Все страсти мегаполиса Берсенева Анна

Глава 8

«Проигрывать тоже надо уметь. Главное вовремя понять, что ты проиграла. Тогда и разочарования не будет. Наверное, не будет».

Соня сидела на кровати и складывала вещи в дорожную сумку. Сумка была неудобная, мягкая и без колесиков. Тащить ее было тяжело, и вещи в ней мялись. Ну да не все ли ей теперь равно? Дома погладит.

При мысли о доме ее охватывало странное чувство. Прежняя ялтинская жизнь не вызывала у нее отвращения. И то, как она жила три месяца в Москве, не вызывало такого восторга, который мог бы затмить прошлое, сделать его тусклым и серым в ее сознании. Но и облегчения, не говоря уже радости от того, что скоро она окажется дома, в привычном и добром к ней мире, Соня тоже не испытывала.

Она не хотела уезжать из Москвы. Ей незачем было оставаться в Москве. Осознание того и другого занимало в ее голове равное место. А что творилось у нее в душе, она не понимала.

Соня бросила в сумку туфли на шпильках, те самые, которыми привела в оторопь качка из «бумера». Странно, что это было всего лишь позавчера; два дня, проведенные в сплошных размышлениях о будущем, показались ей невероятно длинными – с неделю, не меньше.

Поверх туфель Соня положила пакет с нестираной одеждой. Стирка, а особенно сушка белья в общежитии была целым мероприятием. И зачем ей теперь его затевать? Дома все постирает. Правда, в их старом доме на Садовой стирать тоже не слишком удобно, и с водой в Ялте вечно перебои, зато есть просторный светлый чердак, где все жильцы, каждый в свой день, поочередно сушат белье.

«Почему я решила, что у меня здесь все получится? – подумала она. – Вера Холодная… Я-то к ней при чем?»

Соня не привыкла выстраивать свои мысли в логическую картину. Не зря же в школе ей плохо давалась математика. И во всех случаях, когда ей почему-либо приходилось свои мысли упорядочивать, она чувствовала недовольство собою. Вот как сейчас.

Она хотела бы не думать сейчас о таких отвлеченных вещах, как победа и поражение. Но природное упорство требовало, чтобы Соня разобралась, отчего оно, это ее упорство, получило такой разительный удар.

Она всегда чувствовала себя вполне современной. Она легко принимала новые явления жизни, воспринимала их как данность и на дух не переносила разговоров о том, что раньше вот было хорошо, а теперь стало плохо. Что уж такого раньше было хорошего? Очереди за говяжьими костями? Во времена этого «раньше» Соня была еще не слишком большая, но отлично помнила, как мама ставила ее рано утром в такую вот очередь в гастрономе на набережной, убегала на работу к себе в санаторий, потом прибегала во время перерыва, а Соня все еще стояла в очереди, и даже не в самом начале.

И то, что главным мерилом человеческих отношений теперь стали деньги – во всяком случае, все так говорили, – нисколько ее не беспокоило. Во-первых, это было удобно: по крайней мере нет никаких неясностей и понятно, на что ориентироваться. А во-вторых, деньги упорядочивали отношения только с посторонними людьми, то есть такие отношения, которые, по Сониному мнению, все равно нуждались в какой-нибудь внятной мере. А отношения с мамой, с Ником, даже с Лоркой, – они ведь с деньгами никак связаны не были. И отец ушел к той блондинке совсем не из-за денег…

В общем, Соня всегда ощущала себя принадлежащей ровно к своему времени, и ничто в этом времени ее не раздражало.

И только в ту минуту, когда она увидела на экране Веру Холодную с ее изломанными, не существующими ни в каком времени жестами, с ее темными нервными глазами, она почувствовала то, чего почувствовать никак не могла по определению: близость к себе этой женщины. Она даже не поняла, было ли это ощущением близости к самой актрисе или к героине, которую она играла, да это было и неважно. Ей показалось близким то необычное, что смотрело на нее с экрана.

Это было что-то вроде яда, но такого странного и такого сладкого, что Соня сразу почувствовала: она готова его выпить, даже если он в самом деле окажется смертельным. А вдруг еще и не окажется?..

Так она и возникла в Сониной голове, эта мысль о том, что она должна стать актрисой. А потом возникло желание уехать в Москву, а потом все это обернулось студией «ТиВиСтар» и разговором с оператором Мишей…

«Хватит про все такое думать!» – мысленно прикрикнула на себя Соня.

Подобные мысли не приносили ничего, кроме смятения, а значит, от них следовало избавляться.

Соня обвела взглядом комнату, прикидывая, не забыла ли что-нибудь. Так она и не стала ей не то что домом, но хоть сколько-нибудь дорогим сердцу пристанищем, эта комната… Ну и хорошо! Иначе трудно было бы теперь ее покидать.

В окне, как в картинной раме, виднелся маленький дворик, не по-столичному тихий, и доносился через открытую форточку скрип качелей, на которых совсем юная мама раскачивала маленького ушастого ребенка.

Соня встала, чтобы задернуть занавеску. Ей не хотелось бередить сердце видом этого дворика, в котором было слишком много души и жизни, чтобы с ним легко было расстаться.

Но едва она подошла к окну, как тут же испуганно отшатнулась. Кто-то стоял прямо за стеклом, в шаге от нее.

Правда, испугаться Соня все-таки не успела, потому что тут же узнала Петра Аркадьевича Дурново. Именно он стоял под окном, переминаясь с ноги на ногу, и смотрел на нее несколько смущенным взглядом.

Соня встала коленками на подоконник и высунула голову в форточку.

– Здравствуйте, – сказал Петя. – Извините, что я без звонка. Дело в том, что у меня украли телефон. И ваш номер, соответственно, пропал.

Все-таки он обладал какой-то особенной способностью попадать в неприятные истории! Позавчера чуть денег не лишился, сегодня, пожалуйста, уже телефон украли.

– Я не успела продиктовать свой номер, – напомнила Соня. – Вернее, просто передумала вам его давать.

– Да, в самом деле. – Он еще больше смутился от того, что его уличили в таком неловком вранье. – А мне почему-то показалось, что ваш номер украли вместе с телефоном, и я решил… – Телефон разразился мелодией в нагрудном кармане его пиджака. – Это новый! – поспешно воскликнул Петя и так же поспешно отключил аппарат. – Я вынужден был сразу купить новый, мне нельзя без связи. Может быть, вы выйдете, Соня? – В его тоне послышались просительные нотки. – Как-то не очень удобно разговаривать через форточку.

– У меня времени мало.

– До чего?

– До поезда.

Она вовсе не собиралась сообщать ему, что уезжает. Но Петя умел ставить вопросы так прямо и в лоб, что они с неизбежностью требовали только прямого ответа.

– А куда вы уезжаете? – сразу же поинтересовался он.

При всей его способности теряться и смущаться от всякой ерунды, его невозможно было заподозрить в излишней церемонности. Наоборот, что хотел, то немедленно и спрашивал.

– Домой, – сказала Соня.

– Надолго?

– Насовсем.

– Но зачем? – удивился Петя.

И опять – видно было, что он в самом деле искренне не понимает, зачем нужно уезжать из Москвы насовсем.

– Не зачем, а почему.

Соне поневоле пришлось уточнить его вопрос. Но Петю совсем не интересовало уточнение.

– Цель важнее, чем причина, – сказал он.

– Почему?

На этот раз удивилась Соня. Она уловила в его словах, в общем-то простых, какую-то важную мысль, существенную мысль, и ей сразу стало интересно.

– Потому что если цель важна, то причины, мешающие ее осуществлению, вполне можно проигнорировать. Кто хочет, ищет возможности, кто не хочет – причины. Вам в самом деле так важно оказаться дома?

– Сейчас я выйду, – сказала Соня. – И правда, глупо через форточку разговаривать.

Когда она вышла на улицу, Петя уже стоял не под окном, а у двери общежития. Сегодня он был не в костюме, а в ярко-красной рубашке-поло. И очки в тоненькой золотой оправе не прятал в карман. Соня улыбнулась, вспомнив их позавчерашнее знакомство.

– Может быть, мы пообедаем? – предложил Петя. – Можно, например, пойти в «Корицу».

Мимо ресторана с таким глупым названием Соня не раз проходила, гуляя. Судя по его местоположению с видом на храм Христа Спасителя и по интерьерам, которые можно было разглядеть сквозь прозрачнейшие окна, был этот ресторан очень не из дешевых.

Она вовсе не собиралась экономить Петины деньги, но новых впечатлений ей сейчас не хотелось.

– Нет, – отказалась Соня. – Я не голодная. Давайте лучше здесь, во дворике посидим.

– Давайте, – согласился Петя.

Мамаша с ушастым ребенком уже ушла. Соня села на качели. Петя устроился напротив, на сиденье железных, с облупившейся краской каруселей. В Ялте такие старые карусели сохранились только в самых неприметных двориках. Соня думала, что в Москве таких и быть уже не может, а вот поди ж ты, есть.

– Вы обещали рассказать, зачем хотите уехать из Москвы, – напомнил Петя.

– Вообще-то я ничего вам не обещала, – в ответ напомнила Соня. – Но в принципе это не секрет. Просто я довольно быстро поняла, что мне нечего здесь делать.

– А что вы собирались здесь делать? – тут же спросил он.

И что она могла ему ответить? Что собиралась стать Верой Холодной и для этого нанялась в массовку «мыловарни»? Идиотизм собственного поведения был теперь для Сони очевиден. Но рассказывать о своем идиотизме едва знакомому человеку ей совсем не хотелось. Да и никому ей не хотелось об этом рассказывать.

– То же, что и все, – сердито сказала она. – Покорять Москву.

– Ну почему все? – пожал плечами Петя. – Среди моих знакомых нет ни одного человека, который собирался бы покорять Москву.

Его замечание было таким глупым, что Соня рассердилась еще больше. Как будто непонятно, что у них разные знакомые!

– Ладно. – Она встала так резко, что качели прянули назад. – Мне еще комнату комендантше сдавать.

– Так вы еще не выселились из общежития? – оживился Петя. – Мне кажется, вам не стоит торопиться.

– Мне так не кажется, – отрезала Соня. – А что вам кажется, не имеет никакого значения.

– Вы, конечно, правы, – поспешно согласился он. – Я только хотел сказать, что вы ведь не обязаны выселяться из общежития, правда? В том смысле, что если бы вы учились в этом сомнительном университете и вас бы, например, отчислили, тогда ситуация была бы критической. А вы, насколько я понял, живете здесь… – Он замешкался и быстро закончил: – По знакомству. Значит, можете выселиться или не выселиться по собственному усмотрению. Но тогда зачем торопиться?

– Логично, – хмыкнула Соня. – Только не про меня. Ну нечего мне в вашей Москве делать, понимаете? Правда, нечего.

– Вы не можете найти работу? – уточнил Петя. – Но в таком случае я мог бы…

– В Москве работу любой дурак найдет, – усмехнулась Соня. – Да я и в Ялте без работы не сидела.

– Вы из Ялты? – обрадовался он. – Я в детстве каждый год там бывал. Обычно в августе, когда виноград созревал. Меня возили глюкозу усваивать. А вы где там жили?

– На Садовой. Каменный дом двухэтажный, где каштан и магнолия во дворе. Вы, если в Ялте часто бывали, точно этот дом знаете. Старый такой, заметный. Только я не в прошедшем времени там жила. Я и теперь живу, – упрямо добавила она.

Петя пропустил последнее уточнение мимо ушей.

– Я понимаю, в Москве у вас что-то не получилось, – сказал он. – Не сложилось. И все-таки, мне кажется, это не повод, чтобы так поспешно отсюда бежать.

– Откуда вы знаете, что поспешно? – хмыкнула Соня. – Может, я уже полгода размышляю.

– Вряд ли. Для долгих размышлений у вас слишком импульсивный вид.

Он совершенно не вызывал у нее того острого интереса, который может вызвать у женщины не вообще человек, не абстрактная личность, а именно мужчина. Да прежде Соня и вовсе не знала, что такое абстрактный интерес к кому бы то ни было. А теперь, глядя на круглое лицо этого Пети – как там его фамилия, смешная такая? – она чувствовала вот именно интерес. Что-то проскальзывало то и дело в его словах необычное… Во всяком случае, невозможно было представить, чтобы он, наподобие Лоретты, стал рассуждать про обидную любовь или прочитал бы какое-нибудь дурацкое стихотворение.

– А какую работу вы мне собирались предложить? – спросила Соня.

– Я не собирался предлагать вам работу. – К ее удивлению, в Петином голосе прозвучали холодноватые нотки. – Я даже не знаю, что именно вас интересует.

Соня поняла, что он попросту пожалел о мгновенном порыве, поддавшись которому чуть не сказал, что может помочь ей с работой. Сочетание наивности и практичности было в нем так же интересно, как неожиданно точные определения, которые он давал различным явлениям. Все люди, которых Соня встречала до сих пор, были до донышка понятны ей через полчаса знакомства. А этот Петя был ей непонятен или, во всяком случае, не совсем понятен, а потому и интересен.

– А вы вообще-то кем работаете? – бесцеремонно спросила она. И добавила, чтобы его поддразнить: – Должна же я знать, на какую вашу помощь могу рассчитывать.

– Я адвокат, – ответил он.

Ого! Даже если он самый обыкновенный адвокат, не из тех, которых показывают по телевизору, то все равно человек не из бедных. Да об этом и по машине его, и даже по галстуку можно догадаться.

– Интересная, наверное, у вас работа, – сказала Соня. – Речи в судах говорите.

– Работа у меня в основном рутинная, – пожал плечами Петя. – И в судах мне выступать почти не приходится. К счастью.

– А что же вы делаете? – удивилась Соня. – Я думала, адвокаты всегда в судах выступают. Или в тюрьмы к своим клиентам ходят.

– Я работаю в нефтяной корпорации, – объяснил Петя. – Все мои клиенты на свободе. Так, улаживаю кое-какие их проблемы. Пока, к счастью, несущественные. Соня, – вдруг, без всякого перехода, сказал он, – и все-таки мне было бы приятно, если бы вы задержались в Москве. И у нас было бы время узнать друг друга получше.

Вот это да! Конечно, Соня сразу поняла, что понравилась господину адвокату. Но она была уверена, что он будет ходить вокруг да около, смущаться, теряться, пыхтеть – в общем, вести себя как всякий неопытный в общении с женщинами мужчина, каковым он, по ее наблюдению, являлся. А он, пожалуйста, обошелся без обиняков.

Это Соне понравилось. Или, может, она и сама подсознательно искала зацепку, которая позволила бы ей задержаться в Москве?

Как бы там ни было, но она сказала, мило улыбнувшись:

– Петя, вы мертвого уговорите. У меня даже аппетит разыгрался. Где вы предлагали пообедать, в «Корице»?

Петино лицо просияло той наивной открытостью, которой пять минут назад, когда он говорил, что не собирался предлагать Соне работу, в нем невозможно было и предположить.