Джентльмены непрухи Васильев Владимир
Не подчиниться Андрюхе Василевский не мог. Его епархией оставалась исключительно музыкально-теоретическая часть.
Снаружи было на удивление пустынно; из «Дома культуры» доносилось ритмичное треньканье. То ли кто-то выступал, то ли настраивался. И народу было совсем мало: небось дрыхли все по кустам. Парочками и группами. Группа поддержки проспектовцев в полном составе наличествовала перед десносценой. Что-что, а построить болельщиков Андрюха мог без излишнего напряга. Поэтому свернулись достаточно быстро. И выехали почти по-английски. Почти — потому что попрощаться пришли кучерявый Андрей со своей группой да несколько парней из других команд. И Димыч сразу понял, кто были те самые «добрые люди», предупредившие Шевцова о грядущих кознях питерского гения.
— Знаете, ребята, — задумчиво сказал напоследок Андрей, — такое впечатление, что вы приехали к нам из завтрашнего дня. И что ваш завтрашний день куда светлее нашего, сегодняшнего.
— Ну, — вздохнул Димыч. — Если начистоту, то так оно и есть. Только не рассказывай никому, ладно?
Димыч умолк, переглянулся с Шевцовым и Федяшиным, а потом добавил:
— А впрочем, можешь рассказывать. Все равно никто не поверит. Да и ты скорее всего не веришь.
— Я — верю, — ответил Андрей серьезно.
Пива в трейлере оставили всего ничего — чтоб только на дорогу хватило. Остальное сгрузили на радость группе Андрея и немногим примкнувшим хорошим людям.
Пожали на прощание руки. Расселись.
— Ну что? Прощай русский Вудсток? — спросил Андрюха, жужжа стартером.
— Ничего, кроме банальщины, на ум не приходит.
— Погоди, — спохватился Димыч. — Я сейчас.
Он метнулся в кубрик, схватил чехол с гитарой и приблизился к Андрею.
— Возьми, — сказал Димыч, протягивая инструмент. — Тебе она нужнее. «Тверь-поток», восьмая модель. Примочка и шнуры там, внутри. Шнуры хорошие, с золочеными джеками. Да и примочка не фуфло, реальный «Шторм».
И, не дожидаясь ответных слов, вернулся в кабину.
— Вот теперь, прощай, русский Вудсток! — вздохнул он, хлопая дверцей.
— Пусть банальщина, зато правда.
«Десна» и пивной трейлер заурчали двигателями и медленно тронулись.
15. The House of Blue Light (1987)
Обратная дорога запомнилась как-то смутно — всем, не только Димычу.
Рулил опять Андрюха, поскольку остальные умельцы после выступления хорошо поддали. Да и встреча с местными дорожниками все еще оставалась вероятной, а административные проблемы Андрюха привык решать сам. Димыч периодически задремывал, потом просыпался, вскидывал голову. Навстречу тянулась и тянулась паршивая дорога в непривычной пустоте обочин. Шурик возился с ноутбуком, вычислял точку возвращения, которая, как он сказал, перемещалась, не стояла на месте.
Пару раз останавливались на окраинах городов и городков, дабы пополнить запасы того, что местные называли продуктами. Хорошо хоть за пивом в обычных для этого мира очередях убиваться не приходилось, а отсутствие воды при наличии пива переносилось удивительно легко.
Концертная эйфория постепенно сменялась мыслью «скорее бы домой».
Домой.
Слово, которое начинаешь ценить, только когда поскитаешься какое-то время, поживешь в стороне от любимой койки, любимой кухни, любимой комнаты, любимого компьютера... Почты небось навалило нечитаной...
Дорожники однажды все-таки остановили их. Почему-то не спросили права, только путевой лист. Вопрос решился несколькими красноватыми купюрами с профилем бородатенького индивида — Андрюха обладал завидным даром убеждения, да и инспектор не слишком сопротивлялся.
Похоже, он также предпочел свалить бремя разбирательств на кого-нибудь из коллег далее по трассе.
А вскоре Шурик Федяшин велел сворачивать на пыльную колею меж полей и минуты через три притормозить у жиденькой и столь же пыльной полоски деревьев. До перехода, по словам Шурика, оставалось часов семь. Кто не отоспался — немедленно завалился в кубрике, а те, кто успел, — расселись на брезенте с краю поля за бутылочкой-другой. Разговоров было. И о выступлении, и о странном семьдесят девятом годе неведомой реальности, и не только. И о звездах, точно таких же, как и в родном и привычном мире.
В предрассветных сумерках Федяшин указал направление; два грузовика вторично за последние двое суток медленно двинулись по полю, быстро влипнув в уже знакомый лиловый туман, очень похожий на подсвеченный сценический дым. А потом сразу настал вечер.
У Андрюхи запиликал мобильник в кармане, возвещая о пришедших сообщениях. Чуть впереди, между заправкой «Тюменьтопливо» и дорожной лавкой «Елисеевъ и сыновья» виднелась привычного облика трасса, по которой проносились привычного облика машины, а несколько в стороне возвышалась ажурная вышка «Российских систем дальней связи», увенчанная полутораметровой чашей спутниковой антенны. Пестик с шаровидным набалдашником, напоминающим трость, целился в ущербный полудиск Луны, что зависла меж туч в темно-голубом небе.
— Хм! — сказал Андрюха и нарочито неторопливо переложил остатки нездешних денег в нагрудный карман.
— Дома, — не замедлил расплыться в улыбке Димыч. — Как я рад, шоб я был здоров!
— Готово! — удовлетворенно провозгласил Федяшин и звонко щелкнул клавишей «Ввод». — Мы отсутствовали в своем времени... и пространстве, как оказалось, сорок семь часов и двенадцать минут с секундами. Все по расчетам.
Народ в кубрике воодушевленно отплясывал «Сударыню*.
«Черт возьми! — только сейчас позволил себе сформулировать Димыч. — Я боялся об этом думать. Боялся, что мы потеряемся в чужом и неприятном мире. Наверное, не только я этого боялся».
А вслух сказал:
— Спасибо, Шурик, за то, что ты не ошибся. Трогай, Андрюха. Пора домой.
— Так ведь мы уже дома, — отозвался басист, улыбаясь от уха до уха. — И это главное.
16. The Battle Rages On (1993)
В ближайшие три года «Проспект Мира» выпустил и благополучно продал одиннадцать альбомов, мгновенно ставших платиновыми. Второй, четвертый, восьмой и одиннадцатый были чисто их альбомами. Остальные — переосмысленным материалом записей с русского Вудстока в какой-то из параллельных реальностей. Конечно, причиной мгновенного успеха послужил дебютный альбом-бомба под названием «Рок из-за барьера»; а песни «Поворот», «Все очень просто», «Скачки» и «Кого ты хотел удивить?» держались в голове практически всех хит-парадов около семидесяти недель. Музыкальные критики долго пытались выяснить, кто же реально кроется под никому неизвестным псевдонимом Андрей Макаревич, какой известный поэт, какой маститый композитор и какой модный аранжировщик?
Тщетно.
Вполне успешными оказались и многие другие песни с других альбомов — «Воскресенье», «По дороге разочарований», «Ночная птица», «Забытую песню несет ветерок», «Лилипуты-1» и «Лилипуты-2».
Но спустя три года «Проспект Мира» распался. Возможно, потому, что собственные их песни хоть и имели успех, но не такой оглушительный.
Возможно, потому, что проспектовцы немного повзрослели. Возможно, потому, что Димыч Василевский все меньше стал уделять внимания музыке и все больше — любимой фантастике. Песни «Проспекта Мира» крутят по радио и сейчас, диски продаются и поныне, а клипов они никогда не снимали.
Прошли годы. Много. Пятнадцать. Или даже двадцать. По-разному сложилась судьба бывших проспектовцев. Как ни странно, миллионером ни один из них не стал — вероятнее всего из-за того, что каждый отчетливо сознавал истинную причину успеха «Проспекта Мира».
Андрей Шевцов, басист и администратор, успел отсидеть в тюрьме пять лет за экономическое преступление, которого не совершал. Жена дождалась его и теперь он счастливый муж и не менее счастливый отец, удачливый предприниматель, хозяин собственного дела. Живет в родном городе.
Константин Ляшенко, вокалист, уверовал в Бога, выгнал шалаву-жену, воспитал двоих сыновей, которых не отдал матери. И сегодня поет в хоре одной из небольших церквей родного города. К сожалению, с ним стало попросту не о чем разговаривать, помимо веры, и поэтому бывшие коллеги видятся с ним очень редко.
Данил Сергеев, вокалист, женился и переехал в соседний город, где также занялся предпринимательством. Не столь успешно, как Шевцов, но в общем на жизнь не жалуется. Когда ему бывает совсем тяжко или тоскливо, он берет телефон, набирает номер... и Шевцов сотоварищи тогда хватают такси и чуть не среди ночи приезжают к нему, чтобы вытащить куда-нибудь в бильярдную или питейное заведение.
Вадим Орликов, он же Малый, гитарист, не устоял перед алкоголем и наркотиками, которые сгубили его на шестой год после рус-Вудстока.
По распаду группы он нигде не работал и ничем определенным до самой смерти не занимался.
Игорь Коваленко, барабанщик, единственный, кто продолжает жить музыкой. Последнее время он сотрудничал с, в общем, посредственной группой «ХАОС», отвергая предложения куда более именитых коллективов.
Вероятно, ему нравится. Выглядит он счастливым.
Павел Садов, клавишник, одно время был связан с кришнаитами, а потом просто пропал. Говорят, он устроился столяром в крохотную мастерскую где-то на окраине родного города. Говорят, в какой-то момент он почувствовал непреодолимую тягу создавать вещи своими руками.
Говорят... Но это ведь тоже своего рода счастье и творчество.
Александр Федяшин, инженер, быстро стал большим и важным человеком.
Его чуть ли не мгновенно по возвращении из чужого прошлого подгребли под себя какие-то секретные военные ведомства, связанные с научными разработками. Теперь увидеть его невозможно, возможно только переписываться через сеть. Впрочем, отвечает Федяшин редко, что свидетельствует: без работы он не сидит. Местоположение Федя-шина, разумеется, неизвестно и установить его не удается никакими ухищрениями.
Ну а Дмитрий Василевский окончательно ушел в фантастику. Пишет книги.
Много уже написал — не то двадцать с чем-то, не то тридцать с чем-то.
Но иногда решается тряхнуть стариной и берет в руки гитару — по крайней мере два сольных альбома он выпустил. Переехал в Москву, хотя в родном городе бывает довольно часто. Однажды встретил в салоне мобильной связи Андрея Шевцова и с тех пор именно с ним видится чаще остальных. Участвовал в выездах в соседний город к Данилу. Как-то во время дружеской посиделки пообещал друзьям и коллегам описать все, что произошло пятнадцать или даже двадцать лет назад, описать честно и без прикрас. Ему можно — он ведь фантаст.
Совершенно точно можно сказать: никто из бывших проспектовцев ни капельки не жалеет о той в высшей степени необычной поездке. И вряд ли пожалеет в будущем. Именно о таких людях потом говорят: он жил не зря.
А это не всякому удается.
Март — май 2002
Москва, Соколиная Гора
ДЖЕНТЛЬМЕНЫ НЕПРУХИ
Пятьдесят процентов, — мрачно сказал Шарятьев. Это были первые слова с момента, когда Фрея окривела и Шарятьев пошел визуально оценить степень работоспособности основных групп органов.
Маккензи оторвался от сшивателя, сдвинул с глаз линзы и вопросительно уставился на коллегу.
— В каком смысле пятьдесят?
— В прямом. — Навигатор оставался мрачным, как набрякшая грозой туча.
— Вся правая сторона отнялась.
— То-то я смотрю, данные пошли с утра какие-то левые, — легкомысленно выдал натужно бодрящийся Хомуха.
Провинившийся трассер пытался острить, пытался разрядить обстановку, но остальные почему-то веселиться не желали.
Капитан не замедлил окрыситься:
— А ты помолчи, остряк, блин! Кто две подряд вариативности проспал? Р-распылю, блин! Скормлю активатору!
Хомуха немедленно съежился, притих и чуть ли не носом уткнулся в мутноватую линзу обозревателя. В рабочей области кое-как виднелась половина ближайшей звезды — косматого желто-оранжевого солнца раза в четыре больше размерами, чем ожидалось, — и жиденькая россыпь тусклых огоньков, наиболее ярких из далеких звезд.
— Кой черт нас сюда понес, — пробурчал Маккензи и надвинул на глаза линзы. Сшиватель в его руке хищно зашевелил хоботком на хромированном кончике.
Судя по решительному виду Маккензи, можно было с большой долей уверенности предположить, что органы, ответственные за ориентировку, бинж (иными словами — биоинженер) вылечит еще до полуночи. Однако ориентировка — только полдела. После второй вариативности Фрея окончательно окривела и впала в ступор. Половина систем вырубилась, другая половина принялась безбожно врать. Экипаж не сразу осознал, что к чему, — полеты на Фрее и ее сородичах почти всегда проходили как по маслу и людям в рейсах приходилось большею частью бездельничать. Да и в исследовательской фазе живой корабль многие функции трудолюбиво взваливал на себя — при условии, конечно, что его вовремя и досыта кормили.
На Фрее их было шестеро — капитан Гижу, навигатор Шарятьев, биоинженер Маккензи и рядовые трассеры — Ба, Хомуха и Мрничек, люди без определенной специализации, вроде матросов на древних парусниках.
Поди туда, принеси то, подай это. Жри ром и не отсвечивай, когда не следует. Ну и веди корабль по трассе, разумеется, в свою смену.
Стартовали с Венеры за здравие; до орбиты Плутона браво скакали по узловым точкам, вовремя просчитывали и огибали попутные вариативности, потому и не вляпались ни в какое дерьмо вроде астероидного пояса или недокументированного облака космического мусора. За пределами Солнечной стало полегче, мусора тут сроду не водилось (не успел долететь от начала космической эры), а который водился в незапамятные времена — давно истлел под бомбардировкой нейтрино до полного исчезновения. Хотя бывалые люди говорили, что шанс наткнуться на древний корпус мертвого космического корабля все еще сохраняется. Мертвой материи нейтрино до фени — так и будет миллиарды лет болтаться в межзвездной пустоте, пока какой-нибудь болван не въедет на полном ходу. Тут-то ему, болвану, полный швах и настанет.
Фрея, ведомая поочередно всеми, включая Маккензи и Гижу, поначалу вела себя вполне адекватно, даже когда болван Хомуха проспал первую вариативность. Задели в ходовом режиме какую-то жиденькую туманность, оболочка тут же зафонила, но Фрея осталась спокойна, и капитан подумал было, что пронесло, но уже на следующей смене болван Хомуха проспал вторую вариативность. Результат не замедлил сказаться — бедный корабль, свято веривший в то, что его ведут по межзвездной пустоте, так и не успел толком вывалиться в нормальное пространство, еще в полуфазе погряз в какой-то нелепой металлической сетке, обнаружившейся в пределах звездной системы. Сетку он, конечно же, прорвал, но и из ходового режима тут же выпал. Да еще все линзы отчего-то погасли и оболочка зафонила так, что экипажу пришлось сожрать по целой упаковке антидота.
Антидот антидотом, от излучения они на первое время спаслись. Но Фрея-то, Фрея! Когда Маккензи оживил линзы левого борта — никто не поверил глазам. Такой картины снаружи быть попросту не могло! Нелепая звезда весьма далекой от сфероида формы, да к тому же видимая почему-то по краю каждой линзы и только наполовину. Вместо ожидаемой и легко просчитываемой по каталогу планетной системы — хрен с маслом, размазанный вокруг звезды даже не в плоскости эклиптики, а по полной сфере, и такой бедлам в эфире, как будто они угодили в центр планетарной стройки во время аврала.
Под хреном с маслом подразумевался некий мелкозернистый культурный слой, в равной степени могущий состоять и из каменных обломков, и из искусственных спутников, и из трупов сородичей Фреи. Во всяком случае ни одного цельного объекта крупнее шестиместного космического корабля вокруг чертовой несферической полузвезды рецепторы Фреи перед кончиной не зарегистрировали. Исполинская металлическая сеть, растянутая на несколько миллионов километров, тоже подпадала под определение «хрен с маслом»,
А по каталогу планетная система значилась, как подобная Солнечной.
Вряд ли стоит объяснять, что это такое — застрять очень далеко от дома без возможности вернуться. Тут. и самые добродетельные люди способны озвереть и потерять цивилизованное лицо.
Особенно когда виноват в катастрофе кто-то один.
— А ведь это полная задница, коллеги, — нервно барабаня по грибообразному столу пальцами, сообщил Мрничек. — Сдохнем мы тут, как пить дать сдохнем!
— Не каркай, — буркнул капитан в ответ.
Мрничек насупился и замолк, зло покосившись на бедного Хомуху. Тот рад был бы сквозь Фрею провалиться, несмотря что там безвоздушка.
Смерть нечасто оказывается вот так — совсем рядом. Волей или неволей каждый из экипажа начал задумываться о том, что ждет его в ближайшее время. Не сразу — некий ресурс автономности у корабля имелся. Но все же, все же... Когда в ближайшем будущем над тобой зависает меч, психика начинает сдавать. Единственный способ отвлечься от этого — чем-нибудь заняться, желательно тяжелым и отупляющим.
Перераспределить контейнеры с припасами в трюмах, например. Да без погрузчиков, вручную. Чтоб мышцы заныли и комбинезон насквозь пропотел.
— Во что это мы въехали, а, кэп? — Мрничеку никак не молчалось. — Фрея вроде сказала, что в металл.
— Сказала, — пробурчал Маккензи, не отрываясь от линз и сшивателя. — Может, она уже к этому моменту шизанулась, вот и ляпнула сгоряча, что на ум пришло.
— Да какой у нее ум? — тоскливо протянул Шарятьев. — Так, видимость одна.
— Это у Вадика нашего видимость, — грозно сообщил капитан. — А Фрею вы мне не трожьте!
Хомуха после слов капитана съежился еще сильнее — из-за линзы не видать.
Некоторое время на него поглядывали уже все — кто с сочувствием, кто с негодованием. Только Маккензи не поглядывал, работал.
Пилотировать полуживой корабль невозможно — это осознавал каждый член экипажа. Не состыкуется ущербная нервная система корабля со здоровой нервной системой трассера, вместо нормальной картины мира он ощутит нелепые и обрывочные сигналы, никак не складывающиеся в нечто целое.
А значит, никаких прыжков по узлам, никакой ориентировки. Застряли не пойми где. Непруха, какая чудовищная непруха! И главное — на ровном ведь месте, трасса не то чтобы испрыганная, но вполне оживленная. И — что самое обидное — невзирая на оживленность трассы, никто их не подберет и не заметит: полуживую Фрею без корректно подключенного трассера никто не опознает как корабль! А корректно подключить трассера... ну, понятно, в общем. Классический замкнутый круг.
— Готово, — неожиданно сказал Маккензи примерно через полчаса.
Он сдвинул линзы и устало выпрямился. Потом потянулся, словно только что проснувшийся кот. На бинжа поглядели — даже Вадик Хомуха осмелился чуть приподнять голову.
Капитан немедленно оживился и поспешил усесться к сенсорике.
— Так-так, что тут у нас? — Он торопливо подмонтировался к головному интерфейсу.
— Да я тебе и так скажу — что. — Маккензи с отвращением отложил сшиватель и не спеша стянул перчатки. — Раз правая сторона отнялась, будет Фрею заносить, как хромого пьяницу, которому вдобавок еще и глаз очень удачно высадили. По узлам уходить в таком состоянии я бы не рекомендовал.
— Не рекомендовал! — фыркнул, не оборачиваясь, капитан. — Да если все обстоит так, как ты рассказал, это труба полная, уходить по узлам!
— А оно, увы, обстоит, — вздохнул Шарятьев. — Правая сторона — дохляк, ровно по продольной оси. Я четыре раза проверил. Здесь (он показал рукой вправо от себя) — мэртво, здесь (влево) — живет, но в некотором ошалении.
— Я бы на тебя посмотрел, если б тебе выкололи глаз и оторвали ногу! — Капитан был сама мрачность, видимо, интерфейс лишь подтвердил неутешительные выводы Маккензи.
— И руку! — добавил молчаливый великан Ба.
— Ага: А также одну почку, одно легкое и половину селезенки... — Шарятьев уныло махнул рукой. — Ежу понятно, что в таком режиме отсюда не уйти. Будем лечиться.
— Тут не лечение нужно, а реанимация, — продолжал нагнетать черноту Маккензи. — Я вам не Бриарей, у меня всего две руки.
— И два глаза, — многозначительно сказал Ба.
После его слов воцарилась невольная пауза. Каждый из присутствующих мучительно осознавал сказанное. И осознал.
— А что? — чужим голосом просипел Мрничек. — Если полумертвую на правую половину Фрею поведет полупарализованный трассер... Это как минимум шанс, я вам скажу!
Все, не сговариваясь, недобро поглядели на побледневшего Хомуху — в который раз, но теперь уже не просто зло. Теперь — оценивающе, как хищник на потенциальную жертву.
— Р-ребята, — тот попытался влезть в щель между обозревателем и оболочкой рубки, — в-вы чего?
— Кларенс, — обратился к Маккензи капитан Гижу. — Ты анатомию хорошо помнишь?
Голос у него был жесткий, как излучение вблизи нейтронной звезды.
— Анатомию-то я помню, — невозмутимо ответил Маккензи. — Но вот скальпеля у меня все равно нет. А дока на таком уровне запрограммировать я просто не сумею. Думаю, ты тоже.
Мрничек с готовностью затряс поднятой рукой, будто школьник на уроке:
— Я! Я знаю, как стандартный сшиватель ввергнуть в режим скальпеля! Меня мама когда-то научила.
— Да вы что, с ума посходили? — заорал возмущенный Шарятьев. — Какой скальпель, какой сшиватель? Вы что, серьезно?
— А что? — Мрничек набычился и сразу стал похож на дикобраза, растопырившего иглы перед более крупным противником. — Он нас сюда загнал, он пусть и выводит! Я подыхать в расцвете лет не собираюсь!
Первая горячка от внезапно осознанного шанса спастись схлынула более или менее благополучно, без поспешных оргвыводов и опрометчивых поступков, хотя на Хомуху страшно стало смотреть.
— Погодите, — осадил всех капитан, как и положено капитану. — Давайте-ка все обдумаем как следует. Застряли мы здесь — это бесспорно. Насколько я знаю, лечить корабли с таким процентом поврежденности таки да, еще никому не доводилось. Но мы пока и не пробовали.
— Да ты уж говори как есть, капитан, — перебил Маккензи насмешливо. — Не мы не пробовали, а я не пробовал. Все равно никто больше не умеет, даже ты.
— Правда твоя, — с горечью признал капитан. — Ты, как бинж, наша единственная надежда. Это первое. Второе — сколько у нас цикла?
— Года на четыре, — со знанием дела сообщил Шарятьев.
Молчун Ба снисходительно усмехнулся, словно знал нечто такое, чего не знал более никто. Это не ускользнуло от внимания Гижу.
— Что такое, Йохим? Ты хочешь что-то сказать?
— Нет, капитан. Я ничего не хочу сказать. Гижу исподлобья поглядел на трассера.
— Да понятно, что он хочет сказать, — махнул рукой Маккензи. — Поскольку правая половина Фреи отнялась, цикл также усох ровно наполовину.
— Замечательно, — всплеснул руками Мрничек. — Прелестно!
У него неприятно задергалась мышца на лице — младший трассер еще не сталкивался даже с пустяковыми авариями в космосе и сейчас нервничал гораздо сильнее остальных астронавтов.
Капитан повертел головой и снова перевел взгляд на великана Ба.
— Погоди, Йохйм... Сдается мне, у тебя подозрительно глубокие познания касательно кораблей для простого трассера. Не желаешь ли объясниться?
Ба тяжко вздохнул, но желания объясниться не выразил.
— Послушай, Йохим, — терпеливо и очень спокойно обратился к Ба бинж Маккензи. — Мы ведь не в кабаке на космодроме, не так ли? Мы застряли хер знает где у черта на рогах. Мы тут легко сдохнуть можем — не сейчас, так через пару лет, когда загнется цикл. Или раньше, если уполовиненного цикла не хватит на шестерых в суточном режиме. Давай-ка не будем недоговаривать. Ну?
Ба пожал плечами и без особой охоты сообщил:
— Я не всегда ходил трассером.
— А кем еще? — Капитан ненавязчиво перехватил инициативу. — Давай, давай, Йохим, колись!
— Бинжем.
— Ух ты! — восхитился Мрничек. — Таки у нас два бин-жа! Живем!
Маккензи, склонив голову набок, слегка улыбнулся:
— И какой у тебя класс, коллега?
— Первый, — сознался Ба. — Был. На позапрошлый год. Сам Маккензи пока дослужился только до второго —
экипажи от трех человек до двенадцати.
— И ты молчал? — искренне изумился Шарятьев. — Ё-моё! У нас зубр на борту, а мы и не знали!
— Да хоть мамонт! — гаркнул на них Гижу. — Это упрощает проблему, но отнюдь не решает ее! Мы на необитаемом острове, понимаете аналогию? У нас разбитый вдребезги пополам корабль с порванными парусами и сломанный компас! Пусть у нас два боцмана вместо одного — сильно это нам поможет?
— Погоди, капитан, — осадил его Маккензи, единственный, кто осмеливался общаться с первым лицом корабля практически на равных. — Йохим, у меня к тебе два вопроса. Первый: ты можешь сообщить нам что-нибудь дельное? Опираясь на прежний опыт, разумеется.
— Нет, — бесстрастно ответил Ба. — Не могу. В такую задницу я никогда раньше не попадал. Самое страшное, что случалось — это когда на транс-Веге наша Самура потеряла одну из передних петипальп. Не знаю почему, может, метеорит, может, еще что. Управлять ею стало невозможно, погрешности превышали допустимый буфер, мы чуть не сгорели. Но я точно знаю, что, когда мы отняли одному из трассеров палец, он привел Самуру к Титану.
— Палец?
— Угу. Мизинец.
Мрничек не удержался и в который уже раз зыркнул на помалкивающего в сторонке Хомуху.
— Иными словами, ты считаешь, что у нас есть выбор, — подытожил Маккензи. — Со временем сдохнуть всем, или попытаться выжить, искалечив одного.
Ба вздохнул. Очень красноречиво.
— По-моему, не стоит спешить, — вставил осторожный Шарятьев. — Искалечить всегда успеем. А цикл вроде пока шестерых тянет, как я погляжу.
— А второй? — мрачно спросил Гижу.
— Что — второй? — не понял Шарятьев.
— Это я Кларенсу. Он говорил, что у него два вопроса к Йохиму, а задал пока лишь один.
Шарятьев живо повернулся к Маккензи:
— Да, Кларенс, а второй-то чего? Маккензи досадливо отмахнулся:
— Второй к делу отношения не имеет.
— И все-таки? Давай, не трави душу.
— Ну, хорошо, — покорно вздохнул Маккензи. — Еще я хотел спросить у Йохима, почему он из бинжа первого класса превратился в рядового трассера.
Лица, как по команде, обратились к великану.
— Да, Йохим! — поддакнул капитан. — В самом деле, почему?
— Нам это не поможет, — невозмутимо сказал Ба. — Поэтому я промолчу.
Шарятьев угрюмо взглянул на каменное лицо бывшего бинжа и понял — такой может и палец отнять, и... все остальное. Бедный Вадик Хомуха...
Капитан на некоторое время задумался, потом решительно хлопнул обеими руками по роговице перед линзой:
— Значит, так! Хомуха и Мрничек... нет, лучше Хомуха и Шарятьев — ну-ка метнулись в биосеттинг и замерили цикл! Тянет он шестерых или не тянет. Паёк — хрен с ним, можем и урезать, а вот кислород урезать не получится, поэтому в первую очередь просчитывайте регенераторы.
Мрничек — ты дуй к фронтальным флипстерам и выясни, что там Фрея себе решила насчет столкновения с металлической преградой. Только не трогай ничего, просто пойми, как она интерпретирует препятствие и что начала по этому поводу предпринимать. Или собирается предпринять, если еще не начала. Постарайтесь управиться за час-полтора. Ать-два, бегом марш!
Хомуха кинулся к кормовому твиндеку так, будто за ним гнались волки; Шарятьев успел только удивленно вытаращиться и разинуть рот, а потом покачал головой и потрусил следом. Мрничек угрюмо поглядел им вслед, вздохнул и убрел в голову. В рубке остались капитан, бинж и экс-бинж.
— Вообще-то проверять флипстеры более пристало навигатору, — проворчал Маккензи. — Но я понимаю, сейчас посылать Мрничека вместе с Вадиком... чревато.
— Молодец! — похвалил бинжа капитан без всякого энтузиазма. — Голова!
Откровенно говоря, Гижу просто хотел остаться наедине с Ба и Маккензи — не так уж и важны были прямо сейчас выводы Фреи относительно столкновения и даже данные по циклу жизнеобеспечения: вопреки общераспространенному мнению, при желании можно урезать и кислород, правда, в достаточно ограниченных пределах. А если учесть, что цикл всегда имеет солидный запас прочности, то по этому поводу можно было волноваться еще меньше.
Интересовало капитана другое.
— Йохим, — обратился Гижу к экс-бинжу первого класса. — Молодняк я выставил, так что можешь говорить без обиняков. Фрея лечится?
— Нет, — хмуро сказал Ба и добавил: — Официально считается, что корабль подлежит полному восстановлению при проценте повреждений не выше семи. У нас, как ты сам понимаешь, пятьдесят.
— Уже меньше, я ж кое-что оживил, — буркнул Маккензи. — Линзы, там, датчики...
— Ну, пусть будет не пятьдесят, пусть будет сорок девять. Невелика разница.
— А официальным данным можно верить? — поинтересовался капитан.
— Более или менее. Я лично считаю, что если повреждено больше пяти-шести процентов органов — дело швах, нужно спасать ориентировку и ждать помощи. Но в нашем случае...
— Помощи мы не дождемся, — невесело продолжил за коллегу Маккензи. — Нас попросту не заметят. Дьявол, а ведь просто поглядеть глазами точно никто не удосужится, надеяться можно только на подключенного трассера.
Несколько секунд все молчали. Потом капитан встрепенулся:
— Йохим, а когда оторвало петипальпу вашей... э-э-э... как ее звали?
— Самурой ее звали.
— Да. Когда оторвало петипальпу вашей Самуре, во сколько ты оценил процент повреждений?
— Примерно в полтора. Чуть меньще. Реально сначала высчитываются процент по объему, процент по массе и процент по насыщенности органами. Потом выводится среднеквадратичный и учитывается поправка по таблице.
Капитан вопросительно зыркнул на Маккензи; тот еле заметно кивнул.
— И все равно пришлось отнимать трассеру палец?
— Пришлось, — подтвердил Ба.'— Видишь ли, капитан, время от времени случаются аварии, когда не удается вылечить и самую пустячную неисправность. Корабли достаточно сильно унифицированы, но все же имеется риск отторжения вживленных запасных органов и фрагментов.
Собственно, именно поэтому при высоком проценте повреждений лечение и не приводит к гарантированному успеху: отторжения все равно будут. Но заметишь ты это, только когда пролетишь мимо узла или снова влипнешь в незамеченную вовремя вариативность. А подлеченные после аварийных рейсов корабли запихивают в трехгодичный карантин, даже если команда вживляла всего лишь какой-нибудь паршивый термодатчик на камбузе. В том, разумеется, случае запихивают, если корабль возвращается, а возвращаются далеко не все.
— Трехгодичный? — изумился капитан. — Ни фига себе! Я не знал.
— Откуда тебе знать? — Ба пожал плечами. — У тебя только второй класс.
Гижу насупился. Действительно, Фрея являлась джам-пером второго класса и спецам первого на ней делать было нечего. Путешествия на практически безотказных живых кораблях расслабили астронавтов.
Сведений об авариях почти не поступало, только сведения о редких пропажах кораблей с трасс.
— А если не лечение тогда... что? — Капитан смотрел на экс-бинжа и думал: «Какая удача! На борту обнаружился спец первого класса!»
— Я уже сказал, — развел руками Ба. — Если гора не идет к Магомету, значит, нужно повредить трассера в той же степени, в какой поврежден корабль. Осталось только выбрать кого.
— Могу вас обрадовать, — мрачно сообщил капитан. — Времени на то, чтобы выбрать будущего э-э-э... трассера-инвалида у нас предостаточно. Года полтора, не меньше. Правда, существует риск, что мы постепенно сдрейфуем в очередную вариативность — тогда нам точно безотлагательная крышка.
— Скорее мы на мусор какой-нибудь забортный напоремся, — унылее, чем обычно, напророчил Маккензи. — Или на каменюку.
Навигатор Шарятьев немедленно замахал на бинжа руками:
Читать бесплатно другие книги:
