Сновидения Билибин Виктор

– Не дождались. И нас осталось двое – я да Стейк. Потом его наказали – огрызался много. Он был на взводе – да и я тоже, – обычно-то он умел язык не распускать. Ему запретили выходить в город и отправили дежурить на кухню – а в новом-то здании порядки у нас стали строже и убегать в город, как прежде, мы уже не могли. Но я решила, что мы должны это сделать. Надо было найти Шелби, понять, что к чему.

Она замолчала и долго пила свою воду.

– Я была мелкая и тощая. Однажды после отбоя я вылезла из окна своей комнаты. Окна открывались не на полную ширину, как раз чтобы мы не вылезали. Но я умудрилась пролезть. После этого надо было еще спуститься по стене, и мне повезло, что я не упала и не сломала себе ногу или шею. Потом побежала к метро. Я заранее стащила у Матушки из сумочки карточку, а потом мне предстояло ее как-то подсунуть обратно. И мне надо было каким-то образом подняться по стене, влезть обратно в окно, но все это – потом. В тот момент я была свободна как птица и бежала к своей лучшей подруге.

– То есть в Обитель.

– Я села в метро и вышла на нужной станции. Там всего пару кварталов пешком, и я побежала. Я бежала, и ночь была приятная и теплая. Помню, как я думала: вот Шелби удивится, когда меня увидит! Как она будет мной гордиться, что я сумела сбежать из-под стражи, преодолев все заслоны. Она будет смеяться, мы посмеемся вместе, и она скажет мне, что делать дальше. Так я думала. До сих пор помню, как я об этом думала и как сильно билось мое сердце.

А что было дальше, не помню. Сплошной туман. Помню, как проснулась утром, в своей постели, у себя в комнате, в новом здании. Мне было плохо, я была вся разбита. И очень испугана, потому что вылезла в окно, спустилась вниз – я не сомневалась, что я это проделала, но совершенно не помнила, как карабкалась назад и влезала в окно. И чтобы мы смеялись с Шелби, тоже не помнила. А окно мое оказалось крепко заперто на замок. И на мне, когда я очнулась, была форменная пижама, а вечером-то я ее не надевала!

– А не помните, вы кого-то видели, с кем-то говорили?

– Я помню только то, что рассказала. Разве что… Мне потом снились сны. О том, как я вошла в старый дом, окликнула Шелби. Потом – кромешная тьма, и во сне я слышу, как кто-то молится об очищении. Очищении разума, тела, духа – примерно как то, о чем мы говорили в Обители, но немного на другой лад. Об очищении для плохой девочки, чтобы… чтобы она смогла прийти домой. Сумбур. И еще мне было холодно, я была без одежды и очень напугана, но не могла ни кричать, ни бежать, ни даже шевельнуться. Этот сон мне потом долго снился.

Ее пробила дрожь. Дерик тут же обнял ее за плечи и притянул к себе.

– Иногда в этих снах я слышу крики, стенания. Иногда я как будто плыву, и мне не страшно, я просто уплываю под этот тихий, тихий голос, который говорит мне, что все хорошо, надо просто забыться, забыться.

– Чей голос?

– Я не знаю. Но думаю… – Она схватила мужа за руку. – Теперь я знаю, что то, что случилось с Шелби и Микки, должно было случиться и со мной. Но не случилось. Я не знаю, почему так вышло, не знаю, как проснулась невредимой, одетой в форменную пижаму, в своей постели, с крепко запертым окном.

– И вас никто никогда не расспрашивал о той ночи?

– Стейк расспрашивал. Я рассказала, что помнила, но он решил, что все это мне приснилось. Что я вообще никуда не ездила. И из окна не вылезала. Я и сама стала так думать, и мне было ужасно стыдно. Я струсила и подвела друзей. Но и они меня тоже подвели. Я стала себя в этом убеждать, чтобы как-то побороть этот стыд.

Она повернула голову к Дерику. Чуть-чуть. Тот коснулся губами ее волос.

– Шелби меня бросила, как и все остальные, так что, в принципе, мне было все равно. Я все это выдержала, пережила. И я делала все необходимое, чтобы это пережить, до того момента, как настала пора уходить. Никто меня брать к себе не собирался, такую худющую, костлявую, странноватого вида девицу. Мне просто надо было дотерпеть до того времени, когда я смогу уйти. И стать кем захочу.

Она допила воду.

– Так все и вышло. Я сменила имя. Не законным путем – Себастьян мне помог. Если делать все по закону, остаются архивные записи. А я хотела стать совершенно новым человеком, стать собой. И стала Лонной Мун. Мне казалось, певице такое имя подходит. А я только о том и мечтала – стать певицей. Я худо-бедно устроилась. Пела за харчи, работала официанткой, певичкой в кабаке, еще бог знает кем – все для того, чтобы было чем платить за жилье. Потом встретила Дерика. И вот я с ним. Это лучшее, что случилось в моей жизни. И ничего другого мне не надо. А вот у Шелби с Микки такого шанса так и не появилось.

– Я хочу вам показать другие снимки.

Лонна стиснула руку мужа в своей.

– Других девочек. Может, вы еще кого-нибудь вспомните. Пибоди!

– Я только хочу сказать, мисс Мун, я вами восхищаюсь, – проговорила Пибоди. – Восхищаюсь человеком, который сумел боль и невзгоды прежней жизни обратить в силу и добро. Вот. Хотела сказать.

– Спасибо вам. Такие слова приятно слышать. – Она взглянула на выложенные Пибоди фотографии. – О боже. Боже мой! Тут и Айрис. Сладкая наша… Боже мой! И вот эта… она тоже из наших, из Обители. Имени не припомню.

– Лупа Дайсон.

– Да, Лупа. Такая милая была девочка. Тихоня, но приятная. Я знаю эти лица, практически все. Только имен больше никаких не помню. С кем-то, кажется, сталкивалась в городе, они либо у Себастьяна толклись, либо сами по себе. По большей части у всех были клички, кто-то себе имя сам придумывал. А вот эту совсем не помню. – Она коснулась фотографии Линь.

Ева кивнула.

– Хорошо.

– Совершенно уверена насчет Айрис и вот этой. Лупы. Еще той, что, как я говорю, привела к Себастьяну. И еще с которой я пела. А Айрис-то мы искали… Я тоже искала – когда прослышала, что она ушла. Она не была… как сказать? Она была не такая, как все, и Себастьян боялся, что если оставить ее на произвол судьбы, то с ней непременно что-нибудь случится. И ведь случилось.

– Да, случилось. Лонна, а вы не хотели бы поработать с психологом? С кем-то, кто помог бы вам вспомнить события той ночи?

– Нет! – грохнул кулаком об стол Дерик. – На это она не пойдет. Она не пустит неизвестно кого ковыряться у себя в мозгах, заставлять ее вспомнить то, от чего она до сих пор ночами в слезах просыпается.

– Я понимаю ваши чувства, – ответила Ева. – Я знаю, что такое заблокировать участок памяти, чтобы не вспоминать чего-то плохого и страшного. Того, что приходит к тебе во сне, когда подсознание тебе неподвластно.

– У вас тоже бывает? – прошептала Лонна.

– Да. И я знаю, как это бывает, когда любящий тебя мужчина просто хочет, чтобы ты все забыла. Чтобы ты обрела покой. И я знаю, что это может быть не менее мучительно для человека, которому приходится тебя обнимать и успокаивать, когда ты просыпаешься с криком. Но этот ужас не пройдет, пока не вытащишь его наружу, не взглянешь ему в лицо. Сам собой он не пройдет, пока ты не найдешь в себе силы на него посмотреть и не научишься с ним справляться.

Вы единственная из выживших, кого мы знаем. И единственный носитель глубоко запрятанной информации, которая может привести к нему, чтобы заставить заплатить за содеянное.

Она достала визитку и черкнула на ней имя и телефон доктора Миры.

– Если решитесь на это пойти, покопаться в своей памяти, взглянуть на вещи как они есть, свяжитесь с этой женщиной. Честное слово, лучше ее вам не найти. Она о вас позаботится, потому что люди ей не безразличны.

– А то, что я вам уже рассказала, то, что я вспомнила, – это может вам помочь?

– Может. И вы не обязаны делать что-то еще, если не можете. – Ева подтолкнула карточку к ней поближе. – Возьмите, даже если и не понадобится. Пибоди права, вы уже совершили добрый и мужественный поступок.

Она подняла глаза на усеянный звездами потолок.

– И у вас тут очень мило.

– Может, как-нибудь заедете на досуге, выпьете, посмотрите, как это выглядит вечером, когда все здесь так и сияет?

– Почему бы и нет?

Ева протиснулась из кабинки и подождала Пибоди.

– Лейтенант! Они были моими подругами. Найдите того, кто с ними это сделал!

– Как раз этим и занимаемся.

На улице, по дороге к машине, Ева покосилась на Пибоди.

– У тебя мысли так громко ворочаются, что хочется по лбу стукнуть. Выкладывай!

– Мыслей у меня много. Но, пожалуй, начну с того, что ты обычно не делишься со свидетелями ничем личным – как было сейчас. Ну… насчет того, что ты знаешь, каково это – заблокировать воспоминания о чем-то ужасном, а они все равно возвращаются.

Ева промолчала и молчала до того момента, как они сели в машину и оказались в тепле.

– С ней это было легко. Легко для меня и правильно для нее. Конечно, дело личное, но иногда и личное приходится пускать в ход, чтобы открыть задраенные люки.

– А тебе правда до сих пор снятся кошмары?

– Реже, чем раньше. – И думать об этом стало легче, поняла вдруг Ева. Она уже выруливала на дорогу. – Можно сказать, почти не снятся. Зато я вижу какие-то странные сны. С нашими убитыми разговариваю.

– Жуть какая.

– Да нет, не всегда. А бывает даже полезно. Другой уровень, понимаешь? Подсознание включается. Как там Нэш Джонс? Хочу его как следует потрясти, тем более что теперь и рычаг на него имеется.

Пока Пибоди пыталась разыскать Нэша Джонса, Ева по встроенной связи позвонила в офис доктору Мире.

Мегера из приемной холодно воззрилась с экрана.

– Лейтенант?

– Мне надо переговорить с доктором Мирой. Всего несколько минут.

– У доктора сейчас сеанс, а сразу после него встреча и затем – консультация. У нее весь день расписан поминутно, лейтенант.

– Пять минут. Двенадцать погибших девочек, и я прошу всего пять минут.

– Попробую изыскать для вас эти пять минут. Я перезвоню.

Экран погас, и Ева вдогонку скорчила гримасу.

– Как это может быть, что у человека нет пяти минут времени? Можно подумать, я просила об аудиенции самого Господа Бога.

– Мира для нее и есть бог, – заметила Пибоди. – А Нэш Джонс тоже ведет сеанс. Шивиц перевела меня на его ассистентку, и та обещала связаться со мной, как только он освободится. Но тоже сказала, что весь день расписан.

– Придется ему выкроить для нас времечко.

В ожидании Нэша Джонса и Миры у самой Евы пять минут как раз образовалось, и она сделала небольшой крюк в сторону лаборатории Девинтер.

Войдя, Ева услышала чей-то вопль. Рука машинально потянулась к пистолету, но потом она поняла, что в этом крике не страх или насилие, а скорее восторг.

С другой стороны донеслось что-то похожее на приглушенный взрыв, за которым последовал истерический хохот.

– Что еще за сумасшедший дом?

– А по-моему, это классно. – Пибоди прижалась к стеклянным дверям, пытаясь за аппаратурой разглядеть, что там происходит. – Но может, чтобы так думать, надо самому быть не чуждым чудачеств.

– Чтобы так думать, надо быть абсолютно чокнутым, по самые уши. Знаешь, как в зыбучих песках – по самые уши! Слушай, а что это за название такое дурацкое – «зыбучие»? Видела в кино, как засасывает и людей, и животных, кому не повезло?

– Вообще-то, тебя не затянет, если дергаться не будешь, – раздался чей-то голос. – Останешься на плаву.

Ева бросила взгляд влево, где оторвался от изучения челюстной кости один из этих чокнутых, пол которого было почти невозможно определить из-за мешковатого халата и огромных очков-микроскопов.

– Что?

– Зыбучий песок – это обыкновенный песок, насыщенный влагой до такой степени, что не может держать вес тела, и обычно глубина его не более нескольких футов. Песчинки, в силу перенасыщенности влагой и воздухом, теряют сцепление. Но надо по возможности просто держаться на поверхности, потому что плотность вашего тела меньше, чем у зыбучего песка, и вы не утонете.

– Спасибо, что объяснили. В другой раз, когда провалюсь, буду помнить, как себя вести.

– Но если в песчаной смеси присутствует глина, тогда беда. Глина играет роль геля, и, когда туда падаешь, от удара этот гель превращается в жидкость и сцепляет крупинки смеси. – Эксперт резким движением сомкнул ладони. Внимательный взгляд на его руки позволил наконец определить его пол – мужской. – Так можно увязнуть довольно глубоко. И тогда для того, чтобы вас вытащить наверх, потребуется сила, примерно равная той, с которой поднимают легковой автомобиль или небольшой пикап. Фокус в том, что стараться выбраться надо извивающимися движениями, это движение способствует просачиванию воды, и в результате ты удерживаешься на плаву.

– Отлично. Надо это все записать. На всякий случай.

Устав от разговоров о зыбучем песке, Ева пошла дальше.

– Как люди умудряются столько всего знать? И зачем?

– Наука, – отозвалась Пибоди. – Без нее никуда.

Ева хотела возразить, но вспомнила, что идет за ответами не к кому-нибудь, а к ученому.

На Девинтер были те же дурацкие очки-микроскопы, но ее-то халат мешковатым назвать было нельзя. Сегодня халат был ярко-розовый и прекрасно гармонировал с ее ботильонами на высоченных каблуках.

– Я как раз думала, не заскочите ли вы сегодня, – произнесла она, не отрываясь от костей на стальном столе. – Это последняя из наших жертв. Причина смерти – та же. Возраст – между двенадцатью и четырнадцатью. Думаю, ближе к четырнадцати, поскольку есть признаки хронического недоедания, то есть она была мелковата для своих лет. Судя по зубам, профессиональной стоматологической помощи девочка практически не получала. Шесть дырок, не залеченных, двух зубов недостает, остальные обломаны или шатаются. Перелом правого запястья в раннем детстве, примерно в пять лет. Кости срослись плохо и, скорее всего, продолжали болеть.

Ева подошла ближе и стала изучать кости.

– Вот здесь более позднее повреждение. Трещина левого голеностопа. Получена примерно за неделю, может, дней за десять до смерти.

– А признаки насилия?

– На запястье. И еще трещина на правом локте. От падения. Упала на правый бок. Скорее всего, толкнули. Для ее возраста значительная изношенность тазобедренных суставов и коленей, что может свидетельствовать о больших нагрузках, о каком-то повторяющемся движении. Много ходила, наверное. И взгляни на пальцы ног – как они заходят один на другой.

– Туфли малы были. Как у Шелби Стубэкер.

– Да.

– Беспризорница, причем со стажем. Прожила на улице много лет.

– Пожалуй, соглашусь.

– А как продвигается реконструкция ее внешности? Она у нас последняя.

– Можем проверить. С такой лодыжкой бегать она не могла.

– У нее, быть может, и не было шанса убежать.

– Я получила ваше сообщение, – заговорила Девинтер, снимая очки. – До сих пор мы держали прессу на голодном пайке, но сейчас, когда будет установлена последняя из жертв, я считаю, можно обнародовать детали расследования.

– А я считаю – нет.

– Лейтенант, взаимодействие с прессой зачастую бывает весьма полезным. Помимо того, что оно позволяет информировать общественность – а это ее право, – раскрытие данных следствия может вызывать и вызывает интерес, а интерес может навести и наводит следствие на информацию, способную дать и дающую новые зацепки.

Ева позволила ей высказаться, прежде чем произнести ответную тираду.

– Во-первых, мне плевать на право общественности на информацию, в данный момент это мое дело, а не дело общественности. Во-вторых, я еще не провела допрос ключевого фигуранта и не хочу никаких утечек, которые могли бы мне в этом помешать. Когда будут установлены личности всех жертв, – продолжала она, опережая возможное возражение со стороны Девинтер, – и мы оповестим ближайшую родню последней жертвы, если таковая имеется, мы обнародуем их имена.

Надо будет только сделать так, чтобы Надин получила эти имена первой, напомнила она себе.

– Вы можете выпустить пресс-релиз, выступить с заявлением, но… – тут Ева сделала паузу, чтобы подчеркнуть важность своей мысли, – никакие данные моего расследования огласке не подлежат. Ни версии следствия, ни возможные подозреваемые, ни мотивы, ни причина смерти.

– Не первый год замужем, – сухо парировала Девинтер.

– Тогда нет проблем. – Ева еще раз взглянула на кости. – Но сначала – она.

– Лейтенант! – По голосу эксперта было слышно, что она оскорблена и отчасти раздосадована. – Мне они тоже небезразличны. Я держала в руках их кости, скребла их, проводила анализы, иссекала. Чтобы сделать свою работу эффективно, мне необходима некоторая отстраненность. – Девинтер положила на стол раскрытую ладонь. – От меня требуется сосредоточиться на научной стороне дела. Но это не значит, что мне на них плевать.

Об этой девочке я могу вам рассказать все. – Она подкрепила слова жестом. – Как она ходила по улицам в обуви не по размеру, питалась тем, что могла раздобыть – когда это получалось. Как у нее болели зубы, все ныли и ныли. Как она прожила последнюю неделю своей жизни хромая, с раздутой лодыжкой, в синяках. Как она бедствовала. Я думаю, у нее была очень и очень тяжелая жизнь. По сравнению с такой жизнью даже смерть – в таком варианте – кажется милосерднее. Это неправильно, безнравственно, несправедливо, но это милосерднее, чем та жизнь, которую она вела.

– Может, и так. Не могу с вами спорить, но ее смерть, способ, каким она была причинена, тот, чей больной разум и руки ее причинили, для меня вопрос первостепенной важности. Право общественности на информацию меня интересует в последнюю очередь.

– Так у вас есть подозреваемый! – догадалась Девинтер. – Кто-то у вас на горизонте вырисовывается.

– Мне нужно лицо и имя этой девочки. И провести один допрос. После этого, возможно, все станет ясно. А пока у меня подозреваемых много.

– Мне хотелось бы знать, кто…

– Зачем вы украли ту собаку? – перебила Ева.

– Что?

– Собаку. Несколько лет назад вы обвинялись в похищении собаки.

– Я не крала собаку. Я освободила ее из лап жестокого хозяина, который и зимой, и летом, в дождь и снег, держал ее во дворе на цепи, без какого-либо укрытия и который нередко забывал ее кормить и подливать ей свежей воды. И самое главное, – ого, да она завелась! – подумала Ева, – когда я стала ему на это указывать, послал меня нецензурной бранью на глазах у дочери.

– Мило, – прокомментировала Ева.

– И вот однажды, когда эта пародия на человеческое существо – ее хозяин, – по обыкновению, где-то напивался, я решила не носить, как раньше, несчастной псине еду и питье, а взялась за кусачки. После чего отвезла собаку к ветеринару.

– Вам предъявлялось обвинение.

– Да, потому что я отказывалась вернуть собаку. Ее надо было подержать какое-то время в ветеринарной клинике, подлечить от обезвоживания, недоедания, блох, чесотки – и это далеко не полный перечень.

– Ой! – Темные глаза Пибоди наполнились сочувствием. – Бедолага!

– Да! Я отказалась назвать место, где находится собака, и этот жалкий тип вызвал полицию. Меня обвинили в том, что я забрала чужую собаку, а когда ее обследовали, то уже его обвинили в жестоком обращении с животным. Это было приятно.

– И что стало с собакой? – поинтересовалась Ева.

– Мы назвали его Бонс – это дочка придумала. – Теперь она улыбалась. – Здоровый, ласковый пес, и в Нью-Йорке ему нравится.

Она достала из кармана телефон, провела пальцем по экрану и повернула к Еве. С экрана смотрел ухоженный рыжий пес, вислоухий, с осоловелыми глазами.

– Какой милый! – воскликнула Пибоди.

– Теперь – да, и это стоило задержания и штрафа.

– Если бы вы сами вызвали полицию, то и ареста, и штрафа можно было бы избежать, – заметила Ева.

– Возможно, но я была так взбешена! И вызволяя Бонса из заточения, получила огромное удовольствие. Так… С этим вопросом разобрались. А насчет прессы… – Договорить ей не дал телефон, заигравший не что-нибудь, а фразу из последнего хита Мейвис. – Дочь звонит.

– Мы пока пройдем к Кендрик.

– Я быстро.

– Не спешите.

– Ненавижу, когда люди так обращаются с животными! – заявила Пибоди.

– Видно, что мужик был козел, – сказала Ева. – Но забрать собаку таким способом? Это самоуправство. И еще, похоже, есть проблемы с контролем над побуждениями – так это у психологов называется?

– Может быть, но сейчас Бонс выглядит таким довольным. Ты и правда не хочешь поделиться с ней своей версией? – Заворачивая за угол, Пибоди оглянулась. Они уже подходили к владениям Элси Кендрик.

– Я недостаточно хорошо ее знаю, чтобы доверять. И не уверена, что стану доверять, когда узнаю лучше.

Она вошла и застала Элси за пультом.

– Привет! Как раз сотворила. Последние штрихи навожу.

– Эти просто классные, – сказала Пибоди, изучив портреты у Элси на стенде. – Невероятно красивые. Может, стоит сделать по экземпляру для родителей или опекунов, у кого они остались. Если они захотят.

– Я сделаю копии, не вопрос.

– Хорошая, кстати, мысль, Пибоди, – поддержала Ева.

– Вот наша последняя девочка. – Элси подрегулировала голографическую реконструкцию.

Перед глазами Евы мерцало трехмерное изображение.

Последняя девочка не такая хорошенькая. Худое лицо, чуть впалое с одной щеки – зуба недостает, догадалась она. Бездонные колодцы глаз, слегка запавших.

– Пибоди!

– Уже пробиваю, шеф.

– В потеряшках она не числится. Никто о ней не заявлял, но, если верить экспертам, она много лет беспризорничала.

– Похоже на то, – согласилась Элси. – И пришлось ей нелегко.

– Ничего не выскакивает, – вставила Пибоди, глядя в компьютер.

– Продолжай. Элси, ты не могла бы сделать нам копию? И еще одну. А можешь возраст уменьшить? Сделай ее… ну, скажем, на три года моложе.

– Могу. Хорошая идея. Сейчас, минуточку.

Ева взяла распечатку, сунула в портфель к Пибоди и стала смотреть, как их голодранка превращается в девочку. Чуть покруглее щеки, чуть больше симметрии.

– Эту тоже распечатай, пожалуйста. Попробую ее пробить.

– Могу параллельно с тобой завести свой поиск, – сказала Элси. – Вдруг кому-то из нас да повезет.

Но не повезло.

– Может, я не была достаточно точна? – сокрушалась Элси.

– За тобой такого не водится. С остальными ты попала в десятку. Расширим поиск. Пибоди, перегони обе картинки электронщикам и Фини попроси пробить по международному. Через электронщиков быстрее будет.

– Свой поиск я пока останавливать тоже не буду, – сказала Элси. – Если вы найдете – пришлите ее имя. У меня к этой девочке – уж не знаю почему – какое-то особое чувство.

– Может, потому, что у нее никогда никого не было, – предположила Ева.

– Возможно. – Элси кивнула.

Сев в машину, Ева двинулась к Главному управлению.

– Потереби еще раз Джонса. Теперь-то уж он должен освободиться! Нет, лучше я сама. Может, хоть моя должность заставит их пошевелиться.

Она воспользовалась встроенным телефоном и нацепила на лицо суровое «полицейское» выражение.

– Благословенный высшей силой молодежный реабилитационный центр. Чем могу помочь?

– Это лейтенант Даллас, управление полиции и безопасности Нью-Йорка. Мне необходимо переговорить с Нэшвиллом Джонсом. Немедленно!

– О! Минутку, пожалуйста, я вас переключу. Удачного вам дня!

– Да, да. Вечно все эту чушь произносят, – пожаловалась Ева напарнице. – «Хорошего дня», «удачного дня», «благополучного дня» и все такое. А я предпочла бы «отпадного дня».

– Это будет твой фирменный знак.

– Приемная мистера Джонса. Лидия у телефона. Чем могу помочь?

– Тем, что немедленно соедините меня с мистером Джонсом.

– Лейтенант Даллас? Да, я передала ему ваше сообщение. Боюсь, мистеру Джонсу пришлось отъехать. Возникла какая-то срочность, и он…

– Какого черта вы несете? Как это – отъехал?

– Возникла какая-то срочность, – повторила Лидия. – Он попросил отменить все сегодняшние дела. Я уверена, это что-то очень важное. Буду рада еще раз передать ему ваше сообщение.

– Потому что первое имело такой бешеный успех.

Ева отключила связь, не дав Лидии пожелать ей удачного дня.

– Черт! – Она вклинилась между «Быстрым такси» и фурой, чем вызвала бешенство дальнобойщика, и перестроилась еще раз, готовясь к повороту.

Пибоди едва удержала равновесие, когда Ева подняла машину в воздух, дабы преодолеть небольшой затор.

– Я так понимаю, мы едем в БВСМРЦ.

– А то куда же? Вот сукин сын! – Ева втиснулась в другое угольное ушко. Пибоди зажмурилась.