Мужчины не ее жизни Ирвинг Джон

Холодный душ для Ханны

Эдуардо Гомес был набожным католиком. Он был человеком суеверным, но всегда смирял свою веру в предопределение — как то велела его религия. К счастью для него, он никогда не сталкивался с кальвинизмом, потому что тогда непременно оказался бы легким и преданным прозелитом. До сего дня католицизм садовника не давал разгуляться его воображению в том, что касается его собственного предназначения в этом мире.

Когда он висел головой вниз, запутавшись ногой в бирючине миссис Вон, и ждал смерти от отравления выхлопными газами, его посетили чувства, ставшие для него впоследствии источником бесконечных страданий. Эдуардо тогда пришло в голову, что такой смерти заслуживает не он, ни в чем не повинный садовник, а Тед Коул. В этот момент беспомощности Эдуардо видел себя жертвой похоти другого человека и его, так сказать, «отвергнутой женщины».

Никто, и уж тем более, конечно, священник на исповеди, не стал бы винить Эдуардо за эти чувства. Злополучный садовник, запутавшийся в живой изгороди перед домом миссис Вон и обреченный на смерть, имел все основания полагать, что с ним обошлись несправедливо. Но шли годы, и Эдуардо, знавший, каким щедрым и великодушным работодателем был для него Тед, никак не мог себя простить за те свои мысли — он тогда думал, что Тед Коул заслуживает смерти от отравления выхлопными газами.

Поэтому суеверная душа Эдуардо погрузилась в смятение (не говоря уже о том, что укрепился его потенциально фанатический фатализм), когда именно ему, несчастному садовнику, выпало найти Теда Коула, отравленного выхлопными газами.

Первой что-то неладное почуяла жена садовника — Кончита. Она взяла почту в почтовом отделении Сагапонака по пути в дом Теда. Поскольку в этот день Кончита меняла постельное белье, стирала и убирала в доме, она оказалась у Теда раньше Эдуардо. Она положила почту на стол в кухне, где не могла не заметить полную бутылку односолодового шотландского виски; бутылка была открыта, но полнехонька. Она стояла рядом с чистым пустым хрустальным стаканом от Тиффани.

Кончита обратила внимание и на открытку от Рут в почте. Ее обеспокоило изображение проституток в их окнах-витринах на Гербертштрассе, улице красных фонарей в гамбургском квартале Сент-Паули. Не дело это — дочери отправлять такую открытку отцу. К сожалению, почта из Европы шла долго, а ведь послание от Рут могло бы приободрить Теда, прочти он его. (ДУМАЮ О ТЕБЕ, ПАПА. ИЗВИНИ ЗА ТО, ЧТО НАГОВОРИЛА ТЕБЕ. ЭТО БЫЛО ПОДЛО. Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! РУТИ.)

Обеспокоенная Кончита тем не менее начала убирать в мастерской Теда; она думала, что Тед, может быть, спит у себя наверху, хотя обычно он был ранней пташкой. Нижний ящик так называемого письменного стола Теда был открыт и пуст. Рядом с ящиком стоял большой темно-зеленый мешок для мусора, который Тед набил черно-белыми поляроидными снимками своих обнаженных натурщиц; хотя мешок был перевязан сверху, изнутри вырвался запах поляроидного покрытия, когда Кончита, работая пылесосом, отодвинула его в сторону. Привязанная к мешку записка гласила: «КОНЧИТА, ПОЖАЛУЙСТА, ВЫБРОСИТЕ ЭТОТ МУСОР ДО ВОЗВРАЩЕНИЯ РУТ».

Это так встревожило Кончиту, что она выключила пылесос. Она крикнула снизу вверх: «Мистер Коул?» Ответа не последовало. Она поднялась наверх. Дверь в главную спальню была открыта. Кровать была аккуратно застелена. Кончита застелила ее предыдущим утром, и с тех пор на нее никто не ложился. Кончита прошла по коридору в комнату, где теперь останавливалась Рут. Прошлой ночью в кровати Рут спал Тед (или кто-то другой), по крайней мере, он полежал на ней некоторое время. Шкаф Рут и ее комод были открыты. (Отец чувствовал потребность в последний раз посмотреть на ее одежду.)

Теперь Кончита взволновалась настолько, что позвонила Эдуардо (она сделала это еще до того, как спустилась по лестнице), а ожидая прибытия мужа, вытащила в сарай темно-зеленый мешок с мусором из мастерской Теда. Гаражная дверь в сарай открывалась кодовым замком, и Кончита набрала нужный код. Когда дверь открылась, Кончита увидела, что Тед уложил вдоль порога одеяла, заткнув щель; еще она поняла, что двигатель машины работает, хотя Теда в машине и нет. Глушитель постреливал, выкидывая выхлопные газы. Кончита бросила мешок с мусором в дверях сарая и осталась там ждать Эдуардо.

Прежде чем начать искать Теда, Эдуардо выключил двигатель. Бак был на три четверти пуст — двигатель, вероятно, проработал большую часть ночи, — и Тед чуть притопил педаль газа ракеткой для сквоша. Это была одна из старых ракеток Рут — Тед вклинил ее между педалью газа и передком сиденья. Двигатель работал на довольно высоких оборотах, что не позволяло ему заглохнуть.

Люк на сквош-корт во втором этаже был открыт, и Эдуардо поднялся туда; он едва мог дышать, потому что весь сарай был заполнен выхлопными газами. Мертвый Тед лежал на полу корта. Он был одет для игры. Может быть, он какое-то время гонял мячик и немного бегал по корту. Устав, он лег на пол корта, идеально расположившись на позиции «Т» — том месте на корте, в котором он всегда советовал располагаться Рут: занимать его так, словно вся ее жизнь зависела от этого, потому что именно с этого места на корте можно было наилучшим образом контролировать игру противника.

Позднее Эдуардо жалел, что открыл большой темно-зеленый мешок и увидел его содержимое, а не выбросил его сразу в мусорный бачок. Воспоминания о рисунках со срамными местами миссис Вон никогда не оставляли его, хотя он и видел эти срамные места изодранными в клочья. Черно-белые фотографии были для садовника мрачным напоминанием об увлечении Теда Коула униженными и деморализованными женщинами. Чувствуя, как тошнота подступает к горлу, Эдуардо выкинул фотографии в мусорный бачок.

Тед не оставил посмертной записки, если не считать того, что было привязано к мусорному мешку: «КОНЧИТА, ПОЖАЛУЙСТА, ВЫБРОСИТЕ ЭТОТ МУСОР ДО ВОЗВРАЩЕНИЯ РУТ». И Тед предвидел, что Эдуардо воспользуется телефоном на кухне, потому что на листочке бумаги у кухонного телефона была другая записка: «ЭДУАРДО, ПОЗВОНИТЕ ИЗДАТЕЛЮ РУТ, АЛАНУ ОЛБРАЙТУ». К этому Рут приписала номер Алана в «Рэндом хаусе». Эдуардо, не колеблясь, позвонил.

Хотя Рут и была исполнена благодарности Алану за то, что он взял на себя ответственность за все происходящее, она продолжала обыскивать дом в Сагапонаке, надеясь найти записку, оставленную отцом ей. Отец не оставил ей записки с проклятиями, хотя всегда умудрялся найти оправдание своим поступкам — когда дело касалось самозащиты, он становился неутомим.

Даже Ханна была уязвлена тем, что он не оставил ей ни слова, хотя Ханна убедила себя, что звонок, зафиксированный ее автоответчиком, был от Теда.

— Если бы только я была дома, когда он звонил! — говорила Ханна своей подружке.

— Если бы только… — сказала Рут.

Импровизированная гражданская панихида по Теду Коулу состоялась в сагапонакской школе для первых — четвертых классов. Попечительский совет школы, ее нынешние и прошлые учителя позвонили Рут и предложили ей помещение. Она и понятия не имела, какие пожертвования делал для школы ее отец. Два раза он покупал для них спортивное оборудование; каждый год дарил детям кисти, краски и холсты; он был главным поставщиком детских книг для Бриджгемптонской библиотеки, которой пользовались сагапонакские дети. Более того, не говоря об этом Рут, Тед приходил на чтения для детей в «час сказки» и не меньше пяти-шести раз в учебном году давал ученикам уроки рисования.

И вот среди низеньких столов и стульев, среди стен, увешанных детскими рисунками, посвященными самым важным темам и персонажам из книг Теда, шел вечер памяти в честь знаменитого автора и иллюстратора. Самая почтенная отставная учительница школы с любовью вспоминала преданность Теда делу воспитания детей, хотя при этом и перепутала его книги; она полагала, что человекокрот — это персонаж, который прячется под наводящей ужас дверью в полу, а неописуемый шум, словно кто-то старается не шуметь, издавала неправильно понятая мышь, ползающая за стенами. На детских рисунках, висящих на стенах, Рут видела столько человеко-кротов и мышей, что ей хватило на всю оставшуюся жизнь.

Если не считать Алана и Ханны, единственным сколько-нибудь заметным гостем, приехавшим из другого города, был нью-йоркский галерист, сколотивший небольшое состояние на продаже оригинальных рисунков Теда Коула. Издатель Теда приехать не смог — у него еще не прошел кашель, который он подхватил во Франкфурте на книжной ярмарке. (Рут подумала, что этот кашель ей известен.) И даже у Ханны пропал ее обычный гонор — они все были удивлены, увидев здесь так много детей.

Был здесь и Эдди О'Хара; как житель Бриджгемптона Эдди мог считаться местным, но Рут не ожидала увидеть его здесь. Позднее она поняла, почему он пришел. Как и Рут, Эдди надеялся, что здесь появится Марион. В конечном счете это был один из тех случаев, когда Рут питала надежду увидеть мать. К тому же Марион была писательницей. Разве всех писателей не тянет к концовкам? А тут как раз и была одна из концовок. Но Марион не появилась.

День был промозглый, неспокойный, с океана задувал влажный ветер, и, когда импровизированная панихида закончилась, люди, не задерживаясь в школьном дворе, поспешили в свои машины. Поспешили все, кроме одной женщины, которой, по оценке Рут, было столько же, сколько ее матери; женщина была одета в черное, она даже облачилась в черную вуаль, а теперь остановилась около своего черного «линкольна», словно никак не могла заставить себя уйти. Ветер приподнял вуаль с ее лица, обнажив слишком туго натянутую на череп кожу. Женщина, чей скелет грозил разорвать ее оболочку, так пожирала Рут глазами, что та решила, будто перед ней рассерженная вдова, которая написала ей злобное письмо, — так называемая вдова на всю жизнь. Взяв Алана за руку, Рут обратила его внимание на эту женщину.

— Мужа я еще не потеряла, так она приехала порадоваться, что я потеряла отца! — сказала Рут Алану, но Эдди О'Хара оказался достаточно близко, чтобы услышать слова Рут.

— Я об этом позабочусь, — сказал Эдди Рут.

Эдди знал, кто это женщина.

Это была не рассерженная вдова — это была миссис Вон. Эдуардо, конечно же, заметил ее первым; появление миссис Вон он истолковал как еще одно напоминание, еще один знак судьбы, на которую он обречен. (Садовник прятался в здании школы, надеясь, что его прежняя работодательница каким-нибудь чудесным образом исчезнет.)

На самом деле ее скелет вовсе не грозил прорвать кожу; скорее, ее алименты предусматривали немалые расходы на косметическую хирургию, которой миссис Вон злоупотребляла. Когда Эдди взял ее под руку и повел в направлении сверкающего черного «линкольна», миссис Вон не оказала ни малейшего сопротивления.

— Я вас знаю? — спросила она у Эдди.

— Да, — ответил он. — Когда-то я был мальчишкой. Я вас знал, когда был мальчишкой.

Ее похожие на птичьи когти пальцы впились в его запястье, ее глаза из-под вуали внимательно вглядывались в его лицо.

— Вы видели рисунки! — прошептала миссис Вон. — Вы занесли меня в дом!

— Да, — признался Эдди.

— Она похожа на мать, правда? — спросила миссис Вон у Эдди.

Имела она в виду, конечно, Рут, и Эдди не согласился, но он умел говорить с пожилыми женщинами.

— Кое в чем — да, — ответил Эдди. — Она немного похожа на свою мать.

Он помог миссис Вон сесть на водительское сиденье. (Эдуардо Гомес вышел из школы, только когда увидел, как черный сверкающий «линкольн» благополучно выехал со двора.)

— Нет, я думаю, она очень похожа на свою мать! — сказала миссис Вон Эдди.

— Я думаю, она похожа и на мать, и на отца, — тактично ответил Эдди.

— Нет-нет, — воскликнула миссис Вон. — Никто не может быть похож на ее отца. Таких, как он, больше нет!

— Да, пожалуй, вы правы, — сказал Эдди миссис Вон.

Он захлопнул дверь машины и затаил дыхание, пока не услышал, как завелся двигатель «линкольна»; после этого Эдди присоединился к Алану и Рут.

— Кто она? — спросила его Рут.

— Одна из старинных подружек вашего отца, — ответил Эдди.

Ханна, услышавшая его слова, посмотрела вслед отъезжающему «линкольну» с мимолетным журналистским любопытством.

— Мне приснилось, как они собрались здесь — все его старые подружки, — сказала Рут.

На панихиде вообще-то была еще одна из его старых подружек. Дородная женщина, представившаяся Рут до панихиды в здании школы; эта полная женщина лет пятидесяти с гаком со скорбным выражением лица сказала ей:

— Вы меня не знаете, но я знала вашего отца. Вообще-то его знала и моя мать. Моя мать тоже покончила с собой, и я вам очень сочувствую — я знаю, как это тяжело.

— Вас зовут… — сказала Рут, пожимая руку женщины.

— Моя девичья фамилия — Маунтсьер, — с самоуничижительной интонацией сказала женщина. — Но вы меня не знаете… — После этого она исчезла.

— Глория — так, кажется, она назвалась, — сказала Рут Эдди, но Эдди не знал этой женщины. (Звали ее, расстроенную дочку покойной миссис Маунтсьер, конечно, Глори. Но она уже исчезла.)

Алан настоял на том, чтобы Эдди и Ханна вместе с ним и Рут отправились в сагапонакский дом Теда и помянули его после панихиды. К тому времени стал накрапывать дождь, и Кончита выпустила Эдуардо из здания школы и отвезла домой в Саг-Харбор. На сей раз (или снова) в сагапонакском доме был напиток крепче пива и вина; Тед купил отличное односолодовое виски.

— Может быть, папа купил виски, потому что предвидел эту ситуацию, — сказала Рут.

Они сели за обеденным столом, за которым в одной истории маленькая девочка по имени Рути сидела со своим папой, пока под торшером прятался в ожидании человекокрот.

Эдди О'Хара был в этом доме в последний раз летом 58-го года. Ханна в последний раз была в этом доме, когда трахалась с отцом Рут. Рут подумала об этом, но воздержалась от комментариев, и, хотя в горле у нее саднило, она сумела сдержать слезы.

Алан захотел показать Эдди, какие мысли у него возникли по поводу сквош-корта в сарае. Поскольку Рут больше не собиралась играть в сквош, Алан планировал переделать корт в кабинет для себя или для Рут. В таком случае один из них мог бы работать в доме (в бывшей мастерской Теда), а другой — в сарае.

Рут была разочарована — она сама хотела остаться с Эдди наедине, потому что весь день могла бы проговорить с ним о ее матери. (Эдди принес с собой два других романа Алис Сомерсет.) Но когда Эдди и Алан ушли в сарай, Рут осталась наедине с Ханной.

— Ты знаешь, детка, о чем я хочу тебя спросить, — сказала Ханна подруге.

Рут, конечно же, знала.

— Спрашивай, Ханна.

— Так ты уже занималась сексом? Я имею в виду — с Аланом, — спросила Ханна.

— Да, — ответила Рут.

Она чувствовала приятную теплоту виски во рту, в горле, желудке. Она спрашивала себя, когда ее отпустит скорбь по отцу или отпустит ли ее когда-нибудь скорбь по отцу.

— И? — спросила Ханна.

— У Алана член такой длины, какого я еще не видела, — сказала Рут.

— Я думала, тебе не нравятся длинные поцы. Или это кто-то другой говорил? — спросила Ханна.

— Ну, он не слишком уж большой, — сказала Рут. — Самого подходящего для меня размера.

— Значит, у тебя порядок? И ты выходишь замуж? Попытаешься родить ребенка? Все по полной программе, да? — спросила Ханна.

— Я в порядке, — ответила Рут. — Да, по полной программе.

— Но что случилось? — спросила ее Ханна.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду — ты такая спокойная… что-то должно было случиться, — сказала Ханна.

— Ну хорошо… Моя лучшая подружка трахнулась с моим отцом, потом мой отец покончил с собой, и я обнаружила, что моя мать — писательница-детективщица. Ты это имеешь в виду?

— Хорошо, хорошо, я это заслужила, — сказала Ханна. — Но с тобой что случилось? Ты стала другой. С тобой что-то случилось?

— У меня случился мой последний плохой любовник, если ты об этом спрашиваешь, — ответила Рут.

— Ну, ладно. Не хочешь — не говори, — сказала Ханна. — Что-то случилось. Но мне все равно. Давай так и дальше — держи это при себе.

Рут налила своей подружке еще немного односолодового виски.

— Хорошее виски, правда? — спросила Рут.

— Ты какая-то чокнутая, — сказала ей Ханна и попала по больному месту.

Именно эти слова произнесла Рои, когда Рут в первый раз отказалась стоять в стенном шкафу среди туфель.

— Ничего не случилось, Ханна, — солгала Рут. — Разве так не бывает, что люди просто доходят до какого-то этапа, когда хотят поменять свою жизнь, когда хотят начать жить по-новому?

— Да… Не знаю, — ответила Ханна. — Может, и бывает. Но только потому, что с ними что-то случается.

Первая свадьба Рут

Алан Олбрайт и Рут Коул поженились на долгий уик-энд Дня благодарения, который они провели в доме Рут в Вермонте. Ханна со своим плохим любовником гостевала в доме целый уик-энд, как и Эдди О'Хара, который был посаженым отцом. (Ханна была подружкой невесты.) С помощью Мятного Эдди идентифицировал пассаж Джордж Элиот о браке — Рут хотела, чтобы Ханна прочла этот пассаж на церемонии. Мятный, конечно же, не смог удержаться, чтобы, найдя источник, не прочесть маленькую лекцию о собственном успехе.

— Видишь ли, Эдвард, — сообщил Мятный сыну, — фрагмент такого рода, являющийся итоговым как по содержанию, так и по тональности, наверняка должен открывать главу или, что более вероятно, завершать. А поскольку он предполагает завершение в более глобальном смысле, отрывок такого рода скорее будет обнаружен ближе к концу книги, чем в ее начале.

— Понятно, — сказал Эдди. — Так откуда он?

— Ироническая тональность сразу его выдает, — продолжал гнусавить Мятный. — Смесь сладости и горечи. Здесь есть что-то пасторальное, но это больше, чем пастораль.

— Из какого это романа, папа? — умоляющим тоном сказал Эдди.

— Да это же ясно — «Адам Вид», Эдвард, — сказал старый учитель литературы своему сыну. — И он прекрасно подходит для свадьбы твоего друга, для ноябрьской свадьбы, именно в этом месяце и сам Адам Бид женился на Дине… «Морозным утром в конце ноября», — процитировал по памяти Мятный. — Это первое предложение последней, если не считать эпилога, главы, — добавил старый учитель.

Эдди чувствовал себя на грани изнеможения, но отрывок он идентифицировал, как просила его об этом Рут.

Отрывок из Джордж Элиот на свадьбе Рут Ханна прочла не очень убедительно, но сами слова были для Рут живыми.

«Что может быть важнее для двух человеческих душ, чем чувствовать, что они соединены навеки — поддерживать друг друга во всех трудах, опираться друг на друга во всех печалях, ухаживать друг за другом во всех болезнях, слиться воедино в безмолвных невыразимых воспоминаниях в момент последнего прощания?»

«А есть ли и в самом деле что-либо более важное?» — спрашивала себя Рут. Она полагала, что только-только начинает любить Алана; она считала, что уже любит его сильнее, чем кого-либо в ее жизни, кроме отца.

Гражданская церемония, которую проводил местный мировой судья, состоялась в любимом книжном магазине Рут в Манчестере, штат Вермонт. Владельцы магазина, муж с женой, старые друзья Рут, были настолько добры, что закрыли свой магазин на пару часов, хотя это и был самый книжный уик-энд в году. После свадьбы книжный магазин открыл двери, как обычно, но число покупателей, ждущих, чтобы их обслужили, было больше, чем ожидалось. Среди них были и искатели редкостей. Новоявленная миссис Олбрайт (впрочем, Рут Коул никогда так не называли), покидая магазин на руках Алана, отвела глаза в сторону от зевак.

— Если тут есть журналисты, я с ними разберусь, — прошептала Ханна Рут.

Эдди, конечно, оглядывался в поисках Марион.

— Она здесь? Вы ее видите? — спросила Рут, но Эдди только покачал головой.

Рут предполагала, что появится и кое-кто еще. Она думала, что появится бывшая жена Алана, хотя Алан только улыбнулся, узнав про ее страхи. Вопрос о детях стал причиной горького раздора между Аланом и его бывшей женой, но их развод был совместным решением. Навязчивость была не в характере его бывшей жены, сказал Алан.

В этот хлопотливый уик-энд Дня благодарения им пришлось припарковаться на некотором расстоянии от книжного магазина. Они прошли мимо пиццерии и магазина, продающего свечи, и тут Рут поняла, что за ними следят; невзирая на то, что у плохого любовника Ханны была внешность охранника, кто-то шел за их маленькой свадебной процессией. Алан взял Рут под руку и ускорил шаг; они теперь находились вблизи парковки. Ханна постоянно поворачивала голову, оглядываясь на преследующую их пожилую женщину, но отпугнуть ее не удавалось.

— Она не журналистка, — сказала Ханна.

— Да ну ее в жопу, — сказал плохой любовник Ханны. — Просто какая-то старуха.

— Я с этим разберусь, — сказал Эдди О'Хара.

Но на эту старуху чары Эдди никак не действовали.

— С вами я говорить не буду. Я буду говорить с ней, — сказала Эдди пожилая дама, показывая на Рут.

— Послушайте, у нее сегодня свадьба. Шли бы вы отсюда куда подальше, — сказала Ханна.

Алан и Рут остановились и повернулись к старухе, которая запыхалась, преследуя их.

— Это не моя бывшая, — прошептал Алан, но Рут уже в этом ничуть не сомневалась, как не сомневалась она в том, что эта старуха — не ее мать.

