Доктор Серван (сборник) Дюма-сын Александр

XVI

Когда нотариус вошел, доктор Серван все еще был погружен в размышления. Видя, что доктор его не замечает, нотариус решился первым начать разговор:

— Здравствуйте, доктор.

Старик обернулся.

— А, это вы, мой друг, — проговорил он, протягивая нотариусу руку, — чем обязан?

— Во-первых, мой любезный клиент, я пришел вас поздравить…

— Хорошо, хорошо.

— Во-вторых, дать ответ господину Ивариусу.

— Какой ответ?

— Относительно ребенка, который живет у вас.

— Вы говорите о внуке старой Жанны?

— Да.

— И что с ним? — поинтересовался доктор участливо.

— При нынешних обстоятельствах, — вмешался Ивариус, — мы не можем им заниматься. К тому же он нуждается в свежем воздухе. Я сказал об этом господину нотариусу, и оказалось, что он знает одну старую женщину, которая живет в двух милях отсюда и охотно возьмет на себя попечение об этом мальчике. Он предложил мне отвести малыша к ней, и я согласился. Вы не довольны этим?

— Напротив, друг мой, ты очень хорошо поступил.

— И я привез господину Ивариусу известие о том, что ребенок благополучно доехал.

— Тысячу раз благодарю вас, милостивый государь.

— Кроме того, я должен вам передать кое-что.

— Что это?

— Ваше завещание. Так как вы не умерли, то я могу хранить его только с вашего согласия.

— Оставьте его у себя, любезный друг, оставьте у себя. И того довольно, что я принял на себя труд написать его единожды; к тому же это, как я уже говорил, моя окончательная воля.

— Только это мне и нужно было, и теперь остается только попросить у вас извинения за беспокойство.

— Вы меня нисколько не беспокоите, любезный друг.

— Когда я вошел, — сказал нотариус, — мне показалось, что вы были заняты какими-то размышлениями.

— О, это естественно, — заметил Ивариус. — Господин Серван размышлял об опыте, который сегодня же повторит.

— На ком же?

— На графине Доксен.

— Ах да, об этом говорили у баронессы, — вспомнил нотариус. — Я и сам хотел расспросить вас об этом.

— Вы ее знаете?

— Очень хорошо. Я нотариус графа.

Серван с Ивариусом переглянулись.

— Присядьте, мой любезный друг, — предложил врач.

Нотариус взял стул и сел.

— Да, да, — сказал он, — да, граф является одним из моих клиентов.

— Этот бедняга, — воскликнул доктор, — очень любил свою жену!

— Что вы такое говорите?..

— Он обожал графиню!

— Кто, граф Доксен?

— Он самый.

— Вы бредите!

— Нисколько.

— Сразу видно, что вы вернулись с того света.

— Как! Граф Доксен не влюблен до безумия в Эмилию, свою жену?

— Вовсе нет.

Ивариус, прислонившись к стене, внимательно слушал этот разговор и временами поглядывал на своего господина, который также иногда бросал на него многозначительные взгляды.

— Это странно! — нахмурился доктор.

— И тем не менее все именно так.

— Но я застал его в величайшем отчаянии.

— Ложь!

— Я видел, как он плакал.

— Комедия.

— Но я едва удержал его от самоубийства.

— Что же ему еще оставалось делать?

— Умереть! Это обычный ответ на подобный вопрос. Но он ведь похитил графиню?

— Да.

— Из любви?

— Из выгоды.

— Она была прекрасна.

— Графиня была очень богата, вы хотели сказать.

— Но откуда вам все это известно?

— Послушайте, доктор. Я бы никогда не сообщил вам того, что говорю теперь, ведь нотариус должен хранить тайны, как духовник, если бы вы не хотели вернуть жизнь существу, которое умерло от горя, для которого жизнь была бесконечным мучением. Воспользуйтесь, если вам будет угодно, теми сведениями, что я вам дам, но не говорите, что вы узнали их от меня.

— Я вас слушаю.

— Около десяти дней назад графиня занемогла, и к ее нравственным страданиям присоединилась чрезвычайно опасная скоротечная болезнь. Граф, прекрасно знавший, что делает, послал за лучшим врачом в городе, фамилия которого…

— Имя ничего не значит, я их всех знаю, — с улыбкой перебил его доктор. — Продолжайте.

— Итак, болезнь только усиливалась час от часу, и граф послал за мной. Я прибыл к нему, и господин Доксен, вынув из бюро свой брачный контракт и другие бумаги, сказал мне не смущаясь:

— После смерти жены я стану ее наследником, не правда ли?

— У вас нет детей? — спросил я.

— Нет.

— В таком случае, граф, ваше положение очень сложное: если графиня умрет, не оставив никакого завещания в вашу пользу, то все ее имущество вернется к ее матери, и вы ничего не получите.

— Ничего?

— Совершенно ничего.

Я не могу описать вам, любезный доктор, какое у графа было выражение лица в эту минуту.

— В таком случае она напишет завещание.

— Но для этого, — заметил я, — нужно, чтобы она была в состоянии писать или по крайней мере говорить; для этого необходимо, чтобы графиня пришла в чувство…

И тогда произошло нечто неслыханное. Этот человек подошел к постели жены и, забыв о моем присутствии, начал звать ее, сперва тихо, а потом все громче и громче. Увидев, что больная не отвечает, он взял ее за руку и начал трясти так сильно, что графиня издала жалобный стон, и мне пришлось броситься между ним и его женой, умоляя его усмирить свое отчаяние.

Вероятно, я должен был возмутиться, но когда становишься свидетелем проявления подобных страстей, то, мне кажется, благоразумнее делать вид, что ты их не замечаешь. Граф был в исступлении.

— Что делать? Что делать? — кричал он в ярости.

— Быть может, графиню можно спасти.

— Ваша правда, — ответил он. — Это единственное средство.

Я все еще делал вид, что ничего не понимаю, потому что, прежде всего, я считал себя обязанным спасти жизнь этой женщины. Я также думал, что для всякого больного возвращение к жизни — уже счастье.

— Доктор не дает гарантий, — сказал граф.

— Кто же этот доктор?

Он его назвал.

— Я полагаю, — сказал я, — это самый худший медик во всем городе.

По взгляду Доксена я понял, что, желая как можно скорее получить наследство жены, он послал за самым плохим лекарем, какого только сумел найти. Мне было стыдно за этого человека. Поскольку он понял, что единственным средством выйти из этого затруднительного положения было спасти жену, то спросил меня:

— Знаете ли вы человека, который ее вылечит?

— Я знаю человека, — ответил я, — который может ее спасти, если есть хоть малейшая возможность.

— Его имя?

— Доктор Серван.

— Мне о нем говорили! — неосторожно воскликнул он, лишив меня последних иллюзий на его счет.

И он послал за вами, а потом спросил у меня:

— Если графиня составит завещание в мою пользу, что нужно для того, чтобы оно было неоспоримо?

Я сообщил ему сведения, которых он от меня требовал.

— Теперь, — произнес он, — вы можете удалиться.

Я не заставил его повторять дважды. Он протянул мне руку, но я сделал вид, что не заметил этого движения, и поспешно вышел.

Граф вел развратную жизнь, из-за чего растратил все свое состояние. Он встретил эту молодую девушку во время одного из своих путешествий по Франции. Желая воспользоваться ею, чтобы поправить свое состояние, он ее похитил, и только одному Богу известно, сколько ей пришлось вытерпеть из-за его страшных пороков. Остальное вы знаете, и если позволите дать вам совет, любезный доктор, то я на вашем месте оставил бы эту женщину там, где она сейчас находится. Повторяю, жизнь ее была слишком тяжела, чтобы она могла вернуться к ней с радостью.

— Благодарю вас, — сказал доктор. — Этот человек — подлец.

— Куда вы идете?

— В морг.

— Зачем?

— Повидаться с графом, он ожидает меня там.

— А графиня?

— Завтра будет погребена.

— А он?

— Он сегодня вечером застрелится, — сказал доктор.

Серван вышел и отправился к Доксену, который ожидал его, не сводя глаз с двери. При виде доктора он встал, побледнев от страха и надежды.

Доктор медленно приблизился к нему. Граф стоял, опершись одной рукой на гроб своей жены.

— Ну что? — спросил он.

— Поклянитесь мне снова, — сказал старик голосом, заставившим графа содрогнуться, — поклянитесь, что вам не в чем упрекнуть себя по отношению к графине, что вы всегда любили свою жену и единственно из любви к ней желаете, чтобы она воскресла.

Доксен невольно отступил на несколько шагов назад. Сделав над собой усилие, он тщетно попытался придать уверенности своему голосу и сказал:

— Клянусь!

— Вы лжете, господин граф, — проговорил старик, сделав шаг вперед и очутившись лицом к лицу с Доксеном. Тот вынужден был сесть, чтобы не упасть при звуках этого твердого голоса, обличавшего его. — Вы лжете, — решительно сказал Серван. Казалось, он был на такое не способен.

Граф всегда отличался храбростью, но храбростью дуэлянта, мужество которому придают тщеславие и представление о чести. Но там, где нет чести, нет и мужества; и храбрость графа бесследно исчезла, уничтоженная спокойствием доктора, присутствием тела покойной супруги и изображением Спасителя, которого он только что оскорбил своей ложной клятвой. Доксену казалось, что совесть его обрела материальную форму и теперь грозно возвышалась над ним.

— Граф, — обратился к нему доктор, — вы похитили эту женщину ради ее богатства, вы женились на ней ради ее богатства и ради богатства же хотите, чтобы она ожила. Неужели вы думаете, что Бог согласится покровительствовать этим корыстным замыслам и я соглашусь стать вашим сообщником?

— Кто вам это сказал? — прошептал граф.

— Разве человек, который может воскресить мертвую, не в состоянии узнать о прошлом? Мне все известно, граф.

— Что же мне теперь делать, Боже мой! — воскликнул граф Доксен.

— Ничего не изменилось в вашем положении, не должно меняться и ваше намерение. Два дня тому назад вы хотели застрелиться.

— Но эти два дня я жил надеждой. Вы не дадите мне так просто умереть! Вы можете спасти меня, дав ей жизнь всего лишь на два часа, — проговорил Доксен, побуждаемый тем низким чувством, которое заставляет одного человека предполагать, что и другим оно знакомо.

Серван понял, что этому сердцу не доступны никакие благородные порывы. Он удовольствовался тем, что пожал плечами и сказал графу:

— Застрелитесь, граф, для вас это лучше всего. Вы посмеялись надо мной, и я отплатил вам той же монетой.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что я кое в чем сомневался, а потому сам хотел во всем убедиться. Я видел за эти дни трех покойников, и каждого из них оплакивали с величайшим отчаянием любовник, сын и муж. Из всех троих скорбящих только один просил меня за существо, о котором так сильно горевал. Мне хотелось знать, как долго помнят об усопших и почему. Теперь, когда я это выяснил, мне остается только справиться с тем сильным впечатлением, которое произвело на меня увиденное, и взывать к милости Господа.

С этими словами он удалился, горько посмеиваясь; смех этот не оскорблял святыни, но выражал презрение к людям.

— Ах, мой бедный Ивариус, — произнес старик, ставя в угол свою палку, — только одна любовь глубока, искренна и неистощима — это любовь матери.

Эпилог

Прокурор, Магдалина и графиня были погребены на следующий день. На кладбище присутствовал только один Франциск. Генрих, как известно, опасался огласки. Что касается графа, то предсказание доктора сбылось: он застрелился. Когда доктор Серван получил известие об этом, то вспомнил старую Жанну, которая также умерла от горя, потому что доктор не воскресил ее Терезу, и вывел из этих двух смертей, совершенно противоположных по своим причинам, очень жестокое заключение о человечестве.

Спустя некоторое время на вечере у баронессы Серван открыл всю правду о своих опытах. Он рассказал, как прежде говорил и графу, что принял наркотическое вещество, приказав Ивариусу разбудить себя по прошествии двух дней. Таким образом он хотел узнать, найдется ли среди троих скорбящих, которые с таким отчаянием оплакивали умерших, хоть один, кто спустя три дня захочет воскрешения покойника. Когда жители города С. узнали истину, то не могли не посмеяться над учеными спорами, которые породила эта мистификация. Серван не потерял уважения окружающих. Более того, с тех пор его стали почитать не только как великого медика, но признали и великим мыслителем.

Генрих и Франциск женились: первый — на девушке, выбранной его родителями, второй — на девушке, которую он избрал сам. Говорят, что еще никогда не было более счастливых браков и более довольных мужей.

В 1835 году доктор смертельно заболел. Ивариус послал за священником, которому Серван сказал после исповеди:

— Отец мой, однажды я подал женщине надежду, которую не мог осуществить, но благодаря этому она три месяца была счастлива. Вменит ли мне в грех этот обман Спаситель на Страшном Суде?

— Нет, сын мой, — ответил священник. — Он благословит вас за этот поступок.

Наконец, Серван умер, как подобает христианину, с радостью вверив свою душу Богу. Ивариус горько оплакивал его смерть. Об этом происшествии говорили еще в 1845 году, когда я проезжал через город С., и оно мне было пересказано самим Ивариусом, которого любили так же, как и его господина, и который был лучшим медиком на тридцать миль в округе. Он даже написал (что всегда было предметом его гордости) очень хорошую книгу о медицине, которую, быть может, если хорошо поискать, можно найти и в Париже.

Что же касается внука Жанны, то, разумеется, он вырос и, несмотря на уговоры Ивариуса, поступил на военную службу, где уже успел отличиться как примерный офицер. Он говорил о докторе Серване не иначе как с любовью и почтением.