Беспризорный князь Дроздов Анатолий

Йорх вспомнил прошедшую ночь. Они заночевали на берегу озера. Пока летевшая с ними женщина варила пищу, хозяева сбросили одежду и зашли в воду. В их руках была сеть. Йорх ждал на берегу, нетерпеливо переминаясь на лапах. Люди вытащили ворох рыбы, змей набросился на еду. Он здорово проголодался, поэтому проглотил пищу быстро. Людям пришлось идти в воду снова.

– Ишь, как жрет! – заметила женщина, варившая еду. – Сколько ж ему нужно?

Йорх понял ее, поскольку знал язык людей. Когда те говорили, что думали, понять не составляло труда.

– Потаскай на спине дружинников, узнаешь! – ответил женщине Главный Хозяин, и йорх одобрил его слова. Женщина, обидевшись, умолкла.

Насытившись, змей лег у костра. Он не боялся огня – он сам мог исторгать пламя. Йорху хотелось ласки. Однако Главный Хозяин был занят: ел, зачерпывая ложкой из котла. Женщина тоже ела, украдкой поглядывая на Главного. Она занималась этим давно – еще когда люди ловили рыбу, и йорх понимал, чего ей хочется. Только Хозяин этого не желал, он думал о другой женщине – той самой, которая вырастила йорха. Хозяин тосковал по ней, и йорх разделял его чувство: прежняя хозяйка того стоила. Покончив с едой, хозяин спрятал ложку в сапог, и йорх немедленно придвинулся ближе. Хозяин погладил друга по голове.

– Молодец! Умница! Хороший!

Йорх прикрыл глаза. Внутри звучала мелодия, в такт ей змей стал посапывать.

– Чтой-то он? – удивилась женщина.

– Мурлычет, – ответил Хозяин. – Любит ласку.

– Прямо как кот! – удивилась женщина.

– Коты не летают! – возразил Хозяин.

Женщина, поколебавшись, подошла. Йорх не хотел, чтоб она касалась его тела – это означало разделить ласку Хозяина, но отгонять не стал: Хозяин не одобрил бы. Женщина, присев, коснулась шеи йорха, затем погладила ее. Рука у нее была сильной, но ласковой. Змей вздохнул.

– Храбрая ты! – сказал Хозяин. – Змеев боятся.

– Так он же, как кот, – ответила женщина, а сама подумала: «Лучше б ты гладил меня!» Йорх услышал и развеселился. Он умел смеяться и даже шутить. «Размечталась!» – подумал йорх. Это слово часто произносил Хозяин; он вообще думал и говорил не так, как другие люди, и слова его нравились йорху: они были сочными и неожиданными. Улыбнувшись, змей поднял губу, обнажив острые зубы.

– Ишь, какие! – сказала женщина, потянувшись.

– Не надо! – упредил Хозяин. – Не любит!

Женщина отдернула руку.

– Иди спать! – предложил Хозяин. – Мы следом. Встаем с рассветом.

– Я покараулю! – предложила женщина.

– Он посторожит! – Хозяин кивнул на змея. – Лучше пса. Чужих издалека чует.

Йорх знал, почему женщина вызвалась сторожить. Она хотела смотреть на хозяина, пока тот спит. Тем не менее, она подчинилась. Спустя короткое время люди лежали на разостланных войлоках. Мужчины спали, а женщина ворочалась, думая о своем. Йорх слышал ее мысли и смеялся…

Вспомнив об этом сейчас, йорх развеселился и коротко рыкнул, раздув бока.

– Чтой-то он? – спросила сидевшая в корзине женщина.

– Жизни радуется! – ответил Хозяин. – Молодой еще.

«А чего ему? – подумала женщина. – Нажрался – и счастлив! Не то, что люди…»

Под «людьми» женщина понимала себя. Йорх прочел ее мысли и снова развеселился. Однако трубить не стал. Спуск завершался, наступало время махать крыльями.

Получив ответ на вопрос, Млава угомонилась и вернулась к прежнему занятию: смотреть на проплывавшую под крыльями змея землю. Та была чудо, как хороша. Леса сменяли луга, те пересекали реки. Небо, отражаясь в водах, превращало реки в голубые ленты, прихотливо вплетенные в зеленые косы лесов. Они летели второй день, а Млава все не могла налюбоваться. Олята, управлявший змеем, тоже смотрел вниз – только с другой целью. Ему предстояло привести смока к стоянке – укромному месту неподалеку от Звенигорода, где на озере, затерявшемся в лесах, жили змеи. Князь, сидевший за спиной Оляты, никуда не смотрел. Прикрыв глаза, он размышлял. В беспокойной жизни, которую вел Иван, моменты, когда можно отрешиться и подумать о прошлом и настоящем, случались не часто.

Мысли князя были грустными. Три года тому, скитаясь с ватагой, он думал, что самое тяжкое – вернуть княжество. Дальнейшее представлялось простым и ясным. Вышло ровно наоборот. Звенигород сам открыл ему ворота. Дурной нрав Володько, завладевшего княжеством, настроил против него людей. Бояре, ремесленники, смерды – все страстно желали прогнать чужака, поэтому, подняв восстание, позвали Ивана. Примеру Звенигорода последовали другие земли. После того, как Володько сбежал, сам Галич поклонился Ивану.

Удержать власть не составило труда. Святослав Киевский, решивший подсобить изгнанному зятю, послал на Звенигород Ростислава Белгородского. Худшего выбора он сделать не мог. За год до того дружина Ростислава разгромила киевлян благодаря Ивану со смоком. Белгородцы знали, чего стоит змей, поэтому, увидав в небе смоков, сложили зброю.

Весть эта ошеломила Русь. Полку желавших сразиться с изгоем резко убыло. Западные соседи почесали в затылках и прислали посольства. Формально: подтвердить договоры, заключенные с Володько, а на самом деле – глянуть на князя и определиться: крепок ли? Получится отгрызть кусок от богатой Галицкой земли или лучше не пытаться? Посольство угров возглавил первый жупан, ляшское – сам король.

В Галиче их приняли с почетом, а после пира пригласили в поле. Два смока продемонстрировали гостям бомбардировку камнями соломенных чучел (от тех только пыль полетела!), сожгли специально выстроенную для того крепостную стену из бревен, а на десерт разогнали конную дружину гостей, решившую померяться со змеями силушкой молодецкой. Солировали лучшие витязи гостей: им предложили испытать непередаваемые ощущения, витязи согласились. Впечатления и вправду вышли незабываемые: с десяток гостей сломали себе руки и ноги, одного и вовсе пришлось хоронить – неловко упал под копыта. Свои, галичские, в потехе не участвовали: знали, чем кончится. Жупан с королем, не медля, подписали ряд о нерушимости границ, добавив по желанию князя пункт о преследовании разбойников.

Рубежи стояли незыблемо – не ладилось в самом княжестве. На первый взгляд, оно цвело. Галич богател, чему в немалой степени способствовали реформы князя. Иван, пребывая в ромейской плену, научился многому. Например, тому, что основная статья дохода государства – торговля, а не дань с крестьян. Размер таможенной пошлины, оно же мыто, в Галиче снизили вдвое, купеческим караванам обеспечили охрану на пути через княжество. Торговые люди, прикинув барыш, пошли через Галич. Сманили даже караваны из Новгорода, а про ляхов, полочан и берестейцев с волынцами говорить не приходилось. Возросший поток, несмотря на снижение размера мыта, увеличил сборы втрое. Оживилась торговля в самом Галиче. Возвращаясь из Константинополя, купцы, нуждаясь в серебре, оставляли здесь часть груза. Шелка, вина, украшения и прочие заморские товары галичане покупали дешевле, да и сбывали так же. Купцы из соседних земель, проведав о сем, ехали покупать в Галич, оставляя здесь серебро за мыто, ночлег и корм.

Вторым источником дохода была миграция. Князь повелел, а купцы разнесли: любой желающий получит в Галиче столько земли, сколько сумеет обработать. Плюс лес для избы, корову или вола, а также – по серебряной ногате а каждого члена семьи. Кто ты есть: холоп или изгой, спрашивать не станут. Пришел в Галич – стал вольным.

Эти обещания, а также слух, что в Галиче не притесняют, привели в княжество тысячи семей. Нередко смерды снимались и приходили целыми весями. К удивлению Ивана, потянулись и угры с ляхами, привлеченные не столько льготами, сколько заверениями: за веру преследовать не станут. Хочешь – молись Езусу, хочешь – Иисусу, а то и вовсе Перуну с Даждьбогом. Главное: паши да исправно плати дань – кстати, вовсе не обременительную. Процесс пошел так бурно, что тиуны сбились с ног, расселяя новоприбывших. Переселенцы вначале облегчали казну. Дотации на семью выливались в гривну, а то и больше, но расходы окупались. Земля одаряла урожаем, скот на лугах тучнел и множился, в закрома князя текли зерно и мясо, а также, пусть и не очень полноводный, но неиссякаемый ручеек серебра. Правители соседних земель скрежетали зубами, но возразить не могли: сами сманивали смердов. Только получалось у них плохо – жадничали. Не только с подъемными, но и с данью: стремились слупить побольше. В Галиче поступали иначе.

Хозяйственные реформы шли успешно, социальные буксовали. Сломать установившийся в Руси уклад оказалось труднее, чем думалось ранее. Доходило до смешного. Князь повелел звать его «господином» – и только. Тем самым Иван желал приучить людей к мысли: правит не только князь. Приучил… Люди путались, перескакивая с «господина» на «княже», осуждающе смотрели на автора этой дурости; кончилось тем, что Иван махнул рукой и повелел обращаться, как удобнее. Челядь возликовала.

Провалилась попытка ликвидировать рабство. Запрет на продажу холопов в княжестве одобрили: чай, люди, а не скоты! Иван предполагал, что следствием станет отмирание рабства. Ведь если холопа нельзя продать, то зачем он? Ага! А кто станет работать на боярина или купца, даже смерда – богатейшие из них тоже имели рабов? Частенько и холопы не горели желанием стать вольными. В этом мире в рабство шли сами. Взял купу, то бишь в долг, вовремя не отдал – холоп. И ведь не возразишь: сам подписался. Случился неурожайный год, не захотел с голоду помирать, попросился в рабы к боярину – будешь сыт и одет. Все по Русской Правде. А, скажем, ключником при боярине или князе может быть только холоп. Вольному не доверят: нет у того резона служить верно. Ключник ведь только формально раб; сам одет боярином, семья как сыр в масле катается. Из желающих в такое рабство – очередь. Тут, главное, не воруй да старайся – и будет тебе счастье. Добрый ключник у хозяина – на вес золота, его по наследству передают, да и сама должность наследуемая. Не всегда сыном – случается, и дочерью, если разумная вырастет. Мать Владимира-крестителя тоже была ключницей. Смеялись над Владимиром сводные братья – дескать, робичич[6], да быстро умолкли, как им зубы выбили. Робичичи, знаете, на обиду памятливые…

Худо вышло и со школой сирот. Ладно, собрал князь обездоленных уму-разуму учить – кто против слово скажет? Так нет же, объявил, что из тех сирот, как выучатся да мужами добрыми станут, нового князя выберут. Тут даже побратимы взвились. Почему из сирот? А они что – не люди? Не ватага ли Ивана из ромейского полона вытащила, а после княжество ему добыла? Чем отроки лучше? Объясни им, что так в свитке ромейском писано, ибо государству на благо, когда правителя заранее готовят. Угу… У ромеев, может, и благо, только на Руси испокон веков кто сильнее, тот и князь.

«Прожил ты здесь двенадцать лет, – терзал себя князь, – а ничему не научился. Вздумал строй поменять, людей осчастливить. А оно им нужно? Их нынешняя жизнь вполне устраивает. Был бы князь добрым, да тиун не вороватым – вот и вся радость. Да и кто ты есть, чтоб что-то менять? Бывший беспризорник, не получивший даже среднего образования? Ах, ты читал «Государство» Платона? Что с того? Платон рассуждал умозрительно. Учиться следует у тех, кто правил. Возможность была – почему ленился? У опекуна имелась отменная библиотека – дядя Саша любил читать, а ты в эти книги заглядывал? И ведь опекун заставлял, даже пальцем тыкал; нет, тебя несло на конях скакать да рукопашный бой осваивать. Сюда бы хоть часть той библиотеки! Хорошо, что дядя Саша рассказывал о прочитанном: говорливым был. В памяти отложилось, но как в сундуке со старой одеждой. Пока найдешь нужное, запаришься…

Если ты и добился чего, то благодаря везению – продолжал мучить себя князь. В первый раз повезло, когда перенесся в этот мир. Попалась добрая душа, подобрала тебя, раненого, и выходила. Не сдох на берегу на поживу зверям. Свезло, когда дружинники Володько захватили языческую весь, а тебя там не случилось. Сумел приплыть в Звенигород, где тебя не только приютили, но со временем усыновили. Повезло, что не убили в Поле Половецком. Хан Бельдюзь, к которому угодил ты в полон, вместо того, чтоб зарезать тебя по наущению Святослава Киевского, продал ромеям. У них ты сошелся с Георгием. Старый спафарий полюбил тебя, как сына, – еще одно везение. А взять смока! Георгий думал использовать его для бегства, но ты вспомнил рассказ опекуна. Дядя Саша любил историю. Как-то поведал: в Первую Мировую солдаты панически боялись аэропланов. Стоило тому сбросить бомбу (слабенькую и не причинявшую вреда), как целые полки бежали, куда глаза глядят. С кавалерией было и того хуже. Десять аэропланов белых разогнали в 1919-м конную дивизию красных – конники бежали, не помня себя.

«Жену – и ту выбрал не сам, – ел себя Иван. – Это она – тебя! А ведь не хотел жениться, думал: зачем мне дите?! Какая из соплюшки княгиня? Ей бы порты стирать да кашу варить! «Знаток»… Из «соплюшки» вышла отменная хозяюшка. День-деньской носится по службам, везде сует свой маленький нос, и ничто не укроется от ее цепкого глаза. Челядь трепещет, но любит «княгинюшку». Потому что хоть и строга, но справедлива. Никого из прихоти не шпыняет, со всеми ровна. И мужа-дурака почему-то любит…»

Вспомнив жену, Иван заулыбался. Даже в третий год их супружества Оляна признавала только один способ уснуть – на плече у мужа. После того, как жена начинала ровно дышать, Иван осторожно высвобождал затекшую руку и отворачивался. Утром, однако, неизменно обнаруживал Оляну в своих объятиях. Как она забиралась туда, не потревожив сна мужа, понять было невозможно. Даже сейчас, когда живот стал мешать, Оляна не изменяла привычке – разве что вместо того, чтоб обниматься лицом к лицу, прижималась к мужу спиной.

«Скоро уже!» – подумал Иван. На последнем сроке беременности Оляна напоминала медвежонка: ходила, переваливаясь, осторожно неся перед собой большой живот. Лицо ее осталось прежним – чистым и гладким, жена даже похорошела. Теремные тетки в голос пели, что «княгинюшка» носит сына, а Ивану было все равно. Лишь бы роды прошли нормально. Оляне-то всего семнадцать. Не следовало спешить, да Оляна сама захотела. Не сразу, не через месяц и не через два, но спросила мужа: чтой-то он так странно любится? Вместо того, чтоб с последним криком страсти замереть, слившись с любимой, соскакивает с нее, как ошпаренный. (Кто из теремных теток ее «просветил», Иван так и не дознался). Пришлось объяснить. Дескать, если по-другому, то случатся дети. А ей рожать рано – шестнадцать всего. Организм не окреп.

Ух, что он услышал в ответ! Что жена у него не блядь подзаборная и не вдова блудливая, чтоб от беременности храниться. Для того и шла под венец, чтоб детей рожать. А то бабки шипят: взял князь женку бесплодную, больше года замужем, а спереди хоть бы ветром надуло! В ее годах уже по двое деток имеют. И не Ивану, который женился в четырнадцать и, не овдовей, стал бы отцом в пятнадцать, летами ее попрекать.

От кого Оляна услышала об убитой жене, Иван так и не дознался. Наверняка расспросила кого-то из ватаги. Понял только, что крепко ошибся, считая жену «соплюшкой». Годами-то малая, а вот разумом… Оляну он успокоил. Сказал, что любит больше жизни и очень боится потерять. Посему берегся. В ответ получил жаркий поцелуй и категорический приказ: опасения оставить. Результат не замедлил сказаться…

«Даст Бог, обойдется!» – подумал Иван, нетерпеливо вглядываясь вперед. Они подлетали. Купола главного собора Звенигорода остались по правую руку, среди острых макушек елей сверкнула гладь озера. Она была пустынной: смоки барражируют над рубежами княжества. Пусть видят лихие люди: Галич бдит. Змеям это на пользу. Не то обленятся, зарастут жиром.

Из-за частой гребенки леса показалась пристань, к ней примыкала просторная изба с конюшней для стражи. Из дыры в крыше избы валил дым – готовили обед. Вот и славно: они проголодались. За избой возвышался поросший травой берег. Постройки специально ставили ниже – чтобы видно не было. Место-то секретное.

Иван разглядел на высоком берегу маленькую фигурку. Присмотревшись, узнал. Оляна стояла, приложив ладонь к глазам и вглядываясь в подлетавшего змея. «Вот неугомонная! – рассердился Иван. – Зачем приехала? В ее-то положении? Вдруг роды? Да еще и на берег взобралась!..» Сердясь, Иван не мог унять затоплявшую его радость: он обнимет Оляну прямо сейчас. Поцелует, прижмет к груди…

Змей снизился и шлепнулся в озеро, подняв вихрь брызг. Вода хлынула в подвешенные корзины. Млава взвизгнула, Иван, склонившись, ухватил ее за ворот и бросил себе за спину. Смок, выгребая лапами, подплыл к причалу. Князь скинул ремни, встал на змея и прыгнул на настил. Глянув на стоявшую над обрывом Оляну, помахал ей рукой.

Та немедленно замахала в ответ и двинулась вниз. «Господи!» – сжался Иван. Оляна ступала, упираясь каблуками в склон, и махала руками, стараясь сохранить равновесие.

«Убьется, сумасшедшая!»

Иван рванулся навстречу. В один миг он миновал избу и понесся вверх, стремясь перехватить супругу на середине пути. Не успел. Оляна запнулась о невовремя попавший под ногу корень, быстро-быстро замахала руками, пытаясь сохранить равновесие, но не устояла. Шлепнись она навзничь, ничего не произошло бы. Съехала бы на спине – как раз в руки мужа. Однако Оляна упала лицом вперед. Выброшенные вперед руки не помогли: живот помешал им достать землю. Оляна охнула, свалилась на бок и покатилась по нему, кувыркаясь.

Взревев, Иван наддал и подхватил ее, мятую, в сплошь вызелененном травой летнике. Лицо жены, покрасневшее, испуганное, было измазано соком травы.

– Некрас! Любый… – прошептала Оляна.

Во всем княжестве только она звала мужа языческим именем. Это будило воспоминания о прошлом, когда Иван был сотником белгородского князя, а Оляна – задорной девочкой-подростком, стиравшей порты и варившей ему кашу. Теперь было не до воспоминаний.

– Молчи! – приказал Иван, со страхом чувствуя, как на руку его течет нечто теплое. Осторожно, стараясь не выронить драгоценную ношу, он спустился к избе. Оляна постанывала, прильнув к его плечу. Этот стон обжигал князя. Подлетевшие стражники распахнули дверь. Иван внес жену внутрь и, недолго думая, уложил на стол. Тот был чисто выскобленным. Оляна, оказавшись на спине, вскрикнула и закрыла глаза. Мокрый подол летника облепил ее ноги. Иван оглянулся. У дверей сгрудились испуганные стражи, среди них виднелось лицо Оляты. Все вопрошающе глядели на князя.

«Скачите за лекарем!» – хотел приказать Иван, но спохватился. До Звенигорода не близко. Пока найдут лекаря, пока привезут… Можно слетать на смоке, но и это долго. Помощь Оляне требовалась немедленно.

«Млава! – вспомнилось вдруг Иван. – Кубта говорил, что она лекарка». Не успел он подумать, как ведьмарка, растолкав стражей, появилась внутри. В руке она сжимала узел. Бросив тот на лавку, Млава подбежала к столу и одним движением задрала Оляне подол. У двери ахнули. Иван, страшась, скосил взгляд и оттаял: на блестевших от влаги ногах Оляны крови не было.

– Вода вышла! – подтвердила Млава. – Рожать будет.

Она обернулась к сторожам, все еще маячившим у двери.

– Горячая вода есть?

– В котле, – поспешил один. – Вскипятили, но крупу не бросили – не успели.

– Здесь что? – Млава указала на ведра.

– Вода, – пожал плечами сторож.

– Опростать, вымыть и набрать свежей. До половины. Только берите из ручья, там чище.

«Когда успела разглядеть?» – удивился Иван.

Стражи, толкаясь, схватили ведра и убежали.

– Дай нож! – попросила Млава.

Иван протянул засапожник. Млава развязала свой узел, извлекла чистую рубаху и полоснула лезвием по шву. После чего разодрала рубаху на части. Пока она занималась, сторожа принесли воду.

– Теперь – вон! – приказала Млава.

Стражи торопливо выскочили в дверь, Олята – следом. Иван остался: за язычницей следовало глядеть.

– Помоги! – попросила Млава. – Надо раздеть.

Она попыталась снять с Оляны летник, но Иван остановил. Взял нож и располосовал летник с рубахой от подола до ворота. Млава только головой качнула. Откинув разрезанные одежды, она стала щупать опавший живот Оляны. Роженица, застонав, очнулась.

– Кто это? – спросила, со страхом глядя на сине-желтое лицо ведьмарки.

– Повитуха, – успокоил Иван.

– А она… – продолжила Оляна, не отводя взгляда от Млавы.

– Ее ляхи били, – пояснил Иван, гладя жену по голове. – Не бойся, ладо, она добрая. И справу ведает.

На самом деле Иван понятия не имел, добрая ли Млава и ведает ли справу, но выбора не оставалось: помочь жене могла только она. Язычница тем временем закончила щупать и посмотрела на князя. В медовых глазах ее читалась тревога.

– Помоги принести котел! – сказала громко.

– Не уходи! – Оляна схватила мужа за руку.

– Я скоро! – успокоил Иван.

Вдвоем они отошли к печке, где исходил паром медный котел.

– Беда, княже! – шепнула Млава, оглянувшись на стол. – Дите в чреве повернулось. Поперек лежит.

– И что? – спросил Иван, ощущая, как похолодела спина.

– Не разродится. Помрет.

– Помочь нельзя?

Иван спросил это, прекрасно зная ответ. В своем времени он привез бы Оляну в роддом, и там обязательно помогли бы. Например, сделали операцию. Только нет здесь ни роддомов, ни акушеров. Детей принимают бабки-повитухи, понимающие в медицине, как Иван – в космических полетах. Оляна умрет. Любимая, желанная, самая близкая ему женщина. Ему снова напомнили: все, кого он любит, умирают. Список растет. Мать, дядя Саша, названный брат Иван, Георгий, а теперь вот жена. Он расслабился и забыл. Поверил, что эта цепь кончилась…

Иван стоял, опустив голову. На душе у него было пусто и мрачно. Кто-то осторожно тронул его за руку. Он поднял взор: Млава? Чего ей?

– Можно попробовать повернуть, – робко сказала ведьмарка. – Только я этого не делала. Правда, видела…

«Она ж совсем девчонка! – вдруг понял Иван. – Такая же, как Оляна. Привез повитуху! Следовало послать в Звенигород. Теперь поздно…»

– Ворочай! – выдохнул решительно.

– Если не получится, нутро порвется, – продолжила ведьмарка. – Тогда точно умрет.

– Делай! – подтвердил Иван и сжал руку язычницы. – Только я прошу: бережно! Получится – проси, что хочешь! Ничего не пожалею!

Млава кивнула и высвободила руку.

– Помогай!

Они сняли котел с огня и отнесли в угол. Здесь Млава, подцепив котел обернутой подолом рукой, плеснула кипяток в ведра. Попробовав воду пальцем, кивнула, после чего омыла руки. Они вернулись к столу. Млава поочередно согнула ноги Оляны в коленях и развела их в стороны. Требовательно глянула на князя. Он понял.

– Олянушка! – Иван взял руку жены. – Сейчас будет больно. Терпи! Пожалуйста! Так нужно.

Оляна кивнула. Млава, зачерпнув из берестяного туесочка жир, растерла его в ладонях и погрузила руку в лоно жены. Оляна напряглась, заворочалась и застонала.

– Держи ее! – прикрикнула Млава. – Крепко!

Иван прижал плечи жены к столу. Оляна стонала и корчилась. Иван оглядывался на Млаву, желая понять: долго ли это продлится, но видел только склоненное лицо ведьмарки с закушенной губой и ее руку, погруженную в лоно жены.

«Господи! – взмолился он. – Сделай так, чтоб получилось! Пусть ребенок не выживет, пусть родится мертвым, только пусть Оляна уцелеет! Пожалуйста! Я тебя очень прошу! Смилуйся над рабом твоим, скудным и нечистым! Накажи меня за грехи мои, но пожалей ее! Она не виновата. Это я…»

Внезапно Оляна умолкла. Обернувшись, Иван увидел Млаву, уже не склоненную. Она стояла прямо, и рука ее была в крови. «Порвала!» – похолодел Иван. Млава, прочитав вопрос в глазах князя, покачала головой.

– Тужься, княгиня! – приказала весело. – Добре тужься!

Встав рядом с Иваном, Млава уперлась в живот жены предплечьем и стала двигать им по направлению к лону.

– Старайся, княгинюшка! Старайся! Скоро уже! Головка показалась!

Млава отбежала к лавке и вернулась с куском полотна в руках. Положила его на стол и склонилась над лоном княгини. Мгновение – и в руках ее оказалось нечто сморщенное и красное.

– Нож, княже!

Иван выхватил засапожник.

– Режь!

Князь чиркнул лезвием по синевато-красной веревочке – там, где указала Млава. Брызнула кровь, но сразу утихла. Млава убежала с красным к ведру, заплескала водой, но скоро вернулась.

– Держи, княже! – сказала весело. – Сын!

Иван испуганно принял ребенка. Тот был теплым и мягким. Сморщенное, красное личико, закрытые глаза…

– А он… – начал Иван. Он хотел спросить: «Живой?», но не успел. Ребенок открыл глаза. Те оказались маленькими и мутными. Внезапно князь ощутил на ноге влагу. Скосив взгляд, увидел желтую струйку, изливавшуюся из крючочка младенца ему на порты.

– Ишь, какой! – засмеялась Млава. – Не успел родиться, как батьку обмочил.

Забрав ребенка, она ловко запеленала его в холстину и вернула князю. Тот держал сына, боясь пошевелиться. Чувства, которые обуревали сейчас Ивана, словами передать было невозможно. Внезапно ребенок сморщил личико и закричал.

– Дай! – услышал Иван. – Мне!

Оляна, приподнявшись, жадно смотрела на них. Иван подошел и протянул сына. Оляна схватила ребенка и прижала к груди. После чего заплакала. Младенец тут же поддержал.

– Он… Есть хочет…

Оляна попыталась дать мальчику грудь, но тот выплюнул сосок и продолжил плакать.

– Не спеши, княгиня! – сказала Млава. – Покормишь еще! Он от другого плачет. Чрево покинул, где ему было тепло и добре. Привыкнет и успокоится. А ты тужься! Послед должен выйти.

Млава забрала у Оляны младенца и положила рядом. Тот, к удивлению князя, почти сразу затих. Выдохнув, Иван на плохо гнущихся ногах прошел к двери и вышел на крыльцо. Несколько пар глаз немедля уставились на него.

– Сын! – сказал князь, глупо улыбаясь. – Здоровый!

Стражи заорали, бросая вверх шапки.

– Всем по гривне! – добавил Иван, когда крик умолк. – Сегодня же!

Шапки снова полетели вверх.

– А теперь скачите в Звенигород и пригоните покойный возок! Княгиню повезем, с дитем! И одежу роженице не забудьте!

– Как она? – протолкался ближе Олята.

– Здорова! – ответил Иван и внезапно одернул себя: «Здорова ли? Вдруг нет?»

Он торопливо вернулся в избу. Млава, склонившись над лоном жены, махала иглой.

«Порвала!» – испугался Иван. Млава тем временем, перекусив нитку, посыпала рану желтым порошком из туесочка и выпрямилась.

– Это не то! – пояснила, поймав взгляд князя. – Промежность разлезлась. Такое бывает. Сам гляди: крови мало.

Князь, однако, глядеть не захотел, подошел сбоку. Измученная Оляна спала, прикрытая чьей-то свитой. Завернутый в холстину младенец дремал рядом. Иван полюбовался на сморщенное личико и отошел. Млава возилась у лавки, собирая узелок.

– Держи! – Иван протянул ей отвязанный от пояса кошель. – Здесь ромейские номисмы – в пересчете на серебро гривен пять будет.

Млава покачала головой.

– Ты спас мне жизнь!

– А ты сегодня – две. За одну должен. Возьми! Или чего другого хочешь?

Млава кивнула.

– Чего?

– Остаться в городе.

– Живи! – пожал плечами Иван. – Это денег не стоит. А золото возьми! – Он вложил кошель в ладонь Млавы и завернул ей пальцы. – Купишь дом, заведешь хозяйство… Мужа себе доброго найдешь – приданое будет. Я тебя не забуду. Не чаял, что Оляна будет жить! – Он улыбнулся.

«Жить-то она будет, – подумала Млава, сжимая толстый кошель. – А вот рожать более – нет!»

Она подумала, сказать ли это князю, и, поколебавшись, решила молчать. Еще обвинит, что она нарочно. Млава сама не верила, что у нее получилось. Даже у покойной матери повороты выходили редко. Мокошь помогла своей жрице. Она отметила этого высокого, красивого мужа с синими глазами. Млава догадалась об этом на берегу, когда князь с кучкой воев разогнал ляхов, не получив при этом даже царапины. Удача князя подтвердилась и в этот раз. Мокошь давала ясно понять: это он! Тот, кого богиня избрала жертвой…