Загробный мир. Мифы разных народов Петрухин Владимир

Лары, маны и пенаты

В русском языке латинское слово «пенаты» означает «малую родину», родной дом, домашний очаг. А у римлян пенатами называли духов – хранителей дома и домашнего хозяйства. По преданию, их изображения привез в Италию предок римлян Эней; они хранились в храме Весты – богини домашнего очага. Пенаты могли ассоциироваться с высшими богами античного пантеона, но больше они походили на другую категорию духов – ларов, сходных с ними по функциям покровителей общин и их земель.

Фамильные – семейные – лары считались воплощением предков. Они были связаны с домашним очагом, им посвящали рощи в усадьбах. К ним обращались за помощью при родах, в связи с бракосочетанием или смертью. Лары следили за соблюдением всех норм общежития, включая отношение к рабам: те спасались от гнева хозяев у домашнего очага или алтаря ларов.

Особым местом почитания ларов были перекрестки: перекресток (компита) считался местом, откуда открываются пути во все сферы космоса, в том числе на тот свет. Недаром именно на перекрестках появлялась богиня смерти и колдовства Геката. На перекрестках сооружались святилища с числом отверстий, равным числу примыкающих к перекрестку усадеб. Главы семей, которые считались жрецами ларов, развешивали в этих святилищах куклы и шерстяные шары, которые символизировали свободных членов общины и рабов: лары должны были предохранять их от болезней и смерти. В честь этих ларов устраивался специальный праздник компиталий, сопровождавшийся общим пиром, весельем, пением, плясками и состязаниями. В этом празднике принимали участие и рабы.

Как и все существа, связанные с загробным миром, лары считались одновременно и благодетельными и опасными: их матерью была Ларента – Мания, богиня безумия, болезни, насылаемой потусторонними силами. Лары могли отождествляться также с героями древности – в одной из римских жертвенных надписей ларом именовался первопредок Эней.

Собственно духи загробного мира назывались манами, к ним обращались в эпитафиях с просьбой даровать умершему блаженство на том свете. Они также были связаны с Манией и сливались в религиозных представлениях с ларами, считаясь благодетельными духами. На празднике в их честь отваливали камень, который, как считалось, закрывал вход в преисподнюю, а сами маны приглашались на общую трапезу: угощение приносили и на могилы, украшавшиеся цветами (как и очаги, связанные с преисподней).

Овидий описал праздник фералий (21 февраля), посвященный манам, в своих «Фастах» (кн. 2):

Честь и могилам дана. Ублажайте отчие души

И небольшие дары ставьте на пепел костров!

Маны немногого ждут: они ценят почтение выше

Пышных даров. Божества Стикса отнюдь не жадны.

Рады они черепкам, увитым скромным веночком,

Горсточке малой зерна, соли крупинке одной,

Хлеба кусочку в вине, лепесткам цветущих фиалок:

Все это брось в черепке посередине дорог…

Легкие души теперь и тела погребенных в могилах

Бродят, и тени едят яства с гробниц и могил.

От манов отличались лемуры, или ларвы, – духи тех, кто не получил должного погребения. Они бродят по земле и насылают безумие. Согласно мифу, первым лемуром был дух убитого Ромулом Рема, явившийся в Рим. Во время праздника лемурий (9, 11 и 13 мая) закрывались все храмы и не совершались браки. Глава семьи должен был совершить специальный обряд, чтобы изгнать духов из дома: набрать в рот черных бобов и бросать их, не оборачиваясь, через плечо, говоря, что этим он искупает семью; затем, ударяя в медный гонг, он призывал манов удалиться.

Наконец, духом – покровителем рода у римлян считался гений, прародитель рода. Само слово гений происходит от латинского gens , «род». Гения имели не только люди (каждый человек имел доброго и злого гения), но и города. Особенно почитался гений города Рима, имя и даже пол которого хранили в тайне. Римляне опасались, как бы их гения не переманили дарами другие общины – тогда они лишатся удачи, осенявшей мировой город.

Сходные представления о благодетельных предках, покровительствующих роду и хозяйству, и вредоносных покойниках, бродящих в мире живых, свойственны были всем народам Европы, в том числе славянам.

«Деды» и «заложные»: культ предков у восточных славян

Читатель не раз уже мог убедиться, насколько схожими могут быть формы культа и мифы у самых разных народов мира. Культ предков был характерен и для славян. В. Я. Пропп отмечал, что этот культ непосредственно был связан с аграрными культами, и чем ближе приближалась страда сбора урожая, тем интенсивнее поминались и призывались на помощь предки.

Поминальные праздники устраивались несколько раз в год и именовались у украинцев и белорусов «дедами». В канун субботы на Масляной неделе и перед неделей Троицкой, в канун некоторых осенних праздников устраивали ужин с кутьей, киселем, блинами (это были обрядовые кушанья), на который приглашали «дедов» (иногда и «баб»). Пекли обрядовое печенье, которое оформляли в виде животных и птиц, своего рода жертвоприношение предкам. Некогда им приносились в жертву и живые существа; при этом животные и птицы были воплощением разных космических зон и обозначали путь в иной мир, мир сверхъестественного.

Считалось, что умершие покидают свои могилы и приходят на ужин, при этом осматривают дом и все хозяйство – правильно ли оно ведется. Грешные же души, являющиеся из пекла, могут лишь заглянуть в окна хаты. Тому, кто не справляет «дедов», грозят беды в хозяйстве, мертвые напоминают о себе стуком в окна, незримым хождением по дому, являются во сне.

Перед ужином следовало помыться в бане, но нельзя было засиживаться там – ждали «дедов», которым также оставляли веник и ведро воды для мытья.

В апокрифическом древнерусском «Слове святого отца нашего Иоанна Златоустого о том, как первое погани веровали в идолы и требы им клали» упоминается ритуал жертвоприношения навьям (духам предков), который в нарушение христианских канонов совершали славяне: «Навемъ мовь творять. И попелъ [пепел] посреде сыплють, и проповедающе мясо и молоко, и масла и яица, и вся потребная бесомъ, и на печь и льюще въ бани, мытися имъ велят. Чехолъ [покрывало-простыню] и оуброусъ [полотенце] вешающе въ мовници. Беси же [христианский автор именовал предков дохристианских верований бесами] злооумию ихъ смеющеся, поропръщются в попелу том, и следъ свои показають на пролщение имъ».

Несколько по-иному представлен этот же ритуал в другом поучении – «О посте к невежам». Действо приобретает черты гадания, приуроченного к Великому четвергу на Пасхальной неделе: «Въ святый великий четверток поведають мрътвымъ мяса и млеко и яица, мылница топять и на печь льютъ, и пепелъ посреде сыплютъ следа ради, и глаголютъ: „Мыйтеся!”, и чехлы вешаютъ и убрусы, и велятъ ся терти [вытираться]. Беси же смеются злоумию ихъ, и влезши мыются и порплются въ попеле томъ, яко и куры, следъ свой показаютъ на попеле на прельщение имъ, и трутся чехлы и убрусы теми. [Гадающие] егда видятъ на попеле след и глаголютъ: „Приходили къ намъ навья мыться”. Егда то слышатъ бесы и смеются имъ…» Навьи в поверьях славян имеют куриные лапы. Вообще, представление о птичьей природе душ умерших (они улетают на тот свет – вырий – в виде птиц) довольно широко распространено у славян.

В ожидании «дедов» открывали окна и двери, печную задвижку – печь и очаг через очажный дым связывали мир живых на земле и мир мертвых на небе. Сначала все молились об усопших, затем следовало приглашение: «Мама, деду, прадеду и вси душечки, которые на сем свете пребывали, хлеба соли заживали, просимо до обеду! Святые деды, просим за почетный стол!» Затем в полном молчании вдали от стола ждали появления предков: скрип двери или залетевшая на свет бабочка считались приметами явления предков.

Для «дедов» выделялся первый блин и первые капли напитков: они должны отужинать первыми, затем начиналась общая трапеза. Часть поминальной еды иногда бросали за окно со словами: «Будь здоров, деду!» Ложку с кусочком еды оставляли лежать рядом с блюдом – для «дедов». Если ложка падала, ее не поднимали: то был знак явления предка. Эти застольные приметы дожили до наших дней. За ужином гадали о своей судьбе, ведь путь в иной мир, а значит, к знанию будущего, был открыт.

Иногда застолье завершалось обычаем выпроваживания предков: «Святые деды! Вы сюда прилетели, пили и ели. Летите теперь к себе!» Чтобы все были здоровы, на утро семья должна была отведать еды из дедовской миски; угощали ею и скот. Жидкие кушанья выливали на дрова, чтобы дым «до Бога» шел.

Предки были невидимы, но храбрец мог увидеть их после специальных ритуалов. Следовало весь день поститься и соблюдать молчание (то есть самому стать подобным мертвецу), а во время ужина для «дедов» сесть на печь (дымоход соединяет мир живых с тем светом) – тогда среди сидящих за столом можно увидеть мертвых. Этот ритуальный эксперимент был опасен, так как считалось, что решившийся на такое долго не проживет…

Характерны и запреты, которые следовало соблюдать в поминальные дни. Нельзя было прясть – «деды» могли запутаться в пряже; белить печь – чтобы не замазать «дедам» очи (печь, как мы уже говорили, соединяла мир живых и мир мертвых), подметать и выбрасывать мусор – чтобы не засорить глаза предкам.

У западных славян поминальные дни назывались задушками. Главным из них был День всех святых (2 ноября). Считалось, что души умерших возвращаются в свои дома, пытаются обогреться у печи, даже сходятся на ночную службу в костел – службу проводит умерший ксендз. Душа умершей матери в ночь перед задушками приходит взглянуть на своих детей. Для душ пекли специальное печенье, относили еду на могилы, зажигали там лампады. Кормление умерших должно было способствовать изобилию среди живых.

«Деды» считались обитателями далекого загробного мира, уже их имя свидетельствовало, что они относились к старшему поколению. К другой категории принадлежали покойники, которые не избыли свой жизненный срок: умерли молодыми, не успев вступить в брак, были убиты, покончили с собой, умерли от пьянства, младенцы, умершие без крещения, и т. п. Они не отправлялись на тот свет к «дедам», а оставались на этом свете, беспокоя живых, превращаясь в упырей, вампиров (которых А. С. Пушкин назвал вурдалаками, смешав таким образом, с другими представителями нечистой силы – волками-оборотнями волкодлаками, или волколаками). Самыми страшными были самоубийцы, лишенные правильных церковных похорон. Они были опасны для всей общины, могли стать причиной стихийных бедствий, болезней и неурожая. Н. А. Некрасов, хорошо знавший народные традиции, написал стихи, легшие в основу народной песни:

Ой, беда приключилася страшная,

Мы такой не видали вовек,

Как у нас, голова бесшабашная,

Застрелился чужой человек <…>

Осмотрел его лекарь скорешенько

И велел где-нибудь закопать…

Не просто сочувствие к чужаку звучит в этих словах: противоестественное прерывание человеческой жизни угрожало нормальному ходу жизни всего космоса. Поэтому «небогатое село» в некрасовском стиховорении с ужасом ждало общей беды.

Самоубийц и опойц (умерших от пьянства) не принято было предавать земле, чтобы не оскорбить кормилицу – «мать сыру землю». Их забрасывали, «закладывали» хворостом и листвой, поэтому на Русском Севере таких покойников называли «заложными». Верили, что они бродят по земле, пугая близких, распространяют несчастья, болезни и неурожай. Если случалась какая-нибудь беда, люди принимались искать причину в неправильном погребении «заложных». Самоубийц выкапывали из могил, выбрасывали труп в безлюдное место, болото и т. п. Напрасно еще в XIII веке епископ Серапион Владимирский увещевал «маловерцев», напоминая, что грехи живых, а не мертвых – причина их бед.

С вредоносными мертвецами продолжали расправляться, перезахоранивая их на пустырях, вбивая осиновый кол в гроб, переворачивая труп лицом вниз. Иногда на могилу сыпали раскаленные угли, что напоминало о языческой архаике – обряде трупосожжения, самого радикального способа избавиться от опасного трупа и отправить «заложного» на тот свет.

Однако и с «заложными» можно было урегулировать отношения при помощи поминальных обрядов: общие поминки устраивались на Троицкую, или Русальную, неделю. Считалось, что весной, во время цветения ржи, умершие до срока девушки и дети – русалки выходят с того света и вредят живым. Они одновременно полезны и опасны: русалки защищают цветущую рожь и наказывают тех, кто работает в праздник в поле (могут вытоптать посевы и т. п.). Поэтому русские устраивали обряд проводов, или изгнания, русалки (сравните проводы «дедов»). Русалкам, как и «дедам», в последнюю ночь Русальной недели оставляли ужин, вывешивали на деревьях одежду. Сам праздник русалий имеет древние истоки. В античные времена розалиями назывались дни, когда поминали умерших до срока, увешивая их могилы венками только что расцветших роз.

Культ предков у славян можно сопоставить с древними традициями других индоевропейских народов. Среди таких предков древнеиндийские питары, что значит «отцы».

Культ питаров в Древней Индии

По верованиям еще индоариев, сохранившихся в знаменитом собрании гимнов – вед, сложение которых относят к XIII в. до н. э., питары – прародители, которые первыми проложили путь на тот свет.

«Господином над питарами» считался сам древнеиндийский бог смерти Яма – первый умерший (о котором еще пойдет речь). Согласно «Атхарваведе», питары населяют воздух, землю и небеса. Они пируют с Ямой и другими богами, участвуют в жертвоприношении священного напитка бессмертия – сомы. К ним обращаются с просьбами о богатстве, потомстве, долгой жизни. Питары бессмертны, и о них говорят как о богах. Иногда им приписывают и космогоническую роль: они украшают небо звездами, устанавливают тьму и свет, порождают зарю и т. д.

В похоронном гимне «Ригведы» (мандала Х, 16) бога огня Агни призывают не уничтожать умершего, а отправить его к предкам (в Древней Индии практиковалась кремация): «приготовить» из трупа – «сырого мяса» – и доставить на небеса жертву для богов и питаров, пригодную для существования в небесном мире (о противоположности сырого и приготовленного в архаической культуре уже говорилось выше). Если обряд проведен правильно, покойник должен слиться с космическими стихиями: «На солнце пусть идет твой глаз, в ветер – дыхание!» В специальном гимне «Ригведы» (мандала Х, 15) питаров, как и «дедов», приглашали на жертвенную трапезу, просили их «дать богатство из здоровых мужей», то есть мужское потомство, и не причинять вреда.

У древних индийцев существовало представление и о другой категории умерших – претах (буквальное значение «ушедший»). Это духи умерших, которые в течение некоторого времени после смерти (от нескольких недель до года) остаются жить среди людей, скитаясь по земле и испытывая муки голода и жажды. За это время родственники должны исполнить необходимые похоронные и поминальные обряды, чтобы преты не стали бхутами – злобными демонами из свиты Шивы, а соединились с «отцами», питарами, в небесном царстве. В народных верованиях, однако, преты часто отождествляются с бхутами и считаются враждебными людям.

По пути в мир Ямы прета путешествует через многочисленные города смерти, и облегчить это путешествие можно дарениями пищи, воды и предметов, совершавшимися как при жизни, так и родственниками после смерти. При помощи поминальных жертвоприношений создается новое тело преты и восполняются изъяны в исполнении им закона добродетели – дхармы: «Жертвоприношение ради мертвого, выполненное родственниками, есть основа для счастья умершего» (Гаруда-пурана. 8.14).

Не менее вредоносны древнеиндийские вампиры пишачи, питающиеся человеческим мясом и кровью: это проклятые души, которые не стали питарами. Триада благих существ: боги (дева), люди и питары – противостоят демонической триаде: асуров, ракшасов и пишачей.

Культ фравашей в Древнем Иране

Древнеиранская священная книга «Авеста» сохранила специальный гимн яшт, обращенный к духам предков, фравашам. Cам творец всего благого Ахурамазда повествует об их мощи пророку Заратуштре. На их силе держится весь космос, она очищает семя мужчин и дает легкие роды женщинам, соединяет все члены младенцев. На них держится земля и они дают плодородные воды и рост растениям. Каждое существо: живое, мертвое и еще не рожденное – имеет своих фравашей, и сильнейшие из них принадлежат праведным мужам. Они главные помощники Ахурамазды.

Святые и божественные фраваши – те, что принадлежат Нмании, божеству домашнего очага, Висье, божеству деревень, Зантуме, божеству всех селений (оседлых – праведных людей), Дахьюме, божеству стран. Эти четыре духа покровительствуют всем странам света. Наконец, фраваши Заратуштры покровительствуют всем сторонникам праведной веры, особенно жрецам. Они сражаются с демонами то ли в виде небесных коней, то ли как птицы, женские духи или воины в блистающих доспехах, дают победу праведным. Их множество – девятьсот тысяч.

Приписываемая Заратуштре религия – зороастризм – знала семь главных календарных праздников. Первый был связан с сотворением небес, последний – с сотворением человека и его покровителей, фравашей. В этот день, а точнее в последний вечер зороастрийского года, накануне весеннего равноденствия, было принято угощать предков.

Мы узнаем ритуал, который был посвящен «дедам» у славян. Напомним, что предков принято было кормить не только во время весеннего ритуала «дедов», но и на новогодние святки, которые приходились у славян на зимнее солнцестояние.

Как и славяне, иранцы верили, что в течение десяти дней предки, фраваши, возвращаются в свои жилища, а с наступлением Нового года на заре возвращаются на тот свет.

Сходные празднества известны были и древним грекам. Это позволяет предположить, что истоки культа предков у этих народов чрезвычайно древние – индоевропейские.

Фраваши созданы Ахурамаздой и существуют до рождения человека, наделенного также собственной душой урван. Она покидает тело после смерти, и первые три дня обитает возле трупа. Сначала она имеет вид младенца, и ей нужен покровитель, подобный повивальной бабке: это бог Сраоша, защитник людей и умерших, сопровождающий их на тот свет. Три дня после смерти следует совершать службу Сраоше, чтобы душа успела вырасти до взрослого состояния и отправиться в загробный мир, где Сраоша, как судья, будет определять ее место.

Люди стремились заранее сослужить службу Сраоше, чтобы он помог душе. Так возник обычай «прижизненных поминок», известный у ираноязычного народа таджиков (уже упоминавшиеся нами сходные обряды известны и другим народам; иногда их наивно возводят к обычаю добровольной смерти стариков). Старик, в честь которого устраиваются поминки, вовсе не торопится на тот свет: он не прикасается к поминальной пище, ведь прикоснувшийся к пище мертвых не может возвратиться в мир живых. Старец, прошедший этот обряд, почитается как человек, ставший посредником между миром живых и мертвых.

Антестерии у греков

Весенний праздник пробуждения природы у греков именовался антестерии (анфестерии) и с особенным размахом праздновался в Афинах в честь Диониса.

Второй и третий день антестерий считались поминальными. В эти дни прерывалось общее веселье праздника, связанного с возлияниями (первый день называли «днем открытия бочек») и пиршеством. Считалось, что покойники возвращались в свои дома. Закрывались двери храмов. Боялись, что мертвые, недовольные живыми, могли мстить им: для защиты от мертвецов косяки домов смазывали смолой, на могилы приносили обычные жертвы. Третий день именовался «днем горшков»: горшки с кашей из разного зерна выставлялись для покойников и богов преисподней. Совершая возлияния на могилах, говорили: «Прочь, керы, антестерии уже кончились!» Умершие отождествлялись здесь с керами, злыми духами, порождениями ночи, приносящими беды и смерть. Люди призывали их покинуть мир живых (так же, как славяне выпроваживали своих «дедов»).

Позднее враждебность стали приписывать отдельным категориям покойников – преждевременно умершим, умершим насильственной смертью, непогребенным. Считали, что они попадают в свиту Гекаты.

Античные погребальные обычаи стали частью европейской культуры. Например, слово «некрополь» (город мертвых) сохраняется в европейской традиции. Надгробные стелы с именами умерших также восходят к античным временам.

Община должна была заботиться о правильном соблюдении погребальных обрядов: если у умершего не было родственников, которые могли организовать похороны, эта обязанность ложилась на демарха, главу общины. Обнаруживший непогребенный труп обязан был хотя бы символически присыпать его тремя пригоршнями земли. Согласно мифу, в Аттике погребальные обряды ввел сам Кекроп – рожденный из земли первый царь. Он велел хоронить умершего в могиле, а чтобы приобщить его к матери-земле, высеивать на могиле хлебные семена. Непогребенный представлял опасность для живых – он превращался в бродячего мертвеца.

Покойника обмывали и клали на убранное ложе ногами к дверям, возлагали на него венок, а рядом ставили сосуды с маслом и благовониями. У дверей дома помещали ветвь кипариса (знак того, что в доме покойник) и ставили сосуд с водой, принесенной из чужого дома, чтобы могли омыться те, кто соприкасался с трупом. Покойника принято было оплакивать, но уже законы знаменитого Солона запрещали чрезмерное проявление скорби, царапанье лица, раздирание одежд, приглашение наемных плакальщиков и т. п. Это считалось варварством (вспомним австралийцев, разрушавших жилище умершего).

На третий день совершалось погребение. Вынести тело нужно было до восхода, чтобы солнце не было осквернено видом трупа. Похороны и кремация сосуществовали в античной традиции как у греков, так и у римлян. Сын умершего должен был собрать кости с погребального костра, положить их в урну и похоронить в могиле, над которой устанавливалась стела-надгробие. Перед убитым ближайший родственник нес копье в знак грядущей кровной мести – копье вонзали в могилу (вспомним историю о копье в «Саге о Гисли»).

Кладбища-некрополи должны были располагаться вне жилых кварталов, вдоль дорог: гробницы внутри города оскверняли поселение. Законом регулировалось и устройство памятников: запрещалось возводить роскошные гробницы. Известный английский археолог Гордон Чайлд писал, что уровень цивилизации можно измерять по тому, сколько сил общество тратило на сооружение погребальных памятников, а сколько на повседневный быт и удобства. К примеру, гробницы древних египетских царей были гораздо роскошнее, чем их дворцы.

После очистительных обрядов совершившие погребение собирались на поминальный пир, хозяином на котором считался покойник. Его должны были поминать добрым словом, превознося заслуги. На третий и девятый день яства положено было приносить на могилу, где также совершались возлияния. Кроме этого, поминания устраивали в день рождения покойного, 30 числа каждого месяца и в пятый день месяца боэдромион – общий поминальный день.

Культ черепов и происхождение портрета

Все разнообразие погребальных обрядов, по словам этнографа С. А. Токарева, связано с двумя противоположными тенденциями, сосуществующими в погребальном культе: стремление сохранить умершего предка вблизи коллектива, например в некрополе, могиле на стойбище, сочетается с желанием отправить мертвеца, а с ним и духов смерти в далекий загробный мир.

Чаще всего считалось, что души мертвых до погребения пребывают поблизости от трупа и отправляются в страну душ лишь после второго окончательного погребения, когда сгниет тело. Духи из страны мертвых провожают душу умершего к новому обиталищу. Весь период от момента смерти до окончания траура душа умершего в пути, где ей помогают преодолевать препятствия отправившиеся вместе с ней в виде статуэток или непосредственно принесенные в жертву животные (у догонов Африки это обезьяна, собака) или боги-проводники. Погребальный ритуал помогает умершему добраться до «деревни мертвых», а затем уже в иной ипостаси вселиться в свою статуэтку и занять место на алтаре предков.

После смерти перед началом прощания и плача по умершему должно пройти несколько часов: необходимо убедиться, что душа не пожелала вернуться и окончательно покинула тело. В Новой Гвинее считали, что, хотя души предков и тотемное животное сразу после смерти относят покойного в страну мертвых, он может временами навещать свое тело в могиле, распознав ее по примитивному надгробию – для этого в изголовье похороненного папуаса втыкали бамбуковую палку, выступающую над могилой.

Совершавшие погребение прибегали ко всяческим ухищрениям для того, чтобы дух умершего, если он чем-то недоволен, не мог найти обратный путь в свой дом. Например, покойника выносили из дома, повернув на живот и завязав глаза (чтобы он не видел обратного пути), и не через дверь, а через пролом в стене ногами вперед – чтобы шел прочь от дома.

Рассказывают, что однажды вдовец, которого изводила его супруга, решил отомстить ей после смерти: он не совершил положенного обряда и не снял повязки с глаз покойной. Но страх и угрызения совести все же принялись мучить злопамятного мужа: жена стала являться ему во сне в виде страшного призрака. Он решил, что с повязкой на глазах жена не может найти себе пищи на том свете и поэтому не дает ему покоя. Вдовец умолил жреца раскопать могилу, чтобы снять повязку, но когда могила была раскопана, то обнаружилось ужасное зрелище – у жены не было головы. Как позже выяснилось, виной тому были вовсе не охотники за головами, а заезжий антрополог, который купил череп у аборигенов для музея…

Надежным способом сохранить рядом с собой благодетельного предка считались ритуалы создания для него нового, не разлагающегося тела. Для этого делали глиняные или металлические урны, оссуарии, куда складывались кости покойника.

Народы Средиземноморья и древней Европы часто предавали им антропоморфный вид или делали в виде жилища. У многих народов мира вместилищами душ предков считаются специальные статуэтки – «куклы». Римляне в могилы детей клали статуэтки богов-покровителей: Эрота и Венеры, проводников душ Орфея и Меркурия.

Африканцы конго еще при жизни человека изготавливали из камня надгробные фигурки минтади. Они хранились в семье и оберегали дом в отсутствие хозяина. В момент смерти хозяина душа вселялась в эту фигурку, которая теперь становилась его двойником. После смерти владельца статуэтку помещали на могилу.

На домашних алтарях аньи и ашанти (Гана) принято было хранить изображения усопших. Распространены также резные маски – изображения духов мертвых.

Маски в погребальных обрядах представляют как покойного, так и духов, которые провожают его душу. Погребальная маска пангве белого цвета. В Африке дух смерти имеет красивое белое женское лицо, а устрашающие зооантропоморфные образы, представляющие хтонические силы, выполняют в погребальном обряде охранительную функцию.

Вместилищем души часто считали голову. Распространенными были обычаи ритуального хранения черепов предков, а также охоты за головами, за скальпами и т. п.

В Полинезии верили, что дух умершего вселяется в манекен, увенчанный его собственной высушенной головой. После совершения погребальных обрядов черепа помещают в «домики мертвых», продолжают заботиться о них, приносят пищу, посвящают в свои мечты и планы и т. п. В Новой Каледонии умершего хоронят в сидячем положении, так, чтобы голова высовывалась из могилы; череп, лишившийся покровов ткани, используют, чтобы при помощи глины и смолы воссоздать портрет покойника.

У африканцев пангве считалось, что душа умершего продолжает скитаться среди живых в образе дикого зверя, чтобы отомстить тому, кто умертвил ее тело. В то же время рассказывают, что если отец умирал, оставив сына бедным, он мог помочь ему, пожертвовав свою жизнь на том свете. Отец превратится в тигра и позволит сыну убить себя (соответственно и свою душу), а сын продаст шкуру и на вырученные деньги приобретет жену.

Прежде чем умерший пангве последует приглашению душ предков отправиться вместе с ними в страну демиурга Нзамбе (он узнает об их присутствии во время агонии и приветствует их словами «Вот они!»), он часто существует еще некоторое время в тени деревьев, где по ночам можно слышать его шепот. Примерно через год умерший отправляется в страну Нзамбе, в честь чего родичи устраивают пир и пляски. Страна душ – счастливая местность, где живут так же, как на земле, но без земных забот. Даже злые люди получают там прощение, и каждый мертвый безмятежно счастлив.

Однако души не остаются в этой стране навечно. Когда они состарятся и одряхлеют, Нзамбе, «который не терпит ничего безобразного», выбрасывает их из страны мертвых. Они падают вниз на землю пангве, где продолжают существовать, слабые и невидимые. Но термиты чувствуют их присутствие и воздвигают в этих местах свои гнезда. Считалось, что термитники несут в себе частицу магического вещества душ мертвых, поэтому их куски использовали в качестве амулетов. Вера в то, что существует связь между термитами и душами мертвых, распространена также в Океании.

Когда термитник распадается в пыль, это означает, что и души возвратились в свое исходное состояние – пыль, из которой образовался весь мир, в том числе и живые существа. Мертвый продолжает теперь жить только в своем черепе, который семья выкапывает и держит в хранящемся в хижине барабане для черепов. К ним принято обращаться с просьбами о помощи.

Н. Н. Миклухо-Маклай рассказывает об обычае папуасов хоронить умершего прямо в его хижине, где продолжают жить родственники. Через некоторое время они отделяют череп, а от него нижнюю челюсть; этот амулет ближайший родственник умершего носит как плечевой браслет.

У народа фанг (Габон) черепа предков хранятся в особом коробе вместе с семейными ценностями. На крышке такого реликвария помещается деревянная статуэтка биери – страж либо вместилище духа предка. Количество хранимых черепов свидетельствует о древности рода. У бакота прах предков в домашнем реликварии охраняют фигурки мбулу. Чем больше черепов хранится в таком реликварии, тем знатнее семья.

Часто выкопанные из земли черепа предков расписывают красками и украшают, нередко при помощи глины придают им портретное сходство, вместо глаз вставляют раковины. Это один из древнейших известных науке ритуалов человечества. Такие черепа найдены при раскопках в Иерихоне (Палестина), и относятся они к тому периоду (7-е тыс. до н. э.), когда люди еще не научились делать посуду из глины. Один череп представляет собой удивительную реконструкцию лица при помощи гипса, фактически это древнейший образец портрета. Судя по тому, что внутри черепа были забиты землей, их извлекали из могил. Археологи нередко находят погребения, в которых покойники обезглавлены; значит, охота за головами была присуща не только «дикарям» южных морей.

Гомер, создатель «Илиады», свидетельствует, что обычай добывания черепов был не чужд ахейским героям. Отрезать голову врагу означало для ахейцев овладеть его душой, псюхе (считалось, что душа обитает в голове). Библейский Давид, поразивший Голиафа в лоб из пращи, отрубил ему голову на поле боя.

Среди европейских народов особенно развит культ черепов был у кельтов. Головы убитых врагов посвящали умершим героям – покровителям племени или предкам. Эти «трофеи» хранились прямо в домах.

Пророчествующие черепа: Мимир и Орфей

В древнескандинавской «Саге об Инглингах» рассказывается о войне двух родов богов – асов и ванов.

Заключив мир, они решили обменяться заложниками, которые должны были получить почетные места в своих новых обителях. От асов к ванам пошли Хёнир (асы пообещали, что он будет хорошим вождем) и Мимир. Хёнир получил в Ванахейме (стране ванов) причитающееся ему место вождя, а Мимир стал его советником. Но когда Мимира не было рядом с Хёниром на тинге – собрании ванов, тот не мог сам принять решения и говорил: «Пусть решают другие». Тогда ваны заподозрили, что асы обманули их и Хёнир не такой уж хороший вождь. Их гнев пал на невиновного Мимира: ваны отрубили ему голову и отправили ее к асам. Тогда Один взял голову Мимира, набальзамировал ее и произнес заклинание. Голова ожила, и теперь Один мог беседовать и советоваться с ней, ведь ее обладатель был на том свете и знал то, что было неизвестно самим богам.

Этот миф, возможно, был известен еще древним индоевропейцам, общим предкам германцев-скандинавов и греков-ахейцев.

Рассказывали, что спартанский царь Клеомен хранил голову своего друга Архонида в сосуде с медом и совещался с ней, когда нужно было принимать важные решения. Орфей не почитал Диониса, за что был растерзан служительницами этого бога – менадами; уцелела его голова, которая поплыла по реке Гебр на остров Лесбос к Аполлону, где стала пророчествовать.

В индийском мифе демон Раху, дракон-оборотень, смог приникнуть к чаше с амритой – напитком бессмертия, приняв облик бога. Но всевидящие Солнце и Луна обнаружили оборотня, и Вишну отсек ему голову. Но амрита уже попала в горло демона, и его голова стала бессмертной. С тех пор Раху преследует Солнце и Луну, стремясь заглотить их – от этого происходят солнечные и лунные затмения.

Череп мертвеца – чукотская баллада и русская былина

Известная европейская романтическая баллада повествует об убитом женихе, вернувшемся за тоскующей невестой с того света. Этнограф В. Г. Богораз, будучи в ссылке, записал у чукчей другую историю.

Некая девушка нашла в тундре череп и принесла его домой. Она заботливо уложила череп в свой вещевой мешок, временами вынимала его оттуда, ласково с ним разговаривала и улыбалась ему. Череп смеялся ей в ответ. Родители девушки заметили нечто странное, но, когда увидели, что их дочь общается с черепом, вместе с сородичами в ужасе бежали со стойбища. Девушка разрыдалась и оттолкнула череп, тот же укатился искать свое тело. Вскоре, однако, он вернулся в облике красивого юноши и молодые зажили счастливо.

Рассказы о чудесных женихах и невестах – оборотнях (вспомним, к примеру, Царевну-лягушку) широко известны в сказочном фольклоре. Представление о том, что жениха или невесту нужно добывать на том свете или в далеком тридевятом царстве, восходит к первобытным временам, когда главным правилом брака была экзогамия и невесту нужно было брать из далекого чужого рода. Череп был воплощением умершего, его духа и жизненной силы.

У суданских бокко череп был и гарантом чадородия. Через год после погребения могилу предка принято разрывать, чтобы достать череп. Его моют и помещают в специальном домике. Если женщина оказывается бесплодной, ее отец обращается к черепу: «Ты – старый отец, ты уже давно умер. Ты родил меня до того, как умер. Теперь я родил дочь. Она замужем, но не имеет ребенка. Ты – старый отец, и я прошу тебя, дай ей ребенка».

Африканцы дурру извлекают из могилы череп вождя через три месяца после погребения. Они помещают его в сосуд из тыквы, приносят домой и раскрашивают. Перед жатвой ему приносят жертву: жрец поливает череп жертвенной кровью и просит, чтобы войны протекали успешно, урожай был богатым, дети рождались здоровыми, а люди не умирали молодыми.

Непочтительное отношение к черепу могло оказаться губительным для живого человека.

Герой русской былины – новгородский богатырь Василий Буслаев прожил жизнь удальца и решил позаботиться о спасении души, отправившись в паломничество в Святую землю. На Сорочинской горе он натыкается на череп («пусту голову») и пинает его ногой. В ответ удалец слышит от черепа пророчество: там, где лежит голова умершего богатыря, там лежать и голове Василия. И правда, на обратном пути Василий с дружиной видит на горе «сер горюч камень». Надпись на камне предупреждает: кто у камня станет «тешиться-забавляться, вдоль скакать по камню, тот сломит буйну голову». Но молодец не привык прислушиваться к запретам – он скачет вдоль камня и ломает себе шею.

Где лежит пуста голова,

Там Василия схоронили.

Камень явно закрывал вход на тот свет: перескочивший через него должен был расстаться с жизнью, оказавшись в преисподней.

Череп и каменный гость

Неблагочестивое деяние былинного героя напоминает опрометчивый поступок Дон Жуана. Истории о беспутном гранде стали распространяться в Европе в XVII веке, но отечественный историк и культуролог А. Я. Гуревич обнаружил средневековую параллель между этими рассказами.

Некий пьяница наткнулся на кладбище на череп и в шутку пригласил мертвеца к себе в гости. Череп обещал пойти следом. Испуганный хозяин попытался запереться в доме, но явившийся скелет все же заставил отпереть дом и уселся за стол. Правда, к ужину он не прикоснулся, но пригласил хоязина на восьмой день наведаться к нему в гости на кладбище. Потрясеннный пьянчужка даже принял причастие, но пошел на назначенное свидание; тут вихрь подхватил его и перенес в пустой замок, где за пиршественным столом сидел его недавний гость. Мертвец успокоил своего былого хозяина, сказав, что не причинит ему зла: он и сам в прошлом непрочь был выпить, но Господь помиловал его. Тот же ветер унес мужчину домой, но с ним произошли страшные перемены: на руках и ногах у него выросли когти, точно у орла, а лицо почернело, как у мертвого. Потрясенный пьяница стал вести благочестивый образ жизни и почил в мире.

Не так благосклонно обошелся покойник с двумя подгулявшими друзьями в литовской старообрядческой быличке.

Двое шли на вечеринку и зашли в клеть, где лежал труп. Смеху ради они подняли мертвеца и пригласили погулять с ними. Покойник ухватил шутников и отправился с ними. Когда же гуляки захотели избавиться от провожатого, тот потребовал, чтобы его отнесли на место. Они вынуждены были подчиниться. В результате мертвец задушил перепуганных им гуляк.

Лобное место и череп праотца Адама

Праотец Адам представлялся в апокрифической христианской традиции первобытным великаном. Его голова – череп – стала Голгофой, Лысой горой, на которой был возведен крест. (Вероятно, название Лобного места – пригорка на Красной площади в Москве – происходит от слова «лоб» и связано с теми же ассоциациями: рядом с Лобным местом производились казни.)

Позднейшие христианские легенды отождествили саму гору с местом погребения великана Адама.

Ангелы перенесли его тело в центр мира – Иерусалим; его череп стал Лысой горой, а внутри черепа находилась пещера, где был погребен снятый с креста Христос. Вход в Храм Гроба Господня вел через «горло» черепа Адама. Перед смертью Адам сплел себе венец из ветвей райского дерева: из этих ветвей выросли три древа, из них сделали кресты для распятия. Недаром на православных иконах у основания креста изображается череп. Кровь Христа – нового Адама – пролилась на прах Адама Ветхого как символ спасения человечества.

Представление о Голгофе как сакральном центре, откуда открывается путь на тот свет, широко распространилось в христианском мире, в том числе в православном. Средневековые русские надгробия иногда оформляли в виде плиты с тремя ступенями, которая символизировала трехступенчатую Голгофу. Надгробный крест, установленный над такой надгробной плитой, дополнял композицию. Ступени вели и к помосту биме (виме) в храме или в античном суде.

Охота за головами и череп князя Святослава

Обряд охоты за головами был знаком многим народам Старого Света. Как правило, эта охота приурочивалась к коллективным праздникам, связанным с изменением социального статуса мужчин.

Например, жителям Камеруна нужно было добыть две-три головы для погребения вождя, чтобы убитые последовали за ним на тот свет. Сохуры Новой Гвинеи устраивали охоту, когда наступала пора ставить в доме череп предка или когда юноша собирался жениться. На Суматре юноша также должен был добыть голову, чтобы получить право вступить в брак. Кава Китая должны были добыть голову при основании новой деревни и перед началом сева. Так стремились увеличить потенцию коллектива, присвоив силы чужака, сосредоточенные, как считалось, в голове.

Папуасы маринд-аним, известные своим ярким мифотворчеством, выходили на охоту за головами, чтобы дать имя новорожденному. Это было третье и главное, «головное» имя в папуасской традиции. Оно должно было принадлежать иноплеменнику, и его надо было выяснить, прежде чем он будет убит.

Практически все население древни, за исключением стариков и тех, кто не мог самостоятельно передвигаться, снималось с места и двигалось в сторону чужаков с оружием, запасами пищи, собаками и свиньями. Женщины вели во время прохода традиционное хозяйство и исполняли свой супружеский долг. Кроме того, охотники вдохновляли себя пением воинственных песен и жевали бетель.

Ночью воины окружали селение чужаков. Несколько героев врывались в деревню, остальные ждали в засаде. Несчастные, застигнутые врасплох, пытались бежать или в оцепенении ждали своей участи. Захваченные должны были произнести свое имя, но поскольку язык чужаков не был известен охотникам (к соседям, говорившим на родственных и понятных диалектах, за головами не ходили), то любое выкрикнутое слово принималось за имя, которое победитель твердил до наступления праздника. Естественно, во время охоты за головами захваченные деревни подвергались разграблению.

Головы убитых пленников отделялись бамбуковыми ножами. Кожа лица снималась, и череп очищался от тканей, которые заменялись глиной, в глазные отверстия вставляли раковины. Затем кожа вновь натягивалась и трофей коптился на костре. В завершении всего череп расписывали красной и черной краской, украшали сплетенными из луба косами.

По возвращении в деревню охотники устраивали праздник. В лагерь относили также отделенные конечности и мозг, необходимые для каннибальского пиршества. Все рассаживались вокруг голов: первый ряд составляли те, кто сам добыл головы. Каждый из них, взяв добытую голову, должен был добежать с ней до моря, криком оповещая, что она принадлежит ему (это напоминало спортивные состязания). Затем черепа выставлялись в специально построенном для этого «мужском» доме, где могли находиться лишь прошедшие посвящение воины, а после смерти человека, носившего «имя» былого обладателя черепа, – захоранивались.

Богачи-работорговцы из народа банги в Конго стремились при жизни отправить часть имущества на тот свет. Для этого всю деревню они приглашали на праздник с распитием пальмового вина. Внезапно во время пиршества одного из пирующих хватали и обезглавливали. Все остальные при этом ликовали – ведь хозяин получал слугу, который будет с ним на том свете. Череп несчастного надевали на столб возле дома хозяина, где, как правило, стояло уже несколько таких столбов…

Обезглавливание считалось самой страшной казнью: лишенный головы не мог рассчитывать даже на загробную жизнь. Недаром самым надежным способом избавиться от живого мертвеца, нападающего на живых, древние исландцы считали отчленение головы, которую прикладывали в могиле к ляжкам.

Известный этнограф-африканист Лео Фробениус приводит пример соперничества охотников за головами на Борнео (Калимантан): один из них похвалялся, что добыл четыре головы, другой утверждал, что отрезал семь. Через несколько дней самого «победителя» нашли обезглавленным.

Охота за головами, однако, не была особенностью «экзотических» южных стран. Начало русской истории оказалось связанным с той же традицией. Когда русский князь-воитель Святослав, отец Владимира Святого, был разбит греками на Балканах и возвращался в 972 году на Русь, он попал в засаду печенегов на днепровских порогах. Князь был убит, а из его черепа печенежский хан Куря велел сделать чашу, которую поднимал потом на пирах, похваляясь своим подвигом.

Куклы и культ

С культом предков связаны многочисленные изобразительные символы, самый очевидный из которых череп. Еще одним распространенным у разных народов символом предка была кукла. Полагают, что сюжеты фольклорного кукольного театра, героями которого были Арлекин и Петрушка, связаны с архаичными мистериями культа мертвых. В современном мире некогда священные символы становятся сувенирами для туристов и детскими игрушками.

У африканцев баконго, как мы уже говорили, в семье хранили каменные фигруки минтади, которые оберегали дом в отсутствие хозяина.

Одна из самых знаменитых категорий кукол, призванных воплощать дух предка, – качина, известная у индейцев пуэбло и других племен юго-запада Северной Америки. Рассказывают, что духи появились во время миграции племен: при переправе через реку дети вырвались из рук матерей и превратились в духов вод. Они основали собственное селение духов и принимают подношения людей. Хотя качина живут в горах, они способствуют плодородию – жертвоприношениями люди призывают их на поля.

Изображающие духов куклы качина различаются по атрибутам и раскраске, ведь они воплощают все явления космоса: качина солнца изображается с еловой ветвью и колокольчиком, качина пчелы – с луком и стрелами. Кроме этого, качина имеют прямое отношение к детям: они должны знать, с каким духом связана каждая кукла и понимать их символическое значение.

Обряды, посвященные качина и культу плодородия, театрализованы и включают ритуальные танцы. Посвященные в таинства культа качина могут рассчитывать на то, что в загробном мире они воссоединятся с духами качина.

Изображения мертвецов: еще о происхождении портрета

Церемонии, связанные с культом предков и – шире – с культом умерших, предполагали, как мы видели, их символическое участие в совместных трапезах, иногда в состязаниях и игрищах. В этих церемониях живые должны были выполнять роль мертвецов.

Африканцы фан во время таких церемоний брали черепа предков, воплощавшие самих умерших, и производили с ними танцевальные движения, подобно детям, играющим с куклой. Чаще для танцев использовали специальные конструкции – наголовники, в которые монтировался настоящий череп предка или деревянное изображение головы, обтянутое кожей умершего (в некоторых случаях – убитого раба). Замаскированный танцор представлял умершего сородича, и на вопросы этнографов исполнитель обрядов отвечал: «Сейчас я – мой отец!»

Искусство масок, распространенное у многих народов мира, непосредственно связано с обрядами культа предков. В Меланезии изготовляли лицевую часть черепа в виде маски, которую ряженый держал в зубах за специальную петлю. Не менее известны и посмертные маски, призванные навеки сохранить черты лица умершего. Самые знаменитые из них маски из золотой фольги, обнаруженные в микенских греческих гробницах 2-го тысячелетия до н. э. Сходные обычаи известны многим народам: серебряные маски налагали на лица умерших древние венгры Европы и кидани на Дальнем Востоке.

Египтяне, стремившиеся сберечь не только лицо, но и все тело умершего, с древнейших времен заботились о форме гроба: в начале династического периода (3-е тыс. до н. э.) на поверхности гроба с восточной стороны на уровне головы изображается пара широко открытых глаз.

Читатель уже сталкивался с совпадением обычаев у самых разных народов мира: открытые глаза изображались на надгробиях у сербов, славянского народа Балкан; русские, обметая могилы предков на поминках, говорили, что тем самым они очищают глаза дедам. Действительно, для того чтобы умерший мог видеть загробную жизнь, нужно было, чтобы глаза его отверзлись. Но когда человек умирал, глаза покойника закрывали или клали на них монеты, так как взгляд умершего может увести за собой живых.

На внутренние стенки египетского гроба наносили изображения, дублирующие те, которые находятся на стенах и потолке усыпальницы. Внутренняя поверхность крышки гроба, на которой изображалась богиня Нут, символизировала небо; нижняя – с изображением бога преисподней Осириса – землю. В эпоху Среднего царства появляется антропоморфный саркофаг, имитирующий идеальный образ умершего – мумию в маске (сах). Одна из целей мумификации – «улучшение» и сохранение земного образа. Образ на крышке саркофага – еще не портрет, но повтор идеализированного образа мумии.

Для посмертных масок используется золото, и не только потому, что этот металл не подвергается коррозии: золотой цвет символизировал загробный мир. Недаром фон византийских икон и мозаик был золотым.

В египетских верованиях элементы человеческой сущности после смерти обретают самостоятельное бытие, не лишаясь при этом возможности воссоединиться с телом, которое, став мумией, остается нетленным. Тело не должно ничего утратить, поэтому внутренности хранятся в особых сосудах – четырех канопах (ср. упомянутые оссуарии). Индивидуальный образ умершего сохраняет погребальная маска-портрет, но и она представляет собой идеализированное лицо. Во II–III веках н. э. под воздействием античной традиции на смену египетской маске приходят знаменитые файюмские портреты.

Золотые маски и файюмский портрет в наши дни стали достоянием музеев и выставлены на обозрение, но предназначались они для гробниц.

Принципиально иными были установки античной культуры, повлиявшей на египетскую в период эллинизма и римского господства. Для античности характерно было надгробие, предназначенное для публичного обзора, увековечения образа и деяний умершего (эту традицию сохранили современные европейские кладбища). Греки не возводили гробниц-храмов: мавзолеи возникли под влиянием «варварского» Востока.

Надгробные статуи мертвых в античную эпоху стилистически не отличаются от статуй живых, которые в архаической Греции изображались с улыбкой, символизирующей живого, «настоящего» человека. На греческих надгробиях супружеские пары изображаются пирующими и мирно беседующими – в загробной жизни человек обретает покой. Лишь выпавшая из рук изображенного чаша иногда свидетельствует о том, что жизнь оставила тело.

Римская культура с ее доминантой – писаным правом – стремилась увековечить образ и деяния умершего не только в портрете, но и в надгробных речах, которые непременно произносились на похоронах, записывались, а затем хранились в семейном архиве. Бюсты покойных устанавливались в нишах надгробных сооружений. Восковые бюсты предков хранились в специальных нишах дома – их выносили во время похоронных церемоний (предки сопровождали к погребению нового покойника, увековечивая его память и место в череде поколений). Умерший должен был упокоиться в отведенном ему месте. Тайны загробного существования не были доминирующими в этой культуре: Гермес, которому известны были все пути, должен был проводить умершего в царство Аида, братья Гипнос и Танатос – Сон и Смерть – помогают при переходе в инобытие.

Не только Рим заботился о посмертном увековечении облика предков: целая портретная галерея буддийских лам была создана бурятскими скульпторами уже в Новое время (XIX–XX вв.).

Эпикурейство было расхожим жизненным кредо: близ Боскореале был найден серебряный кубок, на котором изображены скелеты, воплощающие грехи и прижизненные радости. Один из скелетов держит кошель с деньгами (под ним подпись: «зависть»). Другой показывает своим собеседникам бабочку – воплощение человеческой души. Рядом скелеты меньшего размера, которые играют на лире и хлопают в ладоши. Но это еще не пляска смерти – устрашающий сюжет нового европейского искусства. Надпись на кубке гласит: «Наслаждайся жизнью, пока жив, потому что будущее неопределенно».

В конце языческой эпохи, в III веке н. э. (христианство было провозглашено официальной религией Римской империи в IV веке), традиции искусства меняются: на саркофагах композиционный центр занимает изображение тяжелой двери, ведущей в царство Аида, она приоткрыта, но видений загробного мира нет. Тайна вечности начинает выступать на первый план, экстериоризируется. Индивида перестала удовлетворять идея бесконечной череды поколений и вечного мемориала с портретными изображениями. Появилось желание узнать, что ждет там – за гробом.

Ряжение и происхождение театра

Инициации – обряды посвящения юношей в состав возрастного класса взрослых мужчин-воинов – были главным праздником-таинством в первобытном обществе. Считается, что эти обряды совершали над посвящаемыми мифологические первопредки, культурные герои времен сотворения мира. Первопредками рядились взрослые мужчины племени. Выполняемые ими обряды были запретны для детей и женщин; их образы – маски ряженых – должны были пугать непосвященных, ведь первопредки являлись с того света… Инициации принято также именовать обрядами перехода, ведь они символизировали переход из одного состояния в другое. Собственно, такими же обрядами были и другие ритуалы жизненного цикла – родины, женитьба и смерть.

В. Я. Пропп заметил, что и сюжет волшебной сказки связан с такой инициацией: ее герой должен был пройти испытание в лесном доме – избушке на курьих ножках у Бабы-яги, которая могла быть добродетельным предком для одних и опасным мертвецом-людоедом для других. Прошедший испытание получал возможность добыть для себя невесту в тридесятом царстве.

Ряжения были первыми театральными представлениями, в которых различались непосвященные (зрители) и посвященные (актеры) в мифологические тайны племени. Что испытывали сами ряженые, верили ли они, что они перевоплощаются в первопредков или предков (как во время церемоний культа предков)? Как бы то ни было, в традициях разных народов считалось необходимым регулярно устраивать представления с ряжеными. Их маски были одновременно страшными и смешными, гротескными, соединяющими несоединимые черты человеческих и чудовищных созданий.

Но главным в первобытном культе предков, что повлияло на развитие всей культуры, было обожествление, наделение сверхъестественными качествами конкретного человека – прародителя, предка, оказавшегося «агентом» своих потомков в потустороннем мире.

Генеалогии – перечни предков – стали основой истории, которая описывала деяния реальных людей, а не богов или мифологических культурных героев – создателей мира. Их изображения, призванные увековечить облик предка, стали основой портрета и реалистического искусства. Манекены, изображавшие умерших, посмертные маски, куклы, наконец, сами портреты, которые были атрибутами похоронных и поминальных церемоний, стали основой театрализованных представлений и театра, в том числе кукольного.

Происхождением основных явлений и сюжетов мировой культуры занималась О. М. Фрейденберг – известный отечественный филолог, культуролог, антиковед. Она считала, что архаичные кукольные представления, в том числе рождественские сцены в вертепах, райках и т. п., восходят к церемониям, связанным с выставлением покойника во время погребального или поминального пира. Некогда это был сам покойник, выставленный для прощания на столе. Стол был и местом трапезы (вспомним обычай угощения «дедов» у славян). У римлян известен был обычай выносить к пиршественному столу серебряную куклу мертвеца – лаврия, которая была марионеткой и могла подражать движениям мимов, увеселявших пирующих.

Мертвецы во время таких ритуалов «приглашались», а затем «изгонялись» на тот свет. Уже говорилось, что они напоминали чучела, которые изготавливались на карнавал или масленицу; им оказывались почести, а затем их «изгоняли» и уничтожали – сжигали, топили, разрывали на части. Чучело при этом везли на телеге, иногда на символическом средстве передвижения – корабле с колесами, корабле, поставленном на сани, и т. п. Точно так же и повозка небесного божества, как считалось, должна была совмещать судно (ладью) и колесницу, ибо солнце могло садиться за море и по подводному потоку, реке загробного мира, выплывать наутро на небосвод.

Смерть героя отождествлялась в мифопоэтической традиции с заходом солнца: когда тело убитого Патрокла возлагают на погребальное ложе, небесная богиня Гера заставляет солнце до времени погрузиться в волны океана. Русский книжник XIII века, рассказывая о смерти князя Александра Невского, сетует о том, что закатилось «солнце земли Суздальской». Пребывание небесного (солнечного) божества в загробном мире, когда оно оказывалось «покойником» и было скрыто от глаз людских, ассоциировалось в храмовой архитектуре с тайная тайных, закрытой от глаз верующих алтарной преградой или занавесом частью храма. Здесь, в алтаре, располагался стол, или престол, на котором совершалось жертвоприношение.

В христианской традиции, синтезировавшей обычаи римского мира и многих других народов, престол был одновременно столом, на котором располагался снятый с креста и принесенный в жертву мессия, и трапезным столом, на котором приготовлялась причастная трапеза, символизировавшая повторяющееся жертвоприношение божества. В ранней христианской традиции крипта – скрытый под землей склеп, где хранились останки мучеников за веру, – была местом собраний и приготовления причастия, «тела Господня». Недаром храм Гроба Господня остается главной святыней христианского мира.

Пир и погребальное ложе, смерть и воскресение (воскрешающая трапеза) совмещались во многих традициях. В Риме ниши с портретами предков устанавливались во внутренней, сокровенной, части жилища. Эта планировка напоминала устройство вертепа или ларца – многоярусного ящика с куклами, который носили с собой колядующие. В нишах верхнего яруса вертепа располагались божественные персонажи, низ представлял преисподнюю, где появлялись черт и смерть. Наверху разыгрывались евангельские сцены поклонения волхвов младенцу Иисусу, родившемуся в яслях (вертепе), избиение младенцев по приказу царя Ирода. В конце представления смерть и черт утаскивали Ирода вниз, в преисподнюю.

Вертеп одновременно воплощал храм (иногда и оформлялся в виде храма) и был сопоставим с ветхозаветным ковчегом, обителью божества, перенесенным во время исхода евреев из Египта и помещенным в святая святых Соломонова храма.

Почему же погребение, точнее надгробие или погребальное ложе (часто надгробия и изображались как погребальные ложа), оказывалось центром священнодействия даже в сниженной, театральной культуре? Во многом потому, что покойник как раз и был тем проводником, или «медиатором», который осуществлял связь между этим и тем светом.

Игра в козу и античная трагедия

Самые торжественные процессии со святынями включали элементы игры, театральности и веселья. Недаром святой царь Давид плясал перед ковчегом завета, когда его вносили в Иерусалим. Колядники, ходившие у славян на святки с ковчежцем-вертепом, также придавались веселью, и среди них были ряженые, в том числе зверями (козой, конем, туром, медведем, журавлем и т. п.) и предками («дедами» и «бабами»), чертями и покойниками, а также самой смертью. Сам обход селения ряжеными должен был приносить изобилие в дома, за это ряженым давали дары, правда как пришельцам с того света – через печное или дымное оконце.

Веселящиеся во время календарного праздника смерть и покойники – характерная черта народной культуры, восходящая к родоплеменной архаике, ведь для рода смерть была лишь обновлением – заменой стариков предков на молодых потомков. Недаром ряженые разыгрывали шутливые интермедии с мотивами смерти и чудесного воскресения покойника. Центральным персонажем таких представлений была «коза» – ряженый в вывороченную мехом наружу шубу с рогами. Коза должна была обеспечить плодородие («где коза ходит, там жито родит» – пели ряженые), смерть и воскресение козы воплощали смену календарных циклов – воскресение природы.

Здесь нельзя не вспомнить о происхождении древнегреческой драмы, прежде всего трагедии (дословный перевод этого термина – «песнь козлов» или «песнь о козлах»). Она восходит к оргиастическим мистериям в честь Диониса-Вакха дионисиям, или вакханалиям, персонажами которых были козлоногие сатиры, а главным героем – воскресающий бог Дионис 00в обличие козла, растерзанного и съеденного на причастной трапезе противниками олимпийских богов титанами. Формально этот козел напоминает жертвенного агнца – младенца в христианской мистерии причастия телу Господню, но библейская традиция отделяет агнцев от козлищ: козел отпущения, воспринявший грехи общины, предназначался Азазелю, главе падших ангелов, обитателю ада.

Дионисии, вакханалии и прочие античные – языческие – мистерии воспринимались христианством как бесовские игрища и проклинались на Вселенских соборах. Фольклорное ряжение, ритуальное пьянство и прочие действа церковь считала продолжением языческих дионисий. Черт сопровождал и славянских ряженых с козой.

В славянских верованиях, как и в верованиях других народов Европы начиная с античной эпохи, святки – время солнцеворота с зимы на лето. Это самые темные и опасные дни в году, когда открыты ворота преисподней, откуда вырываются на свет божий мертвецы и нечистая сила. Что заставляло людей не укрываться от демонов, а, напротив, имитировать ряжением их приход, зазывать на ужин мертвецов, пусть даже и в виде предков, Мороза и т. п.?

Ряжение и механизмы оборотничества

В важные календарные периоды люди стремились заручиться поддержкой предков – агентов в потустороннем мире, понимавших нужды и язык живых людей. Образы покойников, «дедов» и самой смерти среди ряженых понятны, но что заставляло людей рядиться зверями? Давнее тотемическое прошлое, когда родовая группа верила в родство с теми или иными представителями животного мира и те считались первопредками?

Действительно, тотемические мифы многое объясняют в происхождении сюжетов жертвенной причастной трапезы. У папуасов есть рассказ о юноше, рожденном тотемом-свиньей и воспитанном людьми в деревне.

Однажды на охоте люди убили диких свиней – родичей юноши, и тот, собрав кости родичей, ушел от людей в горы, где воскресил животных. Люди же, захватив пленных, собрались устроить каннибальскую церемонию. Тогда юноша предложил обменять пленных на диких свиней: так был установлен обычай ритуального поедания тотемного животного и одновременно исчерпан конфликт, возникший между человеческими коллективами.

Сходный миф, повествующий о прекращении практики человеческих жертвоприношений, есть в Библии. Когда праотец Авраам, повинуясь воле Господней, собрался принести в жертву сына Исаака, смилостивившийся Господь послал ангела, указавшего Аврааму на овна, запутавшегося рогами в кустарнике.

Вспомним также историю прекращения убийства стариков в славянской традиции, но там жизнь жертвы спасла мудрость предка, а не замена на жертвенное животное.

Не только жертва служила средством обмена с миром сверхъестественного. Из потустороннего мира добывались или приходили супруги (вспомним миф про Орфея). Тотемические первопредки являлись к женщинам в человеческом, а не животном облике. Иногда первопредок-дема (как считали папуасы) уводил жену в свой потусторонний мир, а сам оказывал благодеяния ее сородичам – людям, снабжая их пищей. Часто такие чудесные супруги имели облик змеи, что напоминает о библейском змее-обольстителе. Пока первопредки жили как люди и среди людей, их брак считался нормальным, но если дема уводил супругу в горы, в мир «природы», то возникал конфликт. Если люди убивали змею-дема, тот в ответ налагал на них тотемические запреты, заставляя соблюдать ритуалы.

В евразийской традиции тотемическим супругом чаще всего оказывался медведь. Недавно в одном из ярославских курганов Х века археологи нашли могилу двух женщин. Рядом с одной из них, девочкой 11–13 лет, были обнаружены остатки настоящей медвежьей лапы, на палец которой был надет серебряный перстень с сердоликовой вставкой. Эта уникальная находка позволила исследователям предположить, что перед нами древнейшее свидетельство «медвежьей свадьбы», широко распространенного мифологического сюжета о женитьбе медведя на девушке из человеческого рода.

Мордовская песня рассказывает о девушке, которая пошла по грибы, заблудилась и была унесена медведем в его дом. Там она занимается хозяйством, печет пироги и рожает от медведя детей. Наконец, она решается навестить родителей и берет с собой «мужа». Сама она заходит в избу, а медведя оставляет на дворе, но братья лесной жены убивают зверя. Сестра проклинает их – ведь они оставили ее без мужа и кормильца.

В русском фольклоре Верхнего Поволжья сохранились эти же мотивы: на свадьбах ряженые медведями валили на пол девушек, мазали их сажей, а сама «молодая», невеста, именовалась медведицей. У мордвы одна из родственниц молодых встречала их обряженной в вывернутую наизнанку шубу – изображала медведицу.

У народов Евразии медведь выступал как предок: в честь убитого медведя устраивался праздник и пир, в котором символически принимал участие он сам (вспомним Диониса в облике козла).

Но вернемся к змеям-дема. У папуасов арапеш некий юноша уводит девушку в мир духов, где сам принимает облик змеи. От него похищенная жена рожает змеенышей. Змеи уходят на ночь, оставляя в своем селении только шкуры. Очевидно, они являются в селения людей в человеческом облике. Женщина хочет вернуться домой, и с помощью своей умершей бабки, которую она встретила в мире духов, жена убивает змея и рожденных от него змеенышей, сжигает змеиный дом, шкуры и бежит домой, где сородичи с большим трудом возвращают ее к нормальной жизни. Здесь мир природы и первопредков совпадает с миром духов и загробным миром. Нормальное состояние дема в этом мире – звериное, он змея. В человеческом мире он – оборотень, принявший облик юноши. Его похищенная, то есть добытая незаконно, жена стремится вернуться к своему человеческому состоянию.

Проникновение существ с того света в мир живых не всегда приводит только к конфликту. Иногда между двумя мирами устанавливается контакт: в мифологические времена это брачные отношения, отношения обмена, в исторические, «реальные», времена – это ритуальные отношения, обмен жертвами. Урегулировать эти отношения можно, приняв существ иного мира в своем. Обряды самых архаических народов, австралийцев и папуасов, имитируют приход ряженых первопредков в мир потомков. Во время этих праздников устраиваются пиршества и демонстрируется изобилие, достигнутое благодаря нормальным отношениям с миром потустороннего – миром первопредков и природы. Также совершается перераспределение имущества между первобытными коллективами.

Умершие являются участниками обмена между двумя мирами: они повторяют путь первопредка – первого умершего, отправившегося на тот свет. У папуасов маринд проводник души умершего появляется в мире людей в облике насекомого: за духом умершего является дема-птица Симб в виде мухи: она подает сигнал ушедшему из тела духу о начале загробных странствий. Это существо напоминает иранского демона смерти Насу, который является к телу в виде трупной мухи, чтобы осквернить его и завладеть душой. Однако в иранской мифологии, где противопоставлены миры добра и зла, этот демон является с севера, со стороны злых духов, и его следовало отгонять чтением священных текстов и при помощи «четырехглазой», то есть с пятнами над глазами, собаки.

У маринд проводник указывает душе путь на восток, куда сначала должен следовать умерший: там духи превращаются в различных животных: змей, ящериц, оппосумов – и в таком виде отправляются обратно на запад, в селение, где невидимо присутствуют на погребальном пиршестве. Зооморфное состояние было, таким образом, переходным: в виде животного покойник мог еще появиться в мире живых. Но после этого он отправляется дальше и достигает конечного пункта – загробного мира на западе, где снова обретает человеческий облик.

Мертвые, однако, остаются привязанными к своему дому и могут обитать в селении в облике крыс или других животных, птиц на окрестных деревьях. Им приписывают ночные шумы, иногда выносят еду. Изве-стен и ритуал изгнания духов умерших из деревни в море, где их призывают превратиться в морских животных и обрести таким образом прочное пристанище в ином мире. Нельзя убивать животных, обитающих возле кладбищ, ведь это могут быть души умерших.

Отношения между этим и тем светом закономерно сводятся к отношениям обмена. Предки у папуасов обеспечивают урожай, охраняют огороды, загоняют дичь для охотников. Во время охоты, устанавливая ловушки, следует перечислять названия деревень загробного мира – так примитивная «божественная комедия» превращает лес в культурное пространство. В папуасском мифе о происхождении человека в людей превращаются дикие свиньи, попавшие в ловушки, расставленные первым культурным героем. Сами же ловушки становятся селениями.