Остроумие мира Артемов Владислав

— Ах ты, грубиян! Я велю тебя сейчас сменить и жестоко наказать! — вскричал князь в запальчивости.

— После ты волен со мною сделать что хочешь, но и тому, кто меня сменит, я передам приказ государя.

Меншиков в досаде оттолкнул часового и силой хотел отворить дверь, но часовой в эту минуту приставил штык к груди князя и грозно крикнул:

— Отойди от двери — или я тебя заколю!

Царь, услышав происходивший шум, открыл дверь и, увидев штык часового, направленный прямо в грудь князя, поспешно спросил:

— Это что такое?

Взбешенный Меншиков жаловался, что его чуть было не закололи.

— За что хотел ты убить князя? — обратился Петр к солдату.

— Государь, я получил от тебя приказ никого не допускать, а он, не слушая твоего приказа, хотел войти силой и даже меня от двери оттолкнул, мне только и оставалось, что колоть.

Государь, выслушав обе стороны, улыбнулся.

— Данилыч, — сказал он, обращаясь к Меншикову, — он лучше знает свою должность, чем ты. Мне было бы жаль, если бы он тебя заколол… А тебе спасибо, — продолжал царь, милостиво кивнув часовому, — жалую тебе в награду пять рублей.

* * *

Однажды зимою, это было 16 декабря 1723 года, Петру Великому донесли, что один из плотников, некий Таврило Смирной, нашел на берегах Невы, выше Охтинских слобод, против Александро-Невского монастыря, самородную краску. Государь, узнав об этом, немедленно отправился на означенное место, чтобы лично убедиться в справедливости сообщенного известия. Оказалось, что Смирной действительно нашел самородную краску, вполне пригодную для флота.

Государь похвалил Смирного, подарил ему полтину и приказал ему добывать эту краску в свою пользу.

Прошла зима, весна, и наступило лето. В один прекрасный день Петр Великий, переправляясь через Неву на Охту, увидал посреди реки плавающего человека.

Царя это обстоятельство весьма заинтересовало, так как в то время людей, привыкших к воде, было очень мало.

Поэтому государь немедленно направил свою верейку к пловцу, чтобы ближе разглядеть смельчака. Но каково же было удивление Петра, когда он в пловце узнал Гаврилу Смирного, у которого все тело было вымазано густой темной краской.

— Куда это ты, Гаврило, плывешь? И почему ты весь в краске испачкан?

— Прости, царь-батюшка, это я краску пробую, — ответил Гаврило. — Ежели Нева не смоет ее с меня, стало быть, краска добрая.

Государь весело рассмеялся, но, смекнув в то же время, что Гаврило неспроста пустился вплавь, спросил его:

— Ну, а как же твои дела идут с краской? Этого только и ожидал Смирной.

— Ах, царь-батюшка, ожидают меня и краску мою, всяк, кто хочет, берет! — воскликнул Гаврило и поплыл к берегу.

В тот же день Петр Великий издал следующий указ: «Охтянину Гавриле Смирному добывать найденную им краску преимущественно для продажи и продавать беспошлинно, а посторонним никому в оных местах краски не брать; буде же из охтинских плотников, кто пожелает оную краску, то дозволить им это с тем, однако, чтобы изыскателю Смирному брать с них за этот труд по нескольку денег с пуда».

Благодаря этому указу Гаврило Смирной вскоре сделался богачом.

* * *

Веселым и злым на язык был И. А. Балакирев. Он служил при Петре Первом, при Екатерине Первой был поручиком лейб-гвардии Преображенского полка, при Анне Иоанновне — придворным шутом. Вот несколько его шуток.

— Как ты, дурак, попал во дворец? — насмешливо спросил Балакирева один придворный.

— Да все через вас, умников, перелезал! — ответил Балакирев.

* * *

Приглашенный на обед к одному иностранцу, Балакирев увидел стол, заставленный множеством мисок с супами. Когда их начали поочередно подавать, Балакирев после первого снял галстук, после второго — кафтан, после третьего — парик, затем — жилет, башмаки. Дамы, не ожидая дальнейшего обнажения, поспешили удалиться. Хозяин дома с негодованием закричал Балакиреву:

— Что ты собираешься делать?

— Да ничего. Готовлюсь переплыть это страшное море супов.

* * *

Когда при дворе говорили, что народ очень ропщет на новые налоги, введенные Бироном, то Балакирев заметил:

— Нельзя на это сердиться: надобно же и народу иметь какое-нибудь утешение за свои деньги.

* * *

Страдающий зубной болью один придворный спросил Балакирева:

— Не знаешь ли ты, отчего у меня так немилосердно болят зубы?

— Оттого, — ответил Балакирев, — что ты непрестанно колотишь языком.

* * *

— Знаешь ли ты, Алексеич, — сказал однажды Балакирев Петру Первому в присутствии многочисленной царской свиты, — какая разница между колесом и стряпчим, то есть вечным приказным?

— Большая разница, — сказал, засмеявшись, государь, — но ежели ты знаешь какую-нибудь особенную, то скажи, и я буду ее знать.

— А вот видишь какая: одно — криво, а другое — кругло, однако это не диво, а то диво, что они, как два братца родные, друг на друга походят.

— Ты заврался, Балакирев, — сказал Петр, — никакого сходства между стряпчим и колесом быть не может.

— Есть, да и самое — продолжал Балакирев.

— Какое же это?

— И то и другое надобно почаще смазывать…

* * *

Многие вельможи и придворные нередко жаловались Петру Первому на то, что Балакирев ездит во дворец, как и они, на паре лошадей и в одноколке, и просили его это обидное для них сравнение запретить. Петр пообещал выполнить их просьбу.

На другой день Балакирев подъехал ко дворцу в коляске, запряженной двумя козлами, и без доклада въехал в зал, где находилось множество вельмож. Петр посмеялся этой острой выходке Балакирева, однако в связи с тем, что козлы издавали неприятный запах, запретил ему в другой раз являться на козлах.

Спустя некоторое время, когда в приемной Петра было много придворных, Балакирев подъехал в тележке, в которой была запряжена его жена.

После этого Петр позволил Балакиреву ездить во дворец на паре лошадей и в одноколке.

* * *

Однажды Балакирев вез Петра Первого в одноколке. Вдруг лошадь остановилась посреди лужи для известной надобности. Балакирев хлестнул ее и пробормотал:

— Ну, точь-в-точь ты, Алексеич!

— Кто? — в изумлении переспросил Петр.

— Да вот эта кляча, как ты.

— Почему так? — вспыхнул Петр.

— Да так вот. Мало ли в этой луже дряни, а она еще добавляет. Мало ли у Меншикова всякого богатства, а ты все еще ему пичкаешь.

* * *

Однажды осенью в петергофском парке сидели на траве какие-то молоденькие дамы. Мимо проходил Балакирев, уже старик, седой как лунь.

— Видно, уж на горах снег выпал, — сказала одна из дам, смеясь над его седою головою.

— Конечно, — ответил Балакирев, — коровы уже спустились с гор на травку в долину.

* * *

На обеде у князя Меншикова хвалили обилие и достоинства подаваемых вин.

— У Данилыча во всякое время найдется много вин, чтобы виноватым быть, — сказал Балакирев.

* * *

Один придворный, задетый шутками Балакирева, в раздражении сказал ему:

— Тебе люди, как скоту какому-нибудь, дивятся.

— Неправда, — отвечал Балакирев. — Даже подобные тебе скоты удивляются мне, как человеку.

* * *

Раз Балакирев, упав в ноги царю, сказал:

— Воля твоя, Алексеич, мне прискучило быть придворным шутом. Перемени это звание на другое.

— Да какое же тебе дать звание? — спросил Петр. — Дурака? Ведь это, чай, будет хуже.

— Вестимо, хуже. Назови меня царем мух — и выдай мне указ за твоей царской подписью.

Петр исполнил просьбу Балакирева. Однажды в дворцовом застолье, на которое у царя собралось много вельмож, шут важно расхаживал с хлопушкой, которою он бил мух. Вдруг, подойдя к одному придворному, ведавшему дворцовым хозяйством и обкрадывавшему царскую казну, Балакирев изловчился и хлопнул по лысине казнокрада.

— Это что значит? — спросил Петр.

— Ничего, Алексеич, — сказал Балакирев, — одна из моих подданных крала твои царские запасы, и я ее казнил на лысине вот его милости.

* * *

Раз Петр спросил Балакирева:

— Ну-ка, умник, скажи, что говорит народ о новой столице?

— Царь-государь! — отвечал шут. — Народ говорит: с одной стороны море, с другой — горе, с третьей — мох, а с четвертой — ох!

Царь закричал:

— Ложись!

И тут же наказал его дубинкой, приговаривая:

— Вот тебе море, вот тебе горе, вот тебе мох, а вот тебе и ох!

* * *

Петр назначил только что аккредитованному при русском дворе бранденбургскому посланнику аудиенцию в четыре часа утра. Посланник явился во дворец в пять, но императора уже не застал, он уехал в Адмиралтейство. Посланник принужден был отправиться туда же, так как имел весьма спешные поручения.

Царь был наверху мачты строящегося корабля, когда ему доложили о прибытии бранденбургца.

— Пусть побеспокоится взойти сюда, — сказал Петр, — если не успел найти меня в назначенный час в аудиенц-зале.

Посланнику ничего не оставалось, как взобраться по веревочной лестнице на грот-мачту, где, вручив императору верительные грамоты, долго беседовал с ним о важных политических вопросах, сидя под открытым небом на бревне.

* * *

Среди охтинских плотников был один по имени Андрей Тарасов, человек был заносчивый, злой и крайне ленивый. Но зато язык имел он острый и всегда ухитрялся улизнуть от работы. Называл он себя не иначе как царским плотником и с пренебрежением относился к своим собратьям. Узнал как-то об этом плотнике государь и однажды, увидав на верфи, подозвал к себе.

— Ты кто такой? — спросил его царь.

— Андрей Тарасов, царский плотник, — бойко ответил тот.

— Ага, во сколько встаешь и сколько часов работаешь?

— Встаю в семь, а работаю, когда по девять, когда по десять часов…

— Ну так вот, слушай же, что я тебе скажу: ежели ты царский плотник, то ты должен пример брать с царя. Будешь вставать, как и я, в четыре утра и работать дотемна. Я работаю днем и ночью, а посему и тебе приказываю то же самое делать.

* * *

Петр Великий любил посещать иностранных моряков, осматривал их суда, расспрашивал о путешествиях, часто принимал их угощение, пил вино и водку. Он и их приглашал к себе во дворец, где с чисто русским радушием поил гостей допьяна. Однажды Петр встретил голландского матроса, только что прибывшего в Петербург из Архангельска.

— А ну-ка, скажи, приятель, где лучше: в Петербурге или в Архангельске? — спросил государь. — Не правда ли, сюда вы охотней будете ездить?

— Нисколько, — ответил матрос с присущей морякам прямотою.

Петру, однако, это не понравилось, и он поморщился. Известно, что Петербург был любимым детищем его, и равнодушный, даже пренебрежительный ответ иностранца раздосадовал царя.

Матрос спохватился и сделал попытку поскорее исправить свою резкость.

— В Архангельске мы получали по приезде хорошие оладьи, а здесь нет, — промолвил он.

— Постой, на это есть средство: приходи назавтра с товарищами во дворец, — сказал Петр, — ты увидишь, что и здесь пекут оладьи не хуже Архангельска.

На другой день голландские матросы явились во дворец. Государь встретил их и тотчас приказал повару Фельдшену приступить к делу и угостить матросов настоящими голландскими оладьями. Пока повар месил тесто, Петр, усадив гостей за стол, принялся их потчевать русской водкой. Делал он это столь энергично, что вскоре гости с трудом могли пересчитать собственные пальцы на руках, а не то что различать закуски. Они так и свалились с ног, не попробовав приготовленных оладии. хем не менее при следующей встрече английский матрос заверил царя, что в Петербурге оладьи гораздо вкуснее тех, что приготовляют в Архангельске.

* * *

Петр Великий страдал припадками меланхолии, которой обыкновенно предшествовали молчаливость и грустная задумчивость. Если удавалось рассеять эти первоначальные признаки приближавшегося недуга, последний благополучно устранялся.

Однажды, сидя в глубокой задумчивости в кабинете, государь слышит у окон мычание коров. Удивленный, государь выглядывает в окно и видит несколько десятков быков с привязанными на рогах бумагами. Тотчас приказано было узнать, что это значит, и тут Балакирев явился с одной из бумаг. Это было прошение всего рогатого скота, состоявшее в жалобе на немцев в том, что они поедают корм их, то есть траву, называя ее салатом, отчего они терпят недостаток и ожидают еще большей напасти, если царь не защитит их от этих травоедов.

Это прошение развеселило государя, и опасность благополучно миновала.

* * *

По совету докторов Петр I отправился в Германию на Пирмонтские воды. Приехав в Данциг, он пожелал осмотреть город и, между прочим, зашел в кирку, где в то время пастор говорил проповедь. Бургомистр посадил государя на самое удобное место. Речь пастора затянулась, Петр почувствовал, что в голову ему дует. Он без церемонии снимает с бургомистра парик и надевает себе на голову. Бургомистр был крайне оскорблен поступком русского царя и успокоился только тогда, когда ему объяснили, что царь всегда так поступает с первыми своими вельможами, если замечает, что его голове холодно.

* * *

Петр Великий, заметив, что люди, имевшие к нему челобитные, бросаются перед ним на колени, не разбирая места, во дворце и на улице, в пыль и грязь, отменил такой обычай, сказав:

— Я хочу народ мой поставить на ноги и из грязи вытащить, а не заставить его при мне валяться в грязи.

* * *

Один солдат из новобранцев стоял на карауле в таком месте, куда, думал он, не скоро придет его командир; всего же менее ожидал он самого государя, так как была обеденная пора. Пост был на самом берегу Невы, и так как время было жаркое, то часовой и вздумал выкупаться. Но только что он разделся и вошел в воду, как увидал идущего в его сторону государя, и так уже близко, что успел он только, выскочив из воды, надеть на себя второпях исподнее платье, шляпу и перевязь, и, подхватив ружье, вытянулся на своем посту и отдал честь.

По строгости, с какою Петр относился к нарушениям воинской дисциплины, можно было ожидать, что он велит наказать виновного по всей строгости закона, но вместо того, смотря на виновного, не мог он не расхохотаться и сказал сопровождавшим его:

— Хоть гол, да прав!

Затем спросил солдата, давно ли он в службе.

— Недавно, — отвечал тот.

— Знаешь ли ты, — продолжал государь, — что велено делать с теми часовыми, которые оставляют пост свой и бросают ружье, как сделал ты?

— Виноват, — сказал часовой.

— Ну, быть так! — заключил государь. — Прощается это тебе как новичку, но берегись впредь дерзнуть что-либо подобное сему сделать.

* * *

Петр I запретил снимать шапку перед его дворцом, говоря по этому поводу:

— Какое различие между Богом и царем, когда будут воздавать равное обоим почтение? Оказывать дому моему бесплодную почесть, в жестокие морозы обнажая голову, вред для здоровья, которое мне в подданных милее всяких пустых поклонов. Менее низости, более усердия к службе и вот почести, верности к государству, и по мне которых я хочу.

* * *

Когда строилось Адмиралтейство, на дворе здания накопилось множество щеп, которые страшно затрудняли проход и тормозили работу. Жителям Петербурга было объявлено, что желающие могут даром брать щепы в Адмиралтействе. Съехалось много телег, и возникла толчея. В это время показался в своей одноколке государь, приехавший поглядеть работы.

При въезде на подъемный мост, ведущий в Адмиралтейство, царский денщик закричал встречному возу с щепами:

— Эй, ты, поворачивай назад!

— Молчи! — остановил Петр. — И того-то не можешь рассудить, что нам с одноколкой гораздо легче повернуть назад, чем ему.

Тотчас же государь слезает с одноколки и с помощью денщика поворачивает ее назад, пропускает воз, садится снова и уезжает.

С возом щеп ехал слуга одного секретаря по имени Ларион. Спустя некоторое время Петр снова встретился с ним на том же мосту. Ларион по-прежнему вез щепы. Государь уже въехал на мост, а Ларион только еще подъезжал к нему, и Петр поэтому начал кричать, чтоб он остановился. Ларион не останавливается и продолжает путь. Поравнявшись с возом, государь узнал Лариона и спросил:

— Ведь, кажется, для тебя на днях я поворотил с одноколкой, чтобы возможно было нам разъехаться?

— Для меня, государь. Я и подумал, что ты всегда так поступать будешь.

— Но тогда ты первый въехал на мост и поворотиться тебе было уже неудобно, а теперь ты видел, что я прежде тебя въехал, между тем ты только что подъезжал к мосту, и поворотиться мне было уже неудобно, да я же и кричал, чтобы ты остановился и пропустил меня. Однако ты, несмотря на это, не останавливаясь, все едешь.

— Виноват! — отвечал слуга. — Я думал, что ты всегда уступать мне решил…

— Так надо, чтобы ты так не думал и не озорничал впредь, — сказал государь и тут же дал ему несколько ударов палкою, приговаривая: — Не озорничай, не озорничай, пропускай того, кто прежде тебя въедет на мост.

* * *

Петр терпеть не мог, если прохожие останавливались перед ним, не имея к нему никакого дела.

— Эх, брат, — говорил он ротозею, — у тебя свои дела, у меня — свои, зачем тратить время по-пустому? Ступай-ка своей дорогой.

И если прохожий мешкал, то получал тотчас увесистого пинка под зад.

* * *

Император Петр Великий очень заботился о благоустройстве городов, сам наблюдал за возведением различных построек, разбивкой садов и т. д. В Ревеле он приказал разбить прекрасный сад с прудами, фонтанами и назвал его в честь императрицы Екатерины — Екатериненталем.

Приехав спустя несколько лет в Ревель, государь отправился посмотреть сад и нашел его пустым.

— Почему никого нет? — обратился он к стоявшему у садовых ворот часовому.

— Приказано никого не пускать, — ответил солдат.

— Кто приказал?

— Начальство.

Император очень рассердился и, потребовав представителя городской администрации, сказал ему:

— Я не для себя развел этот сад, а для жителей. От сего числа пускать в него всех!

После этого городская администрация распространила среди полицейских тайное указание, чтобы всех праздношатающихся жителей немедленно хватали на улицах и свозили в сад, дабы в этом саду составилось изрядное число гуляющих.

* * *

Петр в начале основания Петербурга, который он называл своим «парадизом», был сильно озабочен устройством новой столицы. Он даже издал указ, которым «накрепко» запрещалось в течение нескольких лет строить какие бы то ни было каменные здания во всем государстве, чтобы привлечь и сосредоточить строительные силы и средства в Петербурге. Он был крайне доволен, когда кто-нибудь по собственной инициативе строил в городе или окрестностях какое-либо выдающееся по величине или красоте здание.

* * *

Однажды, в отсутствие царя, — это было в 1715 году— императрица Екатерина задумала сделать своему державному супругу сюрприз. С помощью архитектора Феретера в 25 верстах от Петербурга выбрали удобное место и возвели увеселительный замок с садом. Государыня назвала эту дачу «сарским селом», по имени бывшей владелицы лифляндской баронессы Сары. Когда Петр возвратился, Екатерина сказала ему, что в его отсутствие она нашла, «хотя пустое, но весьма приятное» здоровое место недалеко от столицы, на котором, наверное, он захочет построить себе увеселительный замок. Государь пожелал видеть это место.

В одно прекрасное утро вместе с Екатериной он отправился в экипаже по ее указанию. Он был радостно изумлен, когда, подъезжая к замку, они въехали в ровную, гладкую аллею, просеченную через густой лес, но когда перед глазами его появился и самый, заново отделанный замок, его удовольствие было безгранично. Царь в присутствии всех горячо обнял Екатерину и сказал ей:

— Превосходное строение! Но с сожалением вижу в нем два больших недостатка — первый, что нельзя взять и тотчас перенести его в Петербург, дабы украсить город, а другой — что нельзя и Петербург, перенести на это место.

* * *

Однажды на Истицких заводах, в 90 верстах от Москвы, он собственноручно выковал восемнадцать пудов железа. Возвратясь в Москву, царь посетил хозяина этих заводов иностранца Миллера и потребовал от него платы за работу. В то время рабочему платилось по алтыну с пуда, но смущенный Миллер предложил императору в десять раз больше, говоря, что такому работнику меньше никак нельзя заплатить.

— Не хочу я твоих червонцев, — сказал Петр, — я не лучше других работал, подай мне, что следует.

Получив деньги, государь тотчас отправился в торговый ряд и купил себе новые башмаки, потому что его старые башмаки уже едва держались на ногах от ветхости.

— Вот башмаки, которые я приобрел на трудовую копейку, — хвалился потом великий император, показывая обновку вельможам.

* * *

Однажды корабельный мастер Гур Иванович Гурьев, любимый Петром за исправность и усердие, подал ему бумагу.

— Что это? Челобитная на Сенат?

— Да, государь.

— А знаешь ли ты закон: что бывает тому, кто жалуется на Сенат?

— Знаю: кто просит неправильно, тот подвергается смертной казни.

— И ты все-таки просишь?

— Да, бью тебе челом, государь.

Петр недоверчиво покачал головой.

— Эй, Гур, — сказал он, — возьми назад просьбу, покажи ее знающим людям и посоветуйся с ними, на это даю тебе три дня сроку. Мне будет жаль тебя лишиться.

Через три дня Гурьев опять подает ту же челобитную.

— Казал ты ее знающим? — спросил государь.

— Показывал, и они находят ее правильною.

— Боюсь, Гур, чтобы ты не ошибся; поищи более сведущих, потолкуй с ними подробнее и через три дня скажи мне об этом.

Прошло три дня. Гурьев, несмотря на сомнение царя, подал свою просьбу снова. Петр принял ее, но заметил:

— Дай Бог, чтобы ты был прав.

Дело Гурьева состояло в том, что его сосед, знатный и богатый человек, завладел частью его земли. Дело прошло все инстанции и наконец было прослушано в Сенате. Сенат по знакомству решил дело в пользу противника Гурьева.

Государь рассмотрел жалобу последнего, призвал обер-секретаря со всем делом и, проработав над ним ночь, нашел Гурьева правым.

— Чего ж ты смотрел? — разгневался царь на докладчика.

— Виноват, государь, ошибся, — дрожа всем телом, ответил тот.

— Ошибся, так я тебя вразумлю!

И царь вразумил обер-секретаря Сената традиционной дубинкой.

Назначен был пересмотр дела на следующий день. Вразумленный обер-секретарь прямо от государя, несмотря на поздний час, бросился к старшему сенатору, князю Якову Федоровичу Долгорукову, тоже подписавшему неправильное решение. Долгоруков, в свою очередь, рассмотрел дело, нашел ошибки и наутро вместе с ним приехал в Сенат.

Приехал государь и тотчас же приказал подать дело Гурьева. Долгоруков подошел к царю и доложил, что дело истца правильное, что Сенат решил его не по совести и что сам он подписал дело у себя на дому, так как по нездоровью в заседании не участвовал, а подписал, доверившись честности своих сотоварищей. В заключение он просил государя простить ему неумышленную вину.

Петр, ничего не отвечая, велел перерешить дело: Гурьеву вернуть отнятое да отобрать от соперника в его пользу столько же земли и пятьдесят душ крестьян; с обер-секретаря и сенаторов по 200 рублей с каждого взыскать штрафу в пользу госпиталей. Царская резолюция заканчивалась так:

«Так как по закону тому, кто будет неправильно жаловаться на Сенат, назначена смертная казнь, то и сенаторы за неправое решение подвергаются той же казни, от которой он не может их избавить, если их не простит Гурьев».

По выходе из Сената Петр увидел Гурьева, ожидавшего у крыльца решения, и, потрепав его по плечу, сказал шутливо:

— Поди домой и ешь щи с чесноком.

Сенаторы были поражены приговором государя, думали, рядили и ничего иного придумать не могли, как призвать Гурьева и просить у него прощенья.

Долгоруков послал за ним собственную одноколку. Недоумевающий Гурьев вошел в парадную залу в доме князя и был еще более поражен, когда важные вельможи-сенаторы окружили его и с поклонами стали упрашивать отпустить им всю вину

Растерявшийся Гурьев кланялся на все стороны и каждому порознь несвязно лепетал:

— Бог проспит, ваши сиятельства и ваши превосходительства.

Сенаторы одарили Гурьева за снисхождение подарками, а князь Долгоруков поехал доложить государю.

— Хорошо, — сказал Петр, — счастливы вы, что попали на доброго человека, а то я показал бы вам, как нужно поступать с теми, которые, вместо того чтобы быть примером правосудия, сами его нарушают.

Потом государь послал за Гурьевым. Думая, что царь прогневался на него за прощение сенаторов без его воли, Гурьев, войдя к царю в кабинет, упал на колени.