Темная Башня Кинг Стивен

Она посмотрела на яркое солнце, чтобы он не понял истинной причины ее слез, если б заметил их. Они продвигались на юго-восток, по этой великой и пустой равнине, навстречу усиливающемуся биению, источником которого была Башня, стоявшая на оси всех времен и самого времени.

Бит-бит-бит.

Каммала-кам-кец, путешествию конец.

В ту ночь первой дежурила она, разбудила Роланда около полуночи.

— Я думаю, он где-то там, — она указала на северо-запад. Уточнять не имело смысла. Речь могла идти только о Мордреде. Все остальные ушли. — Будь настороже.

— Буду, — ответил он. — А если услышишь выстрел, тут же просыпайся. И быстро.

— Можешь на это рассчитывать, — и она легла на сухую зимнюю траву за Хо-2. Поначалу у нее не было уверенности, что она сможет заснуть: ее нервировало достаточно близкое присутствие их врага. Но заснула.

И увидела сон.

Сон во вторую ночь был схож и при этом отличался от сна в первую. Главные элементы остались: Центральный парк, серое небо, редкие снежинки, поющие голоса (на этот раз исполнялась песня «Пойдем со мной», давний хит группы «Дел-Викингс»), Джейк («Я ЕЗЖУ НА „ТАКУРО СПИРИТ“), Эдди (на этот раз в фуфайке с надписью „КЛИК! ЭТО ФОТОКАМЕРА ШИННАРО“). Эдди держит в руке кружку с горячим шоколадом, но не предлагает ей. Она видит озабоченность не только в их глазах, но и в напряженности, которая сковывает тела. А вот и главное отличие этого сна: она должна что-то видеть или что-то делать, а может, и то, и другое. Что бы эти ни было, они ожидали, что она это уже увидела, или сделала, а она не оправдывает их ожиданий.

И тут в голове возникает ужасный вопрос: а может, она сознательно не оправдывает их ожиданий? Может, есть что-то такое, с чем она не хочет встретиться лицом к лицу? А может, все дело в Темной Башне, которая нарушает связь? Конечно же, это глупая идея — эти люди, которых она сейчас видит — всего лишь творения ее жаждущего увидеть их воображения, не более того; они все мертвы! Эдди убила пуля, Джейка погиб под колесами автомобиля… один пал в этом мире, другой — в Ключевом мире, где развлечение — это развлечение, а сделанного не вернешь (потому что время течет там в одну сторону), а Стивен Кинг — их выдающийся поэт.

И однако, она не может отрицать, что выражение их лиц, паника на их лицах вроде бы говорит ей: «Все у тебя в руках, Сюзи… у тебя то, что мы хотим тебе показать, у тебя то, что ты должна знать. Ты собираешься упустить свой шанс? Пошла четвертая четверть. Пошла четвертая четверть, и часы тикают, и будут тикать, должны тикать, потому что ты использовала все свои тайм-ауты. Ты должна поторопиться… поторопись…»

Она резко проснулась, со вздохом. До зари оставалось совсем ничего. Провела рукой по лбу. Ладонь повлажнела от пота.

«Что, по-твоему, я должна знать, Эдди? Ты хочешь, чтобы я знала что?»

На этот вопрос ответа у нее не было. И откуда он мог взяться? «Миста Дин, он мертв», — подумала Сюзанна и вновь легла. Пролежала еще час, но заснуть уже не смогла.

Как Хо-1, Хо-2 снабдили рукоятками. Но, в отличие от Хо-1, эти были регулируемыми. Если Патрик хотел идти, рукоятки раздвигались, и тогда он брался за одну, а Роланд — за другую. Если Патрик уставал и садился на повозку, Роланд сдвигал рукоятки и вез повозку один.

В полдень они остановились перекусить. После еды Патрик забрался на Хо-2, чтобы вздремнуть. Роланд подождал, пока не услышал, что мальчик (они продолжали так называть его между собой, каким бы ни был его возраст) похрапывает, и повернулся к Сюзанне.

— Что тебя гнетет, Сюзанна? Я бы предпочел, чтобы ты мне сказала. Я бы поговорил с тобой дан-дин, путь ка-тета больше нет, а я уже не твой дин, — он улыбнулся. И переполнявшая улыбку грусть разбила ей сердце, так что она больше не могла сдерживать слезы. И правду.

— Если я буду с тобой, когда мы увидим Башню, Роланд, все будет плохо.

— Как плохо? — спросил он.

Она покачала головой, слезы полились еще сильнее.

— Где-то должна быть дверь. Ненайденная Дверь. Но я не знаю, как ее найти. Эдди и Джейк приходят ко мне во сне и говорят, что я знаю, они говорят мне это своими взглядами, но я не знаю! Клянусь, что не знаю!

Он обнял ее, прижал к груди, поцеловал в ложбинку виска. Под нижней губой пульсировала болью язва. Она еще не кровила, но раздувалась все сильнее.

— Пусть будет, как будет, — повторил Роланд слова, однажды услышанные от матери. — Пусть будет, как будет, не нужно суетиться, позволим ка делать свою работу.

— Ты говорил, что мы вне досягаемости ка.

Он качал ее на руках, качал, и ей это нравилось. Ее это успокаивало.

— Я ошибся. Как ты знаешь.

На третью ночь она несла вахту первой, и смотрела в ту сторону, откуда они пришли, на северо-запад, вдоль Тауэр-роуд, когда рука схватила ее за плечо. Ужас выпрыгнул в ее разум, как черт из табакерки, она развернулась

(он позади меня, Святой Боже, Мордред подкрался ко мне сзади, и он в обличье паука)

рука ее уже сжала рукоятку револьвера и выхватила его из-за пояса.

Патрик отпрянул от нее, его лицо вытянулось от ужаса, он вскинул руки, загораживаясь. Если б вскрикнул, они бы точно разбудили Роланда, и все пошло бы по-другому. Но он слишком испугался, чтобы кричать. В горле у него что-то булькнуло, и все.

Сюзанна убрала револьвер, показала ему, что руки пусты, потом подтянула к себе, обняла. Поначалу тело его оставалось напряженным, он все еще боялся, но мало-помалу расслабилось.

— В чем дело, дорогой? — мягко спросила она. Потом воспользовалась фразой Роланда, не отдавая себе в этом отчета. — Что тебя гнетет?

Он подался назад и показал на север. На мгновение она не поняла, в чем дело, потом увидела пляшущие оранжевые огни. Прикинула, что до них несколько миль, вспомнила, что уже видела их раньше.

Заговорила шепотом, чтобы не разбудить Роланда: «Это всего лишь светящиеся пятнышки, сладенький, они не причинят тебе вреда. Роланд называет их гобами. Это что-то вроде огней святого Эльма».

Но он понятия не имел, что такое огни святого Эльма; она видела это по неуверенности, читающейся в глазах. Она вновь повторила ему, что огоньки не причинят ему вреда, и действительно, гобы к ним не приблизились. Наоборот, у нее на глазах начали удаляться и вскоре практически все исчезли. Возможно, она отогнала их своими мыслями. Раньше бы она в такое не поверила, но теперь знала, что возможно все.

Патрик начал успокаиваться.

— Почему бы тебе не лечь спать, сладенький? Ты должен отдохнуть, — ей тоже требовался отдых, но она боялась закрыть глаза. Скоро ей предстояло разбудить Роланда, а во сне к ней наверняка явились бы призраки Джейка и Эдди, более испуганные, чем прежде. Снова стали бы убеждать, что она знает что-то важное, тогда как она не знала, не могла знать.

Патрик покачал головой.

— Не спится? — Он кивнул.

— Тогда почему бы тебе не порисовать? — Рисование всегда его успокаивало.

Патрик улыбнулся, кивнул, тут же направился к Хо-2 за альбомом, осторожными, бесшумными, большими шагами, чтобы не разбудить Роланда. Рисовать Патрику хотелось всегда. Сюзанна догадалась, что и выжил он в подвале Дандело прежде всего потому, что знал: рано или поздно эта мерзкая тварь даст ему альбом и карандаш. «Он — такой же наркоман, как и Эдди, в те давние дни, когда тот прочно сидел на игле, — размышляла она, — только наркотик у него другой — узенькая графитовая линия».

Патрик сел и начал рисовать. Сюзанна продолжала нести вахту, но чувствовала странное покалывание во всем теле, словно от того, что за ней пристально наблюдали. Снова подумала о Мордреде, улыбнулась (улыбка принесла с собой боль: язва все раздувалась и раздувалась). Не Мордред — Патрик. За ней наблюдал Патрик.

Патрик ее рисовал.

Она просидела, не шевелясь двадцать минут, потом ее разобрало любопытство. Для Патрика двадцати минут вполне хватило бы, чтобы нарисовать «Мону Лизу», может, и на фоне базилики святого Павла. И покалывание было каким-то странным, будто причина была не психологическая, а физическая.

Она подошла к Патрику, но тот, с несвойственной ему стеснительностью, прижал альбом к груди. Но при этом хотел, чтобы она посмотрела на рисунок: желание это читалось в его глазах. Собственно, взгляд его переполняла любовь, хотя она подумала, что влюбился он в нарисованную Сюзанну.

— Дай я посмотрю, сладенький, — она взялась рукой за альбом. Но дергать не собиралась, даже если ему того и хотелось. Художник — он, вот и право решать, показывать свое творение или нет, принадлежало только ему. — Пожалуйста?

Еще с мгновение он прижимал альбом к груди. Потом, застенчиво, отведя глаза, отпустил. Она повернула альбом рисунком к себе, посмотрела. У нее перехватило дыхание, до того хорош был рисунок. Большие глаза. Высокие скулы, про которые ее отец говорил: «Эти сокровища Эфиопии». Полные губы, которые так любил целовать Эдди. Эта была она, такая же, как в жизни… но было и что-то, помимо нее. Сюзанна бы никогда не поверила, что любовь могла так ярко сиять в совершенной наготе в линиях карандаша, но она сияла, ты говоришь правильно, ты говоришь так правильно; любовь мальчика к женщине, которая спасла его, которая вытащила из черной дыры, где он наверняка бы и умер. Любовь к ней, как к матери, любовь к ней, как к женщине.

— Патрик, это божественно! — воскликнула она.

Он озабоченно посмотрел на нее. С сомнением. «Действительно?» — спрашивали его глаза, и она осознала, что только он, бедный Патрик, который жил со своим талантом всю жизнь и воспринимал его, как должное, мог сомневаться в удивительной красоте своих творений. Рисование доставляло ему радость; это он знал всегда. А вот то, что его рисунки могли радовать других… к этому еще предстояло привыкнуть. Она вновь задалась вопросом, а сколько времени Патрик провел у Дандело, как вообще эта злобная тварь наткнулась на Патрика? Решила, что этого ей никогда не узнать. А пока следовало убедить его в собственном таланте.

— Да, да, это божественно, — повторила она. — Ты прекрасный художник, Патрик. Когда я смотрю на этот рисунок, мне сразу становится хорошо.

Вот тут он забыл о том, что должен сцеплять зубы. И улыбка его, с языком или без оного, была такой чудесной, что Сюзанна могла бы наслаждаться ей вечно. От этой улыбки все ее страхи и тревоги стали маленькими и глупыми.

— Могу я оставить его у себя?

Патрик с жаром кивнул. Сделал движение рукой, словно вырывая лист, потом указал на нее. «Да! Вырви его! Возьми! Оставь себе!»

И она уже собралась вырвать лист, потом передумала. Его любовь (и его карандаш) превратили ее в красавицу. Единственно, что портило красоту — черная болячка под нижней губой. Она повернула рисунок к Патрику, постучала пальцем по нарисованной болячке, потом коснулась настоящей. Поморщилась. Даже легкое прикосновение причиняло боль.

— Это единственное, что огорчает.

Он пожал плечами, развел руками, и она не могла не рассмеяться. Смеялась тихо, чтобы не разбудить Роланда, но да, смеялась. На ум пришла фраза из какого-то старого фильма: «Я рисую то, что вижу».

Но ведь это рисовать не обязательно, и внезапно ей пришла в голову мысль, что он может разобраться с этой отвратительной, доставляющей боль язвой. Во всяком случае, с той, что существовала на бумаге.

«И тогда она будет моим близнецом, — мечтательно подумала Сюзанна. — Моей лучшей половиной; моей красивой сестрой-бли…»

Внезапно она поняла.

Все? Поняла все?

Да, много позже, подумав об этом, решила, что да. Конечно, речь не могла идти о связанных умозаключениях, которые можно записать на бумаге: если а + в = с, тогда с — в = а, и с — а = в, но да, она поняла все. Не удивительно, что Эдди-из-сна и Джейк-из-сна так тревожились и, пожалуй, даже злились. Это же было столь очевидно.

Патрик ее не рисовал — «извлекал».

И «извлекали» ее не в первый раз.

Роланд «извлек» ее в свой мир… с помощью магии.

Эдди «извлек» ее для себя с помощью любви.

Как и Джейк.

Святой Боже, она провела в этом мире так много времени, столько пережила, не зная, что такое ка-тет, что означает это слово? Ка-тет — семья.

Ка-тет — любовь.

Нарисовать — создать рисунок карандашом, может углем.

«Извлечь» — пленить, принудить, подтянуть к себе. Заставить выйти из собственного я.

Патрик действительно не просто нарисовал ее. Создал двойника, только на бумаге. И теперь… что теперь?

«А теперь он — мой маг», — подумала Сюзанна/Одетта/Детта, и полезла за стеклянной банкой, точно зная, что она собирается делать и почему.

Когда она протянула Патрику альбом, не вырвав лист со своим изображением, на его лице отразилось горькое разочарование.

— Нет, нет, — успокоила она его голосом всех трех. — Я только хочу, чтобы ты кое-что сделал до того, как возьму этот рисунок, на котором я такая красивая, такая очаровательная, такая желанная. А потом вечно буду хранить его и знать, какой я была в этом где, в этом когда.

Она протянула Патрику один из розовых резиновых цилиндров, теперь понимая, почему Дандело отрезал их. У него были на то веские причины.

Патрик взял ластик, повертел его в пальцах, хмурясь, словно никогда не видел раньше. Но Сюзанна точно знала, что видел, да только сколь давно, сколько лет тому назад? Как близко он подошел к тому, чтобы уничтожить своего мучителя, раз и навсегда? И почему тогда Дандело просто его не убил?

Патрик в недоумении смотрел на нее. На глазах навернулись слезы.

Сюзанна присела рядом с ним, указала на черную болячку на рисунке. Затем аккуратно сжала пальцами запястье Патрика и повела его руку к бумаге. Поначалу он сопротивлялся, потом позволил Сюзанне управлять его рукой.

Она подумала о тени на земле, которая оказалась совсем не тенью, а стадом крупных, мохнатых животных, которых Роланд назвал банноками. Подумала о том, как смогла унюхать пыль, когда Патрик начал рисовать пыль. И подумала, как Патрик рисовал стадо: когда он нарисовал его ближе, чем оно было на самом деле (право художника, и мы все говорим спасибо), оно действительно стало выглядеть так, будто находится ближе. Она вспомнила свои мысли о том, что ее глаза просто лучше приспособились, и теперь могла только поражаться собственной глупости.

Нет, Патрик переместил их ближе, переместил ближе, нарисовав ближе.

И когда ластик, который держали пальцы Патрика, практически коснулся бумаги, Сюзанна убрала свою руку: Патрику предстояло все сделать самому, каким-то образом она это знала. Она двинула пальцами взад-вперед в воздухе, показывая, что надо сделать. Он не понял. Она повторила, потом указала на черную болячку под полной нижней губой.

— Убери ее, Патрик, — удивилась твердости собственного голоса. — Она уродливая, убери ее, — и вновь ее сомкнутые пальцы качнулись, как маятник, из стороны в сторону. — Сотри.

Вот тут до него дошло. Она увидела, как загорелись его глаза. Он поднял розовый цилиндр. Чистейше-розовый, без единого темного пятнышка. Посмотрел на Сюзанну, вскинув брови, как бы спрашивая: «Ты уверена?»

Она кивнула.

Патрик опустил ластик к болячке и начал стирать ее с бумаги, поначалу очень осторожно. Затем, увидел, что происходит, и его рука задвигалась более энергично.

Она почувствовала то самое странное покалывание, которое испытывала, когда Патрик рисовал ее портрет. Только теперь оно ощущалось в одном месте, с правой стороны рта. Когда Патрик коснулся ластиком бумаги, покалывание перешло в сильный зуд. Ей пришлось врыться пальцами в землю по обе стороны от себя, чтобы удержаться от нестерпимого желания поднести руку к болячке и яростно чесать и чесать ее, не задумываясь о том, что из-под содранной корки кровь потоком хлынет на ее юбку из оленьей шкуры.

«Все закончится через несколько секунд, должно закончиться, должно, о, дорогой Боже, пожалуйста, СДЕЛАЙ ТАК, ЧТОБЫ ВСЕ…»

Патрик, вроде бы, полностью о ней забыл. Смотрел на свой рисунок, волосы, падавшие с обеих сторон лица, едва ли не полностью скрывали его. Все внимание юноши сосредоточилось на чудесной новой игрушке. Сначала он стирал осторожно… потом надавил сильнее (зуд усилился)… вновь ослабил давление. Сюзанна едва сдерживала крик. Теперь зудело везде. Зуд этот жег мозг, впивался в яблоки глаз, теребил кончики сосков, заставляя их твердеть.

«Я закричу, ничего не смогу с собой поделать, должна закричать …»

Она набрала полную грудь воздуха, чтобы он вышел криком, но внезапно зуд ушел. Вместе с болью. Она подняла руку, чтобы коснуться того места под нижней губой, где была язва, но до лица не донесла.

«Я не решусь».

«Не тяни резину! — негодующе отреагировала Детта. — После того, что ты пережила… мы все пережили… у тебя должно остаться достаточно силы духа, чтобы коснуться собственного гребаного лица, трусливая ты сука!»

Ее пальцы осилили оставшееся до лица расстояние. Ощупали кожу. Гладкую кожу. Язва, которая беспокоила ее чуть ли не от самого Тандерклепа, исчезла. И она знала, если посмотрит в зеркало или в стоящую воду, шрама не увидит.

Патрик еще немного поработал, сначала ластиком, потом карандашом, но Сюзанна более не чувствовала ни зуда, ни даже легкого покалывания. Создавалось ощущение, что связь между лицом и рисунком оборвалась, как только Патрик миновал некую критическую точку. Сюзанна задумалась, а сколько лет было Патрику, когда Дандело срезал с карандашей ластики? Четыре? Шесть? Он точно был маленьким. Она не сомневалась, что недоумение, отразившееся на лице Патрика при виде ластика, не было фальшивым, но, начав работать, он уже использовал ластик, как профессионал.

«Может, та же история, что и с ездой на велосипеде, — подумала она. — Научившись раз, уже не забудешь».

Она ждала, едва сдерживая нетерпение, но после пяти долгих минут ее усилия были вознаграждены. Улыбаясь, Патрик развернул альбом и показал ей рисунок. Он полностью убрал болячку и заретушировал это место так, что оно ничем не отличалось ни от щеки, ни от подбородка. И он убрал все мельчайшие крошки резины.

— Очень хорошо, — сказала она, но гениям, конечно, не говорят таких жалких комплиментов, не так ли?

Поэтому она наклонилась вперед, обняла его, крепко поцеловала в губы.

— Патрик, это восхитительно.

Кровь с такой силой и скоростью прилила к его лицу, что поначалу она даже испугалась, а не хватит ли его удар, несмотря на молодость. Но он улыбался, держа альбом одной рукой, а второй показывая, что лист нужно вырвать. Он хотел, чтобы она взяла рисунок. Хотел, чтобы рисунок остался у нее.

Сюзанна вырвала лист очень аккуратно, гадая в темных глубинах сознания, а что произойдет, если она разорвет рисунок, разорвет себя, пополам. Заметила, что на его лице, когда она вырывала лист, не отражалось ни изумления, ни удивления, ни страха. Он не мог не видеть болячку на ее лицу, потому что она сразу бросалась в глаза и была там с той самой поры, когда они встретились, вот он и нарисовал болячку чуть ли не с фотографической точностью. Теперь она исчезла, пальцы ясно говорили об этом, но Патрик никак не реагировал на этот феномен. Вывод напрашивался сам собой. Стирая язву с рисунка, он одновременно стирал ее из памяти.

— Патрик?

Он посмотрел на нее, улыбаясь. Счастливый тем, что она очень счастлива. А тот факт, что она, к тому же, и перепугалась до смерти, ничего не менял.

— Ты нарисуешь для меня кое-что еще?

Он кивнул. Что-то черканул на чистом листе, повернул альбом, чтобы она увидела:

Она посмотрела на знак вопроса, потом на Патрика. Увидела, что он сжимает в пальцах ластик, удивительный новый инструмент, очень крепко.

— Я хочу, чтобы ты нарисовал мне то, чего здесь нет, — ответила Сюзанна.

Он вопросительно склонил голову набок. Ей пришлось улыбнуться, несмотря на тревожно бьющееся сердце: иногда Ыш выглядел точно также, если не на все сто процентов понимал, о чем она толкует.

— Не волнуйся, я тебе объясню.

И она объяснила, очень подробно. В какой-то момент Роланд услышал ее голос и проснулся. Подошел, глянул на нее в сумрачном красном свете догоревшего до углей костра, начал отворачиваться, затем посмотрел вновь, его глаза широко раскрылись. До этого момента у нее не было уверенности, что Роланд заметит произошедшие с ее лицом изменения. Она не исключала, что магия Патрика достаточно сильна, чтобы стереть язву и из памяти стрелка.

— Сюзанна, твое лицо! Что случилось с твоим…

— Помолчи, Роланд, если любишь меня.

Стрелок замолчал. Сюзанна повернулась к Патрику и начала говорить вновь, спокойно, но настойчиво. Патрик слушал и наконец, она увидела, как в его глазах начал разгораться свет понимания.

Роланд подбросил дров в костер, пусть никто не просил его об этом, и скоро их маленький лагерь засиял под звездами.

Патрик написал вопрос, расположив слова левее уже нарисованного вопросительного знака:

Какой высоты?

Сюзанна взяла Роланда за руку, поставила перед Патриком. Стрелок возвышался над землей на шесть футов и три дюйма. Она попросила Роланда поднять ее, потом отмерила рукой еще три дюйма над головой стрелка. Патрик, улыбнувшись, кивнул.

— И посмотри, что еще должно быть на двери, — Сюзанна, после того, как Роланд опустил ее на землю, выбрала ветку из маленькой кучки сухого хвороста, который они везли с собой для растопки. Сломала о колено, создав свой острый «карандаш». Она могла вспомнить символы, но решила, что будет лучше, если не станет очень уж сосредотачиваться на них. Чувствовала, что символы должны полностью совпадать с увиденными во сне, а не то дверь, которую создал бы Патрик, перенесет ее совсем не в то место, куда она хотела попасть, или не откроется вовсе. А потому, с того самого момента, как она начала рисовать на слое земли и золы, рука ее по скорости не уступала руке Патрика. И она ни разу не позволила себе взглянуть хотя бы на один из уже нарисованных символов. Потому что, взглянув на один, она наверняка взглянула бы и на остальные, ей бы показалось, где-то что-то не так, и возникшая нерешительность не позволила бы довести дело до конца. Детта, грубая, сыплющую ругательствами Детта, которая не раз и не два становилась ее спасительницей, и теперь могла прийти на помощь, но особо Сюзанна на это не рассчитывала. В глубине сердца она по-прежнему далеко не полностью доверяла Детте, опасалась, что в критический момент та все испортит, исключительно из вредности. Не полностью она доверяла и Роланду. Стрелок, возможно, хотел, чтобы она оставалась с ним, по причинам, которые не до конца понимал и сам.

Она рисовала на пыли и золе, рисовала быстро, не возвращаясь к уже нарисованному, и вот какие символы появились из-под летающего острия ее самодельного инструмента.

— Ненайденная, — выдохнул Роланд. — Сюзанна… что… как…

— Помолчи, — повторила она.

Патрик склонился над альбомом и начал рисовать.

Она продолжала оглядываться в поисках двери, но круг света, отбрасываемый костром, оставался слишком маленьким и после того, как Роланд подбросил дров. Маленьким в сравнении с необъятной темнотой прерий. Двери она не находила. Когда повернулась к Роланду, увидела невысказанный вопрос в его глазах и поэтому, пока Патрик продолжал работать, показала ему свой портрет, нарисованный юношей. Ткнула пальцем в то место, где была язва. Поднеся лист к глазам, Роланд разглядел следы ластика. Патрик заретушировал их очень хорошо, но, при пристальном рассмотрении, Роланд все-таки смог их обнаружить, как хороший следопыт обнаруживает старый след после многодневных дождей.

— Не удивительно, что старик срезал с карандашей ластики, — прокомментировал он, возвращая рисунок.

— Я пришла к такому же выводу.

А уж от этого вывода оставался только один шаг к ее единственно верной интуитивной догадке: если Патрик мог (во всяком случае, в этом мире) что-то убрать с помощью ластика, он мог и что-то создать с помощью карандаша. Когда она упомянула о стаде банноков, которое загадочным образом приблизилось, Роланд потер лоб, как человек, у которого дико разболелась голова.

— Мне следовало это увидеть. Следовало понять, что это значит, Сюзанна. Я старею.

Сюзанна проигнорировала его слова, не раз слышала их раньше, и рассказала ему о снах, в которых видела Эдди и Джейка, упомянув о надписях на фуфайках, о поющих голосах, предложении горячего шоколада, нарастающей панике в их глазах, когда ночь уходила на ночью, а она все не понимала, что нужно вынести из этих снов.

— Почему ты не рассказала мне об этих снах раньше? — спросил Роланд. — Почему не попросила помочь истолковать их?

Она пристально посмотрела на него, думая, что поступила правильно, не обратившись к нему за помощью. Да, правильно… пусть ее решение и могло причинить ему боль.

— Ты потерял двоих. Может, тебе хотелось потерять и меня?

Он покраснел. Она увидела это даже при свете костра.

— Ты говоришь обо мне плохо, Сюзанна, а думаешь и того хуже.

— Может, и думаю. Если так, я говорю, извини. Я не уверена, чего хотела сама. Какая-то моя часть мечтает увидеть Темную Башню, ты знаешь. Какая-то моя часть ни о чем другом не хочет и слышать. И если даже Патрик сможет «извлечь» Ненайденную дверь, а я смогу ее открыть, то откроется она не в реальный мир. Об этом говорят надписи на фуфайках, я уверена.

— Ты не должна так думать, — покачал головой Роланд. — Реальность — это не всегда белое и черное, то, что есть, и чего нет, что должно быть, а что — не должно.

Патрик победно вскрикнул, и они оба посмотрели на него. Он поднял блокнот, повернул к ним так, чтобы они увидели, что он нарисовал. Сюзанна подумала, что это полная имитация Ненайденной двери. Конечно, без слова «ХУДОЖНИК» и без скрещенных карандашей на ручке из блестящего металла, но Сюзанну это не смущало. О таких мелочах она просто не стала ему рассказывать. Точно знала, они предназначались лишь для того, чтобы помочь ей сообразить, что к чему.

«Джейк и Эдди сделали все, разве что не нарисовали карту», — подумала она. И задалась вопросом, почему все должно быть таким сложным, таким чертовски

(головоломки, сплошь головоломки)

загадочным, и она знала, что на этот вопрос ей никогда не удастся найти удобоваримый ответ… разве что, такова человеческая природа, не так ли? Ответы на важные вопросы никогда не находились легко.

Патрик вновь вскрикнул. На этот раз в крике слышались вопросительные интонации. И она внезапно осознала, что бедный мальчик сам не свой от тревоги, и почему нет? Он только что выполнил свой первый заказ, и хочет знать, что думает как оценивает достигнутые успехи его patrono d’arte.

— Отлично, Патрик… великолепно.

— Да, — согласился Роланд, беря альбом в руки. Дверь выглядела точно такой, как те двери, на которые он, в полузабытьи, умирающий от яда омароподобных чудовищ, набрел на берегу Западного моря. Словно это несчастное, лишившееся языка существо заглянуло к нему в глубины памяти и увидело настоящее изображение этой двери: фоттеграффия.

Сюзанна, тем временем, в отчаянии оглядывалась. И когда на ладонях и культях поползла к границе круга света, Роланду пришлось резко ее остановить, напомнить, что Мордред может быть, где угодно, а темнота — союзник Мордреда.

И при всем ее нетерпении, Сюзанна подалась от границы света и тьмы, потому что слишком хорошо помнила, что случилось с матерью, выносившей Мордреда, и как быстро это случилось. Однако, возвращение к костру причиняло боль, чуть ли не физическую боль. Ранее Роланд сказал ей, что к концу грядущего дня надеется увидеть Темную Башню. Если бы она оставалась с ним, если бы увидела Башню вместе с ним, ее притяжение, по мнению Сюзанны, могло оказаться слишком сильным. Ее волшба. А пока, имея возможность выбрать между Башней и дверью, Сюзанна знала, что пока еще может выбрать дверь. Но с приближением к Башне сила ее росла, пульсации все громче звучали в мозгу, поющие голоса становились все слаще, и сделать выбор в пользу двери становилось труднее.

— Я ее не вижу, — голос Сюзанны переполняло отчаяние. — Может, я ошибаюсь. Может, и нет никакой чертовой двери. О, Роланд…

— Я не думаю, что ты ошибалась, — говорил Роланд с явной неохотой, как человек, которому приходится говорить, потому что он должен сделать работу, отдать долг. А он у этой женщины в долгу, полагал Роланд. Разве не он схватил ее за шкирку и перетащил в этот мир, где она научилась искусству убивать, влюбилась и осталась вдовой? Разве не он стал причиной ее теперешней печали? И если он мог все это исправить, ничего другого ему просто не оставалось. А желание держать Сюзанну при себе, рискуя при этом ее жизнью, — чистый эгоизм, недостойный стрелка.

И, что еще более важно, недостойный любви и уважения, которыми он к ней проникнулся. То, что осталось от его сердца, разбивалось при мысли, что придется прощаться с ней, последней из этого странного и удивительного ка-тета, но, если она этого хотела, если считала, что ей это необходимо, тогда он должен помочь. И он думал, что это ему по силам: увидел в рисунке Патрика то, что упустила Сюзанна. Не то, что было нарисовано: то, чего не было.

— Посмотри сюда, — мягко сказал он, показывая ей рисунок. — Видишь, как он старался, пытаясь порадовать тебя, Сюзанна?

— Да! — воскликнула она. — Да, разумеется, вижу, но…

— Насколько я могу судить, у него ушло десять минут, чтобы нарисовать эту дверь, тогда как большинство рисунков, таких же хороших, он заканчивает за три или четыре минуты, не так ли?

— Я не понимаю, о чем ты! — Сюзанна чуть ли не кричала.

Патрик подтянул к себе Ыша, обнял ушастика-путаника, уставившись на Сюзанну и Роланда широко раскрытыми, несчастными глазами.

— Он работал изо всех сил, старался, как мог, чтобы изобразить то, что ты просила. А именно, Дверь. Она стоит сама по себе, на бумаге она одна. У нее нет… нет…

Он искал нужное слово. И дух Ванни шепнул это слово ему в ухо.

— У нее нет привязки.

Еще несколько мгновений на лице Сюзанны отражалось недоумение, а потом по нарастающему блеску глаз стало ясно, что до нее начинает доходить смысл слов стрелка. Но Роланд не стал ждать, пока она окончательно его поймет, опустил здоровую левую руку на плечо Патрика и попросил нарисовать перед дверью маленький электрический скутер Сюзанны, который она называла Хо-3.

Патрик с удовольствием выполнил просьбу. Помимо прочего, чтобы нарисовать Хо-3 перед дверью, у него появился повод еще раз пустить в дело ластик. Работал он гораздо быстрее (чуть ли не небрежно, как могло показаться стороннему наблюдателю), но стрелок сидел рядом с ним и видел, что Патрик не упускает ни единой мелочи. Закончил он передним колесом скутера и отсветом костра на колпаке ступицы. Потом опустил карандаш и, едва он это сделал, воздух колыхнулся. Роланд почувствовал, как его поток обтекает лицо. Языки пламени, ранее поднимавшиеся вертикально, на какие-то мгновения склонились набок. Но воздух вновь застыл, а языки выпрямились. Менее чем в десяти футах от костра, за маленьким скутером Сюзанны, стояла дверь, которую Роланд в последний раз видел в Калье Брин Стерджис, в пещере Голосов.

Сюзанна ждала до рассвета, сначала коротала время сбором своих вещей, потом вынимала их из мешка: какую пользу эти вещи (не говоря уже о мешке, в который она их складывала) могли принести ей в Нью-Йорке? Люди бы только смеялись. Они, наверное, все равно будут смеяться… или закричат и разбегутся, как только увидят ее. В Сюзанне Дин, которая внезапно появится в Центральном парке, большинство его посетителей не признают ни выпускницу колледжа, ни наследницу крупного состояния; не признают даже Зену, королеву джунглей, ничего не поделаешь. Для цивилизованных горожан она, вероятно, будет выглядеть, как беглянка из шоу уродов. А сможет ли она вернуться назад, пройдя через эту дверь? Нет. Никогда в жизни.

Поэтому она отложила вещи в сторону и просто ждала. А когда первый бледный свет зари разогнал темноту на горизонте, подозвала Патрика и спросила, не хочет ли он пойти с ней. В тот мир, из которого пришел, или в очень похожий, сказала она ему, хотя знала: не помнит Патрик того мира вовсе. Или «выдернули» его оттуда совсем маленьким, или травма, вызванная переходом между мирами, стерла память.

Патрик посмотрел на нее, потом на Роланда, который сидел на корточках, не сводя с него глаз.

— Выбор за тобой, сынок, — сказал стрелок. — Ты сможешь рисовать в любом из этих миров, скажу тебе правду. Хотя там, куда идет она, ценителей будет больше.

«Он хочет, чтобы Патрик остался», — подумала Сюзанна и разозлилась. Потом Роланд глянул на нее и чуть качнул головой. С уверенностью она сказать не могла, но у нее создалось впечатление…

Нет, не создалось. Она поняла, что означает это покачивание. Роланд хотел, чтобы она знала: он прячет от Патрика свои мысли. Свои желания. И хотя для нее не составлял тайны тот факт, что стрелок может лгать (особенно ярко это проявилось на собрании жителей Кальи Брин Стерджис перед приходом Волков), она не предполагала, что он будет лгать ей. Детте, возможно, но не ей. Или Эдди. Или Джейку. Бывало, он говорил им не все, что знал, но лгать впрямую?… Нет, они были катетом, и Роланд играл с ними в открытую. Отдайте дьяволу должное.

Патрик внезапно взял альбом и быстро что-то написал на чистом листе. Потом показал им:

Я ОСТАНУСЬ. БОЮСЬ ИДТИ В НОВОЕ МЕСТО.

И, чтобы подчеркнуть свою мысль, открыл рот, чтобы продемонстрировать отсутствие языка.

Она увидела облегчение на лице Роланда? Если так, то возненавидела за это стрелка.

— Хорошо, Патрик, — Сюзанна попыталась изгнать чувства из голоса. Потянулась к юноше, похлопала по руке. — Я тебя понимаю. И хотя все так, люди могут быть жестокими… жестокими и злыми… добрых тоже предостаточно. Послушай меня, до рассвета я никуда не уйду. Если передумаешь, предложение остается в силе.

Он быстро кивнул. «Довольный тем, что я не стала убеждать его передумать, — сердито подумала Детта. — И этот белый старикан тоже, похоже, доволен!»

«Заткнись», — предложила ей Сюзанна и, вот уж чудо, Детта заткнулась.

Но, когда ночь сменилась днем (при свете они увидели, что неподалеку, примерно в двух милях, пасется приличных размеров стадо банноков), она позволила Детте вернуться. Более того, передала Детте бразды правления. Так было проще, менее болезненно. Именно Детта снова оползла лагерь, последний раз вдыхая воздух этого мира, вбирая его в память. Именно Детта оползла дверь, сначала по часовой стрелке, потом против, и ничего не увидела с другой стороны. Патрик подошел к ней, потом Роланд. Юноша издал крик удивления, увидев, что двери нет. Стрелок промолчал. Ыш подошел к тому месту, где стояла дверь, принюхался… а потом прошел сквозь нее, через то самое место, где стояла дверь, если смотреть на нее с другой стороны. «Если бы мы были там, — подумала Детта, — то увидели бы, как он проходит сквозь дверь, прямо-таки фокус в цирке».

Она вернулась к Хо-3, потому что еще раньше решила въехать в дверь на скутере. При условии, что та откроется. Все происходящее обернулось бы жестокой шуткой, если бы дверь не открылась. Роланд хотел помочь ей забраться на сидение. Она оттолкнула его руки и забралась сама. Нажала красную кнопку у руля, электрический мотор скутера тихонько загудел. Игла, показывающая зарядку аккумулятора, все еще покачивалась в зеленой зоне. Она повернула дроссель на правой ручке и медленно покатила к закрытой двери с марширующими по ее поверхности символами, совокупность которых означала: «НЕНАЙДЕННАЯ». Остановилась, едва не коснувшись двери крылом переднего колеса.

Повернулась к Роланду с искусственной улыбкой на лице.

— Вот и все, Роланд. Я говорю тебе, прощай. Долгих дней и приятных ночей. Желаю тебе дойти до Башни и…

— Нет, — оборвал он ее.

Она посмотрела на него. Детта посмотрела на него, ее глаза сверкали и смеялись. Предлагая выгнать ее теперь, когда она была у руля. «Давай, хонки, посмотрим, что ты сможешь сделать».

— Что? — спросила она. — Что у тебя на уме, большой мальчик?

— Я не попрощаюсь с тобой, какая ты сейчас, после всего того, через что мы прошли, — ответил он.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Сюзанна, только с интонациями Детты.

— Ты знаешь.

Она вызывающе покачала головой. «Не знаю».

— Во-первых, — он взял ее левую, всю в мозолях руку в свою правую, изуродованную, — есть еще один, кто тоже должен выбрать, уйти ему или остаться, и я говорю не о Патрике.

На мгновение она не поняла. Потом посмотрела вниз, увидела пару глаз с золотым ободком, пару стоящих торчком ушей, и до нее дошло. Она забыла про Ыша.

— Если его попросит Детта, он точно останется, потому что никогда ее не любил. Если попросит Сюзанна… ну, тогда не знаю.

Этого хватило, чтобы Детта ушла. Она, конечно, еще вернется, Сюзанна теперь понимала, что ей никогда не удастся полностью избавиться от Детты Уокер, и ее это вполне устраивало, больше она не хотела от нее избавляться, но тут она ушла.

— Ыш? — мягко спросила она. — Ты пойдешь со мной, сладенький? Возможно, мы снова найдем Джейка. Может, не совсем такого же, но все-таки…

Ыш, которые во время их похода по Плохим Землям, Белым Землям Эмпатики и равнине практически не произнес ни слова, теперь заговорил.

— Эйк? — в голосе его слышались вопросительные нотки, словно он не очень-то помнил, о ком речь, и у Сюзанны защемило сердце. Она обещала себе не плакать, и Детта гарантировала, что она не будет плакать, но Детта ушла, и глаза вновь наполнились слезами.

— Джейк, — повторила она. Ты помнишь Джейка. Сладенький, я знаю, что помнишь. Джейка и Эдди.

— Эйк? Эд? — в голосе прибавилось уверенности. Ыш помнил.

— Пойдем со мной, — позвала она его, и Ыш двинулся к ней, словно хотел запрыгнуть на сидение. А потом, понятия не имея, для чего она это говорит, Сюзанна добавила. — Есть и другие миры, помимо этих.

Ыш остановился, как только эти слова слетели с ее губ. Сел. Когда поднялся снова, в ней колыхнулась надежда: может, у них будет маленький ка-тет, дан-тете-тет, в том Нью-Йорке, где люди ездят на «такуро спирит» и фотографируют друг друга, пьющих «Нозз-А-Ла», камерами «Шиннаро».

Но вместо того, чтобы подойти к ней, Ыш вернулся к стрелку и сел около его потрепанного сапога. Они отшагали много, эти сапоги, очень много. Мили и колеса, колеса и мили. Но теперь им осталось пройти совсем ничего.

— Олан, — сказал Ыш, и окончательность принятого решения, которая прозвучала в голосе, тяжелым камнем привалилась к ее сердцу. Она с горечью повернулась к человеку из глубокой древности, с большим револьвером на бедре.

— Вот. Ты тоже владеешь колдовством, не так ли? Всегда владел. Сподобил Эдди на одну смерть, а Джейка — так на две. Теперь очередь Патрика и даже ушастика-путаника. Ты счастлив?

— Нет, — ответил Роланд, и она поняла, что так оно и есть. Верила, что никогда не видела такой грусти и такого одиночества, написанных на человеческом лице. — Никогда я не был так далек от счастья, Сюзанна из Нью-Йорка. Ты передумаешь и останешься? Пройдешь со мной последний кусочек пути? Тогда я буду счастлив.

На какое-то ужасное мгновение она подумала, что пройдет. Отвернет переднее колесо скутера от двери, которая обеспечивала только одностороннее перемещение и ничего не обещала, и поедет с ним к Темной Башне. Пройдет еще день. Они встанут лагерем ближе к вечеру, а завтра прибудут к конечной точке своего долгого похода на закате, как он и хотел.

Потом она вспомнила сон. Поющие голоса. Молодого человека, который держал в руке чашку горячего шоколада, хорошего шоколада, с толикой сливок поверху.

— Нет, — ответила она. — Я готова рискнуть и пройти сквозь дверь.

На мгновение решила, что он не будет создавать ей трудностей, разом согласится и отпустит ее. Однако, его злость… нет, отчаяние, прорвалось наружу.