Три стильных детектива Изнер Клод

Глава двенадцатая

Угрюмое холодное небо, с самого рассвета злонамеренно копившее над Парижем тучи, сдержало обещание: пошел снег. Виктор не рискнул ехать на велосипеде и поднялся на империал битком набитого омнибуса. Оттуда он вскоре и увидел Биржевой дворец, похожий на фигурный торт. Ассоциация тотчас вызвала чувство голода – Виктор встал рано, так что позавтракал давно. Спустившись с империала на остановке, он пробрался между писсуаром и припаркованными транспортными средствами биржевых посредников, и остановился перед перистилем[343] – архитектурным излишеством дворца Броньяра, которое сегодня показалось ему особенно отталкивающим.

– Золотой телец твердо стоит на четырех копытах. Впрочем, молчу, молчу – все-таки мне удалось здесь без труда продать пакет облигаций, полученных в наследство от отца, и квартира на улице Фонтен куплена именно на эти деньги. Ох, кажется, я говорю вслух, – спохватился он, поймав на себе насмешливые взгляды молоденьких цветочниц.

Виктор побродил по импровизированному рынку: за окружающей дворец решеткой толпились в основном женщины с кошелками, все пытались продать за несколько франков пакеты акций, упавших в цене до нулевой отметки. Когда-то за этими акциями охотились, беспощадно сражались, чтобы ими завладеть, а теперь в них только и осталось ценного, что сама бумага. Однако и на такой товар находились покупатели – ушлые негоцианты, намеренные объявить себя банкротами, приобретали обесценившиеся акции, чтобы предъявить их в доказательство своей финансовой несостоятельности. И нередко такие фокусы приносили положительные результаты. Виктор понаблюдал за сутолокой и редкими актами купли-продажи, и подумал, что в отличие от удалившихся от дел буржуа, отставных военных и неудачливых политиков – основных посетителей дворца Броньяра, – эти господа негоцианты ходят на Биржу как в цирк, в театр или на скачки. Они прогуливались с важным видом, пыхтели сигарами и сыпали понятными только местным завсегдатаям словечками, обсуждая падение Тюрбана, прекрасное самочувствие Баронессы и попутный ветер для Кораблика[344].

Капиталовложения! Ни одна газета, ни один журнал, даже для домохозяек, ни единый политик не забывали прославлять выгоды, которые несет правильное размещение средств. Возмутители общественного спокойствия заявляли, что это лучший способ укрепить цепи рабства, держать в повиновении тех, кто расстается со своими финансами. Но капиталистам дела не было до обличительных речей, они продолжали заваливать рынок такими привлекательными новинками, как, например, «зубная паста с небывалым запахом». Названия у бесчисленных товаров были непременно экзотические, навевавшие грезы о дальних странствиях и землях, усыпанных драгоценными каменьями, – «Сарагосса», «Ломбардия», «Рио-Тинто», «Тихоокеанский берег»…

Виктор пересек дворик, обнесенный прямоугольной колоннадой и очень похожий на монастырский, поразглядывал серые фрески в стиле ампир, покосился на шумную толпу у входа в храм финансов, прошел мимо «черной биржи» – сборища посредников, которые спекулировали бумагами, не прошедшими котировку, и каждый день становились причиной скандалов, не вызывая при этом ни малейшего интереса со стороны караульного в кивере и при оружии. Снежные хлопья мокрыми поцелуями ложились на щеки и шеи биржевых игроков.

На раскладном стуле, привалившись спиной к балюстраде, скучал старик в ветхом котелке. Он продавал ценные бумаги по два су, но торговля не ладилась. Виктор наклонился к нему:

– Вы не знаете человека по фамилии Паже? Ламбер Паже?

– А как он выглядит, этот ваш Паже? Высокий, низенький, тощий, жирный?

– Не знаю.

– А интересы у него в нашем деле какие?

– Не имею представления.

– Тогда проваливайте. Ежели кто берется выслеживать человека и при этом ничего о нем не ведает, так это только шпик может быть. А я шпиков на дух не выношу.

– Быть может, вы согласитесь сказать, где его найти, за вознаграждение?

– Вот это другой разговор, братец. Вон там куча кабаков и забегаловок, вечно битком набитых местным народцем, особенно в это чертово время дня, авось там его отыщете. Эх, печурку бы мне сюда, и жизнь стала бы сносной!

Виктор дошел до перекрестка замысловатой конфигурации, откуда брали начало улицы Вивьен и Реомюр, проскользнул между автомобилями-купе и лимузинами, миновал здание «Гавас»[345], окруженное скромными бутиками, и добрался до улицы Катр-Септамбр. Он решил начать обход «кабаков и забегаловок» с ресторана «Шампо». Это старое заведение, соседствующее с «Аркадным кафе» и филиалом компании «Османский табак», привлекало зажиточную клиентуру – состоятельные биржевые игроки заходили туда перекусить в разгар торгов.

– Одна куропатка с хрустящей корочкой, одна! Полбутылки «Святого Евстахия»! – надрывались половые.

Туда-сюда сновали посыльные, доставляя посетителям новости о ходе торгов. Завсегдатаи откладывали вилки, что-то подсчитывали на салфетках, посыльные галопом уносились прочь. В этой суете Виктору не без труда удалось раздобыть скудные сведения. Одна из кассирш, брюнетка не первой молодости, сказала ему, что месье Паже только что перебрался в другое заведение с приятелями.

– Подождите меня – в три часа я освобожусь, к этому времени торги на Бирже заканчиваются и зал пустеет, так что у меня будет перерыв, и мы вместе пройдемся по окрестностям в поисках вашего знакомого, – кокетливо улыбнулась она.

Виктор спешно покинул «Шампо». Он впустую обошел несколько других шикарных ресторанов – «Бребан», «Ноэль», – пробежался мимо ювелирных магазинов, обувных бутиков, ателье, за кричащими вывесками которых не было видно фасадов, вернулся обратно и приступил к внутреннему осмотру пивных, закусочных и кафе, облюбованных экспертами в области капиталовложений и спекулянтами без особых амбиций. Он обследовал винные лавки на пересечении улиц Реомюр и Нотр-Дам-де-Виктуар – безрезультатно. Наконец в небольшом бистро, заполненном клубами сигарного дыма и носившем помпезное название «Острова удачи», хозяин за стойкой указал ему на сухопарого мужчину с львиной гривой:

– Вон ваш Паже, тот рыжий тип за столиком с тремя толстяками.

Виктор тотчас уселся по соседству, заказал телятину с капустой и принялся с аппетитом есть, исподтишка поглядывая на Ламбера Паже. Блеклые голубые глаза, аристократическая бледность и буйная, морковного цвета шевелюра выдавали в нем британца, но, прислушавшись, Виктор уловил типично парижские интонации, а навострив уши, узнал, что с первых шагов по лабиринтам транзакций Ламбер Паже не ленился бывать и на подступах к улице Вивьен – изучал общественное мнение и завязывал дружбу в политических кругах. Как и тысячи ему подобных, он воспринимал окружающую реальность под тем углом зрения, который диктовала его собственная позиция на бирже в данный момент.

– Послушайте-ка это, друзья мои, – сказал один из трех толстяков, читавший газету. – «В тысяча восемьсот девяносто шестом году прибыль табачной монополии составила триста одиннадцать миллионов восемьсот семьдесят девять франков»!

– А шведские спички сколько принесли? – поинтересовался второй.

– Хочешь меня подловить? Не выйдет. Двадцать миллионов сто пятнадцать тысяч девятьсот тридцать три франка!

– Какая проза! – возопил Ламбер Паже. – Биржу не зря сравнивают с термометром. Цифры, цифры, цифры – всегда и везде, будто мир состоит только из них. В ресторанных счетах и то больше поэзии – смотрите, просто кулинарные вирши.

– Главное, чтобы на эти вирши финансы не запели романсы в наших кошельках, – громко заметил Виктор и заслужил одобрительный смех со стороны компании. – Прошу прощения, что вмешиваюсь в вашу беседу, господа, – продолжил он, – но я неофит на Бирже, и терминология экономических статей порой ставит меня в тупик. По-моему, без диплома Сен-Сир[346] во всех этих отчетах о повышениях и понижениях курса бумаг и вовсе не разобраться. Я бы хотел поучаствовать в биржевых играх, но будучи простым книготорговцем, ничего в этом не смыслю…

– Полноте, месье, – усмехнулся Ламбер Паже, – даже пятилетний ребенок легко усвоит базовые принципы этого рода деятельности. Допустим, вы хотите заняться спекуляциями и у вас есть подозрение, что акции, скажем, Газовой компании скоро пойдут на понижение. Сейчас они стоят пятьсот франков. Вы находите покупателя и заключаете контракт на продажу десяти акций с отсрочкой – это значит, что предоставить предмет сделки вы обязаны не раньше, чем через месяц. Разумеется, этих акций у вас и в помине нет. Через несколько дней ваши подозрения подтверждаются: цена на акции Газовой компании падает до четырехсот франков. И вы покупаете десять штук. А по прошествии месяца продаете их по цене, указанной в контракте, то есть по пятьсот франков. Разницу кладете себе в карман – десять раз по сто франков.

Лекция Паже вызвала гром аплодисментов, один из толстяков посоветовал оратору основать школу, где будут преподавать основы искусства транзакций.

– Так просто? – изумился Виктор. – Вот так, без труда, можно получить тысячу франков? Знаете, по-моему, вся ваша Биржа – грандиозное мошенничество. Удивительное дело – бродяг и попрошаек государство преследует по закону, а сборище настоящих плутов паразитирует на нашей экономике совершенно безнаказанно!

Все четверо биржевых игроков, не ожидавшие такой провокации, гневно вскочили, загромыхав стульями. Три толстяка с оскорбленным видом двинулись к выходу.

– Месье! Вы, стало быть, из пролетарских баламутов? – возмутился Ламбер Паже. – Обманом вытянули из меня сведения! Я не потерплю!.. – Он швырнул банкноту на блюдце, где уже лежали деньги его приятелей, расплатившихся за обед.

– Уверяю, в мои намерения не входило вас обидеть! – воскликнул Виктор. – Если я совершил оплошность, то лишь потому, что я новичок в биржевых кругах и мое невежество порой заставляет меня неловко выражаться. Я и сам вкладываю деньги в государственные займы.

Эта попытка оправдаться ничуть не смягчила Ламбера Паже – наоборот, он еще пуще разозлился и устремился было за своими товарищами, но Виктор его остановил:

– Погодите же! Позвольте угостить вас десертом и дижестивом. Вы ведь месье Паже, не так ли? У меня для вас сообщение чрезвычайной важности. Не возражаете, если я пересяду за ваш столик? – Подозвав полового, он попросил две порции грушевого пирога и два бокала арманьяка.

– Я бы предпочел салат с потрохами и бокал белого бордоского, – вмешался Ламбер Паже.

Три толстяка, заскучавшие на тротуаре у витрины кафе, помахали ему руками, но быстро поняли, что приятель их бросил, и, пожав плечами, удалились.

– Я друг Ольги Вологды, – шепнул Виктор, доверившись интуиции. И с удовлетворением понял, что сделал верный ход.

– Ольги? Я удостоился чести быть представленным ей прошлой зимой на балу в Опера. – Ламбер Паже отправил в рот здоровенную порцию салата; на его усах остался след от майонеза.

– Вы давно с ней виделись в последний раз? – поинтересовался Виктор.

– Три недели назад. При трагических обстоятельствах, – ответил Паже, когда ему удалось прожевать и проглотить угощение. – А именно на свадьбе костюмерши из дворца Гарнье – Марии Бюнь, отныне Фералес. Нас пригласили в числе прочих знакомых. На праздновании произошел глупейший несчастный случай – один из гостей утонул. Мне до сих пор кошмары снятся. Он так забавно бултыхался в воде, звал на помощь – а мы смеялись, потому что там было совсем неглубоко и Бланден, скрипач, сказал, что Тони умеет плавать. Тони Аркуэ, кларнетист. Ах, ужасно, ужасно!.. – Взволнованный страшными воспоминаниями, Ламбер Паже схватил бокал вина, сделал добрый глоток – и подавился. Виктору даже пришлось похлопать его между лопаток, а то бедняга никак не мог прокашляться.

– Некоторое время спустя Ольга приболела, сейчас она поправляет здоровье на Ривьере, – сообщил ему Виктор.

Паже резко отодвинул бокал с вином:

– Ах, так вот почему она не отвечала на мои письма!

– Вы упомянули скрипача… Он тоже погиб – шел после концерта домой и неудачно упал на улице. Вы об этом знали?

Заметно побледнев, Ламбер Паже уставился на собеседника:

– Жоашен Бланден умер? Невероятно!

– Тем не менее это правда. А супруга Марии, Аженора Фералеса, оплакивали в прошлую среду: он провалился в открытый люк на сцене в кромешной темноте во время короткого замыкания и зашибся насмерть. Не читали об этом в газетах?

– Я читаю только биржевые сводки. Однако, сколько дурных известий…

– Сожалею, что нарушил ваше душевное спокойствие.

– Тони, Жоашен, Аженор… Словно какое-то проклятие!

– Вы знакомы с Мельхиором Шалюмо?

– С оповестителем? Встречал пару раз.

– Что вы о нем думаете?

– Премерзкий человечишка. Его заигрывания с малолетними балеринами отвратительны. Он что, причастен к трагедиям?

– Нет-нет. Вы случайно не получали от него пряничную свинку?

– Боже, да вы ясновидец! Не далее как позавчера консьерж действительно передал мне посылку – в ней была пряничная свинка. А при чем тут…

– Тони Аркуэ, Жоашен Бланден и Аженор Фералес получили перед смертью это лакомство на счастье. Но счастья оно им не принесло.

Ламбер Паже испустил вздох облегчения:

– Уф, я выбросил пряник в мусорную корзину. Мне нельзя сладкое – я диабетик. Да и твердый он был как камень – зубы поломаешь… Думаете, меня хотели убить? Но кому это могло понадобиться? И кстати, откуда вы столько знаете? Почему интересуетесь этими делами? Вы что, из полиции?

Виктор протянул ему визитку с домашним адресом:

– В отличие от меня полиция пока не заинтересовалась этими делами. Близкая подруга Ольги Вологды, княгиня Максимова, попросила меня провести тайное расследование. Позвольте осведомиться, где вы живете?

Ламбер Паже медленно вытер усы салфеткой.

– Простите мне эту осторожность, но свой адрес я вам не назову. Если у вас возникнет необходимость со мной поговорить, я обедаю здесь по понедельникам и субботам. Ваш покорный слуга, месье.

…Полина Драпье поднималась по пустынному откосу. Дорога вела вдоль погоста, вокруг стояла тишина, даже ветра не было, лишь снег похрустывал под ногами девушки. Она настороженно остановилась – не подстерегает ли кто-нибудь? – постояла и продолжила путь. Слава богу, через неделю наконец-то можно будет перегнать фургон к Венсенским воротам, где готовится ярмарка, в деловитую суету, в сутолоку, к людям. Каждый раз, возвращаясь по пустырям к своему передвижному жилищу, Полина морщилась от боли – нервное напряжение сводило судорогой икры. Сколько дней она уже не спит? Убеждать себя в том, что тень в плаще с капюшоном не заметила ее в вечер убийства, было бесполезно – сразу вспоминались потерянные карточки бон-пуэн, и хрупкая уверенность в собственной безопасности разлеталась вдребезги. Фотограф в последнее время не появлялся, а с расследованием убийства Сюзанны Арбуа полиция не очень-то спешила.

Добравшись до своего фургона, Полина достала ключи, поднесла руку к замочной скважине – и замерла. Дверь была приоткрыта. Девушка толкнула створку, переступила порог, но тотчас попятилась. Чтобы не упасть от внезапной слабости, охватившей ее при виде того, что творилось внутри, пришлось даже ухватиться за косяк. Перевернутая табуретка задрала три ножки к потолку, тарелки валялись на кушетке, шкаф простирал распахнутые дверцы к двум новым свечкам, стоящим на пустой полке этажерки. Остальные полки тоже были пусты – книги грудой лежали на полу. Свечи горели, освещая прикнопленную к перегородке цветную картинку, вырезанную из иллюстрированного приложения к «Пти журналь»: старушка сгорбилась на стуле посреди неописуемого беспорядка, а вокруг нее стоят, сидят и бродят кошки. Третья свеча озаряла стол, на котором были разложены пять карточек бон-пуэн.

Это был не сон – если спишь, можно проснуться, и кошмар рассеется. Тень в капюшоне все видела. Она все знала с самого начала. Она нашла Полину.

«Чудная улочка – как будто находишься на дне оврага под железнодорожным мостом, не хватает только паровоза в клубах пара. О, а вот лестница как на Монмартре, только в миниатюре. Кто бы мог подумать, что за садами прячутся Венсенские ворота и широченная дорога к ним? Здесь так спокойно, словно в долине бурной реки, которой не видно и не слышно». Оказываясь в незнакомом уголке Парижа, Жозеф всегда чувствовал себя в душе путешественником Стэнли[347].

Улица Вут уходила налево. На ней меж двух газовых фонарей разместилась большая торговая лавка, боковые витрины которой украшали толстощекие ангелочки: один держал в руках метлу и лопату, второй – ведра и половые тряпки. Белые буквы вывески складывались в название: «Рй для домохозяек»; вход прикрывала черная тюлевая занавеска.

– Как здоровьечко, мадам? – услышал Жозеф высокий голос из полумрака.

– На ногах держусь – и ладно, месье Антельм, – прошамкала в ответ сгорбленная старушка, опиравшаяся на палку.

Жозеф тихо проскользнул в магазин, и в ноздри сразу ударил смешанный запах воска и ацетона. На полках выстроились флаконы, бидоны и пузырьки разной емкости, этикетки на них – «Саксолеин», «Полуденное сияние», «Вода Рафаэля», «Глянец Бюхлера», «Инсектицид Викат» – сплетались в изысканные вирши, которые высоко оценил бы любой поклонник верлибров.

– Так чего же изволите, мадам Марут? – спросили высоким голосом.

– Пятилитровый бидон «Люцилина» изволю, для керосиновой лампы, у меня такая, знаете ли, с желобками и краником впереди. И еще воска марки «Братья Томасэ» для швейной машинки – она совсем у меня потускнела, потому что Гару вечно на ней дрыхнет.

– Гару? Ваш родственник? Иностранец, что ли?

– Господь с вами! По-вашему, иностранцы на швейных машинках дрыхнут? Гару – это мой кот, он обожает «Зингер» и с тех пор, как я ею не пользуюсь, просто не слезает оттуда. Я только и делаю, что счищаю с нее шерсть, а лак на дереве и вовсе стерся.

Несмотря на скудное освещение, Жозефу удалось разглядеть хозяина скобяной лавки – со старушкой, угодливо улыбаясь, беседовал мужчина лет тридцати в серой блузе. Темная растительность на его лице с трудом скрывала щедрую россыпь прыщей, а в медоточивом голосе, предназначенном для клиентуры, то и дело проскальзывали язвительные нотки.

Мадам Марут наконец удалилась, нагруженная покупками так, что палка ходуном ходила под рукой.

– Месье Бруссар, полагаю? – подступил к хозяину лавки Жозеф. Вероятно, в легендарном вопросе Стэнли: «Doctor Livingstone, I presume?»[348] прозвучало в свое время не меньше энтузиазма.

Торговец потер руки с таким видом, будто приготовился продать ему весь ассортимент.

– Полюбуйтесь нашим механическим противнем – модели новее вы нигде не найдете! – сразу приступил он к делу. – А вот, извольте, универсальная газовая плита – это же восторг, а не плита. Ежели хотите угодить супруге – покупайте без колебаний, здесь до того низкие цены, что люди проходят тысячи километров, лишь бы у нас отовариться!

Жозеф подумал, что Эфросинья лопнет от восторга, если ей подарить такой агрегат, и мысленно поклялся потратить на него часть авторского гонорара. Он попытался вступить в разговор, но владелец лавки не оставил ему ни малейшего шанса:

– За весьма умеренную плату можем предложить вам прекрасные кофемолки, каждый приобретатель кофемолки получает в подарок мешочек кофе «Плантатор из Каиффы». У нас также большой выбор американских кастрюль и котелков, электрических кипятильников и… А взгляните только на этот умывальник с колонкой! Крепите его к стене, над ним подвешиваете зеркало, и тем самым доставляете неземное блаженство любой дамочке. Все дамочки – кокетки, их непременно обрадует возможность совершать утренний туалет, любуясь своим отражением! Если же вам посчастливилось стать отцом, мы располагаем богатейшим ассортиментом детских колясок. А может, вы владелец дома с палисадником? Тогда наша архимедова машина для стрижки травы станет для вас истинным спасением – ни один сорняк от нее не ускользнет…

– Вы месье Бруссар? – прервал это словоизвержение Жозеф. – Антельм – ваше второе имя, да? Я думал, вас зовут Анисэ.

Торговец тотчас помрачнел, его голос понизился на октаву:

– Мой дядя Анисэ в отлучке. Он отправился на ежегодный съезд владельцев скобяных лавок, его в этом году выбрали председателем. А затем в Гавр – нанести визит родственникам покойной супруги.

– Он овдовел?

– Вы разве не заметили траурный полог на входе?

– Я думал, это элемент декора.

Антельм Бруссар хрустнул пальцами.

– Хорошенький декор! Моя бедная тетушка умерла девять дней назад. Подавилась и задохнулась, представляете? В мгновение ока все произошло. Едва ее похоронили, убитый горем дядюшка получил известие о том, что удостоен коллегами большой чести возглавить ежегодный съезд, на котором будут обсуждаться перспективы электрического утюга марки «Карпентер» и безопасной механической бритвы – эта бритва, якобы, вот-вот произведет революцию в цирюльном деле. Вот оно, профессиональное признание!

– Вы сказали, тетушка подавилась? Неужели рыбьей костью?

– Нет, пряничной свинкой.

– Не может быть! – выпалил Жозеф.

– Могу поклясться. Посинела враз – и брык! Смерть от удушья. А считается, что эти пряники приносят удачу…

– Очень необычная смерть! А откуда взялась эта пряничная свинка?

– Какой-то человечек, от горшка два вершка, принес посылку. Предназначалась она, вообще-то, моему дядюшке, но он не ест пряники, а тетушка была та еще сладкоежка, не смогла удержаться… Уж дядя чего только ни делал, чтобы она снова задышала – всё впустую. Потом за врачом послали, невзирая на расходы, но было уже поздно – преставилась. Дядюшка от горя свинью эту пряничную растоптал в месиво и порвал записку, которая к ней прилагалась, голубой ленточкой была привязана. Так убивался, бедняга, совсем обезумел! Месье кюре пообещал, что святой Антоний непременно позаботится о его Берте.

– Почему святой Антоний? – удивился Жозеф.

– Святой Антоний Египетский, тот, что подвергался искушениям. Его часто рисуют со свиньей на веревке.

– Так значит, он в отъезде?

– Святой Антоний?

– Ваш дядя.

– Ну да, дела есть дела. «Торговля должна идти полным ходом, иначе мы все в землю врастем», – так тетушка говорила. А дядюшка сказал: «Берта отправилась в последнее путешествие, ну и я в путь-дорогу двинусь, так мне будет казаться, что я ее сопровождаю, это меня немного утешит».

Жозеф слушал племянника Анисэ Бруссара и все никак не мог понять: то ли парень и правда простак, то ли мысленно над ним посмеивается. Он задал новый вопрос:

– На пряничной свинке было написано имя?

– Точно, «Анисэ» – розовой глазурью, коротко и ясно. Чуете? Свинья Анисэ. Наверно, какой-нибудь приятель решил над ним подшутить. Дядюшка торжественно заявил, что если найдет шутника – шкуру с него спустит. Но это он от горя – вообще-то добрейшей души человек. А я вот нет. Ежели найду след, так пройду по нему до конца, в гневе меня не остановить, – сказал, будто припечатал, Антельм Бруссар и с неожиданной злобой уставился на Жозефа.

– А эти безопасные бритвы… ваш дядюшка собирается их импортировать? – поспешил тот сменить тему.

– Еще бы! Их производят в Соединенных Штатах, точнее в Нью-Йорке. Это изобретение некоего Кинга Кэмпа Джиллетта положит конец царствованию опасных бритв и очень облегчит мужчинам жизнь – каждый сможет бриться у себя дома бесплатно, цирюльники разорятся. В новых бритвах есть маленькое обоюдоострое лезвие, которое срезает щетину под корень, оно избавит вас от всей растительности на лице, ежели, конечно, вы не пожелаете ее сохранить, а то без бороды или усов мужчина – не мужчина. Собственно, вот как сам инструмент выглядит. – Антельм протянул Жозефу рекламный проспект.

– Действительно, весьма практичной формы и занимает мало места, – одобрил тот. – А это то самое лезвие внутри бритвы?

– Ну да. Когда оно изнашивается, вынимаете его и вставляете новое. Сменные лезвия продают упаковками по пять и по десять штук. В Соединенных Штатах джентльмены пользуются безопасными бритвами уже больше года. Кстати, а что вам нужно от моего дяди?

– Хотел кое о чем с ним побеседовать. Это очень важно.

– Я передам, что вы заходили. Он должен вернуться через несколько дней. Где вас найти?

– В книжной лавке «Эльзевир» совладельцев Легри, Мори, Пиньо, дом восемнадцать по улице Сен-Пер. Пиньо – это я. Жозеф Пиньо.

«Одно плечо выше другого, в разговоре темнит что-то. Надо с этим типом поосторожнее», – заключил Антельм Бруссар.

«Либо добрейший дядюшка отравил тетушку, либо это работа оповестителя. А Виктор нынче вечером идет в Опера! Только бы Мельхиор Шалюмо ничего не заподозрил», – подумал Жозеф, торопливо шагая к выходу из скобяной лавк.

Виктор редко выбирался из дому в одиночестве на какие-либо мероприятия, потому в этот вечер понедельника – а у высшего света считалось хорошим тоном проводить вечера по понедельникам в опере – он, как школьник перед каникулами, сгорал от волнения при мысли о том, что его ждет зарезервированная на одну персону ложа. Оказавшись там, он положил цилиндр – какое счастье наконец-то избавиться от этого орудия пытки! – трость и перчатки на соседнее сиденье, программку пристроил на подлокотнике, закинул ногу на ногу и в ожидании, когда поднимут занавес, принялся разглядывать зрительный зал, украшенный статуями, кариатидами и золочеными трофеями[349]. Мужская часть публики была облачена в черно-белое, женская пестрела всеми цветами радуги, словно бросала вызов строгим фракам. Этой весной в моде были фуляровые платья: с большим воротником из расшитого тюля, короткими оборчатыми рукавами, оставляющими открытыми руки, и поясом на талии – партер походил на гигантскую клумбу в каком-нибудь Гранвиле с живыми, дышащими цветами.

Наконец свет в зале стал медленно гаснуть, и музыканты, уже настроившие инструменты, замерли. Познания Виктора в музыке ограничивались основами, он предпочитал Моцарта, Шумана, Форе и нескольких безвестных композиторов – однако, какую бы оперу ни давали в театре, всегда испытывал чувство, близкое к ликованию, когда дирижер поднимал палочку и одним скупым движением приводил в действие весь оркестр.

Пока остальные зрители настраивали бинокли, разглядывая декорации, являвшие миру деревеньку Газа в Палестине, Виктор прикрыл глаза, впуская в себя музыку – хор дал начало первому акту «Самсона и Далилы»[350] Камиля Сен-Санса:

– О да, внемлите моей мольбе, заклинаю, не отталкивайте меня по своей извечной привычке, – прошептали Виктору на ухо.

Он резко обернулся, и в ту же секунду узнал княгиню Максимову. С этого момента нить драмы, разворачивавшейся на сцене, была для него потеряна – голову вскружил, лишив способности соображать, густой аромат жимолости, ее духов.

– Эдокси! Я думал, вы всё еще на юге с подругой…

– Увы, мой милый, мы всё еще были бы там, если бы эта дуреха Ольга не спустила почти все свое состояние в казино Монте-Карло – она, видите ли, увлеклась игрой в рулетку. О, глядите-ка, и этот, как всегда, здесь! Вон там, у авансцены, господин с седыми бакенбардами, видите?

– Один из ваших поклонников?

– У меня гораздо меньше поклонников, чем вы себе навоображали, а этот к тому же ужасный сумасброд. Его зовут месье Шошар. Бывший лавочник, недавно сделался директором Больших магазинов Лувра. Его страсть – часы с маятником, он их коллекционирует. Представляете, что творится, когда вся эта коллекция начинает дружно звонить в полдень? А еще Шошар член Общества вспомоществования «крысам».

– Крысам?! – удивился Виктор.

– Оперным «крысам», невежда! – фыркнула Эдокси.

На них возмущенно зашикали захваченные представлением зрители из соседней ложи, и пришлось продолжить разговор в кулуарах.

– По счастью, моего влияния на Ольгу хватило, чтобы обуздать ее взрывной темперамент и помешать бедняжке разориться в прах, а заодно и лишить меня моего собственного капитала. Иначе не знаю, как бы мы вернулись в Париж – наверное, пешком, голые и босые! – Эдокси сокрушенно вздохнула, отчего в глубоком вырезе декольте колыхнулась грудь. – Хорошо, что милый Амедэ, который к нам слишком уж благосклонен – да-да, двум несчастным стареющим изгнанницам порой так нужна мужская поддержка! – прислал денежный перевод, это позволило нам покинуть гибельное место.

– Ольга выздоровела?

– О да, она чувствует себя прекрасно, у нас с Амедэ уже голова кругом идет от ее пируэтов по всей квартире. Но она не столько репетирует, сколько пытается таким образом, изматывая себя, избавиться от страхов. Амедэ рассказал нам о трагической смерти Жоашена Бландена и о том, что случилось с Аженором Фералесом. Такое впечатление, что злая судьба ополчилась на людей из нашего окружения.

Виктор сдерживался как мог, но так и косил глазом в сторону декольте Эдокси, которая старательно выставляла бюст ему на обозрение, куда бы он ни повернулся. Пришлось контратаковать вопросами:

– Что вы думаете об этой эпидемии смерти? У вас наверняка должны быть какие-то предположения.

Княгиня Максимова приняла позу античной плакальщицы, но слезы все-таки сдержала волевым усилием, превратившим ее лицо в меланхолическую маску.

– Предположения? Я же ничего не знаю. Судьба, случай, фатальное стечение обстоятельств…

– Вы не находите странным, что все три жертвы фатального стечения обстоятельств перед смертью получили в дар пряничную свинку, какие продают на ярмарках – считается, что они приносят удачу? На каждой было написано имя жертвы. Все трое умерли, отведав угощения. Впрочем, прошу прощения – вы действительно не могли знать. Мы с Жозефом сами лишь недавно обнаружили этот общий знаменатель и держали его в тайне. Кстати, и Ольга Вологда дорого заплатила за то, что откусила кусочек от пряничной свинки в день премьеры «Коппелии». А еще меня сбивает с толку одно воспоминание. На том концерте в Катакомбах, куда вы меня так настойчиво приглашали, вы, говоря о какой-то танцовщице, обронили фразу, что она, мол, своего добьется, если только не объестся пряничными свинками…

На какое-то мгновение Эдокси растерялась – на щеках выступили красные пятна, дрогнули ресницы. Но она тотчас взяла себя в руки и вызывающе рассмеялась:

– Ну наконец-то я нашла средство заинтересовать вас своей скромной персоной! Мне посчастливилось стать подозреваемой! Обыщите же меня немедленно, я настаиваю на этом. Скорее же – хватайте, ощупывайте, ищите улики, которые превратят меня в специалистку по убийствам. И я непременно признаюсь вам, что у меня гораздо больше талантов, чем вы думаете.

В это время из зала хлынула волна зрителей, спешивших воспользоваться первым антрактом, Виктора толкнули, и ему не пришлось самому уклоняться от внезапно шагнувшей к нему княгини.

– Дорогая моя, позвольте вас покинуть – у меня тут назначена встреча, которую я не могу пропустить. Продолжим этот разговор во втором акте.

– Трус! – раздосадованно воскликнула Эдокси. – А вы не подумали, что моя жизнь подвергается смертельной опасности? Я вовсе не убийца!

Но Виктор уже нырнул в толпу.

«Артистки, да? Это? Вульгарные статистки, мой Всемогущий, испорченные создания, кои выставляют свои юные тела на показ публике, уверенной, что перед ними скромницы, посвятившие свою жизнь без остатка хореографии. А на самом деле они тут машут ножками только ради того, чтобы в конце концов соблазнить какого-нибудь богатого старикашку!»

Мельхиор Шалюмо в клетчатом пиджаке и оранжевых панталонах шагал по фойе Танца, куда допускались лишь владельцы абонементов и несколько привилегированных особ. Ему хотелось наброситься с кулаками на всех этих господ в безупречно белых манишках и безупречно сидящих фраках, на представителей элиты высшего света, разглядывающих и сопоставляющих достоинства танцовщиц – так плантаторы выбирали рабов на невольничьих рынках. Но он лишь прошипел сквозь зубы:

– Свиньи! Грязные свиньи!

Среди посетителей Мельхиор узнал наследника одного из блистательных престолов Европы – наследник увивался за мадемуазель Хирш, участвовавшей в первом акте «Самсона и Далилы». Сейчас они о чем-то болтали, но молодой человек, старавшийся сохранять серьезную мину, проявлял больше внимания к ножкам собеседницы, нежели к ее откровениям.

«Только посмотрите на него! Делает вид, будто явился сюда провести опрос по поручению академического жюри премии Монтийона[351]! Лицемер!»

– Прошу прощения, любезный джентльмен, вы случайно не Мельхиор Шалюмо?

Человечек с подозрением оглядел задавшего вопрос незнакомца с тонкими усиками, которого уже не раз замечал в окрестностях дворца Гарнье.

– А вы сами кто будете?

– Понятия? – переспросил Мельхиор, польщенный тем, что к нему посоветовали обратиться.

– Да-да, понятия «крысы». Ума не приложу, почему столь милых юных барышень в балетных пачках уподобляют этим отвратительным грызунам.

– О, тогда вы обратились по адресу! Существует несколько версий. Злопыхатели говорят, что эти девчушки острыми зубками изничтожают капиталы своих поклонников – престарелых сатиров. Некоторые рассказывают, что рабочие начали копать подземный ход под репетиционным залом молодняка, но, перепуганные неимоверным нашествием крыс, привлеченных водами большого резервуара, тотчас этот ход засыпали, оттуда и повелось. Бальзак вторую версию опровергает. По его мнению[352], «крыса» – это девочка, театральная статистка, склоненная распутниками к греху и пороку. Вот тут уже я не согласен и предлагаю вам четвертую гипотезу: юные ученицы балетной школы чисты – в отличие от того отродья, что нас окружает, видите? От этих прогорклых сливок общества. Вот только девчонки все время суетятся, шустрят и грызут орешки, пралинки, печенье – отсюда нелестное сравнение с крысами.