Где зреют апельсины. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых по Ривьере и Италии Лейкин Николай

Ставка на Пошехонский уезд

У игорного стола опять возглас крупье:

– Faites votre jeu!..

– Ставьте, ставьте скорей! – сказал Капитон Васильевич Глафире Семеновне.

– А на какой город мне поставить? – спросила его она.

– Погодите покуда ставить на город. Поставьте сначала на чет или нечет.

– Ну, я на нечет. Я одиннадцатого числа родилась.

Глафира Семеновна бросила франк на impaire. Поезд на столе завертелся и остановился.

– Paris, rouge et impaire! – возглашал крупье.

– Берите, берите… Вы выиграли, – заговорил Капитон Васильевич.

– Да неужели? Ах, как это интересно! Николай Иванович, смотри, я с первого раза выиграла.

– Цыплят, матушка, осенью считают, – отвечал Николай Иванович.

Крупье бросил к франку Глафиры Семеновны еще франк.

– Я хочу поставить два франка, – сказала она Капитону Васильевичу. – Что ж, ведь уж второй франк выигранный. Можно?

– Да конечно же можно.

– Только я теперь на чет, потому что именинница я бываю 26 апреля.

Она передвинула два франка на paire – и опять выиграла. Крупье бросил ей два франка.

– Николай Иваныч, я уж три франка в выигрыше. Можно теперь на город поставить? – обратилась она к Капитону Васильевичу.

– Ставьте. Теперь можно, но только не больше франка ставьте.

– А на какой город?

– А на какой хотите. Поставьте на Петербург. Петербург давно не выходил.

– Отлично. Я в Петербурге родилась. Это моя родина.

– Ну а другой франк поставьте на чет.

Сказано – сделано. Поезд забегал по рельсам и остановился. Глафира Семеновна проиграла на Петербург и выиграла на чет.

– Вничью сыграли. Продолжайте ставить на Петербург по франку, – советовал Капитон Васильевич, – а на чет поставьте два франка.

Опять выигрыш на чет и проигрыш на Петербург.

– Николай Иваныч! Я четыре франка выиграла.

– Ставьте, ставьте на Петербург, не бойтесь. Поставьте даже два франка, – слышался совет, и на этот раз не был напрасным.

– Ptersbourg! – возгласил крупье, управляющий механизмом стола.

Другой крупье набросал Глафире Семеновне изрядную грудку франковиков.

– Николай Иваныч! Смотри, сколько я выиграла!

– Тьфу ты пропасть! Ведь есть же счастье людям! – воскликнул Иван Кондратьевич.

– Ставьте, ставьте скорей. Ставьте на Берлин, – подталкивал Глафиру Семеновну Капитон Васильевич.

– Ну, на Рим. Рим тоже давно не выходил.

Поезд забегал.

– Стой! Стой! – закричал Конурин во все горло, так что обратил на себя всеобщее внимание. – Мусье! Есть тут у вас Пошехонье? На Пошехонский уезд ставлю!

Он протянул два франка.

– Rien ne va plus! – послышался ответ, и крупье отстранил его руку лопаточкой на длинной палке.

– Земляк! Чего он тыкает палкой? Я хочу на Пошехонский уезд, – обратился Конурин к Капитону Васильевичу. – Где Пошехонье?

– Да нет тут такого города, и наконец, уже игра началась.

– Отчего нет? Обязаны иметь. Углича нет ли?

– Понимаешь ты, здесь только европейские города, города Европы, – пояснил ему Николай Иванович.

– Ну, на Европу. Где тут Европа, мусью?

– Да ведь ты не хотел играть, даже к столу упрямился подходить.

– Чудак-человек! За живое взяло. Я говорил, что сердце не камень. И наконец, выигрывают же люди. Где тут Европа?

– Николай Иваныч! Я еще четыре франка на нечет выиграла! – раздался голос Глафиры Семеновны.

– На Европу! – кричал Конурин. – Вот три франка!

– Да нет тут Европы. Есть Петербург, Москва, Лондон, Рим.

– Рим? Это где папа-то римский живет?

– Ну да. Вот Рим.

– Вали на папу римскую! Папа! Выручай, голубушка! На твое счастье пошло! – бормотал Конурин, когда поезд забегал по рельсам.

– Москва! Я выиграла на Москву! – радостно вскрикнула Глафира Семеновна.

Крупье опять придвинул к ней грудку серебра. Конурин чертыхался:

– И папа римская не помог! Вот игра-то, черт ее задави, чтоб ей ни дна ни покрышки!

– Нельзя же, Иван Кондратьич, с первого раза взять. Надо иметь терпение, – сказала ему Глафира Семеновна.

– Вы же с первого раза выиграли. И с первого, и с третьего, и с седьмого…

– Тьфу, тьфу, тьфу! Пожалуйста, не сглазьте. Чего это вы?.. Типун бы вам на язык.

– Земляк! Нет ли здесь какого-нибудь мухоеданского города? Я на счастье мухоеданского мурзы бы поставил, коли на папу римского не выдрало. Или нет. Глафира Семеновна на что поставила… На что она, на то и я.

И Конурин бросил в тот же четырехугольник, где стояла ее ставка, пятифранковую монету.

– Не смейте этого делать! Вы мне мое счастье испортите! Николай Иваныч! Сними! Послушайте, ведь это же безобразие! Вы никакого уважения к даме не имеете! Ну хорошо! Тогда я переставлю на другой город.

Она протянула руку к своей ставке, но поезд уже остановился.

– Londres! – возгласил крупье и стал пригребать к себе лопаточкой и ставку Глафиры Семеновны, и ставку Конурина.

– Ведь это же свинство! Я прямо через него проигрла. Позвольте, разве здесь дозволяется на чужое счастье ставить? – раздраженно бормотала Глафира Семеновна.

Конурин чесал затылок.

– Поставлю в какой-нибудь турецкий город на счастье мухоеданского мурзы, и ежели не выдерет – лицом не стану даже оборачиваться к этим проклятым столам, – говорил он. – Как турецкий-то город называется?

– Константинополь, – подсказал Николай Иванович.

– Ставлю на Константинополь пятерку. Мусье! Где Константинополь?

– Постой. Поставлю и я серебряный пятак. Константинополь!

Николай Иванович кинул на стол пятифранковую монету. Капитон Васильевич пошарил у себя в жилетном кармане, ничего не нашел и сказал Глафире Семеновне:

– Позвольте мне, сударыня, пять франков взаймы. Хочу и я на нечет поставить. При первом свидании отдам. Или нет… Дайте лучше для ровного счета десять франков.

Она дала. Играли все, но выиграла только она одна три франка на чет и, сказав «довольно», отошла от стола.

– Сколько выиграла? – спросил ее муж.

– Можешь ты думать: восемьдесят семь франков! Нет, мне непременно надо играть! Завтра же поедем в Монте-Карло. Я в рулетку хочу пуститься. Иван Кондратьич, вы сколько проиграли?

Вместо ответа, тот сердито махнул рукой.

– Пропади она пропадом, эта проклятая игра! – выбранился он.

Не набережная, а – тьфу!

Супруги Ивановы и Конурин, может быть, еще и дольше играли бы в азартные игры у столов, тем более что, кроме испытанных уже ими лошадок и железной дороги, имелась еще игра в покатый бильярд, но Капитон Васильевич, взглянув на часы, заторопился на поезд, чтобы ехать домой. Он стал прощаться.

– Надеюсь, что еще увидимся… – любезно сказала ему Глафира Семеновна. – Мы в Ницце пробудем несколько дней.

– Непременно, непременно. Я приеду к вам в гостиницу. Ведь я должен вам отдать свой долг. Я даже познакомлю вас с одним графом. О, это веселый, разбитной человек!

– Пожалуйста, пожалуйста… Знаете, за границей вообще так приятно с русскими… Послушайте, Капитон Васильевич, да вы сами не граф? – спросила его Глафира Семеновна.

– То есть как сказать… – улыбнулся он. – Меня многие принимают за графа… Но нет, я не граф, хотя у меня очень много знакомых князей и графов. Итак, мое почтение… Завтра я не могу быть у вас, потому что я должен быть у посланника.

– Да мы завтра и дома не будем… Завтра мы едем в Монте-Карло. Ведь вы говорите, что это так не далеко, все равно что из Петербурга в Павловск съездить, а я положительно должна и там попробовать играть. Вы видите, как мне везет. Ведь я все-таки порядочно выиграла. Что ж, в Монте-Карло я могу еще больше выиграть. Вы говорите, что в Монте-Карло игра гораздо выгоднее и уж ежели повезет счастье, то можно много выиграть?

– Но зато можно и проиграть много.

– А вот те деньги, что сегодня выиграла, я и проиграю. Теперь я с запасом, теперь я, в сущности, ничем не рискую. Так до свидания. Завтра мы в Монте-Карло.

– Как мы, матушка, можем быть завтра в Монте- Карло, если мы взяли на завтра билеты, чтоб эту самую драку на бульваре смотреть, где цветами швыряться будут, – вставил свое слово Николай Иванович.

– Ах да… И в самом деле. Ну, в Монте-Карло послезавтра, – отвечала Глафира Семеновна.

– Зачем послезавтра? Да вы и завтра после цветочного швыряния в Монте-Карло можете съездить, успеете, – сказал Капитон Васильевич. – Цветочное швыряние начнется в два часа дня. Ну, час вы смотрите на него, а в четвертом часу и отправляйтесь на железную дорогу. Поезда ходят чуть не каждый час. Еще раз кланяюсь.

Разговаривая таким манером, они очутились на бульваре. Капитон Васильевич пожал всем руки, как-то особенно томно повел глазами перед Глафирой Семеновной и зашагал от них.

– Ах, какой прекрасный человек! – сказала Глафира Семеновна, смотря ему вслед. – Николай Иваныч, не правда ли?

– Да кто ж его знает, душечка… Ничего… Так себе… А чтобы узнать, прекрасный ли он человек, так с ним прежде всего нужно пуд соли съесть.

– Ну, уж ты скажешь… Ты всегда так… А отчего? Оттого что ты ревнивец. Будто я не заметила, каким ты на него зверем посмотрел после того, когда он взял меня под руку и повел к столу, где играют в поезда.

– И не думал, и не воображал…

– Пожалуйста, пожалуйста… Я очень хорошо заметила. И все время на него косился, Когда он со мной у стола тихо разговаривал. Вот оттого-то он для тебя и не прекрасный человек.

– Да я ничего и не говорю. Чего ты пристала!

– А эти глупые поговорки насчет соли! Без соли он прекрасный человек. И главное, человек аристократического общества. Вы смотрите, какие у него всё знакомства! Князья, графы, генералы, посланники. Да и сам он, наверное, при посольстве служит.

– Ну, будь по-твоему, будь по-твоему… – махнул рукой Николай Иванович.

– Нечего мне рукой-то махать! Словно дуре… дескать, будь по-твоему… Дура ты… как бы то ни было, но аристократ. Вы посмотрите, какие у него бакенбарды, как от него духами пахнет.

– Да просто земляк. Чего тут разговаривать! По-моему, он купец, наш брат Исакий, или по коммиссионерской части. К тому же он и сказал давеча: «Всякие у меня дела есть». Что-нибудь маклерит, что-нибудь купит и перепродает.

– И ничего это не обозначает. Ведь нынче и аристократы в торговые дела полезли. А все-таки он аристократ. Вы, Иван Кондратьич, что скажете? – обратилась Глафира Семеновна к мрачно шедшему около них Конурину.

– Гвоздь ему в затылок… – послышался ответ.

– Господи! Что за выражения! Удержитесь хоть сколько-нибудь. Ведь мы в Ницце, в аристократическом месте. Сами же слышали давеча, что здесь множество русских, а только они не признаются за русских. Вдруг кто услышит!

– И пущай. На свои деньги я сюда приехал, а не на чужие. Конечно же гвоздь ему в затылок.

– Да за что же, помилуйте! Любезный человек, провозился с нами часа три-четыре, все рассказал, объяснил…

– А зачем он меня в эту треклятую игру втравил? Ведь у меня через него около полутораста французских четвертаков из-за голенища утекло, да сам он восемнадцать четвертаков себе у меня выудил.

– Втравил! Да что вы, маленький, что ли!

Конурин не отвечал. Они шли по роскошному скверу, поражающему своей разнообразной флорой. Огромные камелии были усеяны цветами, желтели померанцы и апельсины в темно-зеленой листве, высились пальмы и латании, топырили свои мясистые листья рога агавы, в клумбах цвели фиалки, тюльпаны и распространяли благоухание самых разнообразных расцветок гиацинты.

– Ах, как хорошо здесь! Ах, какая прелесть! – восхищалась Глафира Семеновна. – А вы, Иван Кондратьич, ни на что это и не смотрите. Неужели вас все это не удивляет, не радует? В марте и вдруг под открытым небом такие цветы! – обратилась она к Конурину, чтобы рассеять его мрачность.

– Да чего ж тут радоваться-то! Больше полутораста четвертаков в какой-нибудь час здесь ухнул, да дома приказчики в лавках, может статься, на столько же меня помазали. Торжествуют теперь, поди, там, что хозяин-дурак дело бросил и по заграницам мотается, – отвечал Конурин.

– Скажите, зачем вы поехали с нами?

– А зачем вы сманили и подзудили? Конечно, дурак был.

Они вышли из сквера и очутились на набережной горной реки Пальон. Пальон быстро катил узким потоком свои мутные воды по широкому каменисто-песчаному ложу. Конурин заглянул через перила и сказал:

– Ну уж река! Говорят, аристократический, новомодный город, а на какой реке стоит! Срам, не река. Ведь это уже нашей Карповки и даже, можно сказать, на манер Лиговки. Тьфу!

– Чего же плюетесь? Уж кому какую реку Бог дал, – отвечала Глафира Семеновна.

– А зачем же они ее тогда дорогой каменной набережной огородили? Нечего было и огораживать. Не стоит она этой набережной.

– Ну уж, Иван Кондратьич, вам все сегодня в черных красках кажется.

– В рыжих с крапинками, матушка, даже покажется, коли так я себя чувствую, что вот тело мое здесь, в Ницце, ну а душа-то в Петербурге, на Клинском проспекте. Ох, и вынесла же меня нелегкая сюда за границу!

– Опять.

– Что опять! Я и не переставал. А что-то теперь моя жена, голубушка, дома делает! – вздохнул Конурин и прибавил: – Поди, теперь чай пьет.

– Да что она у вас так часто чай пьет? В какое бы время об ней ни вспомнили – все чай да чай пьет.

– Такая уж до сего напитка охотница. Она много чаю пьет. Как скучно – сейчас и пьет, и пьет до того, пока, как говорится, пар из-за голенища не пойдет. Да и то сказать, куда умнее до пара чай у себя дома пить, нежели чем попусту, зря, по заграницам мотаться, – прибавил Конурин и опять умолк.

Кошон, пети кошон

Ступая шаг за шагом, компания продолжала путь. Показалось здание вроде наших русских гостиных дворов с галереей магазинов. Они вошли на галерею и пошли мимо магазинов с самыми разнообразными товарами по части дамских мод, разных безделушек, сувениров из лакированного дерева в виде баульчиков, бюваров, портсигаров, портмоне с надписями «Nice». Все это чередовалось с кондитерскими, в окнах которых в красивых плетеных корзиночках были выставлены засахаренные фрукты, которыми так славится Ницца. На всех товарах красовались цены. У Глафиры Семеновны глаза и разбежались.

– Боже, как все это дешево! – восклицала она. – Смотри, Николай Иванович, прелестный баульчик из пальмового дерева, и всего только три франка. А портмоне, портмоне… По полтора франка… Ведь это просто даром. Непременно надо купить.

– Да на что тебе, душечка? Ведь уж ты в Париже много всякой дряни накупила, – отвечал тот.

– То в Париже, а это здесь. На что! Странный вопрос… На память… Я хочу из каждого города что-нибудь на память себе купить. Наконец, подарить кому- нибудь из родни или знакомых. А то придут к нам в Петербурге люди, и нечем похвастать. Смотри, какой бювар из дерева, и всего только пять франков. Вот, купи себе.

– Да на кой он мне шут?

– Ну, все равно, я тебе куплю. Ведь у меня деньги выигрышные, даром достались. И засахаренных фруктов надо пару корзиночек купить.

– Тоже на память?

– Пожалуйста, не острите! – вскинулась на мужа Глафира Семеновна. – Вы знаете, что я этого не терплю. Я не дура, чтобы не понимать, что засахаренные фрукты на память не покупают, но я все-таки хочу корзинку привезти домой, чтобы показать, как здесь засахаривают. Ведь целый ананас засахарен, целый апельсин, лимон.

И она стала заходить в магазины покупать всякую ненужную дрянь.

– Больше тридцати двух рублей на наши деньги на сваях выиграла, так смело могу половину истратить, – бормотала она.

– Да ведь в Монте-Карло поедешь в рулетку играть, так поберегла бы деньги-то, – сказал Николай Иванович.

– А в Монте-Карло я еще выиграю. Я уж вижу, что моя счастливая звезда пришла.

– Не хвались, едучи на рать…

– Нет, нет, я уж знаю свою натуру. Мне уж повезет так повезет. Помнишь, на святках в Петербурге? На второй день Рождества у Парфена Михайлыча на вечеринке я четырнадцать рублей в стуколку выиграла, и все святки выигрывала. И в Монте-Карло ежели выиграю – половину выигрыша на покупки, так ты и знай. А то вдруг восемьдесят франков выиграть и жаться!

– И вовсе ты восьмидесяти франков не выиграла, потому что я двадцать четыре франка проиграл.

– А это уж в состав не входит. Вы сами по себе, а я сама по себе. Иван Кондратьич, да купите вы что-нибудь вашей жене на память, – обратилась Глафира Семеновна к Конурину.

– А ну ее! Не стоит она этого! – махнул тот рукой.

– За что же это так? Чем же она это перед вами провинилась? То вдруг все вспоминали с любовью, а теперь вдруг…

– А зачем она не удержала меня в Петербурге? Да наконец, по вашему же наущению купил я ей в Париже кружевную косынку за два золотых.

– То в Париже, а это в Ницце. Вот ей баульчик хорошенький. Всего только четыре франка… Вынимайте деньги.

Вскоре Николай Иванович оказался нагруженным покупками. Вдруг Глафира Семеновна воскликнула, указывая на вывеску:

– Батюшки! Restaurant russe! Русский ресторан!

– Да неужели? – удивленно откликнулся Конурин. – Стало быть, и русских щец можно будет здесь похлебать?

– Этого уж не знаю, но «ресторан рюсс» написано.

– Действительно ресторан рюсс. Это-то уж я прочесть умею по-французски, – подтвердил Николай Иванович. – Коли так, надо зайти и пообедать. Ведь уж теперь самое время.

Они вошли в ресторан, отделанный деревом в готическом стиле, с цветными стеклами в окнах и двери, уставленный маленькими дубовыми столиками с мраморными досками.

Конурин озирался по сторонам и говорил:

– Вид-то не русский, а скорей немецкий, на наш петербургский лейнеровский ресторан смахивает. Вон даже, кажется, и немцы сидят за пивом.

– Не в виде, брат, дело, а в еде, – отвечал Николай Иванович. – Ушки, что ли, спросим похлебать? Здесь место приморское, воды много, стало быть, и рыбное есть.

– Нет, нет, рыб я не стану есть! Бог знает какая здесь рыба! Еще змеей какой-нибудь накормят, – заговорила Глафира Семеновна.

– Закажем нашу русскую рыбу. Ну, стерлядей здесь нет, так сига, окуня, ершей…

– Ведь уж сказали, что будем щи есть, так на щах и остановимся.

Они сели за столик. К ним подошел гарсон с прилизанной физиономией и карандашом за ухом и встал в вопросительную позу.

– Похлебать бы нам, почтенный… – начал Конурин, обратясь к нему.

Гарсон недоумевал. Недоумевал и Конурин.

– Неужто по-русски не говорите? – спросил он гарсона.

– Comprend pas, monsieur…

– Не говорит по-русски… В русском ресторане и не говорит по-русски! Тогда позовите, кто у вас говорит по-русски. Мы русские и нарочно для этого в русский ресторан зашли. Не понимаешь? Ай-ай, брат, мусью, нехорошо! Кличку носите русскую, а научиться по-русски не хотите. Теперь и у нас и у вас «вив ля Франс» в моду вошло, а «вив ля Руси», так обязаны по-русски приучаться. Глафира Семеновна, скажите ему по-французски, чтоб русского человека привел нам. Что ж ему столбом-то стоять!

– Доне ну, ки парль рюсс… – сказала Глафира Семеновна. – Гарсон, ки парль рюсс.

– Personne ne parle russe chez nous ici, madame.

– Что он говорит? – спрашивал Конурин.

– Он говорит, что никто здесь не говорит по-русски.

– Вот тебе и русский ресторан! Ну, штука! Русские- то кушанья все-таки можно получить?

– Манже рюсс есть? – задал вопрос Николай Иванович. – Щи, селянка, уха…

Гарсон улыбнулся и ответил:

– Oh, non, monsieur…

– Здравствуйте! И щей нет, и селянки нет, и ухи нет. Какой же это после этого русский ресторан! Глаша! Да переведи ему по-французски. Может быть, он не понимает, что я говорю. Как селянка по-французски?

– Этому нас в пансионе не учили.

– Ну, щи. Про щи-то уж наверное учили.

– Суп и щи… Ву заве суп о шу?

–  prsent non, madame… Pour aujourd'hui nous avons consomm, potage an riz avec des pois.

– Нет у них щей.

– Фу-ты пропасть! Тогда спроси про уху. Ухи нет ли?

– Уха… Про уху мы, кажется, тоже не учили. Ах да… Суп опуасон. Эскеву заве суп опуасон?

Гарсон отрицательно потряс головой и подал карточку обеда, перечисляя блюда:

– Potage, mayonnaise de poisson, poitrine de veau…

– Да не нужно нам твоей карты! – отстранил ее от себя Николай Иванович. – Поросенка под хреном хотя нет ли? Должно же в русском ресторане хоть одно русское блюдо быть. Кошон, пети кошон…

Гарсон улыбался и отрицательно покачивал головой.

– Ничего нет. А заманивают русским рестораном! Черти!

– Неужто и русской водки нет? – спросил Конурин.

– Vodka russe? Oh, oui, monsieur… – встрепенулся гарсон и побежал за водкой…

– Не надо! Не надо! – кричал ему вслед Николай Иванович. – Я полагаю, что за обман, за то, что они нас обманули вывеской, не след здесь даже и оставаться нам, – обратился он к жене и Конурину.

– Да, конечно же не стоит оставаться. Надо учить обманщиков, – отвечал Конурин и первый поднялся из-за стола.

Ивановы сделали то же самое и направились к выходу.

Ницца без городовых

И опять Ивановы и Конурин начали бродить мимо магазинов, останавливаясь у окон и рассматривая товары. Время от времени Глафира Семеновна заходила в магаины и покупала разную ненужную дрянь. Теперь покупками нагружался уж Иван Кондратьевич, так как Николай Иванович был окончательно нагружен. Были куплены фотографии Ниццы, конфеты – имитация тех разноцветных мелких камушков, которыми усеян берег Ниццского залива, несколько каких-то четок из необычайно пахучего дерева, складное дорожное зеркальце, флакон с духами. Николай Иванович морщился.

– Напрасно мы в русском ресторане не пообедали, – сказал он. – Не стоило капризничать из-за того, что в нем нет русских блюд. Ведь все равно никакой русской еды мы здесь не найдем.

– А Капитон Васильич, между прочим, давеча говорил, что есть здесь какой-то ресторан, где можно русские щи, кашу и кулебяку получить, – отвечала Глафира Семеновна. – Он даже название ресторана сказал, но я забыла.

– Тогда спросите у городового. Городовой, наверное, знает, где такой ресторан, – предложил Конурин и прибавил: – Пора поесть, очень пора. Крепкие уж на еду позывы.