Книга Тьмы (сборник) Олди Генри

Но не только на их лицах возникло вдруг изумление: Тихий вновь поднял брови, а Э. Светлая негромко ахнула.

— Вы?! Боже! — Эльвира отступила на шаг и неожиданно вцепилась Рудольфу в рукав. — Я же была на ваших похоронах!

Все четверо молчали, изучая друг друга.

— Господа, — кашлянул Рудольф. — Может, мы все-таки войдем? На лестнице стоять небезопасно.

— Да, вы правы, — подтвердил Тихий. — Так что вы, госпожа Светлая, говорили о моих похоронах?

При этих словах Альбина испуганно зажала рот руками. Теперь она уже не знала, кто здесь сумасшедший — Тихий, эта незнакомка или она сама.

Рудольф прошел в прихожую, едва ли не силой втаскивая за собой Эльвиру. Альбина этого не заметила — ее внимание было поглощено недавним спасителем.

— Этого не может быть, — зажмурилась и потрясла головой журналистка. Она быстро оправилась от шока, но все равно не могла поверить своим глазам. — Но я же…

— Тише, — жестом остановил ее Тихий. — Так вы, говорите, были на похоронах? Теперь я понимаю, насколько был наивен, надеясь, что за примерное поведение меня могут выпустить! Что ж, дорогая Э. Светлая, у меня будет к вам большая просьба: считайте, что перед вами не я. Не вспоминайте того человека, который, по вашим же словам, умер, — лучше представьте себе, что имеете дело с его двойником… или на худой конец братом-близнецом. Договорились? Если вдуматься, так это не так уж и далеко от истины — того человека и впрямь уже нет, и я первый бросил камень на его могилу, превратившись в Тихого… Теперь меня зовут так.

— Ничего не понимаю, — строгим голосом сказал Рудольф.

— Руди, — Альбина подошла и прижалась к его груди, — только не сердись… Этот человек спас мне жизнь, когда констрикторы напали на больницу… Ему больше некуда было идти, вот я и пригласила его к себе.

— Еще бы! — подтвердил Тихий. — Меня, оказывается, даже успели похоронить… Кстати, — он повернулся к журналистке, — это было почти сразу после того интервью или немного погодя? Да, и еще: я рад видеть вас живой и здоровой…

Эльвира скрипнула зубами, и Альбине удалось это услышать.

— Можно подумать, — отозвалась журналистка, — что вы ставите мне это в упрек. Ведь не я решаю, что можно печатать, а что нет… Тот материал зарубили, как и многие другие мои материалы.

— Я вас ни в чем не упрекаю, вы нормальная, здоровая молодая женщина, и не мне требовать от вас самоубийства, — развел он руками. — Я действительно рад, что вас пощадили.

Возможно, он говорил искренне, но самой Эльвире поверить в это было сложно: ей не составило большого труда догадаться, какова была судьба этого человека. Пусть в общих чертах, без подробностей, но она догадывалась, и от этого ей было еще более стыдно. Обычно в таких случаях Эльвира сердилась и на себя, и на весь мир, и обычно больше всего на тех, кто невольно являлся немым укором ее совести. Сейчас она должна была сердиться на Тихого, но гуляющая вокруг опасность и общее настроение не позволяли ей сделать этого.

И еще ей было стыдно. По-настоящему.

— Да что же мы стоим? — пришла в себя Альбина. — Проходите в комнату. Может, чаю?

Тихий незаметно подмигнул девушке — ему понравилась такая ее реакция.

— Кстати, — проходя в комнату и опускаясь на диван, обратился к Тихому Рудольф, — я вас тоже, кажется, знаю. Помнится, вы выступали на экологической конференции в…

— У-у, хватили! — махнул рукой в его сторону Тихий. — Когда ж это было? — добавил он негромко себе под нос: — И я ли там был?

«Что ж, — скривила губки Альбина, направляясь в кухню за чаем, — вот этого я ожидала меньше всего». Обидно чувствовать себя полной дурой, даже если тебя в любой момент может придушить заразный сумасшедший…

А что еще она могла подумать?

Они шли по городу — разные и вместе с тем похожие друг на друга. Ядро группы или голову колонны (тут уж как кому больше нравится) составляли молодые парни, но не только вокруг вожака поблескивали выскобленные бритвой черепа — просто уже человека через четыре от заводил их разбавляли новые члены компании, среди которых мелькали порой и лысины возрастные, хотя преобладали нестриженые шевелюры, слегка подкрашенные сединой. Охотничьи ружья, топоры, палки, ледорубы, багры — все, что только можно использовать в качестве оружия, — было представлено в широком ассортименте; пожалуй, фантазии ополчившихся против эпидемии горожан могли бы позавидовать и славившиеся умением превращать все в орудия убийства ниндзя. В другое время сложно было бы вообразить на мирных улочках этого тихого города подобное сборище, но теперь ему никто не удивлялся, разве что наиболее осторожные прохожие норовили заранее убраться с его пути во избежание случайных недоразумений.

Донесшийся из одного из домов крик заставил шествие приостановить движение. Бритый вожак поднял руку. Наступила тишина. Крик повторился.

— Здесь, — коротко проговорил бритый.

Что бы ни творилось вокруг и какие бы стихийные или прочие бедствия ни терзали народ, всегда найдутся несколько человек, которые и под извергающимся вулканом умудрятся устроить пикничок, игнорируя потоки лавы. Нашлась такая компания и здесь. Эпидемия, война ли — влюбленным все равно; раз свадьба назначена, раз приглашены гости, заказан зал и расставлены по столам блюда — чего же еще желать от жизни, зачем нарушать естественный ход? Авось мимо пройдет беда, авось пронесет…

И пенилось в бокалах шампанское, и пестрели на выгнутых буквой П столах закуски, золотились жареные гуси, пряталась в зелени рыба, темнели винные бутылки, ожидая своего часа… Грех пропадать такому добру: и полон был зал, и песни пели, и визжали от радости… А невеста-то как хороша — ну просто Венера, выходящая из пены кружев: нежное личико, светлые локоны с золотой искоркой, глаза — синие блюдца! Кричали «горько», целовались по полчаса — да что говорить, счастлив тот, кто влюблен.

Но не эту полную жизни картину застал бритоголовый разведчик, первым поднявшийся в разукрашенный воздушными шарами и цветами зал. Когда он вошел, часть стульев валялись на полу, опрокинутые в спешке; полупьяные гости метались по залу, орали, вопили что-то отнюдь не радостное, а у почетного места происходило что-то непонятное: златокудрая Венера обнимала нежными ручками шею свидетеля, а тот хрипел, пуская кровавые пузыри… Изящно очерченная верхняя губка невесты чуть приподнялась, лицо ее не выглядело полностью бессмысленным, как у большинства констрикторов, — скорее, она казалась просто сильно сосредоточенной на каком-то своем очень важном деле. Изредка ее длинные ресницы слегка вздрагивали от прилагаемых усилий — девушке нечасто приходилось так трудиться.

— Милая моя, что с тобой? — лепетал жених с едва наметившимися усиками; он выглядел испуганным ребенком: — Опомнись, солнышко…

«Солнышко» его не слышало — хрупкие пальчики с аккуратненькими ноготками все сильнее впивались в выгнувшуюся шею.

Никто не заметил в общей суете, как «разведчик» сунул в рот два пальца и издал резкий протяжный свист. Тотчас лестница задрожала от топота десятков ног, и, срывая двери с петель, в зал ворвалась разношерстная толпа.

— Десятый, — отметил на ходу бритый вожак. — Вперед, ребята!

— Стойте, да что вы делаете? — вскричал ломким и не по-мужски высоким голосом жениха, когда толпа окружила невесту.

В воздухе замелькали багры и ломики — патроны берегли для менее удобных случаев.

— Ты что-то вякнул, недоносок? — развернулся в его сторону бритый вожак. — Сгинь, слякоть!

Глаза его налились кровью, на обхвативших ружье руках вздулись синеватые шнуры вен. Что-то звериное, дикое проглядывало в его облике, и юный жених, почти подросток, замер под его взглядом от неожиданного страха — до сих пор жизнь не ставила его перед необходимостью бороться. Заметив его испуг, вожак оскалился, но тут раздался женский крик. Нет, его испустила не невеста (хотя описание симптомов заболевания упорно забывало отметить данный факт, никто не слышал голоса констрикторов: они молча убивали и молча умирали сами), скорее всего, вскрикнул кто-то из гостей, но так или иначе, а жених вздрогнул, сжал губы в ниточку и с несвойственной для себя дерзостью уставился на вожака.

— Вы не сделаете этого! — заявил он, подергивая плечами.

— Что? — поразился бритый заводила. — Мне послышалось или как?

Глаза жениха-мальчишки расширились, сердце сжалось от ужаса, но рот его вновь открылся.

— Вы не имеете права ее трогать, она больной человек! — восхищаясь собственной смелостью и одновременно пугаясь ее, выпалил он.

Вожак взмахом руки подозвал из толпы здоровенного амбала, перед которым пасовали даже его собственные, отнюдь не хилые мускулы. К этим выдающимся мускулам прилагалась туповатая рожа со свиными глазками и выпяченной челюстью.

— А? — спросил качок.

— Вмажь ему, — бросил вожак, показывая в оскале зубы жениху.

Первый же удар смел мальчишку под стол.

— Бей зомби! — потрясая в воздухе кулаками, выскочил из толпы взлохмаченный человек, годящийся бритым в отцы.

— Бей!

— Дави суку!

— Так им!

Оглушенные этими воплями, жених-мальчишка закрыл уши и попробовал привстать. В голове невыносимо шумело, по лицу текло что-то липкое… Неожиданно вспыхнувшая в висках боль заставила его вскрикнуть и застонать, привлекая к себе внимание стоящего рядом врага.

Бритый вожак наклонился, снова выпрямился и, прицелившись, двинул жениха в нос носком тяжелого, подкованного железом ботинка.

— Кончайте, ребята, — распорядился он, и толпа схлынула, оставляя на месте избиения бесформенный комок, в котором сложно было узнать женское тело. — Уходим.

Зал опустел быстро, лишь одна живая душа — да и та еле держащаяся в теле — осталась здесь. Жених вытер рукавом стального цвета текущую из разбитого носа кровь, всхлипнул, пополз на четвереньках (боль мешала ему подняться на ноги) и вдруг с воем встал на колени перед истерзанными останками подруги.

— Милая, что с тобой сделали…

…А по всем телеканалам транслировали пресс-конференцию, и экран то и дело заполняло мужественное лицо с удивительно холодным взглядом. И пусть передача не передавала излучаемую Хортом подчиняющую других энергию, но зато в его распоряжении оставались знания и слова, и ими он пользовался вовсю.

— Вопрос к полковнику, — приподнялся с места бородатый журналист. Кроме Хорта, за длинным столом, уставленным через каждые полметра графинами с водой, восседал еще и министр здравоохранения, но он играл роль скорее декоративную: вопросов ему почти не задавали, да и те, что ему адресовались, носили в основном характер чисто медицинский, типа «Как распознать больного констрикторизмом?» или «Известны ли пути заражения?».

— Так вот что я хотел спросить. Всем известно, что констрикторизм — это болезнь. Значит, вы требуете истребления или — будем называть вещи своими именами — убийства больных людей. А как же быть с таким понятием, как «гуманизм»?

Глаза полковника на миг оживились. Это был вопрос, к которому он приготовился заранее. Ему уже приходилось отвечать на него президенту и другим людям калибром помельче, о встречах с которыми можно и не упоминать, и Хорт знал, что окажется на высоте. В конце концов, гуманизм тоже приедается, считал он, и человеческая натура начинает требовать свое…

— Наши законы слишком часто проявляют гуманизм не к месту и не в меру.

Эти и подобные слова полковник не раз слышал то в транспорте, то просто на улице, но его целью было не блеснуть оригинальностью. Хорт предпочитал руководствоваться принципом: «Если хочешь, чтобы тебя поняли, — говори на языке слушателя, если хочешь, чтобы и он захотел тебя понять, — говори о том, что он считает своим открытием».

— Да и можно ли назвать гуманизмом то, например, что маньяка-убийцу, на чьей совести не одна человеческая жизнь, не расстреливают, а признают невменяемым и помещают в комфортабельные больничные условия, где он жиреет за ваш счет, а однажды, если врачу примерещилось улучшение, выходит на свободу, чтобы снова начать убивать?

Этот пример тоже был не новым, но Хорт не собирался открывать Америку. Наоборот, он верил: чем избитее, примитивнее будут его аргументы, чем большему количеству людей могут они прийти в голову и без его помощи, значит, тем больше сторонников найдет он, тем больше у него шансов на успех.

— Получается, к нему у нас отношение гуманное. А к его жертвам? Смогли бы вы простить ему, если бы пострадала ваша жена или дочь? Нет? Так почему же вы равнодушны к чужим женам и дочерям? Лично я предпочитаю в первую очередь думать об их безопасности, а не жалеть убийц. Время требует от нас выбора: эпидемия ширится, а констрикторы убивают. Убивают вдвойне: тем, что душат тех, кто окажется рядом, и тем, что заражают всех вокруг себя, плодя все новых и новых убийц. К тому же они и так обречены, их болезнь заканчивается смертью. Я предлагаю всего лишь ускорить естественный ход событий, помочь им уйти в мир иной прежде, чем они натворят новых бед. Спасать нужно тех, кого можно спасти. Такой ответ вас удовлетворит?

— Вопрос к министру здравоохранения. Правда ли, что лекарство против констрикторизма еще не найдено?

Министр отвечал мягким, едва ли не воркующим голосом, но почему-то используемые им стандартные формулировки (но стандартные — для совсем других кругов) производили на зрительскую аудиторию не лучшее впечатление.

— В данный момент нам выделено около миллиона государственной дотации. К исследованиям привлечены лучшие специалисты, в том числе и зарубежные. И я должен отметить, что эпидемию в настоящий момент удалось локализовать в пределах одной области…

Улучив удобный момент, полковник жестом подозвал к себе оператора и неожиданно вклинился в разговор.

— Знакомые речи? — поинтересовался он, глядя в объектив. — То же самое мы слышали, когда каждый третий житель нашей страны умирал от СПИДа! Теперь история повторяется. Все даже хуже: больные СПИДом хотя бы не душили здоровых людей. Это во-первых. Во-вторых, по поводу локализации очага эпидемии — это отнюдь не факт. У меня есть доказательства десятков случаев, когда расставленные Министерством здравоохранения посты в компании с представителями дорожной полиции выпускали людей из карантинной зоны за деньги. Все желающие могут ознакомиться с видеозаписями. — Разумеется, о том, какая комбинация была разыграна, чтобы эти записи получить, Хорт никому сообщать не собирался, хотя похвастаться здесь было чем; одна только организация «помех на линии» чего стоила, лучшие хакеры помогли! — В-третьих, а как вообще господин министр представляет себе лечение констриктора, которого невозможно связать даже пятерым, не то что в одиночку? Но, допустим, он предусмотрел и это… Тогда остается четвертое и самое главное возражение: знают ли господа слушатели и зрители о том, что господин министр, а также упомянутые им специалисты и в глаза не видели ни одного больного констрикторизмом?! Кого же и как они могут лечить? Господин министр, ответьте: найден ли вирус, вызывающий эту болезнь?

— Нет, но…

— Комментарии излишни, не так ли?

— В данный момент, — заученно заворковал министр, — разрабатываются методы защиты медицинских работников при контакте с больными констрикторизмом. Когда средства защиты пройдут предварительные испытания, мы доставим в лабораторию группу больных, на которой будут опробоваться создаваемые нами лекарственные препараты.

— Но на сегодня реальных пациентов у вас нет, не так ли? — прищурился полковник.

— Они появятся в ближайшем будущем, — не сдавался его оппонент. Никогда еще во время пресс-конференций ему не приходилось отбивать «атаку с тыла», обычно огонь вопросов велся из зала, и уже сам этот факт сильно сбивал министра с толку.

— Итак, все сказано, господа, — обратился к журналистам полковник Хорт. — Исследования ведутся… Нет, я не возражаю против них — пусть себе тратят эти полтора миллиона, лишь бы это не мешало мне защитить вас. Если эти люди успеют вылечить хотя бы нескольких констрикторов, я первый поклонюсь им, но если не принять мер более решительных и действенных, наша общая альтернатива такова: или быть задушенным, или самому задушить пару соседей, а затем сдохнуть под забором. Выбирайте, господа!

После этого заявления в зале ненадолго воцарилась тишина, затем с места поднялся долговязый молодой человек в яркой пестрой куртке.

— Вопрос к полковнику. Значит ли это, что ваш план сводится только к физическому уничтожению носителей болезни?

Глаза полковника вновь на миг оживились — этот вопрос тоже был «хорошим». Если бы у него была возможность купить несколько «подсадок», то ничего более удачного не смог бы придумать и он сам.

— Вовсе нет, — отчетливо выговаривая каждое слово, возразил он. — Это лишь незначительная часть разработанного нами комплекса защитных мероприятий, и только ее дискуссионность заставила вас, господа, отвлечься от плана в целом. Итак, в целом план выглядит так. Первое: полная изоляция эпидемиологически опасной зоны. Не посты на дорогах, которые кого угодно пропускают к вам за взятки, а настоящее плотное оцепление силами армии. Для того чтобы эта мера сработала, требуется разрешить применение оружия для пресечения попыток выхода за пределы контролируемой зоны. Второе: организация эвакуации. Я против того, чтобы жители охваченного эпидемией города оставались без защиты. Выпустить их без контроля мы тоже не можем, так что все эвакуируемые лица будут помещаться в охраняемые карантинные станции под наблюдение врачей и военных. Они будут проживать там, покуда не пройдет так называемый латентный период заболевания — момент с начала заражения до появления первых симптомов. Тот, кто выдержит проверку, будет отпущен под наблюдение более мягкое, а затем и вовсе от него избавится. Кроме того, необходимо принять ряд мер по поддержанию порядка в самом городе, что сейчас все попросту упустили из виду. И главное, о чем мы не должны забывать ни на миг: мы спасители, а не каратели…

— Толковый мужик, — кивнула в сторону монитора Эльвира. За короткое время она успела продымить всю комнату; от густого сигаретного дыма Ала то и дело кашляла, но сделать гостье замечание так и не решилась. — Он прав на все сто! Помогать надо живым.

— Фашизм, — негромко проговорил Тихий, поигрывая пальцами на рукоятке швабры.

— Что вы сказали? — повернулся к нему Рудольф.

— Ничего. Вам послышалось. — На его лице возникла клоунская усмешка.

— И мне тоже? — поглядела на Тихого Альбина, и под ее взглядом он усмехнулся еще шире.

— Я оговорился, — ответил он. — Это не то слово. Просто случайная ассоциация. Уничтожение одних ради блага других… истинного или надуманного блага. Этого в истории было достаточно, вот я и вспомнил один из самых ярких аналогов.

— Так вы считаете, что Хорт не прав? — Эльвира погасила недокуренную сигарету. — Почему? Поверьте, мне интересно ваше мнение.

— Мне тоже. — Рудольф устроился в кресле поудобнее. Присутствие Тихого — кем же он был? Химиком? Экологом? Так или иначе, но каким-то ученым… — в квартире Альбины раздражало его, но он старался этого не показывать. — Даже если оно всего лишь личное.

— Ну, не скажите, — вставила Эльвира, прежде чем Тихий успел открыть рот. — Когда спрашиваешь пророка, можно ли считать его мнение только личным?

— Ого! — приоткрыла рот Альбина.

— Она шутит, — указал на журналистку Тихий.

— Не скромничайте! — Эльвира не собиралась отступать. — Господа, знаете ли вы, что перед вами человек, предсказавший возникновение констрикторизма около пяти лет назад?

— Что? — Альбина вскочила с места.

Мысли вихрем вертелись в ее голове: «Он — пророк? Настоящий, а не человек, возомнивший себя пророком? Уж не за это ли его заперли в сумасшедшем доме — до тех пор, пока его предсказания не начали сбываться? Настоящие душевнобольные часто верят в свои сверхъестественные способности — неудивительно, если их фоне истинного пророка тоже примут за психа. Но почему же он сейчас не признается? Боится, что его вернут обратно? И какое отношение ко всему этому имеют похороны… Или… — От этой мысли брови девушки поползли вверх. — Он и в самом деле умер и теперь воскрес? Если он действительно…»

Она была готова поверить во что угодно.

— Это серьезно? — усомнился Рудольф. У него ни Эльвира, ни «этот тип», как он называл про себя Тихого, особого доверия не вызывали.

— Ладно, — нехотя согласился тот, — объясняю: я говорил о том, что мы в любой момент можем столкнуться с новой страшной болезнью. О констрикторизме я не упоминал, поскольку вовсе не пророк, — его усмешка явно была адресована журналистке, — а ход моих рассуждений в общих чертах таков. После того как наша республика в свое время пыталась преодолеть экономический кризис, позволяя за большие деньги зарывать на своей территории радиоактивные отходы… Надеюсь, вам известен такой факт? Нет? Ну ладно, это было — вот и все, что стоит помнить для лучшего понимания моей идеи… Так вот, из-за того, что у нас появилась эта радиоактивная дрянь, естественно предположить, что она вызовет волну мутаций. Но поскольку мутации крупных живых организмов или летальны, или, даже в самом худшем случае, могут создать разве что монстра-одиночку, подходящего только для фильмов ужасов, но вовсе не такого уж страшного в реальности (крупных одиночных тварей несложно уничтожить), по-настоящему опасаться стоило мутантов совсем иного рода — вирусов, бактерий, грибков и так далее. Короче, тех, что видны только под микроскопом, но вред причинять умеют. Вторым шагом в моих размышлениях было то, что у болезнетворных микроорганизмов уже давно отметили одну любопытную особенность: под воздействием мутагенов, в первую очередь радиоактивного излучения, они крайне редко создают принципиально новые виды, зато было немало случаев, когда они превращались в возбудителей уже известных болезней. — Вначале Тихий говорил нехотя, но вскоре распалился и преобразился прямо на глазах: исчезли его смешные ужимки, глаза заблестели и от азарта, и от уверенности в своей правоте. — При этом, например, вирус гриппа может превратиться в возбудителя вирусного гепатита с вероятностью в сто раз большей, чем в вирус СПИДа, и в миллионной — в какой-то вирус, еще не известный. То же самое и с бактериями — холерный вибрион может при достаточно долгом воздействии ионизирующего излучения мутировать в бледную спирохету, может даже однажды стать кокком или палочкой из другой систематической группы, но почти наверняка вызываемая им болезнь будет уже зафиксирована во врачебных справочниках. Это не чудо — наоборот, все объясняется довольно просто. Размеры бактерий, а тем более вирусов, ничтожно малы, воздействию мутагенов они подвергались сравнительно чаще, чем все остальные живые организмы, хотя бы из-за тех же размеров и отсутствия таких механизмов защиты, как дублирование генного материала и так далее… Плюс к этому, их жизнь коротка, и если исчислять возраст видов количеством смен поколений — они старше нас в триллионы раз. С другой стороны, отличия одной бактерии от другой обычно не так заметны, как отличия многоклеточных, хотя это уж как посмотреть… Ладно, последний фактор отбросим как спорный, но и первых уже достаточно, чтобы прийти к определенному выводу: в мире микроорганизмов набор вариантов практически исчерпан. Во всяком случае, основных вариантов. Но я подумал, что какие-то редкие болезни могли быть описаны не только в медицинских справочниках, но и в старых сказках и легендах. И тогда я вспомнил зомби — не тех управляемых болванчиков, что создаются с помощью гипноза и химии, а тех, которых описывали как живых мертвецов. Если отбросить чистую мистику, это описание можно истолковать так: это люди, лишенные личности, но еще способные на активные действия. Они агрессивны, убивают других и способны делать их похожими на себя — последнее свойство характерно именно для инфекционных больных. То же самое разные оборотни, вампиры и прочие… Вирус, от которого у человека в качестве побочного симптома растет шерсть… Может быть такое? Почему нет? А то, что выделяемые микроорганизмами побочные химические вещества могут оказывать влияние на поведение, доказано давным-давно. Вот и почти все мое пророчество, — развел руками Тихий и обратился к журналистке едва ли не с укоризной: — Как видите, никакой мистики. Я же вам объяснял…

— Да, для неспециалиста и на слух это понять нелегко, — отметил Рудольф, — но я рад, что ваша идея звучит почти научно. Или научно, простите…

— Руди, может, хватит? — Альбина скривилась. Она не ожидала от друга такой бестактности.

— А что вы говорили по поводу военных разработок? — напомнила Эльвира.

— А вот это была моя ошибка: упоминать о таких вещах, не имея железных доказательств, — признался Тихий. — И хорошего человека зря подставил, и сам влетел…

— О чем вы? — насторожился Рудольф.

— Да так, ничего особенного… — На лицо Тихого на миг вернулась маска клоуна, но тут же опять исчезла. — А если кроме шуток… Пока я рассуждал об «инфекционных зомби», от меня официальные научные круги просто отмахивались. Но после нескольких публикаций в сети ко мне однажды обратился бывший однокурсник. Не друг, не приятель — шапочный знакомый, нас на потоке много было, я его даже не сразу вспомнил… Неважно! Главное, он сообщил, что у него есть уникальная информация на данную тему… Мы с ним встретились. Оказалось, он работал в секретной военной микробиологической лаборатории, которых, если верить официальным источникам, якобы не существует с конца двадцатого века. И в этой самой несуществующей лаборатории, если верить его словам, велись работы над созданием вируса, вызывающего заболевание, очень похожее на то, как я представлял себе «инфекционный зомбизм» — с жаждой убийства и всем прочим… И вакцина к нему вроде как прилагалась. Но ни документов, ни даже снимков каких-нибудь у моего бывшего однокурсника не было. Только голые слова. Но я почему-то сразу ему полностью и безоговорочно поверил, а потом имел неосторожность упомянуть в статье, что у военных есть такая вот любопытная штучка… На следующий день ко мне подошел приятный молодой человек с лицом интеллигента и фигурой спортсмена, сказал, почти как этот мой однокурсник, что у него тоже есть кое-какие данные по поводу «вируса зомби», и предложил обсудить тему за обедом в ресторане. Я согласился… Помню, как мы с ним за знакомство по рюмочке винца выпили, а что было дальше… В общем, очнулся я уже в психушке, где мне в течение трех лет упорно пытались доказать, что я — не я, что я никакой не ученый, а разнорабочий, что у меня другие имя и фамилия, а все, что я помню о себе, — просто бред. Если честно, временами я и сам был недалек от того, чтобы им поверить, но, слава богу, сообразил, что с докторами лучше во всем соглашаться, — благодаря этому мне хотя бы перестали давать сильнодействующие лекарства, так что, надеюсь, полным психом я все-таки не стал. Иначе мне придется сейчас спросить госпожу Светлую, не является ли она моей галлюцинацией, ведь, если верить докторам, она тоже — часть выдуманного мною мира… Вот и вся моя история. Что поделать, я сам предпочел бы оказаться мистиком-предсказателем — это занятие более благодарное… Во всяком случае, их заживо не хоронят.

— А я думаю о Канне, — задумчиво произнесла Э. Светлая.

Эта ее мысль потом долгое время служила доказательством сторонников версии, по которой профессор был все же убит. «М. за предсказание эпидемии объявили сумасшедшим и исключили из жизни, — записала она в своей книжечке. — А К.?»

— О Канне? — Тихий отложил в сторону швабру. — Что с ним случилось?

— Он тоже в некотором роде предвосхитил сегодняшние события. — Почему-то, говоря это, Эльвира предпочла смотреть в окно. — И погиб. Авария…

— Бог мой! — Кулаки Тихого рефлекторно сжались, улыбка пропала. — Похоже, мне действительно повезло…

— Послушайте, о чем это вы? — раздраженно перебил их Рудольф. Только сейчас до него дошло, о чем идет речь, и чиновничья часть его души взбунтовалась. — Оглянитесь вокруг — до обсуждения ли прошлого сейчас?! Мы собираемся строить укрепление, переоборудовать для этого здание мэрии. Работы много, хватит на всех. Предлагаю немножко подкрепиться — и за дело!

— Ты в своем репертуаре, — вздохнула Альбина. — Организатор…

Хорт не знал лишь одного: когда они успели нарисовать его портрет? Огромное белое полотнище с его лицом поднялось над толпой, закрывая собой более мелкие транспаранты с лозунгами (часть из них была заранее заготовлена по его приказу, но большинство были плодом самодеятельности его новоявленных поклонников).

Толпа шла к зданию правительства.

Туда же двигалось несколько автомобилей.

— Надо что-то срочно предпринимать, — посоветовал начальник охраны президенту, — не то они разнесут все… Предлагаю вызвать войска.

— Да, я согласен, — растерянно пробормотал президент. У него болел живот — так его организм всегда реагировал на нервное перенапряжение.

— Войска вызывать не надо, — неожиданно шагнул от двери ему навстречу майор спецназа. Да, самый заурядный и никому не известный майор, одетый в неуместный в официальной обстановке бронежилет. — Войска уже тут. Через несколько минут будет полный порядок… Только распишитесь вот здесь.

Сквозь дверной проем было видно, что коридор быстро заполняется вооруженными людьми в масках.

Президент взял протянутый лист и ручку и уставился на бумагу.

— Ну, слава богу, — проговорил начальник охраны, глядя, как за окном виснут на ограде десятки, нет, сотни человеческих тел, — их было слишком много, чтобы пропустить по ней ток…

— Что это?! — вскричал президент, отшатываясь.

— Указ о том, что вы передаете полномочия господину Хорту, — бесстрастно объяснил майор, возвращая президенту отброшенный лист.

На главу государства и начальника его охраны уставились дула автоматов.

В это время, с точностью едва ли не до секунды, и в том же здании, и в помещениях Генерального штаба и ряда министерств разыгрались похожие сцены.

Наверное, это был единственный военный переворот в истории, который встретили на «ура» совершенно искренне…

Остаток дня они провели за работой столь рутинной, что даже кошмар решил не вмешиваться в ее монотонный ход. Альбина перебирала доставленные из дома медикаменты, Тихий, как и большинство горожан, влился в строительную группу, изредка помогая на кухне, когда отвыкшие от физического труда руки и ноги начинали бунтовать. Рудольф так увлекся общим руководством, что, казалось, полностью забыл обо всех и вся. Он находился сразу на десяти участках — и нигде; во всяком случае, за весь вечер, незаметно превратившийся в ночь, а затем и в утро, одни видели его сотни раз, а другие безуспешно искали часами. Не видела Рудольфа и Альбина, но ей было не до того.

Работа, работа, работа…

В десяти километрах от города тоже работали: у обочин, а кое-где и просто на бездорожье, тормозили грузовики с военными номерами. Солдаты в респираторах и противогазах выгружали огромные деревянные катушки, в землю вбивались колья, и колючая проволока паутиной повисала между ними.

К обороне от констрикторов готовилось возводимое в центре города укрепление.

К обороне от констрикторов готовился окружающий город мир.

На куске пространства между кирпичной стеной укрепления и колючей проволокой, кольцом опоясавшей город, жизнь тем временем шла своим чередом. Грустная жизнь. Страшная…

Вокруг дома росли розы. Они заполняли весь палисадник и уходили дальше, в сад. Внимательный взгляд сразу мог заметить, что их кусты шли не сплошным массивом — посадка была разбита на мелкие клумбочки, и розы на каждой имели свою окраску: чувствовалась рука любителя поиграть в выведение новых сортов. Интересен был и сам дом, отделкой похожий на игрушечный: яркие разноцветные полосы и резьба щедро украшали его фасад.

К дому по узкой асфальтовой тропке медленно «плыли» двое — Вороной и его напарник. Добыча обещала быть богатой: не каждый мог позволить себе строить такие вот очаровательные домишки и тем более — платить садовнику-профессионалу за эксперименты с розами. Сигнализация, оплетавшая не только калитку, но и бордюр, только лишний раз подтверждала это предположение, но сейчас она «трудилась» впустую — ее послание некому было принять…

Напарник Вороного захихикал и нырнул в выбитую дверь. Вороной последовал за ним.

В глубине будки, также экзотически разукрашенной в народном стиле, заворчала собака, но высунуть нос не решилась. Уже второй день она оставалась голодной, никто из хозяев и близко к ней не подходил, отчего боевой дух собаки поубавился, сменившись тоской. Лаять на грабителей ей совсем не хотелось.

Вороной подошел к небольшому трюмо, на котором стоял добрый десяток шкатулочек для украшений. Взяв одну в руки и встряхнув, он убедился, что ее содержимое хозяева не потрудились захватить с собой. Пусть чисто золотых вещиц у зеркала было немного, ни одну из них нельзя было причислить к дешевке.

— Давай сумку, — приказал он напарнику.

Тот не отозвался.

— Ты что, оглох? — с недовольным видом повернулся к нему Вороной.

Второй жулик тупо смотрел сквозь приятеля, а его руки со скрюченными пальцами вытянулись вперед…

— Бросай дурить, — раздраженно буркнул Вороной. — Не смешно.

Руки напарника медленно потянулись к его горлу.

— Ты, скотина! Я сказал: прекрати! Ах ты сво…

Он не договорил.

Через несколько минут констриктор — уже настоящий — разжал покрывшиеся красным руки, а тело незадачливого, хотя и изобретательного грабителя повалилось на трюмо, рассыпая по полу драгоценные безделушки, ставшие никому не нужными. У констриктора — свои интересы…

Однажды возникнув, ненависть может жить годами. У ее истока порой может лежать сущая мелочь, но помнит ли широкая река о том родничке, что служит ее началом? Ненависть возникает и живет, питая сама себя, сжирая своих носителей, иногда обжигая всех вокруг…

Этот человек — вряд ли он заслуживает того, чтобы упомянуть его имя, — ненавидел соседа из-за какой-то мелкой размолвки: то ли кто-то из них перекинул камень через соседский забор, то ли собака облаяла не вовремя и не того, кого надо, то ли глупая курица нарушила границу между участками… Он и сам вряд ли вспомнил бы сейчас, что превратило двух друзей в заклятых врагов. Но это произошло, и ненависть тихо тлела, годами дожидаясь своего часа.

Теперь этот час настал, и человек — обыкновенный пригородный житель, нечто среднее между селянином и горожанином, целыми днями копающийся в огороде, привыкший жить своим трудом, короче, добропорядочный и полезный для общества заурядный гражданин — достал ружье. Достал, довольно ухмыляясь и нежно поглаживая покрытую лаком деревянную поверхность.

Час мести — сладкий час…

В углу жалась к стене его жена — бледная, растрепанная женщина неопределенного возраста.

— Не ходи, милый… не надо… — шептала она, кусая тонкие синеватые губы.

— Сказано — пойду, — снисходительно поглядывал на нее хозяин дома. — Ты чего, передач не слушала? Бить их надо!

— Да чего ж тебе неймется, — продолжала сокрушаться она. — Неровен час придушат…

— Брось, нас так просто не возьмешь, — похлопал он себя по бычьей шее сочного розового цвета.

Жена мелко затрясла головой — она знала, что если будет настаивать на своем, то дождется в лучшем случае того, что он стукнет ручищей по столу, рявкнет и все равно уйдет, а в худшем — под кулак не деревянный стол попадет…

— Только ты это… поосторожнее, — запричитала она, испуганно косясь на дверь, за которой гуляла смерть.

— Брось, старуха, — добродушно пробурчал он, поднимаясь и грузно шагая в сторону выхода.

Когда широкая спина скрылась за дверью, женщина не выдержала, бросилась вдогонку и замерла на пороге: муж направлялся между грядками в сторону соседского забора.

— Куда ты? — испуганно окликнула она.

— Молчи, мне виднее! — огрызнулся он на ходу.

Ноги несли его прямо к небольшой деревянной кабинке соседского туалета, в котором на его глазах укрылась ненавистная спина.

На какую-то секунду он приник ухом к деревянной стенке, вклинившейся в доски забора, и скривился, а затем изо всех сил долбанул в стенку кулаком. Сосед вскрикнул и буквально вылетел из туалета, придерживая штаны.

Мститель хмыкнул, хрюкнул и поднял ружье…

Женщина на пороге дома закрыла рот руками, чтобы не закричать, и отпрянула назад, ударившись при звуке выстрела об дверную ручку спиной.

Сосед-вражина взмахнул руками в воздухе и уткнулся носом в картофельную ботву.

— А ты че пялисси? — повернулся к жене удовлетворенный убийца. — А ну марш домой!.. Так этому гаденышу и надо…

— Ты с ума сошел, — чуть слышно выдавила из себя женщина, но муж услышал и грозно насупился.

— Ты что-то сказала, дура? Да я весь… всю жизнь мечтал об этом дне!

— А если посадят? — Она схватилась рукой за косяк и втянула голову в плечи, ожидая оплеухи.

Муж замахнулся, но увидел ее затравленный взгляд и опустил уже занесенную для удара руку.

Сегодня он был победителем, а значит — имел право прощать.

— Ха, посадят, — пророкотал он зычным баском. — А фиг тебе! Сейчас закон вышел, что констрикторов этих любой имеет право бить. А что он «поплыл» — ты свидетель. Усекла? А нет, так смотри, я тебе голову-то мигом могу отвертеть… иди потом, доказывай, кто да что!

Утро встретило компанию бритоголового нежным туманом. Ночевали они в парке, разбив небольшой, по очереди охраняемый лагерь. Мелкая речушка да пара почти условных еще более мелких каналов отделяли парк от пригорода, куда «охотники за зомби» и направлялись. Там среди низкорослых домишек расположился скучный серый забор химического завода. Туман возле него казался особо густым.

В домах было тихо — заглядывать туда не стали, а вот забор и заводские корпуса за ним привлекли внимание вожака всерьез.

— Эй, Селедка, — ткнул он локтем одного из толпящихся за спиной «шестерок», — ну-ка проверь!

Названный Селедкой парень живо нырнул в ворота, держа наготове ружье. Некоторое время все молча ждали, потом покрытая рыжеватым пушком голова вновь возникла в воротах.

— Есть. Целая толпа, — с готовностью сообщил разведчик.

— Вперед!

На этот раз «Бей зомбей!» не кричали: было раннее утро, и охотники не успели войти в раж, кроме того, лозунг порядком поднадоел им еще за вчерашний день.

Шли хмуро и деловито, как на тяжелую, неблагодарную работу. Констрикторов удалось обнаружить не сразу: те почему-то собрались в кучу и странно копошились на одном месте — видно, надышались чего не надо, хотя и надели противогазы…

Ремонтная бригада работала неторопливо — разгерметизация в баллонах наступала быстро, и, оставшись без контроля, едва ли не каждый второй дал течь. Так что возни хватало. Кроме того, любой, хоть раз надевавший полный костюм химической защиты, знает, какими неловкими становятся в подобном одеянии руки и как быстро ноги наливаются тяжестью, не говоря уже об «удобствах» противогаза. Там, где обычный человек затратил бы на дело минут пять, аварийщикам приходилось корпеть около получаса. Но все же работа шла: баллоны отключались от компрессоров, а распаявшиеся под давлением стыки заливались быстро твердеющей пластмассой.

Никто из ремонтников не понял, что означает появление вооруженной чем попало толпы, даже выставленный «часовой», чьим делом было предупредить о возможном появлении констрикторов — эти больные почему-то не слишком рвались на завод, быть может, инстинктивно чувствуя свою особую подверженность действию ядовитого газа, — не знал, как отреагировать, когда мимо него на скорости отнюдь не констрикторской промчалось несколько человек с ружьями, топорами и различными экзотическими видами оружия самозащиты.

Главного техника сбили с ног ударом приклада — маска противогаза заглушила его крик, позволяя неожиданным агрессорам так же тихо и незаметно для основной группы убить еще нескольких ремонтников; затем жертвы запаниковали, засуетились и довольно быстро начали оказывать сопротивление. Против багров и ледорубов в ход пошли ремонтные инструменты — но не людям в костюмах химической защиты тягаться в скорости с легко одетыми «охотниками за зомби»! Тех, кто пытался спастись бегством, догоняли пули. Они пробивали тела насквозь, врезались в баллоны, и воздух белел все сильнее. Ноги скользили по липкому от крови полу, вскоре стрелять стало невозможно — из-за дыма лица с трудом можно было различить в двух шагах. Кто-то падал, поскользнувшись, кто-то начинал кашлять и тоже падал. Вставали не все. Иной раз под ноги охотникам, сбившимся в группку тесную и явно более мелкую, чем вначале, попадались человеческие конечности.

Наконец, кое-как откашлявшись, вожак приказал уходить. Голос его звучал тускло и хрипло. Пока искали выход, ряды охотников продолжали редеть — если в помещение завода вошло около полусотни человек, то вместе с клубящимся облаком газа на улицу, кашляя и задыхаясь, вышло меньше двадцати. А туман на улице продолжал сгущаться, и никому не было дела до того, действительно ли это туман… А то, что в горле першит, что головы налились тяжестью, — так это, верно, с недосыпу, ведь сложная была ночка, да и начинающийся день обещал быть не лучше.

Детей у Анны не было, поэтому всю свою заботу она переключила на племянника, пока сестра с мужем разъезжали по заграницам. Она и сама не думала, что так привяжется к мальчишке — ребенок ни в чем не знал отказа, несмотря на то, что заработок ее был более чем скромным, особенно для врача. Анне не хватало самоуверенности, которую так ценят в докторах пациенты, с каждым она возилась подолгу, любила беседовать — как почти любая женщина с несложившейся личной жизнью, — но когда приходила пора принимать серьезное решение, нередко советовала лишний раз проконсультироваться у другого специалиста, что отрицательно влияло на ее врачебный престиж. Была, правда, у нее своя клиентура — одинокие старухи, которым посещение врача требуется иной раз только для того, чтобы хоть перед кем-то выговориться, посетовать на здоровье и жизнь; вот они считали Анну самым лучшим врачом и рассказывали при случае друг другу о том, какой замечательный она человек… Но много денег с этих обездоленных Анна брать стеснялась, а времени они отнимали немало. Как говорят, за доброту приходится платить…

Но все было бы ничего, если бы не мальчик.

Анна заметила первые признаки болезни раньше, чем она успела развернуться вовсю. Это ее и спасло. В то памятное утро, когда по сети впервые передали сообщение о констрикторизме, внимательный взгляд врача отметил, что Максик сегодня слишком задумчив, что его обычно живо бегающие глаза неподвижно застывают то на одном, то на другом предмете, а руки рассеянно проносят ложку мимо рта… Будто бы невзначай заботливая тетушка потрогала племяннику лоб — температура оказалась слегка повышенной, но не настолько, чтобы вызвать подобную заторможенность. Вот если бы он пылал от жара, если бы… Но мальчик вел себя как обычно и ни на что не жаловался — просто его реакция настораживающе замедлилась.

При первой же мысли о том, что именно это может означать, Анну обдало жаром. Как, вверенный ей ребенок… да нет, хуже того — единственный по-настоящему близкий ей человек — болен, а она не может ничего сделать?!

«Не могу… — стиснув зубы, призналась она себе. — Но… почему? Кто это сказал?»

Она не знала, откуда только силы взялись, как ей хватило духу принести из кладовки веревку и привязать его к кровати. Впрочем, вначале Макс и не сопротивлялся, только удивленно хлопал глазами: что мол, нашло на тетку?

Хотя прием больных велся обычно в муниципальной клинике и никто не обязывал Анну еще и выдавать пациентам лекарства, дома, куда к ней нередко заглядывали после работы пожилые «сверхурочники», накопился порядочный запас медикаментов на все случаи жизни. Высыпав все это богатство на обеденный стол, Анна потерла ладонями виски и задумалась. Она не хотела верить, что среди этой кучи, где присутствовало немало и антивирусных препаратов, и антибиотиков, не найдется необходимого для спасения жизни ребенка.

«Об этой болезни ничего неизвестно, — напомнила она себе, наблюдая, как напрягается, пытаясь разорвать веревку, привязанное к кровати маленькое тельце. — Совсем ничего… Так кто же сказал, что болезнь неизлечима?»

Избегая встречи с опустевшим, тупым взглядом Макса, она принялась отбирать антибиотики, сульфамиды, стимуляторы — все, что, по идее, могло помочь…

Первые несколько часов прошли в тревожном ожидании; никаких изменений ни в лучшую, ни в худшую сторону Анна зафиксировать не смогла. Хотя… «Веревка!» — вдруг поняла она. В самом деле, если считать абсолютным признаком констрикторизма резко возрастающую мускульную силу больных, веревка уже давно должна была быть порвана, но пока ребенок однообразно корчился, как заводная игрушка, придуманная каким-то сумасшедшим.

Время от времени неподвижное сидение у кровати и назойливо крутящиеся в голове одни и те же мысли заставляли Анну вскакивать с места и выходить на балкон. От вида пустых улиц сжималось сердце, но когда во второй половине дня у магазина напротив собралась толпа, врач не выдержала и начала кричать, чтобы потом вернуться в свою комнату со слезами на глазах и упасть на стул, вытирая слезы. Плакала она недолго — чье-то выступление, призывающее горожан идти строить укрепление, отвлекло ее внимание. Не будь у нее на руках ребенка, Анна, наверное, немедля помчалась бы к мэрии, но покинуть больного она не могла.

А время шло…

Ночь тоже не принесла никаких изменений. Второе, третье средство было перепробовано — но безрезультатно.

«Сколько же времени у меня осталось? — спрашивала она себя и, собрав волю в кулак, старалась думать о Максе как о человеке, совершенно для нее постороннем и безымянном, как тысячи других больных. — А что, если попробовать препарат мышьяка? А висмута?»

Вопли в соседнем доме заставили ее выскочить на балкон. Какой-то молодой человек висел на оконной раме, а к нему из окна тянулись женские руки. Присмотревшись, Анна различила лицо соседки — не из дома напротив, а из их собственного.

«Они ходят по квартирам!» — с ужасом поняла она и бросила взгляд в сторону кровати.

Впервые ей в голову пришла мысль о том, что на некоторое время она может уйти, ведь констрикторы не трогали «своих». Укрыв ребенка одеялом, влив ему в рот ложку лекарства с растолченными таблетками, Анна выскользнула за дверь и едва ли не бегом кинулась в сторону мэрии, благо идти было совсем недалеко.

Во дворе стояло несколько грузовиков, как оказалось, с консервами; целая бригада занималась их разгрузкой. Окна нижнего этажа были заделаны свежей кирпичной кладкой, теперь уже изнутри к большинству из них достраивали второй, страховочный слой. У единственной незамурованной двери, оставленной в качестве входа, стояла очередь; одна из створок была полностью отдана на откуп «продовольственной» бригаде, образовавшей живой конвейер для передачи вновь прибывшего груза.

Набрав в грудь побольше воздуха (выступать инициатором в общении с незнакомыми людьми Анна не любила, всякий раз для этого ей приходилось преодолевать внутренний барьер), она пристроилась к ожидающей своей очереди группке, затем нетерпеливо шагнула вперед и принялась извиняться.