Мечтательница из Остенде (сборник) Шмитт Эрик-Эмманюэль

— Ты заметила что-нибудь необычное?

— Нет… Мне не спалось, и я подумала, не заварить ли чай из трав. Прости, я тебя напугала?

— Нет-нет…

— Тогда что же? Ты видел нечто странное?

Глаза Сильвии тревожно расширились.

Морис заколебался, подбирая ответ. Не стоит поддаваться панике. Вначале надо выиграть время. Выиграть время, чтобы заняться тем чужаком, который может вернуться.

— Скажи, Сильвия, — произнес он, стараясь говорить обыденным тоном, — может, лучше закрывать ставни на ночь? А дверь — уверен, что ты не повернула ключ в замке.

— Ба, да чего тут бояться, здесь совсем безлюдно. Вспомни, как нам было трудно отыскать дорогу!

Везет же некоторым с такой глупостью, подумал Морис. А что бы она сказала, если бы он разбудил ее час назад, когда незнакомец обследовал гостиную… Нет уж, пусть лучше пребывает в счастливом неведении. Ему будет не так страшно испытывать страх в одиночку.

Она шагнула к нему, вглядываясь в лицо:

— Ты что-нибудь видел?

— Нет.

— Что-то необычное?

— Нет. Просто предлагаю запереть двери и ставни. Разве это для тебя неприемлемо? Это идет вразрез с твоими принципами? С твоими религиозными убеждениями? Ты категорически против? Тебе не удастся заснуть, если мы отгородимся от мира? У тебя разыграется бессонница, если мы примем элементарные меры предосторожности? Разве не для этого придуманы замки и ставни?

Сильвия поняла, что кузен вот-вот выйдет из себя. Она примирительно улыбнулась:

— Ну разумеется, нет! Давай я спущусь с тобой. Нет, лучше я сама все закрою.

Плиссон вздохнул с облегчением: ему не придется выходить ночью из дому, когда где-то рядом бродит этот гигант.

— Спасибо, — откликнулся он. — Давай я пока заварю травяной чай.

Они спустились вниз. Морис, видя, с какой беззаботностью Сильвия отправилась закрывать снаружи ставни, мысленно благословил ее неведение.

Закрыв дверь на два оборота и задвинув засовы, она вернулась в кухню.

— Помнишь, каким пугливым ты был в детстве?

Эта фраза задела Мориса, она прозвучала настолько неуместно.

— Я вовсе не был пугливым, я был благоразумным, — заявил он.

Этот ответ не имел ни малейшего отношения к прошлому, он был связан с теперешней ситуацией. Не важно! Сильвия, пораженная властным тоном кузена, не стала оспаривать это утверждение.

Пока готовился липовый отвар, она напомнила ему школьные каникулы, прогулки на лодке, пока взрослым случалось вздремнуть после обеда на берегу Роны; рыбок, которых они стащили из рыболовных садков, чтобы выпустить их обратно в реку; хижину на острове, рассекавшем надвое течение реки, они называли ее Маяком…

Пока Сильвия предавалась ностальгии, память увлекла Мориса к иным воспоминаниям той поры, когда их родители снова начали сбегать по вечерам в кино или в дансинг, сочтя, что их десятилетние отпрыски уже достаточно благоразумны и могут остаться одни в квартире. Тогда он часами испытывал ужас, чувствуя себя под четырехметровым потолком совсем маленьким и заброшенным. Он ревел, тоскуя по покинувшим его родителям, по их родному присутствию, успокаивающим запахам, по утешительной музыке речи; слезы лились в три ручья, физически он помнил, что его плач вызывал появление матери и отца. Но тщетно. Ни одно из тех средств, которые долгие годы помогали ему избежать смятения, боли или одиночества, больше не действовало. Он утратил всякую власть. Уже не ребенок. И еще не взрослый. В итоге, когда родители возвращались, глубоко за полночь, оживленные, веселые, под хмельком, их голоса и жесты были уже чужими. Он ненавидел родителей и клялся себе, что никогда не будет взрослым, таким как они, — чувственным, похотливым, насмешливым, падким на удовольствия, доставляемые едой, вином, плотью. Он повзрослел, но повзрослел иначе — развивая свой ум. Рассудочность, наука, культура, эрудиция. Но отнюдь не передок или желудок. Морис стал взрослым, это так, но превратившись в ученого, а не в животное.

Не по этой ли причине он отказался от романов? Потому что каждый вечер, предательски покидая его, мать, чтобы занять мальчика, раскладывала книги, которые просто обожала, на ночном столике. Или потому, что первые прочтенные им книги, казавшиеся ему истиной в последней инстанции, обернулись для него унижением, так как родители, помирая со смеху, объяснили ему, что все это выдумки?

— Морис, Морис… Ты меня слышишь? Ты ведешь себя как-то странно.

— Сильвия, но ведь все странно. Все. Странно и чуждо. Вот смотри, мы с тобой знаем друг друга с самого детства, а между тем у каждого из нас есть свои тайны.

— Ты намекаешь на…

— Я намекаю на то, о чем ты умалчиваешь, но, надеюсь, однажды мне расскажешь.

— Клянусь, расскажу.

Она бросилась к нему, обняла и тотчас смутилась своего порыва.

— Спокойной ночи, Морис. До завтра.

Назавтра события складывались настолько странно, что у них обоих недостало смелости их охарактеризовать.

Тщетно попытавшись заснуть после пережитых эмоций, Морис вновь зажег свет и взялся за «Комнату мрачных тайн». Чтение романа не принесло успокоения его чувствительной натуре, задетой за живое вторжением незнакомца: Ева Симплон — ему решительно нравилась эта женщина, на нее можно было положиться — противостояла давлению не слишком щепетильных покупателей дома, подстраивавших смертельные ловушки, поскольку она отказывалась продавать им Дарквел. Каждый раз, когда ей в последний момент удавалось ускользнуть от замаскированной опасности, Ева Симплон сталкивалась с новой, не менее сложной проблемой: она не могла отыскать вход в таинственную комнату, откуда каждую ночь доносились песнопения. Простукивание стен, поиски в подвале и на чердаке ничего не дали. Изучение хранившегося в мэрии кадастра, анализ поэтажных планов дома в архиве нотариуса позволили предположить, что в доме есть скрытые помещения. Но как туда попасть? И кто проникает туда по ночам? Ева отказывалась верить в существование духов и призраков. К счастью, эта мерзавка Йозефа Кац направила к ней молодого архитектора для перепланировки дома. Хоть Йозефа Кац и являлась адским созданием, продолжавшим домогаться Еву Симплон после тысячекратных отказов, ее посланец оказался недурным профессионалом, он умудрился предположить вполне разумное объяснение, начисто отметавшее сверхъестественные гипотезы. А между тем… Короче, в восемь утра Морис, которому ни на минуту не удалось сомкнуть глаз, встал, ощущая усталость, раздражение и ярость оттого, что приходилось расстаться с Дарквелом и Евой Симплон, чтобы таскаться с кузиной по ардешским дорогам. К тому же в этот понедельник им предстоял пикник с приятельницами Сильвии, встреченными в супермаркете… Провести день в компании лесбиянок, крепко скроенных и куда более мужественных, чем он, — вот уж спасибо!

Он попытался сослаться на то, что неважно себя чувствует и предпочитает остаться в доме. Сильвия охотно пошла навстречу:

— Ничего страшного?! Если ты немного расклеился и можешь разболеться, я буду ухаживать за тобой. Словом, или я остаюсь с тобой, или мы едем вместе.

Осознав, что почитать точно не удастся, он последовал за кузиной.

Часы тянулись мучительно медленно. Солнце садистски палило, обжигая каменистые тропинки, по которым они бродили до изнеможения. Когда они достигли излучины зеленоватых вод, где бурный исток речки Ардеш смирял напор, Морис отважился окунуть в ледяную воду лишь палец. Завтрак на траве обернулся западней, поскольку Морис начал с того, что уселся в муравейник, где суетились красные муравьи, а кончил тем, что его укусила пчела, облюбовавшая тот же абрикос, что и он. Он перетрудил легкие до головокружения, раздувая огонь, на котором запекались колбаски, а после трапезы ощущал тяжесть в желудке — сказывалось яйцо, сваренное вкрутую.

На обратном пути Сильвия с приятельницами решили во что-нибудь поиграть. Морис, решив избежать этой участи, попытался было уединиться, чтобы окунуться в благодетельный сон, но, узнав, что речь идет об игре, требующей исторических и географических познаний, не смог устоять и принял в ней участие. Поскольку он сплошь выигрывал, то с каждой победой держался по отношению к партнершам все более презрительно. Когда он сделался вовсе невыносимым, дамам наскучила игра, и они решили сервировать аперитив. После проведенного на солнцепеке дня пастис окончательно сокрушил его хрупкое равновесие, так что, когда они с Сильвией вернулись на виллу, Плиссон не только чувствовал себя совершенно разбитым, но и страдал от томительной головной боли.

В девять вечера, едва дожевав последний кусок, он затворил ставни и дверь и поднялся к себе.

Откинувшись на подушки, он колебался между двумя противоречивыми желаниями: доставить себе удовольствие, присоединившись к Еве Симплон, или подвергнуться опасности, поджидая чужака. Перевернув несколько страниц, он начисто забыл об этой дилемме, трепеща в унисон с героиней.

В половине одиннадцатого он услышал, что Сильвия выключила телевизор и, грузно ступая, направилась в спальню.

В одиннадцать он, подобно Еве Симплон, начал задавать себе вопрос: если призраков не существует, то как объяснить тот факт, что люди проходят сквозь стены? Настал момент, когда иррациональное более не воспринимается как таковое, поскольку становится единственным рациональным решением.

В одиннадцать тридцать какой-то шум заставил его оторваться от книги.

Шаги. Легкие, едва слышные. Вовсе не похожие на шаги Сильвии.

Выключив лампу, он направился к двери. Отодвинув перинку, он приотворил створку.

Внизу кто-то был.

Едва он осознал это, как на лестнице показался мужчина. Лысый гигант, держась настороже, поднимался на второй этаж, чтобы продолжить свои поиски.

Морис закрыл дверь и навалился на нее, чтобы воспрепятствовать, если чужак попытается проникнуть к нему в комнату. В какую-то долю секунды он взмок и почувствовал, как капли пота стекают по затылку и спине.

Неизвестный остановился перед его дверью, а затем двинулся дальше.

Прижав ухо к дверной панели, Плиссон различил шум, подтвердивший, что тот удаляется.

Сильвия! Он направился к ней!

Что делать? Бежать! Скатиться по лестнице и ринуться в ночь. Но куда? Морис был незнаком с окрестными местами, в то время как этот тип знал здесь все закоулки. И потом, нельзя было пожертвовать кузиной, подло бросив ее в руках негодяя…

Приотворив дверь, он увидел тень, проникшую в комнату Сильвии.

Если я опять впаду в нерешительность, то уже не сдвинусь с места.

Нужно действовать! Морис прекрасно понимал, что с каждой секундой промедления он утрачивает возможность что-то предпринять.

Вспомни, Морис, это как на вышке в бассейне: если ты сразу не прыгнул в воду, ты никогда не прыгнешь. Спасение в том, чтобы действовать безотчетно.

Вдохнув поглубже, он выскочил в коридор и рванулся к комнате:

— Сильвия, берегись!

Неизвестный закрыл за собой дверь, Морис распахнул ее.

— Беги! — крикнул он.

Комната была пуста.

Живо! Посмотреть под кроватью!

Морис распростерся на полу. Под сеткой кровати никто не прятался.

Шкаф! Гардероб! Скорее!

За считаные секунды он открыл все дверцы.

Окончательно сбитый с толку, он возопил:

— Сильвия! Сильвия, где ты?

Дверь ванной отворилась, оттуда вышла встревоженная Сильвия в наспех наброшенном халате, держа в руке щетку для волос.

— Что происходит?

— В ванной больше никого нет?

— Морис, ты спятил?

— Там никого нет?

Она покорно вернулась в ванную комнату, оглядела ее, а потом, нахмурив брови, в замешательстве заявила:

— Само собой, в моей ванной, кроме меня, никого нет. А с кем я там должна быть?

Сраженный, Морис рухнул на кровать. Сильвия, подойдя вплотную, приникла к нему и спросила:

— Морис, что с тобой стряслось? Тебе приснился какой-то кошмар? Скажи, скажи мне, Морис, что тебя тревожит!

С этого мгновения он решил молчать, иначе его, как Еву Симплон в романе, просто примут за сумасшедшего и будут прикидываться, что готовы выслушать, не слыша, что он говорит на самом деле.

— Я… Мне…

— Да скажи мне, Морис. Скажи.

— Мне… мне, должно быть, приснился дурной сон.

— Ну вот. Все хорошо. Ничего страшного. Пойдем спустимся в кухню, и я заварю чаю.

Она повлекла его вниз, не переставая говорить, — самоуверенная, бесстрашная, невозмутимая. Морис, понемногу оправившийся при виде подобной безмятежности, подумал, что правильно поступил, не проговорившись о своих страхах. Успокаивающее воздействие Сильвии придало ему сил для того, чтобы в одиночку довести дело до конца. К тому же он всего лишь обычный преподаватель истории, а не какой-нибудь агент ФБР, поднаторевший в экстраординарных ситуациях, вроде Евы Симплон.

Сильвия болтала, а он размышлял, нет ли сходства между этим домом и Дарквелом. Быть может, где-то в этих стенах есть потайная комната, снабженная каким-нибудь секретным тайником, скрытым в стене, убежище, где нашел приют этот тип?

Его пронизала дрожь. Это означало, что чужак все время находился рядом с ними… Не лучше ли поскорее съехать?

Это открытие окончательно лишило его сна. Ну конечно! Разумеется. Как иначе этот тип мог проникнуть в дом, ведь попасть сюда с улицы невозможно!

Он и не входил: он уже был здесь. Действительно, мужчина жил на вилле, он поселился здесь уже задолго до них. Облюбовал место, которого они из-за некоторых странностей архитектуры не обнаружили.

Наш приезд его потревожил.

Кто он? И что он разыскивает по вечерам?

Если только…

Нет.

Да! Призрак! Почему бы и нет! В конце концов, о призраках с давних пор ходит столько рассказов. Как заявила Йозефа Кац, раскуривая сигару: нет дыма без огня. Что же…

Морис, лишенный возможности действовать, не мог решить, что страшнее: гигант, без их ведома поселившийся где-то в доме, или витающий здесь призрак…

— Морис, меня беспокоит твое состояние. Ты явно не в себе.

— Мм… Может, это последствия инсоляции…

— Может быть… Если тебе завтра не будет лучше, я вызову врача.

Морис подумал: завтра нас обоих уже не будет в живых, но благоразумно промолчал.

— Ладно, я поднимусь к себе, — произнес он.

— Еще чайку?

— Нет, спасибо, Сильвия. Иди спать, пожалуйста.

Пока Сильвия преодолевала первые ступеньки, Морис, воспользовавшись тем предлогом, что нужно погасить свет на кухне, прихватил висевший на стенном крючке здоровый нож для разделки мяса.

На верхней площадке они пожелали друг другу спокойной ночи.

Морис уже закрывал дверь в свою комнату, когда Сильвия задержала его, подставляя щеку.

— Стой, хочу тебя поцеловать. Чтобы ты окончательно успокоился.

Она смачно поцеловала его в висок. В тот момент, когда она разомкнула захват, в ее глазах мелькнуло удивление: за спиной Мориса она узрела нечто странное, да, в комнате было нечто ошеломившее ее!

— Что? Что там? — воскликнул он, в панике вообразив, что сзади стоит чужак.

Сильвия, замявшись на секунду, рассмеялась:

— Да нет, мне просто показалось, ничего такого. Морис, хватит беспокоиться, портить кровь. Все хорошо.

Она со смехом удалилась.

Морис посмотрел ей вслед со смешанным чувством зависти и жалости. Блаженны тупицы! Она ни о чем не подозревает, ее забавляет моя тревога. Быть может, призрак или потенциальный убийца находится прямо за стеной, возле которой стоит ее кровать, а она предпочитает насмехаться надо мной. Держись как герой, Морис, не разрушай ее заблуждений, не стоит обижаться на это.

Он прилег, чтобы обдумать положение, но размышления лишь усилили его тревогу. Тем более что для него было непривычно ощущать, что у бедра, под одеялом, лежит нож, ледяное лезвие скорее внушало ему беспокойство, нежели воодушевляло.

Он вновь открыл знакомый том, как возвращаются к себе после тяжелых испытаний. Быть может, «Комната мрачных тайн» подскажет ему решение?

В час ночи, когда он, затаив дыхание, напряженно следил за развитием событий в романе, когда до развязки оставалось полсотни страниц, Плиссон почувствовал, что в коридоре кто-то есть.

На сей раз он, ни секунды не колеблясь, погасил свет и нащупал под одеялом рукоятку ножа.

Несколько мгновений спустя дверная ручка медленно, миллиметр за миллиметром, повернулась.

Чужак пытался проникнуть в комнату.

С крайними предосторожностями, томительно медленно незнакомец открыл дверь. Когда он показался на пороге, сероватый свет из слухового окна в коридоре высветил лысую голову.

Морис затаил дыхание, притворно закрыл глаза, сквозь крошечную щель меж ресниц подглядывая за продвижением гиганта.

Тот подошел к кровати и протянул к Морису руку.

Он собирается задушить меня?

Зажав нож, Морис отбросил одеяло и с воплем ужаса вонзил нож в чужака, так что брызнула кровь.

Было необычно оживленно. В действительности подобные события нечасто случаются в ардешских деревнях, как правило абсолютно спокойных.

К полицейским машинам добавились автомобили мэра, местного депутата и ближайших соседей. Хотя вилла одиноко возвышалась над скалистой округой, сюда стеклись несколько десятков зевак, каким-то образом прознавших о случившемся.

Пришлось ограничить доступ к вилле с помощью символического ограждения из пластиковой ленты и выставить трех жандармов, чтобы охладить нездоровое любопытство.

Пока грузовая машина увозила труп, полицейские и представители мэрии недоверчиво поглядывали на грузную женщину, в десятый раз повторявшую свой рассказ, то и дело прерывавшийся икотой, всхлипами и сморканием.

— Прошу вас, позвольте войти сюда хотя бы моим подругам. Ах, вот они.

Грейс, Одри и София приблизились к Сильвии, чтобы поцеловать ее и утешить. Потом они расселись на соседних диванчиках.

Сильвия пояснила полицейским:

— Я сняла эту виллу благодаря им. Мы с ними познакомились этой зимой, когда лежали в больнице в отделении профессора Милло. Ах, господи боже, если бы я знала…

Специально для приятельниц она опять начала сначала:

— Не понимаю, как это случилось. В этом году Морис держался так любезно. Был куда покладистее, чем обычно. Проще. Мне кажется, он понял, что мне нужно оправиться от болезни, что мне пришлось пройти курс химиотерапии по поводу рака. Может, ему кто-то сказал об этом? Или же он догадался? Все последние дни он протягивал мне руку помощи, уверяя, что он любит меня такой, какая я есть, что не следует ничего скрывать от него. Правда, мне было нелегко заговорить об этом. Я так и не смирилась с тем, что после лечения у меня выпали волосы и пришлось скрыть лысину под париком. В первый вечер он увидел меня внизу, в пижаме, без парика, — я пыталась отыскать книжку, купленную в супермаркете, а она куда-то запропастилась. Вчера вечером, после того как мы выпили липовый чай, стоя у двери и желая ему спокойной ночи, я вдруг поняла, что эта треклятая книга лежит у него в комнате на кровати. И вот уже за полночь, а я все ворочаюсь с боку на бок и не могу заснуть — я скверно засыпаю, с тех пор как заболела, — я решила, что мне удастся, не потревожив Мориса, забрать книжку. Морис уже задремал. Чтобы не будить его, я двигалась потихоньку, стараясь не шуметь, но в тот момент, когда я протянула руку к книге, он вдруг набросился на меня. Я ощутила страшную боль, мелькнуло лезвие ножа, я закричала, оттолкнула его, он откинулся назад, ударился о стену и упал на бок, и вот тут — бах! — смертельный удар! Он стукнулся затылком о ночной столик! Упал замертво!

Рыдания возобновились.

Комиссар, недоверчиво хмыкнув, потер подбородок и принялся советоваться с командой. Объяснение случившегося казалось ему малоправдоподобным. Если этот мужчина не опасался нападения кузины, то зачем он держал при себе в постели нож?

Потом, несмотря на протесты женщин, поддерживавших приятельницу, он объявил Сильвии, что той будет предъявлено обвинение, поскольку не обнаружено никаких следов борьбы и к тому же она, по ее собственному признанию, является единственной наследницей жертвы. Надев на запястья наручники, ее увели в участок.

Комиссар без сопровождающих вновь поднялся на второй этаж; надев резиновые перчатки, он опустил в пластиковые пакеты две главные улики: громадный кухонный нож и книгу «Комната мрачных тайн» Криса Блэка. И то и другое было залито кровью.

Укладывая роман, он бегло прочел текст от издательства, проступавший под бурыми разводами на обороте книги, и, не сдержавшись, со вздохом пробормотал:

— Вот уж правда, бывают люди, охочие до скверного чтения…

Женщина с букетом

Пер. Елена Березина

На третьей платформе цюрихского вокзала каждый день, вот уже пятнадцать лет, стоит женщина с букетом в руке.

Сначала я думал, что мне показалось. Чтобы ее заметить, мне понадобилась не одна поездка к Эгону Амману, издателю моих переводов на немецкий, и не скоро я понял, что именно меня удивляет, — ведь эта немолодая дама выглядела такой нормальной, достойной и благородной, что на нее не обращали особого внимания. На ней был черный драповый английский костюм с длинной юбкой, туфли на низком каблуке и темные чулки; из кожаной сумки торчала ручка зонта, вырезанная в форме утиного клюва; узел волос удерживался на затылке перламутровой заколкой, а руки, обтянутые перчатками, сжимали скромный букет полевых цветов, большей частью оранжевых. Ничто не позволяло отнести ее к разряду сумасшедших или эксцентричных особ, и я считал наши встречи случайными.

Но как-то весной Улла, сотрудница Аммана, встречала меня у дверей вагона, и я кивнул ей на незнакомку.

— Мне показалось любопытным, что я часто вижу эту женщину. Какое совпадение! Она, верно, ждет моего двойника, кого-то, кто едет всегда тем же поездом и в то же время, что и я.

— Вовсе нет! — воскликнула Улла. — Она стоит на этом месте каждый день и высматривает.

— Кого?

— Кого-то, кто все не едет… потому что каждый вечер она уходит одна, а назавтра приходит снова.

— Неужели? И давно это началось?

— Я вижу ее лет пять, но однажды мы беседовали с начальником вокзала, так он заметил ее впервые лет пятнадцать назад!

— Невероятно! Улла, ты меня разыгрываешь!

Улла покраснела — от малейшего волнения она становится пунцовой, — что-то промямлила, смущенно засмеялась, покачала головой:

— Клянусь тебе, все именно так. Каждый день. Вот уже лет пятнадцать. Но в самом деле наверняка дольше, потому что каждый из нас долгие годы не замечал ее здесь… Да и первый, кто обратил на нее внимание, тоже не сразу… Ты, например, ездишь в Цюрих три года, а заговорил о ней только сегодня. Она ждет, возможно, лет двадцать или тридцать… Кто бы ее ни спрашивал, она никогда не отвечала, кого она ждет.

— Она права, — заключил я, — кто же может ответить на такой вопрос?

Мы оставили эту тему — у нас начиналась встреча с прессой.

И я не думал о женщине с букетом до моего следующего приезда. Но как только громкоговорители объявили «Цюрих», я вспомнил про нее и спросил себя: неужели и на этот раз снова…

Она была на своем обычном посту, на третьей платформе.

Я разглядывал ее. Светлые глаза, почти цвета ртути — исчезающе светлые. Бледная, чистая кожа, изборожденная резкими отметинами времени. Сухое, энергичное тело, бывшее когда-то полным жизни и сильным. Начальник вокзала обменялся с ней парой фраз, она кивнула ему, любезно улыбнулась, затем невозмутимо продолжила наблюдать за путями. Мне удалось подметить лишь одну странность: она приносила с собой складное холщовое кресло. Но может, это всего лишь проявление практичности?

Я дождался трамвая и, едва войдя в издательство Аммана, решительно приступил к расследованию.

— Улла, умоляю тебя, я должен больше узнать про женщину с букетом.

Ее щеки стали малиновыми.

— Я была уверена, что ты спросишь о ней, и постаралась кое-что разведать. Я сходила на вокзал поболтать с персоналом, и теперь мы закадычные друзья со служащим камеры хранения.

Зная за Уллой умение внушить симпатию, я не сомневался, что она вытянула из нового знакомого максимум подробностей. Внезапная вспышка властности, приправленная острым взглядом, сверлящим собеседника, — и тут же Улла разрушает свою резкость столь же неожиданным всплеском юмора и доброго веселья. Если она легко сходится со всеми, то лишь потому, что ей не удается скрыть свою доброжелательность — и любопытство — ко всему на свете.

— Женщина с букетом вовсе не бродяжка, пусть она и проводит на вокзале дни напролет. Она живет в солидном доме на бульваре, живет одна, и ей помогает по хозяйству турчанка лет пятидесяти. Зовут женщину госпожа Штейнмец.

— Госпожа Штейнмец? А от турчанки-то можно выведать, кого ее хозяйка поджидает на вокзале?

— Турчанка убегает, стоит к ней приблизиться. И еще одна подробность, ее сообщил мой приятель, живущий на соседней улице: служанка эта не говорит ни по-немецки, ни по-французски, ни по-итальянски.

— И как же она с хозяйкой общается?

— По-русски.

— Турчанка говорит по-русски?

— Госпожа Штейнмец тоже.

— Это забавно, Улла. А удалось тебе что-нибудь узнать о семейном положении госпожи Штейнмец?

— Пыталась. Но не узнала ничего.

— Есть ли муж? Дети? Что-то о родственниках?

— Ничего. Вернее, так: я не утверждаю, что у нее нет и никогда не было мужа, что нет детей, я просто ничего о них не знаю.

В перерыве, когда сотрудники издательства Эгона Аммана собрались на чай с миндальным печеньем, я подкинул им волновавший меня сюжет.

— Как, по-вашему, кого ждет женщина с букетом?

— Сына, — ответила Клаудия. — Мать всегда надеется, что сын вернется.

— Почему сына? — возмутилась Нелли. — Скорее уж дочку!

— Мужа, — возразила Дорис.

— Любовника, — поправила Рита.

— Может, сестру, — предположил Матиас.

Отвечая, каждый проговаривался о себе.

Клаудия страдала от разлуки с сыном, преподававшим в Берлине; Нелли скучала по дочке, вышедшей замуж за новозеландца; Дорис тосковала по мужу-коммерсанту, бывшему в постоянных разъездах; Рита меняла любовников как трусики; что касается Матиаса, молодого пацифиста, который в свое время отказался от армейской службы, предпочтя гражданскую, то ему попросту не хватало семейного кокона.

Улла поглядела на коллег с сожалением, как на умственно отсталых.

— Да нет же, она ждет кого-то, кто умер, но чью смерть она не признает.

— Это ничего не меняет, — воскликнула Клаудия, — это может быть ее сын.

— Дочь.

— Муж.

— Любовник.

— Сестра.

— Или брат-близнец, умерший при рождении, — предположила молчаливая, нелюдимая Роми.

Мы глянули на нее с интересом: если она и не раскрыла тайны дамы с букетом, то, возможно, раскрыла свою тайну и причину своей вечной грусти.

Чтобы внести в спор свежую струю, я обратился к Эгону Амману.

— Ну а ты как думаешь, Эгон, кого она ждет?

Даже участвуя в чайных посиделках, Эгон был немногословен — вероятно, находил нашу болтовню пустой. Он все прочел, все разгадал в свои шестьдесят. Вставая утром в пять, он жадно закуривает, открывает рукописи, пролистывает романы, проглатывает эссе. Тонкий изгиб бровей, породистый нос, длинные седые волосы — весь его облик наводит на мысли о прошлом, богатом приключениями, запахами дальних стран, табачным дымом, замыслами публикаций. Хоть он никого не поучает и ничего не утверждает, он поражает меня вечной любознательностью, жаждой открытий, способностью к языкам; рядом с ним я чувствую себя всего лишь любителем.

Эгон пожал плечами, понаблюдал за синицами, порхавшими над цветущей липой, и обронил:

— Может, первую любовь?

Но, спохватившись, негодуя на свою внезапную откровенность, он нахмурился и строго посмотрел на меня.

— А сам ты что думаешь, Эрик?

— Свою первую любовь, которая не вернется, — пробормотал я.

Страницы: «« « ... 56789101112 » »»