Королева Таврики Девиль Александра
Она вначале не поняла, что он задумал, и смотрела с некоторой растерянностью, как он сбрасывает с себя одежду. В красноватых отблесках огня его стройное сильное тело с выпуклыми мускулами казалось ей ожившей статуей греческого или римского бога. Оставшись лишь в узкой повязке на бедрах, он подошел к Марине и лег рядом с ней под покрывало, заключив девушку в объятия. Их обнаженные тела соприкоснулись, и Марина почувствовала, как лихорадочный озноб отступает перед тем жарким чувственным волнением, которое исходило от Донато и передавалось ей самой.
— Так теплее? Так лучше? — спрашивал он все более прерывистым и хриплым голосом, а она не имела сил ответить, только молча кивала и отводила взгляд от его горящих черных глаз.
Скоро ей уже было не холодно, не зябко, а совсем тепло. Донато начал ее целовать — вначале осторожно, нежно, а потом все пламенней. Голова у нее закружилась, и она не заметила, что сама отвечает на его поцелуи и объятия со всей безоглядностью своей первой настоящей любви. В какой-то момент она краем сознания ощутила, что падает в запретный омут, и прошептала:
— Но ведь нельзя, это грех… Мы не венчаны, ты женат…
— Нет, любимая, теперь можно, — возразил он, прерывая ее протесты поцелуями. — Я загадал, что если сокровище найдется, — значит, мы получим духовное благословение. Бог послал нам любовь, и людские законы нас не разлучат.
— Я загадала то же самое, — прошептала Марина и больше не колебалась, всецело доверив себя любимому мужчине.
Теперь ей было не просто тепло, а жарко, и она даже не заметила, как соскользнула на пол овчина, сбился к ногам шерстяной плащ и единственным покрывалом для ее тела остались руки и губы Донато. А он придумывал все новые, все более прихотливые ласки, словно готовил девушку к чему-то главному, к какой-то неизведанной вершине. И Марина, несмотря на свою неопытность, с каждой минутой становилась смелей и раскованней, отвечая на его страстные порывы. Потом сквозь волны томительно-сладкого возбуждения она ощутила боль — и поняла, что стала женщиной.
Донато бережно завершил это первое в ее жизни любовное соитие. Опомнившись после головокружительной бури, Марина почувствовала блаженный покой и тепло. Ее голова лежала на груди Донато, а он, укрыв девушку покрывалом, одной рукой обнимал ее за плечи, а другой гладил ей волосы, вытирал взмокший лоб. Она провела ладонью по его груди и прошептала:
— Кажется, ты вылечил меня от простуды.
— А ты вылечила меня от любовной горячки, — сказал он низким бархатным голосом, в котором все еще чувствовалось напряжение страсти. — Если бы ты знала, как трудно мне было находиться рядом с тобой — и не касаться тебя. Поверь, я испытывал муки Тантала.
— И заглушал свои муки с другими женщинами, — не удержалась от ревнивого упрека Марина.
— Ты вспомнила Нимфодору? Забудь о ней, забудь обо всем, что было раньше. Я ведь думал тогда, что между нами — пропасть, что ты не согласишься быть моей…
— А я согласилась… хотя не должна была. Но мне теперь уж все равно. Теперь моя жизнь в твоих руках, Донато…
— Я все сделаю, чтобы ты была счастлива, — заверил он ее, и она, благодарно улыбнувшись, унеслась в царство волнующих снов.
Утром Марина пробудилась с сознанием необратимых перемен. Она была уже не та, прежняя девушка из Кафы, наученная матерью, священником и всем окружением, что жизнь ее должна протекать по раз и навсегда установленным законам, и какие-либо изменения, счастливые или несчастливые, возможны лишь внутри этих законов. Теперь же она преступила некую черту, дала волю собственным чувствам и решила жить так, как хочется. Впереди могло ждать осуждение, изгнание, невзгоды, — все ей казалось нипочем. Лишь одного она боялась — предательства любимого мужчины. «Только твоя любовь для меня важна», — прошептала она сквозь сон. И тут же почувствовала, как его губы коснулись ее закрытых глаз и знакомый мужественный голос прозвучал у самого ее уха:
— Ты для меня — весь мир. Без тебя я никогда не буду счастлив.
Они снова сплелись в объятии и познавали друг друга уже не в вечерней темноте, а при ярком утреннем свете, струившемся из окон на их обнаженные тела.
Но если Марина была поглощена лишь своими внутренними переживаниями и ощущениями, то Донато не забывал и о внешнем мире, ибо чувствовал ответственность за неопытную девушку, которая всецело ему доверилась и для которой он был в этом мире защитой. С самого утра, пока Марина спала, он оглядел со всех сторон таинственный дом и обошел окрестности. Встретив двух пастухов, гнавших к реке стадо овец, Донато спросил их, кому принадлежит этот дом и почему он пуст. Пастухи, опасливо покосившись на брошенное жилище, ответили, что владелец дома и вся его семья недавно погибли, а наследник пока не объявился. Донато понял, что с домом связана какая-то темная история, и решил более подробно выяснить все у Симоне.
Вначале он думал отправиться к знахарю вдвоем с Мариной, но после любовной ночи девушка еще не оправилась, и он понял, что ей пока будет больно даже сесть на лошадь и уж тем более проехать какое-то расстояние. Возможно, будь на месте Марины другая женщина, он не опекал бы ее с такой нежностью, но эта юная славянка пробуждала в нем чувства совершенно особенные: ему хотелось быть для нее и мужем, и другом, и отцом, и братом — всем на свете.
И потому он убедил девушку отдохнуть в этом подаренном судьбой доме, пока сам он съездит к Симоне и выяснит, чье это жилище, а также какие есть новости из Кафы.
Умывшись колодезной водой и подкрепившись взятыми в дорогу припасами, молодые люди ненадолго расстались.
Донато поехал к дому Симоне, а Марина, проводив его, принялась осматривать свое временное пристанище. В доме имелось несколько комнат, но все они, кроме той, где путники ночевали, были совершенно пусты. Видимо, хозяева погибли до того, как успели обжить свой новый дом. Двор, окружавший строение, был почти не огорожен, лишь несколько грубо сколоченных досок представляли некое подобие забора со стороны дороги. Сразу за домом начиналась рощица, тянувшаяся прямо к узкой и быстрой реке, что протекала по глубокому ущелью, имела обрывистые берега и каменистое дно. Девушка подумала, что при сильных дождях такая река может стремиться вниз полноводным потоком, сметающим камни на своем пути, и невольно вспомнила еще одну горную реку — ту, под скалой с пещерой, в которую она чуть не упала, спасаясь от татар. Марина поежилась при этом воспоминании и пошла дальше обследовать живописную местность. Немного выше, там, где берега речки казались особенно крутыми, через нее был перекинут деревянный мост с тонкими перилами. Издали он выглядел довольно шатким, но неистребимое любопытство Марины толкало ее перейти на другой берег и посмотреть, что скрывается там за плотными зарослями можжевельника и раскидистыми кронами каменных дубов. Она с некоторой опаской ступила на висячий мостик, но, сделав несколько шагов, почувствовала себя уверенней и даже посмотрела вниз, где бежал по острым камням речной поток. На другом берегу не оказалось признаков жилья; лишь в одном месте