Дочь последнего дуэлянта Бенцони Жюльетта

Изабель проводила его взглядом и подошла к матери. Госпожа де Бутвиль сразу же, как только заняла место рядом с принцессой Шарлоттой, поманила дочь рукой, подозвав к себе.

– Вы мне кажетесь взволнованной, Изабель. Мне не очень понравилось, что вас поместили за столом рядом с маркизом д’Андело, а понаблюдав за вами, я всерьез обеспокоилась. Мне показалось, что вы оба находитесь в волнении, а поскольку юноша в вас явно влюблен, вы могли строить определенные планы на будущее. Надеюсь, этого не произошло, потому что я никогда не дам своего согласия на брак между вами.

– Я это знаю, матушка. Но брат маркиза тяжело ранен и предпочитает смерть потере руки – по-моему, это естественно, что он взволнован. И думаю, что я не отступила от правил, предписываемых мне моей религией, выразив сочувствие протестанту в несчастии?

Изабель уже собралась уйти, но госпожа Конде удержала ее.

– Неужели дела в Сен-Море так плохи?

– Даже хуже, чем мы предполагали. Гангрена победила. Бурдело мог бы ему помочь, если бы ампутировал руку, но Морис де Колиньи решительно отказался, не желая остаться калекой и снискать сочувствие вместо любви. Теперь смерть неминуема, она приближается с каждым днем, и сделать ничего невозможно.

Обе дамы торопливо перекрестились, а Изабель повернулась и отправилась к себе. Молодых уже собирались со смехом и весельем провожать в их особняк на улице Жур, где должен будет для них начаться медовый месяц, но Изабель почувствовала: сопровождать их она не в силах. Изабель всегда была честна перед собой и не скрывала, что завидует молодоженам. Завидует отсутствию у них разрушительных страстей, завидует их спокойному счастью, когда они будут наблюдать, как растут их дети и как их прекрасный замок становится все великолепнее.

Прежде чем идти к себе, Изабель заглянула в комнату к Мари-Луизе: сестра собирала драгоценности, подаренные ей супругом, навсегда оставляя родительский дом. Изабель помогла ей, и Мари-Луиза, обняв сестру, сказала:

– Я хочу, чтобы ты знала: если у тебя появится желание или необходимость, ты можешь жить у нас, сколько захочешь. Ты не теряешь сестру – ты приобретаешь брата. Нам бы очень хотелось, и мужу и мне, чтобы ты у нас встретила…

Изабель не дала сестре договорить, прикрыв ей рот ладонью.

– Не говори ни слова больше! Единственный мужчина, за которого я хотела бы выйти замуж, не может быть со мной по воле Господа, а не людей. Поделать здесь ничего нельзя, но я тебе очень благодарна. Постарайся быть счастливой, а я буду молиться за вас обоих.

Сестры были искренне привязаны друг к другу, но близости между ними никогда не было. Они думали о разном, мечтали о разном, но Изабель было отрадно знать, что в минуту, когда она вынуждена была отказаться от того, что могло бы составить ее счастье, сестринская привязанность остается неизменной.

Несколько дней спустя Морис де Колиньи отдал Богу душу на руках у той, которую поклялся любить и после смерти. В салоне госпожи де Рамбуйе и во всех других гостиных Парижа, где царило новое, благородное направление умов, отношение к молодому человеку совершенно переменилось. Если до этого все волей или неволей сомневались в мужестве Мориса из-за его странного поведения во время поединка с де Гизом – а если говорить честно, упрекали его в трусости, хоть и не высказывали этого прямо, чтобы не навлечь на себя месть его брата или маршала де Шатильона, его отца, – то после смерти несчастный преобразился в героя романа. Красивый и благородный дворянин, пожертвовавший собой ради возлюбленной, оказался идеальным героем для дам салона госпожи Рамбуйе. Некий одаренный аноним разразился бессмертным произведением под названием «История Ажезиласа и Исмены». В этом произведении, желая, чтобы читательницы как в хижинах, так и во дворцах рыдали как можно громче, Исмена пребывает чистой и беспорочной (в то время как реальная госпожа де Лонгвиль разрешилась дочерью), а Ажезилас умирает от отчаяния, произнося следующие слова: «Я не мог обрести счастья, не обладая вами. Моя страсть была слишком сильна, чтобы пребывать в этом мире… Благодарю вас за доброту, которая позволила мне сказать, что я умираю из-за вас и умираю счастливым, потому что не потревожил ваш покой».

Но и на этом дело не кончилось. Печальная история растрогала даже простых людей, и они поспешили превратить в легенду и золотоволосую принцессу, ради которой гибнут благородные рыцари.

Госпожа де Лонгвиль без лишней скромности приняла на себя роль благородной героини и превосходно в ней себя чувствовала, считая, что она родилась, чтобы быть кумиром, к которому приближаются только на коленях. Что, однако, не помешало ей сделать Марсияка своим любовником.

Изабель негодовала и возмущалась, а Франсуа, окончательно поступивший в распоряжение герцога Энгиенского и навещавший сестру лишь в перерывах между победоносными военными кампаниями, снова и снова объяснял ей, что история эта смешна. Ну, может быть, смешна смертельно… Франсуа продолжал расти и, несмотря на свой горб, сделался очаровательным кавалером. В нем словно бы горел огонек неиссякающего веселья, и ему он был обязан своими первыми успехами у женщин. Невинности Франсуа лишился рано: его любовницей стала госпожа де Гувиль, с ней он совершал короткие набеги в Преси, когда там не было матери. Если стояла хорошая погода, то любовников больше всего радовало купание в Уазе и занятия любовью на солнышке.

– Нет ничего унылее женщин, к которым нужно приближаться на карачках и которые дарят себя маленькими кусочками: сегодня палец, завтра рука, кисть, локоть, плечо, ну и так далее, – заявил он сестре, говоря о госпоже де Лонгвиль. – Когда доберешься до вершины, то устанешь, словно одолел высокую гору, и захочешь пойти туда, где травка позеленее.

– Как? Неужели вы не покорены таким изобилием красоты? – засмеялась Изабель. – Думаю, что вы один такой на свете, Франсуа!

– Ничего подобного! Я знаю множество таких, как я. И знаю женщин, ради которых влюбленные преодолевают куда более жестокие препятствия, чем соревнование в ползании на брюхе. Вы, например.

– Я? И какого же влюбленного вы имеете в виду?

– Милого Гаспара де Колиньи, который ради ваших прекрасных глаз отрекся от своей веры, надеясь жениться на вас, чем вызвал на свою голову гром и молнии своего отца.

Смех замер на губах Изабель.

– В самом деле?

– В самом деле. Старый маршал, корыстолюбец, каких мало, запретил ему искать руки бесприданницы. Но Гаспар продолжал настаивать на своем, и отец лишил его денег на содержание. Вот это настоящая любовь, моя дорогая!

– Господи! Но как же он будет существовать? Я уж не говорю о необходимости достойно поддерживать свой титул!

– Господин герцог, узнав о трудностях друга, поддержал его, уверив, что тот без труда вернет ему все, когда его добрый отец перейдет из этого мира в мир иной. Гаспар – единственный наследник, но его отец будет делать все, чтобы протянуть как можно дольше, и, возможно, дождется того, что сын в конце концов согласится жениться на богатой мадемуазель де Ла Форс, которую он выбрал сыну в жены.

– Наша мать слышала что-нибудь об этом?

– Разумеется, и сочла все это унизительным. Она объявила во всеуслышание, что, даже если Шатильон согласится на брак с тобой, она откажет претенденту.

Только что вспыхнувшую радость погасило отчаяние. Изабель, как подкошенная, упала в кресло, готовая разрыдаться.

– Бедный Гаспар! Пойти на такие тяжкие жертвы и не получить взамен ничего! А я могла бы быть с ним так счастлива! И самое невыносимое, что окончательный отказ исходит от нашей матушки! Гаспар совершил то, что мы обе от него хотели, а это было совсем нелегко. Так почему же она не хочет нашего счастья?

– Видите ли, сестричка, нельзя сказать, что в своей обиде наша матушка совсем не права. Вы прекрасно знаете, как она горда, и видеть, что кем-то из де Монморанси пренебрегают, для нее невыносимо. Но не отчаивайтесь, Изабель! Мы заодно с Гаспаром и делаем все, чтобы вам помочь.

Однако судьба пожелала, чтобы в этот день все злые силы ополчились против возможного счастливого брака. Госпожа де Лонгвиль добавила ложку чернейшего дегтя в бочку меда, и нанесенная ею рана была особенно болезненна для Изабель.

Анна-Женевьева приехала ужинать к матери и, не закрывая рта, делилась светскими новостями:

– Обращение господина де Колиньи в католичество стало большим событием, о нем толкуют повсюду – и на Королевской площади, и в салонах. Но главная изюминка не в этом, хотя, возможно, это всего лишь сплетня, но сплетня, которая поразила всех. Оказывается, стать католиком Гаспара убедила Марион Делорм, которую наш герой очень часто посещает. Удивительно, не правда ли?

Свой вопрос герцогиня обратила к Изабель, которая внезапно побелела, как мел, хотя и удержала на губах натянутую улыбку.

За столом воцарилось молчание. Изабель поднялась со своего места и попросила госпожу принцессу извинить ее, но головная боль… Она скорым шагом пошла к двери, однако успела услышать, как Шарлотта де Конде возмущенно сказала дочери:

– Я знала, что вам чужды невинные развлечения, дитя мое, но не думала, что вам доставляет наслаждение бессмысленная жестокость.

Изабель чувствовала, что хотя бы за эти слова она до конца своих дней будет любить принцессу!

Принцесса не ограничилась словами. Воспользовавшись тем, что Изабель уехала на несколько дней в особняк Валансэ, чтобы помочь сестре обжиться в новом для нее месте, госпожа де Конде призвала к себе Гаспара де Колиньи, чтобы доподлинно узнать, как все было на самом деле. Гаспар не только не выказал никакого смущения, услышав о Марион, напротив, он от всего сердца рассмеялся.

– Само собой, я посоветовался с Марион. Она старинная моя приятельница и верный друг. Я обязан ей очень многим. Она истинная женщина и великолепно знает все движения человеческого сердца. А что касается моих страданий и сомнений, то она дала мне лишь один совет: отрекитесь. «Если нет другой возможности завоевать ту, которую вы любите, пожертвуйте своей религией без малейших колебаний, – сказала она. – Тем более, мне не кажется, что вы так уж набожны. Люди меняют веру и по менее благородным причинам, и если вы в самом деле любите…» Выйдя от нее, я отправился прямо в церковь Святого Павла. Мой отец с ума сошел от ярости. А моя мать упала в обморок и пришла в себя только для того, чтобы меня проклясть. Упорствует и госпожа де Бутвиль, которую я надеялся завоевать предложением нашего брака…

– Я знаю об этом. Изабель очень подавлена. Что вы собираетесь теперь предпринять?

– Если бы я только знал!

На самом деле Гаспар де Колиньи прекрасно знал, что собирается делать. Уже не первый день он обсуждал все тонкости предприятия с герцогом Энгиенским, который, надо признаться прямо, первым подал счастливую мысль, прибавив, что ради того, чтобы она была доведена до конца, берет ее осуществление на себя. Однако счел нужным предупредить:

– Ты знаешь, что рискуешь головой, Гаспар?

– Ришелье больше нет на свете!

– Его нет, но есть королева. Она ненавидела его при жизни, но, похоже, получает извращенное удовольствие, требуя неукоснительного исполнения всех его указов. Если твой несчастный брат не испытал на себе последствий королевского гнева, то только потому, что был очень болен. Зато ты так и пышешь здоровьем.

– Значит, твердым шагом взойду на эшафот. Я люблю Изабель, люблю так, что готов отдать жизнь за одну ночь любви…

– Значит, нам только и остается, что всерьез и немедленно взяться за подготовку. Будем ковать железо, пока горячо.

В этот вечер госпожа де Рамбуйе пригласила на ужин всех подруг своей дочери Жюли, которая наконец-то решила выйти замуж за своего нареченного Монтозье. Совершалось в некотором роде прощание с девичьей жизнью. Среди гостей – ни одного мужчины, разве только музыканты, да и те находились за драпировкой. Вечер удался на славу, и гостьи от души повеселились. Не приехала только госпожа де Лонгвиль, сославшись на то, что еще не оправилась после родов. Но, как ни странно, в гостиной, где ей всегда были рады, никто не сожалел о ее отсутствии.

Было довольно поздно, когда молодая маркиза де Валансэ с сестрой уселись в карету, которая должна была везти их на улицу Жур, где жену ожидал супруг, с радостью предвкушая назначенный на утро отъезд. С утра пораньше он и Мари-Луиза отправлялись в родовой замок – маркиз мечтал о мирной деревенской жизни вдали от суеты и грязи Парижа.

Карета свернула за угол и замедлила ход. Кучер, не желая производить лишний шум, доехал не спеша до ворот особняка Валансэ и остановился. Изабель затаила было дыхание, но тут же вздохнула с облегчением, увидев вынырнувших из темноты мужчин в масках. Двое из них встали перед лошадьми, остальные без труда справились с кучером и лакеями на запятках. После чего огромного роста великан распахнул дверцу кареты и бесцеремонно вытащил из нее Изабель, которая кричала и яростно отбивалась. Мари-Луиза лишилась чувств.

Гигант со своей добычей, продолжавшей кричать и отбиваться, ринулся во двор, в глубине которого стояла запряженная шестеркой лошадей дорожная карета с распахнутыми дверцами. Великан передал свою ношу в руки мужчине, сидевшему в карете, которые были куда более ласковыми.

– Вот она, господин маркиз! Рад, что вы ее заполучили. Она меня всего исцарапала – ни дать ни взять бешеная кошка!

– Полегче, Бастий, изволь говорить с уважением. В самом скором времени ты будешь обращаться к этой даме «госпожа маркиза».

Дверца закрылась. Кучер хлестнул лошадей, и тяжелая карета тронулась с места. Между тем перед домом возобновились боевые действия. На свое несчастье, привратник, решив, что нападавшие собираются ограбить особняк, бесстрашно ринулся на злодеев и был убит. Узнав о его смерти, Изабель не переставала о нем печалиться. Мари-Луизу, которая по-прежнему была в обмороке, вынесли из кареты, отнесли в ее покои и доверили заботам горничных.

А тем временем «несчастная жертва безбожного похищения», как будет вскоре написано в «Газетт», смеялась от души в глубине дорожной кареты в объятиях своего похитителя, которому пока еще никак не удавалось получить столь вожделенный первый по-целуй.

– Я хорошо сыграла свою роль? Я громко кричала?

– Может быть, даже слишком громко. Вы были великолепны! Я опасался, как бы не сбежался потрясенный вашими криками весь квартал. Завтра весь Париж и весь двор будут знать, с какой отвагой вы оборонялись. А теперь, моя нежная, моя любимая, подарите мне возможность насладиться наградой.

– Наслаждайтесь, – с великодушным лукавством разрешила Изабель.

В следующую секунду она уже не смеялась, изумленная поцелуем, в котором она словно бы растворилась. Этот поцелуй не был первым в ее жизни, но другие, возможно, бывшие слишком торопливы или неумелы, оставили ее равнодушной. Поцелуй Людовика оскорбил ее, а поцелуй Гаспара…

Искусству любви обучила Гаспара Марион Делорм, и женское тело стало для него сродни музыкальному инструменту. Он выучился играть, он сделался мастером. Но на этот раз речь не шла об игре. Девичья прелесть Изабель зажгла в нем подлинную страсть, и она заиграла всеми красками. Его жадные губы ласкали нежный рот, атласную шею, грудь, приоткрытую вырезом шелкового платья, на которое была накинута меховая пелерина, спасительница от зимнего холода. Его поцелуи зажигали огонь в крови, погружали в истому, звали позволить любимому исчерпать до дна свое желание, и все же Изабель нашла в себе силы ласково отвести руку, которая пыталась расстегнуть ее платье.

– Вы хотите нашей смерти в карете? – спросила она с улыбкой. – И к тому же под взглядами лакеев? Помучайтесь еще немного, дайте мне несколько минут, и я подарю вам всю себя целиком.

– Вы так прекрасны, сердце мое! От вашей красоты я схожу с ума…

– Значит, мне придется быть рассудительной за двоих, – заключила она, укрываясь меховой пелериной. – А куда, собственно, мы едем?

– В Шато-Тьери, который принадлежит господину герцогу Буйонскому, но там готовы нас принять.

– Это далеко.

– Лье двадцать, я думаю, не меньше.

– В таком случае попробуем поспать, чтобы, когда приедем, не выглядеть измученными.

Путешествие, однако, не обошлось без приключений. Карета опрокинулась, но, благодарение Господу, никто не пострадал, и ее поставили на колеса. Впрочем, происшествие нисколько не уменьшило радости беглецов. Гаспар помогал своим слугам поднять карету, Изабель сидела на склоне и смотрела на них. Было уже утро, когда они наконец добрались до замка, где заботами герцога Энгиенского к их приезду все было готово. Они вошли в замок, где их ждал управляющий, господин де Режекур. Он дал им полчаса, чтобы привести себя с дороги в порядок, и проводил в часовню. Там священник принял от них исповедь и совершил обряд венчания. Жених был в камзоле из буйволиной кожи, невеста в бальном платье с кружевной накидкой госпожи де Режекур на голове. Нотариус составил брачный контракт, удостоверяющий их новое гражданское состояние, заметив при этом, что, поскольку невесте почти восемнадцать, она вправе обойтись без родительского согласия на брак, но в случае жениха дело обстоит иначе: у него еще целый год до двадцатипятилетнего возраста, когда юноша считается совершеннолетним.

– Год пролетит в одно мгновенье, – весело заявил Гаспар.

Изабель думала, что после того, как брачное благословение освятило их склоненные головы и соединившиеся руки, их пригласят к обеду, а потом отведут в спальню, где после часа любви они смогут отдохнуть. Она так нуждалась в отдыхе после дня, полного волнений, и бессонной ночи!

Но нет! Ничего подобного!

Долгожданный обед был, но после него их ждала вовсе не спальня, а новая карета, запряженная свежими лошадьми и с уложенным багажом! Изабель взглянула на Гаспара с недоумением, скорее похожим на недовольство, а он ласково притянул ее к себе.

– Верьте мне, никто на свете не жаждет больше меня уединения вдвоем с вами, но мы не можем забыть, что мы с вами беглецы, и каждую минуту могут появиться гвардейцы, которых пустили по нашим следам. Нам необходимо успеть добраться до нашего убежища.

– И что же будет нашим убежищем?

– Стенэ, крепость принцев де Конде с гарнизоном. Там нам нечего будет опасаться.

– И где же она? Далеко?

– Самое больше лье тридцать пять…

– Тридцать пять лье! Почему вы не предупредили меня заранее? Я надела бы на праздник к госпоже Рамбуйе теплое мягкое платье из шерсти с воротником, который закрывал бы уши, и взяла с собой штук пять шалей, не меньше! Я умру от холода в этой крепости!

– Чем несказанно меня удивили бы! Кроме вот этого подбитого мехом плаща, у вас будет там все, что находится в этом сундуке, и мои горячие руки, чтобы вам всегда было тепло. Поверьте, нам и в самом деле нужно как можно скорее укрыться в нашем убежище. Согласно закону, похищение карается смертью. Или, может быть, вы предпочитаете вернуться в Париж? – добавил он, вдруг помрачнев.

В мгновение ока Изабель засияла улыбкой.

– Вы прекрасно знаете, что не хочу. Но в наказание за то, что не предупредили меня о такой долгой дороге, не рассчитывайте, что в карете получите задаток в счет нашей будущей брачной ночи!

– Я обещаю быть очень послушным. Но хочу поцелуев, много-много поцелуев, особенно если нас схватят, прежде чем мы доберемся до Стенэ…

Гаспар был прав, стремясь уехать как можно дальше. В Париже и в самом деле уже разыскивали беглецов. Начало этому положила госпожа де Валансэ, как только пришла в себя и открыла глаза. Она не была посвящена в тайну похищения, грубое нападение смертельно напугало ее. Испуг обернулся гневом, как только она узнала о гибели своего привратника. Мари-Луиза, ни секунды не медля, отправила слугу с известием о произошедшем в особняк Конде, где находилась в это время ее мать. Последствия не заставили себя ждать.

Стенные часы в Пале-Рояле пробили полночь. Королева готовились ко сну, когда к ней вошла ее любимая придворная дама, госпожа де Мотвиль, и сообщила, что принцесса де Конде просит немедленно принять ее.

– В этот час?

– Да, Ваше Величество, – отвечала камеристка. – Прибавлю, что она не одна, с ней госпожа де Бутвиль, ее одежда и прическа в беспорядке, ворот платья разорван, с ними госпожа де Валансэ, она плачет в три ручья.

– Позовите их, добрая моя Мотвиль, пусть войдут. Сейчас мы узнаем, что там стряслось.

Зрелище, представшее перед глазами Анны Австрийской, было весьма впечатляющим. Принцесса де Конде, которая, впрочем, не выглядела взволнованной, поддерживала под руку свою причудливо одетую кузину. На первый взгляд могло показаться, что достойная дама подверглась нападению. Но это было не так. Госпожа де Бутвиль вскочила с постели в ночной рубашке, наскоро накинула на себя то, что подвернулось под руку, и, находясь в страшном гневе, разорвала на себе платье. Мало этого, она явилась во дворец в домашних туфлях на босу ногу.

– Ваше Величество, – заговорила принцесса Шарлотта, стараясь говорить как можно спокойнее, – я привела к вам несчастную женщину, которая хочет просить королевского правосудия, обвиняя господина де Колиньи в похищении ее дочери Изабель.

Рыдания матери стали громче, ей вторила дочь Мари-Луиза, которая оплакивала скорее своего привратника, а не похищение сестры, чей сумасбродный характер она никогда не одобряла.

Королева постаралась утешить обеих женщин добрыми словами, распорядилась, чтобы камеристка принесла испанское вино и печенье, усадила их, а потом отвела в сторону госпожу де Конде.

– Мне кажется, моя дорогая, что я не должна чересчур спешить с наказанием виновного. Мне почему-то кажется, что Изабель де Бутвиль будет огорчена, если мы испортим ей всю радость арестом Колиньи, а госпожа де Бутвиль, как бы ни была сейчас расстроена, расстроится еще больше, если ей доставят молодого Колиньи до того, как он станет ее зятем.

Шарлотта сдержала улыбку и сказала, стараясь говорить как можно тише:

– Ради бога, Ваше Величество, не заставляйте меня и дальше разыгрывать мою не слишком завидную роль. Поверьте, мне непросто с ней справляться. На самом деле виной всему мой несносный сын – он устроил побег, которым все участники довольны.

– Значит, постараемся успокоить обеих дам, по крайней мере, на эту ночь. А завтра я посоветуюсь с кардиналом Мазарини, и мы решим, каким образом нам лучше всего действовать.

Четверть часа спустя мать с дочерью несколько успокоились и обрели уверенность, что все будет поставлено на ноги ради того, чтобы отплатить за нанесенную им обиду. В сопровождении выделенного им эскорта, который должен был сопроводить их до дому, они удалились. Королева наконец-то могла лечь спать.

Успокоить родителей Гаспара оказалось еще труднее, впрочем, они так и не успокоились. Старый маршал так разбушевался, что уже через несколько часов весь Париж знал о бегстве двух влюбленных. Весть облетела все гостиные, и в салоне госпожи де Рамбуйе Вуатюр сложил стихотворное послание, обращенное к Гаспару:

И еще десять страниц, все в том же духе. Ла Менардьер вступил с ним в соревнование, написав довольно фривольное рондо, за которым последовали и другие. Скандал породил лавину соленых и подсоленных шуточек и прославлений в стихах и прозе, что подливало масла в огонь и поддерживало непримиримый дух госпожи де Бутвиль. Она обратилась в Парламент с жалобой, желая получить официальное разрешение преследовать Гаспара де Колиньи, соблазнителя и похитителя ее дочери Изабель, с тем чтобы его приговорили к отсечению головы!

Маршал в свою очередь обратился в другую судебную инстанцию с требованием, чтобы брак, заключенный в Шато-Тьери, был признан недействительным, так как он был тайным и незаконным, ибо его сын не достиг двадцати пяти лет, то есть возраста совершеннолетия, и не имел права жениться без родительского согласия.

Страсти кипели, а в это время под сенью могучих крепостных стен Стенэ и под охраной начальника ее гарнизона, господина де Шамийи, молодожены, которые нигде не появлялись и никому не показывались, проживали блаженные дни и ночи. В объятиях своего супруга Изабель с восхищением открывала страну любви, а Гаспар, неустанно восхищаясь прелестью своей юной супруги, никак не мог насытиться и так искусно возбуждал в ней ответный огонь желания, что почти все время они проводили в своей спальне, вызывая завистливое удивление у немногочисленных обитателей крепости.

Между тем настал час, когда им пришлось вернуться к прозаической действительности. Они спрятались от нее, но она настойчиво призывала к себе.

Герцог Энгиенский пристально следил за бушующими в Париже страстями, выступал при необходимости защитником своего друга и прислал ему письмо с просьбой изложить во всех подробностях обстоятельства своей женитьбы[22]. Гаспар взялся за перо.

С находчивостью, которая нечасто встречается у отважных воинов, Гаспар, желая использовать и расположение королевы и влияние кардинала, начал с пространного выражения почтения и любви к своим родителям. После чего хитроумно заявил, что его сыновние чувства, которые он продолжает испытывать к отцу и матери, не могли помешать ему жаждать вечного спасения души, и он благодарен Господу за то, что Он сподобил его благодати открыть для себя истину католической веры. Затем следовал небольшой панегирик набожности и добродетелям госпожи де Бутвиль, а также известным всем достоинствам ее дочери. Завершил он свое послание упоминанием о гонении, которому подвергся от своих родителей: ему запрещалось посещать святую мессу в Шатильоне, хотя и за это он не таит на них зла и просит прощения за свое им упорное противостояние.

Еще немного, и Гаспар де Колиньи предстал бы мучеником за веру…

Но, несмотря на немалый талант автора, этот литературный опус не впечатлил Парламент, куда представил его герцог Энгиенский. Парламент ответил на него документом, который подтверждал, что брак, заключенный в Шато-Тьери, был тайным. Зато по желанию королевы Мазарини написал длинное письмо маршалу, в котором уговаривал его отказаться от затеянного процесса, призывал к примирению с сыном, обещая с одобрения Ее Величества лично следить за продвижением по службе такого великолепного воина.

Ответ оскорбленного отца не внушал больших надежд на лучшее. Поблагодарив кардинала за его обещания, маршал давал понять, что в его намерения не входит отказываться от процесса.

Влюбленные взволновались всерьез. Гаспар написал герцогу Энгиенскому, умоляя его повидаться с нунцием и попросить ни больше ни меньше как поддержки римского папы. Однако герцог усмотрел для Гаспара еще более надежную защиту, о которой сам он в лихорадке волнений позабыл: молодому де Колиньи только что исполнилось двадцать пять лет. Таким образом, теперь он был волен жениться на ком угодно без согласия родителей. Оставалось обвинение в том, что брак был тайным.

Получив разъяснения и рекомендации от своего командующего и друга, Гаспар расхохотался.

– Любовь моя, – обратился он к своей жене, – нам с тобой придется вернуться в Шато-Тьери.

– Господи, но зачем?

– Чтобы обвенчаться.

– Но разве мы с тобой не обвенчаны?

– Не совсем так, как того требует закон. Наше с тобой венчание было совершено секретно, а значит, слишком поспешно. На этот раз все будет по правилам. Мы должны прибыть туда через три дня, и Людовик пишет, что к нашему приезду все будет готово.

В самом деле, когда они въехали в маленький городок, он был весь украшен цветами. Супругам дали время привести себя в порядок после дороги, а затем сопроводили в церковь Сен-Крепен. И там они были обвенчаны с соблюдением обряда. Обряд совершил главный священник церкви совместно со всем своим клиром в присутствии знатных людей города, королевских нотариусов и простых горожан, словом, всех, кто подтверждал своим присутствием публичность совершенного акта. Супруги были так хороши, что, когда они вышли из церкви, горожане приветствовали их восторженными криками и бросали им цветы. Толпа проводила молодых до городской ратуши, где их ожидало настоящее свадебное пиршество. Сияющая Изабель в белом атласном платье – подарке принцессы Шарлотты, который она, приехав, нашла в отведенной ей комнате, очаровала всех: мужчин – своей красотой, женщин – любезностью и остроумием.

– Просто не верится, – шепнула она мужу, – неужели мы можем быть счастливыми у себя дома и ни от кого больше не прятаться? Однако почему у вас нерадостный вид?

– Дело в том… что… мм… нам еще на какое-то время придется побыть счастливыми в Стенэ, – ответил Гаспар с кисло-сладкой улыбкой.

– Почему же это? Мне кажется, на этот раз мы обвенчаны по закону.

– Без всякого сомнения, но мы не можем вернуться в Париж прежде, чем Парламент зарегистрирует дату нашего второго венчания и откажет в поданных исках моему достопочтенному отцу и вашей дражайшей матушке.

– Не может этого быть!

– Может, моя дорогая. Итак, в путь! И не отчаивайтесь. Разве я не с вами? Разве не принадлежу вам душой и телом? В Париже уже такого не будет. А сейчас мы спокойно вернемся в Стенэ и будем любить друг друга, не опасаясь досадных помех и вторжений.

Изабель со смехом бросилась ему на шею.

– Вы правы, сердце мое! Вернемся и будем любить друг друга!

Прежде чем покинуть Шато-Тьери, Гаспар написал благодарственное письмо герцогу Энгиенскому, который неустанно подтверждал благодеяниями свои дружеские чувства и пообещал ему написать более подробно позже.

Второе пребывание супругов в Стенэ было куда более коротким. На этот раз венчание беглецов прошло без осложнений. Кардинал Мазарини и папский нунций сумели убедить маршала де Шатильона не противиться этому браку, и тот, смирившись, отказался от процесса. Однако упрямый, как буйвол, он поставил молодым супругам условие, о котором им сообщила принцесса Шарлотта, когда они, наконец, добрались до особняка Конде.

– Ваш отец хочет, чтобы ваш брак был торжественно подтвержден в Париже.

– Как? Торжественной церемонии в Шато-Тьери ему недостаточно? – возмущенно повысил голос Гаспар, выйдя из себя. – Что ему еще от нас надо? Может быть, он хочет, чтобы мы отправились в Рим за благословением самого папы? Я солдат, черт побери, и должен сражаться рядом с господином герцогом на поле брани!

– Не стоит так волноваться, церемония много времени не займет.

Действительно, несколько дней спустя, девятнадцатого июня, брак Изабель де Бутвиль и Гаспара де Колиньи был благословлен в третий раз, и благословил его архиепископ города Парижа, монсеньор Гонди, в соборе Парижской Богоматери в присутствии Ее Величества королевы, кардинала Мазарини, всего двора и многих членов Парламента. Отсутствовали на венчании господин маршал де Шантильи, госпожа де Бутвиль и госпожа де Валансэ, хотя и с матерью, и с сестрой Изабель успела по приезде помириться. Правда, с Мари-Луизой – перед самым ее отъездом к себе в замок.

Когда под звон колоколов молодые вышли из собора, держась за руки и отвечая улыбками на восторженные крики, Изабель, не поворачивая головы к Гаспару, спросила:

– Как вы думаете, теперь мы можем быть уверены, что обвенчаны правильно?

– Будем надеяться, сердечко мое, – ответил он и поцеловал маленькую ручку, которую держал в своей. – Ведь даже его святейшество папа дал свое согласие на наш брак, а выше папы – только Господь Бог, но чтобы получить от Него благословение, нужно покинуть землю, а я нахожу ее такой прекрасной с тех пор, как вы принадлежите мне!

– Прежде мы с вами жили, как герои романа. Что, если наша нынешняя жизнь покажется вам однообразной?

– Однообразной? Я постараюсь принести вам лавры славы, завоевав ее под началом господина герцога, а вы будете блистать при дворе, ожидая счастливых часов, которые мы проведем вместе, когда я вернусь. И потом, может быть, мы подумаем о детях?

«О детях», – повторила про себя Изабель, садясь в карету, которая должна была отвезти их в особняк Конде. Оттуда принцесса Шарлотта и Изабель отправлялись в Шантийи, а Гаспар следовал в армию. Изабель не задумывалась о детях, но теперь, поразмышляв, не ощутила большого желания их иметь. Дети скорее приносили горделивую радость отцам, а матерям долгие дни тошноты и множество прочих неприятностей. Не говоря уж о том, что ее тонкая и гибкая талия исчезнет, появится огромный уродливый живот, а сколько мук ей придется вытерпеть, чтобы родить этого ребенка! Нет, предложить такое мог только мужчина!

На свадьбе Изабель не было и госпожи де Лонгвиль. Она не сочла нужным ради такого незначительного события покидать великолепный замок Куломье, куда увезла с собой немало блестящих светских людей. К тому же, как говорила она, церемониия отдавала шутовством.

Изабель же ее отсутствие только обрадовало. Она была счастлива, не увидев главного своего врага на венчании. Ей вовсе не хотелось стать мишенью для упражнений в остроумии герцогини – ее стрелы по большей части бывали ядовитыми. Удовольствие ей доставили новости о жизни в Куломье. Молодая мачеха и падчерица жили как кошка с собакой, их ссоры довели Лонгвиля до того, что он со скоростью ветра умчался в свою Нормандию, где был губернатором. Молва донесла, что там он нашел себе утешительницу в лице некой слегка перезрелой девицы с великолепным аппетитом, свежей, словно салат на грядке, пухлой и добродушной, а главное – неимоверно гордой оказанной ей честью и готовой ради нее на все услуги. Только это и нужно было несчастному герцогу, изгнанному из собственного дома двумя мегерами и, похоже, брошенному своей официальной любовницей. С тех пор, как герцог де Бофор находился под арестом, госпожа де Монбазон достала, неведомо какими путями – возможно, не без помощи собственного мужа, который был городским главой Парижа, – разрешение навещать узника два раза в неделю. И она его навещала, принося ему утешения нежной возлюбленной, даря столь необходимое ему успокоение как для души, так и для тела.

Парижане, которые во всех событиях играли роль античного хора, распевали по этому поводу вот такую развеселую песенку:

Утомившись от бесконечных перебранок, госпожа де Лонгвиль вернулась в Париж. Лето здесь было не менее жарким, чем в Куломье, зато в ее окруженном садом особняке было, без сомнения, тише. И, конечно, в нем было гораздо удобнее принимать Франсуа де Ларошфуко, принца де Марсияка, который питал к ней пылкую и сумрачную страсть, воспламенившую в конце концов и ее.

В ожидании конца осени, когда домой должны были вернуться воины-победители – герцог Энгиенский не уставал пожинать лавры триумфальных побед, – Изабель провела чудесное лето, не разлучаясь со своей любимой принцессой. Ее сестра уехала в Валансэ и, почувствовав, что беременна, увезла с собой туда и матушку, к несказанному, но неявному удовольствию Изабель. Госпожа де Бутвиль выказывала дочери большую холодность после похищения, которое на протяжении многих месяцев питало скандальную хронику двора и города. Другое дело – принцесса Шарлотта, у нее самой по части скандалов был королевский опыт, и она полюбила Изабель еще больше, получая от нее то тепло, которого не находила у своих детей. Ну, разве только у младшего Конти, ему исполнилось четырнадцать, он обожал мать, но мечтал только о том, чтобы под началом старшего брата скакать по полям сражений.

– Вы – моя вторая дочь, – говорила порой принцесса, когда они прогуливались рука об руку в парке или по берегам прудов, а за ними великолепным шлейфом двигались поэты.

Двери замка Шантийи были всегда открыты для друзей и знакомых, которые зимой собирались в гостиных особняков Конде и Рамбуйе. Время летело незаметно и беззаботно…

К удивлению Изабель, она не испытывала никакого беспокойства по поводу опасностей, грозящих ее супругу, а ведь она любила его… Или думала, что любила? Зато ее встревожило письмо, полученное принцессой в Шантийи, где сообщалось, что Людовика Энгиенского вновь посетила та странная болезнь, от которой он страдал в первые дни своей женитьбы.

Изабель пыталась разобраться в своих чувствах, много думала о своем отношении к Гаспару и, наконец, как ей показалось, стала что-то понимать яснее. Гаспар красив, обаятелен, и к тому же он был искусным любовником. В их маленькой спальне в Стенэ она провела счастливейшие часы, когда они ласкали друг друга и очень много смеялись. Гаспар для нее оставался всегда милым и добрым приятелем. Но вот они расстались, и Изабель с удивлением призналась себе, что совсем не скучает по мужу. Еще больше удивил ее приснившийся ночью сон: ей снилась чудесная ночь в Стенэ, но склонялось над ней не лицо ее супруга, а желчное остроносое лицо Энгиена, и она чувствовала себя бесконечно счастливой…

Вот тогда-то она всерьез спросила себя, а любила ли она своего мужа так, как, ей казалось, она его любит.

Ее воин вернулся домой, и очень скоро Изабель перестала упрекать себя за сон, который называла про себя невольной изменой. Воюя, Гаспар очень быстро втянулся в мужскую жизнь со всеми вытекающими из нее, порой неблаговидными, последствиями. Сразу по возвращении он отдал страстную дань красоте своей очаровательной жены, которую она, безусловно, заслужила. Но в самом скором времени вновь вернулся к разгульной жизни, которую привык вести вместе со своими товарищами, которые без меры пили и волочились за всеми юбками. Гаспар частенько навещал Марион Делорм и кутил с ее подружками. Он заводил интрижки с хорошенькими девушками, переспал с мадемуазель де Герши и госпожой д’Олон, которые обычно проводили время с Бофором. Не обошел вниманием и президентшу Тамбоно, придя просить, чтобы она одарила своими милостями его юного шурина, Франсуа де Бутвиля. На Франсуа неожиданно напала робость перед высокомерным видом этой дамы. История эта нечаянно получила огласку, госпожа Тамбоно, громко возмущаясь наветом, требовала, чтобы Рокелор, ее официальный любовник, вызвал бесстыдника на дуэль. Рокелор отказался наотрез. До чего дойдет дело, если благородные молодые люди примутся калечить друг друга из-за сомнительной чести модной записной кокетки?

Одним словом, Гаспар вел настолько широкий образ жизни и так дорого обходился своему отцу, что старый маршал пригрозил сыну, что лишит его наследства. По счастью, старый скряга не успел осуществить своего намерения, скоропостижно скончавшись. По какой причине, неизвестно. Возраст его был далеко не Мафусаилов, ему исполнилось только шестьдесят два. Скорее всего он был наказан за свою скупость, потому что никогда не обращался к врачам, не желая платить им деньги.

Из неимущего солдата, которого постоянно поддерживал его друг, герцог Энгиенский, Гаспар со дня на день должен был стать обладателем весьма солидного состояния. Как все скряги, маршал скопил за свою жизнь немалое богатство. Но главное, Гаспар де Колиньи стал теперь герцогом и пэром Франции. И не было ничего невероятного в том, что через сколько-то лет он за свои заслуги получит жезл с золотыми лилиями.

Изабель, герцогиня де Шатильон, едва не растаяла от удовольствия, услышав, как ее любимая принцесса и Франсуа обратились к ней, впервые назвав ее герцогиней.

На следующее утро она получила маленький сверточек, к которому не было приложено никакого письма. Развернув бумагу, она увидела атласный бант… Бант был черного цвета.

Противница не сложила оружия!