Мятежная Рот Вероника

И еще человек пятнадцать в черной одежде Лихачества.

Когда лихачи подходят ближе, я замечаю у них на руках полоски синей ткани. Это означает союз с Эрудицией. Фракцией, которая поработила их сознание.

Тобиас берет меня за руку и ведет внутрь дома.

— Я не думал, что наша фракция может вести себя настолько глупо, — говорит он. — У тебя есть пистолет?

— Да, — отвечаю я. — Но не уверена, что смогу точно стрелять с левой руки.

— Надо над этим поработать, — говорит он. Инструктор — он и есть инструктор.

— О’кей, — соглашаюсь я, слегка дрожа. — Если живы останемся.

Он проводит ладонями по моим обнаженным предплечьям.

— Слегка поспотыкайся, когда будешь у них на виду, — шепчет он, целуя меня в лоб. — Сделай вид, что насмерть испугалась их оружия. Прикинься божьей коровкой, полной своей противоположностью, — добавляет он, целуя меня в щеку. — И с тобой все будет в порядке.

— О’кей, — снова бормочу я. Дрожащими руками хватаю его за воротник и притягиваю к себе. Целую в губы.

Звонит колокол, раз, два, три. Вызов в столовую, где Товарищество собирается по менее официальным поводам, чем прошлая встреча, на которой мы оказались. Мы присоединяемся к толпе альтруистов, переодетых членами Товарищества.

На ходу я выдергиваю шпильки из волос Сьюзан. Слишком строгий стиль прически для Товарищества. Она еле заметно улыбается мне с благодарностью. Волосы рассыпаются по плечам. Я впервые в жизни вижу ее с такой прической. Даже ее квадратная челюсть стала выглядеть мягче.

Я должна бы вести себя храбрее, чем альтруисты, но, судя по всему, они нервничают меньше меня. Улыбаются друг другу и спокойно идут молча. Слишком тихо. Я протискиваюсь между ними и толкаю в плечо одну из старших женщин.

— Скажите детям, пусть играют в салки, — говорю я ей.

— Салки? — переспрашивает она.

— Они ведут себя слишком почтительно… как Сухари, — говорю я, морщась от слова, которым меня часто звали среди лихачей. — Дети Товарищества всегда шумят и играют. Сделайте так, хорошо?

Женщина касается плеча ближайшего ребенка и что-то шепчет ему. Через пару секунд стайка детей начинает носиться по коридору, уворачиваясь от идущих вперед членов Товарищества, радостно крича.

— Салка! Водишь! Нет, только рукав осалил!

Калеб подхватывает эстафету и тычет Сьюзан под ребра. Та взвизгивает и хохочет. Я тоже пытаюсь расслабиться, сделав свою походку более неуверенной. Размахиваю руками, огибая угол. Как странно. Делая вид, что ты из другой фракции, ты вынужден менять все. Еще необычнее то, что я могла принадлежать к одной из трех разных фракций.

Мы нагоняем остальных членов Товарищества, пересекая двор, заходим в столовую и растворяемся в толпе. Боковым зрением я слежу за Тобиасом, стараясь не удаляться от него. Члены Товарищества не задают вопросов. Они просто позволяют нам быть среди них.

У дверей стоят двое предателей-лихачей с пистолетами в руках. Я деревенею. Внезапно для меня становится абсолютно реальным, что меня, безоружную и беззащитную, гонят в здание, окруженное лихачами и эрудитами. Если они меня обнаружат, то не сбежать. Они пристрелят меня на месте.

Я решаю сменить ход мысли. А куда мне деваться, если меня не поймают? Я стараюсь дышать совершенно нормально, проходя мимо них. Не смотреть, не смотреть. Еще пара шагов. Не оборачиваться, не оборачиваться.

Сьюзан берет меня под руку.

— Хочешь шутку, очень забавную? — говорит она.

Я прикрываю рот рукой и заставляю себя издать смешок, немного визгливый, совершенно чуждый мне, но, судя по ее улыбке, вполне нормальный для другого человека. Мы повисаем друг на друге, как обычно делают девочки из Товарищества, глядим на лихачей и снова хихикаем. Я поражаюсь, как мне только это удается при том ощущении свинцовой тяжести внутри, которое давит на меня.

— Спасибо тебе, — шепчу я, когда мы оказываемся внутри.

— Всегда пожалуйста, — отвечает она.

Тобиас садится напротив меня за одним из длинных столов, рядом со мной — Сьюзан. Остальные альтруисты распределяются по всей столовой, Калеб и Питер — в паре стульев от меня.

Я начинаю постукивать пальцами по коленкам. Все мы ждем. Долгое время мы просто сидим, я делаю вид, что слушаю, о чем рассказывает сидящая слева от меня девочка из Товарищества. Но я слишком часто бросаю взгляды на Тобиаса, и он сразу же глядит в ответ, будто мы перекидываем друг другу наш страх, как мяч.

Наконец, входит Джоанна вместе с женщиной-эрудитом. Ярко-синяя рубашка, кажется, светится на фоне ее темно-коричневой кожи. Говоря с Джоанной, женщина оглядывает зал. Когда она находит взглядом меня, я задерживаю дыхание. И выдыхаю, когда ее глаза скользят дальше, не задержавшись. Она меня не узнала.

По крайней мере, пока.

Кто-то стучит по столу, и воцаряется тишина. Вот оно. Момент, когда нас либо сдадут, либо — нет.

— Наши друзья из Эрудиции и Лихачества ищут определенных людей, — говорит Джоанна. — Несколько человек из Альтруизма, трое из Лихачества и бывшего неофита из Эрудиции.

Она улыбается.

— В интересах нашего полноценного сотрудничества я сказала им, что люди, которых они ищут, здесь были, но уже ушли. Они просят разрешения на обыск помещений, следовательно, нам следует проголосовать. Кто-нибудь возражает против обыска?

Напряжение в ее голосе явственно говорит, что если кто и против, то ему лучше не открывать рта. Не знаю, как в Товариществе относятся к такого рода невербальным посланиям, но все молчат. Джоанна кивает женщине-эрудиту.

— Трое, остаетесь здесь, — говорит она охранникам-лихачам, столпившимся у входа. — Остальные, разойтись и начать обыск. Если что-то найдете, докладывайте. Вперед.

Они могут обнаружить очень многое. Обломки жесткого диска. Одежду, которую я забыла выбросить. Подозрительное отсутствие безделушек и украшений в наших комнатах. Я чувствую пульсацию в голове, когда трое оставшихся лихачей начинают расхаживать вдоль столов.

Я ощущаю покалывание в затылке, когда один из них проходит позади меня, громко топая. Не первый раз в жизни я рада, что выгляжу простой, неприметной и маленькой.

Но внимание привлекает Тобиас. Гордость сквозит в его осанке, в уверенном взгляде. Это не в стиле Товарищества. Так ведут себя только лихачи.

Проходящая мимо женщина-лихач внимательно глядит на него. Когда она подходит ближе, то сощуривается и останавливается рядом с ним.

Хорошо, если бы воротник его рубашки был поднят повыше. Если бы у Тобиаса было поменьше татуировок. Если бы…

— У тебя слишком короткая стрижка для Товарищества, — замечает она.

— Жарко, — отвечает он.

…если бы у него волосы не были пострижены, как у альтруиста.

Отговорка сработала бы, если бы он знал, как подать свои слова, но он говорит слишком резко.

Она одним указательным пальцем оттягивает его воротник. И видит татуировку.

И Тобиас начинает действовать.

Он хватает женщину за кисть и дергает ее вверх так, что она теряет равновесие. Ударяется головой о край стола и падает на пол. В другом конце зала стреляет пистолет, кто-то визжит, все ныряют под столы и прячутся.

Все, кроме меня. Я сижу на месте, как и до выстрела, вцепившись пальцами в край стола. Я осознаю, где я, но теперь не вижу столовой. Я в том переулке, где бежала, когда погибла моя мама. Я гляжу на пистолет в своей руке и на гладкую кожу между бровей Уилла.

В моей глотке клокочет тихий вопль. Это был бы громкий крик, если бы я не сидела, сжав зубы. Воспоминания оставляют меня, но я не в силах пошевелиться.

Тобиас хватает женщину-лихача за шею и встряхивает, поднимая на ноги. Он уже схватил ее оружие. Прикрывается ею и стреляет через ее правое плечо в другого лихача, через весь зал.

— Трис! — кричит он. — Поможешь?

Я немного задираю рубашку, чтобы достать пистолет. Мои пальцы чувствуют металл. Такой холодный, что обжигает кончики пальцев. Не может быть, ведь здесь так жарко. Лихач на другом конце зала наводит на меня револьвер. Черный зрачок ствола, кажется, охватывает меня, и я слышу только биение своего сердца.

Калеб бросается ко мне и хватает мой ствол. Держит его обеими руками и стреляет в колено лихача, который стоит меньше чем в метре.

Крича от боли, лихач падает на пол, хватаясь за раненую ногу. Это дает Тобиасу возможность выстрелить ему в голову. Боль лихача оказывается недолгой.

Я дрожу всем телом и не могу остановить это. Тобиас продолжает держать женщину-лихача за горло, но теперь он наставляет дуло на женщину-эрудита.

— Скажешь слово — пристрелю, — шепчет он.

Женщина-эрудит стоит, открыв рот, но молчит.

— Все, кто с нами, бежим, — вопит Тобиас. Его голос заполняет зал.

Альтруисты мгновенно выбираются из-под столов и мчатся к двери. Калеб сдергивает меня со скамейки. Я тоже бегу к выходу.

И тут я вижу мельком какое-то движение. Женщина-эрудит поднимает руку. В ней небольшой пистолет. Она наставляет его на мужчину в желтой рубашке, который впереди меня. Инстинкт, не расчет, заставляет меня действовать. Я бросаюсь вперед. Сталкиваю мужчину в сторону, и пуля попадает в стену, а не в человека.

— Брось оружие, — спокойно говорит Тобиас, наставляя на нее револьвер. — Я очень хорошо стреляю, в отличие от тебя.

Я пару раз моргаю, чтобы перед глазами не плыло. Питер глядит на меня. Я только что спасла ему жизнь. Он не благодарит меня, а я не показываю, что его узнала.

Женщина-эрудит бросает пистолет. Питер и я быстро добираемся до двери. Тобиас идет следом, пятясь и держа на прицеле женщину-эрудита. Переступив порог, он мгновенно захлопывает дверь.

И мы бежим.

Летим сломя голову по центральному проходу сада, едва дыша. Вечерний воздух тяжелый, как одеяло, и пахнет дождем. Вслед нам звучат крики. Хлопают двери машин. Я несусь так, как не бегала никогда в жизни, будто дышу адреналином, а не воздухом. Вслед мне несется жужжание моторов. Тобиас хватает меня за руку.

Мы врезаемся в кукурузное поле, вытянувшись в линию. И тут машины настигают нас. Фары светят между высоких стеблей, подсвечивая листья и початки.

— Рассредоточиться! — кричит кто-то. Голос похож на голос Маркуса.

Мы разбегаемся в стороны и летим через поле, как брызги воды. Я хватаю за руку Калеба. Позади судорожно дышит Сьюзан.

Мы натыкаемся на стебли, тяжелые листья режут мне руки и щеки. Тобиас — впереди. Я гляжу на его лопатки. Потом слышу глухой удар и крик. Крики повсюду, слева, справа. Выстрелы. Альтруисты гибнут, снова гибнут, точно так же, как тогда, когда мне пришлось делать вид, что я под воздействием симуляции. А я бегу — и только.

Наконец мы добираемся до ограды. Тобиас бежит вдоль, толкая ее рукой, пока не находит дырку. Отводит в сторону звенья сетки. Я, Калеб и Сьюзан пролезаем внутрь. Я оглядываюсь на кукурузное поле. Вдалеке светят фары машин. Но я ничего не слышу.

— Где остальные? — шепотом спрашивает Сьюзан.

— Погибли, — отвечаю я.

Сьюзан всхлипывает. Тобиас грубо притягивает меня к себе и идет вперед. Лицо горит от неглубоких порезов, но глаза сухие. Смерть альтруистов — дополнительный груз, который я опять не смогу сбросить со своих плеч.

Мы держимся подальше от грунтовой дороги, по которой эрудиты и лихачи приехали в район Товарищества. Идем вдоль железных путей, ведущих в глубь города. Здесь спрятаться негде, нет ни деревьев, ни домов, но это уже не важно. Эрудиты не смогут проехать на машинах сквозь ограду, и на то, чтобы добраться до ворот, у них уйдет некоторое время.

— Мне надо… остановиться… — говорит Сьюзан, откуда-то из темноты позади меня.

Мы останавливаемся, и она падает на землю, рыдая. Калеб садится на корточки рядом с ней. Тобиас и я глядим в сторону города. Он сверкает огнями, ведь еще нет и полуночи. Я хочу ощутить хоть что-нибудь. Страх, гнев, печаль. Но внутри меня пустота. Я чувствую только одно — надо идти дальше.

Тобиас поворачивается ко мне.

— Что это было, Трис? — спрашивает он.

— Что? — переспрашиваю я, стыдясь той слабости, которая звучит в моем голосе. Не знаю, имеет ли он в виду Питера или нечто другое.

— Ты остолбенела! Тебя хотели убить, а ты просто сидела!

Он срывается на крик.

— Я думал, могу положиться на тебя, по крайней мере, когда речь идет о спасении твоей жизни!

— Эй, дай ей прийти в себя, ладно! — восклицает Калеб.

— Нет, — отвечает Тобиас, глядя на меня. — Ей не надо этого делать. — В чем дело? — спрашивает он уже мягче.

Он все еще считает меня сильной. Достаточно сильной, чтобы не нуждаться в его сострадании. Раньше я считала, что он прав, но теперь уже не уверена. Я прочищаю горло.

— Я запаниковала, — отвечаю я. — Больше такого не повторится.

Он приподнимает бровь.

— Не повторится, — повторяю я громче.

— О’кей, — без особой уверенности соглашается он. — Нам надо найти безопасное место. Они перегруппируются и начнут искать нас.

— Ты думаешь, мы их настолько интересуем? — спрашиваю я.

— Мы — да, — отвечает он. — Вероятно, мы единственные, кого они искали, не считая Маркуса, который скорее всего погиб.

Даже не знаю, какие эмоции он хотел вложить в эти слова. Возможно, он мог произнести их с облегчением, поскольку Маркус, его отец и ужас детства, наконец-то оставил Тобиаса. С болью и печалью потому, что убили отца, а утрата и грусть не всегда логичны. Но он произносит все, как простой факт, будто говорит, куда нам дальше идти, или уточняет, который час.

— Тобиас… — начинаю я, но замолкаю.

— Пора, — напоминает он, оборачиваясь.

Калеб поднимает Сьюзан на ноги. Она может брести, только опираясь на его руку.

До сих пор я не понимала, чему научила меня инициация у лихачей. Очень важному. Как не останавливаться.

Глава 8

Мы решаем передвигаться по городу вдоль железнодорожных линий, поскольку все мы не слишком хорошо в нем ориентируемся. Я шагаю от стрелки к стрелке, Тобиас идет по рельсе, балансируя и лишь изредка пошатываясь, Калеб и Сьюзан плетутся сзади. Я вздрагиваю от любого непривычного шума, напрягаясь, пока не осознаю, что это либо ветер, либо скрип ботинок Тобиаса. Хорошо бы бежать, но мне уже повезло, что мои ноги способны хотя бы идти.

Внезапно я слышу тихий гул.

Я наклоняюсь, прикладываю ладони к рельсам и закрываю глаза, чтобы сосредоточиться на ощущении от металла. Вибрация проникает сквозь мое тело, будто тихий вздох. Глянув промеж коленок Сьюзан вдаль, я не вижу фары локомотива, но это ничего не значит. Бывает, поезд идет без сигналов и с потушенными фарами.

Вижу отблеск корпуса небольшого локомотива, он далеко, но быстро приближается.

— Он едет, — произношу я. С трудом встаю, опираясь руками о колени, ведь мне очень хочется отдохнуть. — Думаю, надо сесть на него.

— Даже если им управляют эрудиты? — спрашивает Калеб.

— Если бы эрудиты водили поезда, они бы приехали на нем в район Товарищества, когда взялись нас искать, — говорит Тобиас. — Думаю, стоит рискнуть. В городе мы сможем спрятаться. А тут мы просто ждем, когда они нас обнаружат.

Мы отходим от путей. Калеб начинает подробно объяснять Сьюзан, как запрыгивать в едущий поезд, так подробно, как может делать лишь бывший эрудит. Я гляжу на приближающийся локомотив. Прислушиваюсь к ритмичному перестуку колес на стыках рельс, шелесту, когда они катятся по гладкой поверхности.

Когда первый вагон проезжает мимо меня, я начинаю бежать. Не обращаю внимания на жжение в ногах. Калеб помогает Сьюзан забраться в средний вагон, а затем запрыгивает сам. Я делаю резкий вдох и выбрасываю мое тело вправо, плюхаясь на пол вагона. Мои ноги свисают наружу. Калеб хватает меня за левую руку и втаскивает внутрь. Тобиас, как обычно, запрыгивает в вагон, хватаясь за ручку и делая полуоборот вокруг нее.

Я поднимаю взгляд, и мое дыхание замирает.

В темноте блестят глаза. Внутри сидят темные фигуры, и их больше, чем нас.

Бесфракционники.

Ветер свистит, несясь сквозь вагон. Все резко встают. Каждый вооружен, кроме меня и Сьюзан, у которой револьвера и не было. Мужчина-бесфракционник с повязкой на глазу наставляет пистолет на Тобиаса. Интересно, откуда он его взял.

Рядом с ним женщина-бесфракционник, постарше, с ножом в руке. Таким, каким я обычно режу хлеб. Кто-то другой позади держит в руках большую доску с торчащим гвоздем.

— Еще ни разу не видела людей из Товарищества при оружии, — говорит женщина с ножом.

Мужчина-бесфракционник с пистолетом выглядит как-то знакомо. На нем потрепанная одежда разных цветов — черная футболка, поверх нее — драная куртка альтруиста, синие джинсы с красной строчкой и коричневые ботинки. На них цвета всех фракций — черные брюки Правдолюбия с черной футболкой Лихачества, а сверху — желтые костюмы с синими свитерами. По большей части, одежда рваная и запачканная, но не вся. Недавно украденная, предполагаю я.

— Они не из Товарищества, — заявляет мужчина с пистолетом. — Лихачи.

И тут я узнаю его. Это Эдвард, парень, проходивший инициацию вместе со мной, который был вынужден уйти из Лихачества после того, как Питер ударил его ножом для масла. Вот почему у него повязка на глазу.

Я вспоминаю, как держала его руками за голову, когда он лежал на полу и орал от боли. Как вытирала кровь, когда парня унесли.

— Привет, Эдвард, — говорю я.

Он немного наклоняет голову в мою сторону, но не опускает пистолет.

— Трис, — удивляется он в ответ.

— Кто бы вы ни были, лучше вам убраться с этого поезда, если хотите остаться в живых, — замечает женщина с ножом.

— Пожалуйста, — просит Сьюзан. У нее дрожат губы, а глаза наполняются слезами. — Мы сбежали… остальные погибли, и я не…

Она снова всхлипывает.

— Я не думаю, что смогу идти дальше, я…

У меня возникает странное желание постучаться головой о стену. Плач других людей меня сильно нервирует. Возможно, с моей стороны это эгоистично.

— Мы скрываемся от эрудитов, — объясняет Калеб. — Если спрыгнем с поезда, им будет проще найти нас. Поэтому мы были бы очень признательны, если бы вы позволили нам проехать в город вместе с вами.

— Да ну? — фыркает Эдвард. — А что хорошего вы для нас делали хоть когда-нибудь?

— Я тебе помогла, когда не помог никто другой, — говорю я. — Помнишь?

— Ты, возможно. А остальные? — спрашивает Эдвард. — Не слишком-то.

Тобиас делает шаг вперед, так что пистолет Эдварда почти упирается ему в горло.

— Меня зовут Тобиас Итон, — произносит он. — Не думаю, что ты захочешь столкнуть меня с поезда.

Эффект от его имени мгновенный и ошеломляющий. Все моментально опускают оружие и многозначительно переглядываются.

— Итон? Правда? — приподняв брови, переспрашивает Эдвард. — Признаться, не ожидал.

Он прокашливается.

— Хорошо, оставайся в вагоне. Но, когда мы въедем в город, тебе придется отправиться с нами.

Он слегка улыбается.

— Мы кое-кого знаем, кто тебя ищет, Тобиас Итон.

Тобиас и я сидим у края вагона, свесив ноги наружу.

— Ты знаешь, кто это?

Тобиас кивает.

— И кто же?

— Сложно объяснить, — отвечает он. — Мне еще очень многое надо тебе рассказать.

Я приваливаюсь к нему.

— Ага. И мне тоже.

Я не знаю, сколько времени проходит прежде, чем нам говорят, что пора спрыгивать. Мы понимаем, что находимся в той части города, где живут бесфракционники. В паре километров от того места, где я выросла. Я вспоминаю дома, мимо которых ходила, если опаздывала на автобус в школу. Один — с раскрошившимися кирпичами. К другому привалился упавший уличный фонарь.

Мы стоим у двери вагона, выстроившись в ряд, все четверо. Сьюзан хнычет.

— Что, если мы покалечимся? — спрашивает она.

Я хватаю ее за руку.

— Давай вместе. Я и ты. Я делала это дюжину раз, и, как видишь, в полном порядке.

Она кивает и сжимает мои пальцы, сильно, до боли.

— На счет «три». Раз. Два. Три.

Я прыгаю и выдергиваю ее следом за собой. Со стуком приземляюсь на ноги и бегу дальше, по инерции, но Сьюзан падает набок и катится по асфальту. Кроме ссадины на коленке, она, похоже, в норме. Другие справляются без проблем, даже Калеб, который проделывал такое лишь раз.

Непонятно, кто среди бесфракционников знает Тобиаса. Может, Дрю или Молли, которые завалили инициацию в Лихачестве, но они даже не имеют представления о его настоящем имени. Кроме того, вероятно, Эдвард уже убил их, судя по тому, как он был готов пристрелить нас. Кто-то из альтруистов или из школы.

Сьюзан потихоньку успокаивается. Она бредет рядом с Калебом, слезы на ее щеках высохли..

Тобиас, идущий позади, слегка касается моего плеча.

— Я уже давно его не осматривал, — говорит он. — Как с ним дела?

— Хорошо. К счастью, я захватила обезболивающее, — отвечаю я. Так здорово поговорить о чем-то положительном. Хотя бы о том, как заживает рана. — Но не думаю, что использовала здравый смысл. Я периодически пользуюсь этой рукой, и случалось, падала прямо на плечо.

— Когда все закончится, времени, чтобы зажить, будет достаточно.

— Ага, — отвечаю я. — Или уже не будет иметь значения, поскольку я буду мертва, — добавляю я мысленно.

— Вот, — говорит он, доставая из заднего кармана небольшой нож и отдавая его мне. — На всякий случай.

Я убираю нож в карман. Теперь я чувствую себя еще более нервно.

Бесфракционники ведут нас по улице, а потом сворачивают в мрачный переулок, где пахнет отбросами. Крысы пищат и в ужасе разбегаются у нас из-под ног. Я вижу лишь их хвосты, исчезающие между кучами мусора, пустыми мусорными баками и сырыми картонными коробками. Я дышу ртом, чтобы меня не стошнило.

Эдвард останавливается рядом с полуразвалившимся кирпичным домом и с трудом открывает железную дверь. Я вздрагиваю, инстинктивно ожидая, что здание рухнет, если он потянет ручку слишком сильно. Окна покрыты таким слоем грязи, что почти не пропускают свет. Мы идем следом за Эдвардом в комнату с мокрыми стенами. В мерцающем свете фонарика я вижу… людей.

Они сидят на скатанных постелях, копаются в открытых банках с едой или пьют воду из бутылок. Дети в одежде всех цветов снуют между взрослыми. Дети бесфракционников.

Мы на их складе. Бесфракционники, которые должны были бы жить по отдельности, хаотично, безо всякого общественного устройства… они здесь вместе. Настоящая фракция.

Увиденное меня поражает. Они совершенно нормальны. Не дерутся. Не избегают друг друга. Некоторые шутят, другие тихо переговариваются. Но постепенно осознают, что здесь находятся чужие, которых тут быть не должно.

— Пойдем, — говорит Эдвард, маня нас пальцем. — Она там.

Мы продвигаемся в глубь дома, вроде бы заброшенного, и нас встречают молчанием и внимательными взглядами. Наконец, я не сдерживаюсь и задаю мучающий меня вопрос:

— Что здесь происходит? Почему вы здесь вместе?

— Ты думала, они… мы разобщены? — через плечо бросает Эдвард. — Да, так было долгое время. Все слишком голодали, чтобы интересоваться чем-то, кроме поиска еды. Но, когда Сухари начали давать им продукты, одежду, инструмент и все такое, они стали сильнее. Начали выжидать. Они уже были такими, когда я пришел к ним, и приняли меня.

Мы выходим в темный коридор. Я чувствую себя здесь как дома. Темнота и тишина напоминают тоннели Лихачества. А вот Тобиас начинает медленно наматывать и стаскивать с пальца нитку из своей рубашки. Он понимает, к кому мы идем. А я — даже не имею представления. Как же получается, что я так мало знаю о парне, который сказал, что любит меня? Парне, чье настоящее имя обладает такой силой, что оставляет нас живыми в вагоне, полном врагов.

Эдвард доходит до металлической двери и стучит в нее кулаком.

— Подожди, ты сказал, они стали выжидать? — спрашивает Калеб. — А чего именно они ждали?

— Когда мир начнет разваливаться на части, — отвечает Эдвард. — Что сейчас и происходит.

В проеме появляется сурового вида женщина с помутневшим глазом. Другим, здоровым — она оглядывает всех нас.

— Бродяги? — спрашивает она.

— Не совсем, Тереза, — отвечает Эдвард, показывая большим пальцем через плечо. — Вот это — Тобиас Итон.

Тереза пару секунд смотрит на Тобиаса и кивает:

— Точно, он. Подожди.

Она захлопывает дверь. Тобиас судорожно сглатывает, его кадык прыгает.

— Ты знаешь, кого она должна позвать? — спрашивает Калеб у Тобиаса.

— Калеб, будь добр, заткнись, — отвечает он.

К моему удивлению, брат подавляет свое врожденное любопытство, приведшее его к эрудитам.

Дверь снова открывается, и Тереза отходит в сторону, пропуская нас внутрь. Мы входим в бывшую бойлерную, из всех стен торчат трубы и механизмы. Это настолько неожиданно, что я сразу ударяюсь локтями и коленями. Тереза ведет нас через лабиринт из железных конструкций в противоположный конец помещения, где над столом с потолка свисают несколько лампочек.

У стола стоит женщина средних лет. У нее вьющиеся черные волосы и оливковая кожа. Ее лицо жесткое и угловатое, почти что некрасивое.

Тобиас сжимает мою руку. В это мгновение я понимаю, что у него и у женщины носы одинаковой формы. На ее лице он кажется слишком крючковатым и длинным, но совершенно нормален для мужских черт. Я замечаю и другое сходство. Такая же мощная нижняя челюсть, выразительный подбородок, приподнятая верхняя губа, торчащие уши. Только глаза у нее не голубые, а темные, почти черные.

— Эвелин, — говорит он. Его голос немного дрожит.

Эвелин — имя жены Маркуса, матери Тобиаса. Я отпускаю его руку. Всего несколько дней назад я вспоминала ее похороны. А теперь она стоит передо мной, и ее взгляд холоднее, чем у любой другой женщины из Альтруизма, которых я когда-либо видела.

— Привет, — говорит она, обходя стол. — Ты выглядишь старше.

— Да, еще бы. С течением времени это со всеми случается.

Он знал, что она жива. Как давно он это выяснил?

— Ты наконец-то пришел… — с улыбкой начинает она.

— Не по той причине, о которой ты думаешь, — перебивает он. — Мы бежали от эрудитов, и единственным шансом на успех было сказать твоим кое-как вооруженным лакеям свое имя.

Должно быть, она его злит. Но я не могу отделаться от одной мысли. Знай я, что моя мама жива, — я не стала бы с ней разговаривать так, как сейчас говорит со своей матерью Тобиас. Независимо от того, что она мне сделала.

Мне становится больно. Я пытаюсь выбросить все лишнее из головы и сосредоточиться на происходящем. На столе лежит большая карта, покрытая непонятными отметками. Очевидно, карта города. На стене висит доска, на которой расчерчена таблица. Но я не могу разобраться, что в ней, она сделана стенографией, которой я не знаю.

— Хорошо, — продолжая улыбаться, говорит Эвелин, но уже без прежнего оттенка веселья во взгляде. — Тогда представь мне твоих товарищей-беженцев.

Ее взгляд падает на наши руки, которые соединены вместе. Тобиас мгновенно разжимает пальцы. Сначала он показывает на меня.

— Трис Прайор. Калеб, ее брат. Их друг, Сьюзан Блэк.

— Прайор, — говорит она. — Знала я нескольких Прайоров, но Трис среди них не было. А вот Беатрис…

Страницы: «« « 12345678 » ... »»