Мужчины на моей кушетке Энглер Брэнди
Отчасти проблема Дэвида заключалась в том, что, когда эго человека раздувается так легко (это нередко бывает у успешных мужчин вроде него), удовольствие от его «подкармливания» может стать настолько сильным подкреплением, что останавливаться просто не хочется. Я сознавала, что Дэвид даже не в состоянии оценить то, что у него имеются вполне удовлетворительные отношения с Никки. Мне необходимо было заставить его выяснить, почему у него есть потребность ежевечерне отправляться на охоту за женщинами.
Нарциссизм Дэвида был его мощной и безопасной крепостью. Мне надо было проникнуть внутрь ее стен. На этот раз — гораздо более мягко.
— Я надеюсь, что вы понимаете: я задаю непростые вопросы для того, чтобы помочь вам исследовать себя, — сказала я в начале нашей следующей встречи. Мы продолжали разговор о Никки.
— Я к этому не привык, — отозвался Дэвид, ссутулившись. — Я чувствую себя беззащитным, и мне это очень не нравится. Я предпочел бы сохранять контроль.
— Вы говорите, что любите Никки, но как на самом деле эта любовь ощущается в вашем теле, когда вы вместе?
— Не знаю, — вздохнул он. — Она где-то здесь. — Дэвид обвел ладонью пустое пространство перед своей головой.
Для Дэвида любовь была абстрактной концепцией без всякого внутреннего компонента. Любовь была развоплощенной . Я уже сталкивалась с этим прежде, и эта мысль тревожила меня: почему людям так трудно ощущать любовь?
— Возможно ли, что ваша потребность контролировать отношения и избегать уязвимости блокирует вашу способность ощущать любовь? — предположила я.
— Что вы имеете в виду? Я же люблю свою подругу!
— Тогда вы знаете , что такое любовь.
— Ну, я…
Дэвид мог чувствовать порывы привязанности к Никки, но на самом деле он не ощущал теплого, довольного благополучия любви. Наоборот, все чувства, которые он мог идентифицировать, были голодом по этому неуловимому состоянию.
— Я слышу, что она любит вас . Но на самом деле ваше описание звучит так, будто вы нуждаетесь не в том, чтобы быть любимым, а в том, чтобы чувствовать себя желанным . Вы хотите, чтобы вас хотели снова и снова. Вы никак не можете насытиться тем, что женщина вас желает. Но кого желаете вы ?
Ответа у Дэвида не было. Я усилила давление:
— Чтобы желать кого-то, необходимо отдавать что-то от себя, позволять себе тоже чувствовать любовь к кому-то. Я не вижу, чтобы вы шли на такой риск, — пока. Только когда вы сможете терпимо отнестись к этому риску, вы обретете истинную силу.
Молчание.
— За чем вы на самом деле охотитесь? За любовью или за подтверждением своей репутации? Чтобы любить кого-то, нужна… смелость .
— Вы меня бесите! — заявил Дэвид, нахмурившись и обхватывая себя руками.
— Хорошо! И что же именно вас бесит?
— Я, черт возьми, чувствую себя пристыженным, мелким и… жалким.
— Отлично! — воскликнула я. — Наконец-то вы позволяете мне рассмотреть вас . Спасибо!
— Да на здоровье!
— Хорошо. Теперь мы можем немного поработать…
Когда мы в следующий раз встретились с Дэвидом, он вошел в кабинет в необычно подавленном состоянии. Его характерные повадки «крутого парня» сменились паникой. Никакого флирта или жеманной светской беседы.
— Думаю, моя подруга мне изменяет! — выпалил он. — Но она это отрицает.
— Что привело вас к такому выводу?
— Я заглянул в ее сотовый и нашел СМС от другого мужчины, он писал, что едет к ней. Сообщение было послано в три часа ночи. Она утверждает, что это просто ее друг, а сообщение он послал ей по ошибке. Я был вне себя. Уехал домой и начал листать свою телефонную книжку.
Ах, телефонную книжку! Любимое одеяльце Дэвида! Символ его состоятельности. Ключ к тому, что не дает ему раскрыться.
— Я позвонил той сексуальной брюнетке, с которой познакомился на днях в «Будда-баре», и она пригласила меня к себе. — Его голос упал до шепота, в котором отчетливо сквозило отвращение. — Но когда я попытался заняться с ней сексом, то не смог добиться этой долбаной эрекции!
Я сочувственно нахмурила брови.
— Я все это время думал о Никки, — продолжал он. — Я не мог сосредоточиться. Даже когда эта цыпочка взяла его в рот, я не смог сохранить твердость.
Отвращение Дэвида к себе дошло до кризисной точки — и для него это была хорошая возможность роста. Он пытался избавиться от своей боли, спрятавшись от нее в сексуальном приключении, — и просто не сумел сбежать . Теперь его защита была сломлена. Он чувствовал себя отвергнутым. Он чувствовал себя неудачником. Он был похож на мальчишку, который плачет из-за того, что его не взяли в спортивную команду.
— Вы так злитесь на себя из-за того, что у вас не встал, — и это при том, что у вас был такой серьезный повод для расстройства?
— Да! — Он пожевал нижнюю губу, потом взорвался гневом: — Долбаные суки!
— Вы злитесь. А еще похоже, что вы обижены и считаете, что женщинам нельзя доверять.
— Все они изменщицы, — холодно объявил он.
— Однако вы нуждаетесь в женщинах, вам нужно, чтобы вас любили, — с жаром сказала я.
— Да, — согласился Дэвид, его лицо омрачило мимолетное выражение обиды.
— Но вы боитесь им доверять, — продолжала я, ища взглядом то, что пряталось за сдержанностью, которую выдавали его сжатые челюсти.
— Вот потому-то у меня есть одна основная и много других про запас, — сказал он, возвращаясь к испытанному шаблону.
— И это помогает вам чувствовать себя в безопасности?
— Да. Да! Я просто ненавижу быть один. Это хуже всего. Я этого не выношу. Мне становится так скучно! И я начинаю звонить всем, кого я знаю, ища любую девушку, с которой можно встретиться.
— Значит, вас пугает не только отсутствие отношений, но и одиночество в своей квартире — пусть даже только на одну ночь — для вас уже чересчур.
— Такое ощущение, что мне неуютно в моей собственной шкуре.
— Можете описать, что вы при этом чувствуете?
— Не знаю, — сказал он с усилием.
Дэвид настолько утратил контакт с собой, что не осознавал своих собственных внутренних ощущений. Но я не собиралась позволить ему соскочить с крючка. Это было важно — суметь идентифицировать то, что являлось для него столь мощным стимулом.
— Попробуйте рассказать мне, как это ощущается в вашем теле.
— Не знаю, — повторил он.
Я ждала. Я могла бы облегчить его дискомфорт, подсказав верные слова, но нужно было дать ему вычислить их самостоятельно. И под конец мое молчание вынудило его отвечать.
— Полагаю, это… пустота… вот здесь, — сказал Дэвид, указывая на грудь. — И беспокойная энергия. Это такой темный момент… я словно не существую. Я впадаю в панику. Я должен позвонить женщине. Это упорное чувство. И для меня оно нестерпимо.
Наконец-то прорыв честности после нескольких месяцев терапии! Мы добрались до той боли, которая была стимулом его поведения.
— Похоже, это глубинный дискомфорт.
— Да, вот потому-то я иду в бар или начинаю названивать женщинам.
— Значит, вы справляетесь со своим страхом одиночества, а в данном случае — со страхом, что вам изменяют, заставляя женщин выражать свое желание к вам.
— Но я не хочу вступать в отношения с этими женщинами.
— Именно. Вы избегаете более глубокого контакта. Эти женщины для вас словно зеркало, отражающее вашу ценность. Без них вас не существует.
— Но иногда это бывает приятно.
— Я знаю, что это приятно и доставляет вам удовольствие, — подтвердила я. — Вы ищете женщину, чтобы она помогла вам хорошо относиться к себе. Но потом вы разочаровываетесь и фиксируетесь на том, как ненадежны женщины. Вы предоставляете женщине определять, достойны вы любви или нет. Чего здесь не хватает?
— Того, что я сам этого не чувствую.
— Вы отдаете в руки другого человека большую власть. Вы хотите подтверждения тому, что вас можно любить, но, даже когда получаете его, вам всегда мало. Мне кажется, что в результате всего этого вы, пытаясь обрести власть, в действительности ее утрачиваете.
— Я никогда не думал об этом с такой стороны.
— Что от вас требуется, чтобы поверить, что это правда?
Я наклонилась вперед, чтобы сократить дистанцию между нами.
— Мне нужно полюбить себя ? — проговорил он, едва удерживаясь от смеха: весь наш разговор свелся к психотерапевтическому клише.
— Да. Для вас это возможность уйти от своего шаблона. Если вы можете отыскать любовь внутри, не нужно будет охотиться за ней вовне .
— Ладно, док! Ладно, я вам верю.
Дэвид был высокого мнения о себе, но уже понял, что я с легкостью могу заставить его «сдуться». Он должен был перестать строить свою самоценность, основываясь исключительно на внешнем подкреплении, которое получал от своей карьеры, внешности, финансового положения, похвал, которые расточали ему родственники и любовницы. Все это — вещи ненадежные. Красота поблекнет, финансовый успех непостоянен, а женщины могут подвести. Нет никаких констант. Чтобы чувствовать себя достойным, Дэвиду необходимо было научиться обеспечивать подтверждение своей ценности самостоятельно. Ему нужно было научиться принимать и ценить себя, а также запустить процесс самоисследования.
— А с чего нужно начинать? — спросил он.
— Вам нужно освободиться от того, что думают о вас все остальные, — ответила я. — Вам нужно чтить то, что действительно мотивирует вас, даже если вы не знаете, что это такое в настоящий момент. Вполне может быть, что это именно то, что вы сейчас делаете. Но вы должны быть готовы начать все заново — без женщин — и выяснить это.
Хотя нарциссизм Дэвида имел чрезвычайно пагубные последствия, в действительности это была попытка самопринятия . Он искал более безопасную, менее уязвимую альтернативу настоящей любви, а я толкала его прямо в объятия настоящих страхов, чтобы он больше не мог избегать их. Я считала, что, если он сможет разобраться с этими страхами вместе со мной, это поможет ему подготовиться к настоящей любви.
После работы я шагала сквозь душный летний вечер по улице, вдоль которой выстроились рестораны и кафе, к своему самому любимому месту для размышлений — старому дивану на крыше нашего дома, где я частенько сиживала и вглядывалась в свою воображаемую гостиную — в Манхэттен.
Это очень расслабляло — наблюдать городскую сутолоку с высоты нескольких этажей, которые всегда обеспечивали мне удаленную перспективу — удаленную как от хаоса большого города, так и от моих собственных эмоций; так что я могла хорошенько поразмыслить о Дэвиде. Наконец-то меня посетило чувство умиротворенности в связи с нашей работой! Больше не было никакой необходимости лупить Дэвида, как пиньяту: я чувствовала, что он по-настоящему открылся навстречу переменам.
Дэвид достиг важного этапа. Прежде он считал, что пикап помогает ему лучше к себе относиться, но теперь он наконец осознал, что ему становилось только хуже. Но любовь к себе — задача нелегкая, в особенности перед лицом мощного подкрепления, которое Дэвид получал от своих карьерных успехов, одобрения сверстников и родителей, наличия подруги-модели и способности соблазнять других красивых женщин, чтобы снова и снова демонстрировать себе свою ценность.
Это стремление самоутверждаться на фоне остальных было мощным компульсивным побуждением, отчуждавшим Дэвида от того человека, каким он на самом деле мог быть. Оно маскировало пустоту, которую он ощущал, оставаясь в одиночестве.
В течение следующих нескольких месяцев Дэвид шел через медленный процесс самоисследования. Дэвид рискнул выйти за пределы своей зоны комфорта. Он стал общаться с компанией, в которую его ввели его друзья с художественными наклонностями. Он рассказал мне, что сидит там на вечеринках, наблюдая за толпой, и поражается: как эти «бедные и непривлекательные люди» могут казаться такими счастливыми и полными жизни?
Я постаралась не показать отвращения, которое вызвали у меня эти его эмоции, поскольку в заданном им вопросе заключалось важное для него осознание: дело в том, что они жили искренней жизнью и его воодушевляла та витальность, которой сам он никогда не ощущал.
Я помнила его тусклый взгляд, когда впервые его увидела, безжизненность, прячущуюся за бравадой. Наконец-то она исчезла! Дэвид начал выходить за пределы иллюзий и узких рамок своего эго. Он смог по-настоящему задуматься о том, что хочет он сам .
Я заставляла его постоянно задаваться этими вопросами: что хочет мое эго, что хочу я? Со временем Дэвид принял несколько важных решений. Он решил, что не готов жениться или покупать дом в Вестчестере. Он остался работать на Уолл-стрит, но расстался с Никки и переехал в Бруклин.
Он проводил свое свободное время, беря уроки игры на гитаре, вместо того чтобы коллекционировать телефоны по барам. Он читал книги и ходил по музеям. На сеансах мы с ним разговаривали обо всех его новых открытиях, одновременно банальных и глубоких.
Я проработала с Дэвидом больше года, наблюдая его медленную, но удовлетворительную трансформацию.
И мои собственные реакции на Дэвида тоже прогрессировали, перейдя от страха и инстинктивного отвращения к глубокому сочувствию к его очень человеческим трудностям.
На мужчин, подобных Дэвиду, которые волочатся за женщинами, обычно скоропалительно навешивают уничижительные ярлыки — «козел» или «ничтожество»; их легко осуждать и ненавидеть. Но их поведение мотивировано все той же глубинной эмоциональной потребностью в любви, доверии и принятии , которая движет нами всеми, очень часто толкая на совершенно нелогичные и дисфункциональные поступки .
В этом отношении все мы — немножко Дэвиды.
Мне не дано знать, обретет ли Дэвид когда-нибудь любовь, зато я уверена, что он начал длящееся всю жизнь путешествие, главная цель которого — научиться любить себя.
Как ни иронично, на всем протяжении наших сеансов мы почти ничего не сделали, чтобы дать настоящее определение любви. На самом деле мы делали гораздо больше, определяя, чем любовь не является . С чего-то же нужно начинать. Но я знаю, что Дэвид теперь отлично справляется с подготовкой себя к тому, чтобы стать «способным любить», как он сам выразился на первом нашем сеансе.
Однако для меня самой это исследование в области любви отнюдь не закончилось.
Рами
Я познакомилась с Рами, когда работала над своей докторской диссертацией во Флориде. В то время я по нескольку вечеров в неделю обслуживала столики в ливанском ресторане. Рами был его постоянным посетителем и другом владельца, но для меня он представлял собою всего лишь еще одно расплывчатое лицо из тех, мимо которых я пробегала, принимая заказы и разнося блюда.
В вечер нашего знакомства Рами сидел с шумной компанией приятелей за большим столом в моей части зала. Позже я узнала, что они сели туда намеренно. Я была очень занята и не ощущала его взгляда, снуя между столиками и угощаясь «кусочками» и «глоточками» от постоянных клиентов. Рами и его друзья курили кальян и по очереди выходили плясать с исполнительницей танца живота. Я видела, как после ужина они увлеченно разыгрывали классическую ближневосточную мелодраму: спорили, кому достанется честь оплатить счет.
Когда я в очередной раз проходила мимо этого бедлама, Рами поймал меня за руку и попросил номер телефона. Вот так вот в лоб! Никакой тебе светской беседы или маленькой лести; он просто сразу взял быка за рога — тактика, казалось, списанная с репертуара неумелого, но мнящего себя неотразимым дамского угодника. И все же его тон был неожиданно дружелюбным, даже искренним, а глаза были настолько полны жизни, что его просьба прозвучала скорее естественно, чем оскорбительно.
Хотелось бы мне сказать, что это был один из моментов, когда замирает сердце, — но нет, он таким не был. Рами просто застал меня врасплох, когда мысли мои неслись вскачь: «Одиннадцатому столику нужна „дозаправка“, куриная шаурма в кухне, наверное, уже готова, третий столик просит счет…» Я даже ни разу не разговаривала с этим мужчиной — а он уже хочет получить мой номер? Странно!
Однако большой стол означает большие чаевые, а компания еще не расплатилась, поэтому я ответила ему своей заранее заготовленной репликой для назойливых посетителей, которых предпочитала не ставить в неловкое положение перед их друзьями:
— Конечно! Просто звоните мне сюда, в ресторан! — пропела я и с улыбкой упорхнула прочь.
Рами объявился на следующее утро, когда я помогала накрывать столы к обеду.
— Позвольте мне просто как-нибудь пригласить вас позавтракать. — Его непринужденный вид намекал, что глупо противиться столь безобидному приглашению.
Может быть, все дело было в завораживающей улыбке Рами, — но я согласилась.
— Хорошо. Тогда я заберу вас завтра утром в одиннадцать, — сказал он и отошел поболтать с другими официантками, которые явно наслаждались его вниманием.
Я же, напротив, чувствовала себя так, будто меня уговорили купить товар, который мне был даром не нужен . Как это произошло? Это было совершенно не в моем стиле — сдаваться так быстро. Более того, мужчины типа Рами никогда не вызывали у меня интереса. Он был по крайней мере лет на десять старше меня, а то и больше.
Наблюдая, как он беседует с моими коллегами, я улучила минутку, чтобы изучить этого мужчину, который поначалу показался мне просто доброжелательным занудой.
Высокий, с резкими средиземноморскими чертами и пристальными черными глазами, Рами был обладателем сильного подбородка, оливковой кожи и темных волнистых волос с искорками седины. Он выглядел экзотично, искушенно и слегка провокационно.
Я тут же вообразила, что он пьет дорогой скотч и курит сигары… и вынуждена была признать, что он сексуален — на манер звезд старого классического кино, как Кларк Гейбл или Омар Шариф.
Следующим утром за завтраком Рами поведал мне историю своей жизни. Рассказал, что рос в лагере беженцев на Западном берегу реки Иордан, на палестинских территориях, а теперь у него собственный бизнес в сфере недвижимости по всему американскому Югу. Он эмигрировал в Штаты, когда ему едва исполнилось двадцать, и ныне, в возрасте сорока лет, почти отошел от дел. Он проводил большую часть времени в путешествиях и имел в собственности дома в Марокко и Испании.
— Я уезжаю туда по несколько раз в год, — объяснил он. — У некоторых моих друзей там тоже есть дома, и мы проводим вместе отпуск.
Я никогда не встречала людей, подобных Рами. Мой предыдущий бойфренд был представителем контркультурной богемы, ездил на старом автобусе «Фольксваген» и разгуливал босиком. Он был милым, удивительным, ласковым человеком. Мы провели вместе шесть лет, пока я не ушла от него сама, потому что он стал мне скорее братом, чем любовником.
У меня было намного больше амбиций и планов, и я была готова встречаться с другим типом мужчины — с кем-то таким, кто будет бросать мне вызов, стимулировать меня. Рами привнес в мою жизнь вкус нового возбуждения, и я очертя голову кинулась в наши быстро развивавшиеся и страстные отношения.
Рами мог предложить мне нечто еще более соблазнительное, чем деньги или красивую внешность, а именно — приключения. Думаю, это особенно привлекало меня, потому что я происхожу из консервативной среды. Моя семья по-прежнему живет в маленьком красивом южном городке, где я выросла.
Теперь, став взрослой, я способна понять красоту этого простого бытия. Но когда я была подростком, образ жизни моих родителей казался мне ужасно ограниченным. Мне не давала покоя жажда странствий. Может быть, в том повинна коллекция энциклопедий мира, которые папа подарил мне в детстве, со всеми их картинками, изображавшими Амазонку и Дальний Восток: даже когда я стала взрослой, мое влечение к экзотике так и не потускнело.
Мы с Рами были людьми из разных миров, исповедовали разные религии и следовали разным культурным традициям. Мне нравились наши различия, несмотря на то что я их не вполне понимала. На самом деле я, вероятно, даже фетишизировала эти различия, не осознавая, что некоторая доля сходства — качество, составляющее необходимый фундамент для любых отношений.
Когда я влюбилась в Рами, некоторые из моих подруг обеспокоились моим расцветающим интересом к арабской культуре, видя в ней сплошь «террористов и тюрбаны». Но я чувствовала себя так, будто ступила сквозь магический портал на древний путь шелковых караванов.
Рами водил меня танцевать под арабскую музыку, мы курили яблочный кальян, пили пряные чаи и путешествовали по Ближнему Востоку. Наша любовь буквально цвела на фоне опьяняющих декораций из пухлых подушек и богатых тканей, которыми были задрапированы низкие кушетки, просто созданные для того, чтобы лениво лежать на них, поедая финики, в ожидании момента, когда можно будет заняться любовью.
Наш период ухаживания был сущим пиршеством для чувств, пропитанным вездесущими ароматами кумина, мускатного ореха и душистого перца, и нежным ритмом кочевничьих барабанов, и песнями гортанных голосов, и томительным и неотвязным воздушным пением флейт.
Я была ослеплена этим миром и тем, как он меня развивал. Моя мама тревожилась. Она предсказывала, что до меня со временем дойдет: мы с Рами — не пара. Мы «по-разному запряжены», говорила она.
Я же ни о чем не беспокоилась, учитывая, что ни один из нас не был истово религиозен, — если не считать одного примечательного исключения.
Однажды летом мы решили сплавиться в каноэ по реке во Флориде. Внезапно разразилась послеполуденная буря с грозой и застигла нас на середине водного потока. Мы только и успевали пригибаться, когда молнии били со всех сторон. Мы начали изо всех сил грести, чтобы убраться прочь с реки, — и тут я стала взывать к Иисусу, а он — к Аллаху. Когда мы добрались до берега, я спросила Рами:
— Почему ты называешь себя мусульманином? Ты не посещаешь мечеть, ты не блюдешь пост в Рамадан… Да, на ужины ты ходишь, но ведь ты и целый день ешь! А в детстве ты учился в католической школе.
— Я родился мусульманином, — ответил он.
— Но ты же не родился религиозным, — настаивала я.
— Да, но я родился в религиозной культуре, — парировал он.
Я заметила, что Рами практиковал наиболее красивые постулаты ислама. Он оценивал себя в соответствии со своим гостеприимством и щедростью по отношению к другим — в особенности к беднякам. Он тратил значительную часть своего времени, трудясь волонтером в бесплатной столовой для бездомных, а если на него находило вдохновение,то превращал в такую столовую и собственный дом.
Как-то раз он собрал команду домашних слуг и садовников, которые работали в его домах, закатил им пир на весь мир и сам сервировал стол в своей столовой. Они были потрясены.
Я очень ценила его умение получать искреннее удовольствие от дарения подарков другим, и неважно, что было тому причиной — его религия или личность; я предпочитала сосредоточиться на этой добродетели, нежели на каких-то там различиях.
В общем, я следовала своему обычному шаблону — идеализировала любовь и обрядила ее в эффектное платьице, не желая обращать внимание ни на какие несовершенства под этой глянцевой поверхностью. Я не хотела, чтобы что-то неприглядное помешало моим грезам. Может быть, различия между нами и существовали, но мне казалось, что они не имеют значения…
…До того момента, пока он через четыре месяца после начала нашего романа не пригласил меня в поездку в Марокко, куда собирался со своими друзьями.
В тускло освещенном и битком набитом марракешском ресторане звуки «живых» барабанов и звякающих цимбал наполняли воздух, а мимо проплывали, соблазнительно покачивая бедрами, исполнительницы танца живота. Рами привел меня в заведение, где он и его друзья, американские бизнесмены арабского происхождения — у некоторых были дома в этих местах, — частенько устраивали вечеринки. Мы уселись за стол, собираясь знатно попировать кускусом, — и, к моему удивлению, к нам присоединился целый цветник девушек, самой младшей из которых было не больше тринадцати, а самой старшей — семнадцати лет.
Я мгновенно почувствовала себя не в своей тарелке — и это еще слабо сказано. Это что же — секс-туризм в действии?! Я не могла не понимать, что каждый из мужчин выберет себе на вечер одну из девушек.
Я принялась изучать их. Они выглядели юными — и при этом преждевременно состарившимися. Одна была похожа на оборванного уличного ребенка, голодного и настороженного, глаза ее так и стреляли по сторонам. Она скорчилась над своей порцией в какой-то первобытной позе, загребая кускус ладошками и периодически оглядываясь через плечо.
Рядом с ней сидела спокойная девушка с хорошими манерами. Но слишком прямая спина и сжатые кулаки выдавали ее неуверенность. Еще одна девочка-подросток, чья одежда была жалкой попыткой подражать западной моде, была довольно кокетлива и отличалась бы замечательной красотой, если бы не явные признаки недокормленности.
Неужели мои спутники не понимали, что они эксплуатируют юных девушек, оказавшихся в отчаянном положении? Неужели им было наплевать на физический и эмоциональный вред, который они наносят этим подросткам?
По дороге в дамскую комнату я принялась расспрашивать «кокетку». Картина оказалась неприглядной. Эти девочки не были жертвами работорговли, ими торговали не организованные преступники и даже не местная сводня. Их посылали на панель родители, и они на самом деле мечтали выйти замуж за какого-нибудь французского туриста или стать второй женой бизнесмена из Саудовской Аравии, чтобы обеспечивать деньгами всех своих родственников.
А пока они довольствовались едой, небольшой суммой денег или парой шальвар. Девушка объяснила мне на запинающемся английском, что при столь ограниченных возможностях устроиться на работу и отсутствии законов против сексуального домогательства, которые могли бы защитить женщин в рабочей обстановке, они всегда рискуют быть соблазненными своими же коллегами-мужчинами.
У этих девушек не было никакого выбора, никакой защиты и никакого права голоса. Я ощущала в них всепоглощающее чувство покорности и безнадежности, несмотря на очаровательные и непринужденные маски. Я понимала, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, но все равно верила, что все мы одинаково нуждаемся в том, чтобы сделать свою реальность хотя бы сносной.
Я представляла, как этим девушкам приходилось глушить свои истинные чувства, как им было отказано в основных человеческих потребностях, таких как потребности в доверии, безопасности и любви. Мне казалось, что это не просто старый как мир обмен секса на деньги, но что обмен этот происходил за счет чувства человеческого достоинства этих молоденьких девушек.
Я не могла больше это терпеть и пулей вылетела в зал. Рами подошел ко мне.
— Я собираюсь позвонить в американское посольство, и я возвращаюсь домой! — рявкнула я. Говорила я достаточно громко. Его друзья все слышали и уставились на меня так, словно я была неизлечимо наивной простушкой. И тем не менее принялись громоздить одно оправдание на другое. «Да мы ведь помогаем этим девушкам и их семьям!» — сказал один. Другой стал обличать их как ловких мошенниц, старающихся обманом заманить мужчин в супружеское ярмо.
Рами отчаянно пытался уверить меня, что он никогда не принимал участия в беззаконных эскападах своих друзей. Ему потребовалось немало увещеваний, чтобы я успокоилась. Однако с того момента я уже не могла больше отрицать, что у нас с Рами очень разные взгляды на любовь и отношения.
Когда я познакомилась с Рами, он жил один. Проводил большую часть своего времени с этой самой компанией, устраивая вечеринки, путешествуя. Это было своего рода братство мужчин средних лет. На самом деле Рами и его друзья были вольнодумцами, ведущими эпикурейский образ жизни, полный роскоши и гедонизма, свободный от каких бы то ни было сдерживающих факторов. Он и был их верой.
Некоторым друзьям Рами нравилось провоцировать меня на философские дебаты. Дебаты о великой любви и безнравственности — вот как я предпочитаю их называть. «В чем смысл романтической любви?» или «Зачем мне нужно проводить всю свою жизнь с одной женщиной?» — спрашивали они меня, словно пытаясь понять совершенно нелепый способ мировоззрения.
Они на самом деле не верили в любовь, они видели в ней в лучшем случае иллюзию, а в худшем — тюремное заключение. Для этих мужчин единственной истиной было физическое наслаждение . Женщины составляли часть сокровищ жизни, точно такую же, как хорошая еда или тонкие вина.
Поначалу я гадала, не связано ли их отношение к любви с родной культурой, в которой брак порой становится деловым соглашением. Я заметила, что они не ждут от отношений ни романтики, ни даже дружбы. Я также знала из их историй, что все они дружат с самого детства и в отрочестве участвовали в ненасильственных политических акциях, протестуя против того, что их лишили крова. Но все их попытки изменить мир лишь неоднократно приводили их в тюрьму, и они эмигрировали в Америку, чтобы найти себя в бизнесе.
Все они отказались от своей прошлой жизни, в которой были высокие идеалы, принципы, жажда справедливости и прочее, и сменили точку зрения: наивно думать, что можно изменить мир, так что надо просто наслаждаться жизнью . И теперь они жили этой жизнью, похожей на сон, хотя мне казалось, что они опустошены и подавлены. Это меня по-настоящему поражало. Имея столько денег и свободу, они вовсе не лучились энергией и радостью, как мы с Рами в то время. В результате Рами оказался между этими двумя философиями как меж двух огней.
Думаю, наш светлый энтузиазм по поводу друг друга без слов выиграл этот спор, и в результате друзья Рами стали относиться ко мне как к сопернице — так они выражали свое неодобрение тем фактом, что их самый общительный неженатый друг брал меня с собой на каждый ужин, на каждую вечеринку, в каждую поездку.
Я была для этих мужчин настоящей помехой. Они разговаривали между собой только по-арабски, намеренно выключая меня из беседы.
Я решила их перехитрить. Отправилась в книжный магазин Barnes & Noble и нашла словарь арабского языка (как потом выяснилось, египетского диалекта). Я изучала его тайно, чтобы в тот момент, когда Рами и его друзья перейдут на другой язык, все-таки улавливать какие-то крупицы смысла.
На первый взгляд эта задача кажется непосильной, но у меня настоящий талант к запоминанию. Я повсюду таскала с собой этот словарь и читала его при малейшей возможности — в мтро, в очереди в кофейне, пока чистила зубы и т. д. Кроме того, я старалась говорить по-арабски, когда только было возможно — например, с египтянином, который торговал халяльными продуктами с уличной тележки на углу неподалеку от моего дома, или называя адрес водителям такси родом с Ближнего Востока.
Однажды днем, когда мы сидели в кофейне с Рами и его друзьями, я заговорила. Не помню, что именно я сказала, зато помню их реакцию: шок и удивление, за которыми последовал хохот: «Она говорит по-арабски! Да еще и на египетском диалекте!»
Я и не представляла, что в арабском есть разные диалекты. Однако мне удалось завоевать их уважение — пусть и через силу, — и они начали порой разговаривать со мной по-арабски. Рами решил выучить меня своему диалекту, и мы с ним проводили многие часы, нежась в постели в разной степени раздетости и играя в игры со словами.
Этот язык казался мне просто созданным для соблазнения — серии гортанных звуков, исходящих из глубины горла, эмоциональность, некая близость душе. Арабский как-то не располагал к сдержанности, в результате чего я чувствовала себя и смелее, и беззащитнее, пытаясь выразить свою мысль. Его модуляции грубы, откровенны и негармоничны, с флексиями, которые лишь прибавляют страсти и яркости любому выражению. Этот язык особенно эротичен в исполнении мужского низкого, хрипловатого голоса.
А еще в нем был один уникальный звук, выделявшийся среди прочих большей мягкостью, тот, который я так любила слышать слетающим с уст Рами, — что-то вроде придыхательного, удлиненного «х». Подобный звук человек издает, будучи раздражен или захлестнут наслаждением.
В арабском даже самые обычные выражения обретают изысканную поэтичность и духовность. Влюбленные обращаются друг к другу словами вроде «ро’хи» с тем самым придыхательным «х», что означает «душа моя», или «назиби», что значит «судьба моя». Но моими любимыми словами были «хабиби» — «любовь моя» и «йа-лаа» — «пойдем». Пару лет я с удовольствием обращалась ко всем подряд словом «хабиби».
Временами меня тревожило влияние друзей на Рами, но, к их вящему неудовольствию, Рами оставался верен мне, и, похоже, ему нравилось бравировать нашей неразлучностью в их присутствии.
И вскоре однажды ночью, думая, что я сплю, он нежно погладил мои волосы и прошептал: «Анаб’хибек» — «Я тебя люблю».
И я любила его. Я смотрела ему в глаза и говорила: «Давай будем любить друг друга до самозабвения. Давай не будем ничего друг от друга таить, давай прочувствуем эту любовь так глубоко, как сможем». Эти слова были для меня важны. Я полагала, что «взрослая» любовь слишком часто укрывается множеством защитных слоев, и хотела пойти на риск полной открытости, игнорируя порожденную страхом потребность в безопасности, полностью переживать наши чувства.
Когда мы с Рами сошлись, мои коллеги по ресторану, признавая за ним определенный шарм, потихоньку сплетничали о его раскованном образе жизни, а однажды вечером — и о его семейном статусе. Это на мгновение смутило меня, но никто ничего не знал наверняка. Рами сказал мне, что разведен, и у меня не было причин ему не верить. Окончательно успокоило меня то, что Рами всегда был доступен, и мы регулярно ночевали в его доме, который выглядел как очень обжитая, но типично холостяцкая «берлога».
Но Рами также был неотразимо общителен, очарователен и ненасытен во флирте. Я все чаще и чаще начинала замечать то, о чем говорили мои друзья.
Однажды вечером мы были на официальном ужине, я была разодета как игрушка и чувствовала себя очень привлекательной. А потом к нам подошла ошеломительно красивая молодая женщина, его знакомая. Рами взволновался, вскочил с места, поцеловал ее в щеку и спросил: «Могу я прислать на твой столик бутылку вина?» Он так и увивался вокруг нее, потом снова уселся. Спустя двадцать минут мимо проходила другая его знакомая, и он проделал все то же самое. Я ощутила укол ревности.
Позже у него дома я дала волю неудержимому желанию попрекнуть его:
— Ты флиртуешь с другими женщинами!
— Я просто веду себя по-дружески. Это ничего не значит.
— Похоже, у тебя полно знакомых женщин. Откуда ты всех их знаешь?
Он пожал плечами — мол, что я могу сказать! Меня понесло дальше:
— Знаешь, мои коллеги в ресторане постоянно о тебе судачат.
— Они мне просто друзья.
— Я все время слышу о тебе разные вещи…
Он заглотнул наживку:
— Какие вещи?
— Ну… кто-то говорил мне, что ты женат.
Рами затряс головой.
— Ничего подобного! Я разведен. Я же тебе говорил.
Я смотрела ему прямо в глаза.
— Это… исламский развод, — проговорил он.
Какой-какой развод?!
— А это что еще значит?
— Исламский развод… традиционный… не официальный. Но это то же самое! — торопливо добавил он.
— Так, значит, ты не разведен!
Рами мрачно насупился.
— Я не раз хотел тебе сказать, но все время казалось, что момент неподходящий. Вот как это было: наш брак был стратегическим. Не договорным, но практичным для обеих сторон. Ты должна понять… В нашей культуре брак не всегда заключается по любви. Мы расстались шесть лет назад, и она живет в другом штате.
Из меня словно выпустили весь воздух. Я не могла поверить, что он дождался момента, пока я влюблюсь в него, чтобы сказать мне правду! Я хотела, чтобы он вернул все назад, сказал что-то, хоть что-нибудь, чтобы все вдруг стало хорошо.
— Почему ты никогда мне об этом не говорил?
— Я хотел, но боялся, что ты не поймешь.
— Я и помыслить не могла, что свяжусь с женатым мужчиной!
— Вот видишь! Я хотел сперва дать нам шанс.
— Думаю, ты только что не оставил от этого шанса камня на камне!
Рами силился объясниться, говоря, что они с женой согласились расстаться, но не разводиться — по финансовым причинам. В результате он мог спать со случайными женщинами, но ни с кем подолгу не встречался, поскольку не хотел ввязываться в серьезные отношения, а потом получить от женщины требование развестись. Если он понимал, что между ним и женщиной возникает эмоциональная связь, он с ней расставался.
— Но ты — другое дело, — уверял он. — Мне кажется, я впервые влюбился по-настоящему.
Я должна была уйти. Я уехала домой, а на следующий день порвала с ним. Очень скоро я уже направлялась в Нью-Йорк, одна, чтобы начать занятия в интернатуре.
Я хотела жить на Манхэттене, но в одиночку это было мне не по средствам. Мне нужна была соседка по квартире. Меня познакомили с молодой женщиной по имени Софи, которая в то же время, что и я, переезжала в Нью-Йорк, и тоже одна. Мы полетели туда вместе, чтобы присмотреть себе жилье. Агент поводил нас по съемным квартирам, но мы не смогли найти ничего подходящего. Вернулись домой разочарованные, а я еще и нервничала, поскольку у меня вот-вот должна была начаться практика в интернатуре.
Я зашла на сайт Craigslist и нашла объявление о сдаче одной комнаты в квартире с пятью спальнями в доме возле железной дороги за 800 долларов в месяц. Фотографий на сайте не было, но я была в достаточно отчаянном положении, чтобы согласиться не глядя.
Я позвонила Софи и предложила: «Давай просто возьмем эту комнату и будем жить в ней вместе». Переслала субарендодателю по почте деньги, и он сообщил, что я могу вселяться.
Я заявилась туда одна и увидела кирпичное многоквартирное здание на углу Тридцатой улицы и Пятой авеню. На каждом этаже была только одна квартира. Я поднялась наверх, на пятый этаж, постучала в дверь, и мне открыл мужчина. На нем был костюм не по росту, он имел буйную неухоженную шевелюру и, как мне показалось, выглядел несколько подозрительно. Заговорив по-английски с акцентом, он представился как Нестор.
— Привет. Ты живешь здесь, — проговорил он и повел меня через узкую гостиную мимо старого засаленного дивана и маленького телевизора, потом по захламленному темному коридору в мою «комнату». Она была совершенно пуста. Даже шкафа не было.
— Иногда я тоже ночую здесь… на диване, — добавил он, явно надеясь, что я не сочту это проблемой. Нестор показал мне свои три костюма, которые он держал в крохотном хозяйственном шкафчике, а также кухоньку и дверь, ведущую на пожарную лестницу.
Софи объявилась неделей позже.
— Что это, черт возьми, за дыра?! — завопила она.
В квартире жили, включая меня и Софи, десять человек, как мужчины, так и женщины, и несколько мышей, и еще Нестор иногда ночевал на диване в гостиной. Эти меблированные комнаты явно были прежде большой квартирой, в которой Нестор поставил дешевые перегородки, разделив ее на комнатенки без окон и без кондиционеров. Там было грязно и слишком много народу. На всех — одна ванная с душевой кабинкой размером с телефонную будку. Внутри невозможно было даже переодеться — такая она была маленькая.
Поскольку в нашей комнате не было шкафа, мы с Софи прибили по периметру рейки, развесили свою одежду и спали под ней на полу, подложив подушки. Кровать мы не могли себе позволить; мои «лишние» деньги ушли на одежду и развлечения.
Наши обувь и сумки были раскиданы повсюду. Это было все равно что спать на полу в гардеробе гигантского подиума. Зато у нас было большое окно, и мы, бывало, лежали по ночам перед ним и разговаривали в отблеске городских огней — разумеется, никаких занавесок не было, — а перед нами высился Эмпайр-стейт-билдинг.
Порой сексуальный молодой бразилец, который жил в другой комнате, приходил поваляться с нами на подушках, посмеяться и поболтать обо всем на свете. Все мы, как я быстро выяснила, были здесь случайными людьми, которые приехали в Нью-Йорк со всех концов света ради учебы и работы, надеясь добиться успеха.
Иногда друзья, наезжавшие в гости из Флориды, спрашивали, как я могу жить в таких условиях в самом сердце Манхэттена на 12 тысяч долларов в год — такую стипендию я получала в интернатуре. Я просто отвечала, что этот город — моя гостиная. Я воображала себя современной Холли Голайтли[9]. И на самом деле была вполне счастлива.
Спустя полгода позвонил Рами. Он хотел, чтобы мы снова были вместе. Объяснял, что они с женой живут в разных штатах без всякой вероятности воссоединения. Их связывали только документы. Оба они имели свою долю в его бизнесе и договорились, что менять это положение было бы неразумно с финансовой точки зрения. Все, что касается «неофициального развода», было решено полюбовно, и его жена с этим согласилась.
Читать бесплатно другие книги:
