Семьи.net (сборник) Корнев Павел

3

Малину съели быстро, после чего девочка, которую звали Нашми, сердито попросила чего-нибудь еще. Отец Палладий угостил ее остатками ухи, бросив кошке Анжелике рыбьи косточки.

Роланд ворчал:

— Никуда я не пойду! Я, может, тут остаться хочу! С дедом!

— Я уже вызвал директора, — сказала девочка. — Они скоро приедут. Или прилетят.

— У них не на чем летать, только вездеходы, — буркнул Роланд и потянулся за своим автоматом, который так и висел на гвоздике рядом с календарем. — Убирайся. Наелась — и вали! Ш-шит… Дед, я тебе соврал.

— В чем? — ласково спросил поп, сидевший на табурете.

— Ну, не соврал, просто не так сказал… Про семью… Короче, у нас в поселке было несколько семей, осталась одна. Ну, которую журналисты смотрят. А нашу ликвидировали. Я тебе не сказал.

— За что? В смысле, за что ликвидировали?

— За то, что это пережиток! — неожиданно закричала девочка, оттолкнув миску. — Все виды психических заболеваний возникают в семье! Все виды психозов и неврозов возникают в семье! Она создает больное человеческое существо!

— А мне нравилось! Когда мы с папой ходили на рыбалку! И когда Новый год и елка! И когда он меня учил кормушку делать для синичек! И… И…

На глазах у Роланда выступили слезы, и он замолчал, баюкая на руках автомат. Отец Палладий с ужасом смотрел то на него, то на насупившуюся Нашми, которая тут же заявила:

— Дети становятся имитаторами своих отцов, они увековечивают пороки родителей. Они становятся точными копиями. Это очень разрушительно. А дети не могут делать ничего другого, потому что у них нет другого источника информации.

Роланд молчал, ковыряя ногтем невидимое пятнышко на спусковом крючке.

— Ты, наверное, отличница, — осторожно сказал поп.

— Я отличник, — сухо поправила Нашми.

— Так ты мальчик или девочка?

— Я еще не определила для себя этот статус.

— Дура потому что, — тихо пробормотал Роланд.

Нашми взвилась, миска полетела на пол, кошка Анжелика в панике кинулась прочь из дома, оставив недоеденный скелет красноперки.

— Не будет у тебя никакой семьи! — заорала она. — Приедет директор, и тебя отправят к навозникам, и ты будешь там выращивать сою, потому что ты больше ни на что не годишься! А потом…

— Я никуда не поеду с директором, — твердо произнес Роланд. — Я… Я останусь тут.

— С этим сумасшедшим стариком?! — Нашми ткнула пальцем в сторону попа. — Его место в интернате, и ты это знаешь! Там же, где держат твою так называемую маму! Семья… — презрительно фыркнула она. — Вся идея семьи — это идея обладания! Обладания собственностью, обладания женщиной, обладания мужчиной, обладания детьми, а обладание — это яд!

— Нечестие твое настроило так уста твои, и ты избрал язык лукавых. Тебя обвиняют уста твои, а не я, и твой язык говорит против тебя, — сказал отец Палладий, поднимаясь. — Ты в самом деле отличница. Дай-ка сюда…

Поп взял лежавшее на столе оружие девочки, поразившись его легкости. Пластик…

— Отдай! — завопила Нашми, бросившись к попу, но тут же остановилась под его взглядом из-под насупленных бровей.

— А разве у тебя не было семьи? — спросил он. — Или теперь дети появляются в инкубаторах, как цыплята?

— Я не знаю… не помню… — Нашми отступила на шаг назад, опустила голову.

— Ничего у нее не было, — быстро сказал Роланд. — Потому она мне и завидует. Мне все завидовали, только никто не говорил, чтобы воспитатели не услышали… За это наказывают. Им в головы вбивают всё, как роботам… Тренинги специальные устраивают, это… программирование…

— Иди к черту! К черту иди! — крикнула девочка и выбежала за дверь, как пару минут назад кошка. Автомат остался у попа, и сейчас он рассматривал его с крайним изумлением.

— Мне надо идти, — Роланд поднялся. — Спасибо, де… отец Палладий.

— Куда ты пойдешь? Кругом лес. Я даже не знаю, где ближайший городок или деревня… Все вымерло.

— Оптимизация поселений, — по-взрослому деловито кивнул мальчишка. — Плохо тут тебе без ньюс-линии.

— А по-моему, наоборот, — улыбнулся поп, но улыбка быстро исчезла с его лица. — Что с тобой сделают, если поймают?

— Как он… как она сказала — отправят к навозникам. Буду растить сою. Сейчас много что из сои…

— А кем хочешь быть ты, Роланд? Кем был твой отец?

Мальчик моргнул.

— Отец? Папа? Он… Он был учителем. Преподавал историю. Ну, пока еще разрешали ее преподавать, я это уже не застал, но дома очень много книжек всяких осталось, учебников… Бумажных. Вон, как у вас, — он кивнул на полку с книгами.

— По истории там очень мало, но есть интересные… А вот уходить тебе нельзя. Все равно ведь поймают.

— И что делать?

— Вернись. А это, — отец Палладий потряс автоматом, — это, возможно, хуже, чем соха.

— Чем что?!

— Я хотел сказать, что сеять и выращивать лучше, чем уничтожать. Даже если ты сеешь и растишь сою. Ты два дня прожил в лесу, вышел сюда. Наверное, ты чему-то уже научился в этой своей «Звезде»?

— Я седьмой по показателям в нашем отряде, — с гордостью сказал Роланд.

— Вот видишь. А дальше они уже будут не столько учить тебя, сколько ломать.

— И что мне делать?! — снова спросил мальчишка.

— Ждать. Я уже очень стар, я не знаю, что происходит за пределами этого моего маленького мира… Я ушел сюда, когда понял, что то, чем я занимаюсь, мало кому нужно, да и остальным вряд ли приносит что-то кроме утешения. А вы в силах сделать многое.

— Да что мы можем сделать?! И кто это — мы?!

— Ты. Эта девочка. Я видел сомнение в ее глазах, Роланд. Сомнение — это хорошо. Это очень хорошо, хотя моя вера учила меня, что сомневаться не следует — хотя бы на примере усомнившегося Петра, едва не утопшего в Геннисаретском море… Кстати, что ей будет за потерю оружия?

— То же, что и мне, — мальчишка расплылся в мстительной улыбке.

— Значит, вас отправят вместе. Это хорошо…

— Ничего хорошего. Она даже не знает, кто она — или он.

— А ты ей помоги, — поп заговорщически подмигнул. — За косичку дерни.

— У нее косичек нету.

— Ничего, что-нибудь придумаешь… А сейчас давай прощаться. Кажется, за тобой приехали.

Снаружи, в самом деле, урчали моторы. Отец Палладий выглянул в оконце — два вездехода на огромных зубастых протекторах подкатили по лесной полузаросшей дороге, и с них спрыгнуло еще трое подростков в оливковой форме и пухлый мужчина в такой же одежде, но с яркими шевронами и какими-то нашивками на груди.

— Директор, — потерянно произнес Роланд. — Отец Палладий, они вас заберут в интернат. Вон, евротаджичка уже нажаловалась…

В самом деле, Нашми вертелась возле пухлого и что-то объясняла, размахивая руками и показывая на домик попа.

— Так. Иди к ним и не расстраивайся особо. Я разберусь. Главное — помни, что я сказал. Помни про папу, про маму… Про елку и Новый год, про кормушки и рыбалку…

— Я понял… — глотая слезы, пробормотал Роланд. Поп подтолкнул его к двери. Мальчишка пошел было, но тут же остановился.

— А если… Если с вами что-то случится, тогда как кошка будет?

— Ничего со мной не случится. Я за себя сумею постоять. А кошка, если что, не пропадет. Она все равно сама себя кормит — мышей ловит, зверушек всяких… Не волнуйся. Иди к своему директору.

Роланд выскользнул за дверь. Отец Палладий снова повертел в руках автомат, но так и не понял, что тут где. Наверное, вот эта кнопка — предохранитель… Ну, допустим.

— Эй, послушайте! — окликнули с улицы. Поп осторожно выглянул в оконце — директор стоял у вездехода, дружески положив руку на плечо Роланда. — У нас произошло недоразумение…

— Я заметил! — крикнул в ответ поп.

— Мы выражаем благодарность за то, что приютили наших воспитанников. Но так не годится. Вы — старый человек, вам следует поехать с нами. Вам обеспечат отличный уход и заботу в учреждении, специально…

— Спасибо, не нужно! — перебил отец Палладий. — Я прекрасно чувствую себя здесь.

— Но это не соответствует правилам. Мы должны…

— Я сказал: спасибо, не нужно!

И в подтверждение своих слов поп выставил стволом автомата и без того треснувшее стеколышко. Осколки полетели в траву под окном; подростки тут же укрылись за вездеходами, а директор переменился в лице.

— Вы же не станете стрелять, — укоризненно сказал он.

— Может, стану. А может, и нет.

— Со мной же дети.

— Директор, мы можем обойти его с тыла! Он ведь один! — крикнул кто-то из-за вездехода. — Убьем его!

Директор негодующе оглянулся, а поп засмеялся.

— Говорите, дети? Вот и увозите своих оловянных солдатиков в свой лагерь. Кстати, господин директор, у вас-то были отец и мать?

— Что?! — опешил директор. Роланд вывернулся из-под его ладони и отошел в сторону.

— Я спрашиваю, были у вас отец и мать?

— Э-э… Да, конечно, но… Вы, верно, слишком давно интересовались происходящим в стране и потому не совсем верно представляете…

— Достаточно. Уезжайте, — велел поп.

Директор пожал плечами и сделал знак грузиться. Подростки с недовольными лицами полезли на вездеходы, один презрительно толкнул в спину Роланда. Тот огрызнулся.

— Предупреждаю, что вы незаконно завладели учебным имуществом лагеря! — прокричал напоследок директор. — Лучше бы вам его сразу вернуть.

— Уезжайте, — повторил отец Палладий.

4

Когда шум вездеходов затих за стеной деревьев, поп, тяжело ступая, вышел из дома и сел прямо на землю, привалившись к бревенчатой стене. Автомат он оставил на столе, среди грязной посуды; в груди, слева, пекло и кололо, а последнюю таблетку нитроглицерина он израсходовал едва ли не с полгода тому…

Кошка Анжелика куда-то подевалась, напуганная неожиданным и непривычным многолюдьем, и отец Палладий умирал в одиночестве. Он прекрасно понимал, что осталось ему недолго. В голове мелькнула подленькая мысль — а зря ведь не поехал с директором… У них тоже есть свой гуманизм, свое человеколюбие, отвезли бы его в интернат, положили бы там на чистые белые простыни… Добрые врачи, уколы и таблетки, диетическое питание…

Отец Палладий улыбнулся.

Нет, ТАМ умирать он точно не хотел.

— Прости им, ибо не ведают они, что творят… — прошептал поп и поудобнее оперся о стену.

…С севера наползали угрюмые дождевые тучи, колорадские жуки грызли листья картофельных кустов, воробьиная стайка щебетала на крыше сарайчика. А рядом с неподвижным телом отца Палладия сидел, пригорюнившись, кто-то мохнатый, громко сопел и утирал лапкой катившиеся по зеленовато-серой шерсти крупные слезы.

Павел Корнев

Р. П. Г.

— Мы победили! — объявил директор, но никто этому не обрадовался.

По правде говоря, в зале на эти слова попросту не обратили внимания. Всем было не до того: одни отчаянно боролись с зевотой, другие шушукались с соседями, большинство же слушателей витало в облаках, уставившись в экраны электронных читалок.

Но директора подобная реакция на свое громкое заявление нисколько не смутила.

— Мы победили! — повторил он, лишь слегка повысив голос. — То, к чему так долго шло наше общество, наконец свершилось! С сегодняшнего дня институт брака и семьи не просто прекратил свое существование, он официально признан ущемляющим гражданские права! Проведение любых традиционных ритуалов бракосочетания отныне является административным правонарушением. Мы не потерпим мракобесия! Мы не позволим упертым ханжам навязывать нам свои замшелые принципы! Мы — свободны! Пережиткам прошлого не место в современном мире, нам не нужны оковы ущербной морали, ибо есть лишь одна наивысшая ценность — это свобода. Наша и ваша свобода!

Тут я не удержался и зевнул.

— Семья — это клетка! — провозгласил тогда директор. — Раковая клетка, которая поражала социум и уродовала его, заставляя поедать самого себя! Семья — это квинтэссенция несвободы! Люди оказывались на всю жизнь прикованными друг к другу, и речь не только о супругах, но и о детях, которые тяжким грузом повисали на своих родителях. Да и сами они полностью зависели от случайных, в общем-то, людей. Тех, кто зачастую не мог дать им элементарного образования и даже просто прокормить. Нашим миром правила случайность, а это ли не величайшая несправедливость? Более того! Так называемая «родня» сплачивалась в противоестественную общину, закрытую от остального мира, что служило причиной нетерпимости и ксенофобии!

Минуты на экране читалки сменяли друг друга, время близилось к обеду, а директор никак не затыкался.

— Кластер — вот идеальная ячейка современного общества! Свободный союз свободных людей! Полностью избавленный от несвойственных простым людям функций воспитания подрастающего поколения. Теперь вы, все вы, все дети свободного мира — абсолютно равны и находитесь в одинаковых условиях. Кем бы ни являлись ваши биологические родители — теперь это не имеет никакого значения! Груз чужих жизней больше не давит на вас, вы сами вольны определять собственную судьбу. Вы и только вы решаете, кем станете! Вы свободны в выборе! Вы абсолютно и одинаково свободны!

При этих словах я с трудом сдержал ухмылку.

Свобода — хорошо; это любому альтернативно-одаренному ясно. Только не стоит путать свободу иметь собственные убеждения со свободой от любых убеждений вовсе.

У тебя есть принципы? Малыш, да с тобой что-то не так!

Назовешь себя русским, — и тебе сразу укажут, что все мы жители Земли и национальностям больше не место в современном мире. Потом заявят, что никто не может быть «чисто» русским, ибо это совокупность многих народов, припомнят зависимость русских земель от ордынских ханов и спросят: а зачем тебе это? Зачем самому себе навешивать ярлык? Будь проще, будь как все; ведь русский — это почти наверняка ксенофоб и фашист.

Заявишь о том, что тебе нравятся девочки, — и узнаешь, что слишком мал для сексуальной самоидентификации; что в жизни надо попробовать все; что эти аспекты развития твоей личности будут корректироваться попечителями и психологами.

Религия? О религии стоит помалкивать, если не хочешь заполучить в личное дело запись о тяжелом расстройстве критического мышления.

Впрочем, если полагаешь, будто принципы и убеждения — это не клетка, а каркас, внутренние ребра жесткости, которые не дают окружающим раздавить тебя и превратить в бесхребетного слизняка, можешь открыто объявить себя русским православным гетеросексуалистом.

Но сделай так, и немедленно загремишь в центр коррекционного образования.

По-нашему — отстойник.

— Всем вам, вне зависимости от социального статуса и происхождения, были даны равные стартовые возможности, не зависящие от доходов так называемой семьи, и это явилось величайшим достижением нашего общества, — продолжил распинаться директор как заведенный. — С самого рождения вы получали должное медицинское обслуживание и образование, но сейчас настало время перейти на следующую ступень социализации! В четырнадцать лет проходит распределение по кластерам, в которых вы будете пребывать вплоть до совершеннолетия. И не волнуйтесь — назначение не станет случайным; специалистами разработан сложный и всеобъемлющий алгоритм анализа вашего характера, наклонностей и результатов обучения. Никто не выбирает родителей и семью, но подбор кластера происходит на строго научной основе, и это гарантировано позволит вам полностью раскрыть свой потенциал!

«Бла-бла-бла…» — усмехнулся я, едва удержавшись, чтобы не произнести это вслух.

Месяц назад мне исполнилось пятнадцать, но кластер подбирают до сих пор.

Компьютер завис, что ли? Плевать, так даже лучше…

Тут все повалили на выход, я выключил читалку и отправился в столовую.

На обед давали непонятное пюре, соевую котлету и витаминный коктейль.

Питательно и безвкусно. После такой кухни в любом кластере размороженные полуфабрикаты только так уплетать станешь.

Уже на выходе я наткнулся на парочку арийцев, и один из них немедленно расплылся в гаденькой улыбочке:

— Какие люди! Роман-четырнадцать-ноль-восемь! До сих пор с нами? Никто не хочет русака в кластер брать?

Я молча прошел мимо.

— А Роман разве не семитское имя? — крикнул в спину второй бритоголовый.

Оборачиваться не стал, просто выставил средний палец и зашагал дальше.

Что имя? Имя у меня уже третье. А после распределения в кластер попечители опять новое дадут. Вот стану совершеннолетним и верну настоящее. Я ведь помню свое настоящее имя. Что бы мозгоправы про самовнушение ни твердили — помню.

Но тут сзади послышалось:

— Генетический мусор!

Я обреченно вздохнул, развернулся и подступил к арийцу, возвышавшемуся надо мной едва ли не на голову.

— Господь наш в безграничной мудрости своей сделал людей разными. Большими и маленькими, высокими и низкими, черными и белыми. Жаль только, не всем мозгов в полной мере отвесил…

— Чего?.. — подался ко мне бритоголовый.

Я подпрыгнул и со всего маху шибанул ему лбом по носу.

Из лазарета выписали уже после отбоя.

Когда зашел в нашу комнату, Андрей спешно выключил ручной фонарик и быстро спрятал что-то под одеяло.

— Фу, Иван! Напугал… — с облегчением перевел он дух, разглядев меня, и достал книгу. Настоящую — бумажную, не адаптированную для нашего возраста. — Я тут читаю…

— Увидит воспитатель, больше читать не будешь.

— Да ладно, успел спрятать, — обиделся Андрей.

— Как в прошлый раз, да? — усмехнулся Степан и спросил: — Вань, ты как?

Я уселся на кровать и осторожно прикоснулся к синяку, заклеенному лечебным нанопластырем.

— В изолятор не закрыли и ладно.

— На футболе арийцев прессанем?

— После, мне вместо физкультуры дополнительно психолога назначили, — сообщил я, забрался под одеяло и скомандовал: — Андрей, вырубай свет.

Тот без пререканий включил фонарик, сунул книжку под подушку и задумчиво произнес:

— Слушай, Иван, как такое может быть? Здесь пишут, что Сталин был кровавым тираном и проспал начало войны, а в прошлой он был гениальным полководцем. Ничего понять не могу! Просто мозги пухнут!

— Сталин? — встрепенулся Степан. — Это который в опломбированной фуре с золотом арийцев прикатил?

— Не, — качнул я головой, — тот другой.

— А со Сталиным что? — продолжил допытываться Андрей. — Кому верить?

— Своя голова на плечах должна быть. Прочитай одну книгу, прочитай другую, дальше сам решай.

— Отличный совет, — фыркнул парень.

— Другого нет.

Читать бумажные издания с непривычки и в самом деле непросто. Тексты в читалках давно адаптированы, там все просто: это белое, это черное. И так везде. Какую книгу ни открой, именно это черное, а именно это белое. Без вариантов.

Это про бумагу говорят, будто напечатанное станком не вырубить топором, а электронные тексты на сервере поправить легче легкого. Правда, старик Оруэлл здорово дал маху, замутив в антиутопии «2042» тему с сожжением книг. Мы ведь в свободном мире живем, у нас так нельзя. Каждый сам решает, что лучше для него; и разве можно упрекнуть кого-то в том, что общество предпочло удобство и универсальность электронной книги бумажному изданию?

Дешевизна, доступность, безграничный выбор и, ко всему прочему, — пропала нужда вырубать деревья. Сплошные преимущества, только вот книги в сети уже совсем не те, что были раньше. Адаптированные тексты, ага.

— Расскажи про Библиотеку, — попросил вдруг Андрей.

— Не надоело еще?

— Не-а.

Библиотека была легендой. Слухи о ней ходили во всех интернатах, где мне доводилось побывать, и каждый нормальный пацан мечтал отыскать это хранилище записей об изъятых из семей детях.

— Когда ребенка забирают в систему, — начал я рассказ, — у него и родителей берется генетический материал и присваивается уникальный номер. В сеть эти данные точно не заносятся — сколько раз правительственные базы данных ломали, но ничего так и не нашли.

— А кто ломал? — полюбопытствовал Андрей.

— Да кто только не ломал! — усмехнулся Степан. — У них в защите дыра на дыре. Последний раз, говорят, протокол запуска баллистических ракет чуть не хакнули.

— Скажешь тоже….

— Да, блин, арийцы об этом неделю трындели!

— Ну если арийцы…

— Пошел ты!

— Хорош! — оборвал я спорщиков. — Вы слушать будете, нет?

— Будем, будем!

— В общем, базы данных в сети нет. Получается, документы не оцифровываются и хранятся в бумажном виде.

— А зачем? — перебил меня Андрей, явно держа в голове некий каверзный вопрос. И точно: — Вроде, при зачислении в кластер всех по новой на генетическую совместимость проверяют? — спросил он.

— Кластер — это кластер, — важно объявил тогда Степан, — а если донор понадобится? Наименьшее отторжение тканей у близких родственников, вот заболеет кто — и где искать? Искусственные органы, знаешь, сколько стоят? Они медицинской страховкой не покрываются.

— И что с того? — скривился Андрей. — Если ты нищеброд и у тебя детей в систему забрали, никто тебе донора искать не станет.

— У всех забирают, — возразил я. — Не только у нищебродов.

— Можно откупиться, — уперся тот. — А за Уралом, говорят, вообще интернаты частные, оттуда детей на выходные домой отпускают.

— Говорят, собак едят, — немедленно отозвался Степан.

— Брехня, — согласился я с ним. — Правила везде одни.