Мятежная Рот Вероника

Глава 9

Один из бесфракционников разводит огонь, чтобы мы могли разогреть еду. Те, кто хочет поесть, собираются вокруг большой металлической чаши, в которой и развели огонь. Разогревают банки с едой, а потом их передают по кругу, вместе с ложками и вилками, чтобы каждый мог взять по кусочку. Я стараюсь не думать о том, сколько разной заразы может распространяться таким способом, и опускаю ложку в банку с супом.

Эдвард плюхается на землю рядом и принимает у меня жестянку с супом.

— Значит, вы все из Альтруизма, а? — спрашивает он, вылавливая несколько лапшичек и кусок морковки. Засовывает их в рот и передает банку женщине, сидящей слева.

— Были, — уточняю я. — Тобиас и я перешли, сам понимаешь, и…

Внезапно я понимаю — не стоит упоминать о том, что Калеб перешел в Эрудицию.

— А Калеб и Сьюзан — все еще альтруисты, да.

— И он твой брат. Калеб, — говорит он. — Бросила семью, чтобы уйти в Лихачество?

— Ты говоришь, как настоящий правдолюб, — раздраженно отвечаю я. — Не оставишь свое мнение при себе?

— На самом деле сначала он был эрудитом. А не правдолюбом, — замечает Тереза, наклоняясь к нам.

— Ага, я знаю. Я…

— И я тоже, — перебивает она меня. — Но пришлось уйти.

— Что случилось?

— Умишка не хватило, — отвечает она, беря у Эдварда банку с бобами и засовывая в нее ложку. — Получила недостаточно высокую оценку в тесте интеллекта во время инициации. «Будешь всю жизнь мыть полы в лаборатории, — сказали они. — Или можешь убираться отсюда». Я решила уйти.

Глядя на ложку, она вылизывает ее дочиста. Я беру у нее бобы и передаю Тобиасу, который смотрит на огонь.

— И много тут у вас из Эрудиции? — спрашиваю я.

Тереза качает головой.

— Большинство из Лихачества, на самом деле, — отвечает она, кивая в сторону Эдварда, который кривится, слыша эти слова. — Потом — Эрудиция, Правдолюбие, немного из Товарищества. В Альтруизме инициацию никто не заваливает, так что их очень мало, кроме тех, кто выжил после симуляционной атаки и присоединился к нам как беженцы.

— Почему-то ситуация с лихачами меня не удивляет, — говорю я.

— Ну да. У вас — одна из самых жестких инициаций, и вся эта штука с возрастом.

— Какая штука с возрастом? — спрашиваю я и гляжу на Тобиаса. Он прислушивается к нашему разговору и выглядит почти нормально. Он задумчив, синие глаза отблескивают в свете огня.

— Когда лихач достигает определенного уровня упадка физических сил, ему предлагают уйти, — отвечает он. — Тем или иным способом.

— Каков же второй? — спрашиваю я. Мое сердце колотится, будто я уже знаю ответ, но не могу себе признаться.

— Скажем так, для некоторых смерть лучше, чем бесфракционники, — отвечает Тобиас.

— Идиоты, — усмехается Эдвард. — Я лучше буду бесфракционником, чем лихачом.

— Значит, тебе повезло, если ты оказался здесь, — холодно отвечает Тобиас.

— Повезло? — хмыкает Эдвард. — Ага, с одним глазом остаться и все прочее.

— Припоминаю, ходили слухи о том, что ты сам спровоцировал нападение, — говорит Тобиас.

— О чем ты? — возражаю я. — Он был лучшим, вот и все, а Питер ему завидовал, и просто…

Я замечаю на лице Эдварда кривую усмешку и замолкаю. Возможно, я не в курсе всех фактов.

— Был один случай, — продолжает Эдвард. — Питер не победил. Но это не оправдывает удара в глаз ножом для масла.

— Тут спорить не о чем, — говорит Тобиас. — Если тебе от этого легче будет, знай, его ранили в руку во время симуляционной атаки, в упор.

Разговор явно доставляет Эдварду удовольствие, его ухмылка становится еще шире.

— И кто это сделал? — спрашивает он. — Ты?

— Трис, — качая головой, отвечает Тобиас.

— Молодец, — говорит Эдвард.

Я киваю, но мне не слишком-то приятно получать поздравления за такое.

Ну, не настолько неприятно, в конце концов, это же был Питер.

Я смотрю на огонь, пожирающий куски дерева. Языки пламени колеблются и движутся, как и мои мысли. Я вспоминаю, что ни разу не видела пожилых лихачей. Мой отец не мог подняться по тропам Ямы, потому что был слишком стар. Я осознаю больше, чем хотелось бы.

— Насколько хорошо ты знаешь текущую ситуацию? — спрашивает Эдварда Тобиас. — Все ли лихачи переметнулись к эрудитам? Что делают правдолюбы?

— Лихачи разделились примерно пополам, — отвечает Эдвард, продолжая жевать. — Часть — в районе Эрудиции, другая — у правдолюбов. Те из альтруистов, что выжили, — с нами. Больше пока ничего не произошло. Кроме того, что, как понимаю, случилось с вами.

Тобиас кивает. Я чувствую облегчение от того, что по крайней мере половина лихачей не стала предателями.

Ем ложку за ложкой, пока мой желудок не наполняется. Потом Тобиас отыскивает нам тюфяки и одеяла, и мы укладываемся, найдя свободное место. Когда он наклоняется, чтобы развязать ботинки, я вижу на его пояснице татуировку с символом Товарищества. Ветви изгибаются по обе стороны позвоночника. Когда он выпрямляется, я перешагиваю через одеяла и обнимаю его за талию, поглаживая татуировку пальцами.

Тобиас закрывает глаза. Надеясь, что неверный свет огня дает нам достаточно уединения, я провожу руками по его спине, касаясь каждой из татуировок. Представляю себе глаз, символ Эрудиции, наклоненные весы Правдолюбия, сложенные руки Альтруизма и огненные языки Лихачества. Другой рукой нахожу вытатуированное пламя у него на груди. Он тяжело дышит, я чувствую это щекой.

— Хорошо было бы нам остаться наедине, — мечтательно говорит он.

— И я этого хочу, — отвечаю я.

Под шум разговоров я постепенно проваливаюсь в сон. Сейчас мне легче заснуть, если вокруг есть какой-нибудь шум. Я могу сосредоточиться на звуках, и отвлечься от мыслей, которые заполняют мою голову в тишине. Возня вокруг — спасение для осиротевших и виноватых.

Я просыпаюсь, когда от огня остаются едва светящиеся угли. Бодрствуют лишь немногие из бесфракционников. Пару секунд я пытаюсь понять, что случилось. И слышу голоса Эвелин и Тобиаса меньше чем в метре от меня. Лежу неподвижно, надеясь, что они не обратят на меня внимания.

— Ты должна рассказать мне, что тут происходит, если хочешь, чтобы я захотел помочь тебе, — говорит он. — Хотя до сих пор и не представляю, зачем я тебе вообще нужен.

Я вижу на стене тень Эвелин, дрожащую в такт пламени. Она худощавая и сильная, как Тобиас. Она запускает пальцы в волосы, начиная говорить.

— Что именно ты хочешь знать, конкретно?

— Расскажи про таблицу.

— Твой друг прав. На карте и в таблице перечислены и указаны наши убежища, — отвечает она. — Не прав он насчет переписи населения… до некоторой степени. Цифры отражают не все количество бесфракционников. Только определенных людей. Думаю, ты догадываешься, каких именно.

— У меня сейчас нет настроения решать задачки.

Она вздыхает.

— Дивергентов. Мы ведем подсчет дивергентов.

— Как вы их определяете?

— До атаки в рамках помощи, которую оказывали нам альтруисты, было проведено тестирование бесфракционников на определенную генетическую аномалию, — отвечает она. — В рамках исследования заново проводился тест на проверку склонности. Иногда были проверки и посложнее. Но они подтвердили факт, что среди нас самая большая группа дивергентов в городе.

— Я не понимаю. Почему…

— Почему среди бесфракционников больше всего дивергентов?

Она усмехается.

— Совершенно очевидно, те, кто не может ограничить себя строго определенным образом жизни и мышления, чаще всего покидают фракцию или проваливают инициацию, так?

— Дело в другом, — говорит он. — Я хотел понять, почему тебя беспокоит, сколько тут дивергентов.

— Эрудитам нужна армия. Временно они обрели ее в виде лихачей. Теперь им нужно еще больше, и мы — очевидное место поисков, пока они не выяснили, насколько много у нас дивергентов. В том случае, если они еще этого не сделали, я хочу знать, сколько у нас людей, способных противостоять симуляциям.

— Откровенно, — говорит он. — А зачем было искать дивергентов альтруистам? Ведь не для того, чтобы помочь Джанин, так?

— Конечно, нет, — отвечает она. — Но пока я точно не знаю. Альтруисты неохотно делились информацией, если в их глазах это выглядело лишь удовлетворением любопытства. Они говорили нам ровно столько, сколько считали необходимым.

— Странно, — говорит Тобиас.

— Возможно, тебе следует спросить твоего отца, — замечает она. — Ведь именно он сказал мне про тебя.

— Про меня, — повторяет Тобиас. — Что?

— Он подозревает, что ты дивергент, — отвечает она. — Он все время следил за тобой. Подмечал особенности твоего поведения. Был очень внимателен. Именно поэтому… именно поэтому я думала, что с ним ты будешь в безопасности. В большей, чем со мной.

Тобиас ничего не отвечает на это.

— А теперь вижу, что была не права.

Он продолжает молчать.

— Хотела бы я… — начинает она.

— Не смей даже пытаться извиниться, — дрожащим голосом говорит он. — Это не то, что можно поправить одной-двумя фразами и объятиями или чем-то в этом роде.

— Хорошо, не буду, — кивает она.

— Зачем бесфракционники объединяются? — спрашивает он. — Что ты собираешься делать?

— Мы хотим свергнуть эрудитов, — отвечает Эвелин. — Когда мы от них избавимся, ничто не остановит нас на пути к власти в правительстве.

— Так вот в чем тебе нужна моя помощь. Свергнуть продажное правительство и установить тиранию бесфракционников.

Он хмыкает.

— Без вариантов.

— Мы не хотим становиться тиранами, — отвечает она. — Мы построим новое общество. Без фракций.

У меня пересыхает во рту. Без фракций? Мир, в котором никто не знает, кто он такой и что ему лучше подходит? Такого я себе даже представить не могу. Для меня это означает лишь хаос и взаимное отчуждение.

Тобиас усмехается.

— Хорошо. Так как ты хочешь свергнуть эрудитов?

— Иногда радикальные перемены требуют радикальных мер.

Тень Эвелин приподнимает плечо.

— Я понимаю, такое потребует серьезных разрушений.

Я вздрагиваю. Где-то, в темной части моей личности, я приветствую разрушение, если уничтожать будут эрудитов. Но сейчас это слово обретает для меня новое значение. Теперь я знаю, как это выглядит. Тела в серых одеждах, лежащие на тротуарах. Лидеры Альтруизма, которых убивают прямо на лужайках перед их домами, рядом с почтовыми ящиками. Я вжимаюсь лицом в тюфяк так, что лбу становится больно. Чтобы избавиться от воспоминаний. Избавиться.

— Вот для чего ты нам нужен, — говорит Эвелин. — Чтобы сделать это, необходима помощь лихачей. У них есть оружие и боевой опыт. А ты сможешь закрыть пропасть между ними и нами.

— Ты считаешь, я важный человек среди лихачей? Ты ошибаешься. Я — просто человек, который мало чего боится.

— Я полагаю, ты стал важным человеком среди них, — отвечает Эвелин. Она встает, и ее тень протягивается от пола до потолка. — И уверена, ты найдешь способ это сделать, если пожелаешь. Подумай.

Она откидывает назад вьющиеся волосы и завязывает их в узел.

— Двери открыты всегда.

Спустя пару минут он снова ложится рядом со мной. Я не желаю признаваться, что подслушивала, но очень хочу сказать ему одну вещь. Я не верю Эвелин, бесфракционникам и любому другому человеку, который так непринужденно говорит об уничтожении целой фракции.

Но прежде, чем я набираюсь смелости заговорить, его дыхание становится медленным и ровным. Он засыпает.

Глава 10

Я провожу рукой по шее, чтобы приподнять прилипшие волосы. Все тело болит, особенно ноги, которые просто жжет, даже когда я не шевелюсь. И пахну я не слишком приятно. Мне бы помыться.

Я выхожу в коридор и ищу душевую. Оказываюсь не единственной, у кого возникло такое желание. У душевых стоят несколько женщин. Половина из них обнажена, но остальных это совершенно не волнует. Найдя свободное место в углу, я сую голову под кран и стою под потоком холодной воды.

— Привет, — радуется мне Сьюзан. Я поворачиваюсь в сторону. Вода течет по носу и щекам. Она приносит два полотенца, белое и серое, с обтрепанными краями.

— Привет, — отвечаю я.

— У меня есть идея, — говорит она. Поворачивается ко мне спиной и расставляет руки в стороны, держа полотенце и тем самым отгораживая меня от остальных. Я вздыхаю с облегчением. Уединение. Хоть какое-то, насколько здесь возможно.

Я быстро раздеваюсь и хватаю кусок мыла, лежащий на полке.

— Как ты? — спрашивает она.

— Нормально, — отвечаю я, зная, что она спрашивает лишь потому, что так требуют правила, установленные в Альтруизме. Как бы мне хотелось, чтобы она говорила со мной свободно, без оглядки на правила. — А ты, Сьюзан?

— Лучше. Тереза сказала, что в убежищах бесфракционников теперь живет большая группа из Альтруизма, — говорит Сьюзан. Я намыливаю голову.

— А-а, — отвечаю я. Снова сую голову под струю воды и тру волосы левой рукой, чтобы вспенить мыло. — Ты собираешься к ним?

— Да, — отвечает Сьюзан. — Если тебе не нужна моя помощь.

— Спасибо за предложение, но, думаю, твоя фракция сейчас нуждается в тебе больше, — говорю я, закрывая кран. Хорошо бы, еще не надо было одеваться. Слишком жарко для джинсовых штанов. Но я хватаю с пола другое полотенце и спешно вытираюсь.

Надеваю красную рубашку. Очень не хочется снова носить что-то грязное, но у меня нет выбора.

— Думаю, что у некоторых женщин из бесфракционников есть запасная одежда, — гворит Сьюзан.

— Может, ты и права. Хорошо, теперь твоя очередь.

Я стою с полотенцем в руках, пока Сьюзан моется. Через некоторое время руки начинают болеть, но она не обращала внимания на свою боль ради меня, значит, я сделаю для нее то же самое. Когда она принимается за волосы, вода брызжет мне на ноги.

— Никогда бы не подумала, что мы окажемся вместе в такой ситуации, — замечаю я. — Болтать в общем душе заброшенного дома, спасаясь от эрудитов.

— Я считала, мы будем жить рядом, — отвечает Сьюзан. — Ходить вместе на общественные мероприятия. Вместе провожать детей до автобуса.

Я прикусываю губу. Это моя вина, что такого никогда не произойдет. Потому, что я выбрала другую фракцию.

— Извини, не хотела заводить об этом речь, — говорит она. — Просто жалко, что я не обращала достаточно внимания на твою жизнь. Если бы я так делала, возможно, я б лучше знала, что происходит внутри тебя. Я вела себя эгоистично.

Я усмехаюсь.

— Сьюзан, в твоем поведении нет ничего плохого.

— Все, — говорит она. — Не дашь полотенце?

Закрыв глаза, я поворачиваюсь, чтобы она взяла полотенце из моих рук. Когда в душевую входит Тереза, заплетая волосы в косу, Сьюзан спрашивает ее насчет запасной одежды.

Когда мы, наконец, выходим, на мне джинсы и черная рубашка, такая свободная, что едва не сваливается с плеч. На Сьюзан свободные брюки и белая рубашка Правдолюбия с воротничком. Она застегивает ее под горло. Скромность Альтруизма доходит до полного пренебрежения комфортом.

Когда я снова оказываюсь в большой комнате, некоторые бесфракционники выходят оттуда с ведерками краски и кистями. Я провожаю их взглядом.

— Они напишут послание для остальных убежищ, — говорит Эвелин, которая стоит позади меня. — На одной из досок. Коды базируются на личной информации, типа любимого цвета, имени домашнего питомца в детстве и тому подобного.

Я не понимаю, почему она решила сказать что-то о кодах бесфракционников именно мне, пока не поворачиваюсь. У нее в глазах то же самое выражение, что было у Джанин, когда та сказала, что разработала сыворотку, которая подчинит его. Гордость.

— Умно, — говорю я. — Твоя идея?

— На самом деле, да, — пожимает плечами она. Но меня не обманешь. Она только пытается выглядеть безразличной. — Я перешла в Альтруизм из Эрудиции.

— Ого, — удивляюсь я. — Не поспевала за бурной жизнью академии?

— Вроде того, — отвечает она. Приманка пролетела мимо.

— Думаю, твой отец сделал это по такой же причине, — говорит она после паузы.

Я уже готова уйти, закончив разговор, но ее слова сдавливают мне голову, будто Эвелин выжимает мне мозги руками. Я непонимающе гляжу на нее.

— Ты не знала? — нахмурившись, спрашивает она. — Извини. Я забыла, члены фракций редко обсуждают вопрос о переходе.

— Что? — срывающимся голосом кричу я.

— Твой отец родился в Эрудиции, — говорит она. — Его родители дружили с родителями Джанин Мэтьюз, когда были живы. Твой отец и Джанин вместе играли, будучи детьми. В школе я видела, как они обменивались книгами.

Я представляю себе моего отца, взрослого мужчину, непринужденно сидящего рядом с Джанин, взрослой женщиной, за столом в кафетерии. Сама мысль кажется мне такой абсурдной, что я хмыкаю и почти смеюсь. Это не может быть правдой.

За одним исключением. Он никогда не рассказывал мне о родителях и о своем детстве.

И у него не было такого спокойного характера, который бывает у выросших в Альтруизме.

А его ненависть к Эрудиции — слишком неистова. Должны быть личные мотивы.

— Извини, Беатрис, — говорит Эвелин. — Я не собиралась бередить тебе свежие раны.

— Именно это ты сделала, — нахмурившись, отвечаю я.

— Что ты имеешь в виду…

— Слушай меня внимательно, — говорю я тихо. Гляжу поверх ее плеча, чтобы убедиться, что нас не услышит Тобиас. Но вижу там лишь сидящих в углу Калеба и Сьюзан, передающих друг другу туда-сюда банку с арахисовым маслом. Тобиаса нет. — Я не дура, — продолжаю я. — Я вижу, ты просто хочешь его использовать. И я скажу ему об этом, если он сам уже не догадался.

— Дорогая моя девочка, я — член его семьи, — отвечает она. — Я — навсегда. А ты — явление временное.

— Ага, — говорю я. — Мама его бросила, папа бил. Как он может не хранить верность такой чудесной семье?

Я ухожу. Мои руки трясутся. Я сажусь на пол рядом с Калебом. Сьюзан уже на другом конце комнаты, помогает убираться бесфракционнику. Он дает мне банку с арахисовым маслом. Я вспоминаю ряды кустов арахиса в теплицах Товарищества. В нем много жиров и белков, а это важно, особенно — для бесфракционников. Я зачерпываю немного масла пальцем и слизываю.

Следует ли мне рассказать ему то, что только что поведала Эвелин? Я не хочу давать ему повод думать, что Эрудиция — у него в крови. Я не собираюсь помогать ему вернуться к ним.

Пока что я оставлю эти сведения при себе.

— Мне надо с тобой кое о чем поговорить, — предлагает Калеб.

Я киваю, продолжая слизывать арахисовое масло, теперь уже с неба.

— Сьюзан хочет сходить к альтруистам, проведать их, — говорит он. — Я тоже. А еще мне необходимо быть уверенным, что с ней ничего не случится. Но тебе нельзя быть здесь одной.

— Не проблема, — отвечаю я.

— Почему бы тебе не присоединиться к нам? — спрашивает он. — Альтруисты с радостью примут тебя обратно, я уверен.

Я также. В Альтруизме не копят обиды. Но я и так пребываю на краю пропасти отчаяния. Если вернусь в фракцию, к которой принадлежали мои родители, она меня поглотит.

Я качаю головой.

— Мне надо отправиться к правдолюбам и выяснить, что происходит, — заявляю я. — С ума сойду, если не узнаю.

Я с трудом улыбаюсь.

— Но ты иди, конечно. Ты поддержишь Сьюзан. Ей сейчас вроде лучше, но ты ей все равно нужен.