— Я хотела увидеть ваше лицо, — сказала пожилая дама, глядя на Рут.

Старуха по-своему была так же неописуема, как убийца Рои. Это была еще одна распоясавшаяся старуха. И, подумав об этом, еще до того, как старуха снова заговорила, Рут внезапно поняла, кто перед ней. Кто еще мог быть так навязчив, кроме вдовы на всю оставшуюся жизнь?

— Ну вот, теперь вы увидели мое лицо, — сказала ей Рут. — Что дальше?

— Я хочу увидеть ваше лицо еще раз, когда вы будете вдовой, — сказала рассерженная вдова. — Не могу этого дождаться.

— Эй, — сказала Ханна старухе, — когда она станет вдовой, вас уже не будет на этом свете. Да судя по вашему виду, вы уже сегодня можете загнуться.

Ханна перехватила руку Рут от Алана и потащила ее к машине.

— Идем, детка, у тебя сегодня свадьба!

Алан бросил взгляд на старуху, а потом последовал за Рут и Ханной. Плохой любовник Ханны, хотя и имел вид громилы, на самом деле был настоящей бабой. Он только топтался на месте и поглядывал на Эдди.

А Эдди О'Хара, еще ни разу не встречавший пожилую даму, которая могла бы и желала противиться его чарам, решил, что ему стоит попробовать еще раз с рассерженной вдовой — та смотрела вслед Рут, словно хотела навсегда запомнить этот момент.

— Разве вы не согласны с тем, что день свадьбы священен или должен быть священным? — начал Эдди. — Разве он не принадлежит к тем дням, которые мы всю жизнь храним в памяти?

— О да, я согласна, — со страстью сказала старая вдова. — Она наверняка запомнит этот день. Когда ее муж умрет, она будет помнить его больше, чем ей того захочется. Не проходит и часа, чтобы я не вспоминала дня своей свадьбы!

— Я вас понимаю, — сказал Эдди. — Позвольте проводить вас до вашего автомобиля.

— Нет, спасибо, молодой человек, — сказала ему вдова.

Эдди, сраженный наповал ее благочестием, повернулся и поспешил за свадебной процессией. Они все спешили, может быть, из-за промозглости ноябрьского дня.

Ближе к вечеру состоялся небольшой обед. Пришли местные книгопродавцы, пришел Кевин Мертон (сосед Рут, присматривавший за домом в ее отсутствие) с женой. Медового месяца Алан и Рут не планировали. Новая пара собиралась, как сообщила Рут Ханне, чаще пользоваться домом в Сагапонаке, чем в Вермонте. «В конечном счете, когда появится ребенок, нам придется выбирать между Лонг-Айлендом и Новой Англией, и выбор будет очевиден», — сказала Рут. (Когда придет время отдать ребенка в школу, ей бы хотелось, чтобы это произошло в Вермонте.)

— А когда ты узнаешь, что будет ребенок? — спросила Ханна у Рут.

— Когда забеременею — или нет, — ответила Рут.

— Но ты уже пытаешься? — спросила Ханна.

— Мы собираемся начать пытаться после Нового года.

— Так скоро?! — воскликнула Ханна. — Да, времени вы не теряете.

— Мне тридцать шесть, Ханна. Я уже потеряла немало времени.

Факс в вермонтском доме работал непрерывно, и Рут все время вставала из-за стола, чтобы прочесть сообщения. (По большей части это были поздравления от зарубежных издателей.) Она получила очень милое послание от Маартена и Сильвии из Амстердама. (СЕРДЦЕ УИМА БУДЕТ РАЗБИТО! — писала Сильвия.)

Рут просила Маартена держать ее в курсе того, как будет идти расследование убийства проститутки. Маартен сообщал, что никаких новостей относительно убийцы нет. Полиция об этом помалкивает.

— А дети у нее были? — задала Рут в одном из факсов вопрос Маартену. — Я все время думаю, были ли у бедной женщины дети.

Но о дочери проститутки в новостях ничего не сообщалось.

Рут села в самолет, пересекла Атлантику, и все, что случилось в Амстердаме, перестало существовать. Только лежа без сна в темноте, она ощущала прикосновение висящего на вешалке платья или запах кожаного топа, который был в стенном шкафу Рои.

— Ты мне скажешь, когда забеременеешь? — спросила Ханна у Рут, когда они мыли посуду. — Хоть это-то ты не собираешься хранить в тайне?

— У меня нет никаких тайн, — солгала Рут.

— Ты самая большая тайна из всех, что я знаю, — сказала ей Ханна. — Я узнаю, что с тобой происходит, так же, как об этом узнают и все остальные. Мне просто нужно дождаться твоей следующей книги.

— Но я не пишу о себе, Ханна, — напомнила ей Рут.

— Это только слова, — сказала Ханна.

— Конечно, я тебе скажу, когда забеременею, — сказала Рут, меняя тему. — Ты об этом узнаешь первая после Алана.

Ложась в ту ночь в постель с Аланом, Рут чувствовала, что лишь отчасти в мире с самой собой; еще она чувствовала себя измотанной.

— Ты в порядке? — спросил Алан.

— В порядке, — сказала ему Рут.

— У тебя усталый вид, — сказал Алан.

— Я и в самом деле устала, — призналась Рут.

— Ты какая-то новая, — сказал ей Алан.

— Ну да. Я ведь теперь твоя жена, Алан, — ответила Рут. — Это и есть новое, разве нет?

К концу первой недели января 1991 года Рут забеременеет, что тоже будет новым в ней.

— Ну и скорость! — заметит Ханна. — Скажи Алану, в его возрасте мужики обычно стреляют холостыми патронами.

Грэм Коул Олбрайт, весом семь фунтов и десять унций, родился в Рутланде, штат Вермонт, третьего октября 1991 года. День рождения мальчика совпал с годовщиной воссоединения Германии. Хотя Ханна и не любила водить машину, именно она отвезла Рут в больницу. Последнюю неделю беременности Рут она оставалась с ней, потому что Алан работал в Нью-Йорке; он приезжал в Вермонт на уик-энды.

Ханна выехала из дома Рут в два часа ночи; до больницы в Рутланде было минут сорок пять езды, и перед выездом Ханна позвонила Алану. Ребенок появился на свет после десяти, и Алан успел приехать еще до родов.

Что касается тезки младенца, Грэма Грина, то Алан заметил: он питает искреннюю надежду, что его маленький Грэм не переймет у знаменитого писателя привычку посещать бордели. Рут, которая на протяжении более чем года никак не могла продраться через конец первого тома «Жизни Грэма Грина», испытывала гораздо большую тревогу в связи с другой привычкой Грина: его тягой к самым горячим точкам мира, куда он устремлялся, чтобы не через третьи руки приобретать жизненный опыт. Своему маленькому Грэму ничего подобного она не желала, как не искала она больше такого опыта и для себя. В конечном счете, она видела убийство проститутки клиентом — и, похоже, убийце это сошло с рук.

Задуманный Рут роман пришлось отложить на год. Она переехала со своим мальчиком в Сагапонак, и это означало, что Кончита Гомес может быть нянькой для маленького. Это к тому же облегчало уик-энды для Алана. Он мог маршруткой или поездом добраться из Нью-Йорка до Бриджгемптона, тратя на это в два раза меньше времени, чем требовалось, чтобы добраться до Вермонта; кроме того, он мог работать в поезде.

В Сагапонаке Алан пользовался бывшей мастерской Теда, превратив ее в свой кабинет. Рут говорила, что там все еще пахнет кальмаровыми чернилами, или разлагающимся кротом-звездорылом, или поляроидным покрытием. Фотографий здесь больше не было, хотя Рут и говорила, что чует и их запах.

Но что могла она чуять (или иным образом чувствовать) в своем кабинете на втором этаже сарая, в бывшем сквош-корте, который Рут превратила в свою мастерскую? Лестница-трап и дверь-люк были заменены нормальным лестничным пролетом и нормальной дверью. В новом кабинете Рут батареи отопления были проложены по плинтусу; в том месте на передней стене, где раньше находилась мертвая точка, сделали окно. Рут в своем кабинете печатала на старомодной пишущей машинке или (что случалось чаще) писала от руки на удлиненных листах разлинованной желтой бумаги, но она ни разу не слышала звуков, которые производит мяч, попадая в жестянку. А позиция «Т» на прежнем корте, которой, как ее учили, она должна завладеть (будто от этого зависит ее жизнь), теперь была укрыта ковром. Рут не могла ее видеть.

Она, впрочем, иногда ощущала выхлопные газы машин, которые еще парковались на первом этаже прежнего сарая. Но этот запах не беспокоил ее.

— Ты какая-то чокнутая! — снова скажет ей Ханна. — У меня мороз по коже от одной только мысли, что я работаю здесь!

Но по крайней мере пока не придет время отдать Грэма в подготовительную школу, сагапонакский дом будет ее устраивать; устраивал он и Алана с Грэмом. Летом, когда в Гемптонах было не протолкнуться и когда Алан не очень возражал против долгих поездок из Нью-Йорка и назад, они уезжали в Вермонт. (Дорога из города до дома Рут в Вермонте занимала четыре часа.) Рут беспокоилась за Алана, которому приходится совершать такие дальние переезды в темноте — на дорогах попадались олени и пьяные водители, — но она была счастлива в браке; и ей впервые нравилась ее жизнь.

Как и любая молодая мать, в особенности как и любая молодая мать зрелых лет, Рут беспокоилась за своего ребенка. Она оказалась не готова к тому, что ее любовь к нему будет так сильна. Но Грэм был здоровым ребенком, и все тревоги Рут за сына были надуманными.

Например, по ночам, когда ей казалось, что дыхание у Грэма какое-то странное или необычное (а то и того хуже — когда она не слышала его дыхания), она неслась из главной спальни в детскую, которая когда-то была и ее детской. Там Рут нередко ложилась на коврик рядом с детской кроваткой. У нее для таких случаев в стенном шкафу детской лежали подушка и одеяло. Алан по утрам нередко находил ее на полу в детской — она спала рядом с ее спящим ребенком.

А когда Грэм подрос и первая кроватка стала ему мала и он уже сам мог выбираться из нее, Рут нередко лежала в своей спальне, слыша, как детские ножки топают по полу в ванной, направляясь к ней. Именно так маленькой девочкой бегала через ванную и сама Рут, направляясь к кровати матери… нет, к кровати отца, что случалось гораздо чаше, если не считать того достопамятного случая, когда она застала врасплох свою мать и Эдди.

«Все возвращается на круги своя, если только эти круги существуют», — думала писательница. Что-то описало полный круг. Здесь были начало и конец. (Эдди О'Хара был крестным отцом Грэма, Ханна Грант — крестной матерью, и она оказалась настолько ответственной и надежной крестной матерью, что Рут такого и представить себе не могла.)

И по ночам, лежа на полу в детской и прислушиваясь к дыханию своего ребенка, Рут Коул чувствовала благодарность за то, что ей повезло в жизни. Убийца Рои, который явно слышал шум, словно кто-то пытается не шуметь, не увидел ее. Рут часто думала о нем. Она не только задумывалась о том, кто он такой и не является ли убийство проституток его привычным занятием, ей было интересно знать, прочел ли он ее роман — она ведь видела, как он взял принесенный ею для Рои экземпляр «Не для детей». Может быть, книга ему была нужна только для того, чтобы положить туда поляроидную фотографию Рои.

По ночам, когда она лежала на коврике перед кроваткой, а потом и кроватью Грэма, Рут разглядывала детскую в слабом свете ночника. Она видела знакомую картину через узкую щель в шторах на окне, где была видна полоска ночного неба, иногда звездная, иногда — нет.

Обычно какой-нибудь перебой в дыхании Грэма заставлял Рут вскочить с пола и пристально всмотреться в спящего сына. После этого она выглядывала за штору — нет ли там человекокрота; она чуть ли не всерьез ожидала увидеть его там: свернувшегося на карнизе и прижавшего к стеклу часть розовых щупалец своего звездообразного носа.

Человекокрота, конечно, никогда там не было, и тем не менее Рут, бывало, просыпалась, вздрогнув, потому что ей ясно слышалось его сопение. (Но это был только Грэм, который иногда во сне странно посапывал.)

После этого Рут снова засыпала, нередко задаваясь вопросом: почему ее мать так и не появилась теперь, когда не стало отца?

«Неужели она не хочет увидеть маленького? — недоумевала Рут. — Не говоря уже обо мне!»

Эти мысли вызывали у нее такую злость, что она пыталась больше не возвращаться к ним.

Рут часто бывала одна с Грэмом в сагапонакском доме — по крайней мере в те ночи, когда Алан оставался в городе, — случалось, что дом производил странные шумы. Это было похоже и на мышь за стеной, и на шум, словно кто-то старается не шуметь, и на все шумы в диапазоне между этими двумя — шумом открывающейся двери в полу и отсутствием шума, когда человекокрот затаивал дыхание.

Рут знала, что он где-то здесь, неподалеку; он все еще ждал ее. С точки зрения человекокрота, она все еще была маленькой девочкой. Пытаясь уснуть, Рут видела крохотные рудиментарные глазки человекокрота — пушистые впадинки в его пушистой физиономии.

Что касается нового романа Рут, то он тоже ждал ее. Настанет день, когда она перестанет быть молодой матерью, и тогда она снова возьмется за перо. Пока она написала только несколько страниц «Моего последнего плохого любовника». Она еще не дошла до сцены, когда любовник убеждает женщину-писателя заплатить проститутке, чтобы та позволила увидеть ее с клиентом, — Рут еще только подходила к ней. Эта сцена тоже ждала ее.