Порог невозврата Кодар Ауэзхан

В плену у мисс Ноль

Поднявшись на поверхность, Агзамов вдохнул свежий осенний воздух, пахнущий землею и сыростью, поднял голову к небу с кучевыми облаками, и не успел ни о чем толком подумать, как сзади раздался дробный стук каблучков, его подхватили за локоть, и, он, не успев ни о чем сообразить, побежал за высокой девушкой в зеленом платье. Она затащила его в соседний подъезд и жарким шепотом спросила:

– Чье это на тебе шмотье?

– Шмотье? – переспросил Агзамов. – М-мое, – сказал он замешкав.

– Не ври! – сердито шикнула на него интервентка, крепко сжимая его за локоть. – Это ты с того хухрика снял, который меня недотрахал! И, между прочим, не заплатил!

– С какого… хухрика? – все не мог прийти в себя бывшая знаменитость.

– Который кокнулся в туалете, – более чем однозначно сказала девушка. – Слушай, я вижу ты тормознутый какой-то. Давай пошеруди в карманах, там должен быть бумажник.

– Да вы что, я не лазаю по чужим карманам, – брезгливо поморщился сын великого классика.

– Надо же какой чистюля! А пиджак снять с мертвеца не погнушался! Это похуже чем снимать на парики волосы с мертвых старушек. Помнишь, «Ворота Расёмон»?

И тут только Агзамов обратил внимание, что девушка абсолютно лысая, точнее, безжалостным образом обритая. Как говорится, до образа нуля. «Мисс Ноль», – мелькнуло в мозгу Агзамыча.

– Вы считаете меня мародером? – беспомощно воззрился он на девушку.

– Здесь не место такой литературщине, – сказала девушка и быстро пошуровав в кармане его брюк, вытащила бумажник. Там оказалась толстая пачка долларов. Девушка взяла себе сто долларов, потом лукаво посмотрела на Агзамова.

– Остальное я оставляю тебе!

– Мне? С какой стати?

– Ты на себя посмотри. Даже чучело огородное лучше выглядит. Тебе надо хоть одежду купить.

С тех пор как Агзамов попал в эту передрягу, у него не было ни секунды на размышления, обстоятельства были сильнее его. А он привыкший к рассудительности и рефлексии, привыкший обдумывать каждый свой шаг месяцами, всегда примерявший на себя образы литературных героев, вот уже сорок лет размышлявший над очередной строчкой своего так и не написанного романа, теперь только виновато промямлил:

– Да, наверное.

– Пошли.

Девушка подхватила его под локоть, и через некоторое время из магазина одежды Французского дома вышел шикарный господин и не менее шикарная девушка со своей обритой головой очень похожая на манекен.

– Ну, что гуляем? – кокетливо спросила девушка.

Поймав такси, они покатили в горы, чтобы как сказала девушка: «Расслабиться».

Агзамову самому стало интересно, кто он теперь – прежний Агзамов или судьба дает ему шанс отторгнуть себя прежнего и попробовать начать все сначала, как говорится с чистого листа. С другой стороны, ему было как-то не с руки, нереспектабельно находиться рядом со столь сомнительной личностью, как эта девушка. Ведь он совсем ничего не знает о ней, кроме того, что она, видимо, проститутка, и… почти воровка. Но она почему-то все деньги отдала ему, Агзамов по простоте душевной принял эти деньги (ведь ему же надо было одеться), но теперь он решительно не понимал, что с ними делать. И вообще, куда он едет и… с кем?

– М-м…э-э-э… простите, как вас зовут?

– А мы разве уже не на «ты»?

– Но я Вас совсем не знаю…

– А я Вас так, как будто целую вечность. Ты такой славненький, как медвежонок! Впрямь такой пушистый папусик!

– Фу, какая пошлость. Меня зовут Агзам Агзамович Агзамов…

Он ожидал, что она скажет: «Тот самый?», но девушка, видать, была далека от интеллигенции в третьем поколении.

– А меня Маша!

– Но ты же казашка!

– Какая какашка, я – Машка! Можно даже поласковей – Манька. Один дружок меня так и зовет «Манька-Обманка», а я что – я не возражаю. Как сказал другой мой дружок: «Женщина – другое имя соблазна»!

– Так ты казашка?

– Да что ты к этому так прицепился? Разве это так важно?

– Как «не важно»? Тебе безразлично, какой ты нации?

– Если честно, по барабану. Что это мне дает: виллу на взморье или беспроцентные кредиты?

– А что, обязательно надо что-то иметь со своей нации?

– А как же! В противном случае, зачем вообще нужно это дерьмо!

– Водитель! Остановите машину, я схожу!

– Нет, не останавливай! Сверни вон направо!

– Нет, езжайте прямо. Я вспомнил, куда мне надо. На Маркова-Аль-Фараби!

– Что ты там потерял?

– Не твое дело. Помалкивай, не то высажу из машины.

Маша благоразумно промолчала. В сущности, ей было все равно куда ехать. Она была из нынешнего постперестроечного поколения, которое никуда не спешило, ничего не хотело, ничем не увлекалось и, потому, получало все блага жизни даром.

Агзамов лихорадочно думал, как теперь ему быть. К Гадикову он так и не попал. Да и к другим, наверно, тоже не попадет. Ведь у него нет никаких документов. А без них ни в одно учреждение не пропустят, сейчас везде развели такую охрану, что только держись. Однажды даже в театральной проходной его обыскали, как террориста. Можно, конечно, позвонить, но он забыл подзарядить мобильник, а все телефоны там, в адресной книге. Значит, надо ехать не к сильным мира сего, а к кому-то из простых смертных, благо, к ним доступ есть всегда, в любое время суток. Это такое же дармовое удовольствие, как глоток воздуха, как пинок по собаке. Можно даже сказать, что еще проще, ибо не каждую собаку ведь пнешь, иная может и укусить… Нет ныне ничего дешевле простого человека, даже вода дороже, ведь ее приходится покупать, не из арыка же пить. Да, надо ехать к кому-то из друзей. Но все его друзья теперь важные шишки, у них та же охрана, ротвейлеры всякие. Сын в Сингапуре, с женой они в разводе, да и как скажешь женщине о таком? И тут он вспомнил об одном поэте, которому когда-то в бытность свою депутатом крупно помог, выбил ему квартиру уже тогда, когда тот, отчаявшись пробить себе путь в столице, собрался ехать домой, в аул. Это был колоритный парень – широкоплечий, широкоскулый, с квадратным дравидским подбородком, с размашистым разлетом бровей, только глаза были узкие и смотрели из-под очков очень внимательно, испытующе, иногда зло и недобро. Но в целом он был добродушен и особенно привлекал к нему его смех – раскатистый, роскошный, как сказал один заезжий русский писатель, смех голливудской кинозвезды. Смеясь, он запрокидывал голову с шевелюрой длинных иссиня-черных волос, рассыпанных по плечам, как у индейца. Он был так колоритен, в нем было столько пышущего здоровья, что как-то не замечалось, что он ходит на костылях, волоча за собой маленькие, как у подростка, паралитичные ноги. Агзамов заприметил его после первой же его статьи в республиканском литературном журнале. А когда они познакомились на одном из писательских застолий, он пригласил его к себе на работу. С тех пор они и подружились, сын великого писателя, сам уже сделавший себе громкое имя и самонадеянный парень из аула, который даже не замечал того, что он инвалид. Агзамову нравилось, что Айхан смотрит на него снизу вверх, с искренним почтением и обожанием. Однажды, когда Агзамов выдвигался в депутаты, недоброжелатели устроили ему обструкцию, тыча в неблаговидные факты его биографии, ведь он был трижды женат и не был членом партии. Надо было видеть тогда Айхана, как его это все возмутило! Он защищал Агзамова с яростью льва и такой убежденностью, что врагам оставалось только сдаться на милость победителя. Агзамов, конечно же, прошел в депутаты, а через несколько лет уехал послом в Индию. Каково же было его удивление, когда по окончании своей миссии, приехав домой, он стал видеть Айхана чуть ли не еженедельно по «ящику», а фото его не слезало с разворота самых популярных газет. Да, теперь многое изменилось – на телевидении свирепствовала реклама, город задыхался от обилия подержанных иномарок и совсем новеньких аляповатых джипов, неугомонные неоновые вывески звали в рестораны и казино, улица Саина стала чуть ли не официальным пристанищем проституток, в воздухе стоял запах крупных «безбашенных» денег и продажного секса. Причем этот запах стоял не только на улице, но и пропитывал самые высокие кабинеты. То ли оттого, что чиновники любили душиться и вынаряживаться в самые роскошные костюмы, то ли от безупречной побритости лоснящихся счастьем розоватеньких щек, то ли от всеобщей какой-то безвкусной напомаженности, – все эти упитанные, самодовольные мужчины казались самыми дешевыми продажными женщинами, которыми побрезговал бы самый последний шудра. Может, Агзамов не мог опомниться после Индии с ее четкой социальной структурированностью, но куда бы он ни зашел в Астане, все люди самых разных рангов и положений казались ему непристойно сексуальными и непристойно дешевыми, настолько дешевыми, что трудно было с ними здороваться. А здороваться надо было, ибо Агзамову нужно было пробиться на прием к 01-му, как тут величали хозяина этой страны. При этом Агзамычу казалось показательным это беспомощное ноль перед такой величественной единицей. Это сочетание цифр у него всегда ассоциировалось с дозвоном в пожарную службу, и это тоже было примечательно, поскольку всегда должен быть кто-то, кто организовал бы пожар, прежде чем звать службу тушения. Словом, 01-ый его не принял, и Агзамыч долгое время ходил, как пришибленный. И было отчего, ведь он привык, что он – государственная величина, Его Превосходительство, а тут на-те, – выбросили, как ветошь, и даже не посчитали нужным объясниться. Агзамыч стал приглядываться к людям и выяснил, что недовольных больше чем достаточно. Тогда он собрал своих старых друзей и организовал оппозиционное движение, которое вскоре превратилось в партию. Тогда-то ему и пригодился Айхан, ставший к тому времени новомодным властителем дум и кумиром нового поколения. Неожиданно он стал ярым западником и проводником постмодернизма в Казахстане. Его публицистика оставляла впечатление подожженной на глазах у зрителя пороховой бочки, философские статьи поражали каким-то инопланетным взглядом на вещи. Стихи и эпиграммы были по-римски циничны и язычески непристойны. Они сделали вместе много славных дел, в том числе открыли журнал, который Айхан возглавляет до сих пор. Поэтому Агзамыч и решил, что надо открыться Айхану и вместе решить как же быть дальше, как Агзамову вернуть свое былое агзамовское достоинство.

– Сверните в этот проулок и заезжайте во двор, – сказал Агзамов при виде знакомого пятиэтажного дома, где жил Айхан. Таксист заехал и остановился перед указанным подъездом.

– Ты посиди, – сказал Агзамыч, оглянувшись к Маньке, сидящей на заднем сиденье. – Я недолго, возьмем одного друга и поедем куда-нибудь отдохнем.

– Ой, какой страшный подъезд! – не удержалась Маша, увидев расхристанную дверь, держащуюся на честном слове. Подъезд действительно был из тех, которые встретишь только в беднейших районах Индии, а здесь даже в профессорских домах, каковым и был этот дом, не редки такие подъезды. Он был, как отрыжка советского менталитета, – весь в окурках, пивных банках, обрывках газет, со стенами, покрашенными в тюремный темно-синий цвет. Агзамов не удивился, что на полуэтаже перед раскрытой форточкой мирно дремлет бомж, спокойно обогнул его и поднялся на второй этаж. К его удивлению, дверь открыла незнакомая женщина, похожая на известную певицу Лолиту. Рослая статная, с дремучими, развратными глазами, она стояла в пеньюаре и лениво разглядывала незнакомого мужчину. Агзамов и тут не очень удивился, поскольку прекрасно знал пристрастие своего дружка к женщинам и алкоголю.

– Я к Айхану, можно войти? – приветливо попросился он.

– К какому Айхану?

– Ну, насколько я знаю, тут только один Айхан живет, – несколько раздраженно произнес Агзамов.

– Нет тут никакого Айхана. Они давно переехали. Он дом купил в Тау-Самале.

– Не может быть! Он всегда жил в этом доме! – пролепетал Агзамов. Он-то прекрасно знал, что дом купить его дружку не на что, не заработал он еще таких денег. Эта женщина нагло обманывала его, почему-то пряча от него Айхана. Но с другой стороны его вообще поражало присутствие этой женщины в этой квартире, поскольку Айхан был женат и славился как примерный семьянин. Немного отстранив женщину, он закричал:

– Айхан! Это я, Агзамыч!

Но вместо Айхана показался парень похожий на Цекало.

– Чего тебе надобно, старче? – мирно спросил веселый коротышка.

– Здесь живет мой друг, куда вы его дели?

– Тебе же объяснили, папаша, он переехал. Ему новый мэр квартиру подарил.

Это уже было более правдоподобно, но для очистки совести он попросился в квартиру и его спокойно впустили.

– Может, он оставил какие-то координаты? – повернулся он к знойной женщине, продолжающей невинно стоять в пеньюаре. Агзамову даже показалось, что это единственное подобие одежды, нисколько не скрывающее соблазнительные подробности ее изобильного тела.

– Вы знаете, нет. Он сказал только, что его всегда можно будет найти в казино «Шахерезада».

– А где это казино?

– А шут его знает…

Осмотревшись в прихожей, Агзамыч обнаружил, что в квартире Айхана всё начисто изменилось. Но больше всего его поразило то, что внутренние перегородки стали прозрачными. Взглянув на кухню, он увидел стоящего на голове Цекало, а в зале шла какая-та бурная дискуссия между четырьмя мужчинами. Один из них, седой, с высоким крутым лбом и крупным швабским носом что-то медленно проговаривал, в то время как другой – сухощавый и со встопорщенными усами, как у молодого Максима Горького, размахивал руками, метался из стороны в сторону, то и дело отметая доводы седого старца. Третий в античной тоге, со смуглым лицом, курчавыми волосами и горящими глазами, сложив руки на груди, стоял подле первого, снисходительно улыбаясь. Четвертый сидел в глубине комнаты у окна и меланхолично поигрывал револьвером, целясь то во второго, то в первого. Айхана нигде не было. Зато над столом, где восседал спокойный как танк старик, Агзамыч увидел портрет степного балбала в натуральную величину. Агзамов тут же узнал его. Это был его подарок Айхану в честь его 40-летия. Поигрывавший пистолетом молодой человек, очень похожий на латиноса, а если точнее, на Тарантино, стал целиться в балбал. Вдруг с глаз Агзамыча как будто пелена спала, он понял, что это, действительно, Тарантино, а тот усатый – наверняка Ницше. Третий смахивал на Гераклита. Только вот старика он никак не мог распознать, он напоминал ему какого-то голливудского актера, но, черт возьми, кто же он?

– Кто этот старик? – спросил он Лолиту.

– А, этот крутолобый, который сказал, что язык – дом бытия, что ли? У него фамилия сложная… ХайдЕггер, кажись?

– А, Хайдеггер! – обрадовался Агзамыч, вспомнив статью Айхана «Инобытие или Дом бытия?». – А эти, выходит, Ницше и Тарантино?

– Да, они самые!

– А это кто?

– Господь с тобой, да это же Гераклит!

– А ты Лолита?

– Я – Лолита.

– Но что вы тут делаете?

Но в это время к нему подскочил Тарантино и, сунув в нос пистолет, прорычал:

– А ты тут что делаешь? А ну вон отсюда!

Агзамыч кинулся к двери, открыл защелку, толкнул дверь, и, выскочив на лестничную площадку, побежал вниз по лестнице, но на полуэтаже грохнулся, споткнувшись об бомжа. Бомж даже не пошевелился, так и лежал, улыбаясь, погруженный в какие-то сладкие грезы.

Агзамыч, медленно спускаясь по лестнице, обернулся – его поразила мысль, что он может окончить свои дни таким же незамысловатым образом. «Да и чем же я лучше бомжа, – думал он по дороге к машине. – Я и есть бомж, человек без определенного местожительства, не имеющий ни семьи, ни работы, ни надежды хоть как-то вернуться в свою былую привычную жизнь. Чем больше я пытаюсь в нее вернуться, тем больше меня от нее откидывает. Я даже не бомж, ибо даже бомж имеет какой-то социальный статус. Я хуже, я – никто, я – странное существо, пережившее собственную сущность».

Когда он медленно сел в машину, Маша поняла, что что-то не так.

– Что с другом? Он не едет с нами?

– Его вообще нет – исчез, испарился. Вместо него в его квартире то ли духи, то ли актеры. Я так ничего и не понял.

– Не может быть. Не может человек испариться в миллионном городе!

– В миллионном городе как раз испариться легче всего. Хотя… мне сказали, что он часто бывает в каком-то казино.

– В каком?

– Кажется, «Шахерезада».

– Нет ничего легче! Я знаю, где это находится! Давай, жми до Ленина! – повернулась она к водителю.

В казино

Они поехали по Аль-Фараби, переехали Фурманова, и только тогда Агзамов заметил, как изменился город, когда-то величественная Алма-Ата, а теперь неудобоваримое, какое-то куцее – Алматы. Однако, несмотря на невыразительное название, в бывшей столице выросло множество суперсовременных высотных комплексов, которых можно было видеть с любой точки города. Если ранее единственной высоткой кунаевской столицы была 25-этажная гостиница «Казахстан», на фоне новеньких «куатовских» высоток, она смотрелась эдаким архитектурным динозавром, мирно доживающим свои дни на чужом празднике жизни, на фоне пятизвездочных отелей с чудными иностранными наименованиями типа «Рахат-Палас», «Анкара», «Сингафредо». Но в то же время состояние дорог было такое, как будто по ним каждый день катаются на танках. Разметки куда-то делись, асфальтовое покрытие было латано-перелатано, рытвины имперского размера сочетались с новоявленными «скрытыми полицейскими». В общем, Агзамова так растрясло, что он с тоской вспоминал об индийских рикшах, бережных к каждому своему пассажиру.

И еще Агзамычу бросилось в глаза то, что город превратился в как бы огромную лавку: первые этажи некогда бесцветных многоэтажок пестрели разными вывесками на чудовищной смеси английского, казахского и русского языков. Там располагались всякие бутики, магазинчики, закусочные, а рядом под красочными переносными зонтами зазывали к себе пивные и кафе-мороженое. Но больше всего в городе оказалось даже не кафешек и ресторанов, хотя и их тоже развелось видимо-невидимо, но всяких казино и игровых автоматов. Казалось, что за неимением лучшего, или, вернее, вследствие потери всяких разумных оснований для воспроизводства и смыслопроизводства, люди надеются только на выигрыш в лотерею, неважно какую, лишь бы повезло. Будет ли это выигрыш в рулетку или покер, в «наперсточек» или Джек-пот, все равно, лишь бы слепая игра случая выбрала меня, любимого. Такая настроенность невидимых людских масс оскорбляла Агзамова, всегда привыкшего надеяться на свой интеллект и на свое влияние в обществе. Ведь механизм славы – самая загадочная вещь на свете, однажды потрудившись заработать авторитет, всю остальную жизнь ты можешь почивать на лаврах, твоя слава будет работать на тебя лучше любого продюсера. Но теперь, – кто он, бывший Агзамов? Агзамова поразило, что он подумал о себе в прошедшем времени, как о бывшем. А это кто едет с отвязной красоткой на заднем сиденье, с толстой мошной в кармане?! Правда, они уже побывали в трех казино с похожим названием и все еще не нашли Айхана. Ну и что? Как сказал когда-то Горбачев: «Процесс пошел!». Пусть Агзамыча выкинуло из прошлой жизни, но ведь он еще жив и, главное, его интеллект еще при нем, вон он как рефлексирует все это время, пока они по бывшей Ленина спустились на все еще Гоголя и поехали по нему прямо. Когда авто переехало улицу Фурманова, Агзамов на противоположной стороне улицы увидел казино «Шахерезада», построенное в виде сверкающей, трехлучевой короны. Перед казино были выставлены, видимо, в качестве выигрыша, три автомобиля – «БМВ», «Мерседес-600» и «Тойота-Лэндкрузер». Этот джип очень понравился Агзамову, ибо напомнил ему о его собственной машине, которая так неожиданно и безвозвратно ушла из его жизни. Но ушла ли? А может, попробовать ее вернуть? И тут Агзамов совсем неожиданно для себя решил зайти в казино и попытать свое счастье.

– Братишка, останови вон у того казино, – сказал он шоферу-казаху.

– Но тогда надо будет развернуться…

– Ну, так развернись.

– Эй, эй, погоди! – раздался сзади голос Маши. – Ты что, лохушник, что ли? – зашептала она на ухо Агзамову. – Тебя же облапошат, как Буратино. Ты что, наших не знаешь?

– Это ты меня не знаешь! – ворчливо буркнул Агзамыч.

– Я тут катаю его по всему городу. Думаю, он меня в кабак пригласит. А ты вишь, что удумал, спустить все деньги? Нет, так не пойдет.

– Не слушай его, сверни вон к кабаку, – повернулась она к таксисту.

– Вот тебе деньги на кабак, – сказал Агзамов и дал ей стопку новеньких долларов, – а я пошел! – буркнул он сходя с такси.

– Нет, я с тобой! – Маша уже шла за ним.

– Эй, а мне кто заплатит? – выскочил из машины таксист.

Агзамов рассчитался с таксистом и пошел к казино.

Когда они входили, путь им преградили два охранника.

– Сейчас нельзя. Вон видите 12 часов. У нас время молитвы.

– Ничего себе казино! – воскликнула Маша. – У вас что – игорное заведение или мечеть?

– А тебе вообще не стоит вякать, – сказал один из охранников. – Женщин мы вообще сюда не пускаем.

– Вы знаете, – с достоинством произнес Агзамов, – она – со мной, я заплачу, сколько запросите.

– Ладно, – сказал старшой из охраны, отправляя в карман стодолларовую купюру. – Только пусть она наденет вот этот хиджаб и протянул что-то вроде мешка с пустым овалом для лица, – вот, накидывай.

– Я тебе не лошадь с попоной! – возмутилась было Маша, но увидев гневное лицо Агзамова, покорно полезла в хиджаб. Ее увели в раздевалку, и вскоре она вернулась в черном мешковатом платье до пят, с овалом для лица.

После этого их провели в молельную комнату, где с полсотни человек колотились лбами о молитвенные коврики, потом садились на колени и шептали что-то невразумительное, затем, выставив разнокалиберные зады, опять валились на коврик. Зрелище было не из приятных, но Агзамову с Машой пришлось проделать все это вместе со всеми. Отец когда-то научил Агзамова формуле исламской веры и одной молитве, содержание которой он давно уже не помнил. Зато помнил слова и шептал их с неожиданно проснувшейся жаждой веры. Такое чувство было удивительным для Агзамова, поскольку он был закоренелым атеистом и никогда не ощущал потребности в боге. Он, как говорится, не нуждался в этой гипотезе. Его удовлетворяла научная картина мира. Но в последнее время он с замиранием сердца отмечал, что в этой картине никто не нуждается. Напротив, все теперь кинулись в религию, мистику, гороскопы, составление родословий и прочую хиромантию. Когда-то Агзамыч споткнулся о фразу автора «Так говорил Заратустра» о том, что культура – это скорее исключение, чем правило в жизни человечества, что это – тонкая наружная пленка, под которой все также торжествуют дикие первобытные инстинкты. Агзамычу, тонкому интеллектуалу и моралисту до мозга костей, не хотелось это верить. Это что же, значит, нет в истории никакого прогресса, а возможно и нет никакой истории? И что – мы также беззащитны перед вопросами бытия и веры как миллионы лет назад? Агзамов отказывался в это поверить. И, тем не менее, он сейчас вместе со всеми отбивал поклоны, и, мало того, пытался направить свои мысли в нужное русло, т. е. в религиозном направлении, стараясь понять хотя бы логику такого образа мысли, при котором ты несравненно ниже верховного существа, но пытаешься обратить его взор на свою скромную персону, донимаешь его всяческими просьбами, хотя от тебя требуется лишь то, чтобы ты полностью предался его воле и только тогда Он, возможно, снизойдет до тебя. Но, как ни старался Агзамов, он так и не проник в эту логику, и ему ничего не оставалось, как повторять то, что повторяли другие. Он не читал Бодрийяра и не знал, что мир страдает перепроизводством символов, теряющих свое содержание, но продолжающих существовать, и в этом своем существовании, способных убить то новое и актуальное, что рождается параллельно, но не обладает, к примеру, авторитетом многовековой исламской традиции.

Вдруг ему вспомнилось, как он однажды заболел в студенческие годы. Были уже каникулы, все разъехались, он тоже думал, что завтра полетит в Алма-Ату, но всю ночь гулял с чудесной девушкой, своей новой знакомой, а утром почему-то слег и заметался в жару, верней, его бросало то в жар, то в холод, он обливался потом, и вдруг наступил момент, когда он понял, что все, умирает. Ему казалось, что стоит ему закрыть глаза, и больше он их не раскроет. И тут ему явилось видение, что его как бы пригвоздили к земле, но он рвался на небо и до того додрыгался, что все пошло красными кругами, и вот тогда, как шило, его пронзил страх смерти и одновременно страх божьего суда, который он мнил неправым. В следующий момент его отпустило, он как бы взлетел и открыл глаза. С тех пор бог был для него синонимом смерти, и он избегал думать и о том, и о другом. Когда в те же студенческие годы он впервые прочитал Сартра и Камю, они показались ему досужими, циничными авторами, неприятными в своих, несомненно, гениальных прозрениях. А здесь, падая на молитву в игорном заведении вместе с его разношерстными посетителями, ему также как и всем, наконец, захотелось чуда, т. е. дармового, ничем не заслуженного счастья, что называется, по праву рождения. Тем более, что он теперь стал никто, т. е. существом богоравным, ведь бога тоже никто в лицо не видел, несмотря на это, в него верят и ждут от него исполнения того, чего бессильны добиться собственными усилиями. Наверное, обращение ничтожеств к ничто и называется богослужением. Надо сказать, что все происходило на арабском языке, с экрана настенного монитора благообразный араб, очень похожий на Бен Ладена, показывал разные позы при молитве и все их старательно повторяли, то вставая, то опускаясь на колени, то касаясь лбом молитвенного коврика. Наконец, сидя на коленях, все раскрыли ладони и, что-то бормоча, провели ладонями по лицу. Не успел закончиться намаз, как все вскочили на ноги и побежали в гардероб переодеваться. Через несколько минут от благообразных, смирно шепчущих молитвы мусульман ничего не осталось. Все стали трещать по мобильникам, юнцы потащили своих девиц к барным стойкам, а толпа ринулась к игорным столам. Агзамов тоже кинулся вместе со всеми и сел за стол для игры в рулетку.

Как человек порядка и гармонии, он поставил свои фишки на четные числа и проиграл. Тут же разочаровавшись в гармонии, он поставил на нечетные числа и… опять проиграл. Но его утешало то, что он был в этом не одинок. Никто из присутствующих не выиграл. Крупье сгреб выигрыш и стал принимать новые ставки. Записав их на дощечку, он опять крутанул колесо и так быстро, что Агзамов еле успел поставить на цифру 13. И надо же, он выиграл. Да так, что вернул весь проигрыш и заработал кое-что сверху. К нему тут же подбежала Маша (она была уже без хиджаба):

– Агзамыч, дорогой, поехали, хоть и говорят, что дуракам везет, но не настолько же!

Но Агзамову стало не до нее, он был весь во власти азарта. Ему казалось, что он понял закономерность – надо ставить на самые дохлые цифры. На «зеро», например. Он так и сделал и опять выиграл. Потом раз за разом он нагло ставил на 1, 2, 3 и неизменно выигрывал. Теперь он размышлял, какая самая худая цифра из четных. Недолго думая он поставил на 10 и опять выиграл. Это было что-то из сферы фантастики, он мог раз за разом ставить на смежные цифры, но удача не покидала его, он неизменно выигрывал. Гора фишек возле него росла, другие игроки мрачнели все больше, у крупье отвисла челюсть, Маша энергично помогала Агзамову сгребать фишки.

Агзамова теперь было не узнать, глаза его разгорелись, губы подрагивали, лысина лоснилась, в нее можно было смотреться как в зеркало, Маша увидела там свою пасть, расплывшуюся в улыбке, и поняла, что надо дергать. Понятно, что мужчина без тормозов, но когда женщина не включает заднее, это опасно. Маша оглянулась. Вокруг них уже стали тереться непонятные личности явно с криминальными намерениями. Красивые девушки в прозрачных национальных костюмах, до того прозрачных, что можно было разглядеть вторичные половые признаки, не уставали подносить игрокам водку. Те, не глядя, выхлестывали ее, и вновь рвались делать ставки.

– Агзам Агзамович, – почтительно обратилась Маша к Агзамову. – Вы же хотели найти своего друга.

Эта фраза, произнесенная спокойным, вразумительным тоном, отрезвила Агзамова. Вдруг он вспомнил, что с ним случилось, в какое идиотское положение он попал, и весь азарт с него как рукой сняло. Гора выигранных фишек показалась бессмысленным разноцветным мусором. И даже если это не мусор, что ему делать с этими шальными деньгами, у него теперь нет ни детей, ни родственников, ни друзей. Женщины, которых при другом раскладе он, конечно же, не обошел бы своим вниманием, его не привлекали. Да и на что ему это барахло, кто он теперь, чтобы кому-то что-то покупать, одаривать кого-то с барского плеча. Так, слепая рука судьбы, такая же слепая, как сегодняшний день, подаривший ему эти невозможные, бешеные деньги.

– Ладно, пойдем!

Он встал и медленно побрел из-за стола. Но не такова была Маша, она немедленно сгребла все фишки в большой пакет и потащила его к кассе. Под изумленные взгляды всего зала, они прошли к кассе и стали менять фишки на деньги. Это оказалось нелегким занятием. За какой-то час с лишним Агзамыч выиграл почти миллион долларов. Когда они окончательно все подсчитали, к ним подошел вежливый молодой человек и попросил Агзамыча пройти к хозяину заведения. Маша попыталась было увернуться, но молодой человек крепко схватил под руку Агзамова, и тому ничего не оставалось, как покорно последовать туда, куда его повели. Причем Маше вежливо, но твердо было приказано остаться и ждать здесь, в зале.

Jopa

Поднявшись на второй этаж, они зашли в просторную приемную. Молодой человек посадил Агзамова в кожаное кресло, а сам пошел доложиться. Вдруг дверь открылась, и оттуда вышел, кто бы мог подумать – сам Гадиков, собственной, как говорится, персоной. Агзамов не поверил своим глазам, но пока он чухался, Гадиков размашистой походкой пошел к выходу из приемной. На Агзамова он не обратил ни малейшего внимания, как будто это была чья-то тень или того хуже, пустое место. Пока Агзамов собирался с мыслями, Гадикова и след простыл.

– Что он тут делал? – недоумевал Агзамов. Он мог представить Гадикова в парламенте, в Доме правительства, на какой угодно высокой трибуне, но чтобы он шлялся по казино и, причем, в разгар рабочего времени, это не укладывалось в голове Агзамова.

Бесшумно открылась дверь, и знакомый молодой человек пригласил Агзамова в кабинет. Пройдя через двойные двери, Агзамов с большим пакетом денег в правой руке вошел в очень большой, просторный, как море, кабинет, чей хозяин казался далекой ирреальной точкой, уткнувшейся в какие-то записи. Агзамову казалось, что он очень долго шел до него, ноги почему-то стали ватными, дыхание то и дело пресекалось, и когда он дошел до стола хозяина, он обрадовался только одному – возможности сесть, поскольку ноги его почти не держали.

«Надо же, какой страх умеет внушить этот человек?» – мелькнуло в сознании Агзамова. Он поставил пакет подле столика, а сам плюхнулся в кресло. Помощник помог ему сесть и вышел. Агзамов проводил его долгим взглядом, как бы не желая с ним расставаться, и только потом посмотрел в сторону хозяина кабинета, да так и обомлел. За столом сидела жопа – или у этого человека настолько оплыли щеки, что напоминали ягодицы, накрытые сверху париком, из-под которого еле проглядывали щёлочки глаз, а из наплыва щёк еле виднелась кнопочка носа, а еще ниже – что-то наподобие узеньких губ.

Агзамов чуть не выблюнул от омерзения. Он смотрел на невероятного объекта или субъекта, не зная, что от них ждать и вообще, отказываясь верить собственным глазам.

Вдруг это нечто икнуло и бормотнуло:

– Ты что – жопу не видел?

– На таком уровне н-нет! – остолбенело выдавил Агзамов.

– На каком это на таком? – приподняло «голову» жопа.

– На вы-высоком! – выпалил Агзамов. – Слишком высоко от уровня пола.

– Что ты гонишь? – обиделась жопа. – Любая жопа приговорена к своему полу. Попробуй пришпандорить половые признаки, если у них нет обратной стороны!

– Причем тут пол? – вырвалось у Агзамыча. – Ты же сидишь в кресле собственника казино, распоряжаешься огромными деньгами, судьбами людей. Люди тебя боготворят, а ты оказывается, всего лишь задница?

– А чем плоха задница, или, грубо говоря, жопа? На протяжении всей вашей жалкой жизни все ваше тело сидит на мне, в то время когда все почести достаются голове, все экскременты проходят через меня, естественно я научился быстро распознавать опасность, не зря вы говорите: «жопой чую», но чую-то я, а не вы. Я – огромное чувствилище, и это мое самое главное достоинство. Я знаю, куда ветер дует, а вам это и не снилось! А ветер дует так, что только подставляй жопу! Кстати, мы нынче все любим нефтяные потоки, а ведь это ископаемый продукт, тоже своеобразные экскременты, так теперь ведь от них крутится вся мировая энергетика и вся мировая экономика! Так кто теперь важнее – жалкая голова, на которую вы все молитесь, или я – жопа, ничтожнейшая из ваших ценностей?

– Ну, это риторика, – обиженно бормотнул Агзамов.

– Э, не скажи! – подняла указующий палец жопа. – В таком случае, ты глубоко архаичный человек. На Западе давно уже отказались от метафизики, от запредельных миров и больших россказней, или, как поёт лучший из их философов, от фаллологоцентризма. И куда это всё по-твоему ведет – к феминоцентризму? Увы, этому никогда не бывать! Мужчина никогда не отдаст своего господства! Значит, это ведет к коллапсу идентичности – вот к чему это ведет! Нет теперь ни Востока, ни Запада, ни этносов, ни наций, ни мужчин и ни женщин, есть только одна большая жопа, подключенная к нефтепроводу и подтираемая нефтедолларами. Все уходит в трубу или, точнее, в жопу. Тысячелетия мы делали культ из головы, теперь настала эпоха жопы. Принцип в том, чтоб распознавать, кому подтирать и внушить другим, чтобы подтирали тебе. Цивилизация переходит на тактильный уровень. Кто этого не понимает, не понимает в жизни ничего!

Ораторствующий на ногах Зад рухнул в кресло, и взялся было за сигару, да так и застыл – ее некуда было всунуть. Ведь губы-то на этой маске были декоративные. Тогда он с сожалением посмотрел на нее и протянул Агзамову.

– На, закури, где ты еще такое покуришь?

Агзамов чиркнул зажигалкой и с удовольствием выпустил клуб дыма.

При этом, он не преминул поехидствовать.

– Хотелось закурить Вам, а курю я, все-таки неудобно, когда зад на месте головы…

Тут Зад не выдержал, хлопнул рукой по столу и выпалил:

– Да ты знаешь, кто я такой?! Я тебе сейчас покажу! – и с этими словами он стал снимать с себя голову или то, что было вместо нее. Это оказалось нелегким делом. Зад словно прирос к его шее.

– Помоги же! – вскинулся он на Агзамова.

Они стали тянуть вместе, но зад не поддавался. То, что было под задом, барахталось и материлось. В пылу борьбы Агзамов нечаянно нажал на «кнопочку» носа и тут – о, чудо! – зад катапультировался самопроизвольно. Но то, что увидел Агзамыч вместо зада, ужаснуло его еще больше. Там было лицо, чуть ли не самого известного человека в стране, того, кого прочили в преемника президента, самого крупного медиамагната, приемного сына от первой жены. Теперь он сидел в черной тюбетейке в надлобном выступе которого была наклейка с изображение ощеренной волчьей пасти.

– Это Вы? Так Вы что – под Сивым Арланом ходите?

Агзамов в изнеможении опустился на кресло.

– Как бы нет так, – рассмеялся Нуриев. – Это он подо мной ходит. А за жопу прости. Я тебе тут просто перформанс сделал. Ты хоть знаешь, что такое перформанс?

– По-моему, это больше на хэппенинг похоже, тебе же удалось вовлечь меня в свое действо, – задумчиво произнес Агзамов, – и вдруг рассердился: – Какой фигляр! Я тут всего лишился, остался без прошлого и настоящего, а он тут мне лекции о жопе читает. Вон доигрался до того, что жопа к лицу чуть не приросла.

– Ну, ты, давай поосторожнее, – помрачнел Нуриев. – Я же не виноват, что твое время прошло.

– Я жив-здоров, в полном расцвете сил, я еще столько смогу сделать, что тебе и не снилось.

– Возможно-возможно… Но ты не понимаешь, что изменилось время и что этому времени ты не нужен.

– Как не нужен? Кто ты такой, чтобы определять, кто нужен, кто не нужен?

– Все определяет время… Но на деле явственно слышалось, что все определяет не кто иной как он, этот расползшийся в самодовольной улыбке сукин сын.

Агзамову вспомнились строки из древнетюркского памятника: «Время распределяет Тенгри. Сыны человеческие пришли все, чтобы умереть». Ишь, кем он себя вообразил, этот мордастенький теленок, хозяином времени, т. е. самим богом на грешной земле. Как же им не хватает воображения, хотя бы элементарного чувства юмора, как же они обделены тактом и вниманием к окружающему миру. Агзамову захотелось встать и ударить его, но вместо этого он выдавил из себя:

– А тебе не кажется, что и ты не вечен, что лет через пять будешь жрать баланду и выносить лагерную парашу и реально узнаешь, что жопу носят не на голове, когда в него будут втыкать вот такие вот сигары, а может быть что и похуже! – и жестко погасил сигару об стол этого гада.

Но тот как будто и не слышал Агзамыча.

– Да, все определяет время. И время теперь на моей стороне, – произнес он раздумчиво. А я… я могу помочь тебе. Вот сам подумай – мне сейчас 40, через год – президентские выборы. Президентом должен стать я! Так помоги мне в этом! Ты – сын легендарного писателя, сам знаменит, как бог. Да мы с тобой…

Тут Агзамов невольно рассмеялся: «Ты же сам только что сказал, что времени я не нужен!» – и повторил его напыщенную позу.

– Зато мне ты нужен! – поставил точку Нуриев. Он вышел из-за стола и, подойдя вплотную к Агзамову, сунул ему в нос пистолет.

– Ну, ты – хамло интеллигентское! Ты знаешь, с кем разговариваешь? Я – твой царь и бог, понял!

– П-понял, – выдавил из себя Агзамов, – приподнимаясь под дулом пистолета.

– Сядь! – припечатал его к креслу Нуриев. Сам сел в кресло напротив. – Теперь выслушай меня спокойно. – Ты думаешь, чё я тут кручусь в игорном бизнесе? Вон папа хотел меня генералом сделать. Меня-то, эндодермиста, генералом? Да народ уржался бы до ослиного рева! А тут денег немеряно, больше чем в нефтяном секторе. А деньги мне нужны – чтобы всех купить и самому стать президентом. Представляешь, у меня Россия куплена! Еще чуть-чуть и Америку куплю. И хана тогда моему папаше! Недолго ему осталось забавляться с молодой женой! Он сам мне женою станет! Ох, и попил он у меня кровушки! Ох, и поиздеваюсь же я над ним!

Нуриев опять вскочил с кресла и расхаживал перед Агзамовым туда и сюда, словно по острию ножа, наслаждаясь каждым своим словом и словно бы нахлынувшей от этих слов крамольной, скабрезной свободой.

Агзамов смотрел на его петушиную поступь и вспоминал известное выражение о том, что революцию задумывают мечтатели, осуществляют герои, а плодами пользуются проходимцы. И в самом деле, о такой ли участи он мечтал, диссидентствуя в советские годы? Ему казалось, что он, как Моисей, сформирует за годы брежневско-кунаевского безвременья гордую нацию свободных людей, чьи корни берут начало в седой старине. Но ныне все это обернулось против него. Во-первых, вылезли эти «декабристы» с их никому не нужным наивным национализмом, потом на гребне оказался Айтматов со своим невесть откуда взявшимся манкуртизмом, тут потоком хлынула возвращенческая литература (все вдруг вспомнили, откуда у них ноги растут, казахи стали считаться древнее Древнего Египта), на волне которой Президент, уже ставший тогда Президентом, разогнал Верховный Совет под ничтожным предлогом, а там уже один таможенный генерал ломал стаканы в телеэфире, не пародируя, а подражая Жириновскому.