Книга Тьмы (сборник) Олди Генри

— Все это — дешевые сенсации, непонятно кому и зачем нужные, — с напором, строго и назидательно проговорил Рудольф. Со стороны никто не сказал бы, что это заявление может быть вызвано глубочайшей растерянностью, граничащей с нервным срывом, да и сам он вряд ли согласился бы с такой формулировкой, но это было так: будучи не в силах справиться со своими чувствами, он всегда начинал вести себя как неисправимый зануда, повторяющий ханжеские банальности. А что? Теряя почву под ногами, любой хочет зацепиться за что-нибудь незыблемое, только под последним каждый понимает свое. — Даже если отбросить мистическую чушь о зомби… Вы что же, всерьез считаете, что такую эпидемию можно скрыть? Вам не кажется, что в нашем обществе существует масса реальных проблем, действительно заслуживающих внимания прессы? Именно реальных, занимаясь которыми, вы могли бы отвлечься от нелепых измышлений по поводу еще более дурацких выдумок с зомби, удавами, эпидемиями и прочей… фантастикой. — На секунду перед Рудольфом возникло лицо Альбины, искаженное гримасой страха. — Хотите, я предложу вам тему?

Эльвира не колебалась. Жизненный опыт сообщил ей, что с разговором об эпидемии — глухо, но отказываться от новой намеченной цели — сходить с Рудольфом в кафе — она не собиралась.

— Ловлю на слове! — Вишнево-черные глаза блеснули. — Кстати, у вас тут где-то должен быть буфет… Я сама его не смогла найти. Если вы действительно не заняты, мы могли бы продолжить разговор там. И, честное слово, я с удовольствием займусь темой, которую вы предложите.

— Я не занят, — строго сдвинул брови Рудольф, намериваясь отказаться, но вместо этого неожиданно для самого себя согласился. Для этого ему было достаточно на одну секунду вспомнить пустые глаза случайного встречного.

Глаза констриктора.

— Все, Ала, играем в зайцев! — выпалил Тихий, отбегая в сторону.

«В зайцев? В каких таких зайцев?» — заморгала девушка и ощутила уже знакомый «перепад температур» — ее вновь начало кидать из жара в холод, а ноги уже цепенели, цепенели, цепенели, превращаясь во вросшие в крышу столбы.

— Ала, не стойте! — на ходу закричал Тихий, нарочно мелькая у констриктора перед носом. — Он не поймает! Нас двое, собьем его с толку.

Похоже, он говорил еще что-то, но уже через секунду Ала потеряла способность воспринимать чьи-либо слова: убийца шел на нее, и неподвижные пустые глаза при пересечении с другими взглядами выжирали из них остатки воли.

Можно было только поразиться смелости Тихого: когда душитель нацелился прямиком на девушку, он подбежал ближе, толкнул маньяка в плечо и принялся жестами подманивать его к себе. Констриктор качнулся на месте, неторопливо развернулся и тяжело зашагал теперь уже в сторону более активного противника.

— Ала, очнитесь! Эй, кретин, погоняйся-ка за мной! — донеслись до девушки обрывки фраз, но выйти из оцепенения Альбина уже не могла — тело от страха стало чужим и не желало повиноваться.

Возле края крыши Тихий отпрыгнул в сторону, пробежал пару метров и остановился у жалкого подобия пентхауза, а грубо говоря — у чердачной двери.

— Ну, ты! — снова закричал он. — Иди сюда! Слышишь?

Его отчаянный вызов не остался незамеченным — душитель окончательно развернулся к Альбине спиной.

«Другой вопрос, как долго я сумею выдержать такой темп?» — подумал Тихий, подтягиваясь на руках перед носом у пустовзглядого; слетевший больничный шлепанец врезался в восходящее солнце на футболке, и агрессор замер, потеряв из виду свою, казалось бы, верную жертву.

«Ну а дальше что?» — спросил себя Тихий, усаживаясь на вентиляционном выступе.

Констриктор потоптался на месте, затем отступил на шаг и бухнулся плечом в стену, намереваясь вышибить ее, как вышибал все ранее встреченные двери. Сооружение вздрогнуло от удара. Раз, другой, третий… На некоторое время это тупое занятие полностью поглотило его внимание.

— Ала, — снова позвал Тихий, — вы слышите меня? Не стойте на месте. Не стойте!

Она ожила, кивнула и попробовала шагнуть в сторону, но камень в ногах превратился в вату, колени Альбины подогнулись, и она с шумом упала на жесть, беспомощно и беззвучно открывая рот.

— Ала! — Новый возглас Тихого прозвучал как болезненный вскрик: привлеченный звуком падения констриктор обернулся и остановил свой взгляд на девушке.

Она сделала неуверенную попытку встать, снова упала и замерла, сжавшись в комок.

— Ала!

Тихий спрыгнул с крыши пентхауза, поморщившись от удара ногами о жесть, выпрямился и бросился вдогонку за убийцей, не думая больше ни о чем, кроме того, что душителя надо остановить. Пусть для Альбины это будет только отсрочкой… Даже в этой шоковой ситуации Тихий понимал, что вряд ли она сумеет выжить в изменившемся мире самостоятельно (а считать, что мир изменился, у него были причины). Девушка явно принадлежала к тому большинству, что теряется в сложных ситуациях. Так же ясно он сознавал и то, что сам он в одиночку спасется наверняка, во всяком случае — почти наверняка, и сердце его болезненно сжималось при виде скрюченного худенького тела медсестры, к которому уже тянулись подрагивающие лапищи убийцы. Он глядел на тонкие руки, на нелепо торчащий из-под халата край зеленого платья, на сокращающееся расстояние между Альбиной и констриктором и знал, что никакая сила не позволит ему сейчас повернуться и уйти, бросив девушку на растерзание маньяку.

Все эти чувства были вложены в один прыжок. Тихий изо всех сил толкнул затянутую в футболку спину и отскочил в сторону, собираясь в случае надобности возобновить атаку.

Констриктор закачался и начал медленно поворачивать голову назад.

«Ну что ж… еще поиграем», — сказал себе Тихий, напрягая мышцы ног. Теперь смотреть в сторону Альбины ему было некогда — от констриктора его отделяло около полутора метров. Тихий сознательно тянул время, желая удостовериться, что тот хоть на какое-то время забыл о девушке.

Констриктор шагнул вперед и… споткнулся.

Что-то странное происходило с ним: в пустых, помертвевших глазах убийцы промелькнуло подобие нормального человеческого выражения — в них отразилась боль. Затем его черты исказила судорога, кожа на лице покраснела, а после побронзовела, постепенно доходя до почти черного цвета; он зашатался — гораздо сильнее, чем в тот миг, когда его толкнул Тихий, — и рухнул наземь, забившись в непонятном припадке. Его тело то изгибалось столбнячной дугой, то сворачивалось — так иной раз ведут себя напуганные гусеницы. Констриктор вертелся на месте, хрипел, и даже неспециалисту могло прийти в голову, что это настоящая агония. Наконец изо рта убийцы хлынула пена, и он, дернувшись пару раз напоследок, замер. Теперь кожа его морщилась (она успела стать коричневой, как древесная кора) и продолжала шевелиться сама по себе, как оболочка проколотого воздушного шарика, руки и ноги худели на глазах. Длилось это недолго — вскоре перед двумя остолбеневшими людьми осталась мумия с залитым пеной лицом.

— Я же всегда говорил… — Тихий и не заметил, что произнес эти слова вслух, но потом, уже спохватившись, все-таки продолжил: — Это болезнь… Это новая страшная болезнь… Ала, не подходите!

Она и не подходила — просто не могла стоять не пошатываясь.

Тихий шумно вздохнул.

— Идем отсюда, — глухо произнес он. — Раз один нашел сюда дорогу, нельзя больше считать крышу безопасным местом. Я прошу только об одном: когда я прикажу бежать, вам придется это сделать. Сможете?

Девушка кивнула. Ее трясло, смотреть в сторону скорчившегося под ногами тела Альбина больше не могла.

— Главное — держаться от всех на некотором расстоянии, чтобы в случае надобности иметь фору. — Тихий взял Альбину под руку, чтобы она могла идти, и потащил к лестнице. — Тогда мы сумеем добраться… хотя бы до вашего дома. Вы далеко живете?

— Нет, — всхлипнула Альбина. — Рядом.

— Прекрасно. Вот туда-то мы сейчас и пойдем.

Может быть, в другое время и при несколько других обстоятельствах Альбина усмотрела бы в его предложении что-либо нескромное или нехорошее. Но сейчас она дала единственный ответ, на который была способна: она сказала «да».

Существуют люди, о которых говорят, что они умеют жить. В любом обществе их — меньшинство. Еще реже можно найти тех, кто не просто «умеет жить» с усредненно-обывательской точки зрения, а жить так, как ему нравится. На «умеющих жить» такие товарищи обычно внешне похожи мало, хотя бы потому, что нравится им может нечто совершенно отличное от общепринятых норм. Они способны гордо одеваться не по моде и даже вопреки ей, спать на лавочках в городском парке, короче, без оглядки вытворять вещи более или менее экстравагантные. Пожалуй, именно последнее и выделяло их в особую категорию — чтобы жить по собственным нормам вместо общепринятых, всегда требуется особый талант, даже если различие между ними не было так уж существенно. Такой была Эльвира: мнение окружающих заботило ее меньше всего, ей хотелось жить полноценно и интересно — и она так жила. Для этого ей было нужно копаться в чужих тайнах, всюду успевать первой, видеть, трогать, вбирать в себя все новое и желательно запретное (никогда ведь нельзя предугадать заранее, о каком материале ее попросят забыть). Только узнавать и складывать в копилке памяти — не наделенная особыми литературными талантами Эльвира равнодушно относилась к факту публикации той или иной заметки, ее миновали амбиции такого рода. Она хотела знать — и знала, все остальное ее мало заботило. Как ни странно, это благоприятно сказывалось на ее отношениях с начальством и вышестоящими инстанциями: неутомимость в процессе сбора информации и покладистость в отношении ее дальнейшей судьбы делали ее ценнейшим сотрудником. Не случайно за последние два года невозможно было отыскать хоть один номер «Приятеля» без ее статей — материалы Эльвира всегда приносила в избытке.

Представления о том, какой должна быть жизнь, могут принимать самые различные формы, но время обычно берет свое. В какой-то момент Эльвира вдруг начала замечать, что былая легкость на подъем покидает ее, постоянные разъезды — утомляют, в квартире, имеющей по-мужски холостяцкий вид, становится все неуютнее, а новостей, способных взволновать, как прежде, становится все меньше и меньше. Мир скучнел на глазах, Эльвира все отчетливее ощущала потребность в перемене, в чем-то, позволяющем вновь обрести смысл существования, и даже догадывалась, как должен был выглядеть этот поворот. «Пришла пора заякориться и остепениться или в сжатые сроки совершить настоящий поступок», — иронизировала она, совсем не разглядывая последнее предложение в качестве реальной альтернативы. Эльвира не верила в поступки, как не верила в любовь, сильные, благородные чувства и многое другое, с чем ей лично не приходилось сталкиваться в жизни. А вот о том, чтобы обзавестись семьей, она начала подумывать всерьез. Своих любовников в качестве возможных кандидатов Эльвира отмела сходу — обычно она и завязывала отношения с ними как изначально несерьезные и не претендующие на долговечность. Поиск по ее замыслу начинался с нуля, и потому любой попавший в ее поле зрения «свободный» мужчина рассматривался и оценивался с весьма конкретной точки зрения. И вряд ли хоть что-либо могло спасти того, на ком она решила остановить свой выбор, — Эльвира умела добиваться желаемого. К Рудольфу она пока только приглядывалась…

— Так, значит, вы всерьез считаете, что причина бегства от действительности — страх перед жизнью? — спрашивала она. — Это ваша собственная догадка или чья-то реальная точка зрения?

— Будем считать, что так, — неопределенно отозвался он. Рассказывать этой женщине о разговоре с Альбиной Рудольф не собирался.

— Непонятно, но ладно… Наверное, это вам действительно кто-то сказал, — усмехнулась Эльвира. — Я бы все объяснила проще. Скука и осознание своей невостребованности — вот что заставляет людей или искать приключений в виртуальных мирах, или просто переводить время, стараясь любыми способами забыть о ней. От жизни не бегут — ее просто не имеют… Вы не задумывались об этом?

— Признаться, нет. — Рудольф с любопытством взглянул на журналистку.

— Бесконфликтность. Отсутствие целей, за которые нужно бороться, и неумение их находить. Зачем куда-то стремиться, когда уровень комфорта и так достаточно высок, а автоматизированные системы, компы и роботы умеют делать все настолько лучше нас, что с ними смешно соревноваться? Незаполненность жизни — отсюда и это бегство из ниоткуда в никуда. А страшные слухи — по-вашему, почему они возникают, как не от той же скуки? Человек с доисторических времен запрограммирован на борьбу за выживание, а спокойствие лишает его возможности отстаивать себя и свое «я». В этом смысле мы все немножко велосипеды — они устойчивы только в движении. Лишите человека необходимости двигаться — и он начнет разлагаться заживо… даже физически. Можно прожить всю жизнь, не столкнувшись ни разу с крайними, экстремальными ситуациями, а значит, и с собой.

— Я вижу, вы хорошо подготовлены к этой теме, — несколько неприязненно проговорил Рудольф. — Тогда почему вы о ней не пишите?

— О чем? — Эльвира рассмеялась. — Вы что, всерьез думаете, что можно вот так просто заявить на весь мир, что нам необходимо самим создать себе трудности, обеспечить себя опасностями? Такие предположения хороши в частных беседах. Наши читатели меня не поймут!

— Но ведь проблема есть?

— Допустим. Я считаю, что бесконфликтность и излишняя комфортность бытия — это проблема, вынуждающая людей выискивать для себя хотя бы надуманные опасности. Кстати, и популярность фильмов ужасов, по-моему, растет по той же причине. Да, вас волнует другой аспект, который кажется мне всего лишь следствием упомянутой проблемы. Но это интересно нам — и только. Кстати, и тот страх, о котором вы говорили, инспирируется все тем же неудовлетворенным инстинктом опасности… или готовности пережить опасность — я не знаю, как это следует называть чисто по-научному. Раз природа наделила нас способностью испытывать страх, человек просто обязан хоть иногда с ним встречаться. Защитные механизмы тоже должны время от времени проходить проверку на готовность к действию… или действительно останется искать забытье в чем попало. Кстати, где этот ваш хваленый буфет? Терпеть не могу здания подобного типа — в них заблудиться легче, чем в лесу!

— Мы уже почти пришли.

Она раздражала Рудольфа все сильнее и… все сильнее привлекала — давно ему не приходилось общаться со столь интересным собеседником. Альбина… С ней тоже можно было поговорить, но на другие темы и на другом уровне. Не на более низком, но она терпеть не могла рассуждения слишком отвлеченные, робея перед глобальными вопросами. С коллегами же по работе Рудольф просто опасался слишком откровенничать.

«Я была права — он не зауряд-чиновник, — размышляла между тем Эльвира. — Это хороший признак».

Дверь в буфет обнаружилась за углом и оказалась заманчиво приоткрытой: между ее створками вился густой кофейный запах, приправленный оттенками ванили и чего-то кондитерско-сладкого.

— Здесь, — на всякий случай сообщил Рудольф, толкая бронзовую ручку.

— Вижу, — почти машинально подтвердила Эльвира, вслед за ним входя в небольшое помещение, освещенное разноцветными вдавленными в стену лампами. Отгороженные друг от друга столики напоминали ей раздевалку в сауне, свешивающиеся с потолка сосульки из макраме задевали кисточками прически. Но что действительно изумило журналистку, так это барная стойка — самая настоящая, рассчитанная на то, что за нею будет стоять и обслуживать посетителей живой человек вместо привычных автоматов.

Впрочем, сейчас за стойкой никого не было. Рудольфа это несколько удивило: барменша отличалась редкой добросовестностью и не в ее стиле было отлучаться из буфета в рабочее время.

«Действительно, эпидемия какая-то… Эпидемия сачкизма», — подумал он.

— Ну и где здесь кофе? — направляясь к стойке, громко спросила Эльвира. Пустота в буфете, который правильнее было бы назвать все-таки баром, ей тоже понравилась: здесь можно было побеседовать и просто посидеть в свое удовольствие, наслаждаясь обстановкой и спокойствием.

Ей никто не ответил — буфет для этого был слишком пуст.

Рудольф наморщил лоб, вспоминая имя барменши (звать ее не по имени он считал неприличным), но так и не сумел это сделать. Лицо возникало из памяти удивительно объемно и красочно, а вот имя ускользало, так что он засомневался даже, знал ли его вообще.

— Извините, — покашлял он, опираясь рукой на стойку, заставленную стаканчиками с многослойным цветным желе. — Здесь есть кто-нибудь?

По идее, в этот момент должна была зашевелиться серебристая занавеска, ведущая в подсобное помещение, и впустить дородную тетку с красноватыми крашеными волосами, но ткань осталась неподвижной, а от кофейного аппарата вдруг потянуло гарью.

Горел кофе.

— Здесь всегда так обслуживают или как? — иронически поинтересовалась Эльвира.

— Погодите. — Рудольф незаметно сжал руки в кулаки. Ему не нравилось это молчание, как не нравился и все усиливающийся запах паленого — над аппаратом уже начала подниматься струйка дыма, и пахло теперь еще и сгоревшей проводкой. — Подождите меня одну секунду.

Он решительно отодвинул ведущую за стойку дверцу и заглянул внутрь.

Из-под серебристой занавески торчала женская нога. Неподвижная и бледная. Затаив дыхание, Рудольф осторожно шагнул вперед, отдернул тускло блестящее серебро, и его глазам открылось лежащее на полу тело барменши.

— Боже… — негромко произнес он.

— Что случилось? А… — Эльвира, незаметно очутившаяся у Рудольфа за спиной, осеклась на полуслове.

Она тоже заметила покойницу, голова которой была неестественно свернута на бок.

— Идем отсюда. — Рудольф незаметно прикоснулся ко лбу — кроме этого, ни один другой жест не выдал глубины его потрясения.

Труп в здании мэрии, средь бела дня, вот так, просто…

«Вот тебе и затишье перед бурей…» Ему показалось, что эта мысль проносится в голове уже сотый раз подряд.

— Что с ней? — изменившимся голосом спросила Эльвира. В ее душе боролись любопытство и страх, но счет между ними пока был равным.

— Нужно вызвать полицию, — твердо заявил Рудольф, отгоняя новую неприятную мысль. Мысль о констрикторах.

«Это такая змея, тропический душитель, а попросту — удав…» Хотя он и не был медэкспертом, но не сомневался в том, что женщина была задушена.

— Может, ей еще можно помочь? — неуверенно спросила Эльвира, чуть заметно вздрагивая от волнения, пока еще почти приятного: на ее глазах происходило что-то настоящее. Пусть трагическое, страшное, но зато не похожее на все то, с чем ей приходилось иметь дело прежде, — даже гибель Канна представлялась ей какой-то почти нереальной.

— Поздно… Разве не видно? Кстати, ваша мобилка работает?

— Нет сигнала, — сообщила Эльвира секунду спустя.

Рудольф молча развернулся и зашагал к выходу. Эльвира заспешила за ним.

Возвращаться в свой кабинет Рудольф не стал — ему показалось, что логичнее будет обратиться к сидящему неподалеку дежурному охраннику. Уж тот точно с утра был на месте — утром он перекинулся с Рудольфом парой слов. Тем не менее стол, притаившийся в нише у лифта, был пуст, как стойка в буфете.

— Так, — произнес Рудольф и ощутил прокатившийся по спине легкий холодок: он уже догадывался, что увидит ЗА столом, тем более что на светло-сиреневой побелке виднелись подозрительные темные брызги, а в воздухе стоял особый густой и сладковатый запах.

— Почему мы остановились?

Рудольф повернулся к журналистке и заступил ей дорогу.

— Так вы говорите, эти больные воображают себя удавами и начинают всех душить? — устало спросил он.

— Что? — Это было совсем не в стиле Эльвиры, но она растерялась. — Вы думаете…

— Я ничего не думаю… Кроме того, что вам не стоит подходить туда. — На всякий случай Рудольф оглянулся и принялся прислушиваться, не раздадутся ли в коридоре шаги, пускай даже приглушенные ковровой дорожкой.

— Пустите! — Эльвира отстранила его почти грубо, быстро подошла к столу, пригнулась и резко побледнела, отшатываясь назад.

— Я же сказал — не стоит смотреть, — глухо повторил Рудольф.

— Господи… — Эльвира вновь повернулась к нему и покачала головой.

Выражение самодовольной уверенности исчезло с ее лица — теперь перед Рудольфом находилась обыкновенная испуганная женщина.

— Идем отсюда, — уже более мягко сказал он, потянулся было к клавиатуре комплексного коммуникационного терминала, но отдернул руку, заметив покрывший кнопки кровяной крап. — Внизу тоже есть телефон… и полиция.

По лестнице они скатились едва ли не бегом. Когда дверь-вертушка закружилась, выбрасывая их на улицу, где-то позади раздался приглушенный расстоянием крик…

Неправда, что правительство страны в тот день бездействовало, — будь это так, вряд ли появилась бы в сети рассказывающая о констрикторизме передача. Состряпанная наспех, она вызывала потом много толков по поводу непрофессионализма в изложении сути происходящего, но войти в историю ей это не помешало, да и посты вокруг города в противном случае вряд ли были бы выставлены так быстро. А что было сделано помимо этого — отдельный разговор.

— …Это болезнь, — вещал с экранов мониторов курносый профессор, время от времени бросая испуганные взгляды куда-то в сторону (всякий раз режиссер передачи при этом морщился и строил рожи). — Странная, не известная пока науке болезнь. — При этих словах камера отъехала, позволяя зрителям рассмотреть сидящих за длинным столом светил медицины, среди которых, видно по недоразумению, затесалось несколько военных. — Вы хотите знать, что мы сегодня знаем об этом заболевании, пока условно названном констрикторизмом? Можно сказать, что почти ничего, хотя научные исследования активно ведутся. — В этот момент в эфир вырвался чей-то невразумительный возмущенный шепот: профессору что-то подсказывали, отчего его щеки и даже нос порозовели. — В скором времени мы надеемся получить ответы на все интересующие вас вопросы. Пока об эпидемии можно сообщить следующее: все известные случаи заболевания зафиксированы в одном-единственном населенном пункте, так что можно говорить об определенной локализации очага инфекции, из чего следует, что карантинные ограничения сегодня могут оказаться достаточно эффективной мерой по предупреждению ее распространения по стране и миру. Для констрикторизма характерны следующие симптомы: в первую очередь происходит изменение в скорости обменных процессов организма…

— Боже, неужели это правда?! — прошептала Эльвира, глядя на висящий на стене высотного здания экран и от изумления забыв, что такая передача сама по себе была событием чуть ли не более немыслимым, чем подобная эпидемия. — Вот, называется, опровергла слухи…

— Успокойтесь. — Рудольф взял ее за руку.

Они стояли в центре сквера, обычно многолюдного, но теперь напрочь опустевшего — казалось, даже многочисленные бродячие собаки решили убраться оттуда подальше от опасности.

— …что визуально выражается, — продолжал вещать голос, — в характерных «плавающих» движениях, свидетельствующих об изменении тормозных реакций. — При этих словах многие из сидящих за столом медиков изменились в лице, словно профессор ляпнул какую-то глупость. — Одновременно возрастает мышечный потенциал, что сопровождается угнетением ряда мозговых центров. — Чем дольше профессор говорил, тем испуганнее становился; теперь он оглядывался не только в сторону режиссера и оператора, а косился то направо, то налево, и от этого легко могло сложиться впечатление, будто он высматривает, не ворвались ли в студию констрикторы. — Также происходит подавление центров контроля. — Он начал запинаться через слово и то и дело проводил рукой по лбу, вытирая капли пота. — И возбуждение центров агрессивности. На этой стадии больной неадекватно реагирует на происходящее и пребывает в состоянии невменяемости. — Неожиданно профессор махнул рукой и заговорил ровнее. Его карьера, во всяком случае престиж среди коллег, были уже безвозвратно утрачены (так он думал), а значит, терять было нечего. — Именно тогда больной становится агрессивен и опасен для окружающих, несмотря на всю его медлительность. В нем просыпается желание крушить все вокруг, уничтожать все живое, чем он успешно и занимается. — Тут в запись снова вторгся возмущенный шепот. — А? Что? Да… По истечении некоторого времени, от нескольких часов до нескольких суток, в болезни наступает следующая стадия, внешне напоминающая ускоренно текущую дистрофию: больной резко теряет силы, его организм истощается, буквально пожирая сам себя, и в течение нескольких минут наступает летальный исход. В связи с опасностью, которую, как мы уже говорили, создает первая стадия констрикторизма, разработан следующий ряд мероприятий…

— Благодарим, — едва ли не силой оттянул в сторону профессора комментатор, — за интересный рассказ об эпидемии. — Он тоже чувствовал, что от волнения говорит что-то не то, но с его языка упорно продолжали лететь заезженные фразы. — А теперь, уважаемые зрители, перед вами выступит ответственный за организацию карантинных мероприятий, призванных оградить вас от риска заболеть этой ужасной болезнью или стать жертвой констрикторов. Позвольте представить вам полковника внутренних войск…

При этих словах Эльвира и Рудольф переглянулись и, не сговариваясь, зашагали по улице прочь…

Квартира Рудольфа встретила их несколько раз повторившимися первыми тактами из «Полета валькирии»; надеясь, что это с работы, Рудольф метнулся к терминалу, но вместо знакомого лица на включенном мониторе его глазам предстал геометрический узор анонимной заставки.

— Слушаю! — повернувшись к микрофону, рявкнул Рудольф.

— Объект 334–428? — вопросил незнакомый мужской голос.

Рудольф вздохнул и нажатием клавиши прервал связь.

Шоссе в этом месте было узким и больше напоминало не крупную междугородную трассу, а заурядную провинциальную дорогу. По обе его стороны за низкими полосатыми столбиками тянулось болото, некогда клюквенное, но давно уже превратившееся в обычную грязную лужу, лишь по недоразумению сохранившую грозные способности солидной трясины. Под стать дороге смотрелся и пост дорожной полиции — им давно не пользовались и от допотопной, некогда застекленной будки остался скелет, кое-как подновленный кусками полиэтилена, засунутыми в рамы и призванными защищать ее временных постояльцев от ветра. В настоящий момент будка пустовала, только переносной комп жил в ней, напоминая о себе громким звоном вызова вмонтированного в него коммуникатора.

Гораздо современнее и даже по-своему грозно выглядели запаркованные по обе стороны шоссе военные машины. Стоящие возле них врач и несколько военных курили, сняв противогазы и время от времени перебрасываясь короткими фразами, причем младший лейтенант то и дело принимался хохотать отрывистым, грубым и почти неприятным смехом. Наконец, когда наступило очередное затишье, вопиющий глас телефона был услышан. Дружно обращенные на лейтенанта взгляды вынудили последнего хохотнуть напоследок еще раз и отправиться в будку.

— Объект 334–428 слушает, — доложил он. — Чертова связь, опять неполадки!

От бессмысленного треска динамиков у него чуть не заложило в ушах; грязно выругавшись, лейтенант врезал кулаком по клавиатуре и вразвалочку вышел на свежий воздух, попахивающий болотной тиной.

— Кто? — шагнул ему на встречу врач.

— Не знаю. Опять сорвалось. Больше не подойду.

— Подойдешь, — уверенно возразил врач, — куда ты денешься.

На этот раз засмеялись остальные военные. Что поделать, у каждого свое чувство юмора, а вид раздосадованного младшего лейтенанта и впрямь был комичен.

Долго ждать себя новый звонок не заставил, но…

Даже малые дети знают, что с тех пор, как компьютерные сети, телефония и телевидение слились в единую систему, звонки, как и электронные письма, никак не могут попасть не туда. Просто не дойти — это бывает. А вот чтобы так… Уж слишком маловероятно случайно набрать по ошибке реально существующий номер или адрес, а когда этим делом занимается профессионал, да еще не по обычному, а по специальному военному каналу, защищенному как только можно, — невероятно вовсе. Но в последние дни невероятного происходило слишком много, и вызывающий объект 334–428 сержант уже в десятый раз был вынужден орать:

— Да правильно я набираю, правильно!.. От такого слышу!!! Чтоб вас всех!

От напряжения сержант вспотел, молодое, почти мальчишеское лицо его налилось краской, тоненькие усики намокли и приобрели жалкий вид.

Времени оставалось все меньше. Беда близилась. Связь сбоила.

Дежуривший на объекте младший лейтенант продолжал беззаботно хихикать над плоскими остротами военного доктора.

Беда, готовая вот-вот обрушиться на их головы, имела вид весьма невинный: «Из пункта А в пункт Б выехал автомобиль, передвигающийся со скоростью… И из пункта Б в пункт А также выехал автомобиль». Проблема заключалась в том, что местом их встречи по воле судеб, а может, и по чьему-то злому умыслу, и должен был послужить вышеозначенный объект 334–428, а проще — один из карантинных постов.

В постовой будке с выбитым окном надрывался телефон…

Из пункта А в пункт Б…

Мотор краснобокой легковушки рычал довольно и почти нежно, что, с учетом ее перегруженности, выглядело странно: по идее, автомобиль должен был еле ползти, покряхтывая от натуги. Но мотор был еще молод и тянул как ни в чем не бывало. Заслышав его голос, группка распалась, младший лейтенант принялся расставлять временно исполняющие роль шлагбаума разлинованные наискось щитки.

Автомобиль чихнул и затормозил, боковое стекло поползло вниз, в окошко выглянуло несколько одутловатое лицо немолодого мужчины.

— Стоять! Карантин!

— Да, да… вижу, — растерянно забормотал водитель. — Но мы…

— Заворачивай назад, — небрежно и почти равнодушно приказал врач.

Это была уже далеко не первая машина за сегодня: кое-как прикрытые тканью кучи вещей на заднем сиденье с первого взгляда выдавали беженцев из зараженного города.

— Но я имею право спросить… — запыхтел водитель автомобиля.

— Не имеете, — поддержал врачей младший лейтенант. — Заворачивай!

— Но…

— Ты совершенно не умеешь разговаривать с людьми, — неожиданно оттеснило его на второй план бархатистое глубокое контральто, это в разговор вступила сидящая сбоку женщина, по всей видимости, жена хозяина машины. — Дай сюда… — Мужчина внутри автомобиля завозился, что-то доставая и передавая супруге, затем дверца распахнулась и из машины вынырнула жгучая натуральная блондинка лет под пятьдесят. — Молодой человек, можно вас на минутку? — Она поманила младшего лейтенанта пухлым пальцем, унизанным массивными кольцами. В холеной ручке засерела пачка денег.

Военные молча переглянулись.

Это была уже не первая машина, которая…

Загорелая мужская рука перехватила пачку в воздухе.

— Пропустить!

Разлинованные шлагбаумные щитки расползлись в стороны.

— Благодарю вас, — расплылось в улыбке (осторожной, не стимулирующей образование морщин) лицо женщины, и дверца захлопнулась.

Пока руки младшего лейтенанта неловко, слюнявя каждую бумажку (у него была привычка при пересчете денег облизывать пальцы), перебирали купюры, пожилой автомобилист нажал на газ.

Из пункта Б в пункт А…

Красная легковушка вильнула задом и устремилась с довольным рыком вперед по шоссе. Неожиданно ей навстречу вынырнул внедорожник цвета хаки и, круто развернувшись, загородил дорогу. Оттуда выскочил человек среднего роста, также одетый в военную форму. Он был еще довольно молод — во всяком случае, для обладателя полковничьих погон и нашивок, — имел правильные черты лица так называемого «мужественного» типа, но главное, в нем проглядывало что-то такое, что даже бойкая беженка, приоткрыв рот, так и не произнесла ни слова. Он не кричал, более того, даже не сделал попытки с ними заговорить — в одном взгляде этого человека было больше силы, чем у иного в речах, подкрепленных демонстрацией оружия.

Водитель легковушки сник и съежился, дежурные карантинного поста с вытянутыми и окаменевшими лицами встали по струнке.

Полковник Хорт прошел мимо них и остановился перед младшим лейтенантом.

Красный автомобиль сделал круг и, набирая скорость, понесся в ту сторону, откуда приехал, — позорно сбежал, будто его водитель испугался полковника сильнее, чем загадочной и жуткой эпидемии, поджидающей их в городе.

Младшему лейтенанту и остальным дежурным бежать было некуда. Незаметно выброшенная пачка денег глухо шмякнулась в пыль, что было зафиксировано микрокамерой одного из прибывших.

Наступила мертвая тишина, лишь затихающий шум мотора и кваканье лягушек позволяли себе ее нарушать, да и эти звуки, казалось, изо всех сил старались уменьшить собственную громкость, робея перед грозным начальником. Конечно, такое описание кто-то сочтет преувеличенным — но лишь тот, кто не встречался с Хортом лицом к лицу. Какими бы противоречивыми не выглядели свидетельства знавших его, все они сходились в одном: этот человек обладал способностью влиять на окружающих магнетически, одним своим присутствием лишая большинство силы воли и заставляя подчиняться. Любопытно, что ни одна, даже самая лучшая запись не могла передать и сотой доли его непосредственного воздействия на окружающих, возникающего при личных контактах, — его харизма не вмещалась ни в один экран. Все четверо провинившихся стояли ни живы ни мертвы, пока взгляд полковника гулял по их лицам. Точно так же Альбина обмирала под взглядом констриктора, и так кролики, если верить слухам, цепенеют перед удавом.

Полковник Хорт молчал до тех пор, пока не поднялся легкий ветерок и несколько купюр, увлекаемые им, не поднялись в воздух. Только тогда рот командира открылся.

— Поднять и оформить в качестве вещественного доказательства, — спокойно и сдержанно проговорил он. — А вы, все четверо, арестованы.

Вновь наступила тишина.

Несколько пар дрожащих рук зашарили по пыли, подбирая бумажки. Ветер вырывал купюры и, насмешливо крутя их в воздухе, тащил в сторону трясины.

Полковник Хорт развернулся на каблуках и спокойно зашагал обратно к машине. Когда он проходил мимо двери будки, в ней снова ожил телефон.

— Ответьте! — бросил полковник через плечо, не считая нужным оборачиваться. Он знал, что его приказ будет выполнен, даже если подбирать «вещественные доказательства» провинившимся придется в трясине.

Как знал, что, вопреки их надеждам, он никого не простит. Не для того была затеяна эта провокация…

Младший лейтенант суетливо, мелкими шажками бросился к телефону. Через некоторое время из будки раздался его запинающийся голос:

— Да, это мы… благодарим за предупреждение, сержант, но вы опоздали. Он уже тут…

На другом конце провода сержант нажал на отбой и с ненавистью посмотрел на монитор.

Через несколько секунд он набирал уже совершенно другой номер:

— Объект 334–429?

— Правительство обращается с просьбой к населению города не поддаваться панике! — вещал из уличных динамиков голос диктора. Он звучал глухо, задавленно и хрипло, словно кто-то из констрикторов успел наложить ему на горло свою безжалостную лапу. — В настоящий момент ведутся широкомасштабные действия, направленные на реализацию проекта обеспечения безопасности населения от эпидемии, включающие организацию карантина, а также эвакуационные и гуманитарные мероприятия. Мы взываем к вашей дисциплинированности и сознательности, господа…

— Быстро же они, — кивнул в сторону громкоговорителя Тихий.

Альбина промолчала.

Они шли по белой полосе пустынной широкой улицы; лишь изредка какая-нибудь машина проносилась мимо и тут же скрывалась из глаз — все обладатели личного транспорта, за редчайшим исключением, уже давно находились в пути, а иные уже на обратном. Так или иначе, но центр города опустел одним из первых, и потому непривычно унылыми казались освещенные ярким, как рефлектор, солнцем разноцветные от рекламы дома — закрытые двери и окна придавали им вид нежилых.

— Быстро…

Тихий огляделся по сторонам. Откуда-то из-за угла вынырнула человеческая фигура, но двигалась она настолько ловко и энергично, что можно было ее не опасаться. Спину спешащего человека украшал туго набитый, явно тяжелый рюкзак, неровные стенки которого говорили о том, что внутри, скорее всего, находятся консервы. Так оно и было: в какой-то момент торопыга споткнулся, одна из лямок рюкзака оборвалась, и на асфальт с грохотом посыпались металлические таблетки банок.

Не успели Тихий и Альбина обойти его, как оттуда же выбежала груженная сумками женщина, затем появились и другие. Казалось, они спешили скрыться с добычей, притом краденой. Характерный шум в соседнем переулке свидетельствовал о том, что там собралась немалая толпа.

— Эвакуация будет проводиться организованно, в централизованном порядке, — продолжал голос в динамиках, — время сбора на эвакуационных пунктах будет объявлено дополнительно. При себе следует иметь…

— Нам туда, — тронула Тихого за руку девушка.

— Туда? — Он недовольно посмотрел на скучающую возле продуктового магазина толпу. — А обойти никак нельзя? Там слишком много народу, это может быть опасно…

— Но я живу на этой улице, — виновато возразила Альбина, указывая на соседний с магазином дом. — Вон в том подъезде.

Тихий поморщился, потом махнул рукой.

— Ладно… попробуем проскочить. Может, и повезет, — без особого энтузиазма произнес он.

В толпе дрались — это стало ясно уже на расстоянии по возбужденным крикам, гвоздиками вырывавшимся среди общего гула. Судя по разбитой витрине, магазин грабили. Почти все участники этого дела проснулись утром обычными законопослушными людьми, да и потом иные из выживших удивлялись, что заставило их так поступать, но в этот миг все были охвачены одной мыслью: урвать свое и выжить.

Изо всех сил орудуя локтями, из толпы вырвалась на свободное пространство дородная баба. Почти сорванная в давке блузка приоткрыла посеревшие, застиранные лямки лифчика, но ей было не до того: она сжимала в руках вожделенные полные сумки, и щеки победительницы гордо пылали, как победное знамя. Добилась! Внезапно в ее сторону метнулась женщина, внешность которой при других обстоятельствах признали бы интеллигентной, во всяком случае, ее одежда отличалась вкусом и скромностью, а стянутые в узел на затылке волосы делали эту гражданку похожей на учительницу… если бы не горящие безумным огоньком глаза. Она подскочила к несущей свою добычу бабе и с неожиданной ловкостью и злобой ударила ее по лицу.

Хозяйка сумки в первый момент опешила, ее водянистые круглые глаза глупо заморгали. «Учительница», воровато оглянувшись, закусила нижнюю губу и так же резко дернула на себя одну из сумок. Это привело ее противницу в чувство — она не могла сообразить, за что получила затрещину, но зато твердо знала, что свое добро надо защищать. Завопив во весь голос что-то непонятное, она замахнулась, и вторая сумка опустилась на плечо агрессорше, чтобы тут же вновь взмыть в воздух и завершить новый взмах ударом по голове…

При виде этого Тихий вздрогнул, как если бы принял удар на себя.

— Да что же это делается… — услышал он сбивающийся шепот Альбины. Девушка смотрела чуть в сторону от потасовки — туда, где из толпы вышвырнули безногого, а затем и его протез.

— Куда прешь, дохлятина?

— Только тебя тут и не хватало!..

— Всюду лезут, а еще бедненькими прикидываются… — зашумели в толпе.

Новый вопль опять привлек внимание к дерущейся паре — теперь «учительница» ползала по асфальту, воя и причитая, ее лицо заливала то ли кровь, то ли содержимое одной из спрятанных в сумке бабы банок. Но и та, уже окончательно лишившись пуговиц на блузке, открывшей белые, трясущиеся от жира малопривлекательные телеса, стояла пошатываясь и прикрывала рукой, все еще сжимающей сумку, нос, а по ее лицу ползли слезы.

— Ох, убили… — сумел разобрать Тихий ее бормочущие причитания. — Совсем убили!..

Баба сделала еще пару шагов и вдруг схватилась за виски, затем согнулась и села на землю, покачиваясь из стороны в сторону, а соперница тем временем уже поднялась на четвереньки и, размазывая по лицу красные потеки, поползла в сторону обессилевшей противницы. Она и сама уже не знала, что ею движет; надежда захватить сумки покинула ее, засевшая в голове боль не позволяла ясно мыслить, и все прежние эмоции переросли в одну отчаянную и бессмысленную ненависть, в которой почти не осталось ничего человеческого.

И снова вспышкой всколыхнулись злые голоса: на асфальт возле калеки приземлился человек почти здоровый, только несколько помятый во время не видимой за людскими спинами драки. Его разбитое лицо опухало на глазах…

— Да что же это делается?! — снова прошептала Альбина, завороженно глядя на общее безумие. — Люди ли это?

— Это толпа… и не худшая из возможных, — изменившимся голосом ответил ее спутник. — Пошли скорей отсюда… Ничем хорошим это не закончиться.

Они успели пройти всего лишь пару метров, когда в центре толпы раздался уже знакомый обоим резко обрывающийся хрипом вопль.

— Бежим! — рванул за руку девушку Тихий, и они помчались по улице, опережая хлынувший им вдогонку людской поток.

Появление констриктора в центре толпы вызвало всеобщий хаос, в сравнении с ним толкотня в коридоре больницы и на дискотеке могли показаться организованным военным парадом. Паническое бегство превратило людскую массу в лавину, сносящую все на своем пути.

Падали на асфальт полные и пустые сумки.

Падали отдельные продуктовые банки и пакеты.

Падали споткнувшиеся о них люди. Падали, чтобы тут же оказаться затоптанными слепыми, безжалостными в своем страхе ногами…

Вскоре возле магазина никого не осталось — лишь несколько избитых, истоптанных бедолаг ползали среди растерзанных тряпок, обрывков упаковок и продуктов. «Учительница» с разбитой головой попробовала встать, но тут же повалилась в объятия к бывшей противнице — больше ей встать не пришлось…

Калека со стоном потянулся к протезу, быстро опухающие подбитые глаза мешали ему рассмотреть пространство вокруг себя. Дрожащая рука дотянулась до чьего-то тела и отдернулась, снова пришла в движение… На противоположной стороне улицы с треском захлопывались окна зевак-одиночек, наблюдавших за дракой.

Из разбитой витрины, перешагивая зубья битого стекла, появился констриктор, отпихнул с дороги буханку хлеба с застрявшим в ней каблуком-шпилькой и тяжело зашагал по захламленному тротуару.

— Господа… товарищи… граждане… — залопотал разбитыми губами уже почти ослепший калека. — Помогите же мне… Помогите, люди!

Он с мольбой вознес руки к небу и наткнулся на нечто живое и движущееся, с которого капало что-то мокрое и теплое.

Констриктор не умел удивляться — мало ли почему жертве захотелось облегчить ему работу…

— Люд… — заткнулся шепот калеки.

Альбина захлопнула дверь, дважды повернула ключ в замке и внезапно обмякла, прижимаясь спиной к косяку.

— Вот мы и дома…

И не узнала собственный голос.