Заложник. История менеджера ЮКОСа Переверзин Владимир
Замполит произносит фразу, слыша которую, я не могу сдержать смех: «Надо же, и как он узнал? Вроде показывали ему все самое лучшее, водили по образцовым отрядам…»
Замполит явно расстроен и растерян. Он быстро берет себя в руки и просит меня: «Не говори никому, забудь».
Я согласно киваю, даю устную подписку о неразглашении тайны и, едва сдерживая смех, возвращаюсь в профилакторий.
Глава 34
Побег и кошки
Вечерами в профилактории меня ждет еще одна напасть. В спальной секции стоит телевизор, который отдыхающие зэки смотрят допоздна. Всевозможные бесконечные сериалы и боевики помогают заключенным убить время. У меня свободного времени почти нет. Понимая, что через месяц мне придется выходить на промку и стричь фуражки, я стараюсь с пользой использовать все свободное время. Меня интересует спортзал, душ и книги.
Изрядно помучавшись под звуки приглушенного телевизора, мне в конце концов удается уснуть.
Едва проснувшись, мы понимаем, что в колонии что-то случилось. Промка закрыта, зэков не выводят на работу. В колонию сбежалась вся милиция. Тревога! Мы не можем понять, что происходит. Доходит слух, что в колонии кто-то совершил побег. Кто-то из третьего отряда.
«Не меня ли ищут?» – думаю я.
Все быстро встает на свои места. Ищут Николая К., осужденного на двадцать четыре года за двойное убийство и разбой. Я хорошо знаю Колю. Родом из Белоруссии, он давно перебрался в Россию на заработки. В детстве занимавшийся спортивной гимнастикой, к своим тридцати пяти годам он необыкновенно физически развит и подвижен, ни грамма лишнего жира. За его плечами уже есть один дерзкий побег из наро-фоминского суда. Когда его привезли в суд, он бросил в глаза надзирателю заранее приготовленную смесь – побелку со стены, смешанную с солью. Двух других охранников он столкнул лбами и… перемахнул через забор с колючей проволокой высотой два с половиной метра. И был таков. Преодолев леса и болота, он добрался до Москвы, где через несколько суток его поймали.
Он был первым и последним человеком, с которым я едва не подрался в отряде. В первые дни моего пребывания в отряде в умывальнике он, очевидно, видя во мне потенциальную жертву, бросил мне фразу: «Жаль, я тебя на свободе не встретил!»
«Еще не поздно, давай сейчас поговорим, – ответил я. – Что ты мусорами прикрываешься?»
Не успев вспыхнуть, конфликт был быстро погашен окружающими зэками, и мы с Колей начали общаться. В отряде Николай промышлял ремонтом. Он ремонтировал все – стены, двери, замки. Прикреплял отвалившиеся дверные ручки, что-то красил, белил бордюры. Чинил обувь осужденным. Он мог приделать подошву от старых кроссовок к зэковским ботинкам и наоборот. Его умелые руки могли заштопать все что угодно. Одним словом, в отряде Коля был палочкой-выручалочкой и находился на хорошем счету.
Получив разрешение на длительное свидание со своей гражданской женой, он отправился в комнату свиданий. Здесь проверка два раза в день – утром и вечером. Осужденные выходят из номеров и выстраиваются в коридоре, где дежурный милиционер проверяет их наличие. Номера здесь разные – одни получше, другие похуже; одни побольше, другие поменьше. Коля получил хороший номер с видом на… свободу. Под окном дежурка – помещение для охранников – и небольшой дворик, где они перезаряжают оружие. Глубокой ночью Коля выломал решетку, бросил свою несостоявшуюся жену и кинулся в бега. Наверное, чтобы не выносить сор из избы, беглецов сначала пытались ловить силами ФСИН. На этот раз Николаю не удалось далеко уйти. Для дезинформации была запущена легенда о том, что Колю взяли тепленьким, буквально свалившимся из окна на головы недремлющих милиционеров. На самом деле ему удалось добраться до свинарника при нашей же колонии, где его повязали силами роты охраны колонии. Собака взяла нужный след в нужное время.
Дворик профилактория вплотную примыкает ко двору штаба, и я, заняв стратегически выгодный пункт наблюдения, с интересом наблюдаю за происходящим. Вижу бледную заплаканную женщину, приехавшую к Коле на несостоявшееся свидание. Ее ведут в штаб на допрос. Чуть позже туда же тащат основательно побитого Колю. На момент побега из двадцати четырех лет он отсидел три года. За попытку побега ему добавляют еще три. Срок начинается сначала…
Но самое интересное происходит на следующий день. После случившегося администрация колонии уже не может жить по-старому, как ни в чем не бывало. Надо же что-то делать! Не миновать проверок и комиссий, которые могут спросить: «А что вы после побега предприняли? Что сделали?»
После подъема по тревоге поднимается группа осужденных, работающих в ремонтной бригаде колонии. С болгарками наперевес, со сварочными аппаратами в руках они срезают и уничтожают по всей колонии спортгородки. Срезанные турники, брусья, самодельные гантели и штанги загружаются на трактор и вывозятся за территорию колонии. Пункт приема металлолома в поселке Мелехово в этот день перевыполняет план на год вперед – очевидно, до следующего побега. Осуществив первую часть своего плана, администрация колонии приступает к выполнению второй его части, не менее важной. Помимо осужденных в колонии проживает много всякой неучтенной живности. Голуби, сороки, крысы и мыши не привлекают внимания администрации. А вот кошки и коты…
Кошек в колонии проживает великое множество. Они любимы заключенными, разочаровавшимися в человеке. Некоторые зэки так привязываются к своим питомцам, что после освобождения забирают любимых кошек и котов с собой на волю. Кошки для зэков – порой единственная любовь и последняя отрада. Осужденные их лелеют и всячески балуют. Кошки свободно передвигаются по зоне, перебегают из одного локального сектора в другой и, щедро подкармливаемые осужденными, чувствуют себя значительно лучше находящихся здесь людей. Я часто завидовал старому черному коту по кличке Буча, живущему в нашем отряде. Буча лениво потягивается во сне, когда в барак заходит высокое начальство. Ему не надо вставать и здороваться с каждым контролером – сержантом или прапорщиком, постоянно бродящими по нашему бараку. Он делает все что хочет.
В каждом отряде, в каждом цехе, на каждом объекте колонии живет своя любовь и гордость, а то и не одна. За редким исключением, котов и кошек называют человеческими именами. Каждое утро, по вторникам и четвергам, осужденных у дверей столовой встречает огромный красивый кот Сеня. В эти дни за завтраком выдают куриные яйца, положенные в соответствии с нормами питания, рассчитанными НИИ ФСИН России. К неописуемому восторгу и радости осужденных, которые отдают ему последнее, кот пожирает яйца прямо со скорлупой, в огромных количествах. Несмотря на свои габариты и аппетит, Сеня – аутсайдер в кошачьей иерархии. В многочисленных битвах за территорию и любовь редких здесь кошачьих особей женского пола Сеня всегда в последних рядах. Зато наш отрядный Буча – признанный лидер.
Из штаба приходит срочная директива: «Всех кошек и котов посчитать, переписать и зарегистрировать». Срок три дня. Кто не успел, тот опоздал. Кошек без регистрации истребить. «Хорошо хоть не расстрелять», – язвительно добавляю я. Хотя, наверное, нерасстрелянных кошек без регистрации ждала худшая судьба. Они были собраны в большой мешок и вывезены за территорию колонии тюремщиком с погонами офицера на плечах. О дальнейшей судьбе этих несчастных животных история умалчивает. В колонии котов также подстерегала опасность. Дежурный по промышленной зоне в чине капитана, в свободное от работы время увлекающийся гиревым спортом, в колонии свое время коротал охотой на кошек. На работу он приходил с рогаткой и, заряжая ее стальными шариками от подшипников, увлеченно расстреливал кошек, радуясь каждому трофею. Год его службы шел за полтора, как на войне…
Завхоз профилактория пишет заявление на имя начальника колонии: «Прошу вас дать разрешение на проживание в профилактории колонии кота черного цвета по прозвищу Патрон». Заявление визируется оперативниками, режимниками и воспитателями. Подобные заявления сыплются в штаб из всех отрядов, из клуба, бани, санчасти. Бригадир цеха по пошиву шапок, мой бывший шеф из числа осужденных, в заявлении придумает разумное объяснение необходимости совместного жития с любимым котом: «В целях воспрепятствования уничтожению и порчи шапок мышами прошу вас разрешить содержать в цеху по производству оных кота по кличке Барсик». Некоторое время спустя я увижу гордо прогуливающегося по территории швейного цеха Барсика с ошейником, на котором красуется надпись: «Кот Барсик. Швейный цех № 3. Участок “Шапки”». Барсик не умел читать и жил по своим, кошачьим, правилам. Иногда он отклонялся от возложенных на него обязанностей по уничтожению мышей и метил готовые изделия…
После побега Николая количество кошек в колонии резко сократилось. Но ненадолго. Не ограниченные никем и ничем, кошки быстро расплодятся и восстановят свою численность. Меньше чем через полгода кошек в колонии станет больше, чем было, а про ошейники все забудут. Очевидно, до очередного побега очередного осужденного. По настоятельным просьбам осужденных были восстановлены и спортгородки.
Глава 35
Возвращение
За чередой событий месяц в профилактории пролетает как один день, и я возвращаюсь в третий отряд, от которого уже успел отвыкнуть. Здесь ничего не изменилось. Те же лица, тот же начальник отряда. Тот же безумный режим. У меня не укладывается в голове, почему нельзя разрешить людям просто поспать или полежать на кровати.
В реальность меня возвращает очередное бессмысленное мероприятие – инвентаризация. «Как будто специально меня ждали!» – мелькает у меня фантастическая мысль, которую я моментально отбрасываю. После подъема в барак вваливается толпа недовольных сотрудников. Многие оттрубили смену и собирались домой, но из штаба был дан приказ – провести инвентаризацию. Мероприятие абсолютно идиотское и бессмысленное, требующее времени и нервов – как со стороны сотрудников, так и со стороны зэков. Неприятная и болезненная процедура растягивается на весь день. Осужденные понуро собирают все свои вещи и выходят в локальный сектор. Из барака выносится все – сумки, матрасы, личные вещи. Помещение пустеет. Все, что остается в бараке, выкидывается и уничтожается. Вход обратно – через шмон. На улицу выносят столы из ПВРки, где сотрудники колонии просматривают и пересчитывают вещи осужденных. Пересчитываются трусы, носки и майки. Лишнее изымается. В заранее приготовленные мешки летят лишние полотенца и простыни. Туда же попадают пластиковые контейнеры, полученные в посылках и передачах. Подходит моя очередь. Я еле отрываю от земли сумку с консервами и ставлю ее на стол. Изобилие и многообразие продуктов потрясает воображение контролера – молодого сержанта, очевидно, не желающего ни учиться, ни работать.
«Зачем тебе так много?» – любопытствует он.
«Я их ем», – отвечаю я.
Он в задумчивости перебирает банки. Уголовно-исполнительный кодекс ему не знаком, иначе он повел бы меня взвешивать этот баул. Осужденному разрешается иметь при себе не более пятидесяти килограммов продуктов. Сержант переходит к личным вещам. Пластиковый контейнер с крышкой, в котором я заливаю кипятком геркулесовые хлопья, привлекает его внимание. Его рука уже тянется за добычей. Но мое знание того же кодекса остужает его охотничий азарт. Я хорошо знаю перечень запрещенных предметов, которые осужденный не имеет права иметь при себе. Контейнеры там не значатся, о чем я ему вежливо сообщаю. Сержант молод, ленив и не очень сообразителен. В нем не чувствуется агрессии, а просматривается желание побыстрее от меня избавиться. Но не все еще осмотрено. Мы переходим к личным вещам. Три махровых полотенца приковывают его взгляд.
«Переверзин, зачем тебе три полотенца?» – спрашивает он.
Мой ответ обескураживает его и полностью деморализует:
«Одно – для тела, второе – для лица, а третье – для ног».
На секунду задумавшись, сержант выдает:
«Переверзин, ну мне же надо у тебя что-нибудь изъять! Сам отдай мне чего-нибудь», – жалобно просит он меня.
В знак согласия я великодушно бросаю на алтарь тюремной системы грязное полотенце и собираю баулы. Мне очень повезло, и я легко отделался, пройдя через это испытание без потерь. Таких добрых людей, как этот сержант, здесь встретишь не часто.
Другие осужденные еще долго будут ругаться и сожалеть о понесенных утратах. Столкнувшиеся с более ретивыми и кровожадными сотрудниками, они лишаются дорогого сердцу имущества…
Мне часто хотелось спросить сотрудников колонии: «Зачем? Для чего вы это делаете? В чем смысл подобных мероприятий?»
Странно, что им самим не лень заниматься подобными глупостями, требующими сил и времени. Что изменится, если у осужденного будет в бауле на одно полотенце больше нормы или лишняя майка?
Лишь к концу безнадежно испорченного выходного дня жизнь в отряде возвращается в свое русло. Застилаются железные кровати, заполняются нехитрым скарбом тумбочки. Мы с Зуевым разбираем свои пожитки и идем праздновать мое возвращение в отряд. Скоро ужин, и нам надо успеть закончить свое пиршество до выхода на режимное мероприятие. Выход в столовую обязателен: если остаешься в бараке, то сразу получаешь взыскание. Контролеры-надзиратели обходят бараки и выявляют нарушителей режима. В отвоеванный пластмассовый контейнер я выкладываю банку зеленого горошка и банку скумбрии, купленной в тюремном магазине. Оливковое масло из посылки завершает этот кулинарный шедевр. Зуй старается меня не объедать и тактично отказывается от трапезы. Попивая чифирь, улыбаясь, он говорит мне: «Запомни, Вова, здесь пионерский лагерь». Зуев за двадцать девять отсиженных лет объехал всю Россию и знает, о чем говорит. Мордовия и Челябинск вызывают у него содрогание…
Довольные, мы строимся у локального сектора и идем в столовую. Сегодня на ужин макароны – весьма популярное здесь блюдо. Зуев с удовольствием съедает две порции, за себя и за меня. Рацион не отличается особым многообразием. По тюремным меркам в этой колонии кормят вполне приемлемо. Чем жестче режим, тем лучше питание. Сечка и перловка на комбижире – важные составляющие нашего рациона и надежный источник витаминов. Реже подается картошка и макароны. Выдают весьма приличный хлеб, испеченный зэками в тюремной пекарне. Положенные осужденным немного мяса или рыбы добавляются в первое, куда досыпается то перловка, то макароны, то капуста. Готовое блюдо, состряпанное зэками, не назовешь ни супом, ни борщом… Одно слово – баланда.
Глава 36
Как я стал хорошим евреем
После ужина отряд дружно строем возвращается в барак. Я любил эти минуты. До отбоя два часа. Личное время. Можно читать, смотреть телевизор, пить чай. Как всегда, нельзя того, чего больше всего хочется, – лежать и спать. Зуй заваривает чай, и мы мирно беседуем. Рядом ходит Умед Ч., осужденный за убийство. Он часто просит у меня почитать разные газеты и журналы. Я никогда никому не отказываю. Однажды Умед попросит меня достать ему Коран, что я и сделаю. В очередной посылке мне приходит желаемая книга, и я бескорыстно отдаю ее правоверному мусульманину. Умед пытается влезть в наш разговор, делает какие-то ремарки. После инвентаризации все зэки злы и раздражены. Для конфликта достаточно искры. Разговор переходит на повышенные тона, а потом, как мне кажется, утихает. Но стоит мне отойти на несколько минут, как ко мне бежит Рома Е.
«Иваныч, Зуй с Умедом пошли в раздевалку на разговор», – на ходу кричит он мне.
«Быть беде, если вовремя не вмешаться!» – с этой мыслью я срываюсь с места и бегу к месту разборок. Открываю дверь и вижу клубок человеческих тел. Ни секунды не раздумывая, я разрываю клубок на две части и хватаю Умеда. Зуй стоит и тяжело дышит. Следом за мной вбегают дневальные отряда – осужденные, работающие на администрацию. В нашем отряде они все как на подбор. Все осуждены за изнасилования и убийства, все члены секции дисциплины и правопорядка. Один хуже другого. За дневальными бежит милиция… Не вмешайся я в конфликт, неизвестно, чем бы эта драка закончилась. На лицах участников потасовки видны следы недавнего конфликта. Под охраной нас ведут в штаб к оперативникам на допрос. Я говорю, что не видел драки, а когда зашел в раздевалку, обнаружил лишь мирно беседующих осужденных. Зуй и Умед косвенно подтверждают мою версию, и меня отпускают в барак… Оперативник покажет мне объяснительную, написанную Умедом, где тот доверительно сообщает администрации причину конфликта: «Зуев с Переверзиным обсуждали, как хорошо было бы выпить бутылку водки и перерезать половину отряда». У меня нет слов…
Зуй с Умедом возвращаются в отряд через десять дней, которые они проведут в ШИЗО. Умед несколько дней не смотрит в нашу сторону и не здоровается. Мы живем своей жизнью и тоже делаем вид, что его для нас не существует. Однажды ко мне неожиданно подходит парламентарий – один осужденный, мой товарищ по занятиям в спортгородке. Немного помявшись, он скажет:
«Умед просил тебе передать… Скажи, мол, Иванычу, что он хороший еврей».
Я не сразу понимаю, о чем идет речь. Но секунду спустя осознаю, что таких комплиментов мне не делали ни разу за всю мою жизнь. С тех самых пор я стал хорошим евреем.
В один из выходных дней в клубе колонии проводится массовое воспитательное мероприятие. Осужденным демонстрируется фильм «Россия с ножом в спине». Через расположенную на территории колонии церковь фильм попадает на зону вместе с православной литературой. Церковь построена руками и на деньги осужденных и названа в честь канонизированного Александра Невского – к слову сказать, весьма сомнительной личности. И расплавленный свинец он лил в рот своим единоверцам – тем, кто осмеливался слово сказать против татаро-монгол, и на коленях полз на поклон к хану монгольскому… Но, впрочем, речь сейчас не о нем, а о фильме. Его создатель, Константин Душенов, именно за этот фильм был осужден по статье 282 (разжигание межнациональной розни) и приговорен к трем годам колонии-поселения, а его творение было признано экстремистским. Фильм в колонии имел оглушительный успех. Его показывали несколько раз, но потом (не без моего участия) сняли с проката. Но он успел принести свои плоды, так как идеи, в нем изложенные, попали на благодатную почву. Не могу не процитировать некоторые выдержки из фильма: «Состояние Абрамовича каждую минуту увеличивается на пять тысяч долларов США, в то же время каждую минуту в России умирает один россиянин. Значит, смерть каждого россиянина приносит Абрамовичу пять тысяч долларов…» Таких «логических» умозаключений фильм содержит бесконечное множество, на чем, собственно говоря, и основан. Не буду пересказывать все реплики заключенных после просмотра этого фильма, но поверьте, некоторые особо агрессивно настроенные зэки (осужденные, кстати говоря, за разбои и убийства), неожиданно осознав первопричину своих бед, предполагали продолжить свою деятельность после освобождения исключительно по национальному признаку, о чем и публично заявляли, и клялись замочить по одному, а то и по несколько представителей иудейской веры.
Ты живешь с этими людьми в одном помещении, бок о бок, слышишь их комментарии, разговоры. Однажды я не выдерживаю и вежливо спрашиваю одного воинствующего антисемита из Литвы по фамилии Прижевойтс: «Скажи мне, пожалуйста, а что тебе конкретно сделали евреи?» Человек впадает в ступор, долго думает и выдает следующую фразу: «Они владеют всем золотом мира!»
Евреев здесь не любят. Москвичей тоже. Всегда удобно во всех своих несчастьях обвинить кого-то другого. Ты всегда находишься с этими людьми в одном помещении, в одном бараке и вынужден с ними общаться. Людей с подобным мировоззрением, людей, желающих сбросить атомную бомбу на Москву, чтобы жизнь во Владимирской области стала лучше, в колонии находится очень много.
Я всегда был далек от национального вопроса. Родился в Москве в 1966 году. Мама, Корюхина Зоя Сергеевна, – уроженка Рязанской области, папа, Переверзин Иван Иванович, родом из далекого села Алтайского края. Детство и юность я провел в безмятежном неведении о существовании национального вопроса, абсолютно не задумываясь об этом, хотя относился к титульной нации, к большинству. В более зрелом возрасте, придя к справедливому выводу, что у подлецов, мерзавцев и негодяев национальности не существует, с удивлением обнаружил, что в абсолютном выражении по количеству мерзостей и пакостей, в том числе и самим себе, равных представителям титульной нации у нас нет…
Играют два мальчика, один из них – сын моего друга. Играют долго, хорошо общаются. Вдруг старший из них доверительно сообщает сыну моего друга: «Знаешь, а я евреев ненавижу». На что последний с гордостью отвечает: «Знаешь, а я как раз и есть еврей». Дружба, слава Богу, на этом пока не закончилась.
Я считаю себя православным человеком, но в церкви, которая находится в колонии, не был ни разу. Чтобы туда попасть, надо записаться у дневального отряда. Он составляет списки и относит их в штаб. Списки утверждаются начальниками оперативного и режимного отделов. Далее осужденных, предварительно обыскав, строем выводят в церковь, а по окончании службы таким же образом возвращают в отряд.
Глава 37
Прощай, третий отряд!
Я нахожусь в третьем отряде уже больше года. Забыт карантин, хотя ежедневно я вижу марширующих зэков. Пообщавшись с осужденными, проживающими в других отрядах, я прихожу к выводу, что хуже третьего отряда – только карантин и СУС (строгие условия содержания). Бронированный, как называют осужденные начальника отряда майора Кузьмичева, изрядно омрачает и без того безрадостную картину жизни отряда. Месяц, когда он уходит в отпуск, осужденные проводят в радости и согласии. Нет, режим не меняется. В барак так же без конца заходят контролеры, нельзя лежать и тем более спать на кроватях. Но атмосфера заметно улучшается, и дышать становится легче. Нет человека в офицерских погонах, который ходит, высматривает, выискивает, к чему бы придраться. Некоторые зэки по-своему шутили над майором, специально оставляя под матрасом грязные изношенные носки. «Зачем я буду их сам выбрасывать? – бахвалились они. – Кузьмичев придет и утащит». Он действительно приходил с мешком и складывал туда вещи, неосторожно оставленные заключенными на спальных местах. Часть похищенных вещей можно было получить обратно у него в кабинете, написав объяснительную и прослушав лекцию.
Я не понимал, для чего он вообще нужен. Какие функции и задачи он выполнял? От него, на мой взгляд, исходил только безмерный вред. Ну убери ты таких горе-сотрудников, которых здесь большинство, повысь зарплату другим, более-менее нормальным. А таких, как наш отрядник, самих лечить надо, а не то что направлять других перевоспитывать… Меня всегда интересовал вопрос: а какие они там, по ту сторону колючей проволоки, во внерабочее время? Как они ведут себя на свободе, с обычными людьми? Наш экземпляр был не женат и проживал с мамой в городе Коврове.
Сейчас, когда я пишу эти строки, я испытываю жалость к этому несчастному. Но когда он оформлял злосчастное взыскание, лишая меня шансов на УДО, я испытывал к нему чувство лютой ненависти и презрения. Факт, что от этого человека зависело мое освобождение, меня возмущал и коробил.
Я давно поставил себе цель – перевестись из третьего отряда. Находясь в профилактории, я успел обрасти нужными связями и познакомиться с местной «знатью» – завхозами нескольких отрядов. Артур К., завхоз первого отряда, осужденный за убийство, предложил мне перевестись в его отряд. Зуева туда не брали как склонного к побегу. Мне не хотелось расставаться с Андреем, но, понимая, что в третьем отряде у меня жизни не будет, я дал согласие и написал заявление.
В первом отряде проживает бригада по производству тротуарной плитки и шлакоблоков. Там освобождается одно место. Я успешно прохожу собеседование с бригадиром, молодым розовощеким парнем с заплетающимся языком. Вася меня сразу предупреждает, что все мужики у него в бригаде работают одинаково и никто не имеет никаких поблажек. Я согласен на все, лишь бы уйти из третьего отряда. Одна радость – работа сезонная. Зимой наша продукция никому не нужна, и поэтому декабрь, январь и февраль работяги сидят в отряде и занимаются своими делами. Мне всегда есть чем заняться, и я радуюсь таким перспективам.
Артур устраивает все лучшим образом. Он дружен с оперативником – майором Власовым, которого навещает каждый день. Майор, поинтересовавшись у Артура «А что, Переверзин правда собирается там работать?» и получив утвердительный ответ, визирует мое заявление. Он знает, что я буду в надежных руках, под надзором его агента, и каждое сказанное мною слово будет известно в штабе. Мое заявление ложится на стол начальнику колонии, который, не глядя, ставит свою подпись на визу оперативника.
В один из дней на проверке я не слышу своей фамилии. К моей великой радости, моя учетная карточка перекладывается в другой отряд. Майор Кузьмичев нервничает и рвет в штаб. Ему почему-то не очень хочется со мной расставаться. Но уже поздно. Приказ о моем переводе в другой отряд подписан, изменить ничего нельзя. Операция по моему переводу была проведена в обстановке строжайшей секретности. Если бы об этом заранее стало известно нашему начальнику отряда и его подручным из числа осужденных, то не избежать бы мне серьезных пакостей, и остался бы я навечно в третьем отряде как склонный к побегу…
Я опять временно счастлив. Мне грустно расставаться с Зуевым, но ничего не поделаешь. Мы будем иногда видеться и общаться. Сейчас мы пьем чай и собираем мои вещи. Прощаемся. Внизу у локального сектора меня ждет дневальный первого отряда, который помогает донести до барака сумки с вещами.
Глава 38
Приличные люди из первого отряда
Серое трехэтажное здание примыкает к стадиону колонии, на котором проводятся всевозможные спортивные мероприятия. Стадион с высокой оградой представляет собой странное зрелище. Решетка, местами залатанная листами железа, а местами арматурой, отделяет стадион от общей территории колонии. Вход на стадион – через огромные железные ворота. Покрытие стадиона не менее жуткое, чем его ограждение. Изначально бетонное, оно изгрызено временем и непогодой. Бесчисленные ямы, кое-где засыпанные щебнем или залитые асфальтом, не избавляют осужденных от опасности получить травму во время очередных игрищ. Руины огромного полуразрушенного цеха, виднеющегося с промзоны, довершают печальную картину. У меня сложилось впечатление, что когда-то на территории колонии велись боевые действия, очевидно, завершившиеся победоносным налетом вражеской авиации, который и поставил точку в этой неизвестной войне. Я вспомнил пленных немцев, построивших этот лагерь. С тех пор здесь мало что изменилось…
Стадион занимает значительную часть моей жизни. Каждое утро под музыку здесь проводится зарядка. Три сотни зэков в черном, в предрассветный час приседающие и машущие руками под классическую музыку, производят странное и незабываемое впечатление. Два раза в день на стадионе проводится проверка. Осужденных строят и пересчитывают, проверяя их наличие. Три раза в день на этом месте зэки строятся по отрядам и шествуют в столовую.
Я захожу в здание. Здесь на каждом этаже расположено по отряду. На первом находится первый отряд, на втором – девятый, на третьем – шестнадцатый, где живут осужденные, работающие на швейном производстве. Дневальный Саша по прозвищу – точнее, с погонялом – Хмырь проводит экскурсию по отряду. Надо отметить, что в тюрьме нет прозвищ и кличек, ибо таковые имеются только у кошек и собак: в местах лишения свободы имеет место быть только погоняло. Что, впрочем, сути не меняет. По сравнению с третьим отрядом это пятизвездочный отель. Я вижу чистый умывальник, где есть горячая вода, вижу белые унитазы… Мне уже здесь нравится.
Хмырь – молодой парень небольшого роста, рецидивист, за что и попал на строгий режим. Сидит по редкой здесь статье – кража металла, за что его называют металлистом. Природа щедро одарила его физическими данными. Хмырь крутится на турнике без остановки и подтягивается бесчисленное количество раз. В юности он крутил солнце сто тридцать раз за один подход. Тренировал вестибулярный аппарат, часами катаясь на аттракционах. Потехи ради по кабелю перебирался с девятиэтажного дома на соседний пятиэтажный. На всевозможных празднествах Масленицы, участвуя в конкурсах, забирал первые призы. Хмырь без особых усилий взбирался на столбы и получал заслуженные награды. Ему бы в цирке выступать или в космонавты пойти, а он… Кусачки в зубы и… на любимые столбы для линий электропередачи. На следственном эксперименте Хмырь гордо продемонстрирует свое мастерство удивленным милиционерам. На один столб у него уходило двадцать пять секунд. Взобраться, перекусить провода и вернуться на землю. У него был установлен личный рекорд – три километра проводов за одну ночь. Без допинга, правда, не обходилось. Хмырь категорически не признает наркотики и предпочитает натуральные продукты – чистый медицинский спирт и родниковую воду. Благо мама работает в аптеке. Выпьет стакан – и на дело. Прошел квартал, смотал добычу в бобину, спрятал в лесу и опять за допингом. После чего за дело. И так всю ночь…
Публика здесь поприличнее, чем в третьем отряде, – прихожу я к неожиданному и приятному выводу.
Меня селят на почетное, нижнее место у стены. Теперь мне не придется спать на одном боку, чтобы во сне случайно не уткнуться в лицо спящего на соседней шконке, вплотную придвинутой к твоей. Надо мной пустая шконка, где никого нет. Мне достается персональная тумбочка, где я могу хранить свои припасы. В соседях по проходняку оказывается уже знакомый мне новый начальник – бригадир Вася, осужденный по самой популярной в колонии статье 105 часть 2 (убийство). Вася – добрый малый. Он щедро угощает меня чаем и многочисленными продуктами. Поздний ребенок в семье, он горячо любим родителями и старшей сестрой. Организованный его папой бесконечный караван посылок и передач никогда не останавливается. У его папы, егеря в местных лесах, хорошие связи. Начальство УФСИН Владимирской области, любящее порезвиться в лесу, становится постоянным клиентом егеря. В обмен Вася получит УДО (и так вполне им заслуженное), в ожидании которого ему дарована возможность есть самодельную тушенку, сделанную из убитой на охоте дичи.
Сезон работы еще не наступил, и я коротаю время в отряде. Книги и занятия спортом увлекают меня, я немного оттаиваю и прихожу в себя после третьего отряда. В отряде такой же режим, но нет той шизофрении, что присутствовала в моей прошлой обители. Начальник отряда, майор, из-за сокращения в рядах вооруженных сил прибился к тюремной системе и ждет пенсии. Он – вполне приличный человек, уважаемый зэками. Никто не позволяет себе лишнего – ни зэки, ни он сам.
Постепенно я знакомлюсь с многочисленными обитателями барака. Все они работают. В соседнем проходе устроились рабочие пекарни, днем и ночью вкалывающие на благо всей зоны. Напротив спят рабочие ремонтной бригады, устраняющие (порой в авральном режиме) многочисленные неполадки. Ломается все, всегда и везде. Нет то воды, то света, то и того, и другого сразу. Ремонтники никогда не сидят сложа руки.
Это были мои самые счастливые дни. Каждый день я иду в спортгородок. Турник, брусья, штанги, гантели – все идет в дело. Я занимаюсь до изнеможения. Все проблемы уходят на задний план, я строю планы на будущее. Спорт помогает мне выжить.
Я знакомлюсь с Димой. Двадцатидвухлетний громила ростом под два метра собирает все веса в одну кучу и с легкостью ворочает чудовищные штанги. Этим делом он увлекался на свободе, где качался. Выращенный бабушкой в деревне на всем натуральном, он очень любит сметану и молоко. Природа, с одной стороны, наградила его ростом и физической силой, а с другой – сделала не очень сообразительным. В поселке, где он жил, работал один-единственный зал игровых автоматов, который Дима решил ограбить. Надев маску и взяв в руки бейсбольную биту, он пошел на дело. С ходу оглушил охранника и забрал всю выручку. Немного – около пяти тысяч рублей. Я удивляюсь, как Дима с его силищей не убил несчастного. Несомненно, повезло обоим. Налетчика искали недолго. Через пару часов Диму вычислили и пришли к нему домой. Под описание разбойника в поселке подходил только один человек…
В колонии Дима трудится в автосервисе и неплохо себя чувствует.
Глава 39
Раб на галерах
Василий знакомит меня с другими членами нашей дружной бригады. Все как на подбор осуждены за убийства. Сережа К., Васин земляк, застрелил из охотничьего ружья своего оппонента. Илья тоже грохнул кого-то по пьяни. Мне со своими «украденными тринадцатью миллиардами» даже как-то неловко перед ребятами… Из них я самый старший, мне сорок четыре. Скоро, по весне, потребуется наша продукция. Я еще не представляю, что меня ждет, и продолжаю в блаженном неведении витать в облаках и наслаждаться своим пребыванием в отряде. Витать остается недолго.
Не успевает растаять снег, как у нашей бригады появляются заказы. Похоже, администрация колонии имеет на нас особые планы. Завтра нас выводят на работу.
Мой первый рабочий день. Подъем, разминка, то есть зарядка. Завтрак. Развод на работу.
Какой-то осужденный, пытаясь оспорить законность правил внутреннего распорядка, обязывающих зэков делать зарядку, написал жалобу в Верховный суд. На что Верховный суд ответил: «В соответствии с конвенцией ООН о правах человека каждый осужденный имеет право на занятия спортом. Зарядка – это реализация такого права!» Надзиратели внимательно следят за соблюдением этого «права». Откажешься – будешь избит и брошен в ШИЗО. Каждое утро во время зарядки я вижу кого-нибудь из администрации колонии, лениво прогуливающегося по стадиону и наблюдающего за соблюдением наших прав. Особенно лютовал один младший лейтенант. Он внимательно следил, чтобы у всех были застегнуты пуговицы и опущены воротники на телогрейках. Уверен, что за зоной он вел себя тише воды ниже травы. Скидывал форму и становился другим человеком, которого легко не заметить.
Я давно обратил внимание на то, что чем собака меньше, тем она больше лает. Порой бежишь по Битцевскому лесопарку и, увидев здоровенную собаку, например, овчарку или ротвейлера, невольно сбавляешь темп. А она даже носом не поведет, не посмотрит в твою сторону. Маленькая же собачка будет гавкать и долго бежать за тобой.
В местах лишения свободы водились не только маленькие, но и большие собаки, способные нанести серьезный вред человеку. Здесь с людьми происходят странные метаморфозы. Бывший начальник колонии Новиков, будучи в чине подполковника, приказал своему крепостному, то есть осужденному, написать огромный портрет. Тот неплохо рисовал и под мудрым руководством хозяина изобразил последнего на белом коне в генеральском мундире с девочкой на руках. Девочка – дочка начальника колонии.
В каждом отряде на стенах висят стенды с разнообразной информацией для заключенных. Адреса правозащитных организаций и прокуратуры по надзору за соблюдением законов в местах лишения свободы больше интересуют местных сотрудников и предназначены для приезжающих комиссий. Ни одна жалоба не покинет стены колонии без ведома оперативного отдела. Разглядывая стенд, я с удивлением узнаю, что в УФСИН Владимирской области есть сотрудник, отвечающий за соблюдение прав заключенных. Это целый полковник с очень подходящей фамилией – Секрет Василий Иванович. За пять лет моего пребывания во Владимирской области для меня так и осталось секретом, чем занимается этот полковник…
Осужденные строятся перед железными воротами промышленной зоны, за которыми я еще ни разу не был. Нарядчик, обычный осужденный, пользующийся особым доверием у администрации, составляет списки работающих и отдает их милиционерам. Те, называя фамилию, перекладывают твою учетную карточку в соответствующее место. Карточка всегда следует за тобой. Один зэк – одна карточка. Просто и надежно, и никаких компьютерных записей. Так было сто лет назад, и так будет всегда. Перед воротами тебя ожидает шмон. Сонные милиционеры проверяют, нет ли у тебя с собой чего лишнего.
В некоторых колониях развод на работу происходит под звуки оркестра, сколоченного из числа осужденных. Играют «Прощание славянки» или иной бравурный марш. Слава Богу, в Мелехово до этого пока не додумались.
Впервые я ступаю на эту территорию. Примерно так я представлял себе Сталинград после великой битвы. Огромные полуразрушенные цеха. В советские времена здесь находился филиал Владимирского тракторного завода. Заброшен цех, где делали обмотку электродвигателей. В нем и сейчас можно увидеть запылившиеся электродвигатели, еще не растащенные на цветмет.
Всеобщая разруха и бардак царят здесь не только в цехах, но и, как сказал великий Булгаков, в головах. Возглавляет это хозяйство майор с подходящей фамилией Ошибкин.
В наше распоряжение отдан бывший гальванический цех. К нему ведет дорога, поднимающаяся в гору. По пути ты видишь заборы, отделяющие колонию от свободы, видишь колючую проволоку. Видишь лес. Грибные места привлекают многочисленных собирателей, и я представляю, какой живописный вид им откроется, когда в поиске очередного белого они выйдут на опушку леса перед нашим «царством». Я понимаю, почему на промзону не выводят осужденных, склонных к побегу.
Огромное неотапливаемое помещение с протекающей крышей производит зловещее впечатление. Высота потолков под тридцать метров – вверху я вижу многочисленные гнезда ласточек. Совсем скоро они вернутся в цех и будут весело летать и подбадривать нас своим щебетом. Цех поделен на две части. В одной половине работает мини-производство металлических изделий. Официально здесь делаются металлические шкафчики, а неофициально – разборные мангалы для шашлыков. Весьма симпатичный мангал представляет из себя чемоданчик из нержавеющей стали, который легким движением руки мгновенно трансформируется в устройство для жарки шашлыков. Эксклюзивная продукция пользуется постоянным спросом. Я то и дело видел людей в форме, выходящих из нашего цеха с железными чемоданчиками в руках.
Наша половина цеха заполнена огромными кучами песка и щебня, которые регулярно завозятся самосвалом ЗИЛ, свободно заезжающим в цех. Недалеко от куч размещается бетономешалка, а в конце цеха стоит вибростол для производства тротуарной плитки. Свободное пространство позволяет разместить на полу цеха двести тридцать шлакоблоков и полторы тысячи пластмассовых формочек для тротуарной плитки разной конфигурации. Это фронт наших работ.
Еще темно, еще нет семи утра, и я, несмотря на многочисленные утренние процедуры, еще не полностью проснулся. Но рабочий день начался. Утро начинается с разминки. В небольшой комнатенке мы переодеваемся в старую рабочую одежду и идем за цементом на склад, где под семью замками и запорами хранится необходимый нам стройматериал. Загружаем трактор. В телегу влезают восемьдесят мешков по пятьдесят килограммов. В довесок летят еще несколько мешков с красителем и один с надписью «Пластификатор. Ядовито». Вася залезает в телегу, где принимает и укладывает мешки, которые мы втроем подтаскиваем. Я притащил двадцать восемь мешков. Нести недалеко, метров пятнадцать. Но каждый мешок надо аккуратно взять, водрузить на себя, донести и выгрузить на трактор. Двадцать восемь раз по пятьдесят килограммов. Суммарно почти полторы тонны. Трактор заезжает в наш цех, где мы повторяем все действия в обратном порядке. На мою долю выпадают те же полторы тонны цемента. Никто не сачкует, все работают. Снаружи я быстро покрываюсь цементной пылью, часть которой оседает в моих легких. Я чувствую, что, несмотря на холод, тело покрывается испариной, и я скидываю телогрейку.
Это была легкая разминка. Теперь надо заполнить бетономешалку водой, щебнем и песком. Все переносится в ведрах, сделанных из сорокалитровых банок из-под краски. Принес два ведра воды – вот тебе еще восемьдесят килограммов. Один из нас берет лопату и наполняет ведра щебнем и песком. Мы дружно заполняем драгоценный сосуд нужными ингредиентами и заводим машину. Пока бетономешалка работает, мы отдыхаем. Смесь готова. Стоп, машина! Под бетономешалкой поддон, куда сливается цемент. Совковыми лопатами мы быстро наполняем тачку смесью и везем ее к машине для производства шлакоблоков. Машина эта – агрегат еще тот! Рассчитана на четыре шлакоблока сразу. Закидал в нее раствор, завел, поднял противовес килограммов в двадцать, а через минуту дребезжания и механической утряски цемента опустил и опять поднял. Свинцовый груз выдавит из формы заготовку. И ты едешь дальше. А на месте останутся четыре шлакоблока, напоминающие куличики – как в детской песочнице.
Но есть нюансы: куличик может развалиться, если раствор жидковат или наоборот – суховат. Он развалится, если противовес поднять слишком быстро или слишком медленно. Руки быстро привыкают к работе, и все куличики остаются целехонькими. На четыре шлакоблока уходит полторы тачки цемента. Загрузил, привез, выгрузил. Постепенно свободное пространство цеха заполняется свежевыпеченными шлакоблоками. В бетономешалке быстро заканчивается раствор. Опять лопата, ведра, вода, песок, щебень. Я сбиваюсь со счета, сколько я всего перетаскал и перекидал.
Перекур десять минут. Можно выпить чаю. Администрация идет своим рабам навстречу и великодушно разрешает на рабочем месте пользоваться кипятильником и пить принесенный с собой чай. Скоро обед. «Еще час продержаться, а там до конца смены рукой подать!» – с облегчением думаю я. До обеда мы успеваем вылепить еще штук тридцать шлакоблоков. Пронзительный вой сирены прерывает наши упражнения, и мы идем на обед. Я чувствую голод и мигом сметаю поданную баланду. И первое, и второе. Хлеб съедается без остатка. Все умещается в двадцать пять минут, за которые я немного прихожу в себя.
Мы возвращаемся в цех. Бесконечный производственный цикл продолжается. Звук машины звенит у меня в ушах, даже когда ее выключают. Каждые десять минут я с вожделением посматриваю на часы. Тридцать минут, двадцать минут, десять минут до окончания смены. Ура! Три часа дня! В соседнем цехе можно быстро принять душ и переодеться. Заканчивается моя первая рабочая смена, и я еле живой возвращаюсь в отряд. Завтра меня ждет тротуарная плитка.
Несмотря на уверения Васи, что на следующий день у меня будет все болеть, я просыпаюсь в добром здравии. Меня очень интересует вопрос о скрытых ресурсах человеческого организма, и я прикидываю, сколько сможет выдержать мой…
Следующее утро ничем не отличается от предыдущего. Подъем, зарядка, завтрак, развод на работу. Радует то, что сегодня не будет разминки – цемента хватит больше чем на неделю. Шлакоблоки сохнут несколько дней, и их увезут на третьи сутки. За это время нам нужно налепить как можно больше облицовочной и тротуарной плитки. Работа эта более тонкая, чем производство шлакоблоков. Щебенку надо просеять через специальное сито, чем мы и занимаемся.
В остальном технология похожа. Ведрами заполняется бетономешалка. Песок, щебенка, вода, щебенка, песок. У меня рябит в глазах от постоянных перебежек с ведрами. Готовится раствор, в него добавляется ядовитый пластификатор и краска. Готовая смесь лопатами перекидывается в тачку и везется к вибростолу. На стол выкладываются пластмассовые формы, смазанные отработанным маслом, которое в неограниченных количествах поставляется нам из местного автосервиса. Включается мотор, и стол начинает вибрировать мелкой дрожью, утрамбовывая изделия. Глубокие формы идут на тротуарную плитку, в мелких, глубиной по два-три сантиметра, изготавливается облицовочная плитка. Мы заливаем все формы и относим их в сторону, где они будут сохнуть несколько дней. К тому моменту, когда мы заливаем все формы, высыхают шлакоблоки. Пока мы делаем новую партию шлакоблоков взамен увезенных, подсыхает тротуарная плитка. С ней надо еще повозиться – каждый кирпичик нужно аккуратно вытащить из формы, а саму форму почистить и смазать маслом. Процесс бесконечен: не успев закончиться, все начинается заново.
Тротуарная плитка пользуется бешеным спросом. Похоже, ею решили вымостить всю зону. Шлакоблоки тоже идут нарасхват. При изготовлении очередной партии начальник цеха, лейтенант, просит нас особо постараться, так как эта партия пойдет бывшему начальнику колонии Новикову, тому самому, что на белом коне на портрете… Мы не знаем, как расстараться, хочется разве что плюнуть в бетономешалку. Мне приходит мысль вложить в бетон какую-нибудь записку или поставить на готовый кирпич собственное клеймо – ЮКОС, например. Мы на ура выдаем эту партию, ни на грамм не отклонившись от технологии. Облицовочную плитку тоже вырывают из рук.
Месяц пролетает как один миг, и я получаю первую зарплату – восемьсот рублей… С возмущением и негодованием я узнаю, что мы не выполняем нормы выработки, умышленно завышенные. В стоимость шлакоблока заложена наша зарплата – четыре рубля на четверых. Руководство колонии продает эти шлакоблоки на волю по тридцать семь рублей за штуку. Неплохая рентабельность! За счет использования рабского труда руководство колонии получает приличную прибыль. Это массовое явление как заразная болезнь охватило всю систему. При этом сотрудники ФСИН, ненавидящие зэков и не считающие их за людей, живут исключительно за счет последних. Не будет осужденных – и пропадут ведь люди, не привыкшие к иной жизни!
Я предлагаю модернизировать наше убогое производство: перенести бетономешалку поближе к вибростолу и источнику воды, откуда можно будет заполнять емкость шлангом. Бригадиру Васе не нравится эта идея, а мое предложение сходить к начальнику производства майору Ошибкину самому воспринимается им как попытка его подсидеть и захватить власть в бригаде, став ее официальным руководителем. Вася вкалывает наравне со всеми, я тоже не отстаю, а порой работаю даже больше других. Серега, Васин земляк, рассказывает мне о подозрениях бригадира. Я успокаиваю молодого и честолюбивого Василия и честно говорю, что меня не интересует карьерный рост в бригаде, что я готов, не ропща, делать все, что он мне скажет.
Мы продолжаем работать. Можно было бы сбавить темп, делать поменьше плитки, но Вася все гонит и гонит. Что им двигало? Непомерные амбиции, стремление выслужиться? Я так и не понял его мотиваций. Серегу очень возмущало такое поведение своего земляка. Как-то мы тихо сидели и умиротворенно доставали из форм облицовочную плитку. Делать это было непросто. Наливалась ванна с горячей водой, куда складывались готовые формы. Держа форму под водой, нужно было слегка выгнуть пластмассовую форму и вытащить плитку. Иногда плитки лопались. Вася решил провести эксперимент и сократил время сушки. В руках Сереги плитки ломались одна за другой. Бригадир решил сделать Сереже замечание. С этой секунды время пошло как при замедленной съемке. Серега вскочил и схватил лопату. Замахнулся. Вася не успел встать и полностью выпрямиться, как лопата обрушилась на его голову. В последний миг Васе удалось увернуться, и лопата со свистом ударила его в плечо. Серега замахнулся для следующего удара. Я увидел себя как бы со стороны, прыгающего на Сергея. Мне хватило сил отнять у него лопату и скрутить его. В самый кульминационный момент этой сцены в цех зашел завхоз профилактория Мартын в сопровождении дневального. Они пришли за облицовочной плиткой, а стали свидетелями душераздирающей картины. Непрошеные зрители застыли с открытыми от изумления ртами…
Разжалась пружина, наружу выплеснулось все, что накопилось. Сказались бесконечные унижения, издевательства, маршировки, этапы. Сорвался человек, не выдержал. Я сам очень боялся вот так сорваться. Одному Богу известно, сколько и чего во мне накопилось. Бессовестный и несправедливый суд, потеря отца, чудовищный срок… Ты все время себя сдерживаешь. Сдерживаешь свой гнев и возмущение, не говоришь то, что хочешь сказать. За годы накопилось очень много всего, что лежит снежной лавиной и ждет своего часа для схода…
Многие не могли поверить, что «подельник» самого Ходорковского, главный финансист ЮКОСа, укравший миллиарды, горбатится со шлакоблоками и тротуарной плиткой. Некоторые сотрудники колонии специально приходили поглазеть на меня. Увидев грязного осужденного в цементной пыли и песке, они, удовлетворенные увиденным, уходили по своим важным делам.
Глава 40
Ошибка производства
После произошедшего инцидента Сергея переводят в третий отряд, а к нам в бригаду вливается новый зэк. Мы продолжаем свои трудовые подвиги. Суббота и воскресенье – выходные. Я знакомлюсь с промышленной зоной. Сразу за воротами, у входа располагается огромный швейных цех, подходы к которому вымощены плодами моего труда. Заглянув внутрь помещения, я вижу многочисленных осужденных, склонившихся за швейными машинками. В помещении с тридцатиметровыми потолками они кажутся необычайно маленькими и напоминают муравьев. Здесь шьют все необходимое для системы – форму для милиции и заключенных. Посередине цеха торчит вышка с надзирателем внутри – он наблюдает за шьющими зэками. Напротив нашего ангара работает цех по производству обуви – для милиции и осужденных. В ста метрах от него виднеется цех по деревообработке, где строгают рамы для окон, двери и прочие деревянные изделия.
Неожиданно под навесом рядом с нашим цехом появляется странный аппарат. Он по-своему красив и даже изящен. Из железяки размером метра три в длину рядами торчат многочисленные крючочки из нержавеющей стали. Я с интересом начинаю изучать этот неопознанный объект и теряюсь в догадках насчет его назначения. Очевидно, что он не летающий… Мой приятель, осужденный из девятого отряда, работающий мастером на швейном производстве, раскрывает загадку. Миша – москвич с высшим образованием, инженер, рассказывает мне следующую историю. Оказывается, майору Ошибкину в голову пришла идея наладить в колонии производство чулок и носков, для чего в Иваново была куплена списанная чулочно-носочная машина. Съездили, купили, привезли. Но не смогли наладить и завести. Ну не хочет машина плести носки и чулки, что поделаешь! Может, в Мелехово климат не тот, или что-то другое мешает. Идея, как и машина, вскоре была заброшена, а я получил возможность каждый день лицезреть чудесный экземпляр производственного дизайна. Миша делится со мной еще одной историей. Его однажды попросили подключить какой-то агрегат. Миша рисует схему, со знанием дела рассказывает, что надо сделать, что следует купить. Главное, нужно десять метров медного провода определенного сечения, говорит он. Майор решает сэкономить – вместо медных покупает алюминиевые провода.
Сгорает все – провода, аппарат, а заодно и небольшое помещение. Ошибкин, бывший начальник отряда и воспитатель осужденных, волей судьбы брошенный руководить тюремным производством, остается целым и невредимым.
Здесь действительно живешь в другом измерении, в зазеркалье. И все происходящее вокруг кажется большой ошибкой…
Глава 41
Мертвые души
Колония продолжает жить своей зазеркальной жизнью. Неожиданно я узнаю, что в ШИЗО сажают старшего нарядчика. Нарядчик в зоне – фигура видная и значимая. Он делает много полезного для сотрудников колонии и за них. За это ему дано право жить в нарядной – служебном помещении, где он делает всю работу по учету и передвижению многочисленного населения колонии. Ему разрешается иметь телевизор, магнитофон, электрическую плитку и чайник. Нарядчик наслаждается всеми перечисленными благами, неслыханными для простых заключенных, вполне заслуженно – он загружен работой. Ему простили бы и мобильный телефон, запрещенный здесь под страхом смерти. Но происходит что-то из ряда вон выходящее… В колонии есть много штатных должностей для осужденных. Часть из них остаются вакантными. Сообразительный Костя официально оформил на эти должности нескольких зэков, которые, не работая, стали получать зарплату. Регулярно у тюремного магазина он забирал свою долю продуктами…
Оперативники вычислили банду расхитителей. Кто-то из сообщников, недовольный своей долей, возмутился, и информация пошла в оперативный отдел. Преступники пойманы. Костю изгнали из нарядчиков, долго били и посадили в ШИЗО. Меня потрясла формулировка постановления о его водворении в штрафной изолятор. «За драку» – однозначно гласила бумага.
Осужденных, которые дрались на самом деле, что частенько случается в отрядах, сажали в ШИЗО с формулировкой «за курение в неположенном месте». Одного осужденного, моего соседа по производству, делающего мангалы, посадили в изолятор за «нецензурную брань и пререкания с администрацией». Так был обозначен проступок зэка, посмевшего поставить и испробовать брагу…
Почему нельзя называть вещи своими именами, я так и не понял. Очевидно, это симптом одной болезни, охватившей всю систему. Кто сказал, что система не исправляет?!
Здесь очень хорошо учат врать, обманывать и лицемерить…
Я ни секунды не жалел о том, что попал на производство, вырвавшись из третьего отряда. Несмотря на многие минусы, я видел и плюсы. Атмосфера в отряде была значительно лучше, да и режим помягче. Запретив осужденным все, что только можно, администрация иногда позволяла осужденным вздохнуть. После проверки, с 16:30 до 17:30, осужденным негласно позволялось лежать на кроватях.
После очередного тяжелого рабочего дня я сижу в проходняке и, попивая чай, мирно беседую с Васей. Он добрый и трудолюбивый парень, но подвела его чрезмерная любовь к спиртному. В пьяном угаре разгорелся спор, в котором Василий поставил окончательную точку, зарезав оппонента. О чем спорили, он не помнит или не хочет говорить…
Ты можешь как раб вкалывать на промке, быть примерным зэком, иметь поощрения, но это ничего не значит. По просьбам осужденных я лично писал многочисленные ходатайства на УДО, а потом видел немотивированные отказы. И колония ходатайствует за заключенного, и срок небольшой он хочет оставить, и поощрения за труд в личном деле имеются. Ан нет! Судья посмотрит-посмотрит и спросит: «Почему в художественной самодеятельности не участвовал? Не пел, не плясал?» И откажет в УДО! Я видел слезы на глазах взрослого мужика, который несколько лет вкалывал в пекарне сутками напролет за две тысячи рублей в месяц. Работа адская – жара, мешки с мукой, подносы с хлебом. Выдержит не каждый. Олегу откажут в УДО на том основании, что у него не было поощрений за участие в художественной самодеятельности.
«Как же так? – процедит он сквозь зубы. – Работаю посменно, по ночам. Когда мне в художественной самодеятельности участвовать? Что еще им надо? Сволочи!»
Глава 42
Серые будни
Я продолжаю жить в первом отряде. Надо отдать должное Артуру – он ничего с меня не просит и не вымогает. Он передает мне слова оперативника о строжайшем запрете брать от меня широко распространенную в колонии гуманитарную помощь. Как лицо, заинтересованное в улучшении условий жизни в отряде, я по собственной инициативе делаю Артуру предложение купить для отряда холодильник и телевизор. Мы успешно проворачиваем операцию по приобретению необходимых предметов, к которым я вроде бы не имею никакого отношения. Моим делом было лишь организовать перевод необходимой суммы родственникам одного осужденного, а они уже организовали доставку товара от своего имени.
Передо мной забрезжили радужные перспективы. Появилась надежда сменить профессию и сферу деятельности. Нет, библиотека и школа по-прежнему были недоступны, но представилась возможность стать рабочим хозяйственного двора. Мой спаситель Артур делает головокружительную карьеру в колонии – становится комендантом. Теперь он отвечает за обустройство жилой зоны колонии. Ремонт, побелка, покраска – его задачи. Поскольку в колонии ломается все и всегда, Артур становится востребованным и нужным администрации зэком. Его задача – организовать осужденных и тем самым облегчить жизнь тюремному начальству. Хоздвор – ведомство Артура. Разгрузить машину с краской или плиткой, предназначенной для ремонта бараков, или машину с любимыми мною мешками с цементом – обязанность приписанных ко двору рабочих. Откопать и закопать прорванную трубу, почистить снег, починить крышу на библиотеке, починить отвалившуюся от старости дверь, спилить старое дерево, угрожающее упасть на головы осужденных, выложить тротуарную плитку – далеко не полный перечень обязанностей немногочисленной бригады. Склад с хозяйственными припасами тоже входит в епархию Артура. Своего верного оруженосца Винни Артур ставит на складское хозяйство. Ни один гвоздик, ни одна баночка с краской не уйдет без его ведома. Он проявляет недюжинные организационные способности и неуемную энергию. Ни один объект не остается без внимания, Артур с закрытыми глазами покажет, где и что надо подчистить, подмазать и отремонтировать. Возможно, в других условиях он был бы неплохим прорабом…
Артур сделал мне много добра, и я принимаю его помощь. Мы продолжаем общаться. К своему куратору из оперативного отдела Артур ходит каждый день, как на работу, ежедневно притаскивая ему пачку сигарет и шоколадку. О чем они разговаривали, навсегда остается для меня загадкой. Лишь однажды, не выдержав, Артур похвастается передо мной тем, что оперативники удивляются, как, мол, ему – в отличие от Фомы (завхоза третьего отряда) – удалось найти со мной общий язык.
«Какие же они придурки», – в очередной раз обреченно подумаю я.
Жизнь в отряде идет своим чередом. Сменяется завхоз отряда. Место Артура не без его помощи занимает хорошо знакомый мне завхоз клуба Рома Гурбо. Он с радостью покидает хлопотное место в клубе, найдя себе замену. Хороший и приятный парень, он был мне симпатичен. Получив кусочек власти, он не берет на себя лишнего и остается обычным зэком. Многие на подобном месте дуреют, теряют голову и перестают ощущать себя осужденными. От завхоза в отряде зависит многое. Любая, самая дурная инициатива найдет поддержку у сотрудников колонии. Что-нибудь запретить, отобрать, придумать очередную пакость осужденным – все становится подвластно счастливому обладателю должности завхоза отряда или, как она официально называется – старшего дневального. Мне еще предстоит увидеть чудовищные примеры трансформации личности осужденных, получивших власть от сотрудников колонии. А пока я просто живу и тяну свой немаленький срок. Живу от выходных до выходных, от посылки до посылки, от свидания до свидания. Я много читаю и размышляю. Никто и никогда не мог заставить меня изменить образ своих мыслей, и я внутренне всегда остаюсь свободным человеком.
Время неумолимо идет вперед. Я регулярно получаю поощрения за добросовестный труд и участие во всевозможных воспитательных мероприятиях. Мне приходит мысль попытаться перевестись на улучшенные условия содержания. Осужденный, переведенный в такие условия, продолжает жить в том же бараке, но получает большее количество свиданий и передач, может потратить больше денег в тюремном магазине. Подобные вопросы в колонии решает комиссия, регулярно собирающаяся в штабе. Здесь решают серьезные вопросы. Достоин ты УДО или нет – тоже определит комиссия. Начальник колонии – ее председатель. Ее члены – начальники воспитательного, оперативного и режимного отделов, а также начальники отрядов.
Меня вызывают в штаб, где я жду своей очереди. Я, в отличие от других осужденных, совсем не волнуюсь – мне это, в общем-то, и не очень надо. Свиданий мне хватает, больше четырех раз в году жена ездить не может, с посылками и передачами я тоже решаю вопрос, выменивая право на посылки на сигареты у других заключенных. Волнуются осужденные, ожидающие решения об УДО. Будет ли дан тебе зеленый свет на УДО, поддержит ли колония твое ходатайство – решится здесь и сейчас. Зачитываются характеристики, учитываются поощрения. Во всех колониях требуют стандартный набор документов, включая справку с будущего места работы (!). Как человек, отсидевший лет шесть за убийство, может, находясь в колонии, устроиться на работу? Что за маразм?! Но маразм этот цветет буйным цветом и культивируется. Руководство колоний с маниакальной настойчивостью требует с осужденных подобные справки, заранее зная, что они будут фиктивными. Не придет в голову руководству ФСИН самим способствовать трудоустройству своих подопечных, ну да, видно, у них более важные задачи…
Наступает моя очередь, и я предстаю пред очами людей в погонах. В члены комиссии каким-то образом затесался мой старый знакомый – начальник третьего отряда майор Кузьмичев.
«Разнорабочий? – разочарованно спрашивает он, теребя в руках мое личное дело. И добавляет с издевкой: – И что, Переверзин, это весь ваш потенциал?»
«Это весь ваш потенциал! – не сдержавшись, брякаю я. – Будь я осужден за убийство или изнасилование какое, давно бы работал в библиотеке или школе!»
В тот день комиссию я не прохожу – в просьбе мне отказывают…
Служить надо закону, а не начальству, как принято в России. Если бы каждый делал то, что должен делать, то жизнь стала бы значительно лучше.
Глава 43
Великое переселение
У нас часто так бывает – есть закон писанный на бумаге. А жизнь идет своим чередом мимо этого закона. Но вот грянет гром или начальник сменится, и все сразу встает на свои места. Пока не будет особых инструкций и указаний вышестоящего начальства, закон так и останется бумажным…
Не буду отходить далеко от темы и обсуждать Конституцию России – она у нас замечательная.
Возьмем, например, Уголовно-исполнительный кодекс Российской Федерации, статья 80 которого гласит: «Лица, впервые осужденные к лишению свободы, должны содержаться отдельно от осужденных, ранее отбывавших лишение свободы». Надо сказать, гласит она об этом достаточно давно. Гласит и гласит. Кто у нас обращает внимание на то, что писано? В России много чего провозглашается, но не соблюдается. Найдется тысяча придворных толкователей норм и законов, которые почитают между строк и в угоду хозяевам назовут яйцо помидором, а кофейную чашку утюгом.
Начальник ФСИН Ю. Калинин на этот пункт внимания не обращал, был занят более важными делами. При нем в Челябинской области во время приема этапа погибло четверо заключенных. Они якобы, только сойдя с поезда, напали на сотрудников колонии, за что и были жестоко избиты. В соответствии с официальной версией сотрудники колонии правомерно применили необходимые меры самообороны, но были виноваты лишь в том, что вовремя не оказали медицинскую помощь ими же избитым заключенным. История попала в газеты, и Калинину пришлось покинуть свой пост, сменить сферу деятельности и… стать членом Совета Федерации. Сейчас судьба опять ему улыбнулась. Заслуженный человек, награжденный правительственными орденами и медалями, он возглавил кадровую службу компании «Роснефть»… Когда во ФСИН вместо Калинина пришел ныне уже уволенный Реймер, он, видимо, подумал-подумал и надумал: а почему бы ему не соблюсти провозглашенную ранее норму? И пошло дело – вернее, поехало. Началось великое переселение. Понеслись столыпинские вагоны и автозаки по России, перевозя осужденных из одной колонии в другую. Впервые осужденные люди – налево, а не впервые, то есть второходы – направо.
Мне очень хотелось бы, чтобы однажды произошло нечто подобное с нашей заМЕЧТАтельной Конституцией. Пришел бы новый начальник, ну или на худой конец старый опомнился бы, прочитал, например, статью 2 Конституции, которая гласит: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства». И начнет вдруг с этого момента Конституция неукоснительно соблюдаться, и неожиданно станут у нас все равны перед законом, и не будет более равных среди прочих равных, и станет наконец-то Россия действительно цивилизованным демократическим государством…
Был дан приказ и установлены сроки на переселение осужденных. Мы долго жили в подвешенном состоянии, пока в УФСИН Владимирской области решали, какие колонии оставить для первоходов, а куда отправить второходов. Я уже практически начал паковать свои баулы, как с облегчением узнал, что в ФБУ ИК-6 в поселке Мелехово будут отбывать свои срока впервые осужденные. Второходам предназначались колонии в поселках Пакино и Вязники той же Владимирской области. Момент для зэков очень волнительный. Как я уже упоминал, уклад жизни в колониях определяется не законом, а степенью самодурства ее руководства. По слухам, в Вязниках, где присутствовали элементы самоуправления, зэкам жилось неплохо. А поселок Пакино у осужденных пользовался самой дурной славой. Именно сюда отправляли на перековку самых строптивых зэков. Позже в личных делах появлялись фотографии улыбающихся уже бывших блатных с метлами в руках или с порезанными венами и разрезанными животами. Говорят, в этом районе самая высокая раскрываемость преступлений в России – сто десять процентов. В одном и том же преступлении могут сознаться сразу несколько незнакомых друг другу человек, ибо система выбивания показаний отлажена и работает бесперебойно.
Начали составляться списки на этапирование. По вторникам развозят в Вязники, а по четвергам – в Пакино. Многие занервничали. Когда тебя срывают с насиженного места, это само по себе неприятно, а тем более в местах лишения свободы – тут любое перемещение способно обернуться катастрофой. Более-менее налаженная жизнь в колонии может рухнуть в один миг. Особенно это актуально для некоторых осужденных. Я вижу дневального третьего отряда Славу, несущегося сломя голову в штаб. Его включили в списки этапируемых в Вязники, что для него смерти подобно. Он сам, по собственной инициативе гадил и доносил на своих сотоварищей начальнику отряда. Бывало, увидит Слава, что кто-нибудь приляжет на шконочку после тяжелого трудового дня – тут же летит в кабинет к начальнику отряда на доклад. Майор Кузьмичев пулей выскакивает из своего кабинетика и мчится на место преступления. Так они и работали на пару, выискивая и вылавливая нарушителей… Зачем Слава это делал? Что им двигало в тот момент, когда он закладывал других зэков? Чувство собственной значимости и исключительности? Осужденный за изнасилование и убийство, член секции дисциплины и правопорядка, дневальный Слава знал, что, попади он в колонию в Вязники, где жизнь не так сильно контролируется администрацией, у него возникнут проблемы. Осужденные спросят с него за такое поведение и жестко накажут. Слава валялся в ногах у оперативников и умолял их не отправлять его в Вязники. Его увезут в колонию строгого режима в Пакино, где он найдет себя. Таким образом система формирует доверенные кадры. Такой осужденный сделает все, что угодно администрации, подпишет любую бумагу, даст любые нужные показания.
Многие мои сотоварищи по колонии готовятся к переезду. Валера Герасимов, Винни, добродушный увалень, в упор расстрелявший троих, прижимает к груди котенка Яшку и, осыпая его поцелуями, что-то ему шепчет. До меня доносятся его слова: «Ну как же ты, маленький, будешь здесь без меня?»
Увозят моего верного друга Андрея Зуева. Он приходит прощаться и говорит мне: «Хороший ты мужик, Вова. Спасибо тебе за все»…
Выходит новая директива – переселение ускорить и закончить до Нового года. Автозаки набивают до отказа, впихивая в каждый по тридцать-сорок человек. К нам в обмен тоже везут новеньких. Зона встречает их не очень-то гостеприимно. Ничего не поменялось с момента моего приезда. Такой же жесткий прием, та же метла или лопата для уборки снега. Методы убеждения все те же… На колонию посыпались жалобы, которые доходят до журналистов. Кому-то приходит в голову пригласить телевидение и показать всему миру, как на самом деле проходит прием этапа. Не зря наша колония брала в области призы за участие в конкурсах художественной самодеятельности. К воротам колонии подъезжает автозак, который снимается журналистами. Вновь прибывших осужденных с ходу загоняют на несколько часов в ШИЗО, где их прячут от любопытных глаз, а вместо них с баулами из карантина подтягивается массовка, которая сыграет роли вновь прибывших. Осужденные лихо выпрыгивают из автозака, делая счастливый и радостный вид. Не хватает только красной ковровой дорожки и хлеба с солью…
Глава 44
Первое чудо
Уезжает Зуев, уезжает Винни. Артура, несмотря на то, что он был ранее судим, оставляют в нашей колонии как особо ценного специалиста. В моей жизни ничего не меняется. Я – рабочий хоздвора. Каждое утро я иду на работу, где иногда мне приходится разгрузить машину или для видимости перетащить что-нибудь с места на место. Артур не нагружает меня работой, и я могу просто сидеть в его комнатенке и читать книги. Я достиг вершины своего благополучия в колонии. Лучше мне не будет никогда.
До окончания срока остается пять лет. Ты помнишь это всегда. Дату начала и конца срока ты произносишь дважды в день на утренней и вечерней проверках, эти даты написаны на бирке, прикрепленной к кровати. В то время я жил и надеялся на чудо, которое неожиданно наступает. Выходят поправки в Уголовный кодекс России. По статье 174.1 (легализация денежных средств), по которой я был осужден, меняются сроки наказаний. Когда меня судили, по этой статье давали от десяти до пятнадцати лет. В новой редакции УК пороги наказания уменьшаются с семи до десяти лет. Это уже серьезно. Во-первых, статья переходит из категории особо тяжких в тяжкие, что означает смену строгого режима на общий и переезд в другую колонию. Но самое главное, мне должны снизить срок, приведя мой приговор в соответствие с новым законом.
На первый взгляд, арифметика здесь очень простая. Мне дали по данной статье десять с половиной лет, то есть на полгода больше минимального срока наказания. Следовательно, берем минимум в новой редакции, то есть семь лет, и прибавляем к ней полгода. Получаем семь с половиной лет. То есть по закону мне должны снизить срок на три года. По закону! По закону я вообще не должен находиться там, где живу последние пять лет, поэтому я не испытываю особых иллюзий. Но чудо все-таки происходит. По ходатайству моего адвоката о приведении приговора в соответствие с поправками к Уголовному кодексу Российской федерации судья Ковровского суда снижает мне срок на два с половиной года! Это настоящее чудо. Словно в детской игре, бросив кубики, я неожиданно передвигаюсь на несколько клеток вперед и одним махом приближаюсь к вожделенной свободе на два с половиной года. До конца срока остается чуть более двух лет. Замаячила перспектива условно-досрочного освобождения, для чего у меня имеется все необходимое, заработанное потом и кровью, – хорошая характеристика и поощрения.
И вот я уже собираю вещи и готовлюсь к этапу. Я знал, что во Владимирской области есть две колонии общего режима. Одна, закрепленная за неоднократно осужденными, или второходами, находится на окраине славного города Владимира. А другая, предназначенная для впервые осужденных, мирно расположилась в городе Покров, между болотом и фабрикой по производству шоколада «Alpen Gold». Господа тюремщики не торопятся соблюдать писанный для них закон, и меня депортируют в колонию общего режима в город Владимир, в ФБУ ИК-5. Я полон самых радужных планов.
«Общий режим, расслабуха», – мечтательно думаю я, радостно собирая баулы. Памятуя об опыте прошлых лет, я набираю два баула. От остального, немалого количества вещей, я избавляюсь, оставив богатое наследство Артуру и Роме. Мысль о том, что я покидаю Мелехово, радостно бьется в моей голове, а моя душа поет от счастья… В последний раз с баулами в руках я шагаю по исхоженной мною аллее в сторону ШИЗО, где меня ждет последний в этой колонии шмон. На мой вопрос «Что искать будете?» сержант-контролер не отвечает, а только нехотя бегло просматривает мои вещи. Каши, сухофрукты, орехи, книги, документы, одежда, туалетные принадлежности, спортивный костюм и кроссовки – этот нехитрый скарб полностью заполняет два баула.
После обыска я попадаю на сборку, где ждет своей участи зэк из шестнадцатого отряда – его везут на больничку. Мы абсолютно разные люди, но единодушно сходимся в одном – в отношении к администрации учреждения. Он счастлив, что его хоть на некоторое время увозят из Мелехово, а я счастлив потому, что навсегда покидаю это место. Я смеюсь от радости. Смеяться мне остается недолго… Подъезжает пустой автозак, и нас передают под роспись конвою. Мы вдвоем с относительным комфортом размещаемся в большом отсеке. Дорога до железнодорожного вокзала Коврова не отличается плавностью и, к счастью, занимает немного времени – около часа. Я слышу звуки вокзала и чувствую его запах. Автозак заезжает на пустынный перрон. Нас перегружают в пустой столыпинский вагон, где мы занимаем отдельное купе.
«Практически СВ», – думаю я и тут же слышу голос конвойного: «Вещи к досмотру!»
Опять шмон. Наш поезд от Коврова до Владимира идет около часа, в течение которого и длится обыск. Конвойный не успевает до конца просмотреть мой багаж – поезд прибывает к месту назначения. Железнодорожный вокзал Владимира приветствует нас шумом пригородных электричек и проходящих поездов. Я с наслаждением вдыхаю запах вокзала, поездов дальнего следования, с которыми у меня связаны приятные детские воспоминания. На пустынной платформе нас уже ожидает привычный автозак и неприветливый конвой. Остервенелый лай срывающихся с цепи собак и охранники с автоматами в руках возвращают меня в реальность – это не загородная поездка на каникулы…
Видавший виды автозак, со скрипом переваливаясь, ползет по неведомой мне дороге, делая многочисленные остановки на светофорах. Первая большая остановка – больничка, Моторное. Мы заезжаем на ее территорию, и мой попутчик, попрощавшись, покидает меня. Я слышал много жутких историй об этом месте, о трупах осужденных, сваленных под лестницей, о хирургических операциях, не соответствующих диагнозу… Осужденные склонны к преувеличению, но в данном случае, столкнувшись с тюремной медициной в колонии, я не сомневаюсь в правдивости услышанных историй.
Следующая остановка – моя. ФБУ ИК-5 общего режима УФСИН Владимирской области.
Глава 45
Общий режим
Слышится скрежет открываемых металлических ворот – мы въезжаем на территорию колонии.
Я живо выпрыгиваю с баулами из автозака и слышу команду:
«На корточки, головной убор снять, руки за голову, лицом вниз».
Я ставлю баулы на землю и делаю то, что мне говорят.
«Что, на рынок приехал?» – слышу я незнакомый голос.
Я молчу.
«Фамилия, статья, срок, кто по жизни?» – боковым зрением я вижу людей в камуфляже, по-хозяйски прогуливающихся вокруг меня с дубинками в руках.
Я представляюсь, называю статью и срок. У меня редкая для этих мест статья и большой для общего режима срок – восемь с половиной лет. Держа в руках мое необъятное личное дело, неизвестный любопытствует:
«А что это за статья – 160?»
«Хищение», – неохотно отвечаю я.
«Наверное, много похитил, раз дело такое большое», – развивает свою мысль надзиратель.
Не склонный к каким-либо дискуссиям, я неопределенно отвечаю:
«Наверное…»
«Так кто ты по жизни?» – потрясая дубиной, настойчиво продолжает интересоваться надзиратель.
Я знаю, что стоит сказать что-нибудь не то (например, что ты порядочный арестант), как на тебя обрушится град ударов. Если тюремщики переусердствуют, то составят акт о том, что я упал с лестницы или сам напал на них, а они оборонялись, и десяток прикормленных сук с радостью подтвердят и подпишутся под каждым их словом.
«Мужик», – отвечаю я, что соответствует действительности в моей тюремной жизни.
Ответ его устраивает, и меня заводят в помещение для обыска и приема этапов. Большая комната выложена кафельной плиткой. До меня привезли несколько осужденных, и я вижу здоровых голых мужиков, стоящих на растяжке – вплотную лицом к стене, с поднятыми руками. Ладони вывернуты наружу, а ноги широко расставлены. Стоять в такой позе неудобно, хочется сдвинуть ноги. Я вижу человека в гражданской одежде с резиновой дубинкой в руках, который тщательно следит за тем, чтобы осужденные испытывали неудобства. Он щедро осыпает их ударами. Никита Крашанов – завхоз карантина, в прошлом бывший блатной, смотрящий за одной из колоний общего режима Калужской области. Ему здесь хорошо, и он, наверное, не чувствует себя зэком. Несколько сотрудников с погонами на плечах увлеченно роются в вещах осужденных. Содержимое баулов вытряхивается на парты, падает на пол и разлетается в разные стороны. Я не миную участи остальных и подробно изучаю кафельную плитку на стене. Широко раздвинув ноги и вскинув руки в стороны вверх ладонями наружу, я пытаюсь вслушаться в происходящее. Слышу треск баула и грохот высыпаемых вещей. Надзиратели особо не церемонятся с моим багажом.
«Да он дневники ведет!» – слышу я чей-то возмущенный голос за спиной. Они нашли тетрадь с моими записями, которую я не увижу больше никогда. В любых записях они видят угрозу своей личной безопасности и благополучию. Очевидно, ими движет подспудное опасение: а вдруг кто-нибудь узнает обо всех творимых ими пакостях и подлостях?
Обыск превращается в банальное воровство. Тюремщики не гнушаются ничем. У меня пропадает несколько шариковых ручек, витамины, майки, сигареты, крем для рук. Официально у меня изымается только спортивный костюм и кроссовки. Местные самодуры приравнивают полученную в посылке в Мелехово спортивную одежду к запрещенным предметам. Я с ужасом взираю на разбросанные и перевернутые вещи, перепутанные документы, любовно и аккуратно сложенные мной перед этапом. Кое-как я складываю свои вещи в баул и следую за завхозом карантина.
За дверью – баня, которую и душем-то назвать нельзя. Несколько кранов с горячей и холодной водой, пластмассовые тазики, которых не на всех хватает… Пользуясь случаем, я развожу в тазике теплую воду и обливаюсь. После чего вытираюсь полотенцем, одеваюсь и в сопровождении полузэка-полумилиционера Крашанова иду в помещение карантина. Прибывшие до меня осужденные уже там. Холл со стендами, небольшое спальное помещение человек на двадцать и комната для приема пищи – вот наш ареал обитания на ближайшую неделю. Я с облегчением узнаю, что осужденных держат здесь не больше недели, после чего распределяют по отрядам. Меня ждет еще один шмон, который с пристрастием, лучше всякого милиционера, проводит дневальный карантина, осужденный Мухин. Достойный сын уволенного сотрудника ГАИ, конченый наркоман, попавший в колонию за кражу. Он окажется честнее людей при погонах – на этот раз у меня ничего не пропадает, а только выпрашивается тюбик зубной пасты… Время убивается зарядкой, ежедневной маршировкой, постоянной уборкой и без того уже вылизанного помещения, заучиванием правил внутреннего распорядка и тупым сидением в комнате для приема пищи.
Опытный зэк, я припас мало кому интересную здесь биографию Пастернака, написанную любимым мной Дмитрием Быковым. Книга меня спасает. Открывая и перелистывая страницы, я мгновенно переношусь в то время и ощущаю себя частичкой описываемых событий. Но реальность возвращает меня назад, в помещение карантина. Нас десять человек. Один из прибывших в этот день, Михаил Марьин, переметнулся в дневальные карантина. Сын подполковника КГБ, бизнесмен средней руки, владелец автобазы во Владимире, он осужден за соучастие в хищении имущества. По его словам, его подставил заместитель, хранивший на территории его автобазы краденые автомобили. Скорее всего, осужденный за дело, он был уверен в моей виновности. Миша сделает в колонии головокружительную карьеру. Хорошо зарекомендовав себя в карантине, он вскоре станет старшим дневальным первого отряда, то есть завхозом столовой, заменив прежнего, который освободится по УДО. Как-то он, чуть ли не плача, пожалуется мне на свою судьбу:
«Знаешь, как мне было трудно переступить через себя и начать избивать зэков? Я буду делать все, что мне скажет администрация! Скажут убивать – буду убивать! Ради своей семьи, ради своих детей, которые ждут дома своего любимого папочку…»
Миша быстро войдет во вкус и сильно продвинется в искусстве истязания осужденных. Видимо, где-то глубоко внутри жил в нем нереализовавшийся садист, барин или крепостной одновременно. Здесь, в местах лишения свободы, проснется в нем барин, встанет в полный рост садист, и он, расправив плечи, гордо пойдет совершать по колонии свои подвиги. Миша – автор и исполнитель системы телесных наказаний, практикующихся во вверенном ему первом отряде. По отряду он передвигается плавной поступью, с барской вальяжностью. Мне же своей сытой и лоснящейся физиономией он больше напоминал полицая из фильмов о Великой Отечественной войне… Самое печальное в этой истории то, что, будучи вполне обеспеченным человеком, Миша вполне мог достичь желаемого результата и получить блага не за счет нещадной эксплуатации и унижения других заключенных, а просто внеся определенный денежный взнос, который он все равно сделал, чтобы находиться на своей высокой должности…
На третий день меня вызывают в штаб, куда я следую в сопровождении завхоза карантина Крашанова. Меня заводят в кабинет начальника оперативного отдела, предлагают присесть. Моего провожатого, по-хозяйски собирающегося расположиться рядом, выпроваживают из кабинета.
После шести с половиной лет относительно спокойной жизни в местах лишения свободы ко мне приехали высокопоставленные гости. Один – оперативный сотрудник УФСИН Владимирской области, двое других – представители ФСБ. Меня потрясает их дремучесть и невежество. Беседа начинается с вопроса:
«Как тебе, Переверзин, удалось срок снизить?» – спрашивает неизвестный, упомянувший, что у него экономическое образование. У меня рассеиваются последние сомнения в его принадлежности к известному ведомству.
Гости явно раздражены и недовольны тем, что мне снизили срок. Вопрос задается таким тоном, как будто я украл лично у них зарплату за несколько месяцев, а то и за целый год.
Мне хочется пошутить и сказать: «Как? Договорился с Медведевым, он утвердил поправки к Уголовному кодексу, в результате чего мне и снизили срок».
Мне хорошо известно, что такие люди не понимают шуток, а юмор их только озлобляет. На всякий случай я вежливо рассказываю о принятых поправках, о статьях, по которым меня осудили. Пытаюсь сказать несколько слов о деле ЮКОСа, о том, что по делу сидят невиновные люди, и натыкаюсь на стену. Нет, не недопонимания, а на стену полной неосведомленности…
«Нечего было государство грабить», – скажет человек в гражданском с высшим экономическим образованием.
«Россию ограбил, а теперь в Страсбург побежал», – резюмирует он свой взгляд на мир.
Неожиданно фээсбэшник продемонстрирует хорошую осведомленность о моих планах.
«Что, в Москву собираешься, свидетелем? Не сидится тебе спокойно, приключений ищешь?» – спрашивает он.
Я не отвечаю на его комментарии и молча смотрю в окно. Разговор окончен.
Крашанов, сгорая от любопытства, спрашивает меня:
«Чего, чего они хотели?»
Читать бесплатно другие книги:
