Остроумие мира Артемов Владислав

* * *

Александр Васильевич Суворов имел обыкновение на официальные приемы появляться при всех орденах, которых у него было великое множество. Как-то раз в царском дворце к нему подошло несколько дам, жен придворных сановников.

— Ах, Александр Васильевич, — воскликнула одна из придворных дам, — вы такой хрупкий, а на вашей груди столько тяжести! Ведь вам тяжело?

— Помилуй Бог, тяжело! Ох, как тяжело! — сказал Суворов. — Вашим мужьям не снесть.

* * *

Удалившись к себе в деревню, Суворов в досужее время охотно играл с мальчишками в бабки. Людям, которые дивились, видя его за этим занятием, он говорил: «Теперь в России столько фельдмаршалов, что им только и дела что в бабки играть!»

* * *

При М. Д. Скобелеве состоял какой-то генерал, которого он очень ценил как отличнейшего практика по хозяйственной части, умевшего доставить корм для лошадей и продовольствие для людей чуть не среди голой пустыни. Но зато этот генерал был до неприличия труслив и что ни день присылал Скобелеву рапорт о болезни, которая его избавляла от участия в военных действиях. Скобелев иногда, смеясь, говорил про него:

— У него колоссальная боевая опытность. Он каким-то чутьем узнает каждый раз, когда предстоит серьезное дело, и тут-то и захворает.

* * *

Д. П. Трощинской, бывший правитель канцелярии графа Безбородко, отличный, умный чиновник, но тогда еще бедный, во время болезни своего начальника удостаивался чести ходить с докладными бумагами к императрице.

Екатерина, видя его способности и довольная постоянным его усердием к службе, однажды по окончании доклада сказала ему:

— Я довольна вашей службой и хотела бы сделать вам что-нибудь приятное, но чтобы мне не ошибиться, скажите пожалуйста, чего бы вы желали?

Обрадованный таким вниманием монархини, Трощинской ответил с некоторым смущением:

— Ваше величество, в Малороссии продается хутор, смежный с моим. Мне хотелось бы его купить, да не на что. Так если милость ваша будет…

— Очень рада, очень рада!.. А что за него просят?

— Шестнадцать тысяч, государыня.

Екатерина взяла лист белой бумаги, написала несколько строк, сложила и отдала ему. Восхищенный Трощинский пролепетал какую-то благодарность, поклонился и вышел. Развернул бумагу и к величайшему изумлению своему прочитал: «Купить в Малороссии такой-то хутор в собственность г. Трощинского и присоединить к нему триста душ из казенных смежных крестьян». Пораженный такой щедростью, одурелый Трощинской без доклада толкнулся в двери к Екатерине.

— Ваше величество, это чересчур много. Мне неприличны такие награды, какими вы удостаиваете своих приближенных. Что скажут Орловы, Зубовы?..

— Мой друг, — промолвила Екатерина, — их награждает женщина, тебя — императрица.

* * *

Молодой Ш. как-то напроказил. Князь Безбородко собирался пожаловаться на него самой государыне. Родня перепугалась и кинулась к Потемкину с просьбой заступиться за молодого человека. Потемкин велел Ш. быть у него на другой день и предупредил:

— Пусть разговаривает со мною как можно смелее и развязнее.

В назначенное время Ш. явился. Потемкин вышел из кабинета и, не сказав никому ни слова, сел играть в карты. В это время приезжает Безбородко. Потемкин принимает его очень сухо и нелюбезно и продолжает играть. Вдруг он подзывает к себе Ш. и, показывая тому свои карты, просит совета:

— Скажи, братец, с какой мне ходить?

— Да что ж тут думать, ваша светлость, — отвечает Ш. — Дураку ясно, что с бубей!

— Ах, батюшка, — замахал руками Потемкин. — Тебе и слова нельзя сказать, сразу сердишься…

Услышав такой разговор, Безбородко счел за лучшее Ш. оставить в покое и с жалобой своей не соваться.

* * *

Однажды Потемкин играл в карты, но при этом был чрезвычайно рассеян. Один из его партнеров, пользуясь рассеянностью князя, обыграл его самым наглым и бесчестным способом.

— Нет, братец, — сказал ему в конце концов Потемкин, бросая карты, — я с тобой буду играть теперь только на плевки. Приходи завтра.

Приглашенный не преминул явиться.

— Ставлю двадцать тысяч, — сказал Потемкин. — Кто плюнет дальше, тот и выиграл…

Партнер собрал все свои силы и плюнул как мог далеко.

— Да, — сказал Потемкин, — ты выиграл. Я-то, пожалуй, дальше твоего носа не плюну.

С этими словами он плюнул противнику в лицо и вручил тому двадцать тысяч проигрыша.

* * *

Некто В. считал себя одним из близких друзей Потемкина, потому что князь, принимая его в своем доме, иногда вступал с ним в вежливый разговор и вообще приглашал его на все свои вечера. В. был очень самолюбив, а потому решил, поскольку Потемкин его выделяет из всех прочих, сделаться еще ближе к князю. Обращаясь к Потемкину все развязнее и фамильярнее, В. однажды решил дать князю совет.

— Ваша светлость, — сказал он, — я заметил, что на вечерах у вас слишком много людей пустых и недостойных. На вашем месте я бы ограничил число приглашенных и постарался этих людей к себе не пускать.

— Твоя правда, голубчик, — вздохнул Потемкин. — Я постараюсь воспользоваться твоим советом.

Как обычно он расстался с В. очень любезно и ласково. На другой день В. приезжает к князю и хочет войти в кабинет, но швейцар закрывает перед его носом дверь и объявляет, что принимать его не велено.

— Да как ты смеешь, дурак! — возмутился В. — Да знаешь ли, кто я таков?

— Отлично знаю, — ответил швейцар. — Ваша фамилия как раз стоит первой в списке лиц, которых принимать не велено.

С тех пор Потемкин ни разу не принял у себя В.

* * *

Князь Потемкин беспрестанно напрашивался к Суворову на обед. Суворов всячески отшучивался, но наконец вынужден был пригласить к себе князя с его многочисленной свитой.

Суворов призывает к себе самого искусного метрдотеля Матоне, служившего у князя Потемкина, поручает ему приготовить великолепнейший стол, не жалея никаких денег. Для себя же заказывает два постных копеечных блюда.

Стол получился самый роскошный и удивил даже самого Потемкина. Драгоценные вина, редкие экзотические блюда, пряности, прекрасный десерт… Сам же Суворов под предлогом нездоровья и поста ни к одному из этих роскошных яств не притронулся, а в продолжение вечера ел только два свои постные блюда.

На другой день, когда метрдотель принес Суворову гигантский счет, тот расплатился за свои постные блюда и, написав на счете, что больше ничего не ел, отправил его к Потемкину. Потемкин тотчас заплатил, но сказал:

— Дорого же мне стоит Суворов!

* * *

Когда Потемкин сделался после Орлова любимцем императрицы Екатерины, сельский дьячок, у которого он учился в детстве читать и писать, наслышавшись в своей деревенской глуши, что бывший ученик его попал в знатные люди, решился отправиться в столицу и искать его покровительства и помощи.

Приехав в Петербург, старик явился во дворец, где жил Потемкин, назвал себя и был тотчас же введен в кабинет князя.

Дьячок хотел было броситься в ноги светлейшему, но Потемкин удержал его, посадил в кресло и ласково спросил:

— Зачем ты прибыл сюда, старина?

— Да вот, ваша светлость, — отвечал дьячок, — пятьдесят лет Господу Богу служил, а теперь выгнали за неспособностью: говорят, дряхл, глух и глуп стал. Приходится на старости лет побираться мирским подаяньем, а я бы еще послужил матушке-царице — не поможешь ли мне у нее чем-нибудь?

— Ладно, — сказал Потемкин, — я похлопочу. Только в какую же должность тебя определить? Разве в соборные дьячки?

— Э, нет, ваша светлость, — возразил дьячок, — ты теперь на мой голос не надейся; нынче я петь-то уж того — ау! Да и видеть, надо признаться, стал плохо; печатное едва разбирать могу. А все же не хотелось бы даром хлеб есть.

— Так куда же тебя приткнуть?

— А уж не знаю. Сам придумай.

— Трудную, брат, ты мне задал задачу, — сказал, улыбаясь, Потемкин. — Приходи ко мне завтра, а я между тем подумаю.

На другой день утром, проснувшись, светлейший вспомнил о своем старом учителе и, узнав, что он давно дожидается, велел его позвать.

— Ну, старина, — сказал ему Потемкин, — нашел для тебя отличную должность.

— Вот спасибо, ваша светлость, дай тебе Бог здоровья.

— Знаешь Исаакиевскую площадь?

— Как не знать, и вчера и сегодня через нее к тебе тащился.

— Видел Фальконетов монумент Великого?

— Еще бы!

— Ну так сходи же теперь, посмотри, стоит ли он на месте, и тотчас мне донеси.

Дьячок в точности исполнил приказание.

— Ну что? — спросил Потемкин, когда он вернулся.

— Стоит, ваша светлость.

— Крепко?

— Куда как крепко, ваша светлость.

— Ну и хорошо. А ты за этим каждое утро наблюдай да аккуратно мне доноси. Жалованье же тебе будет производиться из моих доходов. Теперь можешь идти домой.

Дьячок до самой смерти исполнял эту обязанность и умер, благословляя Потемкина.

* * *

Потемкин послал однажды адъютанта взять из казенного места 1 000 000 р. Чиновники не осмелились отпустить эту сумму без письменного вида. Потемкин на другой стороне их отношения своеручно приписал: дать, е… м…

Когда Потемкин вошел в силу, он вспомнил об одном из своих деревенских приятелей и написал ему следующие стишки:

Любезный друг, Коль тебе досуг, Приезжай ко мне; Коли не так, Лежи в…

Любезный друг поспешил принять приглашение.

* * *

Потемкину доложили однажды, что некто граф Морелли, житель Флоренции, превосходно играет на скрипке. Потемкину захотелось его послушать; он приказал его выписать.

Один из адъютантов отправился курьером в Италию, явился к графу Морелли, объявив ему приказ светлейшего, и предложил в тот же час садиться в тележку и скакать в Россию. Благородный виртуоз взбесился и послал к черту и Потемкина, и курьера с его тележкой. Делать было нечего. Но как явиться к князю, не исполнив его приказания! Догадливый адъютант отыскал какого-то скрипача, бедняка не без таланта, и легко уговорил его назваться графом Морелли и ехать в Россию. Его привезли и представили Потемкину, который остался доволен его игрою. Он принят был потом в службу под именем графа Морелли и дослужился до полковничьего чина.

* * *

Один из адъютантов Потемкина, живший в Москве и считавшийся в отпуске, получает приказ явиться. Родственники засуетились, не знают, чему приписать требование светлейшего. Одни боятся внезапной немилости, другие видят неожиданное счастье. Молодого человека снаряжают наскоро в путь. Он отправляется из Москвы, скачет день и ночь и приезжает в лагерь светлейшего. О нем тотчас докладывают. Потемкин приказывает ему явиться. Адъютант с трепетом входит в его палатку и находит Потемкина в постели, со святцами в руках. Вот их разговор:

Ты, братец, мой адъютант такой-то?

Точно так, ваша светлость.

Правда ли, что ты святцы знаешь наизусть?

Точно так.

в святцы): Какого же святого празднуют 18 мая?

Мученика Федота, ваша светлость.

Так. А 29 сентября?

Преподобного Кириака

Точно. А 5 февраля?

Мученицы Агафьи.

святцы): Ну, поезжай к себе домой.

* * *

На Потемкина часто находила хандра. Он по целым суткам сидел один, никого к себе не пуская, в совершенном бездействии. Однажды, когда был он в таком состоянии, накопилось множество бумаг, требовавших немедленного разрешения, но никто не смел к нему войти с докладом. Молодой чиновник по имени Петушков вызвался представить нужные бумаги князю для подписи. Ему поручили их с охотою и с нетерпением ожидали, что из этого будет. Петушков с бумагами вошел прямо в кабинет. Потемкин сидел в халате, босой, нечесаный, грызя ногти в задумчивости. Петушков смело объяснил ему, в чем дело, и положил перед ним бумаги. Потемкин молча взял перо и подписал их одну за другою. Петушков поклонился и вышел в переднюю с торжествующим лицом:

— Подписал!..

Все к нему кинулись, глядят: все бумаги в самом деле подписаны. Петушкова поздравляют:

— Молодец!..

Но кто-то всматривается в подпись, и что же? На всех бумагах вместо: князь Потемкин подписано: Петушков, Петушков, Петушков…

* * *

Однажды при разводе Павел I, прогневавшись на одного гвардейского офицера, закричал:

— В пехоту его! В дальний гарнизон!..

Исполнители побежали к этому офицеру, чтобы вывести его из строя. Убитый отчаяньем офицер громко воскликнул:

— Из гвардии да в гарнизон! Ну, уж это не резон! Случайный стихотворный экспромт развеселил императора, и он расхохотался:

— Мне это понравилось, господин офицер, — отсмеявшись, сказал Павел. — Мне это понравилось. Прощаю вас…

* * *

Один малороссийский дворянин хорошей фамилии несколько месяцев провел в Петербурге, добиваясь в герольдии того, чтобы его внесли в родословную книгу. Наконец, он решился подать лично прошение императору Павлу, причем просил прибавить к его гербу девиз: «Помяну имя твое в роды родов». По тогдашнему обычаю, он подал прошение стоя на коленях. Павел прочитал просьбу, и она ему понравилась.

— Хорошо, — сказал Павел. — Сто душ!

Проситель от страха и радости упал ниц. Так пролежал он довольно долго, придумывая слова благодарности.

— Мало? — сказал император. — Двести! Тот замешкался еще больше и не шевелился.

— Мало? — повторил император. — Триста! Проситель лежал по-прежнему, не двигаясь.

— Мало? — четыреста! Мало? — пятьсот! Мало? — ни одной!

* * *

Император Павел I, подходя к Иорданскому подъезду Зимнего дворца после крещенского парада, заметил белый снег на треугольной шляпе поручика.

— У вас белый плюмаж! — сказал государь.

А белый плюмаж составлял тогда отличие бригадиров, чин которых в армии, по табели о рангах, соответствовал статским советникам.

— По милости Божьей, ваше величество! — ответил находчивый поручик.

— Я никогда против Бога не иду! Поздравляю бригадиром! — сказал император и пошел во дворец.

* * *

Однажды проезжал император мимо какой-то гауптвахты. Караульный офицер в чем-то ошибся.

— Под арест! — закричал император.

— Прикажите сперва сменить, а потом арестуйте, — сказал офицер.

— Кто ты? — спросил Павел.

— Подпоручик такой-то.

— Здравствуй, поручик.

* * *

Павел приказал всем статским чиновникам ходить в мундирах и в ботфортах со шпорами.

Однажды он встретился с каким-то регистратором, который ботфорты надел, а о шпорах не позаботился.

— Что, сударь, нужно при ботфортах?

— Вакса, — отвечал регистратор.

— Дурак, сударь, к ваксе нужны и шпоры. Пошел!

На этот раз выговор этим и ограничился, но могло бы быть гораздо хуже.

* * *

Во время своих ежедневных прогулок по Петербургу император Павел встретил офицера, за которым солдат нес шпагу и шубу. Государь остановил их и спросил солдата:

— Чью ты несешь шпагу и шубу?

— Моего начальника, прапорщика, — ответил солдат, указывая на офицера.

— Прапорщика? — сказал государь с изумлением. — Так поэтому ему, стало быть, слишком трудно носить свою шпагу, и она ему, видно, наскучила. Так надень-ка ты ее на себя, а ему отдай свой штык с портупеей, которые будут для него полегче и поспокойнее.

Таким образом, этими словами государь разом пожаловал солдата в офицеры, а офицера разжаловал в солдаты.

* * *

При одном докладе М. Брискорна император сказал решительно:

— Хочу, чтобы было так!

— Нельзя, государь.

— Как нельзя? Мне нельзя?

— Сперва перемените закон, а потом делайте как угодно.

— Ты прав, братец, — ответил император, успокоившись.

* * *

По вступлении на престол императора Павла состоялось высочайшее повеление, чтобы президенты всех присутственных мест непременно заседали там, где числятся по службе.

Нарышкин, уже несколько лет носивший звание обер-шталмейстера, должен был явиться в придворную конюшенную контору, которую до того времени не посетил ни разу.

— Где мое место? — спросил он чиновников.

— Здесь, ваше превосходительство, — отвечали они с низкими поклонами, указывая на огромные готические кресла.

— Но к этим креслам нельзя подойти, они покрыты пылью! — заметил Нарышкин.

— Уже несколько лет, — продолжали чиновники, — как никто в них не сидел, кроме кота, который всегда тут покоится.

— Так мне нечего здесь делать, — сказал Нарышкин, — мое место занято.

С этими словами он вышел и более уже не показывался в конторе.

* * *

Когда Нарышкин находился в отставке и жил в Москве весьма уединенно, к нему приехал родственник некто Протасов, молодой человек, только что поступивший на служоу.

Войдя в кабинет, Протасов застал графа лежащим на диване. На столе горела свеча.

— Что делаешь, Александр Павлович? Чем занимаешься? — спросил Нарышкин.

— Служу.

— Служи, служи, дослуживайся до наших чинов.

— Чтобы дослужиться до вашего звания, надо иметь ваши великие способности, ваш гений! — отвечал Протасов.

Нарышкин встал с дивана, взял со стола свечку, поднес ее к лицу Протасова и сказал:

— Я хотел посмотреть, не смеешься ли надо мной?

— Помилуйте! — возразил Протасов. — Смею ли я смеяться над вами?

— Так, стало быть, ты и вправду думаешь, что у нас надобно иметь гений, чтобы дослужиться до знатных чинов? Если ты так действительно думаешь, то никогда до высоких чинов не дослужишься. Человек умный, со способностями проживет и так, а вот ежели человек скудоумный, да без способностей, то ему без чина никак не прожить, он никто, а потому он из кожи вон лезет, чтобы заполучить должность.

* * *

Сын графа Нарышкина сильно гулял в Париже, задолжал значительные суммы денег. Кредиторы, зная, что у него нет собственного имения, с требованием об уплате обратились к отцу. Старик решительно отказался платить долги за сына, предоставив кредиторам поступать с ним по закону. Молодого Нарышкина по приговору суда не замедлили заключить в тюрьму, где он и высидел определенное время. По окончании срока Нарышкина выпустили, и он, по законам Франции, не подлежал уже более преследованию своих кредиторов. После этого старик Нарышкин немедленно пригласил их всех к себе и, к крайнему их удивлению, заплатил каждому одолженную сыном сумму, при этом сказал:

— Я и прежде мог это сделать, но хотел проучить молодого человека, а то вы сами знаете, что русские не любят быть в долгу у французов.

* * *

Раз Нарышкин слишком грубо подшутил над одним вельможей.

Тот потребовал от Нарышкина удовлетворения.

— Согласен, — отвечал последний, — с тем только, чтобы один из нас остался на месте поединка.

Вельможа одобрил предложение и, захватив с собою пару заряженных пистолетов, отправился с Нарышкиным за город.

Отъехав верст десять, Нарышкин велел экипажу остановиться около одной рощи. Лакей отпер дверцы со стороны вельможи, который тотчас же выпрыгнул. Лакей быстро захлопнул дверцы, вскочил на козлы и закричал: «Пошел!» А Нарышкин, высунувшись из окна и заливаясь смехом, сказал противнику:

— Я сдержал свое слово: оставил вас на месте!

Кучер ударил по лошадям, и экипаж исчез, обдав одураченного вельможу целым столбом пыли.

* * *

Нарышкин оригинальным образом получил Андреевский орден.

Находясь однажды утром в уборной государя, когда тот одевался к выходу, и воспользовавшись его веселым настроением духа, Нарышкин испросил позволения примерить лежавшую на столе андреевскую ленту. Надев ее, он пошел в другую комнату, говоря:

— Там большое зеркало, и мне будет удобнее видеть, идет ли мне голубой цвет.

Из другой комнаты Нарышкин перешел в третью, четвертую и, наконец, возвратился смущенный.

— Государь! — воскликнул он в величайшем волнении. — Не погубите, не выдайте меня на посмеяние.

— Что с тобой случилось? — спросил государь в изумлении.

— Ах, государь, — продолжал Нарышкин, — погиб, да и только, если не спасете!

— Да говори же скорее, почему ты так встревожен?

— Вообразите, государь, мой стыд, мое изумление: выхожу с поспешностью в третью комнату от уборной, в ту самую, где большие зеркала… Вдруг откуда-то взялись придворные, окружают меня — и военные, и статские, и Бог знает кто. Один жмет мне руку, другой душит в своих объятиях, третий заикается от досады, обращаясь с поздравлениями, четвертый, кланяясь в пояс, стряхивает на меня всю пудру со своего парика. С большим трудом вырвался я из шумной толпы, где множество голосов как будто нарочно слились в один, приветствуя меня с монаршей милостью. Что мне теперь делать? Как показаться? Пропал, да и только.

Император рассмеялся и успокоил встревоженного Нарышкина, сказав, что жалует его Андреевским орденом.

* * *

Был какой-то торжественный день. Весь двор только что сел за парадный стол; комендант генерал-лейтенант Башуцкий стоял у окна с платком в руке, чтобы, как только будет произнесен тост, подать сигнал для пальбы из крепости. Нарышкин, как гофмаршал, не сидел за столом, а распоряжался. Заметив важную позу коменданта, Нарышкин подошел и сказал:

— Я всегда удивляюсь точности крепостной пальбы и не понимаю, как вы это делаете всегда вовремя…

— О, помилуйте! — отвечал Башуцкий. — Очень просто. Я возьму да и махну платком, вот так!

И махнул взаправду, вследствие чего из крепости поднялась пальба раньше времени. Всего смешнее было то, что Башуцкий не мог понять, как это могло случиться, и собирался после стола сделать строгий розыск и взыскать с виновного.

* * *

Когда принц прусский гостил в Петербурге, шли беспрерывные дожди. Император Александр изъявил по этому поводу свое сожаление.

— По крайней мере, принц не скажет, что ваше величество его сухо приняли, — заметил Нарышкин.

* * *