ЯТ Трищенко Сергей

– А что с ними можно делать, на что употребить? – спросил я.

– Да на что хочешь… – улыбнулся мужик. – Можно рыбу ловить, карась хорошо берёт.

– А на слухи клюёт? – спросил отвернувшийся куда-то и теперь вернувшийся откуда-то и сжимающий что-то в кулаке Гид.

– Можно и на слухи, – мужик сунул руку в карман и вытащил отттуда (рука за что-то зацепилась и сразу не доставалась) горсть кузнечиков. Я ему так и сказал:

– Да это же кузнечики!

– Кому кузнечики, а кому – слухи. Вот послушайте, – мужик протянул нам по одному. Я поднёс своего к уху. «Говорят, – послышалось из кулака, – что в Москве кур доят». Кузнечик был очень старый.

– А твой что? – обратился я к Тому. Он сунул кулак мне в ухо: «Говорят, что будто всё подорожает – абсолютно».

– А ты где был? – поинтересовался я у Гида.

– Да тут, рядом… тоже слухи распространяет, – Гид, верно, хотел устроить сюрприз, а оказалось, мы сами увлеклись слухами. Он разжал кулак. Кузнечик прошептал: «Спасайтесь: скоро конец света!»

– А внешне не скажешь, что старый, – удивился Том.

– Просто этот слух, как птица Феникс: периодически появляется и исчезает, – пояснил Гид.

– Оказывается, птица Феникс может быть насекомым, – сделал вывод Том.

– Может. На Ярмарке всё может, – подтвердил Гид, увлекая нас по торговому ряду. Мы шли, время от времени поворачивая головы в разные стороны, чтобы ничего не пропустить. Но наши старания пропадали напрасно! Мы видели столько, что найти нужное могли лишь чисто случайно. А ведь смотреть мало, требовалось узнать увиденное. Опознать Томов смысл жизни, отличить его от чужого.

– Э-эх, тоска зелёная! – услышали мы звук упавшего на землю тяжёлого вздоха и поспешно обернулись, заранее зная, что увидим нечто интересное: подобного мы ещё не слышали.

И точно: сидящий на лавочке дедок с интересом наблюдал за шевелением в лукошке, которое держал на коленях.

Мы подошли поближе.

По лукошку ползали толстые зелёные гусеницы, похожие на гусениц одной из красивейших бабочек, название которой, как назло, только что вылетело у меня из головы и, быстро взмахивая крылышками, полетело по улице. Махаон, что ли? – попытался я угадать по взмахам крыльев, но куда там! – оно скрылось из виду.

– Это тоска? – спросил Том.

– Тоска, – подтвердил дедок. – Зелёная. Зеленюшшая!

– А грусть? – без видимого соответствия, но с дальним прицелом поинтересовался Том. – Какая она?

– Согласно энтомологическому определению писателя Александра Грина, – вмешался я, печально провожая глазами улетающую бабочку и желая хоть как-то проявить эрудицию, чтобы она не заржавела от длительного неиспользования, – грусть – это пчела.

Старичок не возражал, он только кивнул в знак согласия и вновь повесил голову, разглядывая зелёное шевеление в корзинке.

– Как же тогда будет… – прошептал Том, – “грусть-тоска меня съедает”? У Александр Сергеича, а?

– Гибрид, наверное, – пожал плечами старичок. – Вроде пчелы и гусеницы одновременно – пчелусеница. Скрещённые, гибридизиованные. Возможно, что и с несколькими парами крыльев.

– А разве так бывает? – усомнился Том.

– Бывает. Спроси любого пчеловода.

– Значит, что тогда получается?

– Проще сказать, «искусан пчёлами», – пожал я плечами.

– Обидно за Пушкина…

– А что делать? На Ярмарке свои законы…

На очередном прилавке стояли эмалированные лотки, фотографические кюветы, плошки, наполненные чем-то розовеньким и неопределённым, густо дрожащим. Похожим на кисель.

– Стыд? – догадался я. Что-то ещё помню!

– Он самый, – подтвердил продавец.

– А на вкус какой?

– Кисленький…

– Нам этого не надо, – решительно произнёс Том. – Чего нам стыдиться-то?..

– А чего надо? Купите сомнения, – обратился к нам торговец, мимо которого мы провходили – собираясь войти в соседнюю частную лавочку: нам показалось, не без оснований, что он не предлагал того, что мы искали.

– Хы, да оно у тебя совсем червивое, – презрительно отозвался Том, едва взглянув через плечо. – Вон копошатся… фу, гадость!

Продавец обиделся.

– Это черви сомнения… Они составляют его необходимую принадлежность. Без червей сомнение не может считаться полностью настоящим. Как экологически чистые яблочки. Черви сомнения являются показателем высочайшего качества сомнения!

– Как у сыра «рокфор»? – уточнил Том. – Но там они дырки прогрызают, а тут?..

– Они будут грызть вас, и вы никогда не успокоитесь на достигнутом. Будете стремиться всё к новому и новому и постоянно сомневаться во всём…

– Надо ли сомневаться? – усомнился я.

– Так что: и на месте спокойно не посидишь? – удивился Том. – Зачем оно?.. Впрочем, одного червячка я бы, пожалуй, взял, поменьше. Только чтобы он не грыз слишком часто. Чтоб не давал успокаиваться, но и не так, чтобы места себе не находить.

– Вам завернуть? – обрадовался продавец.

– Попозже. Мы к вам ещё завернём. Тогда и вы завернёте.

Глава 10. Улыбки и гримасы

Вывеска, бросившаяся нам в глаза – пришлось зажмуриться, чтобы не повредить зрение – выглядела не очень оригинально и, наоборот, очень знакомо, особенно мне. Тому она, пожалуй, могла показаться новой, но я хорошо помнил минувшее недавно: «Улыбки разных широт». Рубрика кубрика. Или кубика Рубика.

Висела она над входом в небольшую лавку, куда мы собирались войти, да не вошли, потому что оттуда вышел продавец и завозился с замком, закрывая – на учёт, переучёт, обед, уход на базу, завоз товара, санитарный день и час, ликвидацию, конфискацию, экспроприацию…

Он закрыл дверь на замок, а замок положил в карман.

– Так-то надёжнее, – подмигнул он, – кто откроет замок, если он у меня в кармане?

– Логично, – кивнул я краем уха, им же слушая разговор Тома с Гидом:

– Имеется в виду широта – ширина – улыбки, или же географическая широта места, на которой улыбка появляется? – интересовался Том. – Или ширина лица? А до улыбки или после?

«Вот она, современная прагматическая молодёжь! – подумал я. – Всё-то им надо разжевать да рационализировать».

– Давайте спросим продавца, – загадочно ответил Гид. Что особо загадочного я услышал в его ответе, я не смог понять. Мне так показалось из-за того, что я слушал краем уха. А может, Гид решил поиграть в загадки.

Продавец оказался словоохотливым, но отнюдь не словоулыбчивым, хотя и улыбкоохотливым – как выяснилось в дальнейшем. Не охотоулыбчивым, а именно улыбкоохотливым. Во всяком случае, слова его не улыбались, что нам показалось немного странным…

Он пустился в длительные рассуждения о сравнительных характерисчтиках улыбок: он знал их наперечёт, отпускал немалые шутки – впрочем, не слишком далеко: они бегали вокруг него, как собаки на поводках – словом, всячески старался выжать из нас хоть малюченькую улыбку. Но мы, видя его подкислённое лицо, стоически стискивали губы, не позволяя им дрогнуть в стороны.

Потом он не выдержал и принялся упрашивать и умасливать. Причём умасливал настолько сильно, что я ощутимо заскользил по тротуару. Ноги начали разъезжаться, и я вспомнил хрестоматийную корову на льду.

– Всего одну улыбку! – умолял продавец, – Одну-единственную! Ну что вам стоит? Одна улыбка – и я счастлив!

Нет, если бы он не скорчил откровенно дикую рожу – я успел подумать, что он учился у лучших клоунов мира, а, может, и у самого Мистера Смеха (смотри у Александра Беляева) – он бы ничего не добился. Но я не выдержал и… послал ему улыбку. В синем конверте – у меня как раз завалялся один в кармане.

Продавец сразу схватил её и спрятал, бормоча:

– Спасибо, спасибо, большое спасибо… – конверт он тоже спрятал, в другой карман.

Но сами «спасибо», включая и «большое», показались мне не более чем пустыми оболочками, пустышками: содержание в них отсутствовало. Я долго раздумывал: брать ли? Для чего: всучить кому-нибудь? Так сколько с ними таскаться придётся, никаких прибылей не захочешь. Я немного подумал, взвесил их в руках – и пустил по ветру.

– Зря вы так, – сказал Гид, – он её высушит.

– Кого? – не понял я.

– Вашу улыбку. А потом продаст. Думаете, он себе на память? Вот посмотрите, – он повёл рукой.

И как я раньше не обратил внимания! Или оно закончилось? – над входом в лавчушку болталась целая связка сушёных улыбок, шелестящих на ветру. Как рыбы-фахаки в «Занимательном аквариуме». И на бревенчатой стене лавчушки висели распростёртые до дыр, прибитые громадными ржавыми гвоздями улыбки. Самые разнообразные: добрая, ироническая, недоумевающая, удивлённая, приветливая, насмешливая, саркастическая… И все сухие-пресухие.

– Но это же страшно… – прошептал я, – улыбка должна быть живая…

– Есть и живые. Но он торгует сушёными. Считает, что так они дольше сохранятся.

– И что, кто-нибудь покупает?

– А как же! Покупатели находятся. Правда, в основном люди чёрствые, так что им сухие улыбки очень к лицу. А некоторые покупают живые и засушивают сами… – Гида переедёрнуло, – что ещё страшнее… не все умеют правильно обращаться с улыбкосушилками. Засушить улыбку – сложное дело, надо учесть массу факторов: температуру, влажность, погодные условия… есть определённые правила, отработанная технология. Если её не соблюдать, улыбки перекашиваются, уродуются, превращаются в гримасы…

Мы с Томом слушали, раскрыв рты. Но не улыбались, даже в полрта.

– Есть, правда, люди, – продолжал Гид, – которые специально превращают улыбки в гримасы. Я считаю это извращением, – твёрдо добавил он.

После услышанного мне перехотелось оставлять свою улыбку, дарить её первому встречному. Разве можно разбрасываться улыбками? Но как вернуть её?

– Послушайте, – я шагнул к торговцу, – немедленно верните улыбку обратно, а то…

– Э-э, нет, угрозами улыбку не вернёшь, – возразил продавец.

– А чем можно вернуть?

– Зачем она вам? Разве мало вы бросали улыбок направо и налево… у себя дома? Почему же вам жалко здесь? – он увещевал меня, точно маленького ребёнка, которого успокаивают, подарив какую-то вещь. Но здесь вещи были виртуальными, и я их не увидел.

Доля правды в его словах имелась, я чувствовал. Да я и сам виноват: не понял, не увидел, не разглядел. Как бы выйти из создавшегося щекотливого положения? – начинало щекотать пятки.

Но мне помогла щекотка: она принесла мысль превратить неприятную ситуацию в игровую:

– Да-а… вы её засушите, – принимая игру и вживаясь в роль, тоном обиженного ребёнка протянул я.

– А откуда вы знаете, что делают с вашими улыбками там, дома? Думаете, их подбирают и хранят? Нет, их затаптывают, затаптывают грязными ногами.

– Ну-у… не все… я думаю…

– Не все, – согласился он, – но большинство. А тут… Что вам потеря какой-то маленькой улыбочки? И потом – разве это потеря? Так, потерька. Я обработаю её особым образом, она станет настоящей жемчужинкой в моей коллекцийке…

Я почти согласился с ним. И всё же… мне не очень хотелось увидеть свою улыбку засушенной… Бр-р!

– Утешьте себя тем, что она дольше сохранится, – успокоил меня Гид.

– Что ж… Пусть так…

Но впредь – решил я для себя – я буду более тщательно следить за тем, кому дарю улыбку. Может быть, даже при помощи спецсредств…

– А скажите, Гид, – обратился я к нему, – где можно посмотреть живые улыбки? Они продаются?

– Тут, недалеко, – согласился Гид.

Тут некое воспоминание отвлекло меня от дум о судьбе улыбки:

– А нельзя ли посмотреть на улыбку Чеширского Кота. Интересно, она там есть? Признаться, давно мечтаю о ней… С тех самых пор, как прочитал Кэрролла…

– О!.. – лицо Гида затуманилось. – Улыбка Чеширского Кота! Дорого бы я дал, чтобы увидеть её вживе… К сожалению, это невозможно: с тех пор Кот не расстаётся со своей улыбкой. Но у меня есть фотография, цветная. Я всегда ношу её с собой. Вот, – он протянул мне небольшую карточку.

– … Да, – произнёс я, возвращая карточку. – А у вас нет второго экземпляра?

– К сожалению, – вздохнул он. – Да и этот я достал соврешенно случайно. И за большие ятики.

Что-то в его словах показалось мне не совсем правдой, но я промолчал.

Больше Гид на данную тему распространяться не стал, а провёл нас к вольеру, в котором бегали, носились, летали десятки улыбок. Некоторые мне особенно понравились: лёгкие и пушистые.

– А как насчёт улыбок из солнечных зайцев? – спросил я, вспомнив Велтистова с его Электроником и сделав серьёзный вид.

Гид поморщился.

– Слишком слепят глаза. К тому же ненатуральный материал: синтетика.

Мы помолчали, и некоторое время просто рассматривали улыбки. Здесь я осуществил ещё одно давнее желание и посмотрел сардоническую улыбку. Признаться, я представлял её несколько иначе и остался немного разочарован.

– А ухмылки у вас где? – поинтересовался я у хозяина, когда он подошёл к вольеру. Тот скривился:

– Вульгарный товар. Торгуют подпольно – под полом, в подполье, под полем, из-под полы, и очень немногие разносчики. Честный торговец никогда не свяжется.

– Скажите, а имеются у вас ужимки и прыжки? – спросил я продавца, вспомнив Крылова.

– Прыжков не держим, не по нашему ведомству, а вот ужимки можете отыскать в антиквариате, если посчастливится.

– Спасибо, мы так и сделаем, – надо же было уйти достойно, чтобы он не обиделся, что мы ничего не купили.

Несколько минут мы шли молча: требовалось время, чтобы усвоить увиденное. В подобном молчании мы и наткнулись на плачущего малыша, утирающего слёзы.

– Что с топой, малшик? – обратился к нему Том. С чего ему взбрело в голову вставить в зубы немецкий акцент, ума не приложу. Разве что прохходящий бродячий торговец сунул его Тому в качестве рекламного сейшна? Тьфу! А это у меня откуда? Упаковка, что ли, от акцента? Вот что происходит, когда товар делает одна фирма, а упаковку – другая.

– Он пользуется моей добротой, – захныкал малыш, – зубы ею чистит…

Невдалеке мы увидели громадного верзилу, который натирал далеко выставленные изо рта зубы светлой мягкой тряпочкой, похожей на байковую.

– А ну, отдай! – шагнул к нему Том.

Парень испуганно выпустил из рук тряпочку и бросился наутёк.

Малыш бережно подобрал тряпочку, отряхнул от пыли и сложил в нагрудный кармашек клетчатой рубашки.

– Спасибо, – сказал он, – я вам очень и очень признателен. Вы мне невероятно серьёзно помогли… Понимаете, я стоял в полном одиночестве, ожидая своего одного очень давно и хорошо знакомого человека; с ним у нас неподалёку на сегодня была назначена небольшая деловая встреча, которая, возможно, имеет отдельное намерение несколько прояснить актуальные многоцелевые аспекты нашего дальнейшего сотрудничества, чему в последнее время стали появляться различного рода препятствия и препоны, не имеющие, впрочем, решающего значения, и однако же способные и могущие, при надлежащем уровне стечения неблагоприятных обстоятельств, каковые я хотел бы и должен окончательно, решительно и бесповоротно предупредить, несмотря на возникшее противодействие со стороны отдельных личностей, из тех, кто, не получив на то достаточных оснований, тем не менее продолжают заниматься различными инсинуациями, не имеющими ничего общего и частного с действительными событиями, определившими своё истинное местонахождение в…

Мы поразились составу, порядку и содержанию речи, которую вёл вокруг себя малыш. Она очень походила на бумажного большого, слоновно чудо-юдо рыба киттайского дракона. Впрочем, может статься, что на самом деле мы услышали не его речь, а взятую напрокат или у кого-то взаймы? Фу! Ведь на Ярмарке ничего нельзя утверждать наверняка.

– А чем твой знакомый занимается? – спросил Гид, старясь сбить малыша с накатанной дороги речи и самому не заплутать в словесных кружевах.

– Страхи вылавливает. В тёмном-претёмном лесу. Там их мно-о-о-о-го-о-го-го… – малыш ненадолго снова превратился в малыша.

– И какие они? – поинтересовался Том.

– Разные… Большие и маленькие.

– А не страшно?

– Что? – не понял малыш.

– Страхи ловить. Они ведь страшные…

– Да чего бояться? Это ж не его страхи… Чужие, других людей. Люди всегда стараются убежать от своих страхов, избавиться от них. У некоторых это получается лучше, у других – хуже, а в целом… – малыш вроде бы снова стал «заводиться» и я поспешил сбить его вопросом:

– А что он с ними потом делает?

– Ничего. Ловит, шкурки сдирает и продаёт.

– А ты говорил, на лес это не распространяется, – обернулся Том ко мне. – Только на Ярмарку.

Я пожал плечами:

– Разве я говорил? Когда я говорил? Где? Дома? Не говорил я. Думал, может быть, но не говорил. Это ты до(ма)думал. По-моему, я это ещё должен сказать. А, впрочем, скажу сейчас: наверное, многое изменилось с тех пор, как я бывал здесь раньше.

– А мне всё же кажется, что говорил, – пробормотал Том. – Может, я уловил твои мысли?

– И немудрено, – заметил я, – тут и не такое случается.

Как бы в подтверждение моих слов, чего я и сам не ожидал, мы услышали мысли пробегав-гав-гавшей мимо собаки: «Почесть – это когда почёсывают за ухом». Собака семенила так, что казалась сороконожкой.

Мне нравится собачья целеустремлённость. Они никогда не идут прогулочным шагом – нет, они всегда бегут, они всегда в поиске.

В наш разговор встрял ближайший разносчик – и как они ухитрялись ловить слова на лету? Разве что у него сачок специальный имелся, для подобных случаев.

– Вы здесь уже были? То-то мне лицо ваше показалось знакомым… Да-да-да, я припоминаю: когда-то мы с вами провернули одно дельце… не совсем законное, правда, хотя…

Я принялся лизхорадочно вспоминать, облизывая губы: а может, и в самом деле?.. Да нет, вряд ли, не может быть, когда бы я, неужели же и вправду, да разве такое возможно… Ну в самом-то деле.

– Кажется, вы меня с кем-то спутали, – осторожно ответил я, – мне бы совесть не позволила сделать что-либо противозаконное…

Он, казалось, только того-го и ждал:

– Не продадите ли совесть? – вкрадчиво спроизнёс он. – Тогда для вас не станет никаких преград и запретов…

И добавил куда-то в сторону:

– Не спутал, но постараюсь.

Сказал он явно не для меня, а для кого-то другого, кого я не видел. Гм, странно…

– Может, вы и души скупаете? – спроинтересовался я.

– Да вы что! – разносчик искренне возмутился. – За кого вы меня принимаете? Это же мифология!

– А совесть, значит, можно?

– Конечно! И очень выгодно! Многие предпочитают продать совесть и получить за неё звонкой монетой…

– Простите, а глухие монеты есть? – не совсем вежливо перебил его Том.

– Есть, но не здесь, – находчиво ответил торговец ярмарочной поговоркой и пояснил: – Они пользуются слуховыми аппаратами, – и продолжил уговоры: – …и гулять в своё удовольствие. Хотя некоторые предпочитают гулять в чужое, – упредил он вопрос Тома, видя, как тот открывает рот.

Том закрыл рот, не успев раскрыть полностью.

– И много платите? – предпочёл я перевести разговор на деловую почву, намереваясь впоследствии заломить такую цену, которую он дать не даст, но зауважать зауважает. А продавать совесть я не собирался.

Продавец замялся.

– Мелкие совести больше попадаются… за них много не дашь, барыша никакого. Или вообще по частям продают. А настоящую, большую… я, если честно сказать, по совести, ни разу не видел: такие не продаются – она не позволяет. Знаете, – он понизил голос так, что тот едва высовывался из-за соседнего прилавка, и мне пришлось низко нагнуться, чтобы расслышать, – я недавно заметил, что некоторые субъекты ухитряются продавать её несколько раз…

– Разве так можно?

– Да вот так уж. Одну продадут, а совесть начинает зарождаться вновь… маленькая, слабенькая – и они её опять продают, не дают окрепнуть. Боятся.

– А что вы с ними потом делаете? С совестями, – пояснил я.

– На консервный комбинат сдаю. В основном. Замечательный консервант, ценный антиоксидант: консервы получаются высшего качества. Предохраняет душу от гниения… – тут он сообразил, что сказал лишнее и быстро-быстро засеменил в сторону и застерялся в толпе – вроде затерялся, а вроде и застрял.

– Надо бы побеседовать с ним поподробнее, – проводил я его взглядом. – Он что-то знает.

– Тут все это знают, – вмешался Гид, – но не все говорят. Кто-то боится, а кто-то – наоборот.

– Что?!.

– Вот именно. Странные тенденции начали проявляться на Ярмарке… не всем они нравятся, мне – нет, но… В общем-то у нас, как видите, практически полная свобода, торговать можно чем угодно. Но есть определённые ограничения, неписаные правила, которых все придерживаются, в основном… Придерживались… – поправился он. – Ярмарка-то не одна… такая. Просто… – он глубоко вздохнул, – как бы поспокойней выразиться… Другие вещи продают в других местах.

– Так значит…

Гид кивнул.

– Да. И души, и всё остальное… Просто нам с вами там делать нечего, а иначе мы могли бы поискать и там…

Том вздрогнул. Я, несмотря ни на что, тоже. Холодало. Вечер близился. Как говорится, «не к ночи будь сказано».

Гид прекрасно понял наши натсроения – неподалёку продавали ореховые батончики и вокруг мухами роился народ. Я ещё подумал: если бы я оставил «настроения», то получились бы роения мух над снежным настом, а какие мухи могут роиться у наста? Только белые, снежные… А так – всё нормально. Желательно и нам перекусить. Жевательно.

– Мне кажется, вам пора домой, – заметил Гид. – Отдохните, выспитесь как следует… Да, вы уже купили себе сны?

– Сны?..

– Да, конечно.

– А зачем? Мы прекрасно спим сами.

– Я не имею в виду сносотворное, – поморщился Гид. – Я говорю о снах и имею в виду сны. Чтобы вам приснились хорошие, спокойные, светлые сны, о них надо заранее позаботиться. Самим.

– Да нас никогда не мучили кошмары!.. – возмутился Том, а я приклеился к последнему слову: самим, самум, самам, самом, самям, самэм, самым, самем, самюм, самём… Как жаль, что в русском языке так мало гласных букв!

Гид усмехнулся:

– Не думаете ли вы, что ваши сны оставят в покое? Есть специальные охотники за снами… и они могут подбросить вам на замену спокойного сна какой-нибудь страшный и отвратительный ужастик. Лучше позаботьтесь о своём сне сами. Если вы приобретёте обычный стандартный сон в аэрозольной упаковке, разрешённый к применению правительственными чиновниками, то вас никто и никогда ничем не тронет.

– Стандартный сон… – задуался я, сделав губы трубочкой и подувая в них.

– Для вас он может быть даже интересен, – добавил Гид, предупреждая моё возражение. – Это для нас он стандартный, а вы вполне можете найти в нём что-то новое.

Его аргументы показались нам убедительными, и мы купили один аэрозольный баллончик на двоих. Нам захотелось поскорее попробовать его, чтобы наутро поделиться впечатлениями: неужели нам приснится один и тот же сон? Мы с Томом переглянулись, ухмыльнулись, но ничего не сказали. Если Гид и прочитал наши мысли, он тоже не подал вида – вид остался с ним, по-прежнему висящим за плечами.

В гостинице мы первым делом основательно вымылись под душем, смыв на этот раз всю пыль, что на нас насела, поели из остатков домашних запасов, выпили чаю и приготовились ко сну, то есть почистили зубы, расстелили кровати, сели на них и достали аэрозольный баллончик.

Затем Том нажал на кнопку. Сон не шёл.

– Может, засорилось? – предположил я.

Том завозился с распылителем, водя по нему пальцем туда и сюда и что-то проворачивая.

– Да нет, – вздохнул он облегчённо, – тут надо повернуть сопло. Для регулировки процесса распыления. Полный эффект достигается при ста восьмидесяти градусах.

– Подожди, – остановил я его руку, готовую нажать, – а вдруг при температуре?

– Да ну тебя! – обиделся Том и нажал кнопку.

Сон вырвался из аэрозольного баллончика и распространился по комнате, совершенно рассеявшись. Не наблюдалось ни лёгкого тумана, ни небольшой дымки, как значилось на этикетке. То ли некачественный попался, то ли мы не сумели с ним обратиться, как полагалось: не прониклись духом инструкции и неверно поняли её букву.

– Может, добавим? – спросил Том.

– Подождём. А то много будет, – возразил я. – Заспимся. Ещё не проснёмся вовремя.

Мы посидели и немного подождали. Спать не хотелось.

– Давай добавим, – согласился я.

Том снова взял баллончик со стола, но нажать не успел: тихо скрипнула, будто приоткрывшись, дверь и от неё – или из неё, из-под неё? – показалась лёгкая беловатая дымка. Пожар?

Дымка дошла до нас, и мы сразу, будто по команде, зевнули. Нас окружал совершенно чужой, дикий, непонятный сон. У меня замелькали перед глазами чьи-то чёрные крылья, началось что-то грезиться, грызиться, казаться, козаться… Видимо, именно об этом и предупреждал нас Гид!

– Том, не спать! – скомандовал я.

Шатаясь, мы подгнялись – на подгибающихся ногах – с кроватей и попытались избавиться от чужого сна, махая платками – я с удивлением обнаружил, что носовой платок в моём кармане всё-таки имеется, – Том сорвал со стола скатерть – ту самую, с двумя маленькими дырочками – и яростно замахал ею.

Плотно прикрыв дверь и растворив окно – оно мягкими каплями упало во тьму ночи, – мы принялись выгонять дикий сон наружу, на улицу, но он легко уворачивался от наших попыток, то рассеиваясь в воздухе, то вновь собираясь небольшим тонким облачком. Мы устали и вымотались, так и не совершив задуманного.

В довершение ко всему через раскрытое окно влетел комар и принялся гоняться за нами, нахально жужжа над ухом. Комара-то я убил, а вот гудение осталось и ещё долго продолжало досаждать мне.

Поэтому пришлось окно закрыть, оставив все попытки прогнать дикий сон. Другие комары могли залететь, а они показались нам опасней сна.

– Ну что? – сказал я Тому. – Придётся смотреть.

– Давай добавим государственного, – предложил Том. – Вдруг он его сборет. Или хоть немного нейтрализует.

И он принялся жать кнопку баллончика до тех пор, пока шипение не прекратилось.

В комнате стоял густой молочный туман, в некоторых местах сгущавшийся до кефирного и даже до творожного, а кое-где переходя и в сырный – но переходя, к счастью, далеко от нас, у противоположной стены. Из-за стены послышался мяв голодных кошек, чуявших молочное изобилие в нашем номере, но не могущих прорваться на пиршество.

Спать хотелось невероятно. И мы уснули. Но поскольку сон был у нас один, то и смотрели мы его с Томом вместе, одновременно.

Сон снился странный. Нам снилось… поле. Не физическое, как форма существования материи, и не футбольное. Сельскохозяйственное. Бывшее пшеничное. Сжатое – кое-где как бы гигантскими пальцами, убранное – местами до полного исчезновения, скошенное – в том числе и немного на сторону, справа налево; невысокая стерня… И два тонких колоска посреди него. Волки, рычущие вокруг, то ли охрандряющие, то ли ищучищие повода и выбирающие момент, чтобы напасть… Сама напасть в виде лёгкого филолетового (отдающего филологией, филантропией, одновременно мимолётного и летнего) тумана, клубящегося над полем… И над всем – парящие, постепенно испаряющиеся полностью, стервятники. Может быть, потому, что ни одной стервы в округе не наблюдалось, и они скучали среди кучевых облаков? Между куч кучевых облаков…

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

По своей внутренней и внешней структуре комедия «Неосторожность» принадлежала к числу тех произведен...
Перу И. С. Тургенева принадлежит ряд фантастических и мистических произведений, таких, как «Призраки...
«Однажды я вслед за моей собакой вышел в гречишный клин, нисколько мне не принадлежащий. В любезном ...
«…На другой день Дерябин зазвал к себе трех соседских парнишек, рассказал, кто такой был Николашка.–...
Экспедиция капитана Скотта к Южному полюсу погибла в страшных буранах, разразившихся в Антарктике ве...
«Она словно медлила перед тем, как постареть всерьез, и с приветливым видом все держалась. Теперь не...