Загробный мир. Мифы разных народов Петрухин Владимир

Владимир Яковлевич Петрухин

Загробный мир: Мифы разных народов

Мифы о загробном мире и становление культуры

Смерть и представления о посмертном существовании – один из вечных вопросов, волнующих человечество. В современном обществе удерживаются древние погребальные ритуалы, хотя никто толком не помнит, почему надо хоронить умершего головой на запад, почему нужно устраивать поминки на девятый и сороковой дни. Собственно «мифов» – рассказов о жизни за гробом, как правило, уже не знают, но родственники считают необходимым следовать обычаю, почитая память умершего. Повсюду, от Европы до Китая, умершего положено выносить в гробу ногами вперед, и мало кто осознает при этом магический смысл обряда: смерть не должна найти дорогу в дом, из которого выносят покойника. Похоронный оркестр ныне выражает коллективную скорбь по умершему, а не создает шум на похоронах, чтобы отгонять злых духов, как было в древние времена.

Исходя из наших знаний о формировании культурных традиций, можно полагать, что похоронный ритуал – древнейший в истории культуры. Древнейшие погребения археологи датируют временем, отстоящим от нашего на сто тысяч лет. Это был древний каменный век, эпоха мустье, когда еще не было «человека разумного» – человека современного вида (во всяком случае, пока не открыты его останки) и на земле обитали неандертальцы, которые не были нашими прямыми предками. Неандертальцы и предшествовавшие им ископаемые люди (архантропы) умели использовать огонь и укрываться от непогоды в примитивных убежищах (гротах и др.), заменявших им жилища, могли делать грубые орудия из камня, но они не обладали членораздельной речью, не создавали произведений искусства, то есть не обладали умениями, отличавшими человека современного вида уже в последующие эпохи древнего каменного века. Тем не менее что-то заставляло их заботиться о членах своих коллективов, которых оставила жизнь и которые уже не могли быть полезны для совместной борьбы за выживание.

Для умерших вырывали неглубокие могилы, которые засыпались землей и камнями, что позволило некоторым исследователям полагать, что первобытными людьми руководило, скорее, инстинктивное чувство санитарии, желание захоронить разлагающиеся останки. Но отечественный археолог А. П. Окладников в могиле мальчика, погребенного в гроте Тешик-таш (Узбекистан), обнаружил козлиные рога. В пещере Шанидар (Ирак) один из погребенных скелетов, судя по находкам цветочной пыльцы, был осыпан цветами, другой оказался принадлежавшим калеке: неандерталец лишился руки – значит, сотоварищи заботились о нем, сам же он выжить и прокормиться после ранения не мог (судя по костным останкам, он дожил до сорока лет, а это был солидный возраст для древнего каменного века). Археологи спорят, насколько осознанными могли быть действия по размещению погребальных даров, напоминающие современное возложение цветов и др.

В пещере Мустье (Франция) неандертальский юноша был помещен в могилу в позе спящего. Сон и смерть всегда сближались в мифах народов мира, например, в греческой мифологии Гипнос (сон) и Танатос (смерть) – братья-близнецы, сыновья Ночи; считалось, что во время сна жизнь (или воплощающая жизнь душа) покидает тело. Более того, тщательные исследования костных останков в Шанидаре и других захоронениях неандертальцев показали, что трупы первоначально расчленяли при помощи кремневых орудий. Сначала думали, что первобытные пещерные люди, троглодиты, были каннибалами (ритуалы поедания умерших известны у разных народов), но кости не были раздроблены – из них не извлекался мозг для поедания. Это значит, что перед нами именно ритуалы, а не инстинктивные действия – неандертальцы реагировали на труп как на источник опасности для коллектива и расчленяли его.

Любому живому существу доступен страх смерти, но у неандертальцев навыки коллективного выживания, очевидно, привели к осознанию значимости тех потерь, которые приносила смерть, и к стремлению преодолеть ее воздействие при помощи первых символических акций – погребальных ритуалов. Неандертальские погребения оказываются первыми памятниками культуры, хотя и несравнимыми с теми некрополями и мавзолеями, которые ныне являются центрами паломничества или туризма. Но и эти памятники фиксировали при посредстве ритуала то место, которое занимал в коллективе умерший или погибший. Так возникала историческая память, необходимая состявляющая культуры.

Чувство неизбежности смерти было доступно самым архаическим обществам, изучавшимся современными этнологами. Это чувство мифологизировалось, ибо мифология была главным инструментом познания и описания мира в первобытности. Элементарным восприятием смерти было представление о ее противоестественности: смерть проникла в живой мир случайно, в силу ошибки, или нарушения божественного запрета (как свидетельствует Библия; о сходных мифах речь пойдет отдельно), или из-за козней враждебных людей и сил, злых духов, колдунов, иноплеменников. Убеждение в действенности колдовства было настолько сильным, что человек, который узнавал, что стал объектом порчи или случайно нарушил запрет, мог действительно умереть [1] . Многочисленные обряды и мифы, о которых пойдет речь, были направлены на преодоление этих страхов.

Предметом интереса автора книги являются, в частности, разнообразные традиции, призванные удерживать историческую память, – от древнерусских курганов и погребений степняков до заброшенных еврейских некрополей, которые становятся памятниками археологии, ибо их некому посещать: создававшие и столетиями оберегавшие их люди не пережили Второй мировой войны. Современная культура нашла много новых способов хранения и передачи исторической памяти, но не отказалась и от древнейшей своей традиции – заповеданной нам тысячелетиями «любви к отеческим гробам».

Автор выражает искреннюю благодарность людям, с которыми его связывали не только ученые интересы, но и дружба: профессора МГУ Даниила Антоновича Авдусина (1918–1994), под руководством которого исследовался самый обширный в средневековой Европе древнерусский некрополь в Гнёздове; крупнейшего знатока архаических традиций народов мира профессора Сергея Александровича Токарева (1899–1985); главного редактора энциклопедии «Мифы народов мира», культуролога и знатока скифской культуры Дмитрия Сергеевича Раевского (1941–2004). Славянский материал для книги по преимуществу почерпнут из фундаментального этнолингвистического словаря «Славянские древности», издание которого было инициировано академиком Никитой Ильичом Толстым (1923–1996). Отдельную благодарность автор выражает И. И. Соколовой, принимавшей участие в подборе оригинальных текстов и составившей указатель к этой книге.

Почему собака стала проводником на тот свет?

В мифах множества народов Старого и Нового Света проводником душ на тот свет является собака. Существует не менее распространенный вариант мифа о собаке, которая, напротив, сторожит вход в загробный мир и выход с того света (самый известный из этих сторожевых псов – греческий Кербер, или Цербер). Если у людей Старого Света и Нового Света – индейцев американского континента – есть одинаковые мифологические сюжеты, можно полагать, что эти мифы сформировались еще до заселения Америки – десять тысяч лет назад.

Действительно, собака была первым животным, которое одомашнил человек в каменном веке (закончившемся более десяти тысяч лет назад). Она помогала людям преследовать дичь и была сторожем их стоянок. Она служила посредником между «своим» освоенным миром и миром иным, между миром культуры и миром природы, который повсюду ассоциировался с загробным миром: недаром и вход в Дантов ад располагался в «сумрачном лесу». Некоторые оленеводы Камчатки оставляли на съедение собакам своих мертвецов, которых они боялись, как и все первобытные люди.

Ориентир, которым пользовались первобытные охотники, особенно ночью, – звездное небо. В Северном полушарии находятся Полярная звезда и Млечный Путь, который считался повсюду «путем душ» на тот свет; в мифах о собаке – проводнике душ это была дорога собак. В разных мифах собаки удостаиваются собственного загробного мира – потустороннего селения собак. Индейцы тлинкиты верят, что туда могут попадать и люди, но только те, кто жестоко обращался с животными, убивал их бесцельно, а также злодеи – колдуны и самоубийцы. Индейцы монтанья рассказывали, что однажды человек приплыл на лодке в селение духов-собак. Те дали ему костей вместо мяса: ведь и люди кормят собак костями. Если человек погрызет кость – он сам превратится в собаку (нельзя есть пищу иного мира) [2] .

Коряки на Крайнем Северо-Востоке России снабжали умершего костями для собак, которые сторожат вход в загробный мир. Собаки, запряженные в нарты, везли покойника к погребальному костру. Труп расчленяли на части, чтобы уничтожить болезнь – причину смерти, иначе она может переселиться в новорожденного, в которого должен вселиться дух покойного. Вокруг прогоревшего костра разбрасывали ветви ивы и ольхи, что должно символизировать глухой лес – иной мир, в котором оказывался умерший. Покидали место сожжения, запутывая следы, чтобы покойник не нашел по ним пути назад. Проводили на дороге линию, которая должна изображать реку, через которую не сможет перебраться покойник. Место умершего в жилище старались тут же занять, а если оно остается свободным, то на него помещали куклу из травы, чтобы дух не вернулся на место покойника.

Черту – реку проводят, возвращаясь с похорон, и чукчи. Кроме того, они кидают назад мелкие камешки, которые должны символизировать горы, а также бросают пучок травы в сосуд с водой: трава означает лес, вода – озеро, которые преградят путь умершему, если дух попробует преследовать живых.

В русской волшебной сказке сходные действия совершают дети, спасающиеся от преследующей их Бабы-яги: добрый советчик велит им бросить хлеб собакам, стерегущим избушку Яги (лепешку следует припасать для адского пса Кербера и в греческом мифе), а также бросить наземь полотенце и гребень – они превратятся в реку и лес. В русском традиционном погребальном обряде принято было выбрасывать в реку, чтобы смерть ушла прочь, уплыла по воде, горшок, где была вода для обмывания умершего, гребень, которым его расчесывали, и солому, на которой он лежал.

Продолжение жизни за гробом и мир наизнанку

О том, чтобы умерший не мог найти дорогу назад, заботятся в самом начале погребального обряда. У коряков тщательно закрывают его лицо, чтобы он не видел пути, обряжают его в последний путь не так, как живого: шапку надевают задом наперед, варежку с правой руки надевают на левую, неправильно снараяжают оленей для погребальной упряжки и т. п. Наконец, выносят умершего не через дверь, а через специально проделанное отверстие в стене жилища; у чукчей такое отверстие заделывают после похорон, а возле отверстия приносят в жертву щенка – сторожа.

В загробном мире все не так, как на земле, ведь там живут мертвые. У нивхов на Дальнем Востоке загробный мир – Млыво. Вход в него – отверстие, местонахождение которого неизвестно живым, но душа умершего легко находит туда дорогу после того, как будет изготовлена деревянная фигурка, в которую она переходит. Жизнь в Млыво ничем не отличается от земной, но солнце светит там ночью, а луна днем. Жители Млыво живут в родовых поселениях, ловят рыбу, охотятся, женятся (когда вступает в брак оставшийся на земле супруг), рожают детей, болеют и умирают. Мужчины умирают там еще три раза, а женщины – четыре. Далее душа, умершая в Млыво, переходит в следующий мир и так до тех пор, пока не превратится в траву, птицу или насекомое.

У народа срэ на Юге Вьетнама загробная страна – Брахтинг, где все обратно земному: черное становится белым, женщины работают на пахоте, а мужчины выполняют домашние работы, корзины висят отверстием вниз и т. д. Вещи, которые клали в могилу с умершим, надо было ломать, иначе ими нельзя пользоваться на том свете.

В верованиях некоторых африканских народов в ином мире люди и предметы обладали противоположными свойствами: так, цвет кожи там менялся на белый. Поэтому европейцев часто принимали за духов, явившихся с того света. У зулу люди, несшие гроб, вступали в хижину спиной. У нанди Танзании и Кении старший сын покойного надевал костюм наизнанку. При смерти государя население целого края подчинялось необходимости следовать поведению, противоположному норме. В государстве Лоанго после смерти верховного вождя гасились очаги, прекращалась работа в поле, охота, торговля, людям запрещалось мыться, детям кричать и т. д. Обычаи траура повсюду призваны были преодолеть последствия смерти.

Чаще всего, даже в развитых мифологиях, жизнь в загробном мире представляли в виде продолжения земного существования. У Гомера, например, Одиссей, посетивший преисподнюю – Аид (о чем речь пойдет специально), видит там множество душ, причем каждый житель преисподней занят продолжением своей земной деятельности: царь Ахилл царит над мертвыми, судья Минос со скипетром в руке их судит, охотник Орион гонит дичь с бронзовой булавой в руке, тень Геракла держит «лук напряженный со стрелой на тугой тетиве». Существование на том свете считалось темным и призрачным, ведь в могилу не проникал свет; даже если в преисподней было свое солнце, оно светило в полсилы.

Основатель культурной антропологии английский исследователь Эдуард Тэйлор, собравший огромный материал о первобытных верованиях, противопоставлял теорию продолжения жизни за гробом теории воздаяния – ведь представления о добре и зле, посмертном суде над душой и возмездии за прижизненные грехи сформировались уже в условиях цивилизации и лишь зарождались в архаическом первобытном обществе.

Первый смертный

В жизни архаических, первобытных коллективов смерть была явлением повседневным и естественным: она касалась не только людей, но и животных, объектов охоты. Тем удивительнее то, насколько первобытная культура стремилась отрицать неизбежность смерти в многочисленных мифах о случайном ее появлении.

Байаме и первая смерть у австралийцев

Миф австралийцев, долго сохранявших традиции каменного века, о деяниях творца Байаме увязывает первую смерть с убийством животного на охоте и неприятием этой смерти.

В начале времен, когда Байаме ходил по земле, он сотворил из красной земли гор двух мужчин и женщину. Увидев, что они ожили, творец показал им растения, которые они могут есть, чтобы не умереть с голоду, сам же направился дальше.

Люди послушно ели растительную пищу, но наступила засуха, растений стало мало и один из мужчин убил сумчатую крысу. Первый охотник принялся есть мясо вместе с женщиной, а другой его товарищ не хотел прикасаться к мясу, хоть и обессилел от голода. Как ни уговаривала его женщина попробовать новую пищу, он отказывался и, наконец, рассердившись, двинулся из последних сил к западу.

Наевшаяся пара решила догнать товарища и настигла его уже далеко, когда он подходил к большому эвкалипту. Там он упал замертво, а первые люди увидели возле дерева черное чудовище с огромными огненными глазами. Чудовище схватило мертвеца и затащило его в дупло дерева. Затем они услышали страшный удар грома и с ужасом увидели, как огромный эвкалипт был вырван из земли с корнями и понесся по воздуху в южную сторону неба. Огненные глаза сверкали из его дупла.

Далее последовала трогательная сцена: два белых какаду пустились с криками за несущимся деревом. Они не боялись злого духа, сидящего в дупле, а лишь хотели догнать свое уносящееся в дупле гнездо.

Дерево остановилось у края неба, возле Млечного Пути, что ведет в небеса, а затем и вовсе скрылось из виду. Люди могли разглядеть лишь четыре сверкающих глаза: они принадлежали злому духу и первому мертвецу, ушедшему на тот свет. Так появилось созвездие Южный Крест, а возле него – стая какаду, ставшая созвездием Гончих.

Небесные созвездия напоминали о том, что человек смертен…

В мифологической фантазии многих народов вплоть до христианских верований смерть рисовалась в виде поглощающего человека чудовища. В мифах об инициациях – рассказах о чудесном превращении юношей во взрослых мужчин-воинов чудовище не только поглощало проходящих обряд инициации, но и «переваривало» поглощенного, который становился настоящим мужчиной. Один из мифологических героев – полинезийский Мауи решил однажды таким образом избавить людей от смерти.

Мауи и попытка избавиться от смерти у полинезийцев. Смех и смерть

Неудача постигла при попытке проникнуть в утробу чудовища полинезийского культурного героя и хитреца Мауи. Если бы ему это удалось, люди перестали бы умирать…

Мауи, выудивший землю со дна океана и похитивший огонь из преисподней, решил вновь спуститься в преисподнюю для состязания с самой богиней смерти и ночи Хине. Она была действительно ужасна: глаза ее пылали, голос напоминал гром, огромные зубы сверкали, волосы обвивались вокруг тела, как водоросли на волнах океана.

Себе в помощники он позвал птиц – ведь морские, болотные и прибрежные птахи могли проникнуть всюду. Однажды, когда Мауи захотелось воды, он велел принести ее болотной цапле, а чтобы она могла ходить быстрее, вытянул ей ноги. Птицы и сейчас должны были послужить ему.

Герой дожидался, когда богиня уснет, и та действительно уснула, широко раскрыв пасть. Тогда Мауи и решился проникнуть к ней в утробу, чтобы убить ее изнутри. Свидетельницами его подвига должны были стать только птицы, при этом герой запретил им смеяться и петь – радоваться они будут тогда, когда он победит смерть.

Богиня раскрывала свой зев там, где небо соприкасалось с землей, – здесь был вход в преисподнюю. Птицы замерли, когда герой полез в пасть чудовища, но когда снаружи остались только его пятки, маленькая мухоловка – трясогузка – не удержалась и рассмеялась: она никак не могла усидеть спокойно. Пробудившееся чудовище проглотило Мауи. Ему не удалось пройти последнюю инициацию: возродиться, побывав в утробе богини смерти, и избавить от смерти все живые существа.

Жители того света следили за тем, чтобы живые не проникали в мир мертвых. У эскимосов существует миф о шамане, дух которого мог добраться до того света. Там на вершине огромной горы обитала некая старуха со страшным именем Вырезывательница Внутренностей. Она бьет в барабан, пляшет со своей тенью (других партнеров у этого чудовища нет) и приговаривает при этом: «Разрез моих штанов». Действительно, из разреза штанов у монстра с того света выглядывает ерш. В профиль старуха выглядит так, что ее лицо с растянутым ртом кажется б€ольшим в ширину, чем в высоту. Наклонившись, она может лизать свой зад, щеки же ее звонко хлопают по бокам. Пришелец не должен реагировать смехом на это зрелище: стоит ему хотя бы скривить рот, старуха бросает бубен, берется за нож и вскрывает несчастному живот, после чего начинает с жадностью пожирать его внутренности. Не менее «симпатичным» бывает облик русской Бабы-яги, и в ее избушке также запрещено смеяться. Смерть и смех на том свете несовместимы.

Происхождение смерти и погребения в библейских сказаниях: почему Сатана обратился змеем

Первые люди Адам и Ева, сотворенные, согласно Библии, для вечной жизни в райском саду Эдеме, вкушая от древа жизни, были наказаны смертью за ослушание.

Низвергнутый с небес Сатана – Люцифер, или Самаэль в еврейских преданиях, обернувшись змеем, проник в земной Эдемский сад, где Адам и Ева призваны были заботиться о деревьях и не подпускать к ним зверей.

Оказавшись у Древа познания, подобно всякому змею, обитающему у корней Мирового дерева в мифах разных народов, змей показал Еве, что прикоснувшийся к этому дереву остается жить. Тогда любопытная женщина (вспомним ящик Пандоры!) не удержалась и отведала запретный плод.

Но как только Ева прикоснулась к дереву, она увидела приближающуюся Смерть. Тут дала себя знать женская ревность: «Я умру, – подумала Ева, – и Бог даст Адаму новую жену». Ревнивица заставила Адама вкусить плод, а он, прельщенный открывшейся ему красотой жены, не смог ей отказать.

Появление же змея в мифе о происхождении смерти вполне закономерно, если вспомнить повсеместно распространенные мифы. Один из них, полинезийский, может быть, и возник под влиянием библейского рассказа, но явно обнаруживает более раннюю, «первобытную» природу.

Полинезийцы острова Янде рассказывали, как первая супружеская пара принялась спорить.

Муж сказал жене:

– Хорошо было бы, если бы мы сменили кожу и навсегда остались жить здесь, на Янде.

Жена возразила:

– Что хорошего в одинокой жизни? Лучше сделать нового человека, который продолжил бы наш род.

Муж попытался укрыться от жены в жилище и сменить там кожу, но женщина выследила его, и первый человек вынужден был отказаться от затеи стать бессмертным. У них родились дети, и люди заселили всю землю.

Змей не появляется на этом райском острове, но из мифа понятно, о чем мечтает первый человек. Он хочет, подобно змее, менять кожу и оставаться бессмертным.

Согласно библейским легендам, Ева уговорила не только Адама, но и всех живых тварей отведать запретный плод – лишь одна птица Феникс оказалась осторожной и обрела бессмертие.

Адам попытался сорвать ветви деревьев, чтобы прикрыть ими наготу, но деревья не позволяли ему этого – ведь он ослушался Бога. Лишь Древо познания дало ему фиговых листьев: ведь Адам предпочел знание бессмертию. По Библии, Господь заменил эти листья одеждами из кожи. По легендам, то была кожа змеи, напоминание об утраченном бессмертии, или даже кожа чудовища Левиафана, сраженного Господом в начале творения.

Адам нарек свою жену Ева – «жизнь», ибо она должна была стать праматерью всех людей. Но Сатана – змей и тут воспользовался женской слабостью: от него Ева зачала Каина.

Вера в сластолюбие змей и в то, что они преследуют женщин, распространена в верованиях многих народов мира. Это связано с тем, что змея напоминает мужской детородный орган. В древней еврейской традиции считалось, что, если змей станет преследовать женщину, ей следует совокупиться со своим мужем у него на глазах. Если и это не поможет – бросить перед преследователем обрезки ногтей и волос, напоминание о грехопадении.

Замечательный этнограф Бронислав Малиновский, создатель функционального направления в культурной антропологии, исследовавший мифы о смерти у меланезийцев, показал, что представления о первопредках в архаических обществах сходны с представлениями о духах мертвых [3] .

Так, тробрианцы верили, что умершие попадают на остров Тума. Там они проделывают путь, обратный тому, что проделали их первопредки, вышедшие из-под земли: сквозь отверстие они проникают в преисподнюю. Но и в преисподней духи подвержены дряхлению, однако они способны омолаживаться, сбрасывая кожу. Так поступали первопредки, когда они жили под землей. Поднявшись на поверхность, они не утратили сразу способности к омоложению.

Однажды некая старая женщина, жившая вместе с дочерью и внучкой, решила вернуть молодость. Вместе с внучкой старуха отправилась искупаться в ручье и там сбросила старую кожу. Обратившись юной девушкой, она вернулась к внучке, но девочка не признала бабку и принялась гнать ее прочь. Пришлось бабушке отыскать свою старую кожу и влезть в нее опять. Только тогда внучка признала ее и рассказала, как к ней приходила молодая женщина, которую та прогнала. Когда купальщицы вернулись домой, бабушка поведала дочери о том, как внучка не признала бабку, и предрекла, что теперь она умрет, а мать постареет. С тех пор люди утратили способность менять кожу, зато ее сохранили животные низа – преисподней (гады в библейской традиции): змеи, крабы, игуаны, ящерицы.

В этих гадов могут превращаться источники колдовства – злые духи, с которыми вступают в связь женщины-ведьмы.

Малиновский объяснил, опираясь на подобные тексты, функции первобытного мифа. Они заключались не в том, чтобы объяснить то или иное явление. Миф «трансформирует эмоции, порождаемые предчувствием, за которым даже в сознании туземца брезжит неизбежный и безжалостный конец. Миф прежде всего дает четкое представление об этом. Во-вторых, он низводит смутный, но всепоглощающий страх до уровня обыденной, повседневной реальности… Рок, судьба и неизбежность, напротив, низводятся до уровня небольших прегрешений людей» [4] . В библейской – исторической, а не архаической – традиции первородный грех оказался роковым и потребовал последующего искупления от самого мессии. В современных ритуалах функцию преодоления страха смерти выполняют поминки.

Ева, вступившая в связь со змеем, ужаснулась содеянному и принялась плакать: «Увы мне, Адам, я согрешила!» Она удалилась на запад, к океану, где сделала хижину из веток и, когда начались схватки, стала молить Господа о помощи. Но Господь был в гневе, и роженице пришлось умолять Луну и Солнце, чтобы они, взойдя на востоке, передали Адаму ее мольбу. Адам присоединился к жене в ее молитвах, и Господь, смилостивившись, послал самого архангела Михаила, чтобы он облегчил ей родовые муки.

Когда родился Каин, лицо его сияло ангельским светом – ведь он был отпрыском хоть и падшего, но архангела. Наивная Ева сказала тогда, что она обрела человека с помощью Господней.

Как только ребенок родился, он побежал в поле и принес колосок, поэтому его и назвали Каин – «стебель».

По славянским легендам, первый родившийся ребенок мог бы ходить сразу после рождения, как новорожденный зверь, если бы не боязнь нашей праматери. Господь сам «тренировал» новорожденных, перебрасывая их через высокое дерево или дом, чтобы они сразу научились вставать на ноги. Но мать испугалась за своего ребенка и не дала его Господу – и теперь приходится носить дитя на руках, пока оно не научится ходить.

Другой ребенок Евы был зачат от Адама, и имя его Авель значило «сын», по легендарной версии – «печаль», ибо Ева увидела вещий сон, в котором Каин пил кровь Авеля. Напрасно родители пытались разделить детей и отправили Каина возделывать поле, а Авеля пасти овец. Распря была неизбежна.

Рассказывают, что братья стали спорить, кто из них главнее. Каин утверждал, что он, ибо и земля, на которой стоит Авель, принадлежит ему. Авель же отвечал, что одежда из шкур, которой укрывается Каин, принадлежит ему, пастуху. Предпочтение, данное Господом жертве агнца, привело к убийству. Каин не знал, как ему убить брата, но Сатана прилетел в облике ворона и камнем убил другую птицу…

Каин не знал, что делать с телом брата, пока Господь не послал двух птиц: одна птица убила другую и похоронила в земле. Так и Авель был предан земле. Но по другим еврейским легендам, оскверненная земля, пропитанная кровью Авеля, не желала принимать его тела: она содрогалась так, что Каин сам чуть не упал в вырытую могилу. Тело же первого умершего земля извергала на поверхность, требуя, чтобы ей вернули ту глину, из которой был вылеплен Адам. Каин в ужасе бежал, архангелы же положили тело Авеля на камень, где оно пребывало нетленным до смерти Адама. Лишь когда первочеловек был погребен там, откуда Господь взял пригоршню праха для его творения, земле было предано и тело Авеля. Но одинокая душа Авеля не находила себе покоя, стеная на небе и в преисподней, – ведь там не было других душ. Лишь после смерти Каина, его жены и детей прекратились ее стоны.

В позднейших христианских легендах могила первочеловека располагалась на горе Голгофа в Иерусалиме: кровь распятого Христа призвана была смыть первородный грех, открыв для человечества путь в Царство Небесное, но об этом будет сказано ниже.

Происхождение смерти в Древней Индии. Яма – бог мертвых

В великой древнеиндийской эпической поэме «Махабхарата» рассказывается, что, когда Брахма создал мир, люди были бессмертными – они жили в Золотом веке. Их бесчисленные поколения умножились на земле, и земля, страдающая под их тяжестью, взмолилась к Брахме. Брахма внял ее мольбе, но не мог придумать, как сократить число живущих. Божественное бессилие привело к тому, что творец разгневался, и гнев его породил пламень, который мог погубить все творение. Тогда бог Шива обратился к творцу с советом не губить все живое, а сделать так, чтобы люди умирали, но род их не прекращался.

Брахма усмирил бушующий пламень, но из тела его вышла женщина с венком из лотосов на голове. Она сразу направилась к югу, ведь там, по индийским представлениям, было царство смерти – преисподняя. Тогда Брахма и повелел ей идти и убивать живые существа. Смерть – ее имя было Мритью (родственное русскому «смерть») – расплакалась, ибо не хотела, чтобы ее проклинали все живые существа. Брахма собрал ее слезы, не дав им пролиться на землю: он облегчил Мритью тяжкий труд, создав из ее слез болезни, – они лишали людей жизни.

Богиня Адити, воплощавшая безграничность мира, в начале времен породила множество богов, но восьмой ее потомок Вивасват выглядел безобразным – он не имел ни рук, ни ног (что сближало его образ со змеем), высота его была равна толщине… Старшие братья – боги Митра, Варуна и Бхага решили довершить его образ и отсекли все лишнее: так получился первый человек, творение божественных рук. Из лишних же частей возник слон. Бог Тваштар выдал за это создание свою дочь Сараньюю, и та родила ему близнецов Яму и Ями. Но богиня помнила, что Вивасват не ровня ей: она сотворила свое подобие, сама же покинула мужа. Тот не заметил подмены, и мнимая жена родила ему других детей, в том числе сына Ману – он создал первые законы, от него произошли все смертные люди. Но мачеха выдала себя: она неровно относилась к собственным детям и детям богини, что привело к ее ссоре с Ямой. Тот едва не совершил насилия над мачехой, и мачеха прокляла его, так что одна нога у Ямы отсохла (одноногость выдает хтонического персонажа, связанного с землей и преисподней).

Яма стал первым умершим, его смерть оплакивала сестра Ями, и плач мог длиться вечно, ведь тогда день еще не сменяла ночь. Боги создали ночь, чтобы Ями прекратила причитание. После смерти Яма ушел на юг, где воцарился в царстве смерти и стал локапалой – хранителем одной из сторон света. Прежде там царил Агни, божество огня, но он уступил свое место Яме, сам же стал жрецом богов – он доставляет им жертвоприношения. Ями же стала богиней священной реки Ямуни.

Царство мертвых от мира живых отделяла другая священная река – Вайтарани. Преодолеть Вайтарани человек может, только держась за хвост коровы, которую он при жизни подарил брахману. Яму сопровождали помощники – два четырехглазых пса с огромными ноздрями, они вынюхивали и высматривали тех, кто должен был отправиться в царство смерти. Сам бог в красном одеянии верхом на черном буйволе разъезжал по земле с дубинкой и петлей, которыми вынимал души обреченных.

Его царство – преисподняя, состояла из нескольких адских обителей: в нижней из трех (или двадцати одной) обителей в своей столице Ямапутре и восседал на троне Яма, к нему приводили душу каждого умершего, и загробный писец Читрагупта докладывал богу обо всех поступках умершего на земле. Яма, как судья мертвых, решал его загробную участь: сподобится ли он рая питаров, будет обитать в одном из адов или должен будет возродиться на земле в виде человека или животного. Ипостасями Ямы выступают Кала, бог времени, Антака, умертвляющий, и Мритью – сама смерть. Связь божества смерти со временем естественна: Яма считался также воплощением годового цикла – регулярного возрождения космоса. Действительно, его путь на тот свет, путь первого умершего, объединял все сферы мироздания и был подобен космогоническому акту.

Путь умершему показывал дым погребального костра, с ним он попадал к питарам, становился предком – «отцом». Кремация была неким жертвоприношением, благодаря которому покойник подготовлялся к тому, чтобы стать предком. Обрядовая и поминальная пища – пинда, смесь риса и разных культовых блюд, напоминающая славянскую кутью, ассоциировалась с первоматерией – семенем, из которого возник весь мир, а также со спермой, от которой происходит зачатие человека. Эта связь погребальных и поминальных ритуалов с космогонией и перерождением закономерно приводила к идее возрождения предка в потомках.

Собрание ритуальных текстов «Брихадараньяка-упанишада» увязывает с идеей перерождения посмертный путь человека.

Умершие «идут в дым [погребального костра], из дыма – в ночь, из ночи – в темную половину месяца, из темной половины месяца – в шесть месяцев, когда солнце движется к югу, из этих месяцев – в мир предков, из мира предков – в луну. Достигнув луны, они становятся пищей. Там боги вкушают их, подобно тому, как они вкушают царя Сому (напиток бессмертия), говоря: «Возрастай, уменьшайся». Когда это происходит у них, то люди попадают в пространство, из пространства – в ветер, из ветра – в дождь, из дождя – в землю. Достигнув земли, они становятся пищей. Снова совершается их подношение на огне человека, и затем они рождаются на огне женщины». Путь начинается с погребального костра и заканчивается в огне очага, чтобы вместе с пищей попасть в чрево женщины и приготовиться к новому жизненному циклу.

Нам становится понятной роль печи и очага в культе предков у славян, и даже печь бабы-яги, в которой она поджаривает тех, кто стремится попасть в иной мир. Понятно, почему у предков просили дождя: дождь осеменял землю, дающую пищу для новых рождений.

Английский исследователь античной культуры Ричард Онианс рассказал в своей книге «На коленях богов» о погребальном обычае, смысл которого оставался не ясен специалистам. Гомер рассказывал о том, что греки не доводили до конца обряд кремации трупа – тело сгорало лишь частично, зато повсюду: в микенских каменных гробницах (толосах), скифских деревянных погребальных камерах – археологи обнаруживают следы огня, не свидетельствующие об уничтожении трупов. У славян был распространен обычай «греть покойников» – разжигать поминальные костры, чтобы передать тепло предкам. Действительно, и после крещения Руси, прежде чем захоронить умершего по христианскому обряду, разводили костер. Онианс связывает античный обычай с удалением влажной субстанции души, псюхе, из трупа и сравнивает его с наиболее архаическими способами приготовления пищи (до открытия способов варки в посуде). Душа освобождалась от трупа и приготовлялась к загробной жизни. Но и за гробом для жизни нужен животворный источник – жидкость, поэтому Гомер рассказывает, как в урну с костями Патрокла и Ахилла льют вино, а в могилы ставят сосуды с водой и кладут кости, собранные с погребального костра, омытые водой или вином. На поминках совершают возлияния: живая и мертвая вода русских сказок и многочисленные мифы об источниках и напитках бессмертия связаны с этими представлениями о возрождающей силе влаги.

В Индии ежемесячно в течение года следовало приносить предкам поминальные жертвы из пинды и воды: первые десять приношений способствовали тому, что восстанавливалось новое тело умершего – преты, но умерший еще не становился питаром. Из первого приношения возникала голова, из второго – шея и горло, затем – сердце, спина, пуп, пояс и чресла, голени, наконец, колени и стопы. Так в религиозных гимнах описывался первочеловек Пуруша, из которого был сотворен во время жертвоприношения весь мир. На десятый день после смерти положено было поминальное приношение пинды с мясом, ибо считалось, что новое тело покойника испытывает необычайный голод. Годовой поминальный обряд завершался четырьмя пиндами и сосудами с водой, жертвы предназначались трем поколениям – отцу, деду и прадеду, сам же умерший превращался теперь из преты в питара.

Царством Ямы считалась преисподняя. Ниже земли располагаются семь ярусов преисподней – патала, где обитают демонические существа дайтьи, данавы, наги и др. Ниже паталы располагается нарака – ад или совокупность адов. О «подземном доме», в котором демоны терзают грешников, впервые говорится в «Атхарваведе». По более поздним представлениям («Законы Ману»), нарака состоит из семи (или 21, 28, 50) кругов. На верхней границе нараки находится столица царства Ямы – Ямапура, где определяется участь умершего. В соответствии с семичленным делением нараки первый круг (пут) отведен для бездетных, второй (авичи) – для душ, ожидающих нового воплощения; в третьем (самхате) и четвертом (тамисре) наказывают за сравнительно незначительные проступки, а последние три круга, погруженные в вечную тьму, предназначены для злостных преступников. В пятом круге (риджише) их непрерывно терзают змеи, ядовитые насекомые, дикие звери и птицы, как бы воплощающие укоры совести. В шестом круге – истоки подземной реки Вайтарани, полной крови и нечистот, в которых грешники задыхаются: купание в ней – одно из мучений для грешников. Еще ниже лежит седьмой круг – бездонная какола, или собственно нарака. Здесь в кромешной тьме светится одна только пылающая пропасть, в ней горят и не могут сгореть до конца преступники, рядом демоны раздирают их на части раскаленными щипцами, сбрасывают на остроконечные деревья, варят в масле и т. д. Пытки особенно мучительны из-за того, что все чувства грешников предельно обострены. При этом в отличие от тех, кто пребывает в шести верхних кругах и по истечении определенного срока мучений получит новое рождение на земле, обитатели седьмого круга должны страдать до конца мирового периода – кальпы, то есть пока не погибнет вселенная.

Первый умерший во многих мифологиях становился богом смерти и повелителем загробного мира.

У бантуязычного народа луба страна мертвых называется Калунга. Калунга – первопредок, создавший мир и первых людей. Как обожествленный предок он связан с нижним миром предков (в случае чьей-то смерти говорили: «Его взял Калунга»), он отец и господин предков и с их помощью правит миром. Границей загробного мира служит широкая река. Через реку переправляет лодочник, для платы которому в рот покойнику клали несколько бусин (у греков для платы Харону в рот клали монету). В Калунге умерший живет в деревне, но всегда может вернуться, чтобы помочь живым или, наоборот, преследовать их.

Первая смерть как самопожертвование

В тунгусо-маньчжурской мифологии загробный мир – буни. Путь в буни впервые проложил культурный герой Хадау или сын Хадау Манги – первый умерший, добровольно ушедший в буни. Открыв отверстие в земле, которое до тех пор было закрыто котлом, он предотвратил перенаселение земли стариками и создал условия для нормальной циркуляции душ. Из загробного мира душа – оми – возвращалась в жилище сородичей через дымоход, чтобы воплотиться в следующем поколении, проникнув из очага в чрево матери.

Проблема стариков, «заедавших чужой век», – общая проблема для многих архаических обществ. Представление о том, что вход на тот свет закрыт котлом, характерно для народов, у которых в центре жилища располагался очаг с висящим над ним котлом: ведь через очаг и дымоход проходила мировая ось, соединявшая небо и преисподнюю. По этой оси совершали свои путешествия шаманы.

Проводы душ покойных в буни к истокам родовой небесной реки осуществляют шаманы или их духи-помощники в виде животных не ранее, чем через год после смерти, когда тело разложится на могильном помосте и, по верованиям эвенков, освободится душа. Погребальный помост используется шаманом как плот, плывущий в загробный мир по родовой реке. В буни умершие живут такой же жизнью, как живые: охотятся, ловят рыбу, строят жилища, шьют одежду (или живут счастливо – все время пляшут). Для живого человека, случайно попавшего в буни, или для шамана буни предстает страной, где солнце тусклое, небо как туман, а земля как пар. Все хорошее там превращается в плохое, а плохое – в хорошее, большое превращается в маленькое и т. п. Поэтому похоронный инвентарь специально рвут, разбивают, ломают – тогда вещами можно будет пользоваться на том свете. Живой человек невидим для обитателей буни, его слова они принимают за треск очага, а прикосновения его так же вредоносны для умерших, как и появление духа для живых. Увидеть духа и отправить его обратно в средний мир мог только шаман мира умерших.

Возвращаясь после проводов души, шаманы оставляли своих помощников-зверей сторожить выход из загробного мира, чтобы духи мертвых не проникли на землю и не превратились в злых духов.

Первые близнечные пары и грехопадение Йимы

Мифы индоариев, сохраненные древнеиндийским сборником религиозных гимнов «Ригведой», очень близки мифам соседних и родственных иранских народов: у них первой человеческой парой считались близнецы Йима и Йимак, а это практически те же имена, что и индийские Яма и Ями, и означают они «близнец». А отца их звали Вивахвант, так же как отца Ямы. Первая человеческая пара в мифах с неизбежностью должна была вступить в брачные отношения – иначе неоткуда было бы взяться людям. В «Ригведе» содержится гимн-диалог Ямы и Ями, в котором сестра предлагает Яме вступить в брак, чтобы иметь потомство, но тот отвергает предложение. Брак с сестрой считался в большинстве традиций инцестом, кровосмешением, самым страшным преступлением в родоплеменном (первобытном) обществе. Впрочем, как раз в иранской традиции, равно как и в древнеегипетской (см. ниже об Осирисе и Исиде), брак между братом и сестрой в первом поколении людей или богов считался священным. Индийский Яма, однако, согрешил, покусившись на мачеху, и заслужил проклятие, а с ним – и смерть. Грех совершил и иранский Йима – иначе люди были бы бессмертными.

В иранской мифологии с Йимой связан другой сюжет: он сын праведника Вивахванта, и сам творец Ахурамазда предлагает ему распространить в сотворенном мире истинную веру. Но Йима не чувствует в себе способностей пророка – он может лишь заботиться о благополучии тварей, и Ахурамазда благословляет его на этот подвиг. Божественное сияние нисходит на Йиму, люди и скот живут в золотом веке, не знающем болезней и смерти. Но земля переполняется размножившимися тварями. Тогда Ахурамазда велит Йиме расширить землю. Трижды герой расширяет земное пространство в три раза, но это не решает проблемы: напротив, благословенная земля соприкасается с миром хаоса и зла. Страшная зима и снегопады угрожают с севера полям, на которых пасутся стада Йимы. Ахурамазда велит герою строить убежище – глинобитную ограду Вару, за которой он мог бы спасти всех тварей, у которых нет внешних и внутренних изъянов, которые не затронуты силами зла и хаоса. Йима создает убежище, подобное Ноеву ковчегу в библейской традиции. Но и здесь привязанность Йимы к материальному миру ввергает его в грех: он научил людей убивать скот и поедать его мясо, не жалея жизней божьих одушевленных тварей. Это был страшный грех с точки зрения древней иранской религии.

В более поздних вариантах мифа, связанных с учением пророка Заратуштры, Йима возгордился, посчитав себя творцом материального мира: божественное сияние, а вместе с ним и бессмертие покинули его. Он был низвергнут в преисподнюю, но потом испросил прощения у Ахурамазды. При грехопадении Йимы не обошлось и без мифологического мотива греховного брака: обезумев от страха перед злыми духами – дэвами, он взял в жены демоницу, а сестру Йимак выдал за дэва. От них пошли хвостатые люди: обезьяны, медведь, задирающий скот, разные уродливые создания – народы-монстры, к которым относили негров, чудовища с глазами на груди и т. п.

Ниже будет приведено африканское предание о происхождении обезьян от нарушившей запрет женщины: мифологические конструкции очень близки у разных народов.

Йимак не следовала примеру своего индийского двойника Ями, тем более что у иранцев не принято было оплакивать мертвых: мертвая плоть не принадлежала миру благой материи. Мертвеца не погребали в земле и не предавали огню – эти священные стихии космоса нельзя было осквернить соприкосновением с трупом. Совершающий похоронный обряд, прикасающийся к трупу, должен был очистить себя священной коровьей мочой (или мочой супружеской пары, состоящей в священном кровосмесительном браке) и водой.

Иранская традиция, во многом противопоставлявшая себя индийской (индийские боги дева считались демонами, дэвами – у иранцев), считала, что кремацию («варение трупов» для демонов) изобрел сам глава сил зла Ангро-Майнью: истинный последователь Заратуштры должен убить всякого «варящего труп» – совершающего святотатственную кремацию. Древние иранцы оставляли труп на съедение зверям и птицам, а позднее стали оставлять в специальной «башне молчания» – дахме, при которой иногда содержали собак (проводников на тот свет, питающихся трупами). Чтобы животные не растащили кости, которые могли соприкоснуться со священными стихиями, труп привязывали в дахме. Очищенные от тлена кости собирали и хоронили в глиняных оссуариях, иногда имевших антропоморфный вид, то есть представлявших новое и нетленное тело.

Грехопадение в Африке

Согласно африканским поверьям, смерть появилась в мире, потому что первые люди нарушили запрет небесного бога.

Ганда в Восточной Африке верят, что первый человек Кинту вместе с женой Намби отправился с небес на землю, взяв с собой коров, козу, овцу, курицу, банановый корень, бататы, маис и др. Бог неба Гулу предупредил их, чтобы они ни в коем случае не возвращались, даже если что-то забыли, иначе за ними пойдет Валумбе – смерть. Намби, забывшая зерно для курицы, нарушила запрет и вернулась. Она не смогла ускользнуть от Валумбе, и он последовал за ней на землю. Растения и скот, принесенные первопредками, размножились, но их дети после ссоры с Валумбе стали смертными. Тогда Гулу послал на землю Кайкузи, чтобы тот помешал Валумбе убивать. Кайкузи велел всем оставаться в своих домах, пока он не поймает Валумбе, и не шуметь, увидев его. Но когда Кайкузи выманил Валумбе из-под земли, дети начали шуметь, и Валумбе вернулся под землю. Кайкузи возвратился на небо, а смерть продолжила уносить людей.

Роковая находчивость и происхождение обезьяны от человека

Африканский народ чагга рассказывает миф о том, как бог Рува велел людям, когда приходит старость, менять кожу, как это делают змеи. Нужно было только, чтобы никто не видел происходящего таинства.

Когда пришла пора первому старику омолаживаться, он отправил внучку за водой, а чтобы она не вернулась раньше времени, проделал дырку в тыкве-калебасе. Но внучка обнаружила дырку и заткнула ее. Вернувшись, она застала деда за магическим занятием. Старик вознегодовал, но было поздно – он умер. Так смерть появилась в мире. Люди наказали находчивую девчонку и выгнали ее из деревни. Она стала жить в лесу, и у нее родились обезьяны: их называют лесным народом и проклятыми детьми.

Первые смертные и охота за головами

В верованиях носителей традиций каменного века – папуасов маринд-аним первые люди, рожденные от первосоздателей дема, были существами двойной – человеческой и животной (тотемной) – природы. Они жили во времена творения в стране дема – Дема-мирав. В нынешние – не мифические – времена эта страна находится под землей, и в ней все так же, как наверху: такие же моря, реки и селения, только все там зеркально отражает земную жизнь, и сами дема ходят вверх ногами. И европейцы в Средние века думали, что под плоской землей живут антиподы, ходящие вниз головой; но чаще в разных мифологиях зеркальным по отношению к земному миру был мир загробный.

Рассказывают, что однажды дема устроили праздник в своем подземном мире. На земле же обитал пес-дема Гиури. Отпраздновав, дема отправились на запад, и пес, слыша шум передвижения, двинулся за ними по поверхности земли. При этом он все время пытался разгрести песок, чтобы добраться до прочих дема. Но вдруг из-под земли хлынула вода, а в ней оказались странные существа: они были из бамбука, но имели обличье полулюдей-полурыб. Они были похожи на людей, но конечности их не были отделены от тел, пальцы срослись, на головах же не было ни глаз, ни ртов, ни ушей.

Тут из-под земли появился и дема-аист. Он заметил странные создания и, конечно, захотел их съесть. К счастью, другой дема, выбравшийся из-под земли, успел остановить его. «Это не рыбы, это люди!» – крикнул он прожорливому аисту.

В папуасском мифе наблюдательный дема велел аисту перетащить людей на сушу, но те продолжали дрожать от холода. Тогда дема развел огонь и положил туда бамбуковых людей. Те стали потрескивать, и вот у них появились уши, глаза, потом ноздри, наконец, с громким треском открылись рты, и вновь сотворенные существа принялись пронзительно кричать.

Дема же продолжил свою работу и отделил приросшие к телу конечности, а потом вырезал пальцы рук и ног. Он удалил соединявшие пальцы перепонки и выбросил их в воду – от них произошли пиявки. Люди же стали настоящими. Так появился народ маринд-аним. Но тут пес вырыл еще одну яму, и из нее вышли уже чужие люди – икам-аним. Тогда люди стали расселяться по всей земле.

Первым отправился в путь по побережью на запад юноша по имени Ворью. Начался сильный прилив, и волны не давали первому человеку пути. Тогда он произнес заклинание, чтобы волны вернулись назад, и путь оказался свободным.

Но жизнь первого человека Ворью была недолгой – чужие люди при помощи колдовства умертвили его. Ворью стал мертвецом – хаисом. Но ведь он был первым умершим и поэтому не знал, куда ему идти. Ворью оставался среди людей, источая зловоние, и люди прогнали его. Тогда Ворью удалился за реку Дигул, где и возникла страна мертвых. Он унес с собой большой барабан, которым теперь пользуются мертвецы, устраивая праздник в загробном мире.

Другой миф начинается не столь благополучно. Прожорливый аист, пока его не уговорили уйти, успел-таки прокусить головы трем первым людям. Тогда на землю выбралась старуха-дема Собра, а за ней много бамбуковых людей. Первые из них стали дема землетрясений (с характерным названием бумбум-аним). Впрочем, они могут приносить и пользу: когда люди собираются сажать растения, их просят сделать землю рыхлой.

Прочих Собра положила в костер, и творение совершилось. Появившиеся люди расселились в первой деревне, тут же захотели есть и отправились на охоту. В деревне в своей хижине осталась лишь мать с ребенком. Старуха же нашла более простой способ прокормиться: она вырыла яму за деревней, спряталась в ней, а когда мать уснула, выкрала ребенка. Она бросила бедного ребенка в костер, сожрала его, а голову повесила сушиться у хижины. Сама же скрылась в своей яме. Так старуха-творец оказалась одновременно и злобной ведьмой – Бабой-ягой.

Вернувшиеся охотники решили, что голодная мать сама погубила свое дитя. Наступил черед матери; сначала мужчины устроили праздник и заставили свою жертву танцевать тотемический танец кенгуру, а потом убили ее и съели. Голова женщины была выставлена как трофей каннибальского праздника. Гнусная же старуха выползла из своей ямы полюбопытствовать, что делают мужчины… Потом она напала на одного из них, ничего не подозревающего, и сожрала очередную жертву. В ответ последовало очередное убийство невинного, подозреваемого в каннибальском обжорстве. Так возникла охота за головами, превратившаяся в ритуальное занятие у маринд-аним: чтобы дать ребенку имя, нужно было добыть голову и узнать имя жертвы.

Говорят, что охоту за головами придумала Собра. В одном мифе она оказывается уже не подземным, а небесным жителем (в мифологии папуасов небо отнюдь не обитель добрых духов, а загробное пристанище мертвых). В этом мифе рассказывается о том, как на небе наступила страшная засуха и старуху Собру отправили искать воду в лес.

Собра принялась копать яму на небе и копала до тех пор, пока земля не провалилась под ее ногами. Так она оказалась в нижнем – земном мире. Небесные жители – мертвецы хаисы – пошли на поиски, нашли бездонную яму и даже спустили веревку, чтобы вытащить Собру. Но старухе так хотелось пить, что она отправила на небо несколько стеблей уати, а сама отправилась искать воду. Жажда у нее действительно была богатырской – по дороге она осушила несколько болот.

Наконец она добралась до деревни, жители которой страшно испугались Собры – ведь они никогда не видели мертвецов. Но Собра назвала себя их бабушкой и рассказала о своих странствиях. Затем она двинулась дальше и встретила свиного дема. Этот герой женился на старухе и наплодил с ней много детей – они стали молниями (ведь Собра была небесного происхождения). Эта семья и отправилась на охоту за головами, распевая песню о Собре…

Согласно другому мифу, даже солнце появилось после охоты за головами. Правда, в этом мифе дема-солнце был людоедом и похищал мальчиков, поедая их в своей яме-жилище (как это делала Собра). Мужчины сделали тогда палки-копалки, вытащили людоеда из-под земли и отрезали ему голову. Они уже приготовились к празднику и уложили на специальную скамью разукрашенную голову врага, как вдруг увидели, что та стала краснеть. Затем из глаз, ушей, ноздрей и рта дема брызнули лучи яркого света, а голова стала подниматься в небо – она превратилась в солнце.

Рассказ о праматери, вышедшей из преисподней или спустившейся с небес, творящей и одновременно умерщвляющей, характерен для многих мифологий. В русских волшебных сказках такой образ хорошо известен: это уже упоминавшаяся Баба-яга, которая оказывается или кровожадным мертвецом, готовым сожрать в своей лесной избушке (доме-могиле) похищенных детей, или помощницей героя, которому она оказывается родственницей – благодетельным предком.

Любовь и смерть в мифах и обрядах австралийцев

Не только в Библии любовный акт связывался с грехопадением и смертью. У австралийцев мункан Оньаува – место глубоких лагун, где обитают духи: оньа и означает «дух», а аува – «тотемический центр», откуда происходят первопредки австралийских кланов, полулюди-полуживотные (болотные рыбы). Лагуны были воплощением сил плодородия, местом рыбной ловли и полового созревания девушек и связаны в мифах с таинством рождения детей. Большая лагуна была местом (аува) мужских духов, меньшая – женских. Духи могли встречаться на суше между лагунами.

Рассказывают, что некогда, во времена первотворения, болотная рыба Ита была женщиной и ее возлюбленный – Пантья – увел ее в эти места. Но старший брат Иты – банановая птица – начал преследовать любовников. Он настиг их и пронзил Пантья копьями. Лишенный жизни Пантья уходит вниз, в аува, ставшее загробным миром. Но гнев преследователя обрушился и на Иту. Она тоже была убита, затем спустилась в преисподнюю – болотистую лагуну – и превратилась в рыбу.

Духи девушек поднимались из вод, танцевали и пели на поверхности, привлекая охотников, наподобие русалок в европейских романтических рассказах.

Однажды некий охотник подкрался и ранил одну из девушек: он обмазал ее тело своим потом и кровью, так что его добыча уже не могла вернуться в иной мир – она стала женой охотника. Но вода, в которой жила женщина-дух, оставалась в ее теле; пришлось мужу делать разрез, чтобы выпустить эту воду. Женщина, однако, продолжала тосковать по своей лагуне, и тогда любовники решили вернуться туда. Увы, живым людям недоступен был путь в иной мир – оба они упали замертво на подступах к Оньаува.

В других мифах смерть наступала при менее романтических обстоятельствах. Рассказывают, как однажды, в начальные времена мужчина и женщина участвовали в охоте в зарослях лагун.

Охотники поджигали заросли, выгоняя добычу, и в конце концов сами попали в пламя. Тогда мужчина, которого звали Пино, понял, что расстается с жизнью, и спустился вниз – в Оньаува. Так он стал духом. Это была первая смерть. Жена в знак траура вымазала тело глиной и принялась оплакивать умершего, предрекая, что она отправится вслед за ним. С тех пор женщины оплакивают умерших, и у большинства народов мира плакальщицы – женщины. Женщины того клана, к которому принадлежала первая плакальщица, после смерти спускаются в воды Оньаува. Людям нельзя пить эту воду и плавать в ней, иначе духи преисподней будут колоть их своими палками-копалками.

Пино был первым умершим, но покровителем погребальных обрядов считался другой дух – Мбу.

Однажды он охотился вместе со своим братом – ястребом-рыболовом. Они убили большую черепаху, и Мбу отправил брата с добычей на стоянку. Когда Мбу добрался до стоянки сам, то не обнаружил черепахи и пришел в ярость. Началась драка, и ястреб смертельно ранил брата. Умирая, Мбу простил брата и в прощальной песне заповедал разделить охотничьи территории (чтобы не спорить из-за добычи) и устраивать поминальные танцы в честь духа умирающего. Прощаясь с миром живых, Мбу пообещал в своей песне, что вернется в виде духа в окрестные заросли, чтобы посмотреть, как исполняются погребальные обряды в его честь.

После смерти Мбу охотники приступили к обрядам погребения, которые включали примитивные попытки мумификации: они вынули его внутренности и принялись высушивать труп над костром. Затем устроили танцы над телом: стуча дубинками, танцоры просили духа отправляться прямо на тот свет и не возвращаться в мир живых. С тех пор во время танцев в своих песнях австралийцы просят наблюдающих за ними духов мертвых, чтобы они возвращались в загробный мир и не тревожили своим присутствием живых.

Австралийцы верили, что у человека две души. Первая – это душа времени первотворения или времени сновидений, она предсуществовала в особом обиталище, а ее возникновение обычно связывается с деятельностью культурного героя – творца. По некоторым верованиям «предсуществующие» души могут создаваться вновь или оживляться при помощи героя-творца. Возвращенная после совершения похоронного обряда в свое обиталище, эта душа будет существовать еще некоторое время или вечно, а по верованиям некоторых племен может быть вновь воплощена в новорожденном (особенно если это душа младенца). Вторая же душа может после смерти владельца являться в сновидениях, вселяться в другого человека либо жить поблизости от стойбища, пугая или даже причиняя вред своим родичам. Австралийцы часто оставляют место стойбища, где произошла смерть.

Похоронный обряд направлен на то, чтобы разъединить душу с телом и заставить душу покойного (стараясь при этом не оскорбить ее, ибо она может вернуться) как можно скорее направиться в свое обиталище. Этим объясняются обычаи уничтожения вещей покойного, связывания, придавливания трупа, прохождения во время похорон через дымовую завесу, чтобы душа умершего не смогла погнаться за процессией, выполнение обрядов очищения участниками похорон.

В большей части Восточной Австралии и в некоторых областях на западе и северо-западе считается, что душа попадает на небо, где обитают души культурных героев. В большинстве племен северной территории, Северо-Западной Австралии и полуострова Йорк верят, что душа возвращается в то обиталище, где она находилась в период предсуществования, или же воплощается в свой тотем, или живет рядом с местом, которое посвящено герою, тотему. По некоторым верованиям, обиталище душ находится за морем или на острове. В Центральной Австралии верят в окончательное уничтожение души через природную катастрофу.

По представлениям австралийцев, жизнь циклична. «Найденная» отцом во сне или в видении душа воплощается и вступает в земную жизнь при помощи матери. Пройдя обряд посвящения, австралиец вновь получает частичный доступ к священному времени сновидений или во временно покинутый небесный мир. Когда человек умирает, он проходит через похоронный обряд и окончательно возвращается на небо, в обиталище душ или тотемическое святилище, возможно, для того чтобы позднее повторить цикл жизни, или чтобы остаться в этом обиталище, или перейти в небытие.

В Северо-Западной Австралии, где считалось, что душа «выходит» из водоема, кости клали в пещеру поблизости от источника. В некоторых местах пояс, сплетенный из волос умершего (в волосах находится часть его души), носят на себе, кладут в пещеру или опускают в водоем, где живет мифическая змея и откуда вышла душа для воплощения. На северо-западе полуострова Арнемленд кости кладут в гроб, изображающий тотем, или рисуют тотем прямо на мертвом теле, отождествляя таким образом умершего с тотемом. Это делают еще и для того, чтобы первопредки могли легко решить, в какое тотемическое обиталище они должны направить его душу. Если человек утонул или пропал и его тело недоступно для погребения, делают деревянный череп и наносят на него тотемические знаки. В некоторых местах Восточной Австралии на деревьях вокруг могилы вырезают рисунки, символизирующие небесный мир, который был источником жизни и куда возвращается покойный, которого и хоронят иногда на священном дереве. Личные вещи умершего кладут ему в могилу или уничтожают. Вдова обрезает волосы и должна хранить полное молчание в течение всего времени, пока длится траур. В Северном Квинсленде во время похоронного обряда покойнику разрезают живот, плечи и легкие и кладут туда камни – для того, чтобы он не смог «уйти» слишком далеко, но добрался, однако, до Млечного Пути.

Разнообразие погребальных обрядов одного и того же коллектива необычайно. Обряд зависит от места умершего в социальной структуре, причины смерти, возраста и т. п. К трупу относятся со смешанными чувствами страха и привязанности. Отсюда берут начало разнообразные обряды, призванные удалить труп, связать его, зарыть в могилу, сжечь на погребальном костре или, напротив, сохранить его при помощи примитивной мумификации – вплоть до обычаев носить при себе мумифицированный труп, высушенный череп и руки умершего, истолченные кремированные кости как амулеты. Юноши должны были натираться трупной жидкостью, чтобы впитать в себя лучшие свойства умершего. Существовал и обычай поедать мясо умершего его родичами. Лишь после этого кости умершего, очищенные от разлагающегося тела, захоранивали окончательно.

Смерть австралийцам представлялась как вторжение в мир людей злых сил, стремящихся уничтожить коллектив, нарушить его единство. В племенном обществе виновниками всех бед считались колдуны чужого племени. Уже в XIX веке этнографы описывали сцены отчаяния и скорби, которые разыгрывались в группе, перенесшей смерть близкого.

Женщины раздирали ногтями лица и ранили себя палками, оплакивая покойника. Одна из скорбящих старух в ярости разрушила его хижину и разразилась проклятьями в адрес колдунов, которые погубили сородича. Мужчины, сидевшие со своими копьями, тоже пришли в ярость, и один из них чуть не ударил копьем несчастную жену умершего, обвинив ее в том, что она не заметила ночью приходивших к мужу колдунов. После похорон происходит расследование: магическими приемами австралийцы выясняют, из какой группы и с какой стороны приходил колдун-убийца. Против подозреваемых выступали мстители. Но люди и в самые первобытные времена умели договариваться, поэтому человечество не погибло во взаимных подозрениях и распрях. Группа, которую обвинили в колдовстве, отдавала «пострадавшим» своих женщин, и первобытные коллективы оказывались, таким образом, не враждебными, а породненными.

Другие племена прибегают к способу «допроса» умершего о причинах смерти. Совершающие обряд дергают покойника за волосы, называя при этом имена окрестных родов. Если в руке остается несколько волосков, считается, что виновный род обнаружен. Иногда производилось вскрытие, и если во внутренностях умершего находили аномалию, значит, он умер от колдовства и необходима месть. Пока умерший не отмщен, его дух будет бродить возле тела и беспокоить живых.

Если умерший был уважаемым человеком, расследование должно быть очень дотошным и его отсрочивают. Покойника помещают в могилу, вокруг которой кладут камни. Считается, что капли крови умершего непременно упадут на камень, который укажет убийцу. Если и этот способ не действует, призывают знахаря. При нем завершается обряд: покойника захоранивают окончательно (это уже вторичное погребение), знахарь же в это время поднимается на небо и спускается оттуда с ветром – так он видит убийцу, размахивающего оружием, и бродящий вокруг дух умершего. Тогда одну кость покойника или перламутровую раковину посылают в группу, к которой принадлежит убийца, и приглашают ее на завершение похоронной церемонии. Приглашенные являются, взяв с собой дары и оружие; церемония завершается битвой, в которой погибает представитель обвиняемой группы.

Конечно, мстили не за всякого умершего, а за тех, чье положение было значимым в социальной группе; дряхлых стариков и младенцев хоронили быстро, без долгих церемоний.

На другом полушарии, на крайнем северо-востоке России, чукчи и коряки также совершали гадание, прежде чем похоронить умершего. Его усаживали перед выходом из жилища, подвешивали на веревочках амулеты из кусочков собачьей или оленьей шкуры и по колебанию веревки пытались определить, как умерший хочет быть похороненным – путем сожжения или положения в землю. Спрашивали умершего и о причине смерти, и о будущем, о грядущей смерти близких и т. п. – ведь он уже пребывает в ином мире и ему известны его тайны.

Не только австралийцы отличались особой подозрительностью в связи со смертью сородича: ордалии и гадания с целью обнаружить убийцу-колдуна устраивали и народы тропической Африки. Довольно часто эти ритуалы завершались очистительной исповедью и повинившегося прощали. Но существовали и более изощренные способы дознания: обвиняемому давали пить ядовитое зелье, вводили в глаза разъедающий сок, усаживали возле костра на горячем камне. Разоблаченному колдуну грозила казнь на костре (как во времена европейской инквизиции), гибель в пропасти или продажа в рабство.

Мы видим, что обычай тризны возникает у наиболее архаичных племен, которые ищут ритуальный способ восстановить социальный порядок, нарушенный смертью. Представители совершенно иной культуры в сходных условиях прибегают к тем же ритуальным средствам, но гораздо более кровавым. В 945 году славянское племя древлян убило собиравшего с них дань русского князя Игоря, и его вдова княгиня Ольга, еще не принявшая крещения, должна была (в соответствии с тогдашним законом – Русской Правдой) мстить за мужа. Ольга позвала древлян на тризну на курган Игоря, велев им сварить много хмельного меда. Когда древляне упились на поминках, княгиня велела своим дружинникам убить их – не желавшие служить князю при жизни древляне должны были стать его рабами на том свете.

По верованиям австралийцев, известным и многим другим народам, дорогой в небо покойникам служит Млечный Путь. Некоторые племена считают, что мертвые восходят на небо по лучам заходящего солнца.

Считается, что до похорон душа умершего продолжает «одушевлять» тело и может управлять им и его отдельными членами. Чаще всего думают, что смерть – результат колдовства иноплеменника. Во время специальных обрядов расследования причин смерти труп может «отвечать» на обращенные к нему вопросы: «двигается» или «соскакивает» с голов несущих его мужчин; волосы дают необходимые ответы, если их дергают или сучат на веретене; те же свойства приписывают трупному запаху и жидкости. У племен аранда и лоритья считалось, что хотя душа после смерти и попадает в загробный мир, но она там очень быстро погибает. Гнаньи же, живущие в Центральной Австралии, полагают, что загробная жизнь дана только мужчинам. У австралийцев не существовало культа умерших предков, хотя и считалось, что умершие могут посещать своих сородичей во сне, предупреждать их об опасности, давать добрые советы. Объектами их культа были мифические культурные герои – тотемы, от которых вели происхождение австралийские кланы. Места, где они умерли – спустились под землю или поднялись на небо, – становились тотемическими центрами и входом в иной мир. Недаром на деревьях, которые растут возле австралийских могил, часто делают мифологические рисунки, повествующие о странствиях первопредков.

Австралийцам известно было и представление о том, что человек сам может быть виновен в своей преждевременной смерти, если он нарушил запрет, особенно в отношении тотема. Страшным преступлением было съедение тотемного животного (или запретного плода); виновный заболевал от того, что съеденный тотем пожирал его самого изнутри; умирая, несчастный издавал крики, подобные крикам съеденного тотема. Поиски пищи были обычным занятием, и нарушить табу было легко. Европейская наука была бессильна перед мистическим предчувствием неминуемой смерти. Нужен был адекватный – ритуальный – подход к больному. Рассказывали, как некий австралиец съел запретную для него змею. Он почувствовал себя плохо, и знахарь, выяснив причину недуга, предсказал больному скорую смерть. Однако он все же смог извлечь змею из умирающего и унес ее прочь. Тогда больной поправился.

Обычай добровольной смерти в первобытных традициях

Вера в то, что смерть есть следствие колдовства или ошибки культурного героя, выбравшего смертную долю для людей вместо предлагавшегося бессмертия, свойственна многим народам. Этнографы, разделявшие теорию об эволюционном характере развития религиозных верований от примитивных к более развитым, были убеждены в следующем: представление о сверхъестественном происхождении смерти связано с тем, что в древнейшие времена первобытное человечество не наблюдало естественной кончины людей – заболевших и умирающих, которые не в состоянии были передвигаться сами, бросали на временной стоянке. Доступной человеческому опыту была смерть на охоте или в бою.

Данные археологии свидетельствуют, что это не так: уже в каменном веке первобытные люди заботились о больных и увечных, проявляли заботу о мертвом теле. Таким образом, они имели возможность наблюдать естественную смерть. Но суровые условия жизни порождали в первобытных коллективах, стремящихся выжить, жестокие нормы: заболевшего сородича покидали на стоянке, а младенцев, которых не в состоянии была прокормить семья, уносили в безлюдные места и там оставляли. Этот обычай известен в Древней Спарте, где хилых детей сбрасывали со скалы, а также исландцам в раннее Средневековье.

У народов Крайнего Севера, живущих в экстремальных условиях, в том числе у чукчей, был известен обычай добровольной смерти стариков, которые становились обузой для семьи. (В этой связи можно вспомнить разговор двух стариков о добровольной смерти как желанном исходе в повести Ясунари Кавабаты «Стон горы».) Старика должны заколоть (или задушить – на выбор) его ближайшие родственники, а если таковые откажутся – специально нанятый человек. Готовый к смерти сам подставлял обнаженный бок под удар копья. Заранее устраивался поминальный пир, на котором умирающий должен был наесться в последний раз. Старик обещает помогать сородичам с того света, и те просят его при погребении о помощи. Для этого на его могиле закалывали оленей, которые привезли тело, и трижды прогоняли вокруг могилы табуны.

Умерший в муках, от болезни считался пожранным злым духом кэле. Эти обитатели преисподней имеют узкую специализацию: есть кэле кашля, насморка, детских болезней, они разъезжают верхом на оленях, выдыхая дым и искры. Пожранный ими человек сам становится злым духом. «Мы предпочитаем умереть насильственной смертью, – говорили чукчи этнографу В. Г. Богоразу, – умереть в бою, как будто мы бились с русскими».

Умершие добровольной смертью оказывались в особом раю – там они наслаждались игрой в мяч (об играх умерших речь пойдет отдельно). Живые эту игру могли видеть в образе северного сияния. Саамы на крайнем севере Европы думали, что северное сияние – это битва небесных героев сполохов. Принявший добровольную смерть не только демонстрировал преданность своему коллективу – он получал возможность возродиться в потомке. Рассказывали о старике, который был умерщвлен собственной дочерью. Перед смертью он завещал внучке скорее выйти замуж – тогда он возродится в ее ребенке.

Сходные представления были известны и другим северным народам в раннем Средневековье. Скандинавы в эпоху викингов верили, что только героически павший в битве достоин был загробного рая – Вальхаллы, где герои проводят загробную жизнь в пирах и сражениях. Умершие от болезней отправлялись в Хель, преисподнюю. Согласно «Саге об Инглингах», сам верховный бог Один, изображенный там как могучий маг, умирая, велел символически ранить себя копьем, чтобы стать достойным Вальхаллы.

О самом диком, на современный взгляд, обычае рассказал еще Геродот в V веке до н. э., описывая быт кочевых племен Индии, которые питались сырым мясом (это объясняется отсутствием навыка готовить – варить или жарить мясо для еды во всех традициях считалось крайней степенью дикости [5] ):

Когда кто-нибудь, мужчина или женщина, занедужит, то, если это мужчина, его убивают ближайшие друзья – мужчины. По их словам, недуг, снедающий больного, загубит для них его мясо. А тот уверяет, что вовсе не страдает от недуга. Они же, не внимая его словам, умерщвляют его и затем поедают труп. Если же недуг поражает женщину, то ее умерщвляют ближайшие родственницы. Что же касается старцев, то их торжественно закалывают и приносят в жертву божеству и также съедают. До преклонного возраста доживает у них немного людей, так как всякого убивают уже раньше, если он страдает каким-нибудь недугом» [6] .

Обычаи некрофагии – поедания трупов действительно известны у отсталых народов: они сами принимают в себя тело сородича, чтобы он не попал на съедение к злым духам. Широко распространенное стремление удержать рядом умершего, не дать смерти нарушить целостность коллектива достигает здесь своего апогея: происходит полное «растворение» умершего в коллективном теле рода.

Андаманцы, сохранявшие быт каменного века, имели обычай носить с собой останки умерших. Папуасы киваи носили череп предка привязанным к шее: он наделял способностями провидения, ведь тому, кто пребывает в загробном мире, известны тайны будущего. «Пепел Клааса стучит в мое сердце», – говорил герой фламандских легенд Уленшпигель, носивший с собой останки отца, сожженного инквизицией. Вспомним также в этой связи пронизанный мифологическими ассоциациями роман колумбийского писателя Г. Г. Маркеса «Сто лет одиночества». Одна из героинь, Ребека, явилась в селение Макондо, неся сумку с костями умерших родителей. Сумку оставили в доме, и, когда на нее натыкались, кости постукивали: «клуп-клуп».

Приготовление к смерти как к неизбежному переходу в иной мир свойственно многим народам. Например, у русских старики заготавливали заранее гроб и смертную одежду. Устраивать поминальный пир при жизни родителей считалось особой почестью для стариков в Японии.

В большинстве религиозных систем, однако, опасались как раз тех, кто «не избыл свой век», умер преждевременной и насильственной смертью – они становились злыми духами. Эти поверья привели к изощренным обычаям, которым следовали люди униженные, но не способные отомстить за обиду. Обиженный совершал самоубийство на дворе обидчика. Считалось, что он при этом превращается в злого духа, который будет наслаждаться местью из-за гроба, преследуя врага [7] .

Вредоносными считались и те, кто жил слишком долго: «заедал чужой век». Все эти верования приводили к созданию мифологических рассказов, которые едва ли имеют отношение к реальности, в том числе к реальным обычаям. Украинские легенды повествуют о том, что некогда не принято было дожидаться естественной смерти немощного старика: его сажали на лубок (санки из луба), вывозили за пределы селения и там убивали или топили.

Однажды сыновья пожалели старика отца и спрятали его в погребе. Когда в стране случился неурожай и люди стали погибать от голода, мудрый старик дал совет добыть зерно из колосков, что попали на крышу вместе с соломой. Спасенные люди отказались тогда от дикого обычая. Этот рассказ типичен для мифологической архаики: согласно распространенным мифам о культурных героях, люди жили неправильно до тех пор, пока мудрый культурный герой не устроил их жизнь.

В украинских рассказах, правда, содержится один «исторический» мотив: у славян в древности действительно принято было провожать умерших в последний путь, положив их на сани – древнее доколесное транспортное средство, но стариков при этом, конечно, не убивали. Тем не менее в современной фольклористике все-таки существует версия о существовании древнеславянского обычая убиения стариков: даже календарные обряды вроде проводов Масленицы возводятся к этому обычаю [8] .

Убиение стариков – распространенный в Средние века книжный сюжет: в одном французском фабльо мысль об истреблении стариков приписывается Соломону.

В стране не стало мудрых советников, лишь один юноша скрыл своего отца и удивлял царя мудростью своих решений. Чтобы испытать юношу, царь велел ему привести ко двору его друга, слугу, пажа и смертельного врага. Юноша пришел с ослом (как со слугой), с собакой (другом), сыном (пажом) и женой (недругом).

Сходные сюжеты проникли и в славянский фольклор. Эти сюжеты отражали уже не столько первобытный обычай убийства стариков, которых не могла прокормить первобытная община, сколько культ предков.

Вообще, для славян было характерным как раз особое почитание старцев – недаром и предки у них именовались «дедами».

Австралийская «Божественная комедия»

Рассказы о жизни на том свете редки в мифологии австралийцев и возникли не без влияния христианских миссионеров, для которых важна была идея загробного воздаяния.

Рассказывают, как один человек добывал пищу: выкапывал песчаных крыс из их нор. Однажды он прорыл такое глубокое отверстие, что увидел в нем иной мир. Его обитателями были отвратительные чудовища с двумя пальцами на ногах. В ужасе охотник бросил свою палку-копалку и кинулся наружу. Он увидел сокола Муллиана и рассказал ему о своем открытии. Сокол решил посмотреть на чудищ. Он расширил отверстие, пролез в него сам и велел товарищу следовать за ним. Попав в преисподнюю, герой направился к чудовищам и спросил, какого они рода – раньше он таких не видывал.

Те отвечали, что они зовутся Илианба Ванда и распоряжаются злыми духами, они не дают им ни мгновения покоя, заставляют двигаться, причем пользоваться только левой рукой (такова природа злых духов в разных традициях – ведь они связаны со всем дурным, левым, а не правым; недаром и черт в христианских поверьях стоит слева за спиной человека).

Австралийцы боялись духов умерших и поэтому привязывали у трупа правую руку к телу, чтобы он не мог воспользоваться копьем после смерти.

Приход сокола и его спутника настолько удивил обитателей преисподней, что они прекратили движение, и Илианба Ванда принялись хватать их и бросать в огонь, что горел по обе стороны пещеры. Посетители того света были напуганы увиденным, но хозяева сказали им, что наказанию подлежат только злые духи, тех же, кто не совершал зла, они отправляют на небо – Буллима. Затем они гостям – живым, впервые добравшимся до того света, – предложили переночевать, ибо наверху сейчас ночь – время духов. Илианба Ванда предложили им также пищу, но человек осторожно отказался от еды и не стал спать, наблюдая, как хозяева продолжают преследовать духов. Некоторых из них Илианба Ванда отправили на землю, чтобы они привели новых духов, расставшихся с мертвыми телами.

Утром гостям вновь предложили пищу, и вновь человек отказался, а сокол принял угощение. Затем гости выбрались на поверхность, и сокол развел костер, чтобы, окурив себя и товарища дымом, избавиться от зла преисподней. Охотник думал, что сокол умрет от съеденной им загробной пищи, но он стал только сильнее после посещения загробного мира.

Знахари и колдуны племени вурадьери рассказывали, что дух умершего по веревке понимается вверх, чтобы проникнуть в небесный мир творца Байаме; некогда этим путем туда пробирались и первопредки. Нужно успеть проникнуть на небо через узкую щель между двумя смыкающимися стенами. По обе стороны щели сидят стражи загробного мира – Луна и Солнце. Если дух не испугается движущихся стен и стражей, он встретится с двумя предками, которые примутся вопрошать умершего, но тот должен молчать. Тогда предки примутся танцевать перед ним, совершая смешные движения и распевая смешные песни, но умерший не должен смеяться. Наконец, к нему приблизятся женщины, которые начнут исполнять соблазнительные танцы, но умерший не должен поддаваться соблазну. Только тогда он достигнет, наконец, пристанища Байаме.

Более примитивные рассказы описывают страну мертвых как мало отличающуюся от мира живых людей. Однако жить там легче, чем на этом свете.

Некий австралиец очень тосковал об умершем отце, и однажды мертвец унес его душу с собой на тот свет. Душа взяла продовольствие на долгую дорогу и погрузилась в лодку. По пути случилась буря, но душа переждала шторм, уснув на дне лодки. Когда лодку вынесло на берег дальней земли, ее встретили мужчины, удившие рыбу. Они спросили вновь прибывшего об имени, и тот назвался, сказав, что разыскивает своего отца. Рыболовы уже были предупреждены о прибытии нового духа, явился и сам старик-отец, давший сыну поесть. Пришедший поначалу боялся умерших и закрывался от них веткой, но когда они принялись петь и плясать, не мог оторваться от их замечательных танцев.

Когда посетивший тот свет пробудился от сна, он не знал, сколько времени пробыл в стране мертвых. С тех пор его душа часто отправлялась в загробный мир и наблюдала там танцы умерших. Жена заметила отсутствие мужа, и тот вынужден был рассказать ей, что уходит посмотреть на танцы мертвых. Он показал эти танцы жене, а потом стал учить им соплеменников.

Австралийцы чрезвычайно ценили танцевальное искусство: весь континент был связан системами обмена ценностями, к которым относились танцы и мифологические рассказы. С «тем светом» в мифах также происходил обмен ценностями – живые учились у мертвых.

Помимо случайных визионеров, посещавших во сне загробный мир, у австралийцев было представление о знахарях, отправлявшихся туда на сверхъестественном звере-помощнике, радуге-змее. Знахарь взбирался на дерево и оттуда оправлялся на небеса, оседлав радугу. Рассказывают, что некогда многие мужчины племени могли посещать загробный мир на гигантской радуге. Перед путешествием группа визионеров долго тянет монотонный мотив, пока не входит в транс. Тогда они видят, как знахарь достает из источника радугу-змею, и все садятся на нее. Но змея требовала себе жертв, поэтому, долетев до чудесной небесной страны, они рассаживаются вокруг радуги, а знахарь каменным ножом убивает одного из них. Чудовищная змея начинает пожирать жертву, и все присутствующие также принимают участие в каннибальской трапезе. Наконец, знахарь очищает обглоданные кости и укладывает их в определенном порядке: голову он помещает у костей таза. Затем все отправляются на змее-радуге в обратный полет, а знахарь остается с костями и распевает заклинания до тех пор, пока жертва не начинает дышать и кости не обрастают мясом. Тогда знахарь достает из собственного пупка другую змею, и они с былой жертвой спускаются на землю, присоединяясь к своим товарищам. На земле никто из живых не помнит о посещении того света, но воскрешенный после потусторонней трапезы обречен на скорую смерть.

Благодарный покойник

Правильное совершение погребальных обрядов гарантировало, что умершие не станут держать зла на живых, наслаждающихся жизнью, а будут помогать им.

Один австралийский охотник по имени Ирин славился своим чутким сном. Если враги подкрадывались к стойбищу, он будил всех криком: «Мил! Мил! Мил! – Смотрите! Смотрите!» Но Ирин умер, и группа погрузилась в скорбь: кто теперь предупредит их об опасности?

Умершего положили в гроб из коры, крашенный красной краской, знахарь-виринун прочертил ногтем на гробу крест (миссионеры уже успели познакомить австралийцев с христианскими символами). Затем начались священные танцы – церемония корробори вокруг гроба. На дно могилы уложили ветви и принесли в нее все вещи умершего. Тем временем его старший родственник стоял у могилы и охранял ее от злых духов. Пока могилу засыпали землей, скорбящие пели причитания, поминая Ирина. Затем мужчины сделали еще одно приношение, которое никогда не делали: порезали себя каменным оружием, и кровь стала стекать в могилу. Наконец, развели костер и люди принялись окуривать себя, чтобы избавиться от злых духов, окруживших могилу. Тут женщины и дети должны были покинуть церемонию и стойбище, ведь оно стало местом смерти, табу для живых. У засыпанной могилы остались лишь мужчины во главе с виринуном. Обратившись на восток, виринун призвал творца Байаме, чтобы тот допустил дух Ирина в небесный загробный мир. Могилу покрыли ветвями, но пространство вокруг оставили свободным: наутро там можно будет обнаружить следы – животное, пришедшее к могиле, считалось тотемом той группы, откуда происходил виновник смерти Ирина.

Вдова Ирина вымазала тело грязью, голову намазала белой глиной и всю ночь провела у очистительного костра. Она должна была соблюдать траур и хранить молчание. Лишь на третий день, омывшись в реке, она испустила крик, и чей-то голос ответил ей: покойный муж давал знак, что она может начать разговаривать. Она должна была окуриваться в густом дыму, пока родственник мужа не возьмет ее в жены. Погребальные песни следовало исполнять в течение нескольких месяцев после смерти Ирина.

Однажды один из врагов рода умер и стал злым духом: он вернулся с того света, чтобы напасть на живых, но те были разбужены криком: «Мил! Мил! Мил!» То кричала маленькая серая сова. Злой дух попытался договориться с птицей, посулив ей часть добычи, если он убьет врага. Сова пообещала молчать, но, как только злой дух проник на стойбище, она закричала опять. Дух возмутился, но сова отвечала, что будет всегда охранять свое племя, как в те времена, когда была человеком: ведь ее соплеменники почтили ее особыми обрядами.

Сказки о благодарном мертвеце, которого похоронил прохожий, характерны для народов Евразии.

Происхождение смерти: роковая ошибка

Луна и происхождение астрологии у бушменов

Африканские бушмены, как и папуасы и австралийцы, долгое время продолжали жить в каменном веке. Убывающая – умирающая – луна была для них постоянным напоминанием о бренности бытия, о болезни и смерти. Бушмены знали, что болезнь луны временная – она «истаивает» до спинного хребта, но затем вновь возрождается.

В древние времена люди тоже возрождались, но мифологическая эпоха бессмертия закончилась из-за наивности… зайца.

В те времена заяц был человеческим ребенком. Он увидел, что его мать умирает, и принялся плакать. Луна стала утешать его, уверяя, что мама вернется, но заяц не слушал утешений и продолжал плакать. Рассерженная луна ударила плаксу по губам, так что у зайцев до сих пор рассечена верхняя губа, и закляла несчастное животное: теперь он должен, петляя, спасаться от собак. При этом один кусочек мяса в ляжке зайца считается человеческим (ведь заяц когда-то был человеком) – его нельзя есть охотникам. Из-за глупого зайца луна наказала и все живое: теперь люди должны умирать навсегда, ибо один из них не поверил светилу.

В другом мифе существом, которое лишило людей бессмертия, оказывается взрослая зайчиха.

Это было в те времена, когда и животные, и люди, и даже Луна жили вместе. Но старик-Луна умер, и люди оставили его могилу и свою прежнюю стоянку, перебравшись на новое место. Однажды они вернулись на прежнее стойбище, где созрело много ягод, и принялись собирать их вместе с зайчихой. Люди решили подшутить над ней и сказали, что нужно собирать незрелые – белые – ягоды.

Когда женщины собрались со своими корзинами, то у зайчихи она была полна незрелых ягод. Незадачливая собирательница, конечно, поняла, что над ней подшутили, и обозлилась на своих товарок, но те пообещали, что подождут, пока она наберет спелых ягод. Однако женщинам надоело ждать зайчиху. Они покинули стойбище, но перед этим помочились и заговорили мочу, чтобы она отвечала их голосами. Так зайчиха была обманута еще раз. Когда она вернулась, женщин уже не было на стоянке, зато возле своей могилы копался старик Луна. Он попросил у зайчихи еды, и та, вначале испугавшись, все же протянула ему коренья. Тогда старик втащил ее в свою могилу.

Там он успокоил трусиху, сказав, что должен передать ей нечто очень важное: люди не будут умирать – после смерти они будут возрождаться вновь, как это делает он, старик Луна. Эту благую весть и долж-на была передать людям зайчиха. Старик беспокоился, сможет ли она точно передать его слова. И та успокоила светило: она все хорошо запомнила.

Но, явившись к людям, злопамятное существо тут же заявило: «Вы будете умирать, ваши останки будут разлагаться и плохо пахнуть». Конечно, те были удручены новостью, а зайчиха помчалась обратно к Луне.