Автопортрет художника (сборник) Лорченков Владимир
– Вот есть у меня знакомый, Лоринков, – сказала она.
– Гроза старшего курса! – сказала она. – Все мы, все Творческие Девочнки, были в него влюблены!
– Так он и газетчик блестящий, и сюжеты делает, и даже, говорят, книжки талантливые пишет, – перечислила она.
– Он явно Творческий! – сказала она, нервно моргая.
– Явно Гений! – сказал она.
– Так выйди за него замуж, – сказал я, раздвигая ей ноги коленом.
– Не могу, – сказала она с легким сожалением.
По тону я сразу понял, что она с ним трахалась, просто он, как и все остальные 1000 тысяч ее партнеров, использовал ее лишь для перепихона. И ты правильно сделал, парень, подумал я.
– Почему не можешь? – спросил я.
– Он давно уже женат, – сказала она.
– На какой-то обычной, простой девушке – сказала она с яростью.
– И чего он только в ней нашел? – сказала она досадливо.
– Книг не пишет, в газете не работает… у нее даже своего блога нет в жж, где бы она могла написать, как критически относится к свежему тексту Коэльо или причудам дизайна от Карвальон, вся она… не Творческая, какая-то вся… не яркая! – сказала она.
Я преисполнился расположения к этому Лоринкову и его Нетворческой жене.
– Может, она не трахает ему мозги постоянными разговорами про наркоманов эфира? – предположил я.
– Не груби мне, – сказала она.
– Ладно, – сказал я.
И продолжил ее трахать. Да-да. Вы не ошиблись. Мы разговаривали о всякой вот такой ерунде, трахаясь. Вот такого низкого накала страсти были у нас с Оксаной в постели. Конечно, ровно до того момента, когда я не избил ее в первый раз. А после этого не трахнул как следует, не принимая во внимание ее жалкое нытье про «слишком большой» или «я сухая». Кстати, она и правда была постоянно сухая. Не возбуждал я ее, что ли? В любом случае, кровищи было столько, что она вполне могла зачерпнуть у себя под носом и смазать там, внизу. Что я ей и предложил, когда предложил своей женушке встать раком. Это был наш первый раз. Первый раз я ее побил, имею в виду. Ну, и, если уж честно, первый раз я ее и вытрахал, как следует. Два в одном. Бинго.
– Становись раком, сука! – скомандовал я, и она хныкая, встала, окропив комнату кровью.
– А сахааа, – промычала она.
– Что блядь? – спросил я.
– Я сухая, – сказала она более внятно разбитыми губами.
– Отлично, тварь, – сказал я, – так бери кровищу с носа, и мочи себя там внизу.
После чего вдул, и трахал до упора, невзирая на протесты, и, вероятно, ей было больно. Но мне было плевать. В тот день я получил весомые доказательства измены. Она приперлась домой, благоухая, – якобы она была на невероятно трудном задании, – и пошла в ванную. Но мобильный телефон забыла, хотя обычно строго следила за тем, чтобы он, бедняжечка, купался вместе с ней. На качество секса ей всегда было плевать, значит, понял я по ее счастливому виду, ее трахнула какая-то шишка из администрации. Ну, или какой-то представитель Творческой Интеллигенции, который непременно получит Нобелевскую Премию.
Я взял ее телефон и просмотрел два сообщения. Входящее и исходящее. Входящее – от какого-то хмыря, который ее, судя по времени отправки текста, трахал сегодня, – гласило:
«М-м-м, моя сладкая девочка, твоя киска такая тесная, твои ляжки такие упругие, твои груди так подрагивают, когда я трахаю тебя, моя сладкая апельсиново-пшенично-молочная фея, когда мы сможем повторить этот невероятный экзистенциальный опыт с налетом легкого садо-мазо? Будем осторожны, чтобы этот ваш супруг-орк не застиг нас– а то я его боюсь, хи-хи. Твой сатир. Постскриптум. Сделай это еще раз – заглоти мой рог под самый корень, глядя мне в глаза, и я сорву для тебя все звезды мира»
Черт. Я почувствовал, как у меня встал. Эти ребята – ну, писатели и журналисты всякие, – они и правда иногда умеют Сказать. Черт-черт, черт. Ладно. Я глянул исходящее сообщение. Оно, как и вся Оксана, было пропитано пафосом и ложью.
«Мой друг, не слишком ли вы поспешны в своем жадном стремлении иметь лишь секс, секс, и ничего кроме секса? Да мне было хорошо с вами, но ведь именно Душа это ворота в тело, я настаиваю – Душа, а не то, о чем вы постоянно говорите, так что давайте в следующий раз встретимся в менее интимной обстановке, например, сходим в Театр, обсудим что-нибудь связанное с Творчеством. Мне интересно было бы узнать как вы пишете Ваши книги… Всегда Ваша юная фея».
Юная фея двадцати семи лет. Еб твою мать. Бедный парень, подумал я. Он решит, что плохо ее трахнул и она пошла в отказ. А ей просто не нужен секс. И живые люди ей не нужны. Ей нужны дрова в костер ее жадного честолюбия. Того, когда ты даже партнера для простого перепихона выбираешь не из приязни, а по степени его Творческой или Социальной Значимости.
Я надолго застыл, и оцепенение прошло, лишь когда прекратился шум в ванной. Значит, вода набралась. Я зашел в ванную, – несмотря на ее протестующий возглас, она считала это личным пространством, – и глянул на себя в зеркало. Тридцатилетний крупный мужчина в хорошей форме. Обычный. Не яркий. Не-блядь-Творческий. После чего развернулся и ударил ее кулаком по лицу. Вода окрасилась кровью сразу же. Я вытащил ее из ванной, вбросил в комнату, и еще поколотил. А потом поставил раком, и вытрахал, как следует, не оглядываясь на то, что у нее там тесно и узко.
Это был наш первый раз.
После этого она мне, кажется, не изменяла. Но значения это не имело. Я стал избивать ее регулярно и постоянно. За большие провинности и малые. Я бил ее и так и этак. После первого она умоляла меня не бить ее по лицу, и чаще всего так я и делал. Но если я был раздражен чересчур уж, то бил и по лицу, и она тогда врала что-то про падения с лошади – конный спорт был ее любимой забавой, – а то и отлеживалась дома на больничном. И знаете, что.
Люди, которые говорят, что рукоприкладством ничего не добьешься, и что это не способ решения проблем, ни хрена не понимают в жизни. Все решилось.
Когда ты начинаешь беспощадно лупить жену даже за неправильно приготовленный ужин, в доме воцаряются мир и покой.
ххх
Спустя год она меня боялась.
Научилась гримировать синяки. Садиться спокойно и не морщась, как будто ее задница и правда не в кровоподтеках. Дышать легко, несмотря на то, что ребро поломано. Запуганная и затюрканная, бедняжка не могла о разводе даже и помыслить. Меня это смешило. Неужели идиотка думает, что я ее не отпущу? Я бы дал ей развод в любой момент. Но она, курица безмозглая, навоображала себе, что я жестоко с ней расправлюсь, – наверное, точно не знаю, иначе чего она все это терпела, – и о разводе даже и не заикалась. К моему удивлению.
Вообще, она изменилась. Про Творчество и Эфир я от нее и слова больше не слышал. Бедная девчонка даже дыхнуть боялась. Я находил это правильным. Бил ее за малейшую провинность – на мой взглояд провинность – и трахал всякий раз, как и когда захочу. Она иногда жаловалась, уже не претензиями, конечно, а ласково так, нежно. Но мне было все равно.
Я окончательно плюнул на брак, как на союз равных. Это, знаете, работает, когда в браке действительно двое равных.
А у меня в браке был я, и безмозглая кукла, помешавшаяся на эгоизме и честолюбии. Трахаться мирно мы перестали. Я всегда ее шлепал, бил, и унижал. Иногда я ловил себя на мысли, что мне нравится слегка придушить ее, и, пока она испуганно бьется, навалиться сверху. Пора кончать с этим, думал я, иначе задушу эту идиотку на хрен. Но когда женщина покорна тебе во всем, она становится слишком удобной. Можно сказать даже, что я привязался к Оксане. К Новой Оксане, конечно же. В конце концов, женщина и есть раба при своем мужчине. И когда Оксана стала ей, то брак показался мне неплохой штукой. Так что я даже пожалел, когда все закончилось. А закончилось все, как это обычно и бывает, случайно.
Она стояла на кухне в одних только гольфах и переднике – я так попросил, – и готовила жрать. Я приоткрыл казан. Ребрышки. Как я люблю. Тут-то Оксана и совершила ошибку. Женщины ведь не любят, когда заглядываешь под крышку, если блюдо только готовится. Она не сумела скрыть раздражения и фыркнула или прошипела что-то. Не имело значения, потому что я вновь вспомнил ту хрень, которой она меня потчевала лет пять, – и это была вовсе не еда, – и крутанул ее левой рукой. И втопил кулак правой, – как педаль машины ногой, – в живот. Так втопил, что она минут пять вдохнуть не могла. Пяти минут не было никогда. Поздравляю с рекордом, детка, подумал я, сидя над ней на табуретке. А она, вдохнув очень осторожно, буквально пробуя воздух на кончике языка, – ну прям как долбанный турист, который пробует горячую печеную картошку, – засучила испуганно ногами. Можно было ее пожалеть. Но у меня правило. Если уж начал, делай.
Я пнул ее слегка, для пробы и все глядел, как эта коза голая ворочается подо мной, и как блестит ее настоящая пизда в разрезе. И ненависть застила мне глаза. Она что-то заверещала, всхлипывая. Я вслушался.
– Не по лицу, не по лицу, не по лицу, – верещала она.
– Только не по лицу, не по лицу, только не, – завывала она.
– ТОЛЬКО НЕ ПО ЛИЦУ, – орала она на весь дом.
Я, удовлетворяя ее просьбы, стал бить ее по ногам и по корпусу. Она извивалась, а я входил в раж. А потом мой ручной хомячок впервые взбунтовался.
– У меня завтра ЭФИР! – крикнула она с ненавистью.
– Не смей трогать мое ЛИЦО! – заорала она, и разрыдалась.
Не по лицу, так не по лицу. Я спокойно дождался, пока она перестанет всхлипывать, и приподнимется, а потом, глубоко вдохнув, ударил ее ногой в грудь. Изо всех сил. Она всхрипнула и сложилась, прям как складная книжечка. После семи минут мне показалось, что она идет на очередной рекорд. Но результат, в случае гибели спортсмена, не засчитывается. Так что максимум, которым она обходилась без воздуха, остался пятиминутным.
Я ударил ее так сильно, что она умерла.
Это я понял, когда вышел из ванной, и увидел, что она лежит, как я ее и оставил. Не дышала. Тело, – там, где оно соприкасалось с полом, – потемнело. Я смонтировал достаточно материалов о городских убийствах, чтобы понять – это наступает окоченение. В первую очередь там, где ткани с чем-то соприкасаются. Я сел на кухне и собрался с мыслями. Оксана была мертвой. Что же. Значит, настала пора мне оживать.
Я собрался не только с мыслями, но и в дорогу. Постарался вспомнить расписание электричек на Украину, чтобы не звонить и не выдавать направление. Взял все деньги, собрал рюкзак, и присел на дорожку. Потом мне показалось, что Оксана пошевелилась. Я присмотрелся внимательнее. Оксана и правду пошевелилась. Я перевернул ее на спину и она тихонько застонала. Почти убитая жена глядела на меня с ненавистью.
Я сел ей на грудь и сказал:
– Какая-то ты сейчас вся… не яркая.
ххх
В электричке было жарко и шумно.
От гула мне спать захотелось еще до отправки. Я был совершенно спокоен, потому что ключей от нашей с Оксаной квартиры ни у кого больше не было. Когда тело начнет пахнуть, пройдет недели две. Через две недели я буду очень далеко – из Одессы можно уплыть паромом в Турцию, а можно – в Камбоджу нелегалом, а можно и просто остаться там, и жить в деревеньке под городом, без имени и фамилии. У меня масса времени на то, чтобы решить. Летом бы обошлось двумя днями, но ведь сейчас только март. Мне не было жаль Оксану. Просто она сама во всем виновата, подумал я. Во всем. Потом попытался вспомнить, выключил ли я газ и свет? Потом подумал, что это не имеет значения. И наоборот, надо было оставить газ включенным. Едва было не встал, чтобы выйти из поезда и вернуться, чтобы поджечь квартиру. Потом понял, что на при поджоге пожарные и полиция будут у нас дома уже через час-другой. И все мои две недели времени в запасе пропадают.
– Ладно, – сказал я себе, – сделано как сделано, и лучше не переделаешь.
И решил сидеть и не дергаться. Так что я сел и перестал дергаться.
Жирные крестьянки напротив меня хитро мне улыбнулись.
– Что? – сказал я.
Вместо ответа они молча показали мне несколько пластмассовых бутылок с вином.
– Я не пью, – соврал я им.
– Сынок, скажи на таможне, что пять бутылок твои, – сказали они.
– Одна бутылка будет за это твоя, – сказали они.
– Запросто, – сказал я.
Путь предстоял долгий, мне нужны будут силы, а в домашнем вине много витаминов. Я прислонил голову к стеклу и стал думать. Беглец-убийца. Вот как все обернулось. Значит, не зря Оксана говорила, что мне следует желать большего, чем серое существование техника информационного холдинга. Эта жизнь явно утеряна. Безвозвратно. И что за жизнь мне суждена взамен? Я не знал. Оставалось догадываться. В догадках я и уснул, и проснулся только на таможне и на границе. Молдавских таможенников, смуглых, вороватых и мелких, как мартышки в зоопарке, сменили крупные, тупые и медленные, – как гориллы на воле – украинские пограничники. Оксана во сне делала мне отличный минет. На лице и на теле у нее не было больше синяков. Она улыбалась и очень громко сопела. Вагон шумел. От толчка в плечо я проснулся, и понял, что это я сопел. Крестьянка протягивала мне заработанное вино. Я молча взял бутыль и снова уснул. Холмы сменились равниной.
Это значило, что поезд въезжал на Украину.
ПОРА ХУДЕТЬ, ПРИЯТЕЛЬ!
Тут она и говорит мне:
– Жирный ты кусок говна, когда ты уже похудеешь?
На что я отвечаю ей:
– Следи лучше за собой, сучка, с поверхности твоих бедер можно списывать апельсиновую корку.
А дальнейшее представляло собой что-то вроде пинг-понга. Только вместо стола с сеткой у нас был наш кухонный стол, а вместо шарика по нему метались оскорбления. И если она еще какую-то изобретательность проявляла, то у меня особо интереса к этому не было. Просто потому, что за пять лет совместной жизни она меня достала. Несмотря на то, что Лида выглядела неплохо, у нее была мания. Боязнь лишнего веса. Просто потому, что она склонна к полноте. Поэтому моя сожительница только и делала, что бегала с фитнеса на аэробику, да с бассейна в сауну. Я, в принципе, не возражал, потому что, благодаря этим занятиям, она могла во время ебли ногу за ухо задрать. Что мы и проделывали. Но ровно до тех пор, пока не начал толстеть я. Сначала стал весить семьдесят пять вместо своих семидесяти, потом восемьдесят, затем девяносто. Последний раз, когда я взвешивался, стрелка весов остановилась на цифре 100. А потом и Лида начала поправляться, потому что если ты женщина, и у тебя мамаша жирная, то, бегай не бегай, ты все равно начнешь толстеть. Но злость она срывала, почему-то, не на себе, а на мне. Лида просто на говно исходила, глядя на меня.
– Блядский ты урод, сколько ты весишь?
– На себя посмотри, сука сраная.
– Да ты с центнер, наверное, весишь, – говорила она, а я Бога благодарил, что взвесился без нее последний раз.
– Иди в задницу, сучка, – говорил я.
– Передай мне творог, – говорила она.
– Только если ты передашь мне булки, – говорил я.
– Говнюк ты сраный, тебе булок нельзя, – говорила она, – ты же Толстеешь от них.
– Зато это вкусная жрачка, – говорил я. – В отличие от твоего блядь пресного творога, который, сколько ты его не жри, все равно добавляет тебе лишних килограммов.
– Их у меня всего три, – говорила она.
– Я же НОРМАЛЬНАЯ женщина, а не фея из сериала «винс», – сказала она.
– Какая еще на хуй фея?! – спросил я.
– Из мультика для девочек, – сказала она, – там в школе фей все девчонки тонкокостные, длинноногие, ужасно худые и стройные, с огромными глазами.
– Лучше бы порнуху смотрела, – сказал я.
– Дело за малым, – говорил я. – Еще года три, и будешь такой же толстой свиньей, как твоя мамаша.
– Такой же блядь мисс Пигги, – издевался я.
– Хорошо, что ты у нас сейчас мистер Пигги, – говорила она.
– Этот жир заработан в боях и сражениях, – говорил я.
– Мы даже уже стоя ебаться не можем, – говорила она, – из-за твоего пуза сраного.
– Мне плевать, – говорил я, – что поделать, если такова моя конституция.
– Конституция Российской Федерации твоя Конституция, – говорила она.
– Затнись, ты, целлюлитная, – говорил я.
– Сучий потрох, – говорила она.
– Пизда, – говорил я.
– Не могу назвать тебя хуем, – парировала она.
Вас, конечно, может заинтересовать, почему мы, при таком накале страстей и отношений, продолжали жить вместе. Все просто. Мы, как обычная молодая пара из Молдавии – мне было тридцать четыре, ей двадцать пять, – подали документы на выезд в США. И вот-вот должны были быть приглашены на собеседование. Если бы мы развелись, всю эту тягомотину с подачей документов пришлось бы начинать снова. Это отсрочило бы наш отъезд на пять-шесть лет. А сил на то, чтобы оставаться в Молдавии, у нас больше не было. Не помогал даже российский паспорт, полученный мной за то, что я родился когда-то в СССР.
– Наверное, в этом Совке сраном ты себе и испортил иммунную систему, питаясь этими ужасными советскими котлетами и борщами в столовых, – сказала как-то Лида.
– Что ты знаешь о Совке, пизда ты траханная, – сказал я неласково, потому что мы уже ссорились, и очень часто.
– Только то, что там рождались такие уроды, как ты, – сказала она, и ушла в свою комнату.
Я вздохнул и подумал, что все это очень скоро закончится. На собеседование нас вызовут через месяц-другой, а там и путь открыт. А уже в США мы разведемся. И я заживу, как сыр в масле. Сам. Лида, уверен, думала так же.
– Дай мне этот обезжиренный хлебец, – говорила она.
– Пизда ты тупая, – последнее время я только так к ней и обращался, – дело вовсе не в количестве жира в твоих хлебцах сраных. Дело в их количестве. Если ты сожрешь тонну силоса без жира, то все равно потолстеешь ровно на одну тонну.
– У тебя большой опыт в том, как поправиться на одну тонну, – говорила она.
– Ха-ха, – говорил я. – Передай мне яйца.
– Будешь жрать столько яиц, – говорила она, – останешься без своих. Передай мне пастилу.
– Обезжиренную? – с издевкой спрашивал я.
В общем, ситуация накалялась с каждым днем. И мы со дня на день должны были отправиться на собеседование в посольство и, по всем расчетам выходило, что уже через полгода мы можем собирать чемоданы и валить в Нью-Йорк или Арканзас, чтобы, как и все уехавшие молдаване, получать там пенсии, пособия, которые не заслужили, и срать на свою бывшую родину в интернет-форумах. Мне было плевать, что это некрасиво. В конце концов, заслужил я хоть капельку покоя. Ну, кроме капельки майонеза и чесночного соуса?
– Кто жрет чеснок с утра? – спрашивала моя дражайшая супруга.
– Я, – отвечал я угрюмо, поедая гренки с чесноком.
– Свинья, – тупо шутила она в рифму, и отправлялась в фитнес-центр, сгонять бока, которые все равно упрямо появлялись у нее с боков каждое утро.
– Херня, – бросал я ей вслед.
Завтраки и ужины – обедал я на работе – превращались в пытку и испытание. Мы сидели друг напротив друга, как английские лорд и его жена, разделенные длиннющим столом, обмениваясь язвительными репликами. Для полноты картины нам только дворецкого не хватало. Иногда я думал, как мы дошли до такой жизни? Ведь сошлись мы с Лидой когда-то по любви. Правда, я, поглядев на ее мамашу, подумал мельком, что моя супруга с возрастом поправится, но подумал еще, что готов это терпеть. Знать бы, что ей крышу сорвет на почве жратвы и лишних калорий, причем МОЕЙ жратвы и МОИХ лишних калорий. Как лишние двадцать-тридцать кило убили наш брак, думал я, как это блядь, вообще возможно?! Я даже посмотрел по телевизору пару серий этого сериала сраного, про фей «Бинс». Хуйня оказалась полная.
– Послушай, – сказал я ей как-то, – давай просто заткнемся и потерпим друг друга до отъезда.
– Я купила тебе абонемент в спортивный зал, – сказала она.
– Послушай меня, – сказал я. – Ты же не собираешься спорить с тем, что мы друг другу осточертели и не разводимся только потому, что ждем выезда блядь в США?
– Это не имеет никакого значения, – сказала она, – потому что я купила тебе абонемент в тренажерный зал.
– И за полгода, оставшиеся до отъезда, ты приведешь себя в порядок, – сказала она.
– Зачем? – спросил я. – Мы же все равно разведемся.
– Дурачок, – сказала она, – полгода здесь, года два-три там, не сразу же мы разойдемся, нас блядь выкинут попросту оттуда.
– И то, если нас выпустят, – сказала она. – А могут и не выпустить, потому что ты сейчас выглядишь вовсе не так, как был, когда мы начали готовится к отъезду.
– Ты блядь теперь Жирный, – сказала она, – а это Болезнь.
– Итого – три-четыре года с Больным, – сказала она.
– Я не намерена жить столько времени с жирным куском говна, – сказала она.
– Я не хочу, чтобы нас послали на хуй на собеседовании из-за того, что ты жирная тупая скотина с противопоказаниями по здоровью и инвалид жирной первой группы, – сказала она.
– Может пронесет, – сказал я.
– Пронесет тебя, мудак, когда ты обожрешься и снова в туалете на ночь засядешь, – сказала она.
– Ты жрешь и срешь, срешь и жрешь, – сказала она с ненавистью.
– Я не хочу не попасть в США из-за того, что мой тупой муж поленился следить за собой, – сказала она.
– Наконец, я не заслуживаю презрительных взглядов, которыми нас провожают в общественных местах, – сказала она.
– О чем ты, – сказал я, – когда мы последний раз куда-то выходили?
– Почему Я могу прилагать множество усилий для того, чтобы быть в форме, – сказала она, – а некоторые куски говна, которые мне даже называть не хочется, ленятся и обрастают жиром с самого утра?
– Хватит о говне, ты испортишь мне аппетит, – сказал я.
– Твой блядский аппетит не испортит ничто, – сказала она, – ты по пояс в говне будешь жрать.
– Я много нервничаю, – сказал я.
– В том числе и из-за тебя, пизда ты тупая, – сказал я.
– Ты начнешь худеть, причем с завтрашнего дня, – сказала она.
– Господи, – сказал я, – ну почему ты меня не слышишь?
– Он не слышит жирных уебков, – сказала она.
– Я обращался к тебе, – сказал я.
– А не слышу жирных уебков тем более, – сказала она.
– Половина десятого, – сказал я, нервничая, – пора жрать, Лида.
– Закрой рот, – сказала она, – причем во всех смыслах.
– Сначала сгонишь вес анаэробными нагрузками, – сказала она, – потом немного аэробных.
– Гос-п-п-поди, – сказал я.
– Дай мне мой завтрак, – сказал я.
– Никаких завтраков, – сказала она, – только стакан апельсинового сока.
Ну, я недолго думая и выплеснул этот сок ей в лицо.
ххх
Проснулся я от того, что у меня затекли руки.
В принципе, последнее время такое случалось все чаще. Лишний вес, сами понимаете. Опять же, храп. Когда поправляешься, начинаешь храпеть. Никогда не верил в это. Ровно до тех пор, пока не поправился. И не начал храпеть. Лида и в этом случае не смогла проявить сострадания, конечно. Представьте себе, что вас Каждую ночь будят по пятнадцать-двадцать раз хорошим ударом в ребра и шипением:
– Дапрекратитыблядьнахуйхрапетьзаебалужеспатьневозможно!
А у меня так было каждую ночь, несколько лет. Я иногда даже жалел, что мы подали документы на выезд, да было поздно. Слишком много мороки было с тем, чтобы их собрать, говорю же. Так что мы начали спать в разных комнатах. Нет, иногда я ее ебал, конечно – все-таки мой член именно то, из-за чего она и вышла за меня замуж, – но случалось это все реже. Из-за веса я очень уставал стоять за ней сзади, а она обожала именно так. А мои предложения поскакать на моем члене она воспринимала как оскорбление. Она ЛЮБОЕ предложение пойти на компромисс воспринимала, как оскорбление. Ебнутая сучка. А ведь когда-то я ее любил. Ну, или, если честнее, прельстился задницей и сиськами. Они были на заглядение: как у всех баб, которые после тридцати начинают толстеть. Господи, да что ж с того, живут же люди блядь и толстыми в браке?!
Я застонал и потянул руку из-под себя. Не смог. Подумал, что, может, и правда стоит сбросить пару килограмм. Попробовал встать, но упал носом в кровать. Перевернулся и с ужасом понял, что у меня связаны руки.
– Доброе утро, свиненочек, – сказала Лида
Я увидел у нее в руке мясницкий нож и заорал.
ххх
– Успокойся ты, придурок толстый, – сказала она.
– Не собираюсь я тебя убивать, – успокоила она.
– Блядьблядьблядь, – сказал я, – нет-нет-нет, только не ЭТО.
– Что?! – спросила она, и потом поняла и засмеялась. – Нет, ну какой же ты блядь псих-то, а? Ненормальный… Не собираюсь я тебе яйца резать.
– Уф, – сказал я, успокоенный.
– Тогда что происходит? – спросил я.
– Что за блядь, ролевые игры? – спросил я.
– Заткнись, – сказала она, – жирный ублюдок.
После чего сунула мне в рот свой сраный лифчик, присела рядом и излила душу.
… Только представь себе, сказала она, что ты с детства боишься потолстеть, с самого раннего детства, тем более, что родилась ты не в сраном Совке, а в нормальной демократической стране, смотрела перед детским садиком мультик «Винс» про юных фей, каждая из которых нарисована как кукла Барби, то есть так, что, живи такая в реальности, она бы и метра не прошла, потому что ее фигура противоречит ВСЕЙ системе земного блядь притяжения и физиологии, но ты-то смотришь, и вот, глядя на свои ляжки лет в девять в зеркале, думаешь, блядь, я не фея из команды Винс, я толстая и некрасивая, я себя ненавижу, все меня ненавидят, наверное, именно поэтому мама и папа развелись, начинаешь с этим жить, подрастаешь, в юности на пару лет тебя отпускает – ну, в том возрасте, когда любая баба в постель сгодится, от четырнадцати до шестнадцати выебать хотят любую, они свеженькие, – но потом начинается взросление и мучительный страх, и ты блядь истязаешь себя спортом, а потом появляется мужчина, который становится твоим мужем, а потом вдруг он начинает толстеть и жрать, как свинья, и ты глядишь на него, и видишь, видишь, видишь, мучительно видишь, что тебя ждет то же самое, а мужчина, который, по идее, должен быть твоей опорой и поддержкой, оказывается вонючей прожорливой жирной тва…
– Да-а-а-о-о, – говорю я.
– Достаточно? – спрашивает она. – Ладно.
– Да-да, милый, – сказала она.
– Глядя на тебя, я вижу Свое будущее, – сказала она.
– И это меня убивает, – сказала она.
– И меня убивает мысль, что это будущее может быть здесь, в этой Молдавии сраной, а не в благополучных Штатах, – сказала она.
Тут я понимаю, что глаза у нее блестят как-то не очень нормально.
После чего думаю, что она сошла с ума. А она, потрепав меня по щеке, сдирает с меня майку, и протирает бочка спиртом.
– Да-да, – бормочет она.
– Я срежу тебе лишний жирок, милый, – говорит она.
– С твоих омерзительных жирных бочков, – говорит она.
– Порепетирую на тебе, а потом срежу жирок себе, – хлопает она себя по бокам, где жирка совсем еще чуть-чуть, совсем блядь немного, хочу я сказать ей, но проклятый лифчик во рту мешает.
– Но сначала ты, – говорит она.
И, не успеваю я подготовиться, с размаху втыкает нож мне в блок.
Я отключаюсь.
ххх
В следующий раз я проснулся от того, что у меня не затекла рука. Это было так удивительно, и невероятно, что я и проснулся. Пошевелил пальцами, потом согнул руки в локтях. Нет, все движется. Открыл глаза. Руки не связаны. Приподнялся на них, огляделся. Простыня подо мной была вся в крови. Я был в крови. Но, странное дело, ничего не болело. Глянул вниз с дивана, и чуть было не блеванул. На ковре валялись два огромных, омерзительных куска жира. Мои, как я догадался, бока. Серые, в крапинках крови… Рядом валялись два маленьких розовеньких кусочка. Бока Лиды, догадался я. Глянул вправо. Под боком – Образно выражаясь, – лежала она. Невероятно стройная. И красивая. Я пошел в ванную, постоял под душем, смыл кровь. И увидел, что выгляжу теперь, как Аполлон, вздумай тот приобрести квартиру в кишиневской «хрущевке». Я был Красивый.
– Я Красивый, – сказал я, глядя на себя в зеркало.
И это было правда. Последний раз я выглядел так лет в двадцать. Я смочил полотенце водой и вернулся в комнату. Протер тело Лиды. Она постройнела. И открыла глаза.
– Какой ты Красивый, – сказала она.
– Невероятно, – сказал я.
– Ты в домашних условиях провела операцию по удалению жира! – сказал я.
– Да, – сказала она, и, встав, подошла к зеркалу. – И КАК мы теперь оба выглядим.
– Как боги, – сказал я.
– ДА, – сказала она, обернувшись, и пожирая меня взглядом.
– Какой ты Красивый, – сказала она, нервно поглаживая себя между ног.
– Я хочу тебя, – сказала она.
– А я тебя, – сказал я.
– Давай ЕБАТЬСЯ, – сказала она.
Мы бросились бдург к другу и я, подхватив Лиду на руки, присунул ей на весу. Начал бешено раскачивать ее, пока она, враскоряку, обхватила меня ногами. Я держал ее за задницу, и подбрасывал.
– Да-да-да, какой Стройный, – шептала она.
Читать бесплатно другие книги:
