Остроумие мира Артемов Владислав

При закладке военного корабля, происходившей в присутствии государя, находился Нарышкин и был, против обыкновения, мрачен.

— Отчего ты такой скучный? — спросил его император.

— Да чему же веселиться-то, ваше величество? — со вздохом ответил остряк. — Вы закладываете в первый раз, а я каждый день — то в банке, то в ломбарде.

* * *

Однажды государь, присутствуя на балу у Нарышкина, спросил его:

— Что стоит тебе сегодняшний бал?

— Безделицу, ваше величество, пятьдесят только рублей.

— Как так? — изумился Александр Павлович.

— Да-с, только пятьдесят рублей на вексельную бумагу.

* * *

Был бал во дворце. Нарышкин приехал позже других. Встретив его, император осведомился:

— Почему ты так поздно приехал?

— Без вины виноват, ваше величество, — ответил Нарышкин, — камердинер не понял моих слов: я приказал ему заложить карету; выхожу — кареты нет. Приказываю подавать — он подает пук ассигнаций. Пришлось ехать на извозчике.

* * *

Зная, что Нарышкин боится смерти, Александр Павлович сказал ему однажды:

— Я так тобой доволен сегодня, что если ты умрешь, то прикажу поставить тебе великолепный мавзолей!

— А сколько денег вы ассигнуете на этот предмет? — заинтересовался Нарышкин.

— А зачем тебе это знать?

— Я бы лучше попросил ваше величество приказать отсчитать эту сумму мне при жизни. Я повеселил бы вас и задал бы отличный праздник на моей даче.

* * *

Александр Львович Нарышкин одно время занимал должность директора театров.

Однажды во время балетного спектакля император Павел Петрович спросил его, отчего он не ставит балетов со множеством всадников, какие прежде давались часто.

— Невыгодно, ваше величество, — ответил Нарышкин.

— Почему?

— Предшественник мой мог ставить такие балеты, потому что, когда лошади делались негодными для сцены, он мог отправить их на свою кухню и… съесть.

До него директорствовал князь Юсупов, который, как известно, был по происхождению из татар.

* * *

Александр Львович не любил государственного канцлера графа Румянцева и часто шутил над ним.

Румянцев до конца жизни носил прическу с косичкой.

— Вот уж подлинно можно сказать, — острил Нарышкин, — что нашла коса на камень.

* * *

Один престарелый министр жаловался Нарышкину на каменную болезнь, от которой боялся умереть.

— Нечего бояться, — успокоил его остряк, — здесь деревянное строение на каменном фундаменте долго живет.

* * *

В 1811 году в Петербурге сгорел большой каменный театр. Пожар был так силен, что в несколько часов совершенно уничтожил это огромное здание. Нарышкин, находившийся на пожаре, сказал встревоженному государю:

— Нет ничего более: ни лож, ни райка, ни сцены — все один партер.

* * *

Получив вместе с прочими дворянами бронзовую медаль в память Отечественной войны 1812 года, Нарышкин воскликнул:

— Никогда не расстанусь я с этой наградой; она для меня бесценна— ее нельзя ни продать, ни заложить.

* * *

Какой-то надоедливый человек, к которому Нарышкин не чувствовал расположения, спросил его, намекая на его поношенную шляпу:

— Почему она у вас так скоро изнашивается?

— Вероятно, потому, — ответил Александр Львович, — что я сохраняю ее под рукой, а вы на болване.

* * *

Как-то раз на параде в Пажеском корпусе инспектор кадетов споткнулся и упал на барабан.

Присутствовавший при этом Нарышкин заметил:

— Впервые он прогремел на весь мир.

* * *

Во время заграничного путешествия Нарышкину предложили на берегу Рейна взойти на гору, чтобы полюбоваться на живописные окрестности.

— Покорнейше благодарю, — ответил он, — с горами я обращаюсь всегда как с дамами — пребываю у их ног.

* * *

В начале 1809 года во время пребывания в Петербурге прусского короля и королевы все знатнейшие государственные и придворные особы давали великолепные балы в честь знаменитых гостей.

О своем бале Нарышкин сказал:

— Я сделал, что должен был сделать, но я также должен за все, что сделал.

Даже умирая, Нарышкин острил. Едва переводя дыхание, он сказал:

— Первый раз я отдаю долг… природе!

* * *

На маневрах Павел I послал ординарца своего И. А. Рибопьера к главному начальнику Андрею Семеновичу Кологривову с приказаниями. Рибопьер, толком не расслышав и не поняв, отъехал, остановился в размышлении и не знал, что делать. Государь настигает его и спрашивает:

— Исполнил повеление? Что ты тут стоишь?

— Я убит с батареи по моей неосторожности, — отвечал Рибопьер.

— Ступай за фронт, вперед наука! — довершил император.

* * *

Лекарь Вилье, находившийся при великом князе Александре Павловиче, был по ошибке завезен ямщиком на ночлег в избу, где уже находился император Павел, собиравшийся лечь в постель. В дорожном платье входит Вилье и видит перед собою государя. Можно себе представить удивление Павла Петровича и страх, овладевший Вилье. Но все это случилось в добрый час. Император спрашивает его, каким образом он к нему попал. Тот извиняется и ссылается на ямщика, который сказал ему, что тут отведена ему квартира. Посылают за ямщиком. На вопрос императора ямщик отвечал, что Вилье сказал про себя, что он

— Врешь, дурак, — смеясь, сказал ему Павел Петрович, — император я, а он оператор.

— Извините, батюшка, — сказал ямщик, кланяясь царю в ноги, — я не знал, что вас двое.

* * *

Изгоняя роскошь и желая приучить подданных своих к умеренности, император Павел назначил число блюд по сословиям, а у служащих — по чинам.

Майору определено было иметь за столом три блюда.

Яков Петрович Кульнев, впоследствии генерал и славный партизан, служил тогда майором в Сумском гусарском полку и не имел почти никакого состояния. Павел, увидя его где-то, спросил:

— Господин майор, сколько у вас за обедом подано блюд?

— Три, ваше императорское величество.

— А позвольте узнать, господин майор, какие?

— Курица плашмя, курица ребром и курица боком, — отвечал Кульнев.

Император расхохотался.

* * *

Император Павел любил показывать себя человеком бережливым на государственные деньги для себя. Он имел одну шинель для весны, осени и зимы, ее подшивали то ватой, то мехом, смотря по температуре, в самый день его выезда.

Случалось однако, что вдруг становилось теплее требуемых градусов для меха, тогда поставленный у термометра придворный служитель натирал его льдом до выхода государя, а в противном случае согревал его своим дыханием. Павел не показывал вида, что замечает обман, довольный тем, что исполнялась его воля.

Точно так же поступали и в приготовлении его опочивальни. Там вечером должно было быть не менее четырнадцати градусов тепла, а печь оставаться холодной. Государь спал головой к печке. Но как в зимнее время соблюсти эти два условия? Во время ужина слуги расстилали в спальне рогожи и всю печь натирали льдом. Павел, входя в комнату, тотчас смотрел на термометр, — там четырнадцать градусов. Трогал печку, — она холодная. Довольный исполнением своей воли, он ложился в постель и засыпал спокойно, хотя впоследствии стенки печи, естественно, делались горячими.

* * *

Пушкин рассказывал, что, когда он служил в министерстве иностранных дел, ему случилось дежурить с одним весьма старым чиновником. Желая извлечь из него хоть что-нибудь, Пушкин расспрашивал его про службу и услышал от него следующее.

Однажды он дежурил в этой самой комнате, у этого самого стола. Это было за несколько дней перед смертью Павла. Было уже за полночь. Вдруг дверь с шумом растворилась. Вбежал сторож впопыхах, объявляя, что за ним идет государь. Павел вошел и в большом волнении начал ходить по комнате; потом приказал чиновнику взять лист бумаги и начал диктовать с большим жаром. Чиновник начал с заголовка: «Указ его Императорского Величества» — и капнул чернилами. Поспешно схватил он другой лист и снова начал писать заголовок, а государь все ходил по комнате и продолжал диктовать. Чиновник до того растерялся, что не мог вспомнить начала приказания, и боялся начать с середины, сидел ни жив ни мертв перед бумагой. Павел вдруг остановился и потребовал указ для подписания. Дрожащий чиновник подал ему лист, на котором был написан заголовок и больше ничего.

— Что ж государь? — спросил Пушкин.

— Да ничего-с. Изволил только ударить меня в рожу и вышел.

* * *

При императоре Павле I в иностранных газетах появились статьи о России, в которых, между прочим, настоятельно советовалось русскому императору быть бдительным, не дремать, проснуться. Доложили графу Безбородко и спрашивали его, возможно ли пропустить в России газеты с подобными статьями.

«Чего они его будят, — флегматично заметил граф-малоросс, — он уже и без того так проснулся, что и нам не дает спать!»

* * *

Митрополит Филарет славился своим удивительно спокойным и правильным мышлением и находчивостью. Сочинитель русского гимна А. Ф. Львов одно время хлопотал, чтобы церковное пение во всех церквах России было однообразное, и для образца сочинил литургию. Он просил Филарета позволить ему представить свое сочинение на его суждение и, получив согласие, явился к митрополиту с четырьмя певчими. Те пропели литургию пред владыкою, тот прослушал и попросил, чтоб ее вновь пропел один из певчих. У Львова же вся литургия была четырехголосная, и потому он отвечал, что один певчий ее пропеть не может.

— Вот то-то и есть, — спокойно сказал митрополит. — У нас в сельских церквах только и певчих что один дьячок, да и тот нот не знает. Кто же будет петь вашу литургию?

* * *

Однажды за обедом, где присутствовал в числе других лиц духовного звания и митрополит Филарет, какой-то священник почтительно посетовал на то, что владыка весь исхудал, истощив себя постом и молитвою.

Митрополит, указывая на себя, т. е. на тело свое, сказал, что этого «скота» надо угнетать.

— А как же, владыка, — заметил один из присутствовавших, — ведь сказано: «Блажен, кто и скоты милует!»

* * *

Известно, что в годы правления императора Павла I гостеприимство наших бар доходило до баснословных пределов. Ежедневный открытый стол на 30–50 человек было дело обыкновенное. Садились за этот стол кто хотел: не только родные и близкие знакомые, но и малознакомые, а иногда и вовсе не знакомые хозяину. Таковыми столами были преимущественно в Петербурге столы графа Шереметева и графа Разумовского. К одному из них повадился постоянно ходить один скромный искатель обедов и чуть ли не из сочинителей. Разумеется, он садился в конце стола, и также слуги обходили его. Однажды он почти голодный встал со стола. В этот день именно так случилось, что хозяин после обеда, проходя мимо, в первый раз заговорил с ним и спросил:

— Доволен ли ты?

— Доволен, ваше сиятельство, — отвечал он с низким поклоном, — мне все было видно.

* * *

Рассказывают, что однажды, находясь с графом Ф. В. Ростопчиным в обществе, где было много князей, император Павел спросил его:

— Скажи мне, отчего ты не князь?

После минутного колебания Федор Васильевич спросил императора, может ли он высказать настоящую причину, и, получив утвердительный ответ, сказал:

— Предок мой, выехавший в Россию, прибыл сюда зимой.

— Какое же отношение имеет время года к достоинству, которое ему было пожаловано? — спросил император.

— Когда татарский вельможа, — отвечал Ростопчин, — в первый раз являлся ко двору, ему предлагали на выбор или шубу, или княжеское достоинство. Предок мой приехал в жестокую зиму и отдал предпочтение шубе.

Ростопчин сидел в одном из парижских театров во время дебюта плохого актера. Публика страшно ему шикала, один Ростопчин аплодировал.

— Что это значит? — спросили его. — Зачем вы аплодируете?

— Боюсь, — отвечал Ростопчин, — что как сгонят его со сцены, то он отправится к нам в Россию учителем.

* * *

Граф Ростопчин рассказывал, что в царствование императора Павла Обольянинов поручил Сперанскому написать проект указа о каких-то землях, которыми завладели калмыки. Тот написал проект, но Обольянинов остался недоволен редакцией Сперанского. Он приказал ему взять перо, лист бумаги и писать под диктовку. Сам начал ходить по комнате и наконец проговорил:

— По поводу калмыков и по случаю оныя земли…

Тут остановился, продолжал молча ходить по комнате и заключил диктовку следующими словами:

— Вот, сударь, как надобно было начать указ. Теперь подите и продолжайте.

* * *

Император Павел I встретил однажды на Невском проспекте таможенного чиновника до того пьяного, что тот едва-едва держался на ногах.

— Ты пьян? — остановив пьяного чиновника, спросил разгневанный император.

— Так точно, ваше императорское

— Да где же ты так по-скотски напился?

— На службе! Как говорится, не щадя живота своего!

— Это что же за вздор ты несешь? На какой-такой службе ты служишь?

— Да, ваше императорское величество, усердствую по служебным обстоятельствам: я таможенный эксперт, то есть обязанность моя пробовать на язык все привозные зарубежные спиртные напитки.

* * *

Когда под Калишем был сделан смотр высочайшими особами русским и прусским войскам, всем присутствовавшим дан был обед. За грандиозными столами солдат разместили так: один русский— другой пруссак. Пруссаки были молчаливы и необщительны, наши же, наоборот, очень словоохотливы, даже находчивы. Прежде всего они зарекомендовали себя радушными и любезными хозяевами и пробовали с иностранцами вступать в разговор при помощи отборных слов и главным образом жестикуляции.

— Эсен, камрат, — сказал русский солдат, многозначительно подмигнув своему соседу.

Император Александр Павлович, услышав эту фразу, спросил произнесшего ее:

— Где ты научился по-немецки?

— В Париже, ваше императорское величество, — не задумываясь ответил солдат.

* * *

Император Александр I убедил княгиню Радзивилл выйти замуж за генерала Александра Ивановича Чернышева. Чернышев был убежден, что он герой, что все победы — его победы, и непрерывно рассказывал об этом своей супруге. В Петербурге она сказала государю:

— Ваше величество, может ли женщина развестись с мужем, который ежедневно понемногу убивает ее?

— Да, конечно.

— Так вот, государь, Чернышев морит меня скукой, — сказала она и преспокойно уехала в Варшаву.

* * *

В 1817 году император Александр I прибыл в Чернигов. Губернатором в это время там был А. П. Бутович, человек необыкновенно добродушный, доступный, простой. Говорил на местном наречии, носил вне службы малороссийские рубахи, подпоясывался простым поясом. Во время общего представления государю начальствующих лиц император обратился к Бутовичу с вопросом:

— Как же у вас в губернии идут дела?

— То так, то сяк, ваше императорское величество.

Государь, не удовлетворившись таким лаконизмом и думая, что Бутович не понял вопроса, переспросил его:

— Что у вас здесь делается?

— То сее, то сее, ваше величество. — И при этом поднес всеподданнейший рапорт о состоянии губернии и проч.

Государь, сочтя губернатора за великого чудака, обратился к другим лицам губернии.

— Чем вы в Чернигове ведете торговлю? — спросил государь городского голову Гриба.

Голова, слыша ответы Бутовича и считая их совершенством красноречия, ответил:

— То тым, то сым, ваше величество.

Государь после много смеялся и указал сопровождавшему его доктору-французу на Бутовича и Гриба как на великих чудаков. Однако, прочтя потом рапорт Бутовича, император увидел, что этот чудак — один из дельнейших людей, и государь вскоре перевел его в Витебскую губернию, где необходим был энергичный и добросовестный администратор для искоренения беспорядков.

* * *

Еще до начала Отечественной войны 1812 года Денис Васильевич Давыдов— ее будущий герой, поэт, узнав, что Наполеон, став императором, назначил своего пасынка Эжена Богарнэ вице-королем Итальянского королевства, а также посадил брата Жозефа на неаполитанский, Людовика на нидерландский и Жерома на вестфальский трон, сказал:

Сей корсиканец целый век Гремит кровавыми делами. Ест по сту тысяч человек И с… королями.

* * *

Денис Давыдов говорил об одном генерале, который на море попал в ужасную бурю:

— Бедняга, что он должен был выстрадать! Он, который боится воды, как огня.

* * *

Император приказал назначить развод солдатам в шинелях, если мороз выше десяти градусов. Комендант П. П. Мартынов вызвал плац-майора и спросил:

— Сколько сегодня градусов?

— Пять градусов мороза, — отвечает тот.

— Развод без шинелей, — приказал Мартынов.

Но пока наступило время развода, погода подшутила. Мороз перешел роковую черту, и император, рассердившись, как следует намылил голову коменданту.

Возвратясь с развода, взбешенный Мартынов вызвал плац-майора и стал его распекать:

— Что вы это, милостивый государь, шутить со мною вздумали? Мне за вас досталось от государя. Я с вами знаете что сделаю? Я не позволю себя дурачить. Вы говорили пять градусов?

— Когда я докладывал вашему превосходительству, тогда термометр показывал…

— Термометр-то показывал, да вы-то соврали. Так чтоб больше этого не было. Извольте, милостивый государь, впредь являться ко мне с термометром. Я сам смотреть буду у себя в кабинете, а то опять выйдет катавасия.

* * *

При проезде императора Александра Павловича через город Воронеж ему представлялись все уездные предводители. Между ними был почтенный старик, павловский уездный предводитель Клыков. Он был в мундире времен Павла Петровича, резко отличавшемся от других дворянских мундиров. Государь, подошедши к нему, спросил:

— Это мундир моего отца?

— Никак нет, ваше императорское величество, — наивно отвечал Клыков, — это собственный мой.

Государь, улыбнувшись, отошел от него и ничего не сказал.

* * *

Император Александр Павлович, встретив пьяного солдата, шляющегося по Петербургу, крикнул ему:

— Стань назад!

То есть на запятки саней. Государь хотел лично доставить его на гауптвахту.

Солдат уместился на задок и смело заговорил с императором:

— Ваше величество, времена-то как переменчивы: в двенадцатом году вы все, бывало, приказывали: «Ребятушки, вперед!», а теперь по-другому: «Ребятушки, назад!»

Государь улыбнулся и простил солдата, предупредив его, однако, чтобы он больше никогда пьяным по городу не ходил.

* * *

В разговоре об одном знатном московском барине государь заметил, что тот живет открыто.

— Не только открыто, ваше величество, но даже раскрыто, — сказал Нарышкин. — У него в Москве два дома стоят вовсе без крыши.

* * *

Сын Александра Львовича Нарышкина, славившегося привычкой не отдавать долги, в войну с французами получил от главнокомандующего приказ удержать важную позицию. Государь сказал Нарышкину:

— Я боюсь за твоего сына: он занимает важнейший рубеж.

— Не опасайтесь, ваше величество, мой сын в меня: что займет, того не отдаст.

* * *

Императрица Мария Федоровна спросила у знаменитого графа Платова, который сообщил ей, что он со своими приятелями ездил в Царское Село:

— Что вы там делали — гуляли?

— Нет, государыня, — отвечал он, разумея по-своему слово гулять, — большой-то гульбы не было, а так бутылочки по три на брата осушили.

* * *

Граф Платов любил пить с прусским генералом Блюхером. Шампанского Платов не принимал, но был пристрастен к цимлянскому, которого имел порядочный запас. Бывало, сидят да молчат, да и налижутся. Блюхер в беспамятстве спустится под стол, а адъютанты его поднимут и отнесут в экипаж. Платов, оставшись один, всегда жалел о нем: «Люблю Блюхера, славный, приятный человек, одно в нем плохо: не выдерживает».

— Но, ваше сиятельство, — заметил однажды Николай Федорович Смирной, его адъютант и переводчик, — Блюхер не знает по-русски, а вы по-немецки. Вы друг друга не понимаете, какое вы находите удовольствие в знакомстве с ним?

— Э! Как будто мне нужны разговоры; я и без разговоров знаю его душу. Он потому и приятен, что серьезный человек.

* * *

Проездом через какое-то село государь Александр Павлович зашел в волостное правление. Там в полуденную пору не было, только сторож дремал в уголке. Александр Павлович присел на минуту. Вдруг является голова, узнав, что какой-то офицер зашел в сборную избу. Слухи носились в их селе, что государь будет проезжать в их местах, так голова пришел с мыслью: не удастся ли чего проведать об этом от проезжего?

Нет ничего уморительнее спеси зазнавшегося хохла.

* * *

Голова увидел офицера в военном сюртуке, покрытом дорожной пылью. Вообразив по этому скромному костюму, что это какой-нибудь «невеличкий полупанок», подумал, что можно перед ним почваниться.

— А какое дело пану требуется у нас? — спросил он у государя, надувшись и подымая нос.

— А ты кто такой? — спросил Александр Павлович, улыбаясь. — Вероятно, десятский?

— Бери выше! — отвечал начальник волости.

— Кто ж ты, сотский? — поинтересовался государь, едва удерживаясь от смеха.

— Бери выше!

— Писарь?

— Бери выше!

— Голова?

— А може, будет и так, — утвердил тот, важно сделав кивок головой к правому плечу.