Хамсин Говоруха Ирина

Домой ехали порознь. Лада взяла такси.

Зима из Киева уже уползала, притом задом наперед. И начиналось унизительное межсезонье. Погода не могла устаканиться и от этой нестабильности рыдала по ночам. Утром шмаркала простуженным носом и вытирали холодные сопли тыльной стороной ладони. Они уже были зеленоватыми, как на выздоровление. Серая вода разваливалась на тротуарах и постоянно выходила за контуры луж. Мраморные облицовочные камни уже несколько месяцев не просыхали и боялись осложнений типа пневмонии.

Все старались побыстрее юркнуть в заплеванные подъезды и прислониться щекой к батарее. А потом стоять под душем, щедро посыпая себя кипятком. И никто не обращал внимание на рекламные щиты. На то, что скоро в галерее «Мистецька збірка» будет выставка «Украинский эротизм». Все были заняты расстроенной погодой…

Кто-то такими вечерами спасался вязанием, крутя амплитуды толстыми спицами. Кто-то обкладывался кроссвордами и выворачивал наизнанку Google. Кто-то основательно прилипал к телевизору или к белому холодильнику. Лада по вечерам утюжила белье. Потом ходила с горячей подошвой и разглаживала воспоминания. Уничтожала их. Выпаривала… Наутро они появлялись снова. Словно и не было таких не совместимых с жизнью ожогов.

Шло время. Лада и Димка теперь уже по отдельности пытались обустроить свою новую жизнь. Обставить новыми привычками и традициями…

Лебедев кайфовал от экстрима. От того, что нет правил. Что можно заниматься любовью, отодвинув в сторону тарелки с чуть подсохшим желтком после завтрака. Что можно всю ночь гонять по ночному Крещатику и Подолу, слушать на всю мощность Zaz «Je Veux», ходить в кино на страшные ужасы, зажигать в клубах и на дискотеке. Они обошли все модные тусовки города: Rich Club, Бинго и Гусеницу. Везде были сумасшедшие танцполы, стриптиз и фирменные коктейли. Она внесла в его устаканенную рутину свободу, легкость и пожирание удовольствий. Ника его омолаживала и бодрила. Удивляла и иногда смущала. Не брала сахар-рафинад исключительно щипчиками. И не переживала, если он подчищал тарелку хлебом или допивал суп из глиняной миски.

Она соблазняла его в примерочной и раздевала в городском парке. Показала совсем другой театр на первом этаже жилого дома, где они смотрели «8 шагов танго». В нем, на задних рядах, были спальные места. Там он рассеянно стоял в кафе, не понимая, как в нем обслуживаться. А потом вкурил, что просто сам себе готовишь кофе, высыпая его из стиков, и кладешь деньги на поднос. Сколько считаешь нужным. Он положил 50 гривен. Ника выхватила и спрятала их в карман. А он долго не мог забыть фразу, сказанную главным героем:

– Мы входим в любовь, как в танец. А танец – это схема, которая работает безотказно.

И потом пытался определить, на каком они с Никой шаге. В итоге сделал вывод, что они прочно стали в крест и застряли в нем. Это был шаг пятый…

Он не знал, что может столько раз. Он не подозревал, что двигался на опасной для жизни скорости. И что так долго сердце не протянет… Сопьется…

Когда после поездки прошло недели две, Лада купила билет в оперу. Просто была деловая встреча в «Основном инстинкте» и после нее стало невыносимо горько на душе. Словно и не было во рту бельгийского шоколада. На нее нахлынули Димкины фразы. Он называл этот модный бутик мещанской захламленной квартирой, в которой люди давно стали рабами собственных накоплений. Лебедева раздражали разбросанные вещи и дорогие ковры. Потрепанные книги и блеклые букетики статицы, в которых желтый был больше похож на разведенную в ведре известь. Раздражала даже столешница из оникса. А барная стойка, привезенная с Монмартра, напоминала ему фрагменты из фильма Лассе Халльстрема с Жульет Бинош.

– Дим, ну попробуй. Это же марципаны в черном шоколаде.

– Мне бы черного хлеба с колбасой.

– Ты никогда не изменишься… Так и проживешь простаком.

Он тогда впервые в сердцах сказал:

– Зато ты слишком быстро изменилась. До не узнаваемости.

Лада тогда не обратила внимание на его слова. Отмахнулась от них, как от пыли на обувной тумбе. А потом выплыл еще один эпизод и стоял перед ней до тех пор, пока она в подробностях его не рассмотрела.

Когда на Прорезной открылась кондитерская Lollipop Sweets, она силой притащила его в этот итальянский дом мороженого. Хотя знала, что он равнодушен к сладкому. И что мается среди изысканных шоколадных профитролей. Лада тогда заказала себе клубничный сорбет с базиликом, а ему порекомендовала сорбет манго – розмариновый. Он был жутко голодный и при весе больше ста килограммов считал насмешкой эти крохотные пирожные Royal и торт Sable Breton… У него были собачьи глаза… Он хотел борща с огромным куском мяса и ворохом рубленой зелени. И Лада эхом услышала слова. Их принес ветер из города на Приморской равнине. Из места площадью сорок четыре тысячи дунамов. Из того маленького семейного салона на улице Daman.

– Очень многое от женщины… Только женщина может возвысить своего мужчину и только она может полностью его уничтожить.

В последнем она достигла совершенства…

В пятницу вечером давали «Травиату» – историю куртизанки. Историю женщины, отвергнутой обществом. На Владимирской, дом 50. Опера помещалась в 4 действия и 3 антракта.

Оказалось, что есть еще куда надеть зимнее черное платье Konstantin Miro, которое она купила на одном из последних показов. На нем был бледный почти белый цветок. С удлиненными лепестками, словно их долго растягивали предварительными ласками. И ноги были миниатюрными в изящных лодочках. И педикюр она заставила сделать через силу, затаскивая себя за волосы в салон.

В фойе театра в человеческие передвижения вклинивались веера. Настраивались бинокли и монокли. В гардероб сдавались надушенные еще зимними духами норковые жилеты. Бродили руки с фужерами. Чаще всего это был настоянный на орехах коньяк. Вернее на ореховых перегородках. Лада тоже решила выпить, но опасалась скользких мраморных ступенек. У нее внутри зияла такая огромная дыра, что хотелось ее чем– то поскорее залить. Заспиртовать. Она не знала, что все будет выливаться обратно, обжигая ткани дальше.

– Позвольте я Вас угощу?

За ее спиной стоял мужчина. Седой. В оливковой рубашке. От него пахло чем-то от Dior. Лада вдохнула еще раз и узнала. Это был аромат Aqua Fahrenheit. Она когда-то, «почти такие же», покупала Димке на оптовом рынке. Когда еще денег у них не было…

Мужчина стоял лениво. В глазах был покой и железная уверенность. На зубах – легкий желтый налет. От увлечения курением или от нерешенных гастроэнтерологических проблем. Верхнюю губу прятали жесткие усы.

Часы показывали второй антракт. Он ее заприметил еще в первом, но не успел сориентироваться. Лада наспех прикрыла свои глаза. Чтобы оттуда не вывалилась вся ее искаженная жизнь. Сперва огромными кусками, а потом по горошине. Как выпадает сладкая консервированная кукуруза в миску крабового салата.

– Угостите.

Он заказал что-то неприлично крепкое. Лада хотела возразить. Он остановил ее порыв взглядом.

– Я знаю, что Вам нужно.

И она стала вливать это в давно не видевший еду желудок. Пустой и обессиленный. Ей вдруг очень захотелось, чтобы кто-то за нее что-то точно знал. За нее открыл ролеты на кухне и жалюзи на балконе. Засунул хлеб в тостер, а потом вытащил оттуда хорошо подсушенный на прокаленную тарелку. Ей захотелось, чтобы сказали: «Дорогая, я отвезу на мойку твою машину» или «В воскресенье куплю новую кофеварку. А то эта уже никуда не годится. От нее шума больше, чем крепости». И чтобы сам с ней разбирался и заправлял жареными бразильскими зернами. И опять, как давно забытая мантра, стал фонить зачитанный Димкой стих…

Я решусь на все неизвестное,

на все безрассудное, —

в море брошусь,

густое,

зловещее, —

и спасу тебя!..

Это будет

сердцем велено мне,

сердцем велено…

Но ведь ты же

сильнее меня,

сильней

и уверенней!

Седой мужчина проводил ее в 13-ю ложу бельэтажа и закрыл дверь. Он нескольким движениями пересадил людей, которые норовили тоже в нее попасть. И они слушали оркестр вдвоем, в особенности тот трогательный дуэт «Parigi, o cara», продолжая размещать напиток все ниже и ниже. Ладу разобрал смех в четвертой, самой трагической части. Она вдруг вспомнила, что первую Виолетту играла толстушка, а зал думал, что это шутка. И не мог поверить в ее близкую смерть от чахотки.

Мужчина самодовольно потрогал свои усы, а потом приблизился к ее уху и шепнул:

– Моя ночь в вашем распоряжении.

– Тогда я забираю вашу ночь. Сколько она стоит?

Его резанула самостоятельность этой фразы.

– Это подарок.

Неужели она это сказала вслух? Незнакомому мужчине в оливковой рубашке. Может, все потому, что она выпила через край или у нее давно не было секса? Один раз за полгода с Димкой не считается. Еще тогда в Ришоне. В городе где по соседству жило еще 120 тысяч людей. Она постаралась это воспоминание разорвать в клочья. Настолько сильно оно ее било наотмашь.

Поняла, что все сейчас начнется, когда он стал гладить ее чулки и заходить пальцами под резинки. Лада со стороны увидела, как выгибается навстречу его рукам, как подталкивает их под свои трусики. Или это выгибался коньяк в ее теле гимнастическими упражнениями типа седов, приседов и выпадов?

Он ускользал и возвращал пальцы под ее колени. Ей вдруг стало понятно, что сейчас она узнает, как это быть с другим мужчиной. Ведь отродясь кроме Димки, у нее никого не было. А потом он стал натирать ее через белье… И последнее, что отпечаталось в мозгу – это мысль: «Это я падшая… Я заблудившаяся. Я, а не Виолетта».

Она не помнила как они добрались до гостиницы и как он ее раздевал. Когда алкоголь стал выветриваться – он добавил из бара. Он полночи очень старался ее впечатлить. Она полночи старательно изображала оргазм.

Наутро у него зазвонил телефон. Рингтоном из фильма «Бригада». Он поднял трубку с некоторой заминкой. Лада увидела, что из ушей растут волосы. И где-то далеко на заднем, но очень важном плане послышались детские голоса. Их писк и драка: «Дай и мне поговорить с папой!». Он перекрывал их своим монотонным бубнением.

– Дорогая, я нормально долетел и поселился. Просто встреча затянулась до двух часов ночи. Я не мог перед сном позвонить. Да, долго не отвечал, потому что ты меня разбудила. Я в три утра только лег. Ты же знаешь этого Афанасьева, пока все не выпьет и не выговорит – не остановится.

Дальше он только слушал и кивал. Было понятно, что жена видит его кивание. Поднимал треугольником левую бровь, неестественно смеялся и переспрашивал:

– А что учительница? Так и сказала? Мы же только форму купили, и что – уже белые катышки на локтях?

Потом ему, видимо, задали вопрос, потому что он забегал. Словно опомнился, что разговаривает с супругой без трусов и поспешно пообещал:

– Конечно, куплю. Какой разговор? Ты же знаешь, что хорошую оленину можно купить только в Киеве.

Красная кнопка отбоя стала пусковой. Лада быстро оделась, словно три года служила в израильской армии, и, не сказав ни слова, вышла за дверь. Ей было стыдно перед девственным утром за свое несвежее вечернее платье. За вчерашние чулки и пальцами расчесанные волосы. За то, что она не помнила, был ли на нем презерватив.

Ей стало еще хуже. Дыра разрасталась с новым рвением.

Ладе казалось, что одной ночью можно зачернить, закрасить, забелить долгие 20 лет… Она жестоко ошибалась. За одну ночь можно все в подробностях воспроизвести, поднять одним махом и так и оставить на поверхности. Потому что обратно оно не заталкивалось.

Когда утро насунуло бейсболку практически на глаза – стало еще хуже. И Лада начала оглядываться по сторонам. Ее тяжелое вечернее платье отдавало затхлостью. С подола свисал чей-то волос, накрученный на спиральные бигуди. Она его подцепила с пола оперного театра и принесла домой. Туфли с каплями вчерашнего, плохо подсушенного, дождя валялись в прихожей. Когда она стала под душ – из нее стала подтекать чужая сперма. Другого цвета и формы. Ей стало дурно. Они не предохранялись. У нее может родиться усатый ребенок.

Все тело стало радаром с высунутыми в разные стороны антенками. Они шевелились и нашептывали прямо в ухо: «…посмотри, у тебя стала чувствительнее грудь и соски болезненно реагируют на мыло… И больше она… Словно разнеслась, как дрожжевое тесто. И тошнит тебя… И вчера тошнило… И позавчера…»

…Когда воспаленный мозг ей это диктовал – у ребенка уже появилось несколько крошечных кровеносных сосудов и начало формироваться сердце…

Как и раньше, на рассвете комнату резал пополам солнечный луч. Как ножом балисонг. Только теперь в нем было что-то агрессивное. По нему слетали кривоногие муравьи и в потоке не могли удержаться даже бабочки «Князь тьмы» с крыльями, похожими на змеиные головы. Потом его крест-накрест черкал второй, третий, восьмой. Они накладывались на предыдущие, толкались, создавая узор замысловатой сигнализации. И Лада убеждала себя, что все кончено. Все рассыпалось, как разорванное жемчужное ожерелье. И стало понятно, что все жемчужины ей уже не собрать. Одна-две обязательно останутся за диваном.

Текли одинаковые дни. Лада носила в себе боль. Как гранату. Каждый день она взрывалась неожиданной истерикой. А потом опять переходила в режим замедленного действия. Она срывалась из-за майонеза, который оказался не той жирности, из-за новых чулок, на которых во время примерки сползла петля. И даже от того, что у соседей неестественно тихо за кирпичами. Словно они там все померли одним днем.

Боль не вынималась из груди ни на секунду. С ней она чистила зубы, тонировала волосы в салоне и просматривала письма. Хотелось выложить ее хоть на несколько минут, бережно усадить в кресло и отдохнуть. Спокойно съесть кусочек ананаса. Выпить кофе и чай, сложенный пополам. Но боль не вынималась и не принимала анестезию. Она сидела плотно, надув от важности щеки. Иногда у нее были не побриты ноги, и она жестоко ее колола. Часто она выглядела неопрятной с обкусанными ногтями. Такие руки до крови расцарапывали ей грудь.

Боль была монотонной. От нее тошнило и несколько раз рвало. Она была пульсирующей, и Лада пила цитрамон. Боль была серой, и никакая другая краска к ней не приставала. Лишь свинец. Она звучала только в малую или большую секунду, не выходя даже на мало-мальскую терцию. Она всегда была холодной и выравнивала под свою температуру горячее молоко. Она была старой, испытанной многими, и поэтому стала совершенной. Боль не имела изъянов и была сплошное комильфо. Ладе не оставалось ничего другого, как принять ее как должное. Поселить в груди. Выделить там самую большую и уютную комнату. Подстроить свое дыхание под ее замедленное, и даже ложиться спать в удобной для нее позе…

…Через неделю она проснулась от того, что ее рот был заполнен слюной. Словно она уснула, не проглотив выпитую на ночь воду. И Лада понимала, что еще секунда и ей некуда будет деваться. Когда вышла из ванной, выполоскав чем-то охлаждающим рот – ей отчетливо запахло цветами. Пахло сиренью, ирисами и лилиями где-то со стороны книжной полки. И она, как охотничья собака, пошла на запах. И стала выбрасывать все книги на пол, нюхать страницы, трясти их как полотняные дорожки, пока не наткнулась на старый учебник по общей психологии Петрова. В нем она нашла засушенные цветы, которые Димка приносил ей на свидания.

Запахи стали появляться из ниоткуда и заполнять собой все. Пахло снегом от спрятанной на зиму шубы. Пахло радугой от зонта, который когда-то имел модную расцветку. До сих пор пахло клеем от слоника, которому Димка несколько лет назад приклеил хвост. Пахло ванилью, которую она никогда не держала в доме. Димка ее не переносил. А когда она стала, как ищейка, ее искать – в подвесном шкафчике обнаружилась одна стомиллионная доля грамма. Один кристаллик, который доминировал над всем остальным.

А к общепринятым, любимым всеми запахам вдруг стала равнодушной. Ни свежеиспеченный хлеб, ни кофе, ни скошенная трава больше ее не трогали. Она, как верблюд, реагировала на сигареты «Camel», как собака – на анис и как кошка – на мяту.

Однажды она услышала запах свежих огурцов в подъезде и по следу дошла до консьержки.

– Мария Петровна, это у вас так вкусно пахнет огурцами?

Мария Петровна испуганно посмотрела на Ладу и недоверчиво ответила:

– Что вы, Ладушка. Ими уже не может пахнуть. Я их здесь ела позавчера. Мне кума Люба принесла. Помните мою куму Любу, из Бритовки?…

А потом изменились вкусы. Она ела лук, и он был вкуснее яблока. И она вспомнила израильский перец… С виду обычный перец стрюк. Но внутри – сладкий, как конфета, и совсем без семечек. Он так и назывался – «Не верь своим глазам». Ей все время хотелось помидор «Черная галактика», в котором набор помидорных и черничных витаминов. И красных лимонов, и арбузов, рассчитанных на одного человека, и поэтому весом 500 граммов.

А потом на плечах и груди расползлись «паучьи вены». И кожа вокруг сосков стала бордовой. И она заподозрила, что беременна. И услышала голос. Она еще не совсем понимала, кому он принадлежит.

– Это не ты так ощущаешь. Это слышу и чувствую я, а потом тебе передаю. Со временем, в момент рождения я все растеряю: знание Торы, обостренное обоняние, понимание вечности. Поэтому наслаждайся. Ведь у нас с тобой справедливый обмен. Ты даешь мне кров, еду и питье. Я тебе – истинное восприятие мира.

Это говорил малыш, у которого только наметились крошечные углубления, там, где вскоре появятся глаза, рот и уши…

Через неделю у Лады больше не было сомнений. Она была впервые беременна. То ли ее не гибкое к деторождению тело вдруг как-то по-особому отреагировало на стресс и стало тянуть в себя. Тянуть все: простуды, головную боль, высокое давление, прыгающую и щелкающую хвостами сперму.

Ладе казалось, что она дурнеет с каждым днем и покрывается несмываемыми пигментными пятнами. Она ела натощак орехи и запивала их минеральной водой, чтобы тошнота отступила хотя бы на пять минут. Дойти до душа… До балкона… Дожить до обеда. Она рассматривала свои ноги, и ее шатало от варикоза. От того, что на ногах вздулись, как канаты, вены. Она надевала марокканское платье, гасила свет в гостиной и садилась перед невключенным телевизором. И была счастлива в своем несчастье. И приходила в восторг от того, что у нее внутри бьются целых два сердца. Смотрела на шевеление крохотной предпыли, которая сформируется к завтра. Обязательно дозреет и станет настоящей пылью. И стала играть в игру. Смотреть в пустую плазму и представлять в ней кино. Свое. Авторское. В тот вечер оно было о ребенке.

Ей показалось, что у него рыбья мордашка с тупыми беспомощными культяшками. Именно таким двухмесячный плод ей запомнился на стенде в женской консультации. У него еще вместо рта была обычная розовая полоска.

А потом внутри что-то защелкало. Словно клаксон в велосипеде. Она положила руку на еще неоформленный живот и поняла, что малыш хочет выйти с ней на связь. Пытается что-то сказать. И сперва это было нечто смутное…

– Выйди из мозга… Из логики и здравого ума. Соскользни с извилин и настройся на меня. Настройся сердцем. Настройся маткой.

– Что ты хочешь?

Малыш засмеялся своим беззубым ртом и потянулся, чтобы почесать свою спинку. Но еще и спинки как таковой не было. А потом он шепотом, словно большую тайну, произнес:

– Я девочка…

– Как тебя зовут?

– Елизавета.

У Лады подступили к глазам чувства.

– А я твоя мама.

– Да знаю. Сама тебя выбрала.

– Какая ты?

– У меня уже есть хрусталики глаз.

– И ты видишь?

– Я вижу с первой секунды. Пойдем завтра в «Кофе Хауз». Так хочется лимонной слойки. И надень свое новое платье для беременных.

– Да вроде рано еще.

– Уже пора. Меня стала давить твоя юбка-карандаш.

И они стали дружить. И Лада поняла, что ей больше никто не нужен. Они вместе ходили в кино смотреть «Милый друг», снятый по роману Ги де Мопассана и «Транс» Денни Бойла. На последнем Лиза уснула, зная наперед о разорванной голове. Бегали в гомеопатическую аптеку за Нукс Вомикой, когда прихватывала изжога. Вдвоем, придерживая друг друга за локти, гуляли по Андреевскому спуску в весенние заморозки и пили грог, извиняясь за высокие градусы. Вечерами читали сказки вслух. Лиза любила «Рапунцель», а Лада – русские народные, особенно «Гуси-лебеди». Утром спорили, кому первее нужно в ванну, и старались не дышать, переживая, что несвежее дыхание. Выбирали духи в Brocard и браслеты в Accessorize. Покупали сумки в Parfois и плащ в Orsay. Жизнь стала объемной…

А потом у Лады вдруг напухли ладони. И ей все время хотелось что-то трогать: траву в зеленом оперенье, холодное стекло, хранящее энергию сока, махровое полотенце, теплое от батареи. Ей хотелось гладить розовые щеки редиса, яблоневые цветы, продрогшие с ночи, свое новое шелковое платье и желтую шапку одуванчика. Она даже не подозревала, что эти процессы происходят не у нее, а у ее недавно зачатого ребенка. И что как раз идет развитие чувствительности подушечек пальцев…

По вечерам Лиза любила водить разговоры. Чаще всего они были о папе.

– Ты скучаешь? – спрашивала она, намазывая на пухлые ладошки крем «Маленькая фея».

– Еще сильнее, чем вчера.

– И я скучаю. Расскажи о нем.

Лада доставала студенческий альбом и показывала на самого высокого и очень худого парня.

– Смотри, это он.

На фото стоял кто-то тощий в широких джинсах-бермудах и пуловере «Boys». Чуть дальше находился его друг в свитере, заправленном в варенки. Рядом с ним прислонилась девушка с поставленной на бок челкой и розовых неоновых леггинсах.

– А что это за штаны?

Лада засмеялась от воспоминаний о том, как в ведрах они часами варили свои джинсы.

– А кто эта девушка?

– Я.

– Мам, у тебя что, не было вкуса?

Лада расчувствовалась от слова «мама». И заплакала.

– Не плачь! – малышка стала обнимать ее изнутри, обхватывая круглый живот.

– Он вернется!

– Мне теперь это все равно. Главное, чтобы всегда была ты!

…Это был ранний сентябрь 90-х, с тоннами дождей и студенческая дискотека в конце недели. Шумная и бестолковая. Как раз лидировали «Желтые тюльпаны», «Roxette» и «Лесоповал». Она пришла с подружками в клуб, и они танцевали под стенкой. Студентки первого курса. С еще красными воспаленными угрями в районе Т-образной зоны. Ни на что особо не надеясь. Ведь они были такими зелеными, с подростковыми нерасправленными спинами. А потом заиграл Bryan Adams «Everything I Do», и Лебедев, старше на целых пять лет, пригласил ее танцевать. Он был одет в блестящий спортивный костюм Nike, поверх которого плохо сидела кожаная куртка. А когда ее обнял – у них защелкнулись суставы. И Лада поняла, что это судьба.

На ней были ботинки с опушкой, которые все называли румынками. И юбка-резинка, вручную связанная на спицах. Одна лицевая, одна изнаночная. После стирки Лада частенько надевала ее на голову и получался шолом, или труба.

Он вел и наслаждался щекоткой от ее хвостика, покрашенного сиреневой тушью для волос. Она становилась на носочки, чтобы продолжать его щекотать.

…Они два года жили без телевизора и по вечерам слушали телевизор у соседей. Смотрели в окно на прохожих и придумывали им жизнь.

– Я думаю – этой женщине лет 35, у нее двое детей и муж водитель маршрутки. Она работает в школе учителем истории и по выходным печет своей семье кулебяки.

– Нет, что ты. Ей от силы 30. Не замужем. Сейчас работает администратором в бильярдном клубе. А раньше танцевала стриптиз. Видишь, она до сих пор словно на пилоне…

А потом, когда телевизор появился, – смотрели поздними пятничными вечерами «Поле чудес» и «Красный квадрат», который со временем переформатировался во «Взгляд» с Александром Любимовым и Сергеем Бодровым. Лебедев очень жалел, что он родился не в Питере и не может увидеть «600 секунд». Лада до его прихода всегда успевала поплакать над очередной серией «Санта Барбары».

А в самую полночь они занимались любовью под «Дневники Красной Туфельки» или под «Дикую орхидею». И ходили слухи, что даже Микки Рурк и Кэрри Отис не смогли сдержать своего влечения и занялись настоящим сексом прямо на глазах у съемочной группы. В своей знаменитой финальной сцене.

В общежитской комнате находились две кровати, стул, стол и огромный ящик вместо шкафа. В сероватые, давно небеленные стены были вбиты огромные гвозди, на которые Лада вешала плечики с его рубашками. Они плохо держались, падали, и она опять их наглаживала. На подоконнике играл кассетный магнитофон «Маяк». На нем они слушали «ДДТ», «АлисА» и «Иванушки International», а рядом стояли две тарелки, две ложки и две вилки.

Они жили, экономя на всем. На рынке покупали один помидор и один огурец, превращая их в мелкий салат без подсолнечного масла. Чтобы визуально его казалось больше. Димка на заводе уже стал начальником цеха, но зарплату они видели редко… Зарплату давали деталями, и он их приносил в плотных коробках с пятнами непонятного происхождения.

В то время как раз вошли в моду черные футболки и майки. На них была открыта настоящая охота, и вещи приходилось перекрашивать самим. И он так солидно выглядел в черных, местами не прокрашенных рубашках, а она щеголяла в резиновых «сланцах». Тогда резиновые тапки выпускал завод «Полимер» в г. Сланце и все считали, что сланцы – это название обуви. И бережно подшивала журналы «Бурда», совсем не умея шить. А сейчас у нее полная коллекция посуды BERGHOFF и не нужно экономить горох на суп, стирать в тазике, но почему-то ушла нежность из отношений… словно ее отжали, как отжимают стирку. Выворачивая в разные стороны. И стало неинтересно вдвоем…

А когда-то было невозможно дождаться Димку с работы… Лада прыгала ему на шею, обхватывала его ногами и кричала:

– Лебедев, ну где ты так долго ходил?! Я такая голодная… Без тебя не ела, а ты все не идешь…

И он подхватывал ее на руки и тыкал грейпфрут, купленный на сэкономленные деньги. Лада его чистила, понимая, что из-за этого грейпфрута ее большой Лебедев остался сегодня без обеда… и макала мякоть в сахар…

А теперь он покупает в супермаркете манго и папайю, и это совсем не радует. И почему-то невкусно. Вкуснее были те домашние сморщенные яблочки, купленные у бабульки с явными признаками Паркинсона. И мечты о клюкве. Но она была не по карману… Да и выпадала из общей бедности свои нарядным цветом. Как и сама крупная женщина с гладкими щеками и роскошным народным платком.

Лада чистила яблоки размером с горох, срезая мятую кожу и сердцевину. Потом складывала в глубокую миску, добавляя куски моркови, и они ели такое блюдо перед сном, называя его фруктовым салатом.

А потом стали ужинать каждый себе. А если совпадало время вместе – становилось за столом тягостно… Висло молчание, как кисель. Он только просил передать соль. Либо замечал, что здесь уже и так много соли. И читал газету… И стал спать в другой комнате…

А ведь было слияние… Они каждую ночь наблюдали северное сияние, выстреливавшее друг из друга. Ей тогда казалось, что она умрет, стоит ему только в нее войти. Еще секунда, и она окажется под каким-то неправильной формы облаком. И она кричала… А теперь кричать перестала. И Димка перестал в ней тесниться.

Он был самым высоким на курсе. Как подъемный кран… И она маленькая и тонкая… Он долго носил ее на руках… и свадьба была скромной… В студенческом общежитии. Где на стене, подвешенная за руку, болталась расстроенная гитара. Где на тумбочках лежали конспекты и почему-то стояла кастрюля с недоеденным, уже подкисшим супом. И все пришли нарядные… А две подружки без настроения… Они долго искали себе платья и купили абсолютно одинаковые. Строчка в строчку. Ей было 18… Ему 23. И разлука в день казалась нереальной.

А когда у Димки заболела мама и он уехал на неделю – она неделю не ела… Он нашел ее голодной и похудевшей на 5 кг. В свитере из ангорки с полуоторванными пайетками. И долго откармливал и отпаивал дешевым кофе. И как драгоценность вложил в ладошки «Сникерс», который стоил ровно половину ее стипендии. А она смотрела на него, обветренного на огороде, и еле слышно спрашивала:

– Ты больше никуда не уедешь? Ведь ты же знаешь, что творится в мире. В Сомали, Алжире и Конго идет война. И эта непонятная операция «Буря в пустыне»… И Чечня…

И он обещал, целовал, умирал от любви… Обещал свозить в самый крутой ресторан «Макдональдс» на Пушкинской площади в Москве. Лада все мечтала попробовать сэндвич с говядиной. Он только открылся и чтобы в него попасть – нужно было отстаивать трехчасовые очереди.

А потом все куда-то исчезло… незаметно. В мае 97-го на Лукьяновке тоже появился такой ресторан. И не нужно было куда-то лететь… И Лада съела тонну пирожков с вишней и клубникой. А потом «Макдональдс» перестал быть рестораном…

Они думали, что устали. Каждый начал свое дело. Каждый активно реализовывался. Потом привыкли, что спят по отдельности… и она в субботу ходит нечесаная.

– Лад, причешись…

– Дим, отстань, я же не в офисе…

Через несколько лет появилась новая квартира, по которой Лада носилась с непонятной ему идеей. Она так была одурманена этим жилищем, что пыталась впихнуть в нее все возможные стили. Она так щепетильно выбирала предметы декора и так долго совещалась с модным дизайнером, что Лебедев, как заброшенный ребенок, давно не кормленный, уходил в гараж. Ну не выносил он худого мужчину в женских брюках и в пальто, надетое только на странного цвета майку.

Он все время ориентировал Ладу на Черную Африку. А когда углублялся в саса и залгани, в кладбища времени – Лебедева уже подташнивало.

И когда интерьер был готов – он очень долго привыкал к светильнику из гнезда термитов, сундукам из ливанского кедра, обтянутым верблюжьей кожей. Его мутило от сандаловых палочек, ладана и масок шаманов. Он не знал, где пристроить свою белую чашку, на которой был нарисован важный гусь, с синим шарфом в горошек. И потом унес ее на работу.

– Ладусь, давай на кухню закажем настоящее дерево, расставим банки с вареньем. Вон их сколько мама передала… Обои поклеим в цветочек, я полок набью. Уютно будет…

– Дим, ну зачем тебе дерево… У нас уже есть одно. Темное-темное… Не разбирающееся в стилях. Не отличающее лофт от китча. Путающее рококо с ренессансом. Дим, так, может, повесим вышитые занавески и намотаем кукол-мотанок? А в угол для декора поставим мешок с луком и будем бороться с сезонной мошкарой?

И Лада стала во всем разбираться. Даже в ламинированном ДСП, облицованном ПВХ хромкой. И первое время Лебедев не понимал, где заканчивается шкаф и начинается холодильник. Он за стеллажными модулями с закрытыми и открытыми секциями не мог разглядеть стиральную машину и путал графитовый цвет с фельдграу. Всюду были выкрученные полки, словно они только что пережили пытки.

– Лад, я себя чувствую, как на заводе. Куча стали… Везде хромированный металл и дерматин.

– Лебедев, это же так стильно, прыгала вокруг него Лада, и он согласился. Черт с ним – с этим хай-теком. Лишь бы ей было хорошо.

Им же всегда было вместе хорошо. Даже тогда, когда приходилось пить бульонные кубики только с черствым хлебом. Ах да, еще и с лавровым листом. Им было хорошо сидеть в парке и есть одно мороженое на двоих. Потому что на вторую порцию не хватало денег. Ходить по Андреевскому спуску и просто смотреть на матрешки и картины, выложенные янтарем. А однажды он купил ей бусы из мелкого коралла. За десять гривен.

Когда-то они хохотали в бедненьком кафе. И тогда она ела не печенье «Шляпа ведьмы», а непропитанный «наполеон». И не обращала никакого внимания, что на тарелке нет хаоса карамельного соуса и свежего листика мяты. И положенного шарика ванильного мороженого. Тогда они пили разбавленный томатный сок и ужинали салатом из редьки. И за сахаром стояли по семь часов. И ничего, что взяли только килограмм. И радовались от того, что летом едут дикарями в Каролино-Бугаз. И будут лежать прямо на песке, считая шезлонги страшным расточительством. Что ему дали премию 17 гривен, и теперь они будут шиковать и вдоволь наедятся любимой ливерной колбасы. А еще Ладе купят «Тампаксы» и не нужно будет прятать застиранные тряпочки на батарее. И самое ароматное мыло «Camay».

А сейчас Лада ругает домработницу за севшие джинсы от Виктории Бекхэм и за мраморную столешницу, которую та собиралась почистить «Cif Cream». Лебедев хотел какой-то другой жизни. Проще и понятнее, что ли. Хотел больше свободы и полета. Чтобы не было слишком сильной привязки к вещам. Чтобы как раньше: яичницу, красную от помидоров, со сковородки, спать на балконе, бросить лыжные палки в коридоре до весны…

Со временем каждый углубился в себя… В свое преуспевающее дело. И они перестали быть одним целым. И мороженого было хоть отбавляй: йогуртового, творожного, кофейного, а одного парка на двоих больше не было.

Потом она стала директором агентства, и все окончательно разладилось… Ее перестали интересовать коньячные заводы, которым он продавал оборудование.

Она больше не спрашивала о паросепараторах, осахарителях и опять забыла характеристики спиртоловушек. У нее теперь были няньки и домработницы. И за столом обсуждали какую-то повариху, которая запорола суп Гаспачо. И они, живя в одном доме, перестали быть вместе…

…Еще не старый снег суетливо уползал с земли. Виляя правым боком. У него были полные и тяжелые бедра. Словно у женщины пенсионного возраста, которая всю жизнь проработала бухгалтером. Киев озарило солнце, создавая иллюзию весны. Напоминая, что скоро выпустит свои иголки и наколет мир как ботоксом. В месте прокола сперва будет наблюдаться характерная припухлость, как после комариного укуса. А потом сломается чернозем как плитка шоколада, оголит ореховые ядра или острую тюльпанью ветку.

Димка вышел из офиса и закурил. С крыш капало холодной водой. Вода была с привкусом металла. А потом вспомнил, что вышел не курить, а обедать. Ему было все равно где, поэтому, увидев флажки «Евразии», зашел в низенький ресторан. В нос ударил запах суши и соевого соуса. В глазах забегали иероглифы, вырезанные из картона. На часах было около трех… Счастливые часы.

Он сел и тут же подскочил официант, предлагая зимнее меню.

– В окно посмотрите, зима – одно название.

И заказал привычные блюда: суп с морепродуктами, в котором зелено от водорослей и кавасаки маки с теплым лососем и крабом. Он сидел на стеганых диванах, которые напоминали куртку когда-то модную, и собирался уже заказать чай антистресс, как вдруг кинулся в сторону. Там смеялись… Громко и очень беззаботно. За раздвижной ширмой из дерева цвета венги. Настолько счастливо и, возможно, глупо, что его потянуло прямо в этот эпицентр смеха. Смеялись четыре девушки, и от этого многоголосья смех усиливался в мощи и энергетике.

Ему принесли суп в таких маленьких пиалках, что он при желании каждую мог спрятать в кулаке. Димка ел и прислушивался. Девчонки обсуждали чье-то собеседование на работу и хохотали.

– А он что?

– Ничего… Громко икнул.

– А ты чего?

– Сказала: «Будьте здоровы».

– Смотри, уже три. Можно заказывать…

И Лебедев понял, что они недавно приехали завоевывать город и что денег в обрез. Он ел механически, забрасывая суши в рот как семечки, отвечал на звонки, улыбаясь про себя.

Девочки молниеносно отреагировали на его баритон. Лебедев знал, что у него очень редкий тембр. У него был голос Юрия Левитана, который читал новости с фронта от советского информбюро, созданного на третий день войны. Притихли, вслушиваясь в его терминологию. А потом он поддался необъяснимому порыву и попросив свой счет, заодно оплатил заказ и того смеющегося столика. Настроение стало заинтересованным. К нему подошла самая смелая поблагодарить.

– Не за что, – отрезал Лебедев. – Вот вам моя визитка. Я слышал – ищите работу. У меня есть место секретаря.

Ника взяла. Она была высокая и еще не определившаяся с цветом волос. И не измученная диетами, что поголовно наблюдалось у киевских красавиц. Ему кинулись в глаза ее веселые ногти, похожие на клубничные карамельки. Царапины на руках. Видимо, в квартире живет кошка. А еще фарфоровый цвет лица, который оттеняли шелковые панели со стороны стены.

И вышел на улицу. Девчонки прилипли к стеклу, отодвигая занавески из рисовой бумаги.

– Ника, смотри-смотри, какая машина! Джип внедорожник, кажется.

– Садись, рассказывай. Что он тебе сказал?

Ника вертела в руках картонку с золотым тиснением и старалась скрыть радость.

– Да вот, работу предлагал.

– И что, позвонишь?

– Да не знаю, неудобно как-то…

Девочки хотели красиво жить. У всех теплилась надежда устроиться за счет мужчины с полным кошельком тяжелых монет. Как-то обойти свои личные изнурительные мозговые штурмы и обустроить жизнь с минимальными затратами. Каждая мечтала о принце, который сразу же поселит в замке и повезет на бал. Просто так. За красивые глаза и молодость. А жены пусть подвинутся. Пожили немного и хватит. Они еще не осознавали ценности прожитых лет. Не догадывались, что в благополучии мужчины одну из первых скрипок играет женщина. И что он без нее зачастую становится никчемным. И что в его бизнесе крутится прежде всего ее энергия.

– Ника, звони.

Они стояли и протягивали телефон.

– Да у меня есть работа. И видели, у него кольцо…

– Подумаешь, кольцо… А может, оно даже и не обручальное…

И она позвонила. В трубке сказали «але» совершенно рабочим и очень занятым голосом.

– Дмитрий Александрович, – заикающимся голосом сказала Ника. – Помните, вы в «Евразии» дали мне визитку. Вот я и звоню. Меня Никой зовут.

Димка первые секунды не мог вспомнить никакую «Евразию» и тем более Нику. И молчал, елозя рукой по лбу. Ника услышала, как упала тяжелая ручка и как он, наклонившись, чтобы ее достать, чуть резче вздохнул. И отследила движение купола диафрагмы.

– Ну, вы еще наш счет оплатили. 118 гривен. Помните? На прошлой неделе, в четверг.

И тут он вспомнил и перед глазами стали порхать бабочки. Розово-голубые. И стало как-то легко. Словно он одной ногой вступил в свою молодость. И на ботинке остался мокрый след. Пахнущий разбавленными дешевыми духами.

– Здравствуйте, Ника, – сказал он чуть теплее. – Чем могу быть полезен?

Ника шумно выдохнула в сторону и почувствовала, как между грудями потек пот.

– Я хотела вас пригласить сегодня на обед. Там же. На Красноармейской.

И Лебедев пришел. И Ника сперва была в маске. До ужаса фальшивой. Словно выполненной из бумаги на сухих листьях. А потом он купил ей бокал вина. И маска тут же была сброшена и валялась на полу. Об нее споткнулась официантка, а потом еще и администратор. А потом ее с ноги выбросили за порог…

И они стали говорить по-настоящему. Лебедев смеялся, а Ника флиртовала изо всех сил. И он старался не думать, что Лада когда-то тоже изо всех сил хотела ему понравиться. А теперь ей все равно. У нее агентство, и курсы домработниц, и какая-то Сесиль Лупан, по которой модно учить детей географии. А Ника спрашивала его об оборудовании, которое завтра забирает Санкт-Петербургский завод коньячных вин. И о том, как он работал слесарем. И слушала засыпающими от вина глазами. И неестественно их округляла, чтобы они не свалились спать. Видя ее мучения – Лебедев повел ее по улице.

И они просто гуляли вперед-назад, выветривая ее вино. Просто дышали, наслаждаясь вечером, Николаевским костелом, в котором орган из черного и красного дерева, витринами модных бутиков Gianfranco Ferr и Richmond. На той же улице, словно из другого времени, доживала библиотека со старыми стеллажами и НИИ геодезии и картографии. И домой не хотелось, хотя Лада уже звонила дважды и дважды он сбрасывал ее звонок. Когда устали ноги, они присели на лавочку, а потом резко подхватились, потому что Лебедев заметил ее тонкие колготки. Он был научен Ладиным циститом.

– Смотри, в этот парк без надобности не заходи.

– Почему?

– Здесь живет слепая птица. Она не трогает провода и обрезанные к весне ветки, а врезается на лету только в людей. Вернее в красивых девушек.

И Ника ему поверила. И когда они проходили парк насквозь – шла, закрыв лицо руками. А он смог незаметно ей купить герберы в крохотной цветочной будке. Продавщица, повязанная пуховым платком, отчаянно зевала, даже не прикрывая рот. Видимо, у нее давно не было таких украденных свиданий.

…Ночь закончилась под утро. Лебедев не заметил, что уже три. Он отвез Нику домой и поцеловал в машине. Она ответила с такой отдачей… А он отметил, что уже несколько лет они с Ладой не целовались по-настоящему. Чтобы только губы ложились на губы. Чтобы приспосабливались изгибы и ласкались языки. Чтобы он не стекал в секс. А оставался на том же месте. На теплых губах.

– Димуль, совсем не слышала, как ты пришел. Так вчера устала. Легла и отключилась.

Лада стояла на кухне и пила сидр. Она залила дольки красного яблока и лимона горячей водой с яблочным соком. Отполированный стакан покрылся паром. Она держала его обвернутым в льняные салфетки, сотканные на фабрике «Ришелье», которые хранились в родной коробке из бересты и вынимались в редких случаях.

– Ты поздно пришел?

– Да нет, не особо. Работал с документами.

– Ты знаешь, домработницу отпустила и ума не приложу, что готовить.

– Лад, а пожарь гренок, как раньше. Помнишь, когда мы еще жили в общежитии? Батон с яйцом.

– Лебедев, может, еще сахар сожжем и конфет сварим? Как раньше?

Димка махнул рукой и пошел принимать душ.

А когда вернулся, Лада танцевала, нарезая в миску редис и огурец. Готовила ему здоровый завтрак. Из приемника зажигала Jennifer Lopez и он, отодвинув в сторону кухонный стол, пристроился танцевать рядом. Теми же движениями, что и 20 лет назад, выкидывая в сторону то правую, то левую ногу. И казалось, что танцует слон. И места ей оставалось только в ширине его рук.

А когда ширина сузилась, и она потянулась к его губам, – сделал озабоченный вид и ушел одеваться. Просто вчера у него было свидание с другой. И поцелуй у двери был новым. По-настоящему сладким, без примеси сахарозаменителя. И он побоялся, как бы Лада его не затерла.

В прямоугольной вазе стояли белые тюльпаны. И она вдруг увидела, что на кухне слишком много стали. В ножах, в комбайне, в зеркальном холодильнике. Цветы и полотенца только белые. Высокие барные стулья в виде сплюснутых рюмок, длиннющие ложки для чая со льдом, вилки для устриц и мяса, половники для соуса – все серое. Казаны и тажины из литого алюминия, медицинская нержавеющая сталь в кастрюлях… Лада посмотрела на себя и не удивилась. На ней был графитовый спортивный костюм. И футболка, напоминающая серо-зеленый чай. И совсем нет других цветов. Хотя серый – это ведь соединение красного, зеленого и синего. Но ничего подобного не наблюдалось. И, кажется, цвет вытекает из их любви, как из бутылки… Она не понимала, как его остановить. Как заткнуть пробкой узкое горлышко.

Но не было измен, но не было измен,

Страницы: «« 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, номер 186, 29 августа, в разделе «Маленький фельетон»...