Мы – мутанты Шакилов Александр

Я где-то слышал, что обычные земные тараканы без проблем переносят трехсоткратные перегрузки. Так вот нынче Максим Краевой впервые в жизни позавидовал тараканам.

Меня с силой вдавило в пол. Нижняя челюсть отвисала сама собой, я не мог закрыть рот даже руками, потому что их еще надо было поднять. Икры ног пронзали вспышки боли. Я едва дышал, сердце сбоило. И хоть в отсеке было светло, в глазах у меня потемнело, все вокруг будто окутало серой пеленой, которая грозила превратиться в непроглядную черную. И все же я увидел, что лицо Панка, привалившегося к стенке отсека напротив, будто оплыло, его вроде как стянули с черепа вниз, и челюсть у него тоже отвисла. А потом вдруг оно вновь стало нормальным, и я понял, что все в порядке, я не потерял сознание, с меня сняли тяжкий груз. Я едва не завопил от радости. И хорошо, что не завопил, потому что радоваться было преждевременно. Мусоровоз затрясло. И мне это сразу не понравилось. Мне захотелось, чтобы все это немедленно прекратилось, я сжал кулаки, мне стало тревожно. Да что там, меня едва не вывернуло от страха. Разболелся живот, позвоночник словно вытащили из меня и заменили его раскаленным добела ломом. Вся моя кожа зудела, я с трудом удерживался от того, чтобы почесаться. И мне опять нечем было дышать. И башка раскалывалась, а во рту пересохло. Я попытался заговорить с Панком и понял, что речь моя несвязна, отрывиста, а потом я и вовсе перестал слышать себя. Я оглох!

Зато я вдруг вспомнил, где видел Панка – раньше, до визита его вместе с чудо-следопытами ко мне домой! Да это же знаменитый имперский космонавт Савелий Фарт, который на орбите провел большую часть своей жизни! Мы с Патриком, сыночком моим, про Фарта целую передачу посмотрели по ящику. Но как тогда?.. И такой внешний вид – гребень, проколотый нос, дурацкая пижама, в которой он щеголял у меня на кухне? Потому-то я и не узнал бравого героя, покорителя звездных пространств!..

И тут я понял, что Панк – сам Савелий Фарт! – что-то мне говорит, и прислушался:

– Вряд ли вы, Максим, слышали когда-нибудь о неком японском физике по имени Сумио… э-э… Надо же, фамилию я торжественно забыл, а вот имечко врезалось в память, потому что похоже на известный вид спорта сумо… Так вот этот Сумио исхитрился создать нанотрубки – сверхпрочные микроскопические нити. Эти соединенные полые цилиндры из углерода обладают просто потрясающей прочностью. Изготовленная из нанотрубок лента тоньше листа бумаги и шириной в полсантиметра должна была пригодиться тем научным организациям, которые работают над проектированием космических лифтов.

Космические лифты? Что за?.. А ведь локация, где мы обнаружили конус, на карте была обозначена как «Лифт». То есть Савелий Фарт – так и хочется по привычке назвать его Панком – намекает, что хрень, в которую мы забрались, не просто какой-то там мусоровоз марки НЛО, а космический лифт, на котором мы поднимемся-таки на МКС? Судя по тому, что мы были до сих пор живы, я все больше склонялся довериться ему.

– Однако я, уважаемый вы мой Максим, сомневаюсь, что пришельцы у нас тут используют нанотрубки, но что космический лифт они создали, подтверждается нашим личным в нем присутствием.

– Господин Фарт, может, перейдем уже на «ты»? Для удобства общения, – предложил я, протянув ему руку. Тактическую перчатку снимать не стал, мы не на светском рауте.

– Пожалуй, вы… ты прав, Макс. – Он пожал мою ладонь.

Мы будто заново познакомились, хотя передо мной сидел прямо на полу – пусть на полу космического лифта, но все же на полу! – все тот же мужчина изрядно за тридцать, все с той же дурацкой прической и с двумя баллонами, наполненными БОВ «Гремлином». Ежу ясно, что весь этот его маскарад неспроста. Как и то, что он связался с чудо-следопытами и зацепил меня, чтобы, добыв химическое оружие, отправиться на Полигон и найти этот чертов лифт, который довезет нас – надеюсь, что не застрянет на полпути! – на самый верхний этаж.

– Савелий, почему ты так выглядишь? – в лоб, без экивоков задал вопрос я. – И что мы здесь делаем? Мы ведь теперь вдвоем, и если ты хочешь, чтобы я помог тебе, мне нужна информация.

Он не стал ломаться. Наверное, потому что с ним больше не было Орфея и Турка, о сиротах которых мне еще предстоит позаботиться по возвращении в Вавилон. Он начал с того, что ему стало страшно лететь в очередную космическую командировку на МКС, но он не мог открыто отказаться от работы: это вызвало бы подозрения, которых следовало избежать во что бы то ни стало, – ведь у этихнаверняка есть свои люди в НАСА и на Байконуре. Поэтому Савелий решил эпатировать ЦУП и господ из контролирующих органов своим внешним видом – новым и оригинальным. Демократия демократией, но даже в донельзя либеральных Штатах все астронавты выглядят, будто их клонировали в один день и лишь слегка подкрасили некоторым кожу до шоколадного цвета. А уж про порядки в Империи и подавно говорить не стоит… В общем, Фарт откровенно надругался над собой, – «Мне этот ирокез самому противен!» – чтобы его исключили из штата космонавтов очередной запланированной экспедиции.

Тут надо прерваться и отметить, что в наше тревожное время профессия космонавта уже не пользуется такой популярностью, как раньше, во времена моего детства. Нынешние киндерята больше не мечтают покорять таинственные просторы, усыпанные мириадами звезд, – и вовсе не потому, что новое поколение лишено романтики до абсолютной меркантильности. Нет, все дело в том, что профессия космонавта, и раньше не очень-то располагающая, чтобы дожить до глубокой старости, вообще стала жутко опасной. Столкновения с космическим мусором, аварии при стартах и просчеты изготовителей ракет стали такой обыденностью, что когда очередной экипаж добирался до МКС, это становилось событием из ряда вон. И уж если Савелий Фарт побывал в космосе аж восемь раз, то это означало: он не только поимел право засветиться в «Книге рекордов Гиннесса», но еще кто-то выше орбиты МКС очень ему благоволит, и потому Савелий – просто невероятный счастливчик. В конце концов, не зря же у него сама за себя говорящая фамилия.

– Да уж, Сава, тебя, правда, тяжело узнать в новом прикиде. Я вот только здесь…

– Макс, на это и был расчет.

– Но я не понимаю, почему ты… Если ты испугался лететь, мог бы просто уволиться да и все! – У меня возникло подозрение, что у Фарта крыша протекла, и он решил тайно проникнуть на МКС, чтоб отравить своих сослуживцев, которые чем-то ему насолили. Ну, как это бывает, когда съехавший с катушек «белый воротничок» приходит в посещаемый уже двадцать годков офис и открывает огонь из AR-15 по любимому боссу и его секретарше. Но я тут же отбросил эту версию как слишком сложную: нанимать бывших сталкеров, искать оружие массового поражения, а потом тащить его через весь Полигон и загружаться в космический лифт… – это слишком для того, чтобы завалить обидчика, какой бы сволочью он ни был.

– Да, уволиться было проще, – согласился со мной Фарт, – но просто уволиться – это значит навлечь на себя подозрения спецслужб, попасть в немилость руководства и даже правительства, лишиться заслуженных привилегий и до конца дней быть изгоем. Я же все-таки герой Империи, мне нельзя оказаться трусом… Нет, я не хотел окончательно ломать себе жизнь. Я просто собирался спасти Империю. И весь мир впридачу.

Я протянул руку, чтобы похлопать его по плечу – мол, круто, дружище, я сам обожаю спасать мир, это мое хобби. Но только я коснулся Фарта, как меня скрутило параличом, и я точно превратился в Савелия Фарта, человека-легенду, о котором снимают кино, пишут в интернет-газетах и о встрече с кем мечтают миллионы поклонниц возрастом от семи до семидесяти лет. Я узнал, почему Фарта переклинило насчет космоса, когда он, будучи в отпуске в Сочи, заново отстроенном после войны с Адлером, вдруг вспомнил, что и как на самом деле происходило на МКС.

Это было самое обыкновенное озарение.

…Он лежит под пальмой на закрытом пляже дорогущего отеля, ему приносят выпить и закусить обнаженные красотки. Вот он берет очередной бокал мартини от очередной мулатки, в обязанности которой входит выполнять все капризы клиента, и в бокале, как положено, плавает оливка. И вот тут-то, глядя на эту дрейфующую в невесомости оливку, Фарт и вспоминает, как у него из пакета выскользнула точно такая же и отправилась в полет по отсекам МКС, когда внезапно пришел приказвсе бросить и действовать. Пальмы кружатся у него над головой, он так и падает с лежака к лодыжкам мулатки. Бокал вдребезги, мартини впитывается в песок лужицей мочи, и проклятая оливка перед глазами покорителя космоса, героя Империи Савелия Фарта, главной обязанностью которого было вовсе не проводить научные эксперименты на орбите и выходить в открытый космос, чтобы устранить поломки. Нет, он должен был сбрасывать на родную планету поступивший из очень не соседней галактики мусор, о чем не должен помнить, потому что его мозг в такие момент выключен – для простейших процедур у приемника-передатчика нужно только его тренированное для работы в невесомости тело. Осознание такое яркое, такое унизительное – кто-то использовал Фарта, точно кроха-девочка – куклу (про некрох недевочек и кукол иного плана Фарт старается не думать), играл им, заставлял делать то, что он никогда бы по своей воле не сделал бы. Слезы катятся из глаз Савелия. Мулатка вызывает врачей и куратора из ФСБИ. К их появлению Фарт берет себя в руки и устраивает мулатке нагоняй за то, что она без причины побеспокоила занятых людей, да еще и оклеветала его перед ними. Он знает, что вся территория отеля находится под видеонаблюдением, и его истерика заснята, и что через пять минут максимум его ложь уличат. Беспокоится ли он, что у него будут неприятности, вплоть до комиссования? К сожалению, нет. Профи его уровня просто не существует, заменить его некем, так что маленькие слабости начальство ему простит, инцидент замнут, а мулатку – в лучшем для нее случае – уволят.

И он оказывается прав.

Когда медицина отбывает, куратор – невзрачный плешивый мужчина среднего роста и со скромным животиком – вручает Саве предписание, согласно которому отпуск героя-космонавта досрочно прерывается (компенсация уже поступила на банковский счет), ему пора на орбиту, потому что внеочередной старт, МКС нуждается в Саве.

«К чему такая спешка?» – искренне удивляется Фарт. «Отставить разговорчики!» – категорически возражает куратор. «Есть!» – бодро рапортует Сава и, чуть ли не чеканя шаг, топает в свой номер собираться. Фарт – человек, умеющий ничему не удивляться, быстро анализировать ситуацию и еще быстрее принимать решения, после чего молниеносно, без малейший сомнений действовать и достигать цели. Эти его умения не единожды спасали жизнь не только ему, но и всему экипажу международной космической станции. И вот, не дойдя еще до номера, Савелий Фарт определяется с тем, как ему быть дальше. Сбрасывать инопланетный мусор на Землю он больше не желает. Мало того – это надо прекратить, наша планета не свалка. И вообще – пришельцы не должны распоряжаться судьбами людей! И потому Фарту ни в коем случае нельзя лететь, как обычно, на МКС, где он вновь превратится в послушного робота и забудет все, что осознал. Надо было действовать иначе…

К куратору, ждущему в машине, Фарт вышел в розовой пижаме, армейских ботинках, с дурацким «ирокезом» на башке и с кольцом в носу. Отель, где он остановился, был действительно очень крутым, в нем нашлись все необходимые спецы, чтобы быстро и надежно изуродовать героя Империи до неузнаваемости.

Полет отменили. Фарта отправили в закрытый санаторий лечить нервы, откуда он сбежал, как только нашел в сети бескорыстных единомышленников, согласившихся помочь ему разобраться с инопланетянами всего-то за кругленькую сумму. Единомышленниками, понятно, оказались Турок и Орфей. К их чести, они действительно верили в идеи Фарта, потому что сами давно интересовались историей и причинами возникновения на Земле аномальных зон. Так что деньги они потребовали исключительно по привычке и чтобы проверить серьезность намерений Фарта, а не для того, чтобы поиметь с паршивой овцы золотое руно. По крайней мере так считал Сава, и у меня не было причин оспаривать его мнение, ибо блажен, кто верует. Вместе чудо-следопыты и герой-имперец разработали подробный план действий, включавший в себя все то, что мы пережили впоследствии вместе, и это говорило о том, что как стратегу Фарту нет равных, да и как тактик он действовал весьма проворно – два баллона он ведь донес до космического лифта.

– И мне все еще нужна помощь опытного сталкера, Макс, – Фарт в ответ похлопал меня по плечу, и ментальный контакт прервался.

– Сава, ты даже не догадываешься, насколько я тебе необходим… – Я прокатил по своей ноге игрушечку машинку сына. Со мной такого еще не было, чтоб прикосновение к кому-то так на меня подействовало. Ну да все когда-нибудь случается впервые, и стоит ли удивляться способностям того, кто был зачат в ЧЗО? У меня и так полно странностей, так что еще одна существенно меня не изменит.

Конус затрясло так, будто он – утлая лодчонка посреди шторма.

– Знаешь, сколько стоит обычным грузовиком – земным космическим, понятно, – доставить один килограмм груза на МКС? – спокойно, будто ничего из ряда вон не происходит, спросил Савелий Фарт, которого теперь, после того, как я побывал в его башке и осознал, кто он и какие у него мотивы, у меня язык не повернулся бы назвать Панком.

– Без малейшего. – Меня мутило, но я все-таки попытался изобразить вежливый интерес: – Ну и сколько?

– В среднем около двадцати тысяч долларов.

Цена вопроса меня впечатлила, учитывая, что я вешу примерно семьдесят, а Савелий… м-да…

– Надеюсь, мусорщикам мы обойдемся куда дороже. – Я хохотнул. – В миллиарды раз. А лучше – в смертельное число раз.

– Я тоже на это надеюсь, Край.

И тут конус во что-то врезался, его развернуло, я повалился на бок, меня швырнуло вверх, потом вниз, я дважды больно ударился головой о стены, а потом корпус оглушительно заскрежетал, и стало темно.

Натужно гудя и, как знал Резак, выблевывая из себя все испепеляющее пламя – не позавидуешь тем зверюгам, что не успели убраться подальше, – Лифт поднялся в воздух, и впервые в жизни Резак испытал… Это чувство трудно было описать. Не страх, нет. Не одиночество. Не возбуждение. Все это Резаку было знакомо, всем этим он жил каждый день, каждый миг. Он вдруг понял, что в нем нет больше Полигона, что огороженная Стеной территория больше не властна над ним, они не связаны, они – не единое целое, каким были с самого рождения Резака. Теперь он сам по себе. Шрамы над буграми на его теле больше не зудели, зато все тело превратилось в один сплошной ком боли. Резак хотел активировать парочку приборов, чтобы прекратить свои страдания, но у него ничего не получилось! Тогда он стал напрягаться и тужиться, проверяя каждый свой прибор на исправность, – и ничего! Ни один не работал!

«Это месть Полигона за непослушание!» – понял Резак.

Ничего, даже без приборов, он справится с Краем, потому что и так, сам по себе, в разы сильнее обычного человека.

Судя по удивленной роже героя-космонавта Савы Фарта, – он содрал уже с себя респиратор и гогглы, сказав, что «эти вещицы нам больше не понадобятся», – тот никак не ожидал столкнуться с тем, что нам предстояло пережить. А было все так: серия ударов, оборотов конуса вокруг своей оси; нас метает, – или мечет? – как икру по всему отсеку, сталкивает лбами и кое-чем похуже, о чем в мужском обществе не принято рассказывать; мы материмся, переживая за целостность зубов и костей, и – не знаю, как Сава, – я очень боюсь выплеснуть скудное содержимое желудка в окружающее замкнутое пространство, где перестали существовать такие простые понятия, как «верх» и «низ».

Насчет понятий – это я о невесомости, если кто не понял еще.

– Похоже, прибыли. Ну и как мы теперь и что, братишка? – Относительно Фарта я висел вниз головой. – Как будем выбираться из этой консервной банки? Надеюсь, ее снаружи вскроют, потому как моим ножом нечего и пытаться. – Я демонстративно ковырнул лезвием стену, из-за чего меня отнесло в сторону.

– Снаружи – нет, – покачал гребнем Савелий. – А вот изнутри… Мне понадобится твоя помощь, Макс.

Фарт знал, что отсеки для мусора отворяются автоматически в тот момент, когда наполняется телепорт. Телепорт принял груз, отправленный из точки за фикус знает сколько световых лет отсюда, – и сразу отщелкиваются люки, можно загружать лифт… Про телепорт – что это, зачем и где – я пока что уточнять не стал, незачем отвлекать Саву от главного. Ему ведь инфу алиенсы предоставили вместе с базовыми навыками по обслуживанию космического лифта, и меня прям распирало от гордости, что герой-космонавт Савелий Фарт не брезгует поделиться этим бесценным опытом со мной, простым сталкером.

– Короче говоря, Макс, видишь вот эти бугры? – Сава указал на два совершенно непримечательных выступа на поверхности люка, ничем не выделяющихся среди сотен точно таких же на внутренней поверхности отсека и внешней конуса. – Это что-то вроде кнопок. Эти я беру на себя. А вот те два – твои. – Он подплыл ко мне по воздуху, чтобы точно указать, на какие именно неровности мне следует обратить внимание. – На них надо нажать одновременно, иначе люк не откроется. И еще… У нас всего одна попытка. Если что пойдет не так, люк заблокируется намертво. Понял? Одна попытка!

Я прикинул расстояние от одной группы бугров до другой. М-да, ни один человек не смог бы одновременно нажать все четыре «кнопки». Так что без меня Фарт не справился бы.

– По моей команде, Макс, на счет «три».

Я кивнул, хоть мне и не понравилось то, что Сава начал мною распоряжаться, будто он у нас главный, а я так, на побегушках, пошестерить при нем.

– …три! – из-за ущемленного самолюбия, я едва не проморгал наш единственный шанс выбраться из мусоровоза.

Но «едва» – не считается.

Люк со щелчком открылся.

Из отсека мы попали в шлюз, откуда, не теряя времени, – я толком не успел осмотреться, – отворив еще один люк, здоровенный, круглый, перебрались в рабочий блок.

И вот тут нас встретила музыка. Ну, если это вообще можно было назвать музыкой.

Вот что приличествует космосу из всего написанного восемью нотами? Что-нибудь торжественное, верно? Величественное. Симфоническое даже.

Ага, как же. Динамики выдавали скорострельный речитатив молодчика, безуспешно пытающегося по-русски подражать своим коллегам-латиносам. Неизвестный мне исполнитель – я слишком стар, чтобы следить за веяниями молодежной моды – с пафосным надрывом рассказывал о тяжелой судьбе обычных городских жителей, клевых, конечно, парней – наркоманов и убийц, насильников и грабителей – о том, что клевые эти парни вынуждены заниматься не очень клевыми делами, потому что не они плохие, а потому что жизнь плохая… В общем, песенка, звучащая в блоке, в который мы попали из конуса, меня растрогала до слез. Как и тот, кто ее слушал – коротко стриженный седой дядька годков эдак шестидесяти.

Дергая головой в такт речитативу, мужчина в серой футболке и в голубых, сильно мятых штанах, прижимал к груди нечто вроде системного блока компьютера, из которого почему-то торчали обычные колосья обычной пшеницы. Однако мужчина, видимо, считал эту поросль удивительной и чудесной, раз так любовно, с искренним умилением косился на нее. «Блаженный, – подумал я, – или просто научник, которому удалось вырастить на орбите пучок полноценных растений. Ботаник, точно».

Я ожидал, что, увидев нас, он поднимет шум. И потому жестами показал Фарту, величественно выплывшему из конуса вместе с баллонами цвета хаки за спиной, что намерен нейтрализовать любителя ганста-рэпа.

– Добро пожаловать на Эм-Ка-Эс, Макс! – ни хрена не шепотом продекларировал Сава, чем должен был привлечь внимание ботана и девицы, которую я только сейчас заметил.

Но не привлек.

В упор нас не замечая, престарелый, но еще крепкий, ботан где-то раздобыл ножницы и теперь с прямо-таки кровожадной сосредоточенностью срезал ими колос за колосом. На листе, закрепленном на стене рядом с ним, было напечатано: «Цель эксперимента: получение новых данных о возможных проявлениях (границах) фенотипической адаптации и генотипических изменений у бактерий и грибов, формирующих типовую микробиоту…» Дальше я, конечно, читать не стал, опасаясь за свое психическое здоровье. Нормальные люди таких терминов не знают, они, термины эти, нормальным людям ни к чему, ведь термины на хлеб не намажешь, на себя не наденешь.

– Слушай, Сава, а чего они нас не видят и не слышат? – Я проплыл мимо мужика с ножницами и уставился на девушку, нависнув над ней.

Присмотревшись, я понял, что не так уж она и молода, просто отлично сохранилась. Блондинка. У меня вообще слабость к блондинкам, только вот нет больше той единственной, что забрала мое сердце…

– Так они же вроде зомби. Или роботов. Действуют согласно загруженной программе. Не отклоняясь ни вправо, ни влево. И мы – вне системы их восприятия. Мы ведь не по плану, нас тут быть не может. Для них нас нет.

Блондинка сосредоточенно смотрела на экран ноутбука. «Работает!» – с уважением подумал я и не удержался, глянул-таки, чем таким важным она занимается. Девушка как раз запустила торрент-файл, скачанный с пиратского трекера. Классическую кинофантастику про планету Пандору и синих ушастых человечков ей захотелось посмотреть… Люди хоть на Земле, хоть в космосе везде остаются обычными, слегка отмытыми цивилизацией и причесанными культурой животными – с сумбуром сиюминутных странных желаний, ради которых они способны на самые низменные поступки. А еще над столом, за которым сидела девица, я заметил икону. Как же это по-нашему: выбраться в космос, преодолеть назначенное природой – и взять с собой предмет культа!

А еще все стены на станции облеплены ворсистой тканью. Взглянув поближе, я понял, что это велькро, то есть то, что народ называет липучкой – той самой, что есть на обуви самых маленьких деток, не умеющих еще завязывать шнурки. Крючковатая липкая подложка – кусочки ее – есть на всех предметах: на маркерах, пакетах с таблетками, даже на видеокамерах… Другое дело, что стены из-за этого выглядят неопрятно, потому как к ним прилипли не только положенные предметы, но и всякое разное, вроде улетевших в собственный дрейф капель чая или выпавших волос. Волосы, конечно, дамские, ведь у всех мужчин-космонавтов стрижки короткие. Короче говоря, с помощью велькро на стенах были закреплены провода, всяческое оборудование и даже обычные бытовые вещи вроде карандашей или вилок. Температура на станции, если верить термометру на стене, двадцать три градуса Цельсия. Влажность, согласно моим ощущениям, тоже комфортная.

Да и вообще тут было ничего так, учитывая, что станция – и мы с ней заодно – мчится с первой космической скоростью. «Это сколько?» – спросил я у Фарта. «Ерунда, – ответил он. – Всего-то без малого двадцать восемь тысяч километров в час». Я ему не поверил. Быть такого не может. Я совсем не чувствовал никакой такой скорости. Врет он. Хотя, зачем ему?..

Я задумался.

Вот что я, дремучий Макс Край, университетов не кончавший, знаю о МКС? Да вообще ничего! Вспомнил только, что на станции Новый год можно встречать аж шестнадцать раз, потому что именно столько витков за сутки она делает. Инфа из передачки по зомбоящику, которую я почему-то запомнил, но, честно говоря, я так не понял, почему витки соответствуют количеству праздников…

Фарт сорвал гогглы, респиратор и снял с себя автомат.

– Нам это больше не понадобится! – Все снятое он без сожаления отправил дрейфовать по блоку. Меня, конечно, возмутило столь бесцеремонное его обращение с оружием, но я рассудил, что опытный космонавт знает, что делает. В конце концов стрелять в замкнутом пространстве МКС – не самая лучшая идея. Я стянул с лица защиту глаз и органов дыхания.

Тем временем Сава подлетел к блондинке и, бесцеремонно отодвинув ее, точно она была манекеном, а не человеком, принялся копаться в ее ноуте. Блондинка не возмутилась, она просто не поняла, что ее невежливо сместили.

Скрестив руки на едва заметной груди, она с вызовом обратилась к ботану:

– Грузовик «Прогресс» доставляет на Эм-Ка-Эс всякое разное, крайне необходимое, верно?

Ботан не ответил, он любовался срезанными колосками.

– Верно, – вместо него ответила блондинка. У нее был едва заметный акцент, выдавший ее американское гражданство. – Но почему тогда про чеснок забыли?!

– Потому, – оторвался от созерцания колосьев ботан. Сказано было бесцветным голосом человека, безмерно уставшего от необходимости утверждать очевидное.

– Нет! Это они специально! – парировала американка голосом звонким и истеричным. – И лук тоже не прислали. Хотят, чтобы у нас началась цинга! Чтоб мы тут все посдохли на орбите!

– Подохли, – поправил ее ботан. – Ты преувеличиваешь. У нас и так чеснока с луком больше чем надо…

Судя по его акценту, он был имперцем, причем из Москвы.

– Нет! Я отвечаю за здоровье экипажа, и потому я…

Все так же бесцветно ботан перебил даму из Алабамы или Айовы:

– Зато огурчики приехали. Как ты любишь, Джессика, как ты хотела. Маринованные, в баночках. Прямая поставка из супермаркета.

– Но ведь чеснока нет!

– Апельсины прибыли. Ты ведь апельсины заказывала? Свежие. И яблоки еще.

– Но ведь чеснок!..

До обладателя бесцветного голоса наконец-то дошло, что пора бы сменить тему, и он начал вещать что-то о корневых блоках для оранжереи, которые наконец-то прислало руководство, и что пора бы заняться инвентаризацией прибывшего оборудования. В частности, надо обратить внимание на сверхмощный объектив для наблюдения и съемок поверхности Земли, не побит ли, и проверить новый подогреватель пищи, в рабочем ли вообще состоянии, а то в прошлый раз бракованный прислали… Но я уже больше не прислушивался к беседе и не вникал, ведь Фарт наконец нашел в компе американки то, что искал.

– Есть! – радостно заявил он, тыча пальцем в чертеж на экране. – Схема станции с прошлой моей командировки изменилась незначительно. Вот этот блок и есть телепорт! Туда нам надо доставить баллоны с «Гремлином»!

– А зачем доставлять? – Только сейчас, с запозданием до меня дошло, что все это не сон, что я на самом деле оказался на международной космической станции.

В детстве я, как и каждый мальчишка моего поколения, мечтал полететь в космос. Тогда это было модным трендом, это было обязательно, чтобы ребята страстно желали стать космонавтами, а девочки – учительницами. А когда все рухнуло и полетело в тартарары, когда государства одно за другим стали превращаться в поля жесточайших битв в истории человечества, уже было смешно мечтать о каких-то там светящихся точечках в ночном небе, прокопченном дымом горящих городов. Я, как и все подростки моего возраста, захотел сделаться больным – не навсегда, временно, конечно, – чтобы меня признали негодным к службе в экспедиционных войсках славного отечества, с радостью кормящего всех страждущих своим пушечным мясом. И девушки – все как одна – уже передумали объяснять теоремы тупой школоте, но усиленно тренировались, чтобы стать экзамен на получение особой лицензии, позволяющей за полгода работы в солдатском борделе заработать на домик в Карпатах. Почему-то нам всем тогда казалось, что в горах можно спрятаться от продажных ментов, от разгула банд, от серости окружающих нас лиц и яркой крови, бегущей ручьями у нас прямо под ногами…

Я давно не мальчик и давно не подросток, и меня признали годным, и в банановом раю я получил свою дозу армейских воспоминаний, которые иногда по ночам будят – будили! – Милену и Патрика, исторгаясь из моей глотки криками. Не мальчик, да, но детская мечта вдруг напомнила о себе – привет, Край, помнишь меня? это я, твоя детская мечта! – и нежданно-негаданно взяла да и сбылась, хотя я давно уже ничего такого не хотел. Верно же говорят мудрецы: «Бойтесь своих желаний, иногда они сбываются».

– Как зачем?! – после долгой паузы, будто не понимая, шучу ли я или же всерьез. – Конечно же, чтобы уничтожить мир!

Резак сам не заметил, как потерял сознание.

А когда очнулся, понял, что с ним случилось что-то неладное, ведь он… висел в воздухе! К тому же, пока он был в отключке, носом у него пошла кровь, и теперь ее круглые капли дрейфовали по отсеку Лифта.

Резак прислушался. Уши его при этом зашевелились, как у дикого зверя. Край ведь должен быть рядом, он должен дышать, его сердце бьется, толкая кровь по сосудам. Но ничто не выдавало присутствия врага поблизости. Впрочем, это как раз и неудивительно, ведь Макс Край не просто какой-то там человечишка, вроде того научника, который развлекал своими побасенками Резака целую неделю, пока не стал завтраком, обедом и даже немного побывал на ужине. Край коварен. Притаился? Иди не в том дело и все сложнее?..

В любом случае надо было выбираться из Лифта, нельзя здесь задерживаться. Воздух и так уже стал затхлым, кислорода надолго не хватит. В иной ситуации Резак ни за что не приблизился бы к Тому, Кто Зовет Мутантов На Шабаш, как называли Лифт его собратья, и уж тем более не влез бы в его разверстое опорожнившееся чрево. Лишь особые обстоятельства вынудили на столь чудовищный – богохульный! – поступок. Испытывая страшную – непривычную! – слабость, извиваясь всем покрытым шрамами мускулистым телом, Резак добрался до люка и хорошенько ударил по нему ногой. Последний воин уничтоженного народа не надеялся, что у него все получится с первой попытки, но все же результат превзошел все ожидания: Резака буквально швырнуло в противоположную от люка сторону, и через миг он так сильно треснулся рогами о стену, что в глаза будто сыпанули раскаленных углей из костра.

Он мотнул башкой. Так ничего не выйдет, силой выбраться уж точно не получится.

Резак раздраженно зашипел. Змеиный язык выскользнул из его оскаленной пасти, по клыкам потекла слюна.

Впервые в жизни абориген Полигона был заточен в темнице, из которой не было выхода.

И все же он обязательно выберется и уничтожит проклятого Края, иначе и быть не может!

Повиснув в воздухе, Резак закрыл глаза, расслабил мышцы – набухшие вены спрятались под кожу – и глубоко и ровно задышал, чувствуя, как замедляется биение сердца. Надо успокоиться, чтобы установить контакт с Лифтом. Надо…

Не открывая глаз, Резак осклабился, услышав ответ Лифта.

Это хорошо, что они нашли общий язык!

– Сочувствую! – радостно выдал Савелий Фарт, умело уклонившись от летящего к нему эксфильтрованного содержимого моего желудка. – У тебя «космическая болезнь», Макс. Ничего, пройдет.

– Скоро? – Еще один спазм.

– Когда-нибудь, – уклончиво ответил Сава.

Поначалу невесомость не вызвала у меня дискомфорта. Просто отталкиваешься от стены, пола или потолка, которые теперь хрен знает как и что, и порхаешь птичкой до стены или еще какой поверхности. Красота, да и только! Вообще не напрягаешься! Надо только приловчиться, это типа как заново научиться ходить. Ведь то вбок занесет, то летишь вовсе не туда, куда собирался. А если перестараешься с толчком, то гарантированно врежешься в недалекую – очень недалекую! – стену и пребольно ударишься.

– Дружище, что ты там насчет уничтожить мир говорил?..

Гравитации нет, и вестибулярный аппарат мой, поначалу воспринявший новые условия как вполне приемлемые, опять решил взбрыкнуть. Я, что называется, потерялся в замкнутом пространстве, я даже не чувствовал собственных конечностей!.. Ну сколько можно, а?! Меня опять самым безобразным образом вырвало…

– А думаешь, зачем я тащил эти баллоны через весь Полигон? – удивился моему вопросу Фарт, вновь сманеврировав так, чтобы не угодить под мой «обстрел». – Все, некогда говорить. У нас мало времени. Грузы всегда приходят один за другим. Только лифт вернулся на Эм-Ка-Эс, так сразу пошел отсчет – скоро в телепорт будет следующий груз. Мы должны успеть.

Из-за тошноты и общего недомогания у меня напрочь пропало желание что-то выяснять и чему-то противиться. Мне было так плохо, что я не сказал ни слова, когда Фарт потянул меня за собой, точно Макс Край – тряпичная кукла какая-то. В голове у меня будто застряла заноза, я никак не мог избавиться от колющей край сознания мысли, что я упустил что-то важное, что-то очень-очень важное, и надо притормозить, подумать и только потом действовать.

– Слушай, Сава, я должен тебе кое-что сказать… – Я сам не знал, что именно должен был сообщить, у меня было нечто вроде амнезии. Впрочем, меня тут же перестало это заботить, потому что очередной спазм заставил Фарта вновь проявить чудеса изворотливости.

Как объяснил мне Сава, на МКС нет границ. Каждый космонавт при желании может двинуть в американскую часть станции, астронавту же никто не запретит заглянуть в гости к японцам или итальянцам. Как же это не похоже на Вавилон, который разбит на закрытые секторы, подконтрольные определенным кланам.

Несмотря на то что меня мутило, я заметил, что все служебные модули состоят из четырех блочных отсеков, сварные корпуса которых – цилиндрические, конические и сферической формы – сделаны из алюминиево-магниевого сплава. (Насчет сплава – инфа от Фарта.) Варианты, конечно, возможны, но в основном все примерно одинаково и рассчитано на обеспечение жизнедеятельности шести человек. Итак, имеем три герметичных отсека. Первый называется переходным, как мне сообщил Сава. Второй – рабочий. А третий – промежуточная камера. Четвертый отсек негерметичный – агрегатный. В нем размещается объединенная двигательная установка. Не спрашивайте меня, что это за установка такая, я слушал Фарта вполуха, он и так уничтожил мой воспаленный мозг подробными объяснениями.

По переходному отсеку, как ни странно, переходят – в другие модули МКС. Заодно этот отсек – в нем, кстати, четыре иллюминатора есть – служит шлюзом, когда надо выбраться в открытый космос. Фарт со значением показал мне какую-то хрень, которую назвал клапаном сброса давления, мол, вот в чем соль, а я сделал вид – получилось неубедительно, – что все понял и прочувствовал важность хрени. Изнутри переходной отсек представлял собой сферу диаметром метра два плюс усеченный конус. Длиной весь отсек был менее трех метров, особо не разгуляешься.

– На сферической его части установлены аж три стыковочных агрегата, – продолжил свою лекцию Савелий Фарт. – Большим диаметром усеченного конуса переходной отсек крепится к рабочему отсеку.

У одного из иллюминаторов торчал мужчина с дорогим фотоаппаратом наперевес. Оптика была под стать камере – за такую в магазине, даже в самом бюджетном, с вас и меня сдерут отнюдь не две копейки. Облизывая губы и причмокивая, обильно смачивая редкие волосенки на черепе потом, мужчина фотографировал Землю.

– Наконец-то Севастополь! – раз за разом приговаривал он. – Наконец-то Севастополь!

Из-за его плеча я посмотрел в иллюминатор. Внизу отчетливо виднелся треугольник суши, испещренный множеством голубых бухт. Нас мужчина, как и все на МКС, в упор не замечал.

Фарт тронул меня за плечо, жестами и гримасами намекнув, что не стоит отвлекать космонавта от видов за бортом, пусть себе.

– У него выходной, – пояснил он, когда мы удалились от космонавта на пару-тройку шагов. – А у всех моих коллег – без исключения! – есть дурацкое хобби: запечатлеть определенный географический объект. Это вроде охоты. Загадываешь снять определенное местечко на Земле – и вперед.

– Но это глупо. Ведь понятно, где что находится, – возразил я, сражаясь с очередным приступом тошноты. – И наверняка известно, когда станция пролетит над желаемым местом. Заранее подготовься – и снимай на здоровье.

Сава улыбнулся печально, но в то же время не скрывая торжество мудреца над глупым неофитом, сморозившим несусветную глупость:

– Понятно, да. Но ведь еще видимость и свободное время, и…

И вот тут я внезапно осознал весь сюрреализм ситуации: где я нахожусь, с кем, кто и что вокруг меня и зачем вообще я здесь. Этого всего в нормальной жизни нормального человека попросту быть не могло, но ведь это происходило со мной!

Казалось бы, космонавты на орбите – пик всего, на что пока что способно человечество. И они просто обязаны быть самыми-пресамыми, просто суперчеловеками каким-то – безупречными красавцами, добрыми, сильными, умными. Каждый из них обязан просто быть подобен античному богу, только без склонности к интригам и перевоплощениям. Ведь миллионы людей трудились, не разгибая спины и не выпрямляя извилин, чтобы забросить чертову уйму сложного оборудования в околоземное пространство и населить его! Однако мне хватило одного лишь взгляда на плешивого фотографа, чтобы понять: богами здесь и не пахло.

На станции вообще ужасно смердело.

К тому же, на МКС постоянно стоял раздражающий гул.

Мне нужно было как-то «приземлить» себя, отвлечь от реальности, которой быть не могло, но которая все же существовала вопреки здравому смыслу.

– А коллегу этого твоего, фотографа, зовут… Владимир Николаевич Иванов? – сам не знаю, зачем я это спросил.

Однако Фарт отнесся с пониманием, ответил без тени улыбки:

– Почти. Иван Юрьевич Петров. Мы знакомы.

– И родился он в забытом богом поселке в Мордовской АССР.

– В точку. Он – коренной петербуржец.

– И еще при Союзе окончил Харьковское высшее военное авиационное училище летчиков имени дважды Героя Советского Союза С.И. Грицевца. И он – герой Российской Империи.

– Почти. Ваня награжден NASA Distinguished Public Service Medal.

– Чего?

– Медалью НАСА «За выдающиеся общественные заслуги».

– Обожает смотреть футбол. – Я почти уже пришел в себя. Подумаешь, Макса Края занесло на МКС, что такого? Куда только злодейка-судьба меня ни забрасывала, уж это-то местечко точно никак не хуже ЧЗО или Полигона. Так что хватит про сюрреализм сюсюкать, надо действовать!

– Футбол?! Ха! Он не пропускает ни одного матча НБА. Макс, ты просто поразительно догадлив. Как у тебя это получается? И вообще, для новичка ты у нас тут очень неплохо держишься, Макс! – похвалил меня Фарт.

Если б в молодости я не прошел особую подготовку, даже не представляю, что со мной сейчас бы было…

Далее, в рабочем отсеке размещались бортовые системы и оборудование с кучей пультов, а еще – жилая зона, отделенная от приборной панелями интерьера. Корпус рабочего отсека – два разновеликих цилиндра, один метра три в диаметре, а другой – примерно четыре, и соединены они между собой коническим переходником. В маленьком цилиндре – приборы и прочая фигня, а в большом – две крохотные каюты, санитарный отсек с умывальником и ассенизационным устройством, кухня с холодильником, рабочий и обеденный столы, медицинская аппаратура, тренажеры и весьма некрупная небольшая шлюзовая камера для отделения контейнеров с отходами. Рабочий отсек, конечно, просторнее переходного: длиной он около восьми метров, и в нем есть аж восемь иллюминаторов.

К поверхности обеденного стола были приклеены ленты скотча. Причем – липкой поверхностью наружу. И уже на скотче покоились консервные банки. На той, что была ближе ко мне, я разобрал надпись – «Гювеч».

Заметив, что я побледнел при виде пищи, и, решив, что это проявление интереса, Фарт пояснил:

– Пробовал я это рагу. Отвратительное блюдо, дрянь!

Лучше бы он этого не говорил. А мужчина, который сидел за столом, пристегнувшись к стулу, не чавкал бы, поедая содержимое консервной банки с явным удовольствием! Я уж думал, что внутри у меня ничего уже не осталось. Как же я ошибался!

На мужчине были белые носочки, серая футболка и серые шорты. Обуви он не носил. На кой обувь в невесомости? Еще я обратил внимание, что на одежде у него нет пуговиц. Логично. Ведь пуговица может оторваться и потом летать по станции, а в итоге влететь, куда не следует, и натворить плохого.

Еще я с удивлением заметил на нем резинки. На руках, на ногах. Этими резинками к телу прижимались разные предметы – карандаш, отвертка и даже расческа. Хотя, чему тут удивляться-то? В условиях невесомости бытовые мелочи на журнальный столик не положишь. Так что все гениальное просто: цепляй на себя резинку, а под нее суй необходимое, что всегда должно быть под рукой.

На пути возник еще один космический волк. Не обращая на нас и чревоугодствующего коллегу внимания, он споро разделся и закрепил одежду на стене с помощью липучек. Ничуть не стесняясь своей наготы, – для своих лет он выглядел вполне крепко – мужичок смочил полотенце водичкой из тюбика вместимостью примерно со стакан и принялся этим полотенцем энергично обтираться.

– Кстати, система жизнеобеспечения производит не только кислород, которым космонавты дышат, но и перерабатывает жидкие отходы в воду, пригодную к употреблению, – прокомментировал Фарт действия купальщика.

Я представил, как это знать, что именнотут пьют – и мне опять стало нехорошо.

Пытаясь сдержать очередной душевный порыв, я наткнулся взглядом на колокол, висящий на стене. Не какой-то там научный прибор, сложный агрегат или, скажем, бортовой, а всего лишь обычная рында. Зачем это здесь?

– По ком звонит колокол?.. – с трудом выдал я.

– Когда власть меняется, тогда и… Но чаще – по иному поводу. – Фарт нахмурился, и мы продолжили наш путь к тому, что называлось прямо-таки научно-фантастически – «телепорт». – Сейчас я тебе объясню. Для них, – Фарт обернулся и кивнул на оставленную позади парочку, – давно уже стали рутиной перестыковки вские с выходами в открытый космос. Эксперименты, которые можно поставить только в космосе, им проводить давно уже неинтересно, и, глядя сверху вниз на Землю, на закаты и восходы, на пейзажи, от красоты которых у новичка случился бы обморок, они лишь сдержанно зевают. Макс, тут нет места подвигу, тут все подчиняется распорядку дня.

По крохотной промежуточной камере – диаметром она была метра два и столько же длиной, зато все-таки с двумя иллюминаторами – мы перешли дальше, и Фарт продолжил:

– Подъем в девять утра по Москве у имперцев. Прочие разные могут просыпаться в шесть по Гринвичу, или в полночь по Хьюстону. Вообще-то на МКС принято выставлять часы по Гринвичу, но эти правила, да и правила вообще любые… они ж только для трусов и закомплексованных личностей, верно? Короче говоря, очнулся господин космонавт – и может целых полтора часа умываться, насыщаться и вникать в график работ, а заодно в то, какие медицинские процедуры ему сегодня предстоят: что он будет сдавать местному коновалу, по которому психбольница плачет, – кровь, мочу или что-нибудь потверже, прости за откровенность.

Я простил.

– Потом, Макс, – связь с ЦУПами: Европа, Цукуба, Москва, Хантсвилл… Раздача цэ-у на расстоянии. И все, и живенько на рабочее место – аж до половины второго. В то время начинается часовой обеденный перерыв. Потом опять работа и два часа физических упражнений на тренажерах и с эластичными лентами – поддерживать тонус мышц категорически необходимо. В двадцать один ноль-ноль – по Москве! – опять связь с ЦУПом, подведение итогов, и баиньки… Ты наверняка думаешь, вот зачем он мне все это рассказывает, этот гад Савелий Фарт?

– Наверняка.

Сава проигнорировал мою реплику:

– Однако стандартный распорядок дня вмиг перекраивается, если прибыла посылка от дружественной внеземной цивилизации. Ведь посылку эту срочно нужно утилизировать на поверхности нашей планеты. Тут уже не до обеденных перерывов и не до экспериментов. Потому что объявляется особое положение на станции. Вот как сейчас.

И я услышал, как зазвонил колокол.

Динамики, подвешенные у «потолка», почти не искажали звук.

«Отпусти меня», – попросил Резак.

Это было трудно – просить. Он, живое воплощение силы, мощи и агрессии, никогда еще не опускался до такого. Когда было лень напрягаться, он требовал – и ему давали, когда же хотелось размяться, просто отбирал, и никто не смел ему возразить, а те немногие, которые всего лишь смотрели искоса, быстро становились удобрением для укоренившихся тотемных столбов Заводома.

Но сейчас – только просить, только убеждать. Иначе было нельзя!

Найти общий язык с Лифтом получилось без особого труда, ведь Лифт был сродни Полигону, его союзником, а значит, мог законтачить с тем, кто родился на запретной территории. Как и ожидал Резак, все внутреннее пространство отсека было оплетено невидимыми обычному глазу тончайшими нитями, в центре клубка которых находился неподвижный, едва дышащий воин Полигона. Благодаря этим нитям связь наладилась, стоило только Резаку отрешиться от тошноты и боли, вызванной передвижением Лифта и отключением вживленных под кожу приборов.

Нити слегка – всего-то на тысячную долю толщины волоса! – натянулись и тут же провисли, но Резак все же ощутил даже такую малость, ибо его тело с рождения было настроено оценивать подобные колебания. Конечно, хорошо, что пришел ответ от Лифта! Но то, что означал он «Нет»… Хотелось зарычать, изорвать клубок в клочья, вгрызться, ломая клыки, в стены, изрезать все когтями! И Резак – внутри у него все самое свирепое клокотало, жгло, просилось наружу – так бы и поступил, если бы это помогло ему освободиться, если в таком случае у него появился бы хоть один, хоть малейший, призрачный шанс на успех!..

Он – сила и мощь, опора и страх Полигона! – сдержался: ни одна мышца в его поджаром теле не дрогнула, дыхание не участилось, сердце билось спокойно. Всю энергию, которую должно было затратить на эмоции, Резак направил в рогатый череп, в мозг, одурманенный воздействием невесомости, чтобы тот хоть немного подумал, заставив себя выдать верное решение о том, как уговорить Лифт.

И понимание пришло.

«Полигон, он… Он – твой брат, но он предал тебя. Оберегая зло, он провел его по своим территориям и заставил тебя взять с собой. Твой брат Полигон хочет избавиться от тебя!»

Резак почувствовал, что Лифт не просто напряженно ему внимает, но уже почти верит, если так можно было назвать то, что происходило с существом, не живым по сути, но и не мертвым, не имеющим рук и ног, и даже мозга.

«Отпусти меня, и я остановлю то зло, что прислал сюда брат твой, – сказал Резак, температурой тела регулируя натяжение тончайших нитей. – Если я не прав, если все так, то ты ничем не рискуешь, выпустив меня на волю, но можешь помочь своему народу, своим хозяевам!» Предложенные условия были просто безукоризненными, поэтому сделка не могла не состояться.

И она состоялась.

Люк со щелчком отворился, и Резака, точно под напором шквального ветра, – прощальный пинок под зад! – вынесло из гостеприимной утробы Лифта.

– Звон колокола? Дружище, что это значит? – Такой вопрос задал бы любой, услышав монолог Фарта и то, что за ним последовало.

И я в данном случае оказался вовсе не исключением.

Меня достали невесомость и все эти закрепленные на стенах контейнеры, сплетения кабелей, мониторы, клавиатуры и видеокамеры на фоне, где преобладал белый цвет, но и хватало вкраплений синего и черного! По самое не хочу на все это насмотрелся, верните меня на Землю. Куда-нибудь в обычное местечко, в наливайку какую-нибудь или еще куда, где самая хайтековская вещь – это грязная рюмка в руках бармена, и где можно стоять на своих двоих, а не болтаться в пространстве, как то самое в проруби!

– Особое положение на станции? – выдохнул я. – Сава, что это значит?

– Макс, это означает всего лишь, что приемник-передатчик телепорта, установленного на Эм-Ка-Эс, полон нового мусора из иной галактики. – Фарт провел рукой по голове и брезгливо отдернул руку от «ирокеза». – И что теперь все на станции должны бросить запланированные дела и приложить максимум усилий, чтобы побыстрее отправить прибывшую мерзость на Землю. В то место, которые ты называешь Полигон, в Чернобыль или…

– Или в одну из тех аномальных зон, которые, как метостазы по телу, распространяются по планете, – закончил за него я, уловив основной посыл.

– Макс, тебе, возможно, неприятно это будет услышать, но… Турок провел исследование, вскрыл секретные архивы… Так вот он выяснил, что те люди, которые провели продолжительное время в аномальной зоне… Ты слушаешь меня, Макс? – Фарту не понравилось, что я отвернулся от него.

– Они изменяются, дружище, они все изменяются… – Я вспомнил о своих родителях, которые зачали меня в ЧЗО. – А их дети… Их дети рождаются…

Язык не поворачивался озвучить очевидное. То, что и так знал все эти годы. То, что пугало меня, когда я находил в себе смелость думать об этом.

– Они рождаются мутантами, Макс. Они не люди. И если мы будем медлить, вся Земля станет одной сплошной свалкой-зоной, а людей не останется, их заменят мутанты, приспособленные для обитания в новых условиях. Мы – человечество – мутанты. Так обстоит дело. Неужели ты этого хочешь?

Меня опять мутило, но я все равно двигался за стремительным Савой, который на МКС чувствовал себя куда лучше, чем ихтиозавр в море Юрского периода. Но ладно самочувствие, это мы переживем. Хуже было то, что я не знал, как ответить Савелию Фарту. Согласно его классификации: Макс Край – самый настоящий мутант, хоть внешне и незаметно. И мой сын тоже мутант, потому что он стал результатом нашей с Миленой любви в ЧЗО. Причем Патрик вообще у нас мутант во втором поколении. Был мутантом… Отличным таким маленьким мутантиком… Я едва сдержал слезы. Тут нельзя всхлипывать и размазывать сопли по роже, потому что слезинки так и будут порхать без крыльев по отсекам и блокам, пока не угодят в какое-нибудь оборудование, стоящее пару миллионов, и не закоротят его.

Мое молчане Фарт принял за категорическое согласие, поэтому, выглядывая из-за баллонов с БОВ «Гремлин», бодрым тоном заявил:

– Макс, мы обязаны спасти планету уже сейчас, пока не поздно, а для этого нам придется действовать решительно! Без сантиментов!

«Будто с тех пор, как троица без приглашения заявилась ко мне на кухню, мы только и делали, что в бирюльки играли», – хотел сказать я, но промолчал.

А Сава меж тем продолжил свою зажигательную речь:

– И у нас больше нет времени на разговоры! Скоро экипаж размотает трубопровод для перекачки! Мы должны все сделать до того, иначе может произойти непоправимое!

Я не стал выяснять, что он имеет в виду, говоря о непоправимом, потому что поверил Саве. Фарт знал, о чем говорил. И потому, запрещая тошноте взять вверх над моим измученным телом, я помчался вслед за героем космоса.

Это был самый настоящий «бег» с препятствиями. Мы хватались за поручни, за кабели, за все, за что можно ухватиться, и мощным рывком посылали наши тела вперед. У Фарта получалось безукоризненно, а я вот то и дело врезался в стены, снося предметы, закрепленные на них. От этих ударов мои плечи, спина и конечности покрылись синяками, а на башке вспухло с десяток шишек. Но я уже вошел в то боевое состояние, когда на такие мелочи просто не обращаешь внимания. Врезаясь в очередную переборку, я накачивал себя: «Макс, если то, за что идешь в бой, тебе дорого, как сама твоя жизнь, как жизнь и счастье твоих родственников и друзей – сражайся, даже когда нет ни малейшего шанса на победу! Мудрецы, умеющие взвешивать “за” и “против”, и, учитывая обстановку, отступать, умирают точно так же, как и те, кто не сдался. Да, позже. Но все-таки умирают! А тебе уж точно не хочется жить вечно!»

Говоря о беге с «препятствиями», я имел в виду не только те преграды, которое встречало на своем пути мое неловкое в невесомости тело, но и членов экипажа, которые, услышав колокольный набат из динамиков, тотчас оставили свои дела и переквалифицировались в команду ассенизаторов. Им заданной программой было велено протянуть специальный трубопровод от опустевшего лифта до переполненного телепорта. Правда, трубопроводом я бы это назвал в последнюю очередь, ибо скорее это была кишка диаметром более полуметра. Да-да, именно слизистая, перевитая то ли венами, то ли проводами и вроде как пульсирующая кишка, боюсь даже представить, из какого чрева извлеченная. По ней время от времени прокатывались «волны», из-за которых космонавтам не так-то просто было ее удержать. Всех трудящихся в поте лица подбадривал на родном языке маленький сухонький японец с едва наметившейся сединой на коротко стриженных висках. Очень сомневаюсь, что имперцы с американцами знали по-ниппонски больше чем «аригато» и «Чио-сан», но они все его понимали, будто на одной улице росли и всю жизнь прожили. Подозреваю, что тем алиенсам, которые загрузили в космонавтов свою программу подчинения, голосовые связки для общения не нужны вовсе, вот и биороботам, пусть и сапиенсам, горлышко ни к чему, а что японец разорался, так это просто дань рефлексам, не более того.

Фарт притормозил возле очередного рабочего стола и задумчиво уставился на все это веселье с трубопроводом-кишкой, от которого нас отделяли считаные метры.

– Когда мы будет у телепорта, – а до него всего ничего осталось – и тот поймет, что мы пришли вовсе не для того, чтобы избавить его от груза, он обязательно призовет помощь. Вот этих людей. И они попытаются помешать нам, наконец заметив тебя и меня. Но все равно они будут действовать точно зомби. Начнется заварушка. И у меня рука не поднимется на тех, с кем я столько всего тут пережил, они не виноваты… Это может нам помочь избавиться от проблем до того, как они начнутся. – Сава указал на закрепленный на столешнице трехствольный и отнюдь не маленький пистолет – длиной сантиметров сорок. Никогда раньше не видел таких, но слышал об этой неавтоматической якобы охотничьей игрушке. Это ТП-82. Такими пукалками вооружают имперских космонавтов. Официально – для защиты от зверья и двуногих врагов после приземления. Ну и для охоты, если спасатели не будут торопиться. А если будут – с помощью ТП-82 можно подать световой сигнал.

Я прищурился, наводя резкость, что не так-то просто сделать, если вам вскрыли черепную коробку, вынули мозг, а вместо него засыпали раскаленных углей. Итак, два верхних горизонтальных ствола – гладкие, 32-го калибра, под патроны с дробью №3 и сигналки, а под ними нарезной – калибра 5,45 мм. Ну и четыре патронташа имеется: два по пять патронов с дробью, один на пять пулевых патронов и один на десяток СП-С… А еще рядом с ТП-82 был закреплен съемный приклад, он же мачете в жестком чехле с пластмассовым затыльником.

– Дружище, ты же сам сказал, – выдавил из себя я, борясь с очередным спазмом и мечтая сдохнуть прямо здесь и сейчас, – что у тебя рука не поднимается в них стрелять.

– У меня нет. А у тебя, Макс, да.

Мне его идея не понравилась.

К тому же, у меня возникла другая, собственная, и такая безумная, что…

Угли в моей башке как бы намекали: пожар. Нам нужен небольшой контролируемый пожар. Чтобы напугать всех на МКС! Наверняка тут очень опасаются пожара. Случится вдруг короткое замыкание в электропроводке МКС – и нате пожалуйста, запылает все в кислородной атмосфере как миленькое, хоть наверняка на станции все по максимуму сделано из огнеупорных материалов. Огонь, конечно, погасят быстро, но умереть можно еще быстрее…