Гражданская война. Генеральная репетиция демократии Щербаков Алексей

Судьба «учредильцев»

На следующий день после переворота, 19 ноября, в екатеринбургскую гостинцу «Пале-Рояль», где жили члены Комуча, ворвались офицеры, которые устроили там погром. Правда, дальше мордобоя дело не пошло.

В Екатеринбурге 20 ноября «учредильцы» были взяты под стражу чехами и погружены в теплушки. В итоге все оказались в Уфе, где по неискоренимой привычке начали совещаться и выносить резолюции, призывая начать борьбу на два фронта — против большевиков и против Колчака. Но на тот момент бороться за Комуч не хотел никто. Я уже упоминал, что все боеспособные части Народной армии тут же перешли к Колчаку. Это вполне понятно — демократия уже показала в очередной раз свою несостоятельность в военное время. А адмирал казался сильным лидером — так что песенка демократов была спета.

Вечером 2 декабря прибывший в Уфу из Омска отряд офицеров арестовал около 20 человек. Некоторым, имевшим подпольное прошлое, удалось бежать. Забавно, что в их числе был В. М. Чернов, во время первой русской революции — главный теоретик эсеровского терроризма. Его колчаковцы ненавидели больше всех — и точно бы расстреляли. Но он-то смылся.

Всех арестованных отправили в Омск.

Далее начался уже полный сюрреализм. 21 декабря в Омске большевики попытались поднять восстание. Оно закончилось провалом, однако им удалось освободить из тюрьмы 200 арестованных, в том числе и «учредильцев».

После подавления восстания начальник Омского гарнизона генерал В. В. Бржезовский предписал освобожденным из тюрьмы «добровольно явиться к караульному начальнику областной тюрьмы, коменданту города или в участок милиции». И… они вернулись! И получили, что получили. Утром 23 декабря в тюрьму явился поручик Ф. Барташевский, вывел всех на берег Иртыша и расстрелял.

До конца жизни (в том числе и на допросе в ЧК) Колчак отрицал, что он отдавал приказ о расстреле. Может, и не отдавал. Но так было сделано. И это стало его первой ошибкой. Дело в том, что в Сибири было сильно кооперативное движение, которым заправляли эсеры. И, при всем отрицательном отношении населения к свергнутой власти, так поступать с ее представителями — все-таки было слишком. Народ не понял. А в Сибири люди очень конкретные…

Верховный, но временный

Итак, Колчак, провозгласил себя Верховным правителем России. Правда, добавив сюда «временный». После установления в стране «законности и порядка» вся власть должна была перейти «представительному собранию». То есть, как видим, никаким монархизмом тут не пахло. Правда, даже возьми Колчак (или Деникин) Москву, законность и порядок восстанавливались бы в стране еще лет двадцать. Так что перед нами — очередной кандидат в Бонапарты. (Сколько их было в те времена!)

Но и со званием «временного» правителя все обстояло не так просто. Как мы уже говорили, среди белых единства не наблюдалось. Так что требовалось, во-первых, признание соратников по Белому делу, а главное — заграницы.

Эмигрантская заграница, так называемое «Русское политическое совещание», его признало мгновенно. В июне 1919 года признал Колчака и Деникин, который сам мог бы претендовать на этот пост. Чуть раньше Деникина это сделал сидевший на Севере генерал Е. Г. Миллер. (Впрочем, Миллер полностью зависел от англичан и делал, что те ему велели.) Присоединился и находившийся в Эстонии командующий Северо-Западной армией генерал Н. Н. Юденич.

С «Временным забайкальским правительством», возглавляемым атаманом Г. М. Семеновым, вышли проблемы. И ведь главная беда заключалась в том, что Семенов сидел в Сибири восточнее Колчака — то есть закрывал ему главный путь получения помощи от союзников. Он и его окружение не признали переворот 18 ноября, отдавая предпочтение генералу Д. Л. Хорвату, в котором видели более близкого себе человека. Дело в том, что Семенов, как и Хорват, откровенно ориентировался на Японию — настолько, что это коробило даже многих белых. А американские друзья Колчака очень косо смотрели на усиление Японии на Дальнем Востоке.

В конце концов с Семеновым Колчак кое-как договорился, хотя толку от этого вышло немного. Семенов мало того, что реально Колчаку не подчинялся и ничем ему не помог, но и продолжал грабить идущие к адмиралу эшелоны.

А вот с иностранными государствами получился полный швах. Союзнички так Колчака и не признали.

По словам генерала Сахарова, признание иностранных держав стало для колчаковского правительства «призраком, манящим блуждающим огнем, руководящим стимулом его усилий и действий».

Генерал М. Жанен (французский представитель у Колчака) сообщал министру иностранных дел Франции С. Пишону, что для того, чтобы быть признанными, Колчак и его окружение «подпишут все, что угодно».

Союзники ставили бесконечные условия. Колчак должен взять Москву, должен созвать Учредительное собрание, должен… До бесконечности.

Но зато они помогали адмиралу оружием и снаряжением.

«США предоставили Колчаку кредит в 262 млн. долларов и в счет его направили в конце 1918 г. свыше 200 тыс. винтовок, пулеметы, орудия и боеприпасы. В первой половине 1919 г. США послали Колчаку 250 тыс. винтовок, несколько тысяч пулеметов и несколько сотен орудий, а в августе 1919 г. Колчак получил от США свыше 1800 пулеметов, более 92 млн. патронов к ним, 665 автоматических ружей, 15 тыс. револьверов и 2 млн. патронов к ним. Великобритания отправила 2 тыс. пулеметов, Япония — 30 орудий, 100 пулеметов, 70 тыс. винтовок, 42 млн. пулеметных и винтовочных патронов и обмундирование на 30 тыс. солдат. Всего Япония израсходовала на содержание белогвардейских формирований 160 млн. иен».

(А. Широкорад, историк)

Кстати, соседа, атамана Семенова, тоже не забыли. «Правительство» это только с весны до осени 1918 года получило от Японии военной и финансовой помощи почти на 4,5 миллиона рублей. За этот же период Франция оказала помощь Семенову на сумму свыше 4 миллионов.

Но упомянутые американские кредиты были краткосрочными. Это Деникину они верили в долг — потому как у того ничего не было. А у Колчака имелся золотой запас России — и он за все платил.

«Французские банкиры «посоветовали» Колчаку просто продать соответствующее количество золотых слитков. Посредничество взял на себя директор владивостокского отделения французского "Китайско-промышленного банка" некий Бертье. Золото в слитках перевезли во Владивосток и продали акционерному обществу "Бертье и К°" по цене на 15–20 % ниже рыночной. Колчаковское правительство потеряло на этой операции 20 млн. золотых рублей.

Всего с мая по сентябрь 1919 г. для расчетов с союзниками было вывезено золота на сумму 280 млн. золотых рублей, из них во Владивосток — 240 млн. (40 млн. золотых рублей задержал в Чите атаман Семенов). В Омске осталось золота на сумму немногим более 400 млн. золотых рублей».

(Г. Иоффе, историк)

А как выглядела власть Верховного правителя?

Формально под Колчаком находился Совет министров. Но реально руководило, так сказать «теневое правительство» — учрежденный в начале 1919 года «Совет верховного правителя», которые в колчаковской среде называли «звездной палатой». Генерал А. П. Будберг, военный министр Колчака, отмечал в своем дневнике, что адмирал был «пленен ставочной и омской камарильей». Он же писал:

«Наши молодые министры, с серьёзным революционным, но очень легким практическим багажом, забыли про то, что революция и большевизм разрушили все скрепы старого государственного аппарата и разгромили многое внизу. Они воздвигли во всем их величии дубликаты Петроградских Министерств, и в них заблудились и погибли для живого дела возрождения и восстановления.

…

Мы восстановили все министерства, со всеми их деталями и закоулками, но не восстановили власти, не восстановили ее действенности и ее морального и физического воздействия на население; хотели создать органы высшего, да еще всероссийского масштаба, а получили второсортные омские магистратуры, забывшие в своем дутом величии о черной земле и ее серых нуждах».

Впрочем, они явно не только заблуждались, о союзниках они заботились. Не за так, конечно. Вот что, по свидетельству Будберга, делал министр иностранных дел с очень значащей фамилией Сукин:

«…Сукиным составленного протокола совещания по железнодорожным делам, в котором, — вопреки нашим интересам и вопреки известного ему несогласия тех лиц, подписи которых он поместил, — союзному комитету[82] предоставлялось полное право распоряжения всеми нашими железными дорогами».

И кто-нибудь поверит, что Сукин это делал по простоте душевной, а не за наличные? Напомню, что чехам железные дороги были нужны прежде всего для вывоза награбленного. Теперь им никто помешать не мог — даже если бы хотел.

В результате коррупция была такой, что «лихие 90-е» по сравнению с колчаковской властью кажутся образцом порядка.

«Исследование удравших в район Новониколаевска и даже Красноярска армейских и войсковых тыловых учреждений дало ничуть меня не удивившие открытия в виде 30 тысяч пар сапог в одном эшелоне, 20 тысяч пар суконных шаровар в другом, 29 тысяч пар белья в третьем и пр. и пр.; нашли вагоны с револьверами, биноклями и разным снаряжением, над которым мы распластывались, стараясь возможно скорее подать его войскам; все это попадало в руки разных начхозов, не в меру заботливых о будущих нуждах своих частей, и складывалось ими про запас на будущее время. А фронт и армии вопили, что у них ничего нет, не пытаясь даже заглянуть в хранилища своих же частей и учреждений».

(А. П. Будберг)

Кадет Н. В. Устрялов, впоследствии прославившийся своей теорией евразийства, вспоминал горькие слова самого Колчака, сказанные им на приеме представителей «общественности» у себя в доме, на берегу Иртыша:

«Скажу вам откровенно, я прямо поражаюсь отсутствию у нас порядочных людей. И то же самое у Деникина: я недавно получил от него письмо. Худшие враги правительства — его собственные агенты. Я фактически могу расстрелять виновного агента власти, я отдаю его под суд, а дело затягивается. Дайте, дайте мне людей!»

Наконец, главный российский вопрос: о земле.

Уже в начале июля 1918 года Временное Сибирское правительство издало закон о возвращении владельцам их имений вместе с живым и мертвым инвентарем.

Правда, даже колчаковцы понимали, что с таким политическим багажом много не навоюешь. Поэтому вступил в ход все тот же принцип «непредрешения» — дескать, потом разберемся. А пока что делать? Для этого был издан ряд документов, написанных так путано, что сам черт ногу сломит, и к тому же противоречащих друг другу. На практике это означало: каждый командир роты может решать данный вопрос по своему усмотрению.

Армия отморозков

Как известно, объявить себя можно не только правителем России, но даже Космическим разумом. Для того чтобы реально им стать, нужна реальная сила.

Первое, что требовалось — это собрать армию. В отличие от корниловцев, которые начинали воевать на голом энтузиазме, армия Колчака сразу же формировалась как регулярная — благо подкинутого союзниками оружия и снаряжения хватало. В результате была созданы вооруженные силы численностью около 400 тысяч человек.

Набиралась армия в основном по мобилизации. И тут начались проблемы.

Первая заключалась в том, что катастрофически не хватало… офицеров! Да-да. У белых плохо с офицерами? Но вот так оно и было.

Дело-то ведь в чем? На Юг пробирались офицеры со всей России, или пробивались прямо с фронта, как, например, знаменитый отряд генерала М. Г. Дроздовского. Не все из тех, что попали на Юг, стремились вступить в Доброармию, некоторые хотели просто отсидеться вдали от большевиков. Но к началу 1919 года Деникин их тоже построил в ряды. Так что во ВСЮР имелся даже некоторый избыток офицеров и генералов.

А до Сибири было добраться куда сложнее, и сюда мало кто доехал — хотя, например, уже знакомый нам генерал Будберг сумел. А многие офицеры, находившиеся в местных гарнизонах, после Октябрьского переворота сдернули в Харбин и предпочли не сражаться за Белое дело, а сидеть по тамошним кабакам, где благополучно и пропьянствовали всю Гражданскую войну.

В итоге командовать было некому. Что оставалось? Как и в Мировую войну — создавать школы прапорщиков. Но из них вышло такое… Вот что пишет генерал А. П. Будберг[83]:

«Зато большинство присылаемых офицеров ниже всякой критики; наряду с небольшим числом настоящих дельных офицеров прибывают целые толпы наружно дисциплинированной, но внутренне распущенной молодежи, очень кичащейся своими погонами и правами, но совершенно не приученной к труду в к повиновению долгу; умеющей командовать, но ничего не понимающей по части руководства взводом и ротой в бою, на походе и в обычном обиходе. Очень много уже приучившихся к алкоголю и кокаину; особенно жалуются на отсутствие душевной стойкости, на повышенную способность поддаваться панике и унынию; свидетельствуют, что мне говорили и раньше и что отмечено в донесениях посылаемых мной на фронт офицеров, — что очень часто неустойчивость и даже трусость офицеров являются причинами ухода частей с их боевых участков и панического бегства. Мне показывали донесение начальника Ижевского гарнизона, в коем отмечалось, что задолго до прихода на Ижевский завод отходивших через него войск он наполнился десятками бросивших свои части офицеров, которые верхом и на повозках удирали в тыл».

Но если положение с младшими офицерами можно было поправить, то со старшими, особенно штабистами, дело обстояло очень плохо. А вот у красных, воевавших с Колчаком, в штабах сидели «спецы» — в том числе и профессиональные штабисты царской службы.

Будберг упоминает еще одну, очень типичную для белых армий проблему — наличие огромного количества «героев тыла».

«Дитерихс[84] добился наконец, что армии доставили сведения о действительной их численности; оказывается, что у нас около пятидесяти тысяч строевых чинов, при трехстах тысячах ртов; в армиях боевого элемента не больше 12–15 тысяч человек в каждой, т. е. примерно около дивизии хорошего состава».

Войска Колчака были разделены на три армии. Получается, что в сумме численность строевых бойцов и в самом деле — менее 45 тысяч человек. Зато в штабах у белых всегда было много народа. Если, допустим, это штаб армии — то там околачивалось положенное по штатам число офицеров, сколько бы в армии ни было бойцов.

…Эти развеселые ребята из школ прапорщиков и начали то, что называется «колчаковский террор», о котором сейчас очень не любят вспоминать. Или ссылаются, что, дескать, «большевики первые начали». Но, повторимся, большевиков в Сибири до Колчака было очень мало — да и то исключительно в немногих крупных городах.

Все началось с мобилизации, которая проходила туго. Сибиряки воевать за Колчака решительно не желали. Потом прибавились реквизиции, проводившиеся как в захваченной стране. Ответ на недовольство был один — пресекалось любое неповиновение, или даже намек на него, причем пресекалось такими «веселыми» способами…

Вспоминает, например, генерал Гревс, командующий американским оккупационным корпусом в Сибири, который уж точно не занимался большевистской пропагандой:

«В Восточной Сибири совершались ужасные убийства, но совершались они не большевиками, как это обычно думали. Я не ошибусь, если скажу, что в Восточной Сибири на каждого человека, убитого большевиками, приходилось по 100 человек убитых антибольшевистскими элементами…

…Усмирение Розанов[85] повел "японским способом". Захваченное у большевиков[86] селение подвергалось грабежу, мужское население ими выпарывалось поголовно или расстреливалось. Не щадили ни стариков, ни женщин. Наиболее подозрительные по большевизму селения просто сжигались. Естественно, что при приближении розановских отрядов по крайней мере мужское население разбегалось по тайге, невольно пополняя собой отряды повстанцев».

Еще одно свидетельство иностранцев, американцев М. Сейерса и А. Кана:

«Сотни русских, осмелившихся не подчиниться новому диктатору, висели на деревьях и телеграфных столбах вдоль Сибирской железной дороги. Многие покоились в общих могилах, которые им приказывали копать перед тем, как колчаковские палачи уничтожали их пулеметным огнем. Убийства и грабежи стали повседневным явлением».

Или вот еще свидетельство:

«Когда их погнали от Омска на восток, они на каждой станции вешали и расстреливали десятками, если не сотнями человек. Делали они это так. Между крышей высокой водонапорной башни и ее кирпичной стенкой они просовывали десятка два оглоблей и развешивали гирлянды. Хватали и вешали без разбора — женщин, детей, стариков. Моего деда, которому тогда было за восемьдесят, — повесили. Еще они делали так. Связывали жителей по двое, спина к спине и кидали на рельсы. После этого пускали паровоз. Это колчаковцы называли — смазать рельсы! Иногда на рельсы они укладывали людей на протяжении двухсот — трехсот метров. Сколько было крови…

Кроме этого, они в теплушках привозили избитых и раненых людей — видимо, из Красноярска, это 120 км от Клюквенной. Он сам видел, как их выкидывали из вагонов и вязали спина к спине. Женщин и мужчин связывали лицом к лицу. Вязали очень плотно. Потом их раскладывали на рельсы, офицеры поднимались в кабину паровоза, и он шел по людям. Кого резало колесами, кого давило днищем паровоза. Некоторые умудрялись выкатиться на обочину, этих, когда паровоз проходил, не убивали, а смеялись, что Бог их спас».

Некоторые поклонники Колчака говорят, что, дескать, «адмирал не знал», не понимая, что такая фраза — приговор правителю. Если он «не знал», то чем он вообще занимался?

Кстати, красные очень часто расстреливали своих бойцов и командиров за куда меньшие дела. А белые никогда не наказывали своих за насилие против «быдла».

Большевики пытались создавать в деревнях какую-то свою опору, вроде комбедов и партийных ячеек, вести пропаганду. Колчаковцы опирались на голое насилие. Просто приходили, брали, на что падал взгляд, и уходили куда-то вдаль… К тому тоже — они были офицерами. Вернувшимися господами.

И дело тут не в том, кто проявил большие зверства. Можно сколько угодно кричать: «а вот красные»… Дело в результате. А результат тот, что в итоге Колчак утратил какую бы то ни было поддержку. Против него поднялись все.

Появились огромные, тысячные отряды красных партизан. По сравнению с ними знаменитое восстание Антонова — мелкий эпизод. Повторю еще раз: восстания проходили там, где красных раньше особо не уважали. Но вот Колчак сумел поднять Сибирь против своей власти!

Почему так получалось? Адмирал просто-напросто не представлял, к чему то, что он делал, может привести. Он шел брать Москву. Это была единственная идея, которая застилала глаза. То, что победить в Гражданской войне, опираясь исключительно на армию и союзников, невозможно, Колчак решительно не понимал.

Но адмирал и этим не ограничился. Перейдя Урал, он умудрился совершить все ошибки, какие только можно. Для начала поссорился с башкирами и другими «национальными меньшинствами». Им не очень нравились большевики. После Февральского переворота они почувствовали свободу от «Белого царя», а тут приходят разные наглые парни и учат, как жить, причем порой в очень хамской форме. Так что эти народы были в основном против большевиков. Но тут пришел Колчак, который со свойственной ему бесцеремонностью стал проводить конфискации. В результате башкиры и другие народы украсили свои шапки красными лентами…

А зачем было, дойдя до мест, где раньше обитали помещики, пытаться восстанавливать помещичье землевладение? Ну не понимал человек. Ни-че-го!

Партизанские отряды занимали города

Тем не менее поначалу наступление белых шло успешно. В конце декабря 1918 года Колчак захватил Пермь — стратегически важный город на Урале.

Теперь, с чисто военной точки зрения, у адмирала было два пути. Один — на юго-запад, на Самару, чтобы впоследствии попытаться соединиться с Деникиным. Другой — на север, на Вятку и Котлас, цель — соединиться с сидящими на Севере войсками генерала Миллера. (По причине тамошнего бездорожья миллеровцы планировали наступать по Северной Двине, на которой и стоит Котлас.) А уж там общими усилиями…

Адмирал выбрал второй путь. Это позволило потом многим эмигрантским публицистами писать, что «Колчак предал Деникина» (как мы увидим дальше, имелись и обратные мнения). Но вообще-то он был прав. Прорыв к Архангельску обеспечивал гораздо более короткую ветку снабжения от западных друзей. И, что ценно. Колчак в этом случае избавлялся от занозы в лице атамана Семенова, который продолжал раскурочивать идущие к нему эшелоны.

В январе генерал Юденич писал Колчаку о стратегическом значении такого фронта: «Удобство сообщения с Антантой, краткость расстояния до Петербурга и Москвы — двух очагов большевизма, при хорошо развитой сети путей сообщения составляют выгоды этого направления».

Кроме того, в Архангельске имелись необъятные склады военного снаряжения, поставленного союзниками еще во время Мировой войны, которые ни царские власти, ни «временные» не сумели вывезти. Поэтому неудивительно, что Колчак выбрал северное направление.

В начале марта войска адмирала разгромили красных и двинулись на север. Казалось все шло отлично.

Но в итоге ничего путного все равно не получилось. Части белых растянулись на огромном пространстве, наступление забуксовало. А потом последовал ответный удар — 28 апреля 1919 года началось наступление красных, по всем правилам военного искусства врезавших белым в тыл и во фланг. Так вышло, возможно, потому, что адмирал зарвался. (Фланговый удар — это просто каноническое наказание для зарвавшегося полководца.)

Колчак недооценил красных, их способность брать войска буквально из ниоткуда. Большевики и в самом деле это умели. Троцким был выдвинут принцип «перманентной мобилизации». Суть его вот в чем. Белые, как это было принято в армиях всех стран, формировали какое-то количество боевых частей — и на этом успокаивались, разве что подбрасывали им пополнения или создавали добровольческие отряды, не имевшие серьезной ценности. А красные с 1919 года формировали новые части непрерывно, что давало возможность быстро бросать их в наиболее опасные места. И белые этому ничего противопоставить не могли.

…28 апреля 1919 года красные нанесли второй удар. Этого вполне хватило. Армии адмирала стали откатываться назад, туда, где уже у них под ногами уже горела земля.

Большевики сумели нанести Колчаку и удар в спину. Когда стало понятно, как к нему относятся сибиряки, они подсуетились — и создали мощное подпольное движение, наладили связи с партизанами, которых было множество. В итоге на пути отступавших вспыхивали многочисленные восстания. Разумеется, главная «заслуга» в этом — самого адмирала, потому что создать партизанское движение на пустом месте невозможно. А он довел народ до того, что люди повсюду поднимались и брались за винтовочки.

Нет, ну это ведь талант надо иметь! В краю, где год назад большевиков вообще не воспринимали, породить своей политикой множество красных партизан! Разумеется, большинство этих людей большевиками могли считаться только условно — но они себя называли именно красными! Видимо, от противного…

Причем, в отличие от восстаний, которых хватало и за спиной у большевиков, партизанские действия в колчаковском тылу координировались с действиями Красной Армии. Причем возникали очень неслабые соединения. В Алтайской губернии летом 1919 года партизаны объединились в Западно-Сибирскую крестьянскую Красную Армию численностью около 25 тысяч человек во главе с Е. М. Мамонтовым и И. В. Громовым. В Енисейской губернии весной 1919 была создана 1-я крестьянская армия во главе с А. Д. Кравченко и П. Е. Щетинкиным.

Мало того. В тылу белых существовали пробольшевистские Степно-Баджейская и Тасеевская партизанские республики.

Бои партизаны вели веселые.

«Со станции Тинская по тракту через село Кучерово на Долгий Мост выступил новый отряд чехословаков в количестве 2500 человек (из которых 600 кавалеристов), вооруженных винтовками и пулеметами с большим количеством боеприпасов и двумя трехдюймовыми пушками.

Командование колчаковской белой армии на ликвидацию партизан направило трехтысячный отряд под командованием вновь испеченного казачьего атамана Красильникова, бывшего в царское время в Сибири землемером-топографом, исходившим тайгу вдоль и поперек при нарезке переселенцам земельных участков.

Красильников получил от Колчака хорошее военное снаряжение: 12 пулеметов, 4 орудия, достаточное количество боеприпасов и продовольствия.

…

На реке Кайтым произошел знаменитый Кайтымский бой — гордость партизан Северо-Канского фронта, в котором участвовали партизаны Тасеевского полка, Асанского партизанского отряда, часть лучших партизанских сил Апанского батальона и Кучеровского партизанского отряда. Было соединено под единым командованием до 1500 человек партизан и до 1000 человек из партизанских семей.

На Кайтыме возле мельницы вдоль дороги были выкопаны по правилам военной техники блиндажи, ходы сообщения версты на полторы, распределены обязанности на время боя в окопах. На каждое гладкоствольное ружье, ввиду недостачи патронов-гильз, было назначено два человека: один стрелял, а другой сидел рядом и заряжал патроны. Стрелять была команда только в цель, без промаха, по сигналу кукушки: первый раз — подготовиться, второй — брать на прицел, по третьему — бить карателей осторожно, чтобы не убивать крестьян-подводчиков.

Когда гусары, казаки, пехота на подводах переехали плотину, доехали до края засады, растянувшись версты на три, закуковала кукушка.

Партизаны открыли по карателям меткий огонь, подводчики поняли и сразу попадали с телег, а карателям бежать некуда: с одной стороны дороги крутая высокая гора, а с другой пруд реки Кайтым, а впереди и сзади заслон из лошадей и телег. Каратели как мишени крутились на месте, бежать — некуда, стрелять тоже непонятно куда, когда сам находишься под огнем на открытом месте.

Бой начался 28 июня 1919 года в два часа и длился до десяти часов вечера. Вначале каратели били из орудий, затем из пулеметов, но тайга большая, гора высокая, и вреда партизанам причинили немного. В то же время партизаны зорко следили за движением противника и, как только белые подходили на 100–200 метров, партизаны открывали меткий огонь, вынуждая карателей к отступлению.

И так длилось целый день, ряды трупов карателей все росли и росли. Командование партизан во второй половине дня выделило человек 500 в боевую группу, которая зашла с правого фланга и стала теснить белых к реке, сжимать кольцо, отбив при этом одно орудие и пять пулеметов.

Белые дрогнули и, не выдержав натиска партизан, боясь полного окружения, стали отходить. К десяти часам вечера каратели позорно бежали, оставив на поле боя убитыми и ранеными сотни солдат и офицеров, в том числе 15 жен офицеров. Среди захваченных трофеев оказался труп полковника, которого каратели запаяли в цинковый гроб и возили с собой, как реликвию, а на остановках священники читали псалтырь.

Разгром противника был полный. Две роты карателей, посланные в обход партизан, заблудились в тайге. Измученные, голодные, оборванные, вернулись через неделю и сдались в плен без боя.

После Кайтымского боя партизаны три дня подбирали трупы белогвардейцев, 683 трупа было сожжено. Более 1000 человек было ранено, 300 белогвардейцев было взято в плен».

(А. И. Жуков и А. К. Нагайчук, участники событий)

На территории Сибири действовало около 100 тысяч партизан. Фактически к подходу Красной Армии в их руки полностью перешла инициатива. То есть они нападали, а колчаковцы только отбивались.

Белая армия стала разваливаться. Начались массовые переходы к партизанам и большевикам. К примеру, 26 декабря 1919 года восстал гарнизон в селе Абан и туда вошли партизаны.

Кстати, среди прочих к большевикам с группой солдат своего подразделения перешел подпоручик Л. А. Говоров, будущий Маршал Советского Союза. Благо в ту пору обе стороны пленных уже не расстреливали — разумеется, если пленные были готовы воевать на другой стороне.

Зато у белых появилось множество организаторов добровольческих отрядов, которые обещали выставить неисчислимые рати и требовали под это деньги и снаряжение. Однако если и что-то и формировали — то малочисленные структуры вроде монархических «Дружин Святого Креста». Обычно же не выставляли ничего — правда, выделенные им ресурсы куда-то исчезали. Мало того: подобным образом оружие и снаряжение получали эсеры, которые тоже начали активно выступать против Колчака. Получали — и уходили к партизанам.

…Тем не менее 2 сентября белые начали контрнаступление (так называемый Тобольский прорыв). Поначалу оно было удачным — у красных тоже началось головокружение от успехов из-за легкости продвижения. В итоге большевиков удалось отбросить примерно на 100 километров: огромное расстояние для Первой мировой войны и ничтожное — для Сибири. На этом пыл наступающих иссяк. Трудно воевать не имея ни людей, ни средств — зато имея в тылу множество партизан. Так что принципиального значения это наступление уже не имело. Скорее даже наоборот: Колчак, увлеченный первыми успехами, тянул с приказом об эвакуации Омска. Тем более что с фронта сообщали о победах, даже когда все пошло в обратную сторону. А комиссаров, следивших за увлеченно врущими командирами армий и дивизий, у белых не имелось…

Когда большевики приблизились в Омску, белое правительство заявило, что город сдан не будет. Правда, те, кто был поинформированнее, уже либо сбежали, либо паковали чемоданы. 10 ноября 1919 г. Совет министров погрузился в эшелон. Забавно — Омское правительство продержалось почти ровно один год…

Колчак уехал двумя днями позже. Поначалу он двигался вместе с войсками, но позже отделился от них, отправившись с несколькими эшелонами и золотым запасом в Иркутск (этот город объявили новой столицей). К армии он уже не имел никакого отношения.

Ледяной поход-2

После отбытия правительства и адмирала в Омске началось то, с чем мы еще неоднократно будем сталкиваться, — бардак под названием «эвакуация». То есть мероприятие, проходящее под девизом: «Спасайся, кто может!»

По воспоминаниям очевидцев, зрелище было гнусное. Большое и малое начальство вывозило свое барахло — а у белых воровали вагонами. При приближении большевиков все ворованное добро пытались перегнать на восток. Железнодорожники на этом имели свой гешефт, пропуская нужные составы за взятку.

В итоге на восток двигались две колонны. Одна — это были эшелоны, сплошь забившие Транссибирскую магистраль и передвигавшиеся со скоростью параличной черепахи. Параллельно с ними шли армейские пешие колонны.

Большевики были тоже измотаны — так что не особо рвались воевать. Все ограничивалось наскоками на арьергарды и действиями партизан. Да и двигались белые очень быстро, по принципу: «Кто отстал — мы не виноваты».

«Численность войск никому известна не была, наугад ее принимали в 60 тысяч человек; на самом деле едва ли было и 30 тысяч, по крайней мере, до Забайкалья дошло только 12 тысяч, да столько же примерно осталось добровольно под Красноярском, итого около 25 тысяч, которых, однако, отнюдь нельзя было назвать "солдатами". Мужики, ехавшие на санях по два-три человека, хотя и имели при себе винтовки, но пользоваться ими готовы были не вылезая из саней. Покинуть сани никто не хотел ни при каких обстоятельствах — каждый знал, что сойдешь — дожидаться не станут и бросят на произвол. Такова была психология "едущих".Я испытал ее на себе: ночью подо мною свалилась лошадь и придавила меня в сугроб; мимо проехали сотни саней с солдатами, и ни один на крики о помощи не отозвался, а некоторые отвечали "нам не до тебя"; полчаса бился, пока удалось выбраться из-под лошади, а затем поднять и ее. Орудий не было вовсе, пулеметов тоже, за исключением двух-трех, сохранившихся у воткинцев.

Из Красноярска, для преграждения нашего пути, была выслана полурота пехоты[87] с пулеметами, которая заняла высоты к северо-западу от города верстах в трех от него. На противоположном плато собралось несколько тысяч саней с сидящей на них нашей "армией". Тут же верхом Каппель и с ним несколько всадников. Прогнать красноармейскую полуроту можно было обходом влево и ударом в лоб. Однако ни один солдат из саней выходить не пожелал. Тогда посылается рота офицерской школы, она открывает огонь вне действительности выстрела, красные, конечно, из-под такого огня не уходят и тоже продолжают палить в воздух. "Противники" замирают друг против друга до темноты, и ночью все, кто хотел, свободно прошли в обход Красноярска и даже через самый город».

(Д. Филантьев, помощник Колчака по снабжению)

После Красноярска Каппель решил идти дальше в стороне от населенных пунктов, где белых так неласково встречали. Он свернул с дороги и двинулся по реке Кан, по совершенно безлюдным местам. Идти пришлось 110 километров по льду, среди сплошной непроходимой тайги.

«Одно время мы попали в критическое положение, когда в конце пути наткнулись на горячий источник, бежавший поверх льда и обращавший его в кашу. Вереницы саней сгрудились у этого препятствия, так как лошади по размокшему льду не вытягивали, а обойти его не было возможности из-за отвесных берегов. Боялись, что лед рухнет под тяжестью такого количества саней и лошадей, но все обошлось благополучно, перебрались поодиночке, вылезая из саней. Промокшие валенки немедленно покрывались ледяной корой. Чтобы избегнуть воспаления легких, последние за рекою 10 верст пришлось идти пешком в пудовых валенках. На этом переходе Каппель схватил рожистое воспаление ноги и затем легких и вскоре скончался. Умерших во время перехода тифозных складывали прямо на лед и ехали дальше. Сколько их было, никто не знает, да этим и не интересовались, к смертям привыкли».

(Д. Филантьев)

После Кап пел я командование взял генерал-майор (и полковник чехословацкой армии) С. Н. Войцеховский. Остатки белой армии сумели оторваться от красных и выйти к Иркутску.

К тому времени от Колчака отвернулись даже многие сторонники. При аресте адмирала среди его бумаг была найдена вырезка из «Шанхайской газеты» от 11 октября 1919 года — уж явно не большевистское издание. Это была статья под названием «Нанятый патриотизм», подписанная псевдонимом В. К. Там говорилось:

«Господин Колчак иностранным вмешательством произведен из адмиралов в правители России. Это до того перестало быть полишенелевым секретом, что в заинтересованной в русском вопросе иностранной печати, с одной стороны, приводятся данные о стоимости этого "дела", а с другой — соображения о том, не пора ли нанять для него какое-либо другое лицо…»

Отвернулись от него и чехи. Еще в Омске чешские лидеры Б. Павла и В. Гирса опубликовали меморандум. Тоже интересный.

«Охраняя железную дорогу и поддерживая в стране порядок, войско наше вынуждено сохранять то состояние полного произвола и беззакония, которые здесь воцарилось. Под защитой чехословацких штыков местные русские военные органы позволяют себе действия, перед которыми ужаснется весь цивилизованный мир…»

Тем временем в Иркутске, на нелегальном заседании представителей Всесибирского краевого комитета эсеров, Бюро сибирской организации меньшевиков, Центрального комитета объединений трудового крестьянства Сибири и Земского политического бюро был создан так называемый «Политцентр», который претендовал на то, чтобы тоже порулить.

Интересно повели себя и французы. Генерал Жанен еще в Омске предлагал адмиралу взять золото под свою охрану и гарантию и вывезти его на восток. Адмирал на это предложение отвечал: «Я лучше передам его большевикам, чем вам. Союзникам я не верю».

Правительство тоже хотело поискать себе другого главного. На станцию Тайга навстречу Колчаку прибыл новый председатель совета министров сибирского правительства В. Н. Пепеляев и предъявил ему ультиматум об отречении. Как доказательство того, что ультиматум — не пустая болтовня, станция была занята войсками 1-й армии, которой командовал брат премьера. Правда, потом они как-то договорились — но именно тогда Колчак оставил войска и двинулся в Иркутск, назначив главнокомандующим генерала Каппеля.

А 3 января 1920 года на станции Нижне-Удинск адмирал оказался фактически арестован чехами. То есть арестом это не называлось, но дальше он следовал в ненавязчивом чешском сопровождении. Хотя собственный конвой адмиралу оставили.

У Колчака была идея уйти вместе с конвоем на санях в Монголию — держать бы его чехи не стали. Однако большинство бойцов отказалось его сопровождать. И они были правы — потому что, как мы увидим, в Монголии тоже творились разные интересные дела. Никто их там с распростертыми объятиями не ждал.

В Нижне-Удинске уже существовал Совдеп, и солдаты перешли на его сторону, да и офицеров не прельщала авантюра — идти зимой через тайгу и горы в количестве 40 человек.

В чем же причина такой активности чехов?

В Иркутске началось восстание. 24 декабря поднялись солдаты в казармах 53-го полка, находившихся в Глазковском предместье у вокзала, отделенном от города рекой Ангарой. Мост через реку то ли случайно, то ли умышленно оказался разрушенным.

Правительство решило привести взбунтовавшийся полк к покорности и приказало открыть артиллерийский огонь по казармам. Однако без разрешения французов действовать не посмели. 26 декабря они уведомили о своем намерении генерала Жанена и… Получили полный отлуп. Генерал заявил, что не допустит обстрела и в случае чего сам откроет огонь по Иркутску. Жанан явно рассчитывал договориться с Политцентром, который стоял за восстанием. Оно и понятно: Колчак и его правительство являлись уже битой картой, и надо было искать новых союзников.

Теперь в Иркутске оказалось сразу два правительства: совет министров — правительство адмирала, и Политический Центр.

Некоторое время в городе шли вялые бои.

5 января на улицах были расклеены объявления о «падении ненавистной власти Колчака». И тут появилось третье правительство: вышедшие из подполья большевики создали Центральный штаб рабоче-крестьянских дружин, который вскоре переименовался во Временный революционный комитет (ВРК).

15 января Колчак и Пепеляев, следовавшие в эшелоне под охраной чехов, были выданы ими представителям «Политцентра» — хотя до того чехи гарантировали адмиралу безопасность. Но… им хотелось побыстрее убраться из России и, по сути, они оплатили выдачей Колчака свой беспрепятственный проезд через Иркутск.

Некоторое время в городе сохранялось двоевластие — «Политцентра» и ВРК, а 21 января власть окончательно перешла к красным — при том, что в городе продолжали сидеть чехи. Но они держались по принципу: «А мы тут просто так, воздухом дышим». И Чрезвычайная следственная комиссия приступила к допросу Колчака.

В телеграмме из полевого штаба авангардной 30-й дивизии на имя председателя Иркутского ВРК Ширямова (копия Реввоенсовету 5-й армии) говорится: «Реввоенсовет 5-й армии приказал адмирала Колчака содержать под арестом с принятием исключительных мер стражи и сохранения его жизни и передачи его командованию регулярных советских красных войск, применив расстрел лишь в случае невозможности удержать Колчака в своих руках для передачи Советской власти Российской республики».

А вот дальше начинается что-то непонятное. 6 февраля каппелевцы (они себя продолжали так называть) подошли к Иркутску. Обе стороны обменялись ультиматумами. ВРК предложил сложить оружие, на что белые в ответ потребовали передать Колчака союзным представителям для дальнейшей отправки его за границу[88], выдать золотой запас, обеспечить белых продовольствием, фуражом и теплой одеждой и отвести боевые красные части на север. За это Войцеховский обещал пробыть в городе только два-три дня.

Считается, что это и послужило причиной расстрела Колчака и Пепеляева. Член РВС 5-й армии и председатель Сибревкома И. Н. Смирнов направил в исполком Иркутского Совета следующую телеграмму: «Ввиду движения каппелевских отрядов на Иркутск и неустойчивого положения Советской власти в Иркутске настоящим приказываю вам: находящихся в заключении у вас адмирала Колчака, председателя Совета министров Пепеляева с получением сего немедленно расстрелять. Об исполнении доложить».

В итоге 7 февраля 1920 года Колчак был казнен.

По-своему большевики были правы. Красных войск в городе было мало и удержать его они не имели никакой возможности.

Это знали и белые. (В городе существовало белогвардейское подполье). Но штурмовать Иркутск они не стали! Ладно, Колчака уже не было в живых — но ведь золото, припасы и теплая одежда там имелись!

У белых внятных объяснений этому нет. Одна из версий — не решились.

Как утверждает Филантьев:

«Генерал Молчанов заявил: "Войти в город мы, разумеется, войдем, а вот выйдем ли из него, большой вопрос, начнется погром и грабеж, и мы потеряем последнюю власть над солдатом".

По другой версии, чехи намекнули, что не стоит тут маячить. Видимо, у них были какие-то свои дела… За чехами стояли французы, а с ними ссориться было не след. Куда они дальше-то подадутся без союзничков?

В итоге белые обошли город и ушли за Байкал.

2 марта в Иркутск вступили части Красной Армии.

На этом наступление приостановилось, потому что дальнейшее продвижение было чревато конфликтом с японцами. Как говорил Ленин, "вести войну с Японией мы не можем и должны все сделать для того, чтобы попытаться не только отдалить войну с Японией, но, если можно, обойтись без нее"».

Поэтому пошли на весьма оригинальный ход. Была образована независимая Дальневосточная республика. Суть проста: японцам это было выгодно. На Дальнем Востоке уже действовало три разных власти — ну, будет четвертая… Пусть они друг с другом и разбираются. Японцы решили, что их легче будет взять под контроль дипломатическим путем.

Но это уже иная история…