не двигалась. Проходивший мимо тряпичник ловко поддел крюком, вытащил из канавы и спрятал в заплечный короб обрывок чьего-то платья. Из бондарной мастерской выкатывали и складывали в телегу готовые бочки. Босой парень в матросских штанах и рубахе с чужого плеча бежал по какому-то поручению. Разносчица вареной требухи громко рекламировала свой товар.

– Тереза! – Из соседнего окна высунулась Бернадетта, сорокалетняя жена водовоза. – Слышала новости?

– Какие еще новости? – спросила бывшая прачка.

– Ничего-то ты не знаешь! Австриячка надоумила короля разогнать Национальное собрание! Со дня на день его не станет! Что ж это получается? Хлеба теперь совсем не купишь?

Австриячкой называли королеву. Ее имя, имя короля да то, что они живут в Версале, – вот и все Терезины познания о политике. До сих пор их хватало. А теперь – на тебе! Какое-то собрание, какие-то депутаты, какая-то «революция»… Знать бы, что это значит и в самом ли деле влияет на цены! Но раз Бернадетта…

На лестнице застучали деревянные башмаки.

Тереза попрощалась с Бернадеттой. Интересно, Жак или Дени?

Оказалось, что оба. Они встретились на углу улицы и за те пять минут, что прошли рука об руку, уже успели о чем-то поспорить.

– Дурень ты! – донесся до Терезы голос Жака.

– Что случилось?

– Да представляешь, наш младшенький говорит, будто король заодно с Собранием! Против дворянства и духовенства!

– Давно пора, – сказала Тереза. – Наконец-то до Его Величества дошло, что замучили нас эти кровопийцы. Никогда не сомневалась, что Людовик любит народ.

– Ну и дура! – откликнулся Жак. – Тьфу! Баба и есть баба, что с тебя взять! То-то ты удивишься, когда королевская гвардия ворвется в Париж и перережет нас всех, как телят!

– Кто это тебе такое сказал?!

– Да все говорят, черт возьми!

– Это на бойне у них, – встрял Дени. – До того кровищи нагляделись, что уж мерещится! Вот и болтают чего ни попадя. На самом-то деле король за Собрание. Это про него царедворцы слухи всякие распускают! Генеральные Штаты, мол, отменить хочет…

– А будто оно не так!

– То-то и оно, что не так! Со дня на день двор разгонят, всех министров поувольняют, кроме Неккера, австриячку обратно в Австрию, принцев – в ссылку… Уже и приказы готовы. Мне Пьер с улицы Ножниц рассказал. А Пьеру – Ив, который шляпами торгует. А тому – в Пале-Рояле умные люди, которые газеты читают…

– Да в газетах чего только не написано, болван! Умел бы ты читать, так разбирался бы кое в чем!

– А я и без этого разбираюсь. Ежели говорят так в Пале-Рояле…

– Нашел, кого слушать! В этом Пале-Рояле твоем одни полицейские агенты ошиваются… да шпионы… да шлюхи! Им заплатили, они и треплются!

Дени не нашелся, что ответить.

– Может, за стол? – предложила, воспользовавшись паузой, Тереза. – А то суп остынет, пока собачитесь.

Братья послушно уселись, но перебранку не прекратили. Пока женщина разливала похлебку, они обменялись еще несколькими замечаниями насчет Собрания, государя, двора и распускаемых обо всем этом слухов.

– А что, – спросила Тереза, приступая к еде, – неужели с этого Собрания и правда есть толк? Ну, болтают они там… законы какие-то принимают… а нам до них что за дело? Все равно ведь король есть король и главнее его никого не будет. Тут болтают, будто депутаты могут цены на хлеб понизить да сделать, чтобы зарплаты были побольше. Неужто и в самом деле?

Братья задумались. Сами себе этого вопроса они явно не задавали.

– Вечно ты какую-нибудь глупость ляпнешь, Тереза, – нашел наконец Дени, что ответить.

– Баба, она и есть баба, – поддакнул Жак. – Придумала, о чем спрашивать! Ежели Собрание говорит, что за народ оно, то, значит, так и есть!

– Собрание хочет порядок правления поменять, – пояснил Дени. – При теперешнем худо живется. А при другом, получается, будет лучше.

– Да будет ли? – вздохнула Тереза.

– Все бы тебе ерунду спрашивать! – разозлился мясник. – Сказано, значит, будет! Вона как двор-то взбесился! Стали бы королевские братья да австриячка этакий визг подымать, если бы не было им опасности от Собрания! Нет уж! Попили народной кровушки и понимают – конец им придет, ежели действовать не начнут! Всех нас хотят перебить… Вот сперва депутатов, а дальше и остальных! Они же, эти придворные, народных защитников ненавидят! Настоящую охоту развернули! Взять хоть д’Эрикура… Мне Жакоб с Марселем рассказали…

За столом повисла пауза. Тереза переводила взгляд с одного брата на другого. Дени ухмыльнулся. Жак почесал в затылке, соображая, как бы прикрыть оплошность: до него стало доходить, что он ляпнул что-то не то.

– Ну, ты, братец, даешь! – ехидно сказал Дени. – До того своих дружков с бойни наслушался, что уже и сам позабыл, кто на самом деле этого д’Эрикура с его невестой… Хе-хе! И валит на двор! Вот умора!

– Уймись, – буркнул Жак.

Но младший не унимался:

– Может, мы с тобой и есть агенты двора? Может, нас наняли принцы, а? Ха-ха-ха! Вот сказал так сказал! Это ж надо! Может, и отравы этим болванам подсыпал граф д’Артуа?

– Да заткнись ты!

– Ох, держите, не могу! На рынке только и говорят, что про покушение на виконта! Я-то думал, это из-за свитка, а это из-за Собрания, ха-ха-ха! Я-то думал, это мы, а это двор! Так, может, мы и есть придворные, а, братец?

Жак ударил по столу кулаком и вскочил, собираясь наброситься на Дени. Тереза едва удержала братьев от драки.

– Нашли когда собачиться! – воскликнула она. – Лучше бы думали головой! По-вашему, то, что город судачит о покушении, – хорошо? Нас, считайте, ищет весь Париж, а вы тут орете чего попало, ругаетесь из-за глупостей! Думали по-тихому все обделать, а что в итоге? Толку никакого, зато ужас сколько шуму! Не удивлюсь, если завтра сюда к нам придет полиция!

– Тереза права, – сказал Жак. – Чем больше о нас говорят, тем верней, что разыщут…

– Пустое! – отозвался Дени. – Глотку каждому парижанину все равно не заткнуть. Пускай себе дальше считают, что это двор.

– Не глупи! Ты слишком самонадеян! Чем громче будут обвинять двор, тем больше усилий он приложит, чтобы отыскать настоящих авторов покушения!

– Это верно.

– И что теперь делать?

– Ускориться с поиском свитка! – сказала Тереза. – И расправиться с этим чертовым д’Эрикуром, в конце концов! Оставлять его живым после двух покушений было бы верхом глупости. Если нам суждено быть повешенными, так уж за дело, а не за неудавшуюся попытку!

– Я только за! – сказал Жак. – Мы ведь не помиловали его с Кавальоном! Всего лишь взяли паузу, чтобы проследить за ними и оценить обстановку!

– Думаю, в Версале они надолго.

– Значит, надо ехать туда!

– А Помье, – спросил Дени, – что делать с ним?

Оба брата вопросительно взглянули на сестру.

– Думаю, Люсьен нам не конкурент, – сказала Тереза. – Он слишком глуп и труслив, чтобы в самом деле претендовать на свиток. К тому же, когда д’Эрикур с Кавальоном умрут, он обделается от страха и прекратит поиски. Я уверена.

Дени покачал головой.

– Эх, сестрица! – сказал он сочувственно. – Все-то ты не можешь разлюбить этого олуха. Жалеешь – сразу видно!

– Баба, она и есть баба, – подытожил мясник. – А ты, обалдуй, доедай и немедленно отправляемся на станцию дилижансов! Надо завтра же к утру прибыть в Версаль! Зажились д’Эрикур с Кавальоном! А мы о них позаботимся! Да и на это Собрание взглянем как раз – из чего столько шуму…

Вечером, когда братья уже уехали, в комнату постучалась бабушка Жеральдина с третьего этажа. С тех пор как Тереза поселилась на улице Шарантон, семидесятилетняя соседка стала навещать ее ежедневно: обсудить последние сплетни, пожаловаться на внуков, выпить плошку вина…

– Слышала, что творится? – спросила старуха, едва войдя.

– На улице, что ли?

– Да нет же, в Версале! Какое-то, черт его подери, Ционально-Собрание завелося! Вот до чего докатились-то! То попы с аристократами королю-батюшке не давали править спокойно, а теперь еще и енти дюпутаты, бес их в душу! Совсем уж обалдели! Со свету народ хотят сжить! А королева-то, говорят, разозлилась на это дело да и велела, чтоб хлеба в Париж больше не привозили!

– Да ну?!

– Ну да!

– Вот уж страсти-то…

– А как же! Ряволюцию каку-то завели, мать ее за ногу, так пусть, мол, она вам пирожные и пекет!

– Из чего?

– Да пес их знает! Из травы небось! Траву теперь жрать будем! Вот ведь до чего дожили! Господи, Боже мой… Видно, последние времена настают… Только на короля-батюшку теперь и надежда…

18

До Версаля братья добрались без приключений. В дилижансе они слушали чужие разговоры. Все то же самое: Штаты, Собрание, да устоит ли, да что будет делать Людовик, да что предлагает Сийес, да как молод Барнав, да не станет ли королем Орлеанский, да какая морда у Мирабо, да почем нынче фунт пшеничной муки… Говорили и о д’Эрикуре – и чем больше говорили, тем сильнее мяснику Жаку хотелось его прикончить.

На шестом часу дороги пассажиры устали от разговоров и задремали. Обормот Дени уснул, уронив голову на плечо брата. А у Жака вдруг заработала мысль. Все великие идеи (убить ножовщика, присоединиться к бандитам, похитить интересного человека, дать брату в физиономию…) приходили к нему неожиданно – не путем продолжительных размышлений, как у очкастых, а махом, внезапно и полностью, как у святых, получающих откровение свыше. Так же произошло и теперь. Блестящий план убийства д’Эрикура появился в голове сам собой. Оставалось только поведать его Дени… и, естественно, не откладывать с исполнением.

О том, что д’Эрикур живет в особняке Орлеанского вместе со своим другом и предсказателем Кавальоном, знала в образованном королевской резиденцией городке каждая собака. Выяснить адрес особняка тоже не составило труда. Дени поговорил со служанкой: убалтывать женщин он был мастак. После нескольких минут осторожного запирательства девица выложила все, что знала о госте: живет в отдельных покоях, гостей принимает по вечерам, в других домах практически не бывает, все светлое время суток проводит на заседаниях депутатов. Господин Кавальон их, напротив, не жалует. Иногда совершает прогулки, но чаще сидит взаперти и общается с духами мертвых.

– Нам их не достать, – сказал Дени, когда Троншары остались с глазу на глаз.

Они улеглись на траве под каким-то мостом: к подобным местечкам тому и другому было не привыкать.

– Ерунда! – ответил Жак. – Я все продумал. Мы их выманим. Может, по одному, а может, и вместе.

– Куда?

– В зал Собрания! – Эта часть плана нравилась мяснику больше всего.

Вмешивая в свое дело Генеральные Штаты, Троншары вроде как становились государственными мужами, политиками, творцами истории. Жак давно мечтал о чем-нибудь подобном. К тому же, оказавшись первый раз в Версале, он все равно не знал никаких строений, никаких адресов, никаких мест в этом городе.

– Двое на двое – опасно, – сказал Дени. – Можем и не справиться. Помнишь, как было последний раз, когда залезали в тот дом на Кенкампуа? Эти чертовы лакеи так тебя скрутили, что, не появись я вовремя, тебе бы несдобровать! Насилу с ними справились вдвоем-то. Это ладно, ты с ножом был. А теперь-то при тебе нож? Хотя надо бы оружие посерьезнее…

– Нашим оружием будут солома и факел, – ответил мясник, ухмыльнувшись.

– Вона как! Стало быть, мы запрем и сожжем их?

– Ага! Вместе с залом. Вместе с залом этого гребаного Собрания, с которым все носятся как с тухлым яйцом! Соображаешь, на кого все подумают?

– Но ты же говорил, что чем сильнее будут обвинять двор, тем больше усилий его ищейки будут прилагать, чтобы разыскать нас с тобой? – задумался младший.

– Мало ли что я болтал! – Жак был не из тех зануд, кому неймется привести все свои слова и мысли в одну систему. – Ты только представь, какой кипиш поднимется, когда эта шарашка сгорит вместе с д’Эрикуром! Двору ни за что будет не оправдаться!

Жак не знал точно, чего ему больше хочется: устроить пожар, извести д’Эрикура, очернить двор или устроить скандал государственного масштаба и посмотреть, что получится. Идея заманить и поджечь была послана ему небесами, нравилась чрезвычайно, а потому и должна была воплотиться. Дени, который все равно не мог предложить ничего путного, оставалось только слушаться старшего брата.

Первым делом они разыскали публичного писаря. «Любезный месье виконт! – деловито продиктовал Жак. – Давеча Ваша милость изволила купить у меня рукопись про палестинский свиток. А нынче я обнаружил, что у меня завалялось его окончание. Уж до чего интересное сочинение, Ваша милость себе и не представляет! Сам бы читал, да вот деньги нужны. Всего ничего – пятьсот ливров. Ненамного дороже, чем прежде! Особая скидка для Вашей милости! Ежели пожелаете прикупить сие сочинение, приходите нынче ночью к четырем часам в тот зал, где собираются депутаты. Да никого с собою не приводите! Дело зело секретное! Надобно, чтоб ни одна живая душа о сем не узнала! Когда же Ваша милость не изволит покупать данное сочинение, найду, кому другому продать! Доброжелатель».

Письмо отослали. Теперь можно было передохнуть. Троншары вернулись под мост и хорошенько выспались на траве – после ночи в дилижансе и перед новой ночью, может быть, предназначенной перевернуть всю историю Франции, прославить братьев, стать поворотным пунктом на их пути к волшебному свитку, следовало набраться сил.

Дом малых забав нашли легко. Троншары пришли к нему, как стемнело. Охраны возле зала заседаний не было, видно, Его Величество полагал, что на помещение, отведенное Генеральным Штатам, вряд ли кто-то пожелает покуситься. Сломать замок было нехитрым делом. Новый, навесной, они припасли заранее. Имелась с собой и солома. Оставшееся до прихода виконта время Троншары провели, заколачивая окна первого этажа.

В четыре часа д’Эрикур не явился. Не было его и в половине пятого. Когда и в пять виконт не пришел, братья решили, что план провален. Дени сказал, что Жак придурок, Жак ответил подзатыльником. В пятнадцать минут шестого они уже были готовы перейти к полноценной драке, когда к Дому малых забав начала приближаться фигура. Троншары едва-едва успели спрятаться. Жак с удовлетворением наблюдал, как д’Эрикур заходит в его западню. Еще больше ему понравилось, что следом за д’Эрикуром прокрался и Кавальон: все же, если надо выманить двоих, то ничто не работает так хорошо, как требование прийти в одиночку. Жак уже собрался захлопнуть мышеловку, когда обнаружил, что в нее спешит еще одна жертва.

– Черт возьми! Помье! – шепнул Дени.

– Повезло так повезло! Прихлопнем всех троих одним махом.

– Но ведь Тереза…

– Тереза потом будет благодарна нам за то, что мы избавили ее от этого негодяя!.. Тс-с-с! Ты только не спугни его!

Троншары дождались, когда Помье исчезнет за дверью.

– Ну все! – с удовлетворением произнес Жак. – Теперь можно запирать. Беги за факелом.

Факел братья изначально принесли с собой, но потом поняли, что огонь их выдаст. Пришлось его затушить. Теперь, когда все птички были в клетке, дело оставалось за последним – отыскать, чем их поджечь. Дени убежал за огнем.

Тут-то и начались неприятности.

Где взять факел, младший брат не знал. Через пять минут после его ухода Жак уже пожалел, что послал Дени, а не пошел сам. Судя по всему, его ожидание обещало быть долгим. Между тем начинало светать. Троншары намечали преступление на ночь, а не на утро: опоздание д’Эрикура спутало им все планы, в которые отнюдь не входили солнечный свет и появившиеся на улицах прохожие.

Сначала Жак не терял бодрости и верил в свой успех. Услышав, что жертвы пытаются вырваться, он даже не отказал себе в удовольствии сообщить им о скорой смерти. Но чем больше минут проходило с ухода Дени, чем светлей становилось небо, тем более портилось настроение у мясника.

В довершение всего начался дождь. Сначала он просто капал, делая вид, что вот-вот закончится и поджогу не помешает. Потом пропитал солому, сделав ее бесполезной. А под конец ливанул с такой силой, что Жак, проклиная небесные силы, Дени и все человечество, заметался в поисках убежища.

В этот момент во дворе Дома малых забав появились первые депутаты.

– Дом закрыт! – воскликнул маленький человечек под зонтиком, первым пришедший к заветной двери.

– Видно, еще не отперли, – подсказал один из его коллег.

Вскоре появился специальный служитель с ключом, отпирающий зал по утрам и запирающий вечерами. Жак с мрачным любопытством наблюдал, как он возится с незнакомым замком и с удивлением констатирует, что дверь открыть не получится.

Между тем депутаты все прибывали. Люди под зонтами, в одинаковой черной одежде заполонили почти весь двор.

– Да это заговор! – послышалось в толпе.

– Что за унижение стоять тут под дождем! Если так обращаются с представителями нации, значит, и всем жителям королевства нечего ждать уважения от правительства!

– Господа! Нас отказываются пускать внутрь!

– Это сделано специально!

– Глупцы! Они думают, что, отняв у нации зал заседаний, они отнимут у нас и волю к свободе!

– Может быть, дело в подготовке к послезавтрашнему заседанию в присутствии короля!

– В зале ремонт?

– Ерунда! Это просто предлог!

– Предлог, чтобы не пустить нас!

Во дворе уже было не протолкнуться. Чем плотнее набивались в него депутаты, тем более радикальные мысли выдавал их коллективный разум.

– Генеральные Штаты хотят распустить!

– Национальное собрание наверняка уже объявлено несуществующим!

– Главное – не расходиться! Поодиночке нас перережут уже сегодня!

– Вне сомнения, это дело рук Его Величества!

– Вероятно, по наущению принцев!

– Они хотят подавить народную волю!

– Они думают, что мы так просто сдадимся!

– Мы не можем подчиниться, господа! Народ, уполномочивший нас, этого не простит!

– Надо найти другой зал!

– Разумеется!

– В десяти минутах ходьбы отсюда имеется зал для игры в мяч.

– Отлично!

– Вот туда мы и отправимся!

«Ну и ну!» – подумал Жак. Наблюдение за народными представителями пробудило в нем массу эмоций, но облечь их в иные слова, более точные, чем «ну и ну!», он пока не мог. План сожжения конкурентов провалился – это было очевидно, но теперь Жака разбирало любопытство относительно депутатов. Он незаметно вмешался в толпу, покинул вместе с ней двор Дома малых забав и пошел следом за людьми в черных одеждах, наслаждаясь произведенным эффектом и гадая, что будет дальше.

Двадцать минут спустя Жак уже находился на антресолях большого спортивного зала, наполненного людьми. Теперь здесь были не только одетые в черное простолюдины, но и представители дворянства и духовенства. Откуда-то притащили стол и стулья. Выбрали секретаря. Составили текст клятвы: не расходиться, пока не дадут стране Конституцию. Председатель, стоя на столе, зачитывал этот текст, а Жак слушал, глядел сверху вниз на Собрание, мало что понимал, но испытывал удовольствие от ощущения причастности к историческому моменту. Кроме него на антресолях собралась масса зевак. Огромные окна под потолком были растворены, зал продувался насквозь. Портьеры превратились в паруса, колышущиеся над головами народных избранников. Дождь брызгал в зал. Ветер выворачивал зонтики наблюдающих, срывал шляпы, трепал депутатские парики. А под потолком, перекрывая раскаты грома, неслось хоровое: «Клянусь! Клянусь! Клянусь!» – и тысяча рук поднималась подобно тому, как ростки пробиваются из земли после зимней спячки.

Жак встретил Дени через час, вернувшись к Дому малых забав. Солнце уже воцарилось на небе. Кавальона, д’Эрикура и Помье кто-то успел выпустить из ловушки, так что факел в руках братца выглядел в высшей степени неуместно. Дени залепетал что-то о трудности задания и дожде. Жак хотел ему врезать, но передумал. Настроение, несмотря на неудачу, было праздничным. Чьи-то слова, подслушанные на антресолях зала для игры в мяч, вырвались у мясника сами собой.

– Революция началась! – воскликнул он. – Пока ты, олух, бегал за огнем, началась революция!

– Как?! – удивился Дени. – Что, опять?!

19

Такого страха Люсьен Помье не переживал еще ни разу. Он уже попрощался с жизнью и не поверил в свое спасение ни тогда, когда, несмотря на угрозы, пожар не начался, ни даже тогда, когда спустя некоторое время двери открылись и с улицы в дом заглянули какие-то люди. И выходя во двор, Помье думал, что здесь, вероятно, кроется какой-то подвох, что с ними играют, как кошка играет с мышью, чтобы как следует насладиться расправой.

Подвоха, тем не менее, не было. Люди, сбившие замок и выпустившие пленников, представились рабочими, которые пришли в зал заседаний, чтобы привести его в порядок перед королевским визитом. Они долго выясняли, как трем странным субъектам удалось забраться в Дом малых забав и запереться там, причем не изнутри, а снаружи. Ответа рабочие не добились. Д’Эрикур, Кавальон и Помье не намеревались распространяться о происшедшем. У них, сблизившихся на почве общей угрозы, было одно желание – поскорее отсюда исчезнуть, уйти под землю, забаррикадироваться в пещере, въехать в замок и поднять за собой мост, уплыть в Америку – одним словом, сделать так, чтобы тамплиеры никогда-никогда-никогда их не отыскали.

Никуда не заходя и никого не предупреждая, д’Эрикур, Кавальон и Помье бросились из Версаля прочь. День спустя они были в Париже – но и здесь ни к кому не наведались. Держаться решили вместе: общий страх перед тамплиерами значил больше, чем конкуренция из-за свитка. В прежние места своего жительства не рискнули возвращаться, двинулись дальше – в Этамп, потом в Монтаржи. Сначала заночевали в гостинице, потом сняли маленькую квартирку в одном из бедных кварталов. «Уж здесь-то меня никто не станет искать», – говорил виконт, пытаясь самого себя успокоить. Он истратил все деньги, которые имел при себе, снял драгоценный перстень, булавку для галстука, золотые пряжки с башмаков. Этого хватило на задаток для хозяина квартиры, найм слуги – по совместительству охранника, – и чтобы купить еды на первое время. Если жить станет совсем не на что, рассуждали товарищи по несчастью, какое-то время еще получится брать все в долг.

Как ни замечательно было лето, как ни интересны были события, развернувшиеся в стране, как ни хотелось участвовать в этом великом перевороте или хоть видеть его своими глазами, но следующие недели товарищи по несчастью вынужденно провели в провинции, в четырех стенах. О точных сроках добровольного заточения никто не знал. Надо было перевести дух, собраться с силами, оценить обстановку… и дождаться решения суда по делу о наследстве Софи.

Политические новости доходили до Монтаржи относительно быстро: двух-трех дней обычно было достаточно. Узнавать эти новости, а затем их обсуждать было основным занятием скучающих Помье, д’Эрикура и Кавальона.

После клятвы в зале для игры в мяч депутаты третьего сословия решили заседать у монахов-францисканцев. Потом, не найдя это место удобным, переместились в церковь Святого Людовика. В прежний зал они вернулись лишь спустя три дня, на заседание в присутствии короля. Его Величество приказал Генеральным Штатам бросить игры в парламент, разделиться, как положено, по сословиям и заседать в освященном веками порядке, не покушаясь на феодальные установления. Депутаты не подчинились. Когда после ухода Людовика королевский сановник маркиз де Брезе возвратился в зал, чтобы напомнить зарвавшимся депутатам про государев приказ, председатель палаты Байи бросил ему, что «собравшейся нации не приказывают», а чудовище Мирабо заорал, что Брезе вообще не имеет права раскрывать рот в зале народных избранников, которые явились в Версаль по воле Франции и разойдутся, только подчинившись силе штыков. «Штыки так штыки», – решил маркиз. К Дому малых забав подогнали лейб-гвардию. Ларошфуко, Лафайет и еще несколько просвещенных аристократов, примкнувших к Собранию, обнажили шпаги. «Ну и черт с ними!» – сказал тогда Людовик. И поехал на охоту. В течение последующих дней он сначала позволил дворянам и духовенству присоединиться к Национальному Собранию, а потом и вовсе приказал это сделать.

Впрочем, на какие бы уступки ни шел государь, публика все равно была недовольна. Ажитация нарастала. В газетах циркулировали слухи самого разнообразного толка. В харчевнях дрались из-за политических взглядов. В салонах держали пари. На чердаках строчили пасквили о принцах и королеве. В подвалах бормотали о приближающейся резне. В Пале-Рояле ежедневно собирались толпы народу, чтобы узнать последние новости. Самозваные ораторы влезали на столы и на стулья летних террас кофеен, чтоб с этой высоты критиковать придворных, обвинять Его Величество, требовать Конституции, живописать картины ужасного антинародного заговора и приводить публику в исступление. Даже ночью здесь не было тихо. Несколько дней подряд в Пале-Рояле, едва смеркалось, начинали запускать фейерверки. Злые языки утверждали, что это дело рук герцога Орлеанского: он-де раздает петарды чуть ли не бесплатно, чтобы поддерживать напряжение, воодушевлять обезумевшую толпу и в конце концов отобрать у Людовика трон.

На фоне таких дел совершенно затерялась новость о кончине философа Гольбаха, приключившейся двадцать первого июня.

– Энциклопедия осиротела, – напыщенно произнес Кавальон. – Ушел последний человек из этой блистательной плеяды, что создавала культуру Франции в нашем веке! Он теперь вместе с Вольтером…

– …в аду! – усмехнулся виконт, хотя вообще-то не верил в загробную жизнь.

– Не в аду, а в Пантеоне истории! – недовольно отозвался Помье.

Мысль о посмертном наказании энциклопедистов литератору не нравилась: он ведь сам хотел уподобиться Гольбаху и Вольтеру. Впрочем, полагать, что за гранью смерти нет вообще ничего, тоже было обидно. Покинувшие землю просветители должны были увидеть, хотя бы с небес, то, что они так долго предрекали и чему немало способствовали. Кто-то называл это пробуждением французской нации, кто-то – обновлением королевства, а большинство – революцией.

Иногда покупали газеты. Потом перестали – после того как в одной из них вычитали про то, как Ее Величество отравила знаменитого защитника свободы д’Эрикура и собственноручно выбросила его труп в воды Сены. Впрочем, слухи, переходившие из уст в уста, были еще хлеще. Через неделю после прибытия в Монтаржи слуга поделился с виконтом (которого, разумеется, знал под вымышленной фамилией) новостью о том, что д’Эрикур и Кавальон, оба депутаты третьего сословия, выдающиеся ораторы и авторы лучших в мире законов, зарезаны по приказу двора. «То же будет и с другими депутатами!» – рассказывал слуга. Помье на основании этой сплетни написал большой памфлет, прифантазировав подробности убийства и поместив в конце брошюры описание грязной оргии придворных. Сочинение удалось издать… И кто бы мог подумать, что этот плод тоскливого безделья принесет Помье такие деньги, какие не приносила ни одна из прежних вещей! Он, пожалуй, принес бы и славу, если б страх быть обнаруженным не заставил писателя напечататься анонимно.

Когда не было новостей из столицы, товарищи по несчастью обменивались своими собственными «новостями». Чем дольше они жили вместе, тем больше сближались. Раз за разом обсуждая подробности охоты за свитком и противостояния с тамплиерами, они открывали друг другу все новые и новые тайны, сообща выстраивали картину произошедшего. Иные секреты раскрывались по доброй воле: например, д’Эрикур, не таясь, рассказал о слугах, посланных вместо себя на свидания с настоящим и мнимым Кавальонам. Другие сообщались в пылу ссоры, то есть назло; так Помье сообщил виконту про то, как был нанят подбросить улики, чтобы досадить так называемому «царю Иоанну». Троица ежедневно скандалила и ежедневно мирились. В конце концов, рыльце в пушку было у всех: каждый интриговал против двоих оставшихся. Исходившая от тамплиеров опасность была важнее личных конфликтов. Так они и жили – недодрузья, недовраги, недосоперники. Простившие наполовину, раскаявшиеся на четверть.

– Так, значит, это вы! – воскликнул виконт. – Вы, Кавальон, подослали ко мне Помье с этими злополучными украшениями! Ну конечно! Как же я был глуп! Подослали, а потом сами же и пытались разоблачить его передо мной! А я-то, дурак, поверил… Постойте!.. Но откуда у вас эти драгоценности?!. Все сходится, Кавальон! Боже мой! Я сижу за одним столом с убийцей!

– Да с чего вы все решили, будто я убил эту старуху?! – взвился Кавальон.

– По всей видимости, вы были последним, кто видел ее живой, – продемонстрировал свои познания литератор. – Вы узнали ее адрес у барона Пальмароля, а потом…

– Откуда вам известно про барона? – удивился д’Эрикур. – А впрочем… ясно. Вы сидели под замком и все подслушали. Как видите, Кавальон, совершенно бессмысленно отпираться! Пальмароль, на которого вы работали, – мой друг. Да будет вам известно, месье шпион, что он до сих пор винит себя в косвенном пособничестве убийству! Побеседовав с ним, я уверился в том, что убийца именно вы. Потом этот разговор стерся из памяти. Меня стали занимать иные мысли. Затем стало вовсе не до вас и не до старухи… После гибели Софи и отравления мне так хотелось верить вам, Кавальон, что я гнал от себя мысли о бедной бабушке. Теперь же…

– Я ее не убивал! – вскричал алхимик. – Да, я был последним, кто с ней виделся! Но эти драгоценности… клянусь, она сама вложила их мне в руки. Слушайте же, как было дело.

И Кавальон стал рассказывать:

– К госпоже де Жерминьяк я пришел без всякого злого умысла. Она принимала меня как сына. Мы были едва знакомы, но мне показалось, что мы прожили вместе всю жизнь. Повинуясь непонятному порыву, добрая старая женщина попросила меня рассказать о себе побольше. Я изложил историю своей юности, своего детства, своего рождения… Каково же было наше общее изумление, когда мадам признала во мне своего внебрачного сына, коего тридцать три года назад…

– Не верю ни единому слову! – воскликнул Помье.

– Очевидная ложь, – согласился виконт. – Господин алхимик держит нас за полных дурачков. Что ж, придется сдать его полиции! Доказательств у нас достаточно, слуги Жерминьяков все подтвердят…

– Ладно, ладно! – буркнул Кавальон, словно бы признавая обман, но не говоря об этом открыто. – Не хотите – не верьте! Что бы вы там себе ни думали, а мадам Жерминьяк все-таки стала моим другом! Иначе, узнав о моих алхимических опытах, она не вручила бы мне свои драгоценности! Ведь не стану же я, в самом деле…

– Но от чего она умерла? – перебил писатель.

– Да если б я знал! – разозлился алхимик. – Мы собрались провести магический ритуал. Посвящение в наш орден и одновременно омоложение… Я решил использовать методику, которую в середине века применял Казанова для превращения госпожи д’Юрфе в мужчину – совместное погружение в горячую ванну. Мадам Жерминьяк поначалу настороженно отнеслась к этой идее, она считала, что водные процедуры противопоказаны в ее возрасте, они истончают кожу… черт возьми, она, видимо, что-то предчувствовала!.. Но я настоял на своем. Слуги налили нам ванну. Я попросил сделать воду погорячее, с учетом, что она быстро остывает, тем более на дворе был март… Мадам Жерминьяк осталась в одной рубашке и, ничуть меня не стесняясь, ведь она полюбила меня как родного, а кроме того, в нашем мистическом братстве царит совершенное равенство и невинность, ибо, как в раю, Адам и Ева…

– Увольте нас от этих нелепых подробностей!