Книга Тьмы (сборник) Олди Генри
Почему он до сих пор не растекся по всему миру? По каким законам живет это существо, если это существо, конечно, а не явление?
Может быть, в магистральной сети для него слишком высокое напряжение? Он не может пойти от подстанции верх, как рыба не может перепрыгнуть плотину ГЭС? Поэтому он существует только в Загоровске, только в местной сети, и, возможно, предпочитает определенное напряжение, частоту, силу тока…
Нина вздохнула. Школьная физика была давно, очень давно. Рассказать бы специалисту, поделиться гипотезами.
Нет, я не включу…
«Ты этого достойна». Разве это ответ мальчика, которому она напомнила любимую воспитательницу? «Ты этого достойна». Почему? Где тот момент, тот поворотный пункт, после которого Электрик обратил на нее особое внимание?
Шоколад на гостиничной стойке? Деньги поверх грибов-лисичек одноногого старика? Что? И с какой стати Электрик должен ценить ее за добрые, конечно, но такие мелкие и необременительные, в общем, поступки?
Ей всегда хотелось, чтобы кто-то ценил ее просто так. Не за лицо и одежду, не за ум и стиль, и уж конечно — не за подачки. Ей хотелось, чтобы в роду у нее нашлись королевы, чтобы на бронзовой монете был высечен ее профиль, чтобы на стальном щите красовалось ее имя; боже мой, детский сад. «Ты этого достойна». Не то откровение, не то рекламный слоган.
Она взяла в руки трубку. Посмотрела на кварцевые часы на стене: половина первого ночи.
Утонула кнопка. Засветился экран телефона. Тишина…
«Ты здесь?»
«Здесь», — пришел моментальный ответ.
«Чем я отличаюсь от других?»
«Ты знаешь».
«Нет».
«Нина. Тебе цены нет».
«Ты не Дима». — Она зубами отодрала присохшую кожицу с верхней губы.
«Зачем ты отключила свет? Я все равно тебя вижу».
— Чем ты видишь? — спросила Нина вслух. Ответа не последовало.
Только не задавать глупых вопросов. Вроде: если ли у тебя глаза, мужчина ты или женщина, почему ты набираешь текст так быстро…
«Ты права. У меня нет имени».
Нина вздрогнула.
«Меня никак не зовут, потому что меня никто не зовет», — пришло следующее сообщение.
И через секунду другое: «Назови меня как-нибудь. Только не Электрик».
Нина заметалась.
«Как тебя назвать? Как ты хочешь, чтобы тебя называли?»
«Как-нибудь».
«Свет, — она решилась. — Я буду называть тебя Свет, хорошо?»
Смайлик. И еще один смайлик через секунду; он смеется, подумала Нина.
— Тебя хотят убить, — сказала Нина вслух.
«Спасибо».
Она содрогнулась. Вдруг он слышал?!
«За что?»
«За имя».
«Тебе нравится?»
«Конечно».
Нина еще раз посмотрела на часы.
«Мне пора спать, — написала, подумав. — Уже поздно».
«Спокойной ночи. Ничего не бойся».
«Погоди», — быстро написала Нина.
«Что?»
Стук часов отдавался звоном в ушах. Хотя стучали они еле слышно.
«Споко…ной ночи», — трясущимися руками написала Нина и быстро выключила телефон.
В четыре часа погасли редкие окна, кое-где светившиеся на фасадах домов. Погасли все фонари вдоль улиц. Погасли вывески и рекламные щиты.
В полной темноте, рассчитывая только на ущербную луну почти в зените, Нина бегом добралась до перекрестка. Там дежурила, мерцая в темноте автономной электрической «шашкой», знакомая «копейка».
— Чего это? — пожилой водитель с интересом оглядывался. — Темно-то как… Свет, что ли, вырубился?
— Авария на подстанции, — сказала Нина.
— Ого-о, — протянул водитель. — Это серьезно.
— Мне на вокзал, — сказала Нина.
Водитель длинно посмотрел на нее; выражение его лица оставалось неразличимым во мраке.
Тогда она сделала над собой усилие и рассмеялась.
— Чего думаешь, дядя? Заплачу по счетчику вдвое. И учти, у меня все счета погашены!
Таксист решился.
По пустому, темному городу, пробивая его светом фар, они выбрались на трассу; часы у Нины на запястье показывали четыре пятнадцать. На дорогой протянулись провода высоковольтной линии — беззвучные. Пустые.
— Только скорее, — попросила Нина. — Только скорее, дядя, я опаздываю!
Водитель снова на нее покосился, но скорость добавил. Трасса была пуста, и «копейка», подпрыгивая на выбоинах, неслась почти по самой осевой.
— Скорее!
Миновали щит «Добро пожаловать в Загоровск!» — оставили его позади. Нина закусила губу; еще через десяток километров, почти в четыре тридцать, дорога и высоковольтная трасса разошлись в разные стороны. Столбы с линейкой проводов ушли налево, туда, где на холме едва виднелось здание подстанции. Дорога свернула направо, и впереди показался свет на железнодорожном переезде.
Тогда Нина разрыдалась, пугая водителя. Она рыдала от радости избавления; она лила слезы, оплакивая злую судьбу, второсортность и одиночество, которые продлятся теперь вечно. Единственное существо, способное ценить и любить ее, оказалось чудовищем в электрической сети; тот, кого она назвала Светом, должен был навсегда исчезнуть этой ночью — она надеялась на это и боялась этого, и, оплакивая Электрика, выла в ночном такси — по-волчьи и по-бабьи.
Телефон звонил и звонил; Нина долго не могла сообразить, где она находится. Это дом, сладостный дом, родная квартира, разобранный чемодан посреди комнаты, свет за окошком… Ну и дорожка была, бр-р… Который час?
Телефон не уставал. Приподнявшись на локте, Нина взяла валявшуюся на тумбочке трубку.
— Алло…
— Слава богу, — сказал шеф, и в его голосе была искренняя радость. — А то я уже нервничаю, честное слово.
— Чего нервничать? — сонно пробормотала Нина. — Со мной все в порядке…
— Ленку привезли, — серьезно сказал шеф.
Нина вздохнула сквозь зубы.
— Да, съездили вы… — Шеф тоже вздохнул. — Сплошные похороны. Договор подписывать они пока не будут — у них руководство новое еще не назначено… И — ты слышала — мэр в Загоровске дуба дал?
— Что? — Нина резко села на кровати.
— Да вот, этой ночью, уже есть в новостях… Током его убило, что характерно.
— О-о, блин, — тихо выдохнула Нина.
— Слушай, а это… что у них там с электричеством?
— Не знаю.
— Отдыхай, — помолчав, сказал шеф. — Похороны в понедельник, в десять.
— Приду.
Она дала отбой — и тут увидела сообщение на автоответчике. Звонили ночью: в это время городской телефон у Нины был автоматически отключен. Два часа ночи… Кто же это?
Внутренне собравшись, она нажала на красную мигающую кнопку.
— Нина Вадимовна! — прокричал сквозь помехи знакомый голос. — Это Лемышев, мэр… Не подключайте свой мобильник к сети! Слышите? Не ставьте трубку заряжаться! Уничтожьте аккумулятор! Слышите? Пожалуйста! Перезвоните мне! Скорее!
Короткие гудки.
Нина медленно повернула голову.
На тумбочке возле кровати лежал ее мобильный телефон. Черный шнур зарядного устройства торчал из розетки.
Нина подошла. Взяла трубку в руки. Телефон чуть нагрелся, аккумулятор был полностью заряжен…
Она выдернула шнур из розетки. Перевела дыхание. Пошла на кухню выпить воды…
И остановилась в прихожей.
Из-под запертой входной двери торчал яркий оранжевый прямоугольник.
Марина Наумова
Констрикторы
Дискотека чуть все не испортила. И не только потому, что среди переполнявших ее юнцов Рудольф почувствовал себя стариком, и не из-за его непонимания и неприятия современной музыки — дело было в самой Альбине. Не верилось, что девушка, совсем недавно шептавшая о любви дрожащими от смущения губами, могла смотреть на… нет, сквозь него вот так. Взгляд Альбины, обычно тонко реагирующий на любое его слово и даже интонацию то прищуром, то блеском, в какой-то миг потерял осмысленность, словно она была пьяна или под кайфом. Казалось, вся ее личность ушла в движение — ритмичное, жесткое, как у механической куклы…
«Да она ли это?» — поразился Рудольф, словно впервые видя свою подругу; нет, с сегодняшнего дня уже невесту. Он остановился, оглянулся, оценивая расстояние до выхода, и неожиданно потянул девушку к ступенькам, ведущим к пляжу. Альбина не сопротивлялась, но шла, как в полусне.
— Быстрее!
Лишь пройдя немного по песчаной дорожке и оказавшись между последними на берегу реки акациями и первыми колесами солнцезащитных зонтиков, Рудольф заметил, что Альбины напряглась, намереваясь высвободиться.
— Руди, что случилось? — В глазах девушки ожил огонек.
— Это я тебя хотел спросить. — Рудольф подозрительно разглядывал ей лицо. В неловком же положении он окажется, если отрешенность Альбины ему только примерещилась!
— Не понимаю.
— Ала, ты прости, но… — Он запнулся, стараясь подыскать для объяснения наиболее уместные слова. — Понимаешь, тебе это просто не идет. — При этих словах изящно изогнутые брови Альбины сдвинулись, сообщая о проглоченной, но тут же прощенной обиде. — Я не знаю, как тебе это объяснить, но эти танцы… они не для тебя.
— Я уже стара для них? Двадцать пять — не пятнадцать, ты это хочешь сказать? — с легкой горечью спросила она.
— Нет. Ты просто… серьезнее, что ли. Я ведь тебе говорил, что ты мне нравишься как раз за то, что не похожа ни на кого. А здесь… — Он развел руками.
— Ясно. — Альбина отвернулась.
Несколько секунд они молчали, только разноцветные отблески дискотеки, меняясь, тревожили тени на ее лице.
— Ты прости, если я сказал что-то не то, — тронул девушку за плечо Рудольф, несколько сбитый с толку ее реакцией.
— Да нет, все нормально. — На лице Альбины возникла и тут же пропала кривоватая усмешка. — Наверное, ты прав. Просто мне надоедает все время быть белой вороной. Слабость, да? Но я и не претендую на то, чтобы быть сильной. И мне тяжело видеть чужую укоризну, не понимая — за что… — Рудольф явно хотел что-то сказать, но Альбина жестом попросила не перебивать ее. — Я не должна была приводить тебя сюда… Глупая девочка Ала! Пожалей меня…
Рудольф молча притянул ее к себе, не замечая, как довольно она улыбнулась. Альбина предчувствовала, что еще немного — и он произнесет вслух какую-нибудь заезженную банальность вроде «Толпа всегда травит лучших». Она и сама недопонимала, почему его «умные» фразы вызывают у нее такое раздражение. Эта привычка Рудольфа была далеко не худшей из возможных — и все равно всякий раз у нее складывалась иллюзия, что и все остальные слова от такого соседства заражаются мерзенькой мелкой фальшью. Даже ее собственные.
— Идем, — предложил Рудольф, приглаживая длинные пепельные волосы.
— Хорошо. — Альбина вскользь, будто случайно, прикоснулась губами к его шее и по-детски хихикнула, стараясь окончательно отвлечь его от предыдущей темы. Ей было приятно находиться в такой близости от него, под защитой мужских рук; она любила всем телом ощущать реальность его присутствия; хочешь — задень коленом, хочешь — животом… Но обычно Рудольф даже дома старался выдерживать дистанцию: видно, срабатывали его начальственные привычки.
В обнимку они спустились к пляжу; удлинившиеся разноцветные тени и сполохи прыгали под ногами в такт оставшейся за спиной музыке. Навстречу по частично утопленным в песок бетонным ступенькам поднимался какой-то человек в футболке с рисунком восходящего солнца, и Рудольфа словно кольнуло изнутри: взгляд случайного встречного был таким же отрешенным, как и у Альбины пару минут назад.
«Вот еще один пришел искать забвения», — пронеслась в его голове одна из нелюбимых Альбиной мыслей.
И…
— А теперь — новинка сезона! — зазвенел сзади надрывно-веселый голос диджея. — Танцуют все! Веселей, ребята!
Новый ритм, простенький и задорный, как детская считалка, запрыгал под пластиковым куполом среди разноцветного мигания.
— Мы упадем в объятья сада. И больше ничего не на-а-до! — завопили колонки высоким, не то девичьим, не то детским голосом.
«Вот именно — и больше ничего не надо, — грустно повторил про себя Рудольф, помогая Альбине сойти с бетона на песок. — Ничего и никому… Куда же катится мир, если в нем думают только о забвении, только его и ищут: в музыке, в пустых фильмах? — Он поймал себя на том, что подбирает слова специально для доклада на комиссии, который наверняка когда-нибудь сделает. — В том, что молодежь называет иногда любовью. И, главное, я не вижу для всего этого объективных причин…»
Альбина не была телепатом, но этого и не требовалось, чтобы ощутить внезапно возникшую между ними тень отчуждения. «Ой-ой-ой! — пригляделась она. — Можно подумать, что он на собрании. Ну что я за дура, зачем привела его на дискотеку? Теперь ему может прийти в голову добиться ее закрытия…»
— Ты знаешь, Руди, — заслонила она ему дорогу, — можно, я тебе объясню, почему хожу танцевать? Ты ведь не станешь презирать меня за это?
— Ты о чем? — вздрогнул он, возвращаясь мыслями на пляж.
— Это в самом деле звучит очень глупо, — виновато моргнула она, — но музыка помогает мне забыть о страхе…
— Прости, не понимаю… Чего тебе бояться?
— Конечно, ты — преуспевающий, сильный… и мужчина к тому же. А ЭТО надо чувствовать, а не понимать… Скажи, ты не обращал внимания, что в последнее время ничего не происходит? Во-об-ще! Нигде и ничего. Можно подумать, что в мире нет событий более значительных, чем чей-то очередной юбилей, и трагедий, более масштабных, чем падение кирпича с крыши перед носом у кошки, как передавали вчера по радио. Я вначале засмеялась, а потом… Мне было очень страшно потом, Руди! Ведь люди не стали лучше, и мир не стал — мы просто не заслужили этого затишья. В жизни все чередуется: черное — белое, прилив — отлив… Говорят, в старину перед голодом бывал рекордный урожай хлеба. Ты слышал о таких приметах?
— Ала… — Он остановился и принялся носком ботинка копать в песке ямку, соображая, как лучше отвечать в подобных случаях. — Похоже, мне действительно тебя не понять…
— Мне кажется, — ресницы девушки дрогнули, — что это затишье перед очень большой бурей. Перед такой, что нам и не представить сегодня. Посмотри на эту луну, на эту реку… Кто-то плавал в этой воде миллион лет назад, и луна смотрела на него точно так же… Миру нет до нас дела, Руди. Но он оберегает себя, и для этого ему нужно равновесие. Это нам не все равно — одно большое горе или масса мелких неприятностей, а природе это неважно. Вот чего я боюсь: сегодня все хорошо, а завтра? — Она зажмурилась и внезапно сменила тему. — Ты зайдешь ко мне на работу?
— А? — моргнул Рудольф.
Он подумал, что, несмотря на наивность Алиных рассуждений, эти мысли тревожили порой и его самого. В самом деле, в последние месяцы жизнь стала слишком бесконфликтной. Не только по данным СМИ, куда с 30-х годов XXI века после Великой Реставрации в этой маленькой восточноевропейской стране информация попадала, пройдя добрый десяток фильтров политической, психологической и прочей цензуры, но и по неофициальным сводкам, к части которых он имел доступ. Сплошная тишь да гладь. Конечно, по логике вещей, Рудольф должен был бы радоваться этому, но нет-нет, и смутное ощущение, что все это противоестественно, а значит, за идеальным порядком может прятаться его полная противоположность, порой прорывалось вечерами, когда из-за переутомления он не мог заснуть.
— Ты что-то спросила?
— Я спросила, не придешь ли ты завтра ко мне… Знаешь, в столице будет какая-то крупная конференция. Тоже — событие, и почти вся наша профессура разъехалась. Я даже удивилась: как так можно — уже второй день в больнице нет ни одного мало-мальски компетентного специалиста, одни интерны, неудачники и молодежь…
— Да, долгое спокойствие ослабляет… тьфу, расслабляет. — Из-за этой его дурацкой оговорки Альбина не почувствовала обычного раздражения. — А вообще любопытно: наш мэр, оба его заместителя, даже начальник нашей комиссии — все тоже подались сейчас в столицу. Видно, развеяться от безделья захотелось.
— Не нравится мне это, — вновь нахмурилась девушка. — А дорожная полиция? Ты не обратил внимания, что все живые постовые исчезли, одни «коробки» стоят!
— Тоже бездельничают, — махнул рукой Рудольф. — Да брось ты! Нам-то какое дело? Когда все идет как по расписанию — не грех и сачкануть… Ты ведь тоже не имеешь права в дни дежурства покидать территорию больницы, а вспомни, сколько раз мы с тобой бегали в кафе.
— Но на этаже всегда кто-то оставался, — напомнила она, — на всякий случай.
— Но ты сама говоришь, молодые врачи остались. А они, может, и не хуже ваших профессоров. И без нашего мэра жизнь в городе не остановится. А дорожная полиция… тоже, наверное, кто-то где-то сидит и смотрит на монитор. Чего им пылиться, если последний раз правила дорожного движения в нашем городе серьезно нарушили аж два года назад? А где по мелочи — там можно и не спешить, компьютер нужную сумму штрафа сам со счета снимет… Так что выкинь мрачные мысли из головы и сосредоточься на том, что скоро мы с тобой распишемся. Договорились?
Он заглянул девушке в лицо, ожидая, что оно засияет, как обычно, что на щеках появятся ямочки, а серые глаза лукаво прищурятся. Но ничего не произошло: наоборот, в уголках глаз Альбины заблестели готовые выкатиться слезинки.
— Не надо, — чужим, испуганным голосом сказала она.
— Что? Ну, дай я тебя поцелую, — неуверенно шутливо предложил он.
— Не надо говорить об этом… — увернулась Альбина. — Они… слышат…
И она кивнула в сторону луны и верхушек деревьев.
- И больше ничего не надо!
- Да-да-да-да, да-да, да-да!
У этой песни было два названия и несколько вариантов аранжировки, а кроме того — и огромное количество «близняшек», настолько похожих по мелодии и содержанию, что их постоянно друг с другом путали. Собственно, кое-кто пытался объявить ее особым направлением или стилем, настоящим, полноправным видом музыки, название которого звучало столь труднопроизносимо, что его как-то стихийно перекрестили в «ламбадобрейк» — тоже не слишком благозвучно, зато понятно.
«Ламбадобрейк» задорно повизгивал во всех колонках, скакал по веткам, тревожа замороченные мигающим освещением листья, изначально не привыкшие к такому веселью.
Много ли мыслей уживается в голове одновременно со смехом? Когда внутри пляшут солнечные зайчики, все серьезные рассуждения разлетаются вдребезги, да и зачем думать, когда можно уйти в музыку-смех с головой, стать ее придатком? Это потом, когда мелодия иссякнет, затеряется в тишине, наступит пора размышлений — для тех, кому они вообще нужны. А пока звучит — лучше выбросить все из головы, пусть она хоть ненадолго станет легче. Забудь все — и танцуй, танцуй, оглашая воздух восторженными воплями…
И больше ничего не надо!
А в пространстве уже трясутся незлые кулаки, трутся и толкают друг друга бедра, и вот уже в освобожденном центре площадки валится наземь парочка, чтобы показать самый класс танцевального дворового мастерства. Не день, не два выкладывались они после рабочего дня, тренируясь в подвалах и на чердаках, но позади усталость и пот — сейчас время их триумфа.
Тела ритмично змеятся, нахлестываясь друг на друга, и в то же время избегают касания: струится огромной шелковой кистью обработанная всякой химией шевелюра парня, блестит черный «люрексом» на голове партнерши…
- Мы упадем в объятья сада.
- Да-да-да-да, да-да, да-да!
И вопят, вторя певцу-певичке опьяненные задором голоса…
Центр площадки, как издавна заведено, отдается «профессионалам», а край уже заполнили «отфонарщики» — здесь можно упасть на спину и просто дрыгать в воздухе ногами, можно пройтись на руках. Да мало ли на какую дурь толкает человека полная свобода движения? И лишь веселым безумием сверкают в мелькании светофильтров глаза.
Все ли?
За разноцветицей огней сложно обнаружить пустоту, и все же слишком резко выделялся из общей массы один тяжелый, отсутствующий взгляд-чужак. Это его запомнил по дороге Рудольф, прежде чем пустовзглядый незнакомец успел нырнуть под маску изменчивого света.
А было так… Взгляд этот — не в ритм, не в темп — заскользил по бьющимся в тенетах музыки фигурам, замер на ближайшей тонкой талии, и она на миг прекратила извиваться.
— Привет! Партнершу ищешь? — Вильнули шелковые бедра, и худенькая рука с десятком тонких браслетов потянулась к восходящему солнцу на футболке.
Да, все началось так просто…
Не говоря ни слова в ответ, пустовзглядый протянул ей навстречу свои лапищи; пальцы впились в ребра, словно нарисованные тенью на майке, и на какой-то момент обоих скрыло сгустившееся облачко жидкого азота.
Совсем рядом визжа упал на линолеум и завертелся волчком бритый юнец, его крик подхватили другие, и среди слитного ора затерялся один вопль, вспыхнувший на миг тогда, когда пальцы пустовзглядого вошли в худенькое тело, прорывая кожу. Тем более не слышен был тихий хруст, а то, что девочка вдруг обмякла в руках партнера, что голова ее откинулась назад, что замерли, мутнея, вылезшие из орбит глаза, что кровь заструилась по талии, — кто это заметит?
Кому это нужно?
Блестящие от темно-красной жидкости пальцы ослабили хватку, тело сухо свалилось под танцующие ноги — ноги-пружины огромного веселого механизма-организма по имени дискотека.
- И больше ничего не надо!
Неужели никто не обратит внимания хотя бы на странно замедленные движения нового посетителя?
Никто.
Для «профессионалов» — центр площадки. Там — акробатика, там — мастерство, там — восторженные взгляды зрителей. Но началось все на «периферии». Здесь с ума сходили кто как может, кто во что горазд.
Тело под ногами? Мало ли их валяется… Что, каждому пульс щупать? Где тут разглядишь, как липкие от крови пальцы уже мягко ощупывают вихляющие бока новой жертвы… Сжатие, хруст, вопль…
Визжит веселая толпа!
А голосок-то у певца — звоночек! Разве поверится, что под его светлое звучание могут приближаться к центру площадки неторопливые шаги убийцы?
Шелковая кисть волос танцора-солиста скрылась под склонившейся над ним спиной, затянутые в трикотаж глянцевые ноги задергались, забыв о ритме, и вдруг замерли, подогнувшись.
Некоторое время пустовзглядый еще мял мертвое тело. Девушка с «чулком» на голове с профессиональной резвостью отползла на четвереньках в сторону и забралась в случайно открывшуюся нишу посреди замерших вдруг ног. Затем тело маньяка начало разгибаться — блеснуло солнце на футболке, повеяло холодом от открывшегося нечеловеческого взгляда…
— Что же вы, ребята? — продребезжал издалека металлический голос диск-жокея. — Танцуем все!
И вновь дискотеку заполнило общее движение, больше похожее на конвульсию огромного многоголового и многоногого существа, старающегося выскочить из ставшей тесной раковины-ограды. С криком затолпились, давя друг друга, подростки у входа, по особо медлительным спинам застучали кулаки… И снова сомкнулись на неудачливой жертве грязные руки, снова крик захлебнулся в кровавой пене, хлынувшей изо рта.
С коротким треском обрушилась на кусты поддерживающая навес колонна, волоча за собой потухающий софит, а через зашатавшуюся ограду прыгали люди, окончательно втаптывая в землю сломанные ветки.
Дискотека пустела. Ее сборный механизм-организм таял, превращаясь в отдельных напуганных людишек.
Еще одно тело забилось на полу в агонии. Заляпанные до локтей влажные руки со скрюченными пальцами зависли в воздухе, шарил по азотному дыму медленный взгляд: неужто закончена на сей раз работа? А чье это лицо кривляется от страха среди громад аппаратуры?
Микрофон прыгал в дрожащей руке диск-жокея, и динамику еще удалось разнести по набережной последний, усиленный металлом вопль.
— Мы упадем… — заткнулась запись, и все стихло, так что плеск реки сделался удивительно громким и стало хорошо слышно, как неторопливо и тяжело переступает через похожие в азотной дымке на айсберги тела медлительный пустовзглядый убийца…
Пожалуй, с той злополучной дискотеки Альбине следовало уйти еще раньше — хоть ей и посчастливилось избежать страшной участи, придя в шесть утра на дежурство, она страдала от немилосердной сонливости.
— Чего мы такие невеселые? — встретил ее вопросом вечно сидящий на столе «братишка» — угловатый белобрысый семнадцатилетний паренек, подрабатывающий тут, чтобы оплатить учебу в медицинском колледже.
— А тебе не все равно? — проверив, правильно ли застегнуты пуговицы халата, нехотя отозвалась Альбина и опустилась на свой рабочий стул. — Между прочим, мне вчера предложили руку и сердце… И я, кажется, дала согласие.
— Прискорбно, — хмыкнул «братишка», сползая с журнала.
Альбина поморщилась, подыскивая в уме эпитет, достойный этого хаменыша, взяла освободившийся журнал в руки и в конце концов решила промолчать.
Не о пустяках ей следовало сейчас думать — о своей жизни со всеми грядущими в ней переменами. Вот если бы еще так сильно не хотелось спать…
Удостоверившись, что продолжения не будет, «братишка» спрыгнул со стола и поплелся за половой тряпкой. Альбина проводила его сонным взглядом, затем ее глаза закрылись сами по себе и все — журнал, больница, все, что ее окружало, — начало отдаляться. То, что надо было делать сегодня, то, что тревожило ее вчера, — все это теряло смысл. Спать, спать…
«Стоп! — Каким-то чудом она успела остановить это несвоевременное сползание в сон. — Сперва журнал…»
Она вздохнула, разлепила тяжелые веки, уставилась на неровные каракули сменщицы и поняла, что хочет кофе. Много. Крепкого…
Встав так резко, что перед глазами вспыхнула на миг серая пелена, Альбина зашагала к сестринской. По дороге она лишь чудом не споткнулась об брошенную посреди коридора швабру: «братишка» уже восседал на подоконнике, плюща кончик носа об стекло.
— Скотина… — чуть слышно прошептала девушка.
— Чего? — отдернулся от стола «братишка».
— Ничего… разбросал тут! — Альбина с трудом сдержалась, чтобы не выругаться покрепче.
«Да, видел бы меня сейчас Руди! Вот она, вся моя „интеллектуальность“! Цена ей — одна недоспанная ночка да грязная швабра…» От этих мыслей Альбине стало совсем горько, но раздражение развеялось, прихватив с собой часть сонливости.
Она поторопилась дать согласие. Альбине не хотелось в этом сознаваться, но это было так. Кто просил ее говорить «да» человеку, с которым ей всегда придется следить за собой, как разведчику в чужой стране, чтобы не оттолкнуть, не разочаровать? Да, в каком-то смысле о таком женихе, как Рудольф, она могла только мечтать. Нет, даже мечтать о нем для заурядной медсестры платного терапевтического отделения было слишком большой дерзостью. Сколько бы ни говорилось о демократии и всеобщем равенстве, люди богатые или приближенные к власти во все века и времена были особой кастой, крайне неохотно допускающей в свой круг «посторонних». Хорошая фигурка и смазливая мордашка для девушки из числа простых смертных могла стать пропуском в их замкнутый мирок — но обычно временным и не дающим никаких прав, да и выписывали их чаще всего старые или особо некрасивые женатики. А чтобы молодой, свободный, неглупый и внешне выше среднего захотел с такой, как она, серьезных отношений — это уже нечто из области фантастики. Проще найти старинный клад в новостройке. За такой уникальный шанс не то что руками и ногами — зубами цепляться надо, а не морочить себе голову глупыми вопросами вроде «А действительно ли я его люблю?». Но… Альбина была такой, какой была.
— Сейчас уберу, — глупо хихикнул «братишка». — Понимаешь, там такой прикол: пациент из «дурки» сдернул… Вон ловят!
В самом деле возле подъезда виднелось столпотворение медицинских халатов и шапочек. Между ними мелькала традиционная синяя пижама (по правилам лечебницы пациентов каждого отделения наряжали в одежду особого цвета), на этот раз подкрашенная красноватыми пятнами неясного происхождения. Самым примечательным в ЧП было то, что санитары медлили наваливаться на «синего» всем скопом, держались осторонь, вроде как уступая ему дорогу, но в то же время сохраняя вокруг него кольцо, предотвращая полное и безостановочное бегство.
— Ну и что?
Альбина отвернулась от стекла: за пару секунд зрелище успело ей наскучить, кроме того, ее ждали не сваренный еще кофе и больные, которые вот-вот должны были начать просыпаться.
— Да так, — снова сплющился, прижимаясь к окну, острый нос «братишки». — Люблю приколы…
— Ну-ну.
Альбина оттолкнула ногой рукоятку швабры и пошла дальше.
С кофе следовало поспешить — среди пациентов случались и «жаворонки», готовые в срочном порядке написать жалобу главному врачу, если медсестры не было на месте хотя бы несколько минут.
Тем временем события во дворе продолжали развиваться. В какой-то момент «синяя пижама» выхватил из круга санитара и подмял беднягу под себя. Он передвигался неторопливо, будто страдал от редкостной лени, и неясно было, почему никто из санитаров не воспользовался удобным моментом и не прыгнул на него сзади. Когда среди младшей медицинской братии нашелся такой смельчак, «синяя пижама» уже разгибался.
Два цветных пятна смешались на миг, потом синее попятилось, и под его ногами осталось нечто бесформенное и пестрое, кажущееся издали скорее розовым, чем красно-белым.
«Братишка» на подоконнике только ахнул от неожиданности и от чувства, близкого к странному восторгу, — ему не приходилось раньше быть свидетелем настоящего убийства.
Побуревшая от крови синяя пижама двинулась обратно, к выходу, и вновь за ней потянулось белое человеческое кольцо, водоворотом огибая поалевшие тела коллег.
— Ни х… себе фильм!.. — просипел наверху паренек.
— Что случилось? — замерла у порога сестринской Альбина, и в тот же миг что-то гулко ударило в металлическую дверь примыкающей к лифту служебной лестницы.
— Там… там… — нелепо затряс головой «братишка», показывая жестами за окно. Хоть и с опозданием, ужас произошедшего дошел-таки и до него.
— Что?
Новый удар по металлу получился еще сильнее. Из ближайших палат начали доноситься возмущенные голоса:
— Никакого покоя, а еще больница!
— В такую рань… Ну и порядки!
— Что это за шум?
— Прекратите безобразие — люди спят!
«Началось», — разочарованно отметила Альбина. О кофе теперь следовало забыть.
Читать бесплатно другие книги:
