Россия 2020. Голгофа Афанасьев Александр

Было такое ощущение, что машина не едет сама, что ее подхватил сель, поток грязной жижи с гор, и волочет, чтобы где-нибудь как следует приложить о поваленное дерево или камень, затопить холодной грязной жижей салон и убить всех, кто находится в нем.

Полицейская машина вынырнула из мглы совершенно неожиданно, настолько неожиданно, что Кузьма не успел вовремя среагировать, понять, что светлый силуэт впереди это есть полицейская машина, и он боднул ее кенгурятником в зад. Это он сделал напрасно, потому что через несколько секунд иракские полицейские уже выволакивали русских из машины, разбив стволами автоматов два окна…

– Халас! Халас![25]  – закричал араб, выскакивая из машины…

Иракские полицейские, поняв, что ошиблись, оказались довольно дружелюбными малыми. Они даже угостили русских питой – лепешкой с начинкой из смеси овощей и мяса, считающейся здесь богатым блюдом, почти деликатесом…

У патруля был большой, выкрашенный в полицейские цвета «Шевроле Аваланш»[26], видимо, оставшийся от американцев. На высокой стойке стоял пулемет М240, зачехленный, около которого никто не дежурил. Русские перебрались в салон полицейского пикапа, оставив в своей только водителя…

– Здравствуйте, – старательно произнес грузный, пожилой, седоусый полицейский, явно гордясь тем, что может обратиться к гостям на их языке, на русском языке, – как поживаете? Как здоровье ваших родителей?

Брат выпучил глаза, такого он не ожидал.

– Вы знаете русский?

– Да, я учился в России. Россия – холодно.

– Али коммунист, – сказал араб.

Брат удивился еще больше.

– Коммунист?!

– Да, да… – обрадовался иракец, – коммунист. Да здравствует борьба трудового народа. Ленин – хорошо…

Брату вдруг стало очень стыдно, словно он предал этого иракца.

– Здесь больше коммунистов, чем кто-нибудь хочет признавать, – сказал араб, – люди не хотят жить при религиозном мракобесии, но они не хотят жить и при диктаторе. Капитализм не принес сюда ничего, кроме разрухи, страданий и смерти. Те, кто сейчас богат, богаты за счет даров этой земли, которые принадлежат всему народу. Ни шииты, ни сунниты, ни капиталисты не скажут такого, не будут бороться за такое. Поэтому здесь есть коммунисты, они хотят встать на правильный путь, сделать так, чтобы арабы могли гордиться своей землей. На последних выборах Коммунистическая партия Ирака получила больше десяти процентов голосов, но их у нее украли…

Брат усилием воли заставил себя вернуться к тому делу, ради которого они сюда приехали.

– Переведи ему, мы готовы дать пятьдесят тысяч американи[27], если кто-то покажет нам, где держат русских.

Араб перевел. Иракец что-то резко ответил.

– Али не хочет брать деньги. Это оскорбление для него.

– Скажи, что я не хотел его оскорбить.

Снова короткие переговоры.

– Али поможет русским просто так. Али помнит добро и хочет, чтобы русские помнили про иракцев тоже добром. Завтра Али будет знать, где держат русских.

– Скажи ему, пусть будет осторожен.

Араб перевел.

– Али всегда осторожен. Здесь в Ираке коммунистическую партию называют «партией расстрелянных». Если бы он не был осторожен, он не был бы жив…

В бурой мгле едва угадывалось пламя газовых факелов…

Грязища жадно чавкала под сапогами, в некоторых местах приходилось отдергивать ногу, чтобы не почерпнуть воды. Деревья гнулись под напором ветра с дождем, утопали в грязи. Стоило только повернуться, и грязь хлестала в лицо, попадала в глаза. В любой момент могло начаться серьезное наводнение, часть прибрежных низин уже была затоплена.

– Здесь всегда так плохо? – прокричал Брат, обращаясь к идущему первым арабу.

– Такого не было десять лет, если не больше! Аллах разгневался на распутных!

Брат ничего не понял, потому что слова унес ветер. Но заключил, что вряд ли тут часто бывает такое…

Потом они вышли на какой-то поселок – прямо посреди апельсиновых рощ, низкие, заброшенные домишки, при этом явно не самострой, построенные по какому-то проекту. Они были пусты, уже на четверть как минимум сидели в земле, еще лет тридцать – и земля окончательно поглотит их…

– Сюда!

Дома выглядели заброшенными, причем ни на них самих, ни на окружающей местности не было следов боя, обстрела, что могло быть причиной того, что они заброшены…

Брат заметил, что во втором доме от края чем-то заделаны окна…

– Сюда!

Они ввалились внутрь, все с головы до ног в грязи, в жидком песке, и нарвались на ствол автомата…

Который сразу же опустился.

– Салам алейкум… – сказал Брат.

Двое: один в углу, «соображает» какую-то жратву из сушеного мяса, другой – на стреме, за завалом из каких-то ветвей и обломков мебели.

– Товарищ подполковник, а вы-то здесь от-куда?..

– Двояк тебе, Ветер. Первый – за выбор укрытия, мать твою, это единственный дом, где окна чем-то заделаны. Вторая – за длинный язык…

– Так точно.

– Что это за дом? – спросил Брат, немного успокоившись.

– Здесь живут мааданы, болотные арабы, – ответил араб, – точнее, жили. Этот городок построили для них британцы. Говорят, что каждый такой дом стоит не меньше миллиона американи, только вот жить в нем никто не хочет. Мааданы хотят жить, как жили их предки, на болотах, в домах из тростника…

12 июня 2016 года

Республика Ирак

Басра, район аль-Амтахия

Настала ночь, но свежести не было и в помине. Обычная для Востока жара в сочетании с грязью, с пыльным ветром, с водой, с хамсином создавала совершенно ужасающие условия для существования. Мельчайшие частички пыли, переносимые ветром вместе с водой, оседали на кожу и на одежду, за какие-то полчаса делая человека похожим на ожившую глиняную статую. Совершенно не факт, что в таких условиях будет надежно работать даже «калашников», а больше чем у половины группы капризные и ненадежные «М4» и их различные модификации, взятые, чтобы «не выделяться на фоне». Непонятно было и то, как выводить заложников в такой кошмар, они могут просто потеряться на улице, отбиться от группы, их можно не довести до условленного места на реке. Хорошим в этом во всем было то, что точно в такой же ситуации был и их противник. Он точно так же тонул в грязи и превращался в живые глиняные статуи на ветру. Одна из проблем – как избегнуть патрулей на подходе к цели – была решена: патрулей просто не было. Иракцы вообще подходили к жизни своеобразно: работали только тогда, когда это было нужно им самим или когда за ними кто-то смотрел. Сейчас ни один дурак просто не высовывался на улицу, патрульные машины кучковались у заведений, где было тепло, чисто и подавали что-нибудь вкусное.

Они намеревались бросить машины на границе квартала, но в такую погоду рискнули подъехать почти вплотную и не прогадали. Ветер немного стих, но лил дождь, такой, что казалось, разверзлись небесные хляби…

Брат посмотрел на часы. Времени немного было.

– Приготовиться…

Все молча сняли оружие с предохранителей. Для ближнего боя у всех были пистолеты разных моделей с глушителями, и многие предпочли именно их. Уличные фонари – никто не осмеливался их разбивать на улице, где жил начальник полиции – едва светились в бурой мгле. Потом вдруг погасили. Все разом…

Взрывные устройства они разместили просто и без затей – на столбах, чтобы обрушить целую секцию и гарантированно оставить нужный район без питания. Это происходит здесь постоянно, подрыв мачт ЛЭП – излюбленное занятие радикалов: платят немного, зато шансов попасться почти никаких, к каждой мачте полицейского не поставишь.

Одновременно в голове у девятерых включился таймер оперативного времени. А его немного – совсем не много. Это тебе не мирное побережье Испании, где им тоже пришлось работать и где полицейский, получающий сообщение о перестрелке с использованием пулеметов и гранатометов, должен сначала прийти в себя. Нельзя недооценивать иракцев, их учили американцы. И хотя научили не всему – у них перед американцами есть одно критически важное преимущество. Нет правил, зато есть готовность идти до конца…

Компаунд был окружен высоким забором в два человеческих роста, поверху была пущена проволока, и судя по изоляторам – электрический ток. Пройти такой забор чисто и тихо, ничего не взрывая, было невозможно, но это и не было нужно. Тот, кто проектировал забор как часть системы безопасности компаунда, допустил серьезную ошибку, даже две. Первая – основные ворота. Большие, мощные, крепкие, способные остановить даже грузовик, но при этом на воротах не было караулки, не было вооруженной охраны, они были автоматическими. Возможно, расчет был на то, что перед забором будет стоять вооруженная полицейская машина, но ее сейчас не было. И ворота оказались без охраны. Второе серьезное упущение: кроме основных ворот были и вторые, запасные, непонятно зачем, каждые ворота – это дыра в системе безопасности, требующая постоянного присмотра. Скорее всего, это были ворота для прислуги, об этом говорило хотя бы то, что они были узкими и низкими – даже для невысоких в общей массе иракцев, чтобы пройти эти ворота, надо было пригнуться. Как известно, нет худшего хозяина, чем бывший раб, а Салем бин Тикрити был как раз бывшим рабом Саддама. И нет более спесивого и жалкого человека, чем тот, который наголодался в детстве: получив все, он никак не может наесться…

Штурмовая группа подошла к воротам, один из бойцов достал устройство размером с компьютер – наладонник, провел им сначала по двери, потом по стене. Это было многофункциональное устройство, разработанное израильскими учеными, основной его задачей было видеть через стены, не вскрывая помещение, определять, есть ли там люди, сколько их и где они. Устройство работало на комбинации рентгеновских лучей и еще чего-то. Но дополнительно оно могло обнаружить работу многих видов систем безопасности. А они тут могли быть. Впрочем, ветер и дождь помогали штурмовой группе и здесь, если тут и были электронные системы безопасности, например, датчики движения, сегодня они наверняка были отключены или загрублены. Иначе охране пришлось бы каждые пять минут выскакивать на улицу, реагируя на ложные сработки.

Боец убедился, что за забором чисто, хлопнул по плечу своего напарника, который должен был вскрывать дверь.

Дверь можно вскрыть разными способами, лучший из которых – отмычкой или ключом. Можно взорвать ее зарядом ВВ или выбить бронетранспортером – каждый из тех, кто сейчас выстроился в цепочку у забора, видел, как это делается, и сам делал это не раз. Но самый простой способ – отмычка – отпадал, так как иракцы поставили на эту дверь самый лучший замок в мире. Толстую, массивную щеколду, которая закрывается изнутри и которую не сдвинуть просто так с места. Следовательно, никакими отмычками дело было не решить…

Тот же боец, который просвечивал дверь и забор, снова приблизился к двери, начал водить по ней своим аппаратом. Обозначил две точки, нарисовав на этих местах двери небольшие круги маркером, который используют подводники при прокладке газопроводов и ремонте буровых вышек. Отступил, и второй боец прикрепил небольшие кумулятивные заряды как раз в тех двух местах, где к двери были приварены ушки под щеколду. Поверх наложил два куска толстого пористого материала для уменьшения шума и исключения разлета осколков. Впрочем, ветер завывал голодным зверем, во дворе сейчас вряд ли кто-то есть, и услышать взрыв в доме вряд ли услышат…

– Бойся!

Ветер унес два негромких хлопка.

Боец приблизился и толкнул дверь. Она не поддалась. Навалился сильнее, и щеколда не выдержала, глухо ударившись о бетон…

– Вперед!

Они просочились на территорию компаунда, рассыпались и залегли, ожидая огня в их сторону. У них не было плана компаунда, благодаря помогающим им полицейским-коммунистам, они знали, где что находится, знали, сколько человек может быть в компаунде, где стоит техника, но вот точного плана у них не было. Не знали они и о том, где находятся заложники. Все это было большой, дурно попахивающей авантюрой – вместо борьбы с терроризмом нападать на дом местного начальника полиции. Хорошего тут было только одно – если тут и нет заложников, вряд ли боевики воспримут нападение на полицейский компаунд как провалившуюся операцию по освобождению заложников. И то ладно…

Они лежали в холодной грязи, которую нанесло на бетон ветром и дождем, но в них никто не стрелял. Во мгле желтыми шарами светились окна…

– Разбиться на пары… – негромко приказал Брат. – Серый, Лузга – в мехпарк, минировать машины…

Бойцы исчезли в темноте…

Рахману Хассани не спалось…

О Аллах, с тех пор, как его перевели сюда, ему все время не спалось…

Рахман Хассани не был зверем, убийцей, монстром – как не были ими и все те, кто жил с ним в одной казарме и представлял собой личную гвардию бин Тикрити. Он не испытывал удовольствия, когда его посылали похищать, убивать, вымогать деньги у бизнесменов. Но он это делал. Потому что вся жизнь наша в руках Аллаха и у каждого в ней свой путь…

Когда пришли американцы, Рахману Хассани было шестнадцать лет, и он готовился служить в армии. Его брат служил – и не просто в обычных, пехотных частях, а в дивизии Таваккална, элитной дивизии Республиканской гвардии Ирака. Поэтому их семью уважали в городе, а сам Хассани гордо говорил, что тоже будет служить Великому Саддаму.

Осенью две тысячи второго входивший в Таваккалну полк, в котором служил его брат, перебросили на самую границу, и тогда Ареф получил возможность часто бывать дома. Они тогда часто ходили по берегу реки. Брат рассказывал о том, что происходит в Багдаде, о том, какой Багдад красивый город. О том, как хорошо служить в армии своей стране, своему народу и Саддаму, и о том, как они отомстят за унижение девяносто первого года, как снова захватят Кувейт, который всегда был и будет иракским, и как вышвырнут американских и английских собак с арабской земли.

Потом началась операция «Свобода Ираку», и британские и американские войска меньше чем за два месяца взяли Багдад. Тогда же был первый тур боев за Басру, Рахман тоже в них участвовал, но остался жив, и британские военные, прочесывающие город, не заподозрили, что он один из тех, кто стрелял в них. Тогда все были несколько беспечны.

Брат появился через два месяца. Оборванный, рваный, грязный, в гражданской одежде и без оружия. Оружие было дома. Рахман подобрал его во время боев. Два автомата и несколько гранат. Брат похвалил его и закопал оружие недалеко от дома. Потом британцы начали устанавливать свои порядки в городе, объявив набор в полицию. И брат пошел в полицию.

В этом не было предательства в том смысле, в каком его понимают иностранцы, американи. Они вообще ничего не понимают в Востоке. Они служили Саддаму, они верили Саддаму, они восхищались Саддамом, они боготворили Саддама, пока он был сильным и подтверждал свою силу делами и словами. Как только Саддам показал себя трусливым лгуном, он обещал вышвырнуть американцев из Кувейта, а на самом деле это американцы вышвырнули его из Багдада, он утратил в глазах народа право называться диктатором. Просто потому, что он слаб. Как может быть вождь слабым? Раз он слабый, значит, он не имеет права быть вождем. Раз американи такие сильные, пусть они будут нашими вождями.

Но американцы тоже показали свою слабость очень быстро, почти сразу…

Британцы разрешили открыть мечети. Саддам не то чтобы запрещал, но к любым проявлениям истинной веры, истинной не в смысле ислама, а в смысле, когда человек действительно верит, а не притворяется, относился очень осторожно.

В мечетях появились новые муллы – многих из них до этого никто и никогда не видел. У них были деньги, и они распределяли их среди бедняков-иракцев. Но не просто так. А в качестве платы за обстрелы, нападения, теракты. Платили за убитого американского солдата, за подорванную на дороге машину.

Если бы американцы и британцы в ответ взорвали все мечети и убили мулл – они бы правили Ираком. Но они этого не сделали. Проявили слабость…

Рахман не вступил в террористическое подполье по двум причинам. Первое – они придерживались шиитской веры, а воду мутили в основном сунниты. Второе – его брат погиб в две тысячи шестом во время массового нападения боевиков на город.

К тому времени террористическая война уже шла вовсю, британцы и американцы понимали, что не справляются. Остро требовались проверенные, надежные люди среди иракцев, хоть сколько-то. Кто-то подсказал, что можно брать в полицию тех, у кого родственники погибли от рук террористов. Они будут не просто «отбывать номер», а мстить. Поэтому в один прекрасный день у дома Рахмана остановились две машины, американский «Хаммер» и полицейский пикап, и несколько улыбающихся американцев (один даже с телекамерой) долго говорили с Рахманом, убеждая его стать полицейским. Тот согласился, а чем еще заниматься?..

Он прошел полицейскую школу, но так как у него не было влиятельных родственников и нечем было заплатить, его почти сразу послали на дополнительную подготовку в спецназ. Он назывался Basra SWAT, его готовили американские инструкторы намного дольше, чем обычных полицейских, и они были вооружены не АК-47, а американским оружием. Правда, в SWAT всегда отправляли не лучших, а худших. Объясняю почему, все очень просто. Патрульный полицейский, отвечающий за ту или иную улицу, имеет возможность и кормиться на этой улице, собирая деньги с торговцев. А что, думаете, кто-то будет за жалованье работать – нашли дураков! А вот SWAT – им как раз и негде заработать: то в казарме, то на тренировках, то на операциях, причем таких опасных, что пулю получить раз плюнуть. Вот и шли в спецназ те, кого выпихнули с улицы. Еще шли вот зачем: в SWAT ты знакомился с американскими инструкторами и после получения кое-какого опыта мог рассчитывать на рабочее место в одной из американских частных военных компаний. А там деньги, и неплохие. Не знаю, как по американским меркам, но по иракским точно неплохие…

Потом пришел новый начальник полиции и все изменил.

Во-первых, он упорядочил процесс сбора денежной наличности. Теперь с каждого торговца брали не на глазок и не сколько вздумается, а строго определенную плату в строго определенные дни, причем только деньгами, не продуктами, не вещами, а деньгами. Во-вторых, если раньше полицейские делились только со своим непосредственным начальником – командиром полицейской бригады, а начальнику полиции города «заносили» только на день рождения, если надо было продвинуться по службе или скрыть то или иное должностное преступление, то теперь отстегивать надо было регулярно, раз в две недели, по строго установленной таксе. Выражаясь суконно-бюрократическим языком, за общее покровительство и попустительство по службе. В-третьих, SWAT стали личной гвардией нового начальника полиции города, правда, задания стали немного другие. Исламистам тоже стали доставаться какие-то деньги и от американцев, и от полиции, сколько – никто не знал, но, наверное, достаточно. И исламисты прекратили свои дикие выходки, теперь если подрывали бомбу у харчевни или магазина, то это значит, что хозяин отказывается платить, только и всего. Опасных операций стало намного меньше, теперь брали только «дикие» группы, причем сливали их зачастую сами же исламисты, те, что были «в доле». Остальное же время занимались другими менее опасными и более денежными делами. Проводка караванов в обе стороны от ирано-иракской границы. Охрана нефтяных приисков и месторождений. Конвоирование и охрана богатых иностранцев, которые приезжали в Басру по делам. Проводка особо важных конвоев. Деньги совсем другие, и риска меньше. Бин Тикрити платил и британцам, и американцам, и они брали с радостью[28].

Потом американцы и британцы ушли, и бин Тикрити с его гвардией стал полноправным хозяином Басры. Если при американцах он себе многое не позволял, то теперь можно было все.

Прежде всего он учредил частную охранную компанию и взял самые выгодные подряды. Раньше он опасался связываться на этой ниве с американцами, потому что в частных военных компаниях было полно выходцев из ЦРУ и войск специального назначения, они имели хороших друзей и могли очень сильно надавить на рычаги… а путь от простого полицейского-коррупционера до пособника боевиков очень короток. Но сейчас Ирак принадлежал иракцам, в Багдаде он кому надо занес за продолжение службы, и надо было отбивать деньги. После нескольких профессиональных, кровавых нападений на эскортируемые американцами конвои и одной кровавой разборки в басрских болотах с иностранными контрактниками Рахман участвовал и в том и в другом, американцы поняли, что ловить тут нечего. И «хлебная» дорога Кувейт – Басра – Багдад теперь принадлежала им, американцы если и оставались, то на подхвате. Или хочешь – работай, но отстегивай долю.

Потом бин Тикрити на пальцах объяснил и руководству нефтяных компаний, работающих в его зоне ответственности, кому, сколько и за что надо платить. Первыми поняли русские – у них, видимо, так же было, вопросов не возникло – надо так надо. Последними поняли норвежцы, после того, как у них несколько человек зарезали.

Рахман Хассани всегда был рядом с начальством, делал то, что говорят, и показал себя неплохим командиром. В разборке на болотах он лично убил двоих, в том числе и бывшего своего инструктора, который опознал его. Поэтому его подняли и поставили «смотрящим» за приисками. Деньги получали другие, а он смотрел, чтобы не происходило ничего плохого, чтобы на прииски не залетали всякие отморозки, чтобы не воровали больше положенного, чтобы не было никакого лиха. Это у него получалось – никаких нареканий к нему не было.

Ситуация в стране была сложной. Шииты взяли власть, но это не нравилось суннитам, и самое главное – не нравилось проклятым собакам саудитам, узурпаторам ислама. Постоянно через границу пытались перебираться боевики, гремели взрывы. Правда, в Басре почти никогда такого не было, и дело не в том, что здесь абсолютное большинство – шииты, совсем не в этом. А дело в том, что бин Тикрити вышел на руководство иракской «Аль-Каиды» и «Шуры моджахеддинов Ирака» и пообещал в ответ на теракты в Басре устроить геноцид суннитов. И к нему прислушались, потому что знали – у бывшего полковника Саддамовской охраны за этим ни разу не заржавеет. Тем не менее работы у Рахмана и его людей было много – граница-то рядом, и кувейтская, и саудовская. Они вылавливали отморозков и чаще всего просто расстреливали и спускали в реку Шатт аль-Араб. Рыбам тоже чем-то надо питаться…

Потом бин Тикрити вызвал Хассани и приказал ему расстрелять из засады конвой и украсть русских нефтяников.

Рахман не понял, для чего это было нужно, но понял, что все это неспроста. Это было глупо, даже он это понимал – рушить сложившийся порядок вещей, где каждый знает, какая его доля, и получает ее. Они были живы, они были в доле только потому, что устанавливали порядок. Деньги идут туда, где порядок, это аксиома. Они не отморозились, они устанавливали порядок. Каждый торговец знал, кому и сколько надо дать, чтобы спокойно торговать. Каждая нефтяная, строительная компания знала – куда и сколько надо перечислить, чтобы их по-настоящему защитили от всяческих неурядиц. Это были понятные, прогнозируемые издержки, которые легко вписываются в конечную цену. Намного лучше, чем если у тебя сожгли на дороге машину с товаром, купленную на последние деньги, или взорвали нефтяную вышку за десяток-другой миллионов долларов. Они даже помогали торговцам, ставшим жертвами ограблений и краж, ведь если человек не встанет на ноги, не продолжит торговать, платить он тоже не будет, верно?

И люди знали это. Люди были благодарны.

А тут совершенно отмороженное деяние, нарушающее весь сложившийся порядок вещей…

Рахман видел, что и его начальнику тоже все это не по душе. Видимо, на него надавили, да так, что даже он, имеющий под своим началом тысячи вооруженных и имеющих право законно применять оружие, ничего не мог с этим поделать. Когда бин Тикрити отдавал приказ, он был весь серый, и от него сильно пахло харамом. А когда Рахман не нашел чего сказать и просто стоял навытяжку, бин Тикрити разозлился, заорал на него: «Пошел вон, сын шакала!» – и бросил в него папкой с документами. Никогда раньше такого не было.

Рахман вернулся домой, он купил большой дом себе, выдал замуж обеих сестер, отремонтировал дом родителей, и все благодаря работе в полиции. Но сейчас он чувствовал – плохо дело. Он позвал жену, дал ей денег, сказал забрать детей, машину и уезжать к себе на родину, в Мосул, прямо сейчас. Жена побледнела, но взяла деньги и ничего не сказала. Она была правильного воспитания и знала, что все должен решать мужчина.

Потом Рахман собрал своих людей, и они сделали то, что было приказано. Они надели маски, когда брали автобус, и нефтяники не видели их лиц, они просто не поняли, что это настоящие полицейские. А американские контрактники узнали их, но до самого последнего момента не думали, что спецназовцы откроют по ним огонь. Рахману было не по себе от этого, и как только американцы стали отходить, бросая автобус, он приказал прекратить огонь. Хотя дальше на дороге стояла машина с ДШК, и если бы он хотел – из американцев не ушел бы никто.

Они привезли заложников прямо в дом к бин Тикрити и засели там. Обеспокоенный Рахман приказал выставить на позицию на крыше пулемет ДШК – на случай, если американцы прилетят на вертолетах, и разместил у дверей закладки с ракетными установками РПГ. Если вертолеты зависнут над компаундом, выпуская спецназ, бойцы смогут сопротивляться, запуская ракеты РПГ. Больше он ничего сделать не мог.

Потом бин Тикрити позвал его снова к себе и дал новое задание, еще хлеще, чем первое. Надеть на себя трофейные шмотки суннитов, развернуть черный флаг джихада и отрезать голову русскому. И записать все это на видео. Рахман сделал и это, но с тех пор окончательно потерял покой. Все это было очень, очень плохо. Хотя бы потому, что тех, кто замешан в таких делах, убивают как свидетелей. Значит, могли убить его и его людей. Каждый день он думал, как соскочить со всего этого.

Бин Тикрити привез им харам, и Рахман поставил его себе под кровать в казарме, которая была оборудована в личном компаунде начальника полиции, выдавая столько, сколько надо, чтобы снять стресс и не опьянеть. Но высчитать нужную дозу было сложно: например, вчера между его людьми произошла драка. Запертые в четырех стенах спецназовцы все меньше поддавались контролю.

Рахман лег спать рано – на улицу было не выйти, налетел хамсин, но через четыре часа проснулся, сам не зная от чего. Сердце колотится, холодный пот на коже и ощущение непоправимого…

Он машинально протянул руку вправо. Рука коснулась автомата МК18, которые им передали американцы, не такого надежного, как АК, но очень удобного в бою в помещении…

Прикосновение к ребристому металлу автомата немного успокоило…

Он прислушался. Окна были закрыты ставнями… иначе их могло бы выбить ветром. Похоже, что ветер приутих, но шел дождь. Сильный дождь, ветром притянуло дождевые тучи с залива, и несколько дней город будет тонуть в грязи. Может быть, даже наводнение будет. Все было как обычно – храп, шум дождя, вонь пота, грязной ткани и смазки. И все же что-то было не так…

Рахман поднялся с кровати. Повесил на плечо автомат, он давно сменил стандартные, тридцатипатронные магазины на сорокапатронные, да еще сцеплял их сцепками. Потому он не взял разгрузку – восьмидесяти патронов хватит в охраняемом компаунде. Да и что может произойти? Ведь лучшая защита – это не автомат, это – авторитет. И только если пришли американцы… Для них нет авторитетов, и Рахман знал, какими жестокими они могут быть, когда надо…

Стараясь ступать тише, он вышел в коридор. Прислушался – все нормально. Пошел дальше… Оружие он просто держал под рукой, а не в руках.

Потом он услышал, как что-то хлопнуло. Нахмурился, взял автомат в руки… Американцы научили его ничему не доверять, обращать внимание на каждую мелочь, переворачивать любой камень, под которым может быть змея. Он хорошо запомнил уроки…

Дальше коридор делал поворот, и он увидел какой-то отсвет на стене. Непонятно какой, но это его насторожило еще больше. Потому он взял автомат в руки и снял с предохранителя. Русский автомат хорош, но у него есть один большой недостаток – предохранитель громко щелкает, предупреждая противника. Американский автомат можно переключить в боевой режим бесшумно.

Он не стал выкатываться из-за угла и делать всяческую подобную хрень в стиле американского Рэмбо, у него было кое-что получше. Австралийская насадка CEU к шведскому прицелу Aimpoint, она давала неоценимые преимущества в ближнем бою, поскольку позволяла смотреть в прицел, выставив автомат за угол. Так он и сделал, готовый стрелять в любой момент.

И увидел незакрытую дверь.

Незакрытая дверь могла значить все что угодно, например то, что кто-то забыл ее закрыть. Потому что напился харама. Или еще что-то. Главное – он посмотрел вниз и не увидел грязных разводов на полу, которые сказали бы ему, что кто-то вошел в здание с улицы, во всей грязи. Не было их!