Тайны Евразии Демин Валерий

Не менее показательно открытие екатерининского сержанта Степана Андреева. В 1763 году он на собачьих упряжках отправился из Нижнеколымского острога по льду Восточно-Сибирского моря к Медвежьим островам. Ехал он не наобум, ибо располагал любопытными сведениями, полученными от туземного населения: где-то к северу от устья Колымы есть «большая земля, на которой стоячего лесу (!) весьма довольно» – так дословно говорилось в его «путевом листе». Ничего себе информация, если только вдуматься: в памяти континентальных аборигенов сохранились сведения об островной земле посреди Ледовитого океана, покрытой высоким лесом! Всего небольших Медвежьих островов шесть, с самого северного он увидел далеко впереди простирающуюся перед ним землю, названную впоследствии именем храброго сержанта. На следующий год была предпринята попытка достичь этой земли. Основательно экипированная экспедиция искателей «новых землиц» прибыла на самый загадочный из всех Медвежьих островов – Четырехстолбовый, где возвышались четыре природных каменных менгира-кекура. Впрочем, с точки зрения ландшафтной археологии такие всегда можно вписать в контекст некоторой виртуальной техногенной культуры, хотя бы потому, что подобные природные феномены являются естественными концентраторами энергии и одновременно вертикально ориентированными «антеннами» для улавливания и распространения закодированной информации.

Проехав на нартах почти весь остров, Степан Андреев наткнулся вдруг на цепочку свежих человеческх (или как бы сегодня сказали – гоминоидных) следов. Ситуация живо напоминает известный эпизод из «Робинзона Крузо» – только, в отличие от Робинзона, Андреев увидал загадочные следы не на прибрежном песке, а на снегу. Отряд замер на месте. Каждый ощутил чувство необъяснимого страха. И вот все, не сговариваясь, повернули назад и почти что в панике покинули остров. Вдуматься только: несколько отважных, вооруженных людей, которые не раз смотрели в глаза опасности; они целый год готовились к этой экспедиции, знали, на что идут, много дней и недель добирались до достигнутой северной точки и вдруг, отказавшись от всего, забыв про главную цель путешествия, враз поворачивают упряжки и сломя голову возвращаются назад. Может, все-таки они увидели нечто такое, о чем раньше только догадывались.

Таких открытых и вскоре утерянных земель и островов в Арктике хоть пруд пруди (рис. 87). Земли Макарова, Бредли, Джиллеса, Гарриса, Кенана, Так-Пука, Муханова (Полярникова), Президента, Крестьянки и др. – все они были открыты, наблюдались при ослепительном полярном солнце, зафиксированы в судовых документах с точным определением координат, наносились на карты, но в дальнейшем исчезали не весть каким образом… Так, еще в начале XVIII века к северу от Шпицбергена была открыта и нанесена на карту обширная Земля Джиллеса, но тяжелые льды не давали возможности подойти к ней близко и высадиться на берег. В 1899 году адмирал Степан Осипович Макаров (1848–1904), испытывая мощный ледокол «Ермак», попытался достичь таинственной земли, явственно видневшейся на горизонте. Однако лед оказался настолько толстым, что даже ультрасовременному (для того времени) кораблю не под силу было преодолеть. Вернуться повторно к Земле Джиллеса Макарову не удалось: началась Русско-японская война, и прославленный флотоводец погиб. Одновременно «погибла» и почти что достигнутая им «земля»: с тех пор ее больше никто не видел – ни с корабля, ни с самолета, ни со спутника.

Рис. 87. Карта Арктического бассейна с некогда наблюдавшимися, но исчезнувшими впоследствии островами

Но отсутствие чего бы то ни было сегодня еще не означает, что этого не могло быть вчера . Кроме того, слишком много фактов, зафиксированных в разное время и в разных источниках, говорят о наличии в Арктике блуждающих и периодически исчезающих феноменов планетарного масштаба. Часть из них удается объяснить с помощью концепции «ледяных островов», но далеко не все. Считается, что большие участки прибрежного льда, на которых накапливается и наносная почва, и валуны, могут отрываться от основной массы материкового или островного припоя и свободно дрейфовать в океане, постепенно стаивая и исчезая. Действительно, начиная с 1823 года на картах Сибири в море Лаптевых значились острова Васильевский и Семеновский. Они были сложены из ископаемого льда, перекрытого позднейшими морскими отложениями. Спустя около ста лет оба острова растаяли и превратились в подводные отмели – банки. Но здесь счет идет на многие десятки, если не сотни, лет, хотя точно и неизвестно, какое время существовали исчезнувшие острова до того, как были нанесены на карту. А нас интересуют ED-острова , которые появляются и исчезают в течение достаточно непродолжительного времени. Причем все это фиксируется официально, а в ряде случаев и снимается на пленку.

В марте 1941 года во время воздушной полярной экспедиции на «летающей лодке» «СССР Н-169» под руководством известного летчика Ивана Ивановича Черевичного (1909–1971) в море Лаптевых был открыт и заснят с воздуха большой ледяной остров с вытянутым овальным контуром и отчетливо видными руслами рек. Координаты острова точно зафиксировали, и ему даже было дано название в честь одного из участников экспедиции, однако в дальнейшем никто и никогда этого острова не видел. Через пять лет, в 1946 году, остров еще больших размеров (длиной 30 километров и шириной 25 километров) был открыт и заснят одновременно советскими и американскими летчиками. Вскоре после этого он навсегда исчез. В 1952 году во время воздушного поиска подходящей льдины для высадки полярной экспедиции в канадском секторе Арктики были обнаружены и засняты два 2-километровых острова, вытянутых вдоль меридиана и сложенных из базальтовых пород высотой около 5 метров. Были абсолютно точно установлены координаты ранее неизвестных островов – 88°35 северной широты и 95°00 западной долготы примерно в 150 километрах от полюса. Однако и эти «новорожденные» вскоре пропали. Лишь некоторое время спустя локаторы американской подводной лодки «Наутилус» косвенно подтвердили наличие в данной акватории некоего неизвестного препятствия.

Наконец одно из сравнительно недавних свидетельств, о чем скупо сообщалось в иностранной прессе. В октябре 1988 года на фотографиях, сделанных со спутника из космоса, был заснят остров величиной 12 километров в длину и 1,5 километра в ширину. Почти тотчас же в данный район были направлены самолеты военной авиации, однако в точке, обозначенной на карте, никакого острова они не обнаружили. Да, много еще тайн хранит Арктика и Сибирь. Они еще больше интригуют, если взглянуть на них сквозь гиперборейскую призму. Сказанное в полной мере относится и к некоторым хорошо известным фактам, связанным с так называемым Полюсом недоступности – огромной и плохо изученной территорией в Восточно-Сибирском море, к северу от острова Врангеля, и доходящей до географического Северного полюса. Здесь раскинулись ледяные просторы, по площади равные нескольким европейским государствам: одни для сравнения называют Францию, другие прибавляют еще Испанию и Германию. Нет нужды напоминать, что раньше здесь находилась восточная часть Гипербореи, погрузившаяся на дно Ледовитого океана.

Загадка, которая с самого начала привлекла внимание натуралистов, заключалась в следующем: туда, в сторону заведомо безжизненного Полюса недоступности, регулярно устремлялись огромные стаи птиц, что наводило на мысль о неизвестных и таинственных землях (данный факт нашел отражение и был беллетристически обыгран в романе В.А. Обручева «Земля Санникова»). «Белое пятно» на карте Арктики не давало покоя многим отважным исследователям. В начале ХХ века сюда неоднократно со стороны Аляски пытались пробиться американские мореходы и летчики. И лишь весной 1941 года в районе Полюса недоступности совершил посадку советский самолет с экипажем во главе с уже упомянутым И.И. Черевичным. Пребывание там было непродолжительным, но экипажу удалось произвести множество уникальных геофизических и гидрологических исследований. Подвиг советских летчиков был занесен в анналы истории наиболее значимых географических открытий. Однако никаких земель, кроме заснятого несколько раньше и с совершенно иными координатами ED-острова , обнаружить не удалось. Только цепочка песцовых следов, уводящая на север, оставляла первооткрывателей в немом недоумении: откуда взялся песец здесь, в тысячах километров от материка, чем он мог питаться среди льдов и торосов и куда, собственно, убежал при появлении самолета…

Американские полярники также неоднократно заставляли изрядно поволноваться ученый мир. После окончания Второй мировой войны, когда возобновились арктические и антарктические исследования, при одном из облетов Северного полюса было доложено по радио, что под крылом самолета находятся не льды, а горы, поросшие лесами, и озера с буйной растительностью. Радиосообщение было, естественно, расценено как галлюцинация, возникшая в усталом мозгу пилотов (между прочим, в ноябре 1968 года сведения о наличии в районе Северного полюса огромной затемненной территории были косвенно подтверждены фотографиями, полученными с американского спутника-шпиона). Однако информация о странном полярном видении просочилась в прессу и вызвала острую научную дискуссию. Особенно оживились немногочисленные приверженцы концепции «полой Земли». Согласно их представлениям, Земля в районе полюсов имеет обширные геологические впадины, открывающие проход в недра, где царит совершенно иная жизнь. Именно эта идея и вдохновила в свое время В.А. Обручева на написание его второго известного научно-фантастического роман – «Плутония».

Но российский академик был вовсе не одинок и не оригинален. Еще в XIX веке вся Европа и Америка зачитывались утопией популярного английского писателя Эдуарда Булвер-Литтона «Грядущая раса» (русский перевод 1873 года), где описывалась высокоразвитая подземная цивилизация, овладевшая мощными источниками энергии. В это подземное царство можно проникнуть через глубокий разлом на дне одной из североамериканских шахт. Обитатели подземного мира – высокоразумные человекообразные существа, наделенные крыльями и способные летать (как пишет Булвер-Литтон, они похожи на крылатых этрусских гениев). Не менее впечатляющая картина рисуется в классическом романе Жюля Верна «Путешествие к центру Земли». Однако это все – беллетристика. Но у теории «полой Земли» были сторонники и среди серьезных ученых. В XVIII веке к таковым относились великий математик Леонард Эйлер и английский астроном Эдмунд Галлей, прославившийся открытием кометы. В ХХ веке теорию «полой Земли» активно отстаивал и развивал чилийский мыслитель Мигель Серрано.

В 1964 году американец Реймонд Бернар напечатал работу под названием «Полая Земля», где он поднял завесу молчания над одной из полярных экспедиций выдающегося полярного исследователя Ричарда Бэрда, совершенной не в Антарктику, как большая часть его путешествий, а на «Великий Север» (кстати, с его именем связывалось и загадочное радиосообщение о «миражах» в районе Северного полюса). Кроме того, поговаривали втихаря (информация считалась секретной), что Бэрд якобы обнаружил на Аляске отверстие в земной коре, и оно открывало доступ к обширному подземному району с теплым климатом. Строгим предписанием американского Государственного Департамента запрещалось писать об этом открытии – за исключением некоторых умышленных утечек информации. Чем был вызван такой запрет? Причина стратегическая: если под Беринговым морем, между Восточной Сибирью и Аляской, существуют природные подземные ходы, американским генералам и политикам было о чем тревожиться.

Тем не менее просочившиеся в печать сверхсекретные сведения вдохновили американского фантаста Абрахама Мерритта на создание романа «Обитатели миража». В нем рассказывается о расположенных в самом центре Аляски подземных убежищах, где и поныне в благоприятных геотермальных условиях продолжают существовать наследники гиперборейской цивилизации. Справедливости ради необходимо сказать, что еще в 1920-е годы русский писатель Лев Гумилевский опубликовал повесть «Страна гипербореев», в которой он развивал практически ту же идею, но только в «надземном» варианте: потомки гипербореев выжили в самом центре Кольского полуострова на Умбозере, на одном из островов которого сохранился благоприятный микроклимат. Так что есть еще что искать в необъятных просторах Арктики – и не только на поверхности, но и под землей. Работы, как говорится, хватит не для одной экспедиции и не на один год…

9. Пассионариев влечет неведомое

Русская история Сибири открывается именем Ермака. Ермак – Урал – Сибирь – Россия – понятия нераздельные. И, казалось бы, современному читателю о покорении Сибири известно лучше всего – именно благодаря колоритной личности любимого во все времена и воистину народного героя, ставшего подлинным символом несгибаемости русской натуры (рис. 88). Но, как ни странно (а может быть, и вполне закономерно), все наиболее впечатляющие подробности эпохальных событий, связанных с покорением Сибири, известны не из подлинных документов, а благодаря народной памяти. Ибо первые документальные записи со слов непосредственных участников ермаковского похода за Урал были сделаны спустя 30, а то и все 40 лет после трагической гибели самого атамана, когда его фигура давно уже стала легендарной. Остальное домыслили историки, писатели, поэты, художники и, наконец, кинематографисты.

Рис. 88. Ермак. Позднейшее изображение

Первичным же остается словотворчество народа, сразу же уравновесившего светлый образ русского покорителя Сибири с черным образом российского тирана Ивана Грозного. Отсюда такой разнобой даже в скупых сведениях о яркой, как метеор, жизни народного любимца. Относительно места его рождения и происхождения существует несколько не совпадающих версий. Одни считают на основании народных преданий, что Ермак родился на Северной Двине в городке под названием Борок, другие называют Тотьму в Вологодской губернии, уточняя при этом: Ермаковы дед и отец носили фамилию Оленины (Аленины) и были родом из Суздаля, откуда вынуждены были уйти в дальние и чужие края. Ермак родился где-то в строгановских владениях на реке Чусовой. При рождении дали ему, естественно, христианское имя – Василий, а Ермак – прозвище, которое получил уральский сын – сначала на Дону и Волге, где оберегал с лихой ватагой понизовой вольницы русские рубежи от ногайских да татарских набегов, а затем и на царской службе во времена многотрудной и малославной Ливонской войны.

Вернулся Ермак в родные края на Урал предположительно в 1581 году, окрыленный идеей сибирского похода. Что двигало им – в то время никому не известным человеком, каких на Руси, казалось бы, было превеликое множество? Порыв души? Отвага и удаль? Или же веление судьбы? И то, и другое, и третье – все это неотъемлемые компоненты пассионарности. Ну и, конечно, под судьбой необходимо понимать не иррациональную волю, а закономерные предначертания ноосферы. Но откуда же в таком случае получил Ермак пассионарный заряд и толчок? Где? Когда? Каким образом? И почему именно он? Загадка истории! Тайна России! Ответы на поставленные вопросы теперь получить достаточно сложно. А может, и совсем не нужно. Разве в них дело? Главное, что энергии и воли хватило не только на себя, но еще и на многих сподвижников, а заветная цель была достигнута.

Осенью 1581 года началась беспримерная эпопея, ставшая одной из ярких страниц отечественной истории (рис. 89). (Приведенная дата – 1581 год – считается канонической, хотя и имеются достаточные основания в ней усомниться; нас, однако, волнуют совершенно иные проблемы.) Долгого времени казакам на сборы не требовалось. Струги делались, как говорится, с нуля в любом месте, где росли походящие деревья, за какие-нибудь две недели. Вмещала такая ладья до двадцати человек с полным вооружением (включая маленькую пушечку) и запасом продовольствия. Все необходимое охотно дали уральские промышленники-богатеи братья Строгановы, что жили не беднее любого родовитого боярина. Им надоело постоянное беспокойство со стороны сибирских татар, а Сибирь манила своими сказочными возможностями.

Рис. 89. Поход на Сибирь Ермака Тимофеевича (1581–1582 гг.)

Неисчерпаемые сибирские богатства притягивали и дружину Ермака. Но только ли это явилось причиной беспримерного броска через Уральский хребет, выхода на простор сибирских рек и быстрого разгрома огромной и некогда непобедимой орды? Чтобы ответить на данный вопрос, проследим сначала за всем ходом событий, опираясь на оригинальные сибирские источники. К таковым относится прежде всего Кунгурская летопись, созданная, как полагают, не позднее 20—40-х годов XVII века (то есть спустя около полувека после описываемых событий) на основании рассказов непосредственных участников похода Ермака. Найден же был и введен в оборот бесценный литературно-исторический памятник спустя еще почти столетие после его написания, уже в Петровскую эпоху, известным сибирским историком, художником, архитектором и картографом Семеном Ульяновичем Ремезовым (1642 – после 1720) (составленная им карта Сибири висела в кабинете Петра I). Обнаружил Ремезов Ермакову хронику (и тотчас же включил в собственное сочинение по истории Сибири) в старинном пермском городе Кунгур: откуда и название летописи – Кунгурская. Кроме того, Ремезов собственноручно проиллюстрировал повествование о походе Ермака, сумев придать рисункам подлинную эпичность и в определенной мере – подобающий трагизм.

Профессиональные историки призывают критически относиться к литературно-историческим памятникам типа Кунгурской летописи, мотивируя это устным (то есть полуфольклорным, по их мнению) характером первоисточника. Они призывают верить только документам. Но, во-первых, таковых, кроме скупых известий, разбросанных по случайным грамотам, да поминальных списков (синодиков), в принципе не существует. Ну а, во-вторых, – разве в документах не бывает ошибок, искажений или намеренной лжи? И почему неряшливой скорописи не шибко грамотных и не всегда трезвых дьяков следует доверять больше, чем цепкой памяти казацких атаманов? Кроме того, удивляет пренебрежительное отношение к устной информации, хотя в случае с Ермаком речь идет о его оставшихся в живых сподвижниках и непосредственных участниках первого сибирского похода. Трудно понять, чем же предпочтительней заведомо субъективные оценки скучных буквоедов и научных крохоборов. Вот про них-то точно забудут уже через несколько десятков лет, если не раньше. А то, что запечатлелось в народной памяти и нашло отражение на страницах «Ермаковой летописи», останется жить в веках. Ибо никогда не забудется подвиг русского героя-пассионария, который с горсткой храбрецов-патриотов внес неоценимый вклад в создание геополитического лика государства Российского.

В народном воображении Ермак очень скоро превратился в былинного богатыря и оказался включенным не больше не меньше в ближайшее окружение Ильи Муромца. Согласно былине, сибирский герой вместе с другими русскими богатырями состоит на службе у стольнокиевского князя Владимира Красное Солнышко (и даже числится в его племянниках) и обороняет Русскую землю от несметных полчищ вековечных врагов:

…А Владимир-князь Илью ждет-пождет,

Илью ждет-пождет и не дождется.

Посылает ко Илье он племянника,

Молодова Ермака Тимофеевича.

……………………………………………………………………….

…Как приехал он [Ермак] к городу Киеву,

Что нельзя ему в город въехати:

Обступила вокруг чужа сила.

Как въезжал Ермак на круту гору,

И стал он силу посмечивать,

Что посмечивать стал, посписывать:

А силы-то было видимо-невидимо,

Ни сметить силы, ни списать нельзя…

Видит Ермак – делать нечего:

Поскакал он в силу с крутой горы,

Стал помахивать своей палицей,

А палица та в двенадцать пуд:

Куда ей махнет – там улица,

А отмахнет – переулочек.

И бился Ермак что двенадцать дней.

Побил он мамаевой силы без счету…

В отличие от эпических сказаний в летописях не смешиваются события и лица различных эпох. Здесь бесхитростно, шаг за шагом ткется нить исторического повествования и убедительно раскрывается, как на самом деле и почему безвестный уральский паренек Васютка Оленин стал всенародным любимцем Ермаком Тимофеевичем и навечно вошел в мировую историю как истинный ее творец и символ неизбывных сил русского народа:

«Слыша Ермак от многих чусовлян про Сибирь, яко царь владелец: за Каменем реки текут надвое, в Русь и в Сибирь, с волоку реки Ница, Тагил, Тура пала в Тобол. И по них живут вогуличи, ездят на оленях. По Туре же и по Тоболу живут татара, ездят на лотках и на конях. А Тобол пал в Иртыш, и на Иртыше царство близ устья и многие татара. И Иртыш пал в Обь. А Обь река пала в море двема устьи, а по ней живут остяки и самоедь, ездят на оленях и псах и кормятся рыбами. А по степи калмыки и мунгалы и казачья орда, ездят на вельбудах [так! – В. Д. ], а кормятся скотом».

Особенно поражало современников – и друзей и врагов Ермака, – каким невероятным способом отряд русских смельчаков преодолел Уральские горы, прорубая просеки в непроходимой горной чащобе и перенеся на собственных плечах струги:

« И дошед Серебренки [река.  – В. Д. ] идоша и тежелые суды покинуша на Серебренке и легкие струги таскали через волок на Тагил реку; и на Бую городище зимовали и кормилися вогуличами птицею, рыбою и зверием, яко же и они. И многие бои улусы их погромили и рухледи много взяли, и многие суды легкие вновь доспели довольно. И те старые, где они лежат, сквозь их дна дерева проросли». [Последняя фраза означает, что автор или информатор собственными глазами видел остатки ермаковых стругов.]

Как будто сам Седой Урал окрылил первопроходцев! Как будто заждавшаяся их Сибирь вселила воистину богатырскую силу! И в самом деле, никому ни до, ни после не удалось повторить подвиг дружины Ермака. Выходит, и впрямь былинным богатырем был Ермак! А разве не чудо-богатырями были его сподвижники, которые более чем на двести лет по-своему опередили суворовский поход через Альпы. Но до победы было еще далеко, и далась она не легко.

«И приехав на стан Тагила реки в урочище речки Абугая, в лето 7088 (1580), со единомысленною дружиною с 3000 человек, и ту плениша многих Вогулич, улусы и плен взяша; овии же доброволно покоришася до Тавды, и воеваша во всю зиму Пелымские уезды до весны.

Весне же пришедши, яко храбрый казацы видевше и разумевше, что Сибирская страна богата и всем изобилна и живущий люди в ней не воисты, и поплыша вниз по Тагилу майя в 1 день, разбиваше суды по Туре до первого князя Епанчи, идеже ныне Епанчин Усениново стоит; и ту собрашася много Агарян и бои починиша по многи дни, яко лука велика, вверх ходу 3 дни, и в той луке биюшеся велми до выезду, и ту казацы одолеша.

И воеваше все лето. И августа в 1 день взята град Тюмень, еже Чингида, и царя Чингыза убиша, и многие припасы и богатства взяша, и ту зимоваша, яко видя множество бусурманскаго языка по Туре и не смеяше плыть до Тобольска».

Выйдя на оперативный простор сибирских рек, Ермак сумел полностью раскрыть свой полководческий талант. Это касалось и уклонения от ненужных стычек с постоянно нападавшей на казаков ханской ордой, которая поливала с высоких берегов тучами стрел плывущие челны (рис. 90). В еще большей степени это относится к организации штурма и взятию столицы Кучумова сибирского царства – неприступной крепости Кашлык (по-старому Искер). Последнее событие изображено и на знаменитом монументальном полотне Василия Сурикова «Покорение Сибири Ермаком» (1895), и в многочисленных иллюстрациях на данную тему разных художников (рис. 91).

Рис. 90. Татары атакуют казацкие струги. Рисунок из Кунгурской летописи

Хотя противостоявшее Ермаку огромное сибирское войско, в несколько десятков раз превосходившее русскую дружину, и именовалось татарским, собственно татары составляли в нем лишь регулярную основу. Помимо тюркоязычных татар, в Кучумову орду входило множество слабо организованных вогулов (манси) и остяков (хантов): они говорили, как мы помним, на совершенно иных – финно-угорских – наречиях и, в отличие от перешедших в ислам татар, были идолопоклонниками и шаманистами. Ханты-мансийские племена находились в вассальной зависимости от Сибирского ханства, платили ежегодный ясак и всячески сопротивлялись насаждаемой мусульманской религии. Сам хан Кучум также был не «чистокровным» татарином, а пришлым узбеком, представителем бухарских правителей Шейбанидов, мощное и недолговечное государство которых как раз ко времени экспедиции Ермака трещало по швам (и к 1598 году вообще прекратило свое существование). Кучум появился в Сибири в результате завоевательской политики Шейбанидов, пытавшихся расширить свои владения как только можно, включая, разумеется, и плохо защищенное северное направление. Пришлый из Средней Азии хан-чужак вызвал яростное неприятие со стороны коренных сибирских татар и других претендентов на престол, но сумел в зародыше и достаточно быстро подавить сопротивление, попросту физически уничтожив всех конкурентов.

Рис. 91. Штурм Искера. Художник Юрий Макаров

Загнанные вглубь противоречия усилились после первых же успехов Ермака, многие из подданных Кучума предпочли быть данниками русского царя. Тот же после полученного известия о великих сибирских успехах быстро простил «воровских» казаков, числившихся в государевом сыске за былые разбойные погрешения:

«Промчеся слых о Ермаке и о казацех во всю Сибирскую страну, и нападе Божий страх на вся живущие бусурманы во всей стране той. И в 4 день по взятии Сибири, Демьянский князь Бояр со многими дары прииде к Ермаку и потребные запасы принесоша и ясак даша. Ермак же чесне жалуя, отпустил их. По нем же начаша приходити всегда воблизу живущие Татаровя с женами и с детми и с родичи, дающе дань. И повеле им Ермак жит и в домех своих по прежнему, яко же жиша при Кучюме…

Декабря в 6 день, Яскалбинских заболотных волостей от непроходимых мест и из Суклему приидоша княжцы Ишбердей и Суклем со многими дары и есаком и потребным запасом, поклонишася Ермаку и дружине его. Ермак же приим ясак, одарив их, отпустил на свое жилище и наказал, да служат. И Ишбердей князь такс радея и служа, яко первое многих взыска князков и приводе в ясак, и ясак принесе; и пути многи сказа, и на немирных казаком вожь изрядной был и верен велми.

И по совету Ермак с дружиною своею единомысленною написаша послание благочестивому государю царю и великому князю Ивану Васильевичю всеа Русии, принося вину свою и изъявляя службы, яко низложил Кучюма, царя прегордаго, и вся грады его поят, и многих князей и мурз татарских, вогульских и остяцких с протчими языки под державную руку его привел, и ясак собрал, и послал к тебе государю с атаманом Иваном Колцовым и служилыми декабря 22 день, волчьею дорогою, нартами и лыжи, на оленях, им же вожь бе Яскалбинской князь Ишбердей со своими Вогуличи в Великую Пермь, и оттоле к Москве доидоша.

Егда же… слыша государь… велми возрадовался и прославил Бога, и Ермаку послал великие дары, 2 пансыря и сосуду и шубу свою. Атаманов же кормом и выходом одарив, и вскоре к Ермаку возвратив с жаловалною и похвалною грамотою, тоею же дорогою, еюже приехав».

Рис. 92. Поход Ермака (1583–1585 гг.)

Эпохальный поход Ермака между тем продолжался (рис. 92). Кучум был опытный, коварный и безжалостный воин. Еще до появления дружины Ермака он неоднократно организовывал набеги на русские владения, а после его смерти сумел спровоцировать поход на русские земли ногайской орды. Одновременно он пытался задобрить русского царя и состоял в дипломатической переписке с Федором Иоанновичем. Впрочем, вскоре его самого – изгнанного из Сибири – убили ногайские союзники. Проявив недюжую изворотливость и изощренную хитрость, он сумел заманить Ермака в ловушку, усыпить бдительность казацкого атамана и истребить почти весь его отряд (рис. 93). Гибель самого Ермака была героической, но неотвратимой (рис. 94). Рассказ Кунгурской летописи о трагическом конце сибирского героя суров и краток:

«И в Ташаткане сказали им [Ермаку и его казакам. – В. Д. ], что пришли Бухарцы в Сибирь, прогребаючи все городки и волости до усть Вагаю реки. И погребоша вверх по Вагаю реке с поспешением до Агитскаго городка в трудности, ничтоже обретоша, ни слыху ни виду видеша, и изождав, поворотилися вниз во устия и остановилися, не внимая назирателя Кучюма и Карачи, ведомых воров, стояше в прикрыте за речкою в трех верстах и менши, в темном диком сузенье, при речке Крутой и топкой велми: понеже Кучюм учинил брод широкой, как в три или в четыре телеги проехать в одном месте, – каменьем и песком засыпал плотно, а кто не угадает, утопает.

Бе бо у Кучюма татарин в смертной казни: и сего посла проведати Ермака и броду через перекопь. Татарин же перебрел, и виде казаков всех спящих, возвестив Кучюму, и неверно бе; и паки посла веле унести что. И пришед второе, взят 3 пищали и 3 лядунки и принесе. Бе же нощи тоя дождь умножен, яко судбами Божиими постиже рок, и прииде на воинов смерть.

92 году (1584), августа в 6 день, в полунощи, нападе на Ермака с дружиною Кучюм со множеством вои, яко спя без опасения; час прииде смертный и побиша их, точию един казак утече во град и возвестив бывшим.

Ермак же, видя своих убиение и помощи ни откуду животу своему, бежа в струг свой и не може скочити: бе одеян двемя царскими пансыри; струг же отплы от берега и не дошед утопе, месяца августа в 6 день. Егда же приемше протчие казаки во граде весть, горко плакашеся об нем: бе бо велми мужьствен и разумен и человечен и зрачен и всякой мудрости доволен, плосколиц, черн брадою и власы прикудряв, возраст средней, и плоск, плечист».

Рис. 93. Гибель дружины Ермака. Рисунок из Кунгурской летописи

Рис. 94. Смерть Ермака. Художник Юрий Макаров

Так неожиданно и трагично ненастной августовской ночью 1585 года закончился земной путь одного из выдающихся сыновей русского народа, навсегда утвердившего славу деяний своих в памяти грядущих поколений. Его жизнь оборвалась на самом взлете. Какие же грандиозные планы остались неосуществленными? Предполагал ли он, дождавшись спешившего ему на помощь военного подкрепления, двигаться дальше на Восток? А почему бы и нет – вполне вероятно! И неизвестно тогда, как бы еще сложилась дальнейшая история Сибири! Но, увы, судьба распорядилась иначе. Тело же погибшего героя вскоре было найдено татарами (рис. 95), которые намеревались вволю потешиться над мертвым Ермаком. Да не тут-то было:

«Ермаку от утопления, августа в 13 день, восплывшу, и принесе его Иртышною водою под Епанчинские юрты к брегу. Татарину ж Якышу, Бегишеву внуку, ловящу рыбу и наживляющу перемет, и видев у брега шатаюшесь человеческие ноги и накинув петлею переметную веревку за ноги, извлече на брег и виде одеяна пансыри и разумев не просту быти, а знающе, яко казацы утопоша мнози, и тече на гору в юрты возвестив жителем, и созва всех вскоре, да видят бывшее. У разуме вей по пансырем, яко Ермак, и знающе, что государь прислал ему 2 пансыря и каковы видеша. Когда жь начаша снимать Кайдаул мурза с него, тогда поиде кровь изо рота и из носа, что из жива человека. Зря же Кайдаул, понеже стар, течение крови живой не замерло, и разумев, что человек Божий, и положиша его нага на лабаз и послаша послов во окресные городки да снидутся видети нетленного Ермака, точащаго кровь живу, и отдаде, ругаяся, на отмщение своей крови.

Егда же начаша сходити, по завету всех, аще кто приидет да вонзит стрелу в мертвое Ермакове тело. Угда же унзоша, кровь свежа точаще. Птицы же облеташе, не смея прикоснутися ему. И лежаше на лабазе 6 недель, ноября по 1 день, донележе от конец приидоша Кучюм с мурзами и Кондинские и Обдаринские князи, и унзоша стрелы своя и кровь его течаше яко из живого, и многим являся в видении бусурманом и самому Сейдяку царю, да погребут. Овии ж от него решишася ума и именем его и доднесь божатся и кленутся. И тако чюден и страшен, егда глаголати им и в повестех между собою без слез не пробудут.

И нарекоша его богом, и погребоша по своему закону на Башлевском кладбище под кудрявую сосну, и пансыри его разделиша на двое, один отдаша в приклад белогорскому шайтану, и той князь Алач взял, той бо во всех городах славен; 2-й отдаша Чайдаулу мурзе закайдаме (?) его; кафтан же взят Сейдяк царь; пояс же и с саблею даша Караче; и собраша абызом на поминки 30 быков, 3 баранов и учиниша жрение, по своему извычаю поминающе, реша: аще ли жива, тя учинили бы себе царя, и се видим тя мертва и безпамятна рускаго князя».

Рис. 95. Татары находят тело Ермака. Рисунок из Кунгурской летописи

Итак, мертвый Ермак по-прежнему внушал врагам чувство панического страха, смешанного тем не менее с почтением и уважением. Раздавались даже голоса: дескать, не воевать с русским богатырем надо было, а выбрать своим ханом вместо Кучума…

События, последовавшие после захоронения русского героя, лишь подтвердили заряженность даже мертвого тела мощной пассионарной энергетикой: над могилой Ермака периодически появлялся огненный столб и мерцал огонь, принимаемый за пламя свечи. Кунгурская летопись бесстрастно констатирует:

«Бе же видитца бусурманомъ и доднесь во вселенские суботы огненной столпъ до небеси, а по простым – свеща велия горяща над главою его. Се же Богъ своих проявляетъ».

Огненные столбы – частые гости на страницах старинной житийной литературы, да и русских летописей тоже. Например, «Повесть временных лет» оканчивается следующим сообщением от 11 февраля 1110 года: «…Явися столпъ огненъ от земля до небеси, а молнья осветиша всю землю, и в небеси прогреме в час 1 нощи; и весь мир виде». Обычно подобные явления относят к разряду чудесных. На самом же деле речь идет о самых что ни на есть естественных феноменах, однако плохо вписывающихся в представления современной науки. Что ж: не понимаем сегодня – поймем завтра.

Не стану касаться вопроса о природе света как такового. Данный вопрос также не относится к числу простых и ясных. Недаром физики горько шутят: «Самое темное в природе – это свет». Но то, что свет сопряжен с пассионарностью и их носителями, особого сомнения не вызывает. Огненные и световые знамения появляются и при рождении, и при жизни, и после смерти выдающихся людей, отмеченных печатью святости. Наука и подавляющее большинство ее представителей, как правило, отмахиваются от сотен и тысяч фактов, описанных в литературе: так как объяснить подобные «аномалии» ученые не в состоянии, они попросту предпочитают их не замечать или, что еще хуже, объявляют вымыслом, обманом или галлюцинациями. Но факты – вещь упрямая, и они требуют объяснения. Не вдаваясь в конкретные физические механизмы и закономерности (которые пока что не познаны), огненные столбы в общем виде можно интерпретировать как временную световую материализацию постоянно действующего (но невидимого с помощью обычных органов чувств) канала связи между ноосферой (энерго-информационным полем) и Землей (точнее, находящимися на земле индивидами или сообществами людей). Иными словами: огненный столб – чисто биосферный феномен.

Русское духовенство также взяло на заметку чудесные явления, происходившие с телом Ермака, а после захоронения – на его могиле. Одно время серьезно обсуждался вопрос о канонизации Ермака в качестве сибирского чудотворца. Но предложение Тобольской епархии не получило поддержки в высших эшелонах церковной власти. Вскоре и само место захоронения, которое татары старались держать в тайне, было навсегда потеряно. Но крепла ото дня ко дню, от года к году и от века к веку народная память…

Так в чем же она – ермакова тайна? Ключ к ней – сама Россия и ее космическая предопределенность, обусловленная совокупностью геофизических и вселенских факторов. Ермак – типичный русский пассионарий, что черпает силы свои от самой матери-земли. Сказанное – не метафора, а непреложный факт, если только стать на космистско-биосферные позиции. И жизнь Ермака – такая же трагичная, как судьба России. Значит, трагические повороты в истории стран, народов и отдельных индивидов заранее запрограммированы? Выходит, предопределены! Так же, как и звездные часы человечества…

Не успели русские как следует освоить Сибирь, как туда прибыл вездесущий и неуемный моряк из Йорка Робинзон Крузо. Читатель, вероятно, помнит, что у знаменитого романа Даниэля Дефо о приключениях на необитаемом острове было продолжение, содержащее рассказ о новом, теперь уже кругосветном путешествии легендарного героя. Книга называлась – «Приключения Робинзона Крузо, составляющие вторую и последнюю часть его жизни и захватывающее изложение его путешествий по трем частям света, написанные им самим». События здесь развертывались в самом конце XVII века. Потеряв во время опасного плавания верного Пятницу, погибшего от стрелы каннибала, Робинзон оказывается в Китае. И чтобы вернуться домой, в Англию, ему пришлось пересечь Сибирь, испытав на себе все тяготы подобного предприятия. Даниэль Дефо дает краткие, но емкие и впечатляющие картины далекой чужой страны, которая для европейцев была столь же экзотической, как и любая другая заморская территория. К тому времени вполне хватало разного рода географических описаний, где можно было почерпнуть нужные сведения. Вот как выглядело путешествие по Сибири в передаче Робинзона Крузо:

«Миновав Енисейск на реке Енисей, отделяющей, по словам московитов, Европу от Азии, я прошел обширную, плодородную, но слабо населенную область до реки Оби. Жители все язычники за исключением ссыльных из России; сюда ссылают преступников из Московии, которым дарована жизнь, ибо бежать отсюда невозможно. Со мной не случилось ничего замечательного до самого Тобольска, столицы Сибири, где я прожил довольно долго… <…>

Здешний климат был совсем не похож на климат моего милого острова, где я чувствовал холод только во время простуды. Там мне было трудно носить самую легкую одежду, и я разводил огонь только для приготовления пищи. Здесь же, чтобы выйти на улицу, нужно было закутываться с головы до ног в тяжелую шубу (рис. 96). Печь в моем доме была совсем не похожа на английские открытые камины, которые дают тепло, только пока топятся. Моя печь была посреди комнат и нагревала их все равномерно; огня в ней не было видно, как в тех печах, которые устраиваются в английских банях. <…>

Я прожил в Тобольске восемь месяцев, в течение мрачной и суровой зимы. Морозы были так сильны, что на улицу нельзя было показаться, не закутавшись в шубу и не покрыв лица меховой маской или, вернее, башлыком с тремя только отверстиями: для глаз и для дыхания. В течение трех месяцев тусклые дни продолжались всего пять или шесть часов, но погода стояла ясная, и снег, устилавший всю землю, был так бел, что ночи никогда не были очень темными. Наши лошади стояли в подземельях [?! – В. Д. ], чуть не околевая от голода; слуги же, которых мы наняли здесь для ухода за нами и за лошадьми, то и дело отмораживали себе руки и ноги, так что нам приходилось отогревать их.

Правда, в комнатах было тепло, так как двери в тамошних домах закрываются плотно, стены толстые, окна маленькие с двойными рамами. Пища наша состояла главным образом из вяленого оленьего мяса, довольно хорошего хлеба, разной вяленой рыбы и изредка свежей баранины и мяса буйволов, довольно приятного на вкус. Вся провизия для зимы заготовляется летом. Пили мы воду, смешанную с водкой…»

Читатель безо всяких комментариев и невооруженным взглядом видит, сколько «развесистой клюквы» попало на страницы романа Дефо. В конце концов ужасная сибирская зима пошла на убыль, Робинзон поспешил в дорогу и, пережив еще немало приключений в диких северных лесах, через Архангельск благополучно вернулся в Англию, дабы еще раз удивить соотечественников рассказом о невероятных событиях своей жизни – теперь уже в варварской Сибири. Красок он не жалел – тем более что недостаток информации он восполнял за счет буйного воображения, рисуя такие картины, которые, как мы-то уж совершенно точно знаем из серьезных этнографических трудов, никогда не могли иметь места. Примером может служить колоритный рассказ Дефо, вложенный, естественно, в уста своего героя, о кровавых жертвоприношениях страшному сибирскому идолу (рис. 97), с коим Робинзон столкнулся еще в самом начале своей сибирской одиссеи:

Рис. 96. Робинзон Крузо в Сибири. Художник (здесь и далее) Жан Гранвиль

«В одной деревне близ Нерчинска мне вздумалось, из любопытства, присмотреться к их [аборигенов . – В. Д. ] образу жизни, очень грубому и первобытному. В тот день у них, должно быть, назначено было большое жертвоприношение; на старом древесном пне возвышался деревянный идол – ужаснейшее, какое только можно представить, изображение дьявола. Голова не имела даже и отдаленного сходства с головой какой-нибудь земной твари; уши огромные, как козьи рога, и такие же высокие; глаза величиной чуть ли не с яблоко; нос, словно кривой бараний рог; рот растянутый четырехугольный, будто у льва, с отвратительными зубами, крючковатыми, как нижняя часть клюва попугая. Одет он был в овчину, шерстью наружу, на голове огромная татарская шапка, сквозь которую торчали два рога. Ростом идол был футов в восемь, но у него не было ни ног, ни бедер и никакой пропорциональности в частях. Это пугало было вынесено за околицу деревни; подойдя ближе, я увидел около семнадцати человек, распростертых перед ним на земле (рис. 98). Невдалеке у дверей шатра или хижины стояли три мясника… <…> Сознаюсь, я был поражен, как никогда, этой глупостью и этим скотским поклонением деревянному чудищу. Я подъехал к этому идолу, или чудищу – называйте как хотите – и саблей рассек надвое его шапку, как раз посередине, так что она свалилась и повисла на одном из рогов, а один из моих спутников в это время схватил овчину, покрывавшую идола, и хотел стащить ее, как вдруг по всей деревне поднялся страшный крик и вой, и оттуда высыпало человек триста. Мы поспешили убраться подобру-поздорову, так как у многих туземцев были луки и стрелы…»

Рис. 97. Сибирский идол в представлении Робинзона Крузо

Рис. 98. Человеческое жертвоприношение Сибирскому идолу

Положа руку на сердце, приходится безо всякого сожаления констатировать, что описание идола, обрядов поклонения и жертвоприношения ему не соответствует ни одному известному религиозному культу сибирских народов. Но англичан всегда занимали именно такие неправдоподобные страсти, и применительно к Северу России они описывали их уже более полутора столетий. К моменту появления в Сибири и на Русском Севере Робинзона Крузо английские купцы давно уже проторили торговые пути в Россию и далее – на Восток. Даже по Сибири – вплоть до Тобольска – Робинзон, благодаря писательскому воображению своего создателя, путешествует в обществе случайно встреченного здесь шотландского купца.

Отважные английские мореходы, начиная с середины XVI века, упорно искали северо-восточный проход в Индию и Китай и бесстрашно штурмовали непроходимые льды Северного Ледовитого океана, попутно занимаясь активным шпионажем в пользу английской короны. Судя по настырности, с коей англичане стремились попасть именно в устье Оби, они располагали какими-то (считавшимися секретными в ту пору) сведениями, касающимися возможности прохода в Китай не вокруг Азии, а прямо по рекам. Как ни странно, но сие является не досужим вымыслом, а реальным фактом. Действительно, если взглянуть на карту, то нетрудно убедиться в том, что главный приток Оби – Иртыш – берет свое начало именно в Китае. Здесь, под названием Черного Иртыша, он с востока на запад пересекает Синьцзян-Уйгурский район и после впадения в казахстанское озеро Зайсан становится Иртышом; далее – Сибирь, впадение в Обь и, пожалуйста, – прямой путь в Ледовитый океан. Однако попасть в Китай подобным образом можно, только водя пальцем по карте: в истоках своих (Черный) Иртыш не судоходен, а плавание против его течения на больших парусных кораблях более чем проблематично. Англичан, однако, все это нисколько не пугало и тем более не останавливало: располагая абстрактной информацией про то, что Китай речным путем связан с Ледовитым морем, они намеревались убедиться в этом на собственном опыте. Откуда могла взяться подобная безапелляционная уверенность да и сами тайные знания, станет понятным чуть ниже.

Один из морских «джеймсов бондов» эпохи Ивана Грозного и Елизаветы I оставил подробные записки об Обском Севере, более похожие на типичное разведдонесение, чем на путевой дневник мирного купца; про них, возможно, было известно и Даниэлю Дефо. Звали англичанина Стивен Барроу. К устью Оби он пробивался летом 1556 года. Однако первыми, кого англичане встретили в районе острова Вайгач, оказались русские поморы, промышлявшие в районе Новой Земли (по-русски – Матки). У предводителя морской ватаги была запоминающаяся внешность и не менее запоминающееся прозвище – Лошак. Русские чувствовали себя на Севере уверенно, точно в доме родном. К незваным заморским гостям отнеслись со вниманием, но без лизоблюдства. Как только уловили излишнее «стратегическое любопытство», просто оставили их среди льдов и торосов. Но поначалу поведали о великой горе на Матке, самой большой в мире, как сказали поморы.

Сводили англичан и к знаменитому ненецкому святилищу. Барроу составил первое и почти что научное описание самоедских идолов:

«Число их было более 300, самой плохой и неискусной работы, какую я когда-либо видел (рис. 99). У многих из них глаза и рты были вымазаны кровью. Они имели грубо сделанный облик мужчин, женщин и детей; то, что было намечено из других частей тела, также было обрызгано кровью. Некоторые из их идолов были не чем иным, как старыми кольями с двумя-тремя нарезами, сделанными ножом. <…> Перед некоторыми идолами были сделаны плахи высотой до рта идола; все они были в крови…»

В начале ХХ века святилище на острове Вайгач посетил и нарисовал маслом художник-передвижник Александр Борисов. Почти за полтысячи лет здесь мало что изменилось. Все также приносились жертвы, правда, их старались не афишировать, боясь преследования властей. Но власти-то хорошо знали, что кровавые ритуалы выполнялись неукоснительно и что жертвы бывали не только оленьи, но и человеческие. Современные исследователи продолжают изучать культ, издревле существовавший на Крайнем Севере и, вне всякого сомнения, связанный с гиперборейскими традициями. До недавнего времени на острове Вайгач все так же возвышался многоглавый языческий идол (рис. 100). Что касается английских мореплавателей XVI века, то, навидавшись каннибалов в Новом Свете (или начитавшись о них), они мало чему удивлялись на Крайнем Севере. Их волновали совсем иные проблемы и в первую очередь – новые торговые пути в обход территорий и морей, захваченных испанцами и португальцами.

Рис. 99. Самоедское святилище. Рисунок XVI в.

Рис. 100. Семиглавый (одна голова утрачена) химерский идол на острове Вайгач (из материалов Морской арктической комплексной экспедиции (МАКЭ). Конец XX в.

Познавательный интерес со стороны европейцев к Русскому Северу и Сибири существовал всегда. Еще во времена татаро-монгольской экспансии через территорию России и частично Южной Сибири проследовали посланцы европейских дворов Джованни де Плано Карпини и Гильом де Рубрук, оставившие весьма ценные записки об увиденных странах и народах. А в XVI веке в Европу, благодаря «Запискам о Московии» Сигизмунда Герберштейна, попала подробная инструкция-подорожная, с помощью которой каждый желающий мог добраться до Печоры, Югры и Оби:

« Владения московского государя простираются далеко на восток и несколько к северу до тех мест, перечисление которых следует ниже. Об этом доставлено было мне некое писание на русском языке, содержавшее расчет этого пути. Я и перевел его, и прибавил здесь с верным расчетом. Впрочем, те, кто едут туда из Москвы, больше держатся обычной и кратчайшей дороги от Устюга и Двины через Пермию. От Москвы до Вологды считается пятьсот верст; если от Вологды до Устюга спускаться направо вниз по реке Вологде и затем по Сухоне, с которою она соединяется, то получим также пятьсот верст; эти реки под городом Стрельце, в двух верстах ниже Устюга, соединяются с рекою Югой, которая течет с полудня; от ее устьев насчитывается свыше пятисот верст.

По своем слиянии Сухона и Юга теряют прежние имена и принимают имя Двины. Затем через пятьсот верст по Двине можно добраться до Холмогор; в шести днях пути вниз отсюда Двина впадает в океан шестью устьями. Наибольшая часть этого пути совершается водою, ибо сухим путем от Вологды до Холмогор, с переправой через Вагу, тысяча верст. Недалеко от Холмогор, пройдя семьсот верст, впадает в Двину река Пинега, которая течет с востока с правой стороны. От Двины можно через двести верст по реке Пинеге добраться до мыса, называемого Николаевым, где на расстоянии полуверсты суда перетаскивают в реку Кулой, а река Кулой начинается на севере из озера того же названия; от ее истоков шесть дней пути до устьев, где она впадает в океан. При плавании вдоль правого берега моря приходится миновать следующие владения: Становище, Калунчо и Апну. И, обогнув мыс Карговский Нос и Становище, Каменку и Толстый, можно попасть наконец в реку Мезень, по которой в шесть дней пути добираются до одноименной деревни, расположенной в устьях реки Пезы.

Поднимаясь по ней снова налево к летнему востоку, в трехнедельный путь можно встретить реку Пеской. Оттуда пять верст волокут суда в два озера, открываются две дороги; одна из них, с левой стороны, ведет в реку Рубиху, по которой можно добраться в реку Чирку. Другие волокут суда иной дорогой и более краткой – из озера прямо в Чирку; от нее, если не задержат бури, через трехнедельный промежуток попадают в реку Цильму, и притом к ее устьям; Цильма впадает в большую реку Печору, которая в том месте простирается в ширину на две версты. Спустившись туда, в шестидневный путь достигают до города и крепости Пустозерска, около которого Печора шестью устьями впадает в океан. Жители этой местности, люди простого ума, впервые приняли крещение в MDXVIII (1518) году по Рождестве Христово.

Если плыть по Печоре от устьев Цильмы до устьев реки Усы, то это составит путь в один месяц. Уса же имеет свои истоки на горе Земной Пояс, находящейся влево от летнего востока, и течет с огромной скалы той же горы, называемой Большой Камень. От истоков Усы до ее устья насчитывают свыше тысячи верст. Печора течет в этой северной стороне с юга; если подниматься по ней от устьев Усы до устьев реки Щугура, то это составит трехнедельный путь. Те, кто писал этот дорожник, говорили, что они отдыхали между устьями рек Щугура и Подчерема и что сложили припасы, которые привезли с собою из Руссии, в соседней крепости Струпили, которая расположена у русских берегов на горах справа.

За реками Печорой и Щугуром у горы Каменный Пояс, точно так же у моря, на соседних островах и около крепости Пустозерска живут разнообразные и бесчисленные народы, которые называются одним общим именем самояди (то есть, так сказать, сами себя ядущие). У них имеется великое множество птиц и разных животных, каковы, например, соболя, куницы, бобры, горностаи, белки и в океане животное морж, о котором сказано выше; кроме того, весь, точно так же белые медведи, волки, зайцы, джигетан, киты, рыба по имени семга и весьма многие другие. Эти племена не приходят в Московию, ибо они дики и избегают сообщества и сожительства с другими людьми.

От устьев Щугура вверх по реке до Пояса, Артавиша, Каменя и большего Пояса три недели пути. Подъем на гору Камень занимает три дня; спустившись с нее, можно добраться до реки Артавшиа, оттуда до реки Зибута, от нее в крепость Ляпин, от Ляпина до реки Сосвы. Живущие по этой реке называются вогуличами. Оставив Сосву справа, можно добраться до реки Оби, которая начинается из Китайского озера. Через эту реку они едва могли переправиться в один день, да и то при скорой езде: ширина ее до такой степени велика, что простирается почти до восьмидесяти верст. И по ней также живут народ вогуличи и югричи. Если подниматься от Обской крепости по реке Оби до устьев реки Иртыша, в который впадает Сосва, то это составит три месяца пути. В этих местах находятся две крепости – Ером и Тюмень, которыми управляют властелины князья югорские, платящие (как говорят) дань великому князю московскому. Там имеется много животных и превеликое множество мехов.

От устьев реки Иртыша до крепости Грустины два месяца пути, отсюда до Китайского озера по реке Оби, которая, как я сказал, имеет в этом озере свои истоки более чем три месяца пути. От этого озера приходят в весьма большом количестве черные люди, не владеющие общепонятной речью, и приносят с собою разнообразные товары, прежде всего жемчуга и драгоценные камни, которые покупают народы грустинны и серпоновцы. Эти последние получили имя от крепости Серпонова, лежащей в Лукоморье на горах за рекою Обью.

С людьми же Лукоморья, как говорят, случается нечто удивительное, невероятное и весьма похожее на басню; именно говорят, будто каждый год, и притом в определенный день – XXVII ноября <…> они умирают, а на следующую весну, чаще всего к XXIII апреля, наподобие лягушек, оживают снова. Народы грустинцы и серпоновцы ведут и с ними необыкновенную и неизвестную в других странах торговлю. Именно, когда наступает установленное время для их умирания или засыпания, они складывают товары на определенном месте; грустинцы и серпоновцы уносят их, оставив меж тем и свои товары по справедливому обмену: если те, возвратясь опять к жизни, увидят, что их товары увезены по слишком несправедливой оценке, то требуют их снова. От этого между ними возникают весьма частые споры и войны. Вниз по реке Оби, с левой стороны, живет народ каламы, которые переселились туда из Обиовни и Погозы. Ниже Оби до Золотой старухи [о Золотой Бабе – см. предыдущую главу], где Обь впадает в океан, находятся следующие реки: Сосва, Березва и Данадим, которые все начинаются с горы Камень Большого Пояса н соединенных с нею скал. <…>

Река Коссин вытекает из Лукоморских гор; при ее устьях находится крепость Коссин, которою некогда владел князь венца, а ныне его сыновья. Туда от истоков большой реки Коссина два месяца пути. Из истоков той же реки начинается другая река, Кассима, и, протекши чрез Лукоморию, впадает в большую реку Тахнин, за которой, как говорят, живут люди чудовищной формы: у одних из них, наподобие зверей, все тело обросло шерстью, другие имеют собачьи головы, третьи совершенно лишены шеи и вместо головы имеют грудь. В реке Тахнине водится также некая рыба с головой, глазами, носом, ртом, руками, ногами и другими частями совершенно человеческого вида, но без всякого голоса; она, как и другие рыбы, представляет собою приятную пищу.

Все то, что я сообщил доселе, дословно переведено мною из доставленного мне русского дорожника. Хотя в нем, по-видимому, и есть нечто баснословное и едва вероятное, как, например, сведения о людях немых, умирающих и оживающих, о Золотой старухе, о людях чудовищного вида и о рыбе с человеческим образом, и хотя я сам также старательно расспрашивал об этом и не мог узнать ничего наверное от какого-нибудь такого человека, который бы видел это собственными глазами (впрочем, они утверждали, на основании всеобщей молвы, что это действительно так), – все же мне не хотелось опустить что-нибудь, дабы я мог доставить другим более удобный случай к разысканию сих вещей. Поэтому я воспроизвел и те же названия местностей, которыми они именуются у русских. […] Горы вокруг реки Печоры называются Земной Пояс, то есть Пояс мира или земли. […] От озера Китай получил имя великий хан китайский, которого московиты называют царь китайский. […]

Лукомории суть приморские лесистые местности; тамошние обитатели живут в них без всяких домов. Хотя составитель дорожника сообщал, что весьма многие народы Лукомории подвластны государю московскому, однако раз вблизи находится царство Тюмень, государь которого – татарин и на их народном языке называется царем тюменским, то есть царем в Тюмени, и он не так давно причинил большие уроны государю Московии, то вероятно, что эти племена, по причине соседства, подчинены, скорее, ему.

У реки Печоры, о которой упоминается в дорожнике, есть город и крепость Папин, или Папинов-город; жители его, имеющие отличный от русского язык, называются папинами. За этой рекой простираются до самых берегов ее высочайшие горы, вершины которых вследствие непрерывных дуновений ветров совершенно лишены всякого леса и почти даже травы. Хотя они в разных местах имеют разные имена, однако вообще называются Поясом мира. На этих горах вьют гнезда соколы-герофаль-коны, о которых будет сказано ниже, когда я буду излагать о государевой охоте. Также растут там деревья кедры, около которых водятся самые черные соболи. И во владении государя московского можно увидеть одни только эти горы, которые, вероятно, представлялись древним Рифейскими или Гиперборейскими. Так как они покрыты постоянными снегами и льдом и перейти через них нелегко, то по этой причине область Энгронеланд [Гренландия. – В. Д. ] совершенно неизвестна.

Князь Московии Василий, сын Ивана, некогда посылал через Пермию и Печору, для исследования местностей за этими горами и для покорения тамошних народов, двух начальников из своих приближенных: Симеона Федоровича Курбского, названного так по своей отчине и происходившего из ярославского рода, и князя Петра Ушатого. Из них Курбский, в мою бытность в Московии, был еще в живых и на мои расспросы об этом походе отвечал, что он потратил семнадцать дней на восхождение на гору и все-таки не мог перейти через верхушку горы, называемую на его родном языке Столп, то есть колонна. Эта гора простирается к океану до устьев рек Двины и Печоры. Но довольно о дорожнике».

Рис. 101. Герард Меркатор

В том же XVI веке Герард Меркатор (1512–1594), самый знаменитый картограф всех времен и народов (рис. 101), снабжал европейских путешественников инструкциями о том, что нужно искать на Русском Севере:

«…За островом Вайгачом и Новой Землей сейчас же простирается огромный залив, замыкаемый с востока мощным Табинским мысом. В середину залива впадают реки, которые, протекая через всю страну Серику [Китай. – В. Д. ] и будучи, как я думаю, доступны для больших судов до самой середины материка, позволяют легчайшим образом перевозить любые товары из Китая <…> и других окрестных государств в Англию. <…> Что существует громадный выдающийся к Северу мыс Табин, я твердо знаю не только из Плиния, но и из других писателей и некоторых карт, правда грубовато начертанных [выделено мной. – В. Д. ]. Я выяснил из достоверных магнитных наблюдений, что магнитный полюс находится не очень далеко за Табином. Вокруг этого полюса и вокруг Табина много скал, и плавание там очень трудно и опасно».

Очень любопытные факты сообщает Меркатор! Особенно интересны сведения относительно «грубовато начертанных карт» (скорее всего древних), где подробно изображены материковые и островные земли за Полярным кругом. Откуда попали к Меркатору эти карты? Возможно, из тех же тайных источников, из которых столетием раньше узнал о маршруте к Новому Свету через Атлантический океан Христофор Колумб. Ведь Меркатор еще раньше уже составил карту Арктики, где с подробностями, достойными удивления, изобразил легендарную Гиперборею. Похоже, что на тайной карте, о которой фламандский картограф упоминает в инструкции английским капитанам, речь идет о временах, когда древняя Гиперборея частично погрузилась на дно Ледовитого океана, оставив в районах, близких к магнитному полюсу, массу островов.

Рис. 102. Карта Герарда Меркатора, изданная его сыном Рудольфом в 1595 году. Составлена она на основании сведений как того времени, так и гораздо более ранних эпох. В центре карты изображена легендарная Арктида (Гиперборея)

Кроме того, опираясь на древние знания, Меркатор смело вычерчил на своих картах пролив между Азией и Америкой. По традиции он именовался Анианом и располагался напротив одной из рек, рассекающих Гиперборею, которая изображалась не менее тщательно (рис. 102). Задолго до реального открытия пролива Семеном Дежневым он уже изображался на многих европейских картах. В XVI веке, помимо Меркаторовой карты, Аниан можно увидеть на картах Себастьяна Мюнстера, Баттисты Аньезе, Джиакомо Гастальди, Болннини Зальтерио и Абрагама Ортелия. На данные свидетельства ориентировался и Петр Великий, почерпнувший сведения о проливе Аниан во время своего путешествия по Европе. Уже тогда преобразователь России задумал снять покров тайны с недосягаемого пролива и проложить путь русским кораблям из Ледовитого океана в Тихий. В разговоре с одним из своих ближайших сподвижников еще по «потешному полку», генерал-адмиралом (было такое звание в Петровскую эпоху) Федором Матвеевичем Апраксиным, Петр I заявлял:

«…На сей морской карте проложенный путь, называемый Аниан, проложен не напрасно. В последнем путешествии моем в разговорах слышал я от ученых людей, что такое обретение возможно. Огродя Отечество безопасностью от неприятеля, надлежит стараться находить славу через искусства и науки. Не будем ли мы в исследовании такого пути счастливее голландцев и англичан, которые многократно покушались обыскивать берегов американских?»

В разные времена (по вышеприведенному свидетельству Меркатора) в Ледовитом океане продолжалось активное мореплавание. Кого? Безусловно, в том числе и тех, кто создал таинственную карту, имевшуюся в распоряжении Меркатора. Когда? А вот это действительно проблема! Раз во времена составления карты можно было свободно плавать по Ледовитому океану в окрестности магнитного полюса, значит, сама карта ни в коем случае не относилась к Новому времени, а отображала несравнимо далекую эпоху, когда климат был иным и свободное плавание действительно было возможно. Меркатор последнего обстоятельства не знал, то есть он считал, что в XVI веке проход на Восток по Северному морскому пути так же свободен, как сотни или даже тысячи лет назад. Потому-то он с такой уверенностью дезинформировал тех, кто отправлялся на поиски северо-восточного прохода. И отважные капитаны тоже не сомневались, что еще немного, еще чуть-чуть – и непреодолимые льды отступят, и перед ними откроется свободный для дальнейшего плавания океан.

Но действительность оказалась намного страшнее, чем мог предполагать и сам Меркатор, и те, кто вступал в неравное противоборство с ледяной стихией. Судьба Виллема Баренца (1550–1597) лучший тому пример. Голландцы так же страдали от испано-португальского блокирования торговых путей на Восток, как и англичане. А потому денег, людей, кораблей и усилий на поиски северо-восточного прохода в Индию и Китай не жалели. А упорства и энергии им было не занимать. Всего было предпринято три попытки штурма Ледовитого океана.

Рис. 103. Виллем Баренц

Баренц (рис. 103) был всего лишь штурманом экспедиции из семи высококлассных голландских парусников, которыми командовал настоящий адмирал – Корнелий Най. Но что-то сегодня никто не знает, кто такой Най. Такого имени нет на арктических картах. Зато Баренцево море знают все. Ни один из участников экспедиции – от адмирала до юнги – ни на минуту не сомневался, что, двигаясь вдоль северного побережья Евразии, им удастся рано или поздно достичь Китая или Японии. Ибо в руках у Баренца была карта, на которой четко и недвусмысленно был обозначен пролив, отделяющий Евразию от Америки. Все тот же Аниан! Часть карты Баренца с переведенными на русский язык названиями приводится на рис. 104. Здесь же прорисован и легендарный мыс Табин, точно магнит притягивавший первооткрывателей еще со времен античности. По расчетам Баренца, отсюда рукой было подать и до прохода к Тихому океану. Вряд ли стоит сомневаться, что Баренц пользовался и вышеприведенной информацией Меркатора, ибо на его карте магнитный полюс обозначен именно там, где предсказывал великий фламандский картограф. Быть может, Баренц даже видел таинственные «грубо начертанные карты» или, по крайней мере, слышал о них.

Рис. 104. Часть карты Баренца

Однако в экстремальных условиях Севера любое «рано» имеет шанс очень быстро превратиться в ускользающее «поздно». Но в этом предстояло еще убедиться, как говорится, на собственной шкуре. Пока же голландцам предстояло в ходе двух плаваний 1594 (рис. 105) и 1595 годов обследовать акваторию, названную впоследствии Баренцевым морем (рис. 106) – от Шпицбергена до Новой Земли и острова Вайгач. Льды и ранняя зима мешали достижению главной цели экспедиции и каждый раз заставляли возвращаться назад. Вновь открытые северные земли (например, остров Медвежий) являлись слабым утешением для голландских мореплавателей. Баренц жаждал лишь одного – пробиться в восточном направлении. Как и Меркатор, он нисколько не сомневался, что свободный проход существует. Но ему, как и Меркатору, не приходило в голову, что арктические сведения скорее всего относились к очень отдаленной гиперборейской эпохе, когда климат был совсем другим и воды Ледовитого океана действительно могли быть проходимыми для больших и малых судов. Иначе почему так упорно Баренц двигался не только на Восток, но и на Север, пытаясь обогнуть гигантскую природную баррикаду – почти тысячекилометровую Новую Землю?

Рис. 105. Плавание Баренца в 1594 году

Рис. 106. Третье плавание Баренца

Голландский корабль сумел обойти остров с севера, но тотчас же попал в ледяную ловушку: уже в конце августа он был затерт льдами. Начался апокалипсический кошмар. Льды так сдавливали судно, а его обшивка так трещала, что, по воспоминаниям уцелевших участников экспедиции, у них волосы становились дыбом. К счастью, корабль со всеми припасами не ушел на дно – его просто выдавило на лед (рис. 107). Необходимо было думать о зимовке. Голландцам крупно повезло: берег оказался усеянным стволами деревьев, занесенными сюда течением из Сибири. Хватило и на постройку дома (рис. 108) и, главное, на его отопление (рис. 109). Очень досаждали белые медведи, но и они были нипочем отважным голландцам (рис. 110).

Рис. 107. Корабль Баренца среди льдов

Рис. 108. Голландцы готовятся к зимовке на Новой Земле

Рис. 109. Спутники Баренца внутри построенного ими дома

Чтобы узнать доподлинно, что такое полярная ночь и арктическая зима, нужно было кому-то хотя бы однажды пережить это самому. Во всемирной истории путешествий такими «первооткрывателями» оказались Баренц со своими спутниками. Очаг-то они сложили быстро и умело, но стужа снаружи была такой, что не давала дыму выходить через трубу. Зимовщики чуть не задохнулись. Про то, что случилось дальше, рассказал в своем дневнике помощник и друг Баренца Геррит де Фер (рис. 111): «Не зная, какими средствами защититься от холода, мы собрались все вместе, полузамерзшие, и совещались о том, что предпринять; тогда один из нас предложил зажечь каменный уголь, который мы забрали с нашего корабля; вечером мы развели большой огонь, согревший комнату; тепло оживило нас, и мы хотели сохранить его как можно дольше; с этою целью мы плотно закрыли трубу и заделали дверь; и таким образом каждый из нас, ободренный и согретый, улегся на свою постель, и мы долго еще беседовали. Но вдруг многие из нас почувствовали головокружение; прежде всего мы заметили это на одном больном, который вследствие болезни был менее вынослив, а затем и сами почувствовали дурноту, тогда некоторые из нас, самые сильные, встали с своих коек и открыли трубы, а затем дверь. Но отворивший дверь упал в обморок на снег; увидя это, я поспешил к нему и нашел его без сознания. Я тотчас принес уксус и тер ему лицо до тех пор, пока он не очнулся от своего обморока. Затем, когда мы все пришли в себя, капитан дал нам выпить немного вина, чтобы подкрепить нас».

Рис. 110. Голландцы на Новой Земле отбиваются от белых медведей

Незаметно подкрался и другой смертельный враг полярников – цинга. Осознал ли Баренц, что в его так хорошо продуманные планы и расчеты вкралась ошибка? Умом – вряд ли! Как истинный сын своего времени, он был рационалистом и в любом – даже в безвыходном случае – отдавал приоритет разуму, полагая, вероятно, что хорошо обоснованная теория обязательно должна получить подтверждение на практике. Хотя суровая полярная действительность, стужа, многомесячная ночь, непроходимые льды, сбивающий с ног ветер, бескормица и цинга – свидетельствовали совсем о другом и обязывали корректировать радужные надежды. Однако по духу своему и складу характера Баренц был типичным пассионарием: он непреклонно стремился к поставленной цели и увлекал за собою других. А Север только усиливал пассионарные задатки первопроходцев. Даже однажды полученный полярный заряд может навсегда обусловить человеческое бытие и существование. Лучшее подверждение тому – жизнь и судьба многих полярных первопроходцев, русских и европейских.

Рис. 111. Факсимиле первого издания дневника Г. де Фера

Из породы таких пассионариев был и Виллем Баренц. Для таких ничего не значили ни опасность, ни даже смерть. Когда наконец наступил полярный день, Баренц и его спутники решили бросить застрявший в ледяных торосах корабль и выбираться с Новой Земли на двух шлюпках. В живых из экипажа оставалось пятнадцать человек. Перегруженные людьми и скарбом утлые суденышки медленно продвигались на веслах по беспрестанно штормившему океану. Цинга давно подкосила бесстрашного командора. Смерть приближалась неумолимо, но он уже шагнул в бессмертие. Баренц умер с картой в руках, обратив последний взгляд на Восток, к скрытым за горизонтом, так и не найденным фантастическому мысу Табин и проливу Аниан, продолжая свято верить, что желанный пролив где-то совсем рядом. Знал бы он, сколько еще времени, титанических усилий и людских жизней потребуется, прежде чем такие же пассионарии, как он, достигнут оконечности Азии. И все же Русский Север больше не видел иностранных героев, равных Баренцу по целеустремленности и отваге.

Много воды утекло с тех достославных пор. Иностранцы и в дальнейшем часто посещали Россию, охотно путешествовали по ее бескрайним просторам, забирались в уральскую и сибирскую глухомань и подробно описывали свои впечатления. Зачастую с подобными путевыми заметками происходило то, что обычно случается с первым блином. Нелицеприятные оценки таким опусам также не заставляли долго ждать. Иногда они даже давались на самом высоком уровне.

В 1768 году в Париже вышло сочинение некоего аббата Шаппа д’Отероша из Королевской академии наук, то есть французского академика. Весь титульный лист занимало длиннющее – в духе времени – заглавие: «Путешествие в Сибирь по приказанию короля в 1761 году, содержащее в себе нравы, обычаи русских и теперешнее состояние этой державы; географическое описание и нивелировку дороги от Парижа до Тобольска; естественную историю оной дороги; астрономические наблюдения и опыт над естественным электричеством; украшенное географическими картами, планами, съемками местности, гравюрами, представляющими обычаи русских, их нравы, их одежды, божества калмыков и многие предметы естественной истории…»

Достопочтенному аббату явно не давали покоя лавры энциклопедистов, однако для приобщения к когорте славных требовалось нечто большее, чем одно желание. Одним словом, из-под пера вояжера в сутане вышло занудное сочинение (местами, впрочем, очень похожее на донесение лазутчика). Оно исполнено высокомерным презрением к России и ее народам, изобилует топорной отсебятиной, непростительными огрехами и традиционной для подобного рода иностранщины «развесистой клюквой» вроде того, что в банях русские секут друг друга розгами (так француз истолковал березовые веники). Тем не менее книга очередного «барона мюнхгаузена» была со вниманием прочитана императрицей Екатериной Великой и тщательнейшим образом прокомментирована ею по-французски. Свои заметки, занимающие 238 страниц убористого печатного текста, государыня озаглавила «Антидот», что в переводе «на язык родных осин» означает «Противоядие». Спустя сто лет сей текст был переведен на русский и напечатан в 4-й книге фундаментального собрания документов эпохи – «XVIII век», издававшегося известным историком и археографом Петром Ивановичем Бартеневым (1829–1912). Выводы императрицы достойны занесения в анналы российского патриотизма:

«Нет народа, о котором было бы выдумано столько лжи, нелепостей и клеветы, как о народе русском. Однако же, если бы взяли на себя труд рассматривать вежи добросовестно и беспристрастно и сравнивать их философским взглядом с тем, что мы видим в остальном человеческом роде, то увидели бы, что он стоит приблизительно в уровень с остальными народами Европы, и что лишь предубеждение и предрассудок могут ставить его на другую степень. Надеюсь доказать то, что я утверждаю. Все те, кто писал о России, были иностранцы, которые, по незнанию языка и страны, говорили скорее то, что им казалось, чем то, что они действительно видели. Немецкие писатели, например, исполненные предубежденности в пользу своей страны, искали в русских немцев; не находя их, сердились: все было дурно. Русским было непростительно быть русскими…»

Царица не оставила камня на камне от писаний французского лгуна. Но потрясает совсем другое. Державный пафос венценосной патриотки и пронзительные слова, достойные того, чтобы золотыми буквами быть высеченными в любом из залов Московского Кремля:

« Я имею честь быть русской, я этим горжусь, я буду защищать мою Родину и языком, и пером, и мечом – пока у меня хватит жизни…»

Ай да Екатерина! Ну какая же умница! Браво! Вот тебе и немка! Да только за одну эту фразу ей можно простить все, что угодно – и умопомрачительный блуд, и Емельяна Пугачева вкупе с Радищевым и Новиковым. Приходилось ли кому-либо слышать нечто подобное от облаченных реальной властью российских политиков за последние 10–20—30—40–50 лет? Трудно припомнить? Невозможно! Вот потому-то ни один из них никогда не заслужит эпитет Великого. А вот бывшая принцесса София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская заслужила – и не только по словам, но и по делам. ( Примечание: В оригинале императрица писала о себе в мужском роде; сие означает, что она намеревалась опубликовать свое «Противоядие» под мужским псевдонимом.)

В последовавшие за Екатерининским веком времена иностранцы продолжали открывать для себя Сибирь. Среди вояжеров из разных стран были и подлинные друзья России, оставившие самые теплые воспоминания о путешествии по холодному краю. К таковым можно отнести великого Александра Гумбольдта (1767–1859), проследовавшего в 1829 году через Урал и Сибирь в Центральную Азию и Китай, а также знаменитейшего Альфреда Брема (1829–1884), добравшегося по Оби в 1876 году аж до Карского моря и полуострова Ямал. Правда, и тут не обошлось без курьезов. Из опубликованного (в том числе и в переводе на русский) дневника путешествия «Аристотеля XIX века» – так прозвали современники энциклопедически образованного Алексанра Гумбольдта – видно, что самое большое впечатление на Урале и в Сибири на него произвели… тараканы (!); он посчитал их даже домашними животными – так много оказалось в избах вездесущих насекомых, такими они казались огромными и так равнодушно относились к ним хозяева (можно подумать, что в родной Германии и других странах – а Гумбольдт объехал полмира – он никогда тараканов не встречал)…

Иностранцы оставили память о себе и в освоении Российской Арктики. Достаточно упомянуть первое сквозное плавание по Северному морскому пути шведа Адольфа Эрика Норденшельда в 1879 году или арктические плавания норвежца Фритьофа Нансена. Но главными первопроходцами и первооткрывателями на необъятных российских просторах всегда – с самого начала и до конца – оставались русские люди.

10. геополитический компонент: от Русской Сибири – к Русской Америке

Дальнейшее покорение и заселение бескрайних сибирских просторов после похода Ермака происходило все возрастающими темпами и порой напоминало неудержимое весеннее половодье. Стрельцы, купцы, казаки, промышленники, простой люд, воеводы, священники с полным основанием считали, что пришли в новые края как в дом родной – раз и навсегда. Спустя каких-нибудь пять лет после гибели Ермака английский посол Джайлс Флетчер писал об управлении Уралом и Сибирью, как о прочном и хорошо продуманном деле:

«Что касается до Печоры, Перми и той части Сибири, которая теперь принадлежит Царю, то их удерживают тем же простым способом, каким они были покорены, то есть более грозою меча, нежели самым оружием. Во-первых: Царь поселил в этих странах столько же Русских, сколько там туземцев, и содержит в них, сверх того, гарнизоны, хотя и незначительные по числу солдат, но достаточные для удержания туземцев в повиновении. Во-вторых: здешние начальники и судьи все Русские и сменяются Царем очень часто, именно, каждый год по два и по три раза, несмотря на то, что здесь нечего слишком опасаться какого-либо нововведения. В-третьих: он разделяет их на многия мелкия управления, подобно трости, переломленной на несколько мелких частей, так что, будучи разделены, они не имеют никакой силы, которой, впрочем, не имели и тогда, когда составляли одно целое. В-четвертых: Царь заботится, чтобы тамошние жители не имели ни оружия, ни денег, и для того налагает на них подати и обирает их, как только ему заблагорассудится, не оставляя им никаких средств сбросить с себя, или облегчить, это иго».

Русские восприняли Сибирь как свою настоящую родину. Уже в середине XVII века мятежный и непримиримый протопоп Аввакум, сосланный в Забайкалье за неприятие Никоновской церковной реформы, с восторгом писал о Сибири-матушке:

«Горы высокия, дебри непроходимыя, утес каменной, яко стена стоит, и поглядеть – заломя голову! В горах тех обретаются змеи великие; в них же витают гуси и утицы – перие красное, вороны черные, а галки серые; в тех же горах орлы, и соколы, и кречаты, и курята индейские, и бабы, и лебеди, и иные дикие – многое множество птицы разные. На тех же горах гуляют звери многие дикие: козы, и олени, изубри, и лоси, и кабаны, волки, бараны дикие – во очию нашу, а взять нельзя!»

Русские первопроходцы-пассионарии, начав однажды движение на Восток, уже не могли остановиться, пока не достигли Тихого океана. Но и он не стал препятствием или последним рубежом. Впереди их ждало и манило западное побережье Америки, и оно вскоре – от Аляски и Алеутских островов до самой Калифорнии – почти на полтора века также стало русским. Может, в самом деле само солнце, каждый раз встававшее на Востоке, точно магнит железо, притягивало русских землепроходцев и мореплавателей? А что – с точки зрения гелиобиологии, гелиофизиологии и гелиопсихологии ничего сверхъестественного в подобном предположении нет. Солнце активизирует поведение не только отдельных особей и индивидов, но и целых сообществ. И мать-земля там, где нужно и когда это становилось необходимым, подпитывала избранников судьбы, как подпитывала некогда своего сына – титана Антея. Сибирская же земля сподвигла на вселенское продвижение вперед целый народ.

Александр Сергеевич Пушкин восхищался этим воистину всенародным подвигом. В январе 1837 года перед роковой дуэлью он даже принялся за статью на данную тему для ближайшего номера своего журнала «Современник». Пуля Дантеса поставила кровавую точку на замыслах русского гения. Сохранился только один начальный абзац, коему суждено было стать едва ли не последними строчками, написанными рукой поэта. Но и они позволяют понять, насколько близок был Пушкину дух тех людей, кому Россия обязана раздвижением границ и своей геополитической мощью:

«Завоевание Сибири постепенно совершалось. Уже все от Лены до Анадыря реки, впадающие в Ледовитое море, были открыты казаками, и дикие племена, живущие на их берегах или кочующие по тундрам северным, были уже покорены смелыми сподвижниками Ермака. Вызвались смельчаки, сквозь неимоверные препятствия и опасности устремлявшиеся посреди враждебных диких племен, приводили их под высокую царскую руку, налагали на них ясак и бесстрашно селились между сими в своих жалких острожках».

По пути, проложенному Ермаком, в Западную Сибирь во главе с царскими воеводами устремились отряды стрельцов и казаков. Не отставали от них купцы и будущие поселенцы. До конца XVI века в Приобье были основаны и построены города-остроги Тобольск, Березов, Сургут, Тара, Обдорск, Нарым (рис. 112). Пока Москва и вся Европейская Россия переживали тяготы Смутного времени, сибиряки не сидели сложа руки и добрались до Енисея. В царствование Михаила Федоровича, первого царя из династии Романовых, русские стрельцы, казаки и колонисты проникли в Восточную Сибирь, отстроили Енисейск, Кузнецк, Красноярск, Якутск и другие остроги и вышли к Охотскому морю. Но подлинный пассионарный взрыв произошел уже в царствование Алексея Михайловича (1629–1676): Россия обрела примерно те же северо-восточные границы, которые сохраняет и до сих пор. Обязана же она этим, казалось бы, самым простым и обыкновенным людям, чьи имена нынче составляют гордость русской истории.

Рис. 112. Освоение Западной Сибири после похода Ермака

Подлинных документов сохранилось не так уж много. Но разве в этом суть дела! «Скаски» да «отписки» диктовались подьячим наспех, на ходу и при случае. Некоторые грамоты вообще не дошли до адресатов, пролежали под спудом многие десятилетия и были обнаружены совершенно случайно. Так произошло со знаменитой «отпиской» царю Алексею Михайловичу казака Семена Ивановича Дежнева (ок. 1605–1673), первого, кто в 1648 году проплыл из Тихого океана в Ледовитый и открыл пролив между Азией и Америкой. Донесение Семейки Дежнева, как он сам себя прозывал, было погребено в Якутском архиве, где пролежало никому не ведомое почти целый век. Впрочем, это история бумаги, а не человека. Сам Дежнев сумел добраться не только до оконечности Евразийского материка, но впоследствии с грузом «костяной казны» (то есть моржового клыка) прибыл в Москву. Здесь он и умер (о чем сохранилась запись в писцовой книге Сибирского приказа). Пассионарный заряд его к тому времени, видимо, иссяк, как «шагреневая кожа»: Москва же энергетической подпитки не давала – для этого нужна была Сибирь! Тем не менее истина и справедливость восстановлены, и сегодня ни один россиянин без волнения не может читать бесхитростную исповедь русского казака:

«Государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии воеводе Ивану Павловичю да дьяку Осипу Степановичю Ленского острогу служилой человек Семейка Иванов Дежнев челом бьет.

В прошлом во 156 году июня в 20 день с Ковымы [Колымы. –  В. Д. ] реки послан я, Семейка, на новую реку на Анандырь для прииску новых неясачных людей. И в прошлом же во 157 году месяца сентября в 20 день, идучи с Ковыми реки морем, на пристанище торгового человека Федота Алексеева чухочьи люди на драке ранили, и того Федота со мною, Семейкою, на море рознесло без вести. И носило меня, Семейку, по морю после Покрова Богородицы всюда неволею, и выбросило на берег в передней конец за Анандырь реку. А было нас на коче всех двадцать пять человек. И пошли мы все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы. А шел я, бедной Семейка, с товарыщи до Анандыры реки ровно десять недель и попали на Анандыр реку внизу близко моря, и рыбы добыть не могли, лесу нет, и с голоду мы, бедные, врознь розбрелись. И вверх по Анандыре пошло двенадцать человек. И ходили двадцать ден, людей и аргишниц, дорог иноземских, не видали. И воротились назад и, не дошед за три днища до стану, обночевались, почали в снегу ямы копать.

А с ними был промышленой человек Фомка Семенов Пермяк, учал им говорить, что де “тут нам ночевать нечего, пойдем де к стану к товарыщам”. И с ним, Фомкою, толко пошел промышленой человек Сидорко Емельянов да Ивашко Зырянин, а достальные люди тут остались, потому что с голоду итти не могут. А приказали ему, Фомке, чтоб де я, Семейка, послал им постеленко спалное, и парки худые и “чем бы де нам напитатися и к стану добрести”. И Фомка и Сидорко до стану дошли, и мне, Семейке, сказали. И я, Семейка, последнее свое постеленко и одеялишко… [здесь и далее отсутствует часть текста; вероятно, утрачено слово “передал”. – В. Д. ] с ним, Фомкою, к ним на камень послал. И тех достальных людей на том месте не нашли, неведомо их иноземцы розвезли… А что статков записных прикащиков Безсона Астафьева и Офанасья Андреева осталось, и у тех статков оставлен был покрученик их Елфимко Меркурьев и приказано ему… А в те поры у нас не было подьячих, записывать некому. И осталось нас от двадцати пяти человек всего нас двенадцать человек. И пошли мы, двенадцать человек, в судах вверх по Анадырь реке, и шли до анаульских людей. И взяли два человека за боем, и ранили меня смертною раною. <…>

А с Ковымы реки итти морем на Анандыр реку есть нос, вышел в море далеко: а не тот нос, которой от Чухочы реки лежит, до того носу Михаило Стадухин не доходил. А против того носу есть два острова, а на тех островах живут чухчы, а врезываны у них зубы, прорезываны губы, кость рыбей зуб. А лежит тот нос промеж сивер на полуношник, а с рускою сторону носа признака: вышла речка, становье тут у чухочь делано, что башни из кости китовой. И нос поворотит кругом к Онандыри реке подлегло, а доброго побегу от носа до Онандыри реки трои сутки, а боле нет. А идти от берегу до реки недале, потому что река Анандырь пала в губу. А в прошлом во 162 году. ходил я, Семейка, возле моря в поход, и отгромил я, Семейка, у коряков якутскую бабу Федота Алексеева. И та баба сказывала, что де “Федот и служилой человек Герасим померли цынгою, а иные товарыщи побиты, и остались невеликие люди и побежали в лодках с одною душою, не знаю де куда…”»

«Нос, что вышел в море», из докладной бесстрашного русского казака и есть тот мыс – оконечность Азии (быть может, даже легендарный Табин из Плиниевой «Естественной истории»), – который нынче по справедливости носит имя Семена Дежнева. Сегодня это даже трудно представить: двадцать пять человек на коче, то есть на большой, открытой всем ветрам, лодке (рис. 113). Под конец их осталось всего двенадцать (как в знаменитой поэме Александра Блока) – нагих и босых, без воды и пищи. А это, между прочим, Арктика и Северная Азия – от устья Колымы до устья Анадыря (рис. 114). Полярное солнце греет слабо, да и того почти не видно. Топлива и пристанища никакого. Куда ни глянь – плавающие льдины. Снег на берегу тает очень медленно. В нем и пришлось ночевать и прятаться от ветра отправленным в разведку: охотники-поисковики так голодали, что не в силах были вернуться к ладьям. Кругом океан, а рыба не ловится. Чукчи («чухочьи люди») и другие аборигены настроены враждебно. Русских разведчиков накрыли и вырезали так, что вообще никаких следов не осталось. Самого Дежнева подстрелили из лука чуть ли не до смерти (правда, это уже были не чукчи, а юкагиры).

Рис. 113. Русский корабль в Ледовитом океане (с гравюры XVI в.)

Рис. 114. Сводная карта открытия русскими Северо-Восточной Азии

Но, как говорится, – ни шагу назад! Только вперед – навстречу неведомому! За что страдали русские люди? Да за нас с вами! Так уж судьба распорядилась. Другого ответа нет и быть не может. Откуда такая целеустремленность? Да все оттуда же – из биосферы и ноосферы, которые – помноженные на электромагнитную, торсионную и иную энергетику сибирской земли – приводят к пассионарной «вспышке» в душе вожатого, а он уж «заражает» свое окружение. В совокупности это составляет то, что принято называть судьбой или предопределенностью, коих, как известно, избежать невозможно. Быть может, в середине XVII века в районе Восточной Сибири сама геокосмическая обстановка сложилась столь благоприятным образом, что породила не одного, а сразу несколько вожаков-пассионариев, которые довели до конца дело, начатое Ермаком, и подвели черту под важнейшим этапом геополитической истории России. Начало освоения Дальнего Востока лучшее тому подтверждение.

К границам Китая русские люди стремились всегда. Великая империя испокон веков привлекала купцов – представителей разных эпох и народов – своими богатствами, уникальными товарами и рынком сбыта. Двум великим народам – русскому и китайскому – на роду было написано стать добрыми соседями: не воевать, а крепить свою дружбу путем обоюдостороннего терпения и взаимовыгодного сотрудничества. Процесс этот оказался непростым, длительным и далеко не всегда гладким.

Первым проплыл по Амуру со 132 казаками и одной пушкой «письменный голова» Василий Поярков. В 1645 году, после двух полуголодных зимовок и потери в стычках с даурами чуть ли не полусотни бойцов, Поярков вышел через устье Амура в Охотское море, открыл Северный Сахалин и вернулся в Якутский острог (рис. 115). Подлинным же амурским героем стал сибирский крестьянин (на сей раз не казак!) Ерофей Хабаров. Хотя ему и не было присвоено звание Амурского (как спустя двести лет генерал-губернатору Восточной Сибири графу Николаю Николаевичу Муравьеву), – зато в честь русского самородка был назван один из главных городов края – Хабаровск и железнодорожная станция на Транссибирской магистрали, носящая по-русски трогательное название – Ерофей Павлович.

Сам Ерофей Павлович Хабаров (ок. 1610 – после 1667) звал себя Ярко и прозвище (приставка к фамилии) у него даже было, как у дворянина, – Святитский. Родился же он на Вологодчине, под Великим Устюгом, и уже на Урале получил завидный энергетический заряд. Бросив немудреное крестьянское хозяйство, переселился в Сибирь. Как вольную птицу, Хабарова всегда куда-то влекло. Прежде чем совершить обессмертивший его имя подвиг, вологодский крестьянин успел сплавать в знаменитую Мангазею и побывать аж на Таймыре. Обосновался было на Лене-реке, распахал землю, посеял хлеб, собрал столько, что и на продажу хватило – да немалую. Разбогател (должно быть, неожиданно для самого себя), построил солеварню (не иначе как задумал стать новым сибирским Строгановым). Но завистливое начальство не дремало: чужой достаток да удачливость не давали покоя набиравшему силу сибирскому чиновничеству. Под надуманным предлогом все нажитое Хабаровым за несколько лет, как тогда говорили, «взяли в казну» или, как говаривали уже позже, экспроприировали. А самого «выскочку», дабы не возмущался, упрятали в тюрьму.

Рис. 115. Пути Пояркова и Хабарова

Еще немного – и никогда бы не было на Транссибирской магистрали станции Ерофей Павлович. По счастью, в Якутск прибыл новый воевода Дмитрий Францбеков (фамилии-то какие были в XVII веке у русской знати!). Царский наместник добра Хабарову не вернул, но с интересом отнесся к его предложению «кликать охочих людей» и с ними идти к Амуру. Более того, отряду Хабарова (всего нашлось 70 человек охотников) выделили суда, припасы и казенное оружие, включая несколько пушек. В поход выступили в 1650 году, но с первого раза удалось только создать плацдарм на новых землях. Хабаров оставил с полсотни сподвижников на зимовку, а сам вернулся в Якутск за подмогой. Весной он вновь появился на Амуре с отрядом в 200 человек. Тогда, собственно, и случилось то, за что позже благодарными потомками поставили памятник. Про свои подвиги Хабаров рассказал сам. Конечно, с собственных его слов записывали подьячии, но с пожелтевших грамот доносится живая и сочная речь самого амурского героя:

«Государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии воеводе Дмитрею Андреевичю Фраицбекову да дьяку Осипу Стефановичю бьет челом холоп государев с великие реки Амура с усть Зии реки и с Кокорнева улусу приказной человек Ерофейко Павлов Хабаров, с служилыми и с вольными охочими людми с новоприборнымн даурскими служилыми людми.

Жил я, холоп государев, с служилыми и охочими вольными людми на великой реке Амуре в Албазине городе. И что у нас похожения нашего было, и о том обо всем государю было писано в отписках к тебе, Дмитрею Андреевичю, и Осипу Стефановичю.

И июня в 2 день, поделав суды болшие и малые и прося у бога милости и у всемилостивого Спаса, из того города Албазина поплыли. И плыли мы два дни; и доплыли на другой день Дасаулов, был город князя Дасаула, и тот город сожжен, и юрты сожжены же, лише всего осталось две юртишка, а людей тут не изъехали.

И мы от того городка плыли до полудни. И в половине дня наплыли юрты, и в тех юртах людей не изъехали. И те люди на копи пометались, и они, даурские люди, у нас все уехали, лише толко схватили ясыря-даурскую бабу. И тот ясырь сказал, что де по улусам даурские люди все живут.

И мы того же часу в ленских стругах наскоро на низ побежали и нагребали двои юрты. И в тех юртах все люди даурские, подсмотря нас, на кони помечутся и убежат, лише ясырь похватали. И сами они стали в иной улус и к городу ясак подавать стали, юрты сожгли и дым пустили.

И мы того ж дни набежали на тот Гуйгударов город о закате солнца в ленских стругах… [в оригинале пропуск] под тот Гуйгударов город. И тот Гуйгудар князь да с ним дна князя и богодоевы люди улусные, мужики все, выехали против нас на берег, и нас не стали к берегу припущать. И мы но них из стругов из оружья ударили. И тут у них, даурских людей, побили человек с двадцать. И они, князья Гуйгудар, и Олемза, и Лотодий, и с улусными людми, государские грозы убоялись и с берегу отъехали. И мы наскоре из стругов своих пометались на берег и за ними побежали. И они, князья Гуйгудар, и Олемза, и Лотодий с улусными людми, в те свои городы засели.

А доспеты у них три города новые и землею обсыпаны, а к верху обмазано. А те городы все стоят рядом, лише стены промеж, и под те стены у них подлазы, а ворот нет. И в тех городах поделаны глубокие ямы, а скот у них и ясарь в тех рвах стоял. А около тех городов кругом обведено два рва в сажень печатную глубота. И в те рвы и города привожены под стену подлазы. А кругом тех городов стояли улусы, и те они улусы сожгли.

И как те князья в город засели, а богдоевы люди с ними, даурскими людми, в городы не засели и выехали на поле далече. И божиею милостию, и государским счастием, и радением твоим. Дмитрий Андреевичь и Осип Стефановичь, и промыслом приказного человека Ярофийка Павлова и служилых вольных и охочих людей, тот город наскоре обсадили. И они, даурские люди, с башен почали нас стреляти стрелами.

И яз, приказной человек, велел толмачам говорить про государское величество, что “наш государь царь и великий князь Алексей Михайловичь всеа Русии страшен и грозен и всем царствам обладатель: и ни какие орды не могут стоять против нашего государя паря и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии и против нашего бою: и вы, князь Гойгудар, да князь Олгодий, да князь Лотодий, будто нашему царю государю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Русии послушны и покорны, без драки сдайтесь, и нашему государю ясак давайте по своей мочи; и велит государь вас оберегать от иных орд, кто вам силен”».

Дальнейшая судьба Ерофея Павловича сложилась несчастливо. В ответ на его «отписки» в Даурию был послан крупный отряд, но его предводитель отстранил Хабарова от дел. А дальше повторилось то же, что и раньше: самодур-воевода лишил амурского Ермака имущества и прав, а когда тот принялся возражать, велел избить, заковал в цепи и отправил в Москву, как бунтовщика и смутьяна. В Сибирском приказе долго разбирались, но в конце концов все же разобрались в пользу невинно пострадавшего. Хабарову вернули конфискованное имущество, а царь даже пожаловал его в «дети боярские» (так до начала XVIII века на Руси именовалось мелкодворянское сословие «служилых людей») и дал ему в «кормление» землю в Восточной Сибири. Судя по всему, жизнь «амурского Ермака» закончилась в тишине и покое. По одной – наиболее вероятной версии – он умер в 70-летнем возрасте на Лене-реке в заимке, названном его именем. По другой версии, Хабаров скончался в районе Нерчинска, где уже в ХХ веке на заброшенном погосте была найдена старая могильная плита с истертой надписью «Ерофей Павлович». Тот ли это Ерофей или не тот – теперь знает один Господь Бог…

Так завершилась история русского героя-первопроходца, но не закончилась история дела его – Российского Дальнего Востока. Пассионарный заряд индивида может быстро и полностью исчерпать себя, но пассионарная энергия биосферы неисчерпаема, ибо обусловлена космическими причинами и закономерностями. Пассионарные разряды биосферной энергии пришлись в российской истории середины и конца XVII века на Сибирь и Дальний Восток. Следующим, на кого пал жребий судьбы и кому довелось принять пассионарную эстафету, был «камчатский Ермак», как прозвал его Пушкин, Владимир Васильевич Атласов (1661 или 1664–1711) – сибирский казак, который совершил в 1697–1699 годах беспримерный поход через всю Камчатку и фактически присоединил ее к России.

Про тот поход сохранились донесения-«скаски» самого Атласова. Они именовались «скасками», то есть устными докладами потому, что «сказывались» (диктовались) подьячему (как видим, чуть более чем за два столетия смысл слова «сказка» сильно изменился). «Скаски» Владимира Атласова – непревзойденные шедевры живой русской речи и, естественно, памятники научной – исторической, географической и этнографической – литературы. Подробно описывая все перипетии камчатской эпопеи, пытливый россиянин обращал внимание на любые, могущие представлять познавательный интерес, «мелочи» (при чтении «скаски», однако, необходимо иметь в виду, что подьячий записывал продиктованный рассказ Атласова в третьем лице):

«А рыба в тех реках в Камчатской земле морская, породою особая, походит одна на семгу, и летом красна, а величиною больши семги, а иноземцы [камчадалы. – В. Д. ] ее называют овечиною [чавычею. –  В. Д. ]. И иных рыб много – 7 родов розных, а на русские рыбы не походят. И идет той рыбы из моря по тем рекам гораздо много, и назад та рыба в море не возвращается, а помирает в тех реках и в заводях. И для той рыбы держится по тем рекам зверь – соболи, лисицы, выдры.

А ходили они по той Камчатской земле летом и зимою на оленях, и зимою тех оленей впрягают в нарты, а летом на оленях ездят верхом с седлами, а седла бывают деревяные. А зима в Камчатской земле тепла, против московского, а снеги бывают небольшие, а в курильских иноземцах снег бывает меньши. А солнце на Камчатке зимою бывает в день долго, против Якуцкого блиско вдвое. А летом в курилах солнце ходит прямо против человеческой годовы, и тени против солнца от человека не бывает.

А в Курильской земле зимою у моря птиц, уток и чаек много, а по ржавцам лебедей много ж, потому что те ржавцы зимою не мерзнут. А летом те птицы отлетают, а остаетца их малое число, потому что летом от солнца бывает гораздо тепло, и дожди, и громы большие, и молния бывает почасту. А чает он, что та земля гораздо подалась на полдень.

А в Камчатской и в Курильской земле ягоды – брусница, черемха, жимолость – величиною меньши изюму и сладка против изюму. Да ягоды ж ростут на траве, от земли в четверть, а величиною та ягода немного меньши курячья яйца, видом созрелая зелена, а вкусом, что малина, а семена в ней маленькие, что в малине. А на деревьях никакова овоща не видал.

А есть трава – иноземцы называют агататка, вышиною ростет в колено, прутиком, и иноземцы тое траву рвут и кожуру счищают, а средину переплетают таловыми лыками и сушат на солнце, и как высохнет, будет бела, и тое траву едят – вкусом сладка, а как тое траву изомнет – и станет бела и сладка, что сахар.

А деревья ростут – кедры малые, величиною против мозжевельнику, а орехи на них есть. А березнику, лиственничнику, ельнику на Камчадальской стороне много, а на Пенжинской стороне по рекам березняк да осинник.

А на Пенжине живут коряки пустобородые, лицом русоковаты, ростом средние, говорят своим особым языком, а веры никакой нет, а есть у них их же братья шеманы – вышеманят, о чем им надобно: бьют в бубен и кричат. А одежду и обувь носят оленью, а подошвы нерпичьи. А едят рыбу и всякого зверя и нерпу. А юрты у них оленьи и рондужные.

А за теми коряками живут иноземцы люторцы, а язык и во всем подобие коряцкое, а юрты у них земляные, подобны остяцким юртам.

А за теми люторцы живут по рекам камчадалы: возрастом невелики, с бородами средними, лицом походят на зырян. Одежду носят соболью и лисью и оленью, а пушат то платье собаками. А юрты у них зимные земляные, а летные на столбах, вышиною от земли сажени по три, намощено досками и покрыто еловым корьем, а ходят в те юрты по десницам. И юрты от юрт поблизку, а в одном месте юрт ста по 2, и по 3, и по 4.

А питаются рыбою и зверем. А едят рыбу сырую, мерзлую, а в зиму рыбу запасают сырую: кладут в ямы и засыпают землею, и та рыба изгноет, и тое рыбу, вынимая, кладут в колоды и наливают водою, и розжегши каменья, кладут в те колоды и воду нагревают, и ту рыбу с тое водою розмешивают и пьют, а от тое рыбы исходит смрадной дух, что русскому человеку по нужде терпеть мочно.

А посуду деревянную и глиненые горшки делают те камчадальцы сами, а иная посуда у них есть левкашеная и олифляная, а сказывают оне, что идет к ним с острова, а под которым государством тот остров – того не ведают.

А веры никакой нет, только одне шаманы, а у тех шаманов различье с иными иноземцы: носят волосы долги.

А по хребтам живут в Камчадальской земле оленные коряки. И с теми камчадальцы всякую речь, о чем руским людем доведетца говорить, говорят коряцким языком ясыри, которые живут у русских людей. А он, Володимер, по коряцкому и по камчадальскому языку говорить ничего не знает.

А за камчадальцами вдаль живут курильские иноземцы: видом против камчадальцов чернее, и бороды меньши. А в той Курильской земле против Камчадальской теплее. А одежду носят такую ж, что и камчадальцы, только камчадальцев они скуднее. А соболи у них есть, только плохи, для того что место стало быть теплое. А бобров больших и лисиц красных много. А вдаль за теми курильскими иноземцами какие люди есть и далека ль та земля – неведомо.

А от устья итти вверх по Камчатке-реке неделю, есть гора, подобна хлебному скирду, велика гораздо и высока; а другая близь ее же подобна сенному стогу и высока гораздо: из нее днем идет дым, а ночью искры и зарево. А сказывают камчадалы: буде человек взойдет до половины тое горы, и там слышат великой шум и гром, что человеку терпеть невозможно. А выше половины той горы которые люди всходили, назад не вышли, а что тем людем на горе учинилось, не ведают. А из-под тех гор вышла река ключевая, в ней вода зелена, а в той воде, как бросят копейку, видеть в глубину сажени на три».

Безусловно, никакой идиллией в двухлетней камчатской одиссее даже и не пахло. Коренное население встречало незваных пришельцев не плясками и песнями, а копьями и стрелами, да еще камнями. В «скаске» Атласова повествуется достаточно буднично про то, как оборонялись камчадалы: «…Бросают каменьем пращами и из рук большим каменьем в острогу мечут и обвостренным кольем и палками бьют. И к тем острожкам [то есть туземным поселениям. – В. Д. ] русские люди приступают из-за щитков и острог зажигают и станут против юрт, где им бегать и в тех воротах многих их иноземцев-противников побивают». Побивать приходилось десятками, а то и сотнями. И так было всегда и везде – независимо от этнической и языковой принадлежности сибирских инородцев (как их долгое время прозывали).

Еще до похода Ермака уральские аборигены, но еще больше приобские вогулы и остяки оказывали отчаянное сопротивление русской экспансии на Восток. Как пели совсем недавно мансийские сказители:

…Против ружей со стрелами,

Против крепкого железа —

С деревянными шестами.

Бились долго, бились крепко

За свободу дымных чумов,

А шаманы ворожили,

Звали духов на подмогу.

Чем дальше на Восток – тем сложнее. Никому не хотелось ни дани платить, ни языческих идолов менять на новую веру, ни тем более родной землицы своей отдавать – пусть даже на ней почти ничего не растет и снег со льдом круглый год лежит (как, например, на Таймыре или Чукотке). Русским колонистам не давали покоя ни днем ни ночью. Потому-то и начинали они освоение новых земель с построения крепостей да острожков. Авторитет завоевывали «огненным боем» из пищалей и пушек, а знакомство начинали с захвата заложников, прозываемых аманатами. Слово – русское, хотя и заимствованное из тюркских языков (см. Словарь В. Даля), но сейчас мало кто знает, что оно означает. А в эпоху покорения Сибири от аманатов зависела жизнь или смерть, да и будет ли в царскую казну поступать ясак (дань) или нет.

Но и аманаты не всегда помогали. Показательный пример как раз из истории присоединения Камчатки. Казаки пригласили коряков в гости, но вместо угощения захватили заложников и потребовали меховой дани (такая акция называлась объясачиванием ). Коряки для виду согласились, но между собой договорились сжечь русских в захваченных ими чумах. По условленному знаку пленники должны были выбраться на свободу. Но и казаки не лаптем щи хлебали: на ночь они крепко связали аманатов . Когда же наступила минута возмездия и заложники поняли, что им живым не выбраться, они криками велели соплеменникам сжечь их вместе с ненавистными врагами. Так и произошло…

Нравы русских колонизаторов зачастую тоже были весьма далекими от христианских заповедей. Соперничество и алчность приводили к постоянным столкновениям и смертоубийствам. Владимира Атласова зарезали прямо во сне собственные же сотоварищи. Случилось это уже в следующем, XVIII, веке, после поездки «камчатского Ермака» в Москву, где он получил звание атамана и официальные распоряжения относительно дальнейших шагов. Весь двухсотлетний путь русских людей от Урала до берегов Тихого океана оказался обильно политым кровью… И потом – ибо за стрельцами и казаками по Бабиновой дороге, проложенной уральским подвижником Артемием Софроновичем Бабиновым, началось массовое переселение в Сибирь русских крестьян. Исход на Восток не носил стихийного характера, а регулировался и всячески поощрялся властями и правительством царя Федора Иоанновича. Каждому переселенцу выделялся значительный семенной фонд, давалась ссуда на обзаведение хозяйством, покупку лошадей и скота. Неудивительно, что по записным документам приказной избы только в 1599 году через Верхотурье – тогдашнюю столицу Урала – в Сибирь проследовало около тысячи крестьянских семей.

Само собой разумеется, не все гладко шло в освоении новых земель. Уже патриарх Филарет – отец и соправитель царя Михаила Федоровича – вынужден был строго одернуть сибирскую паству. В обличительной грамоте, читанной по всем церквям, он укорял новопоселенцев в том, что пьянствовали они без меры, перенимали обычаи иноверцев, вступали в связь с некрещеными женщинами, впадали в кровосмешение, брали насильно чужих жен, закладывали, продавали и перепродавали их друг другу, а приезжая в Москву и другие города, сманивали и увозили с собой молодок. При этом в грозной грамоте подчеркивалось, что сибирское духовенство не только смотрело сквозь пальцы на выходки мирян, но и само зачастую вело себя не лучшим образом.

Спустя почти 250 лет ситуация хотя несколько и изменилась в лучшую сторону, но незначительно. Ибо к тому времени Сибирь давно уже стала всероссийской каторгой, а непрерывный наплыв сюда всякого сброда мало способствовал укреплению нравов. На это особо обратил внимание Антон Павлович Чехов (1860–1904), совершивший в 1890 году поездку на остров Сахалин. Ехать пришлось через всю Сибирь на лошадях в весеннюю распутицу – Транссибирской магистрали еще не существовало. Хотя описание главных мерзостей Чехов приберег для Сахалина, Сибири тоже досталось, особенно сибирякам и сибирячкам. Да они и сами спуску себе не давали:

«Народ здесь, в Сибири, темный, бесталанный. Из России везут ему сюда и полушубки, и ситец, и посуду, и гвозди, а сам он ничего не умеет. Только землю пашет да вольных возит, а больше ничего… Даже рыбы ловить не умеет. Скучный народ, не дай бог, какой скучный! Живешь с ними и только жиреешь без меры, а чтоб для души и для ума – ничего, как есть! Жалко смотреть… Человек-то ведь здесь стоющий, сердце у него мягкое, он и не украдет, и не обидит, и не очень чтоб пьяница. Золото, а не человек, но, гляди, пропадает ни за грош, без всякой пользы, как муха, или, скажем, комар. Спросите его: для чего он живет? <…> По всей Сибири нет правды. Ежели и была какая, то уж давно замерзла. Вот и должен человек эту правду искать. <…> Живется им скучно. Сибирская природа в сравнении с русскою кажется им однообразной, бедной, беззвучной; на вознесенье стоит мороз, а на троицу идет мокрый снег. Квартиры в городах скверные, улицы грязные, в лавках все дорого, не свежо и скудно, и многого, к чему привык европеец, не найдешь ни за какие деньги. Местная интеллигенция, мыслящая и не мыслящая, от утра до ночи пьет водку, пьет неизящно, грубо и глупо, не зная меры и не пьянея; после первых же двух фраз местный интеллигент непременно уж задает вам вопрос: “А не выпить ли нам водки?” И от скуки пьет с ним ссыльный, сначала морщится, потом привыкает и, в конце концов, конечно, спивается. Если говорить о пьянстве, то не ссыльные деморализуют население, а население ссыльных. Женщина здесь так же скучна, как сибирская природа; она не колоритна, холодна, не умеет одеваться, не поет, не смеется, не миловидна и, как выразился один старожил в разговоре со мной: “жестка на ощупь”…»

Во все времена прирастало сибирское население за счет смешанных браков. Одинокие мужики охотно брали в жены комячек, вогулок, буряток, якуток, тунгусок, даурок, камчадалок и т. д. (всех не перечесть). Никакой распущенности при этом не наблюдалось. Несмотря на традиционную свободу добрачных и внебрачных половых отношений среди коренных сибирских народностей, русские претенденты на женские сердца, как правило, выдвигали непременное условие – бракосочетание по христианскому обряду.

Не обходилось, однако, и без курьезов – причем трагических. По обычаям оседлых коряков и чукчей, гостям, помимо крова и еды, на ночь предлагалась жена хозяина или любая из его взрослых дочерей. В самом обычае ничего нового нет: он зафиксирован по всему миру, включая средневековую Европу, и даже получил научное название «гостевой гетеризм». А вот суровым русским казакам сей знак особого расположения к ним оказался не по душе: они отказывались допускать до себя умасленных тюленьим жиром пышнотелых нимф Севера. Кстати, в момент соприкосновения с русскими чукотские женщины (рис. 116), вопреки стойкому заблуждению, совсем не кутались в меха, а ходили, если только позволяла погода, совершенно обнаженные, не прикрывая срам (как тогда выражались) даже набедреной повязкой или каким-то другим «фиговым листком». В полной телесной откровенности чукотские женщины могли даже посоперничать с любыми представительницами прекрасного пола с островов Океании или из джунглей Амазонии с той только разницей, что северные красавицы свои прелести, конечно же, демонстрировали не на морозе голышом, а исключительно внутри собственного жилища-яранги, где они вообще никогда не облачались в одежды. Впрочем, как только появлялось полярное солнце, чукотская женщина предпочитала представать перед его скупыми лучами в первозданной красе (рис. 117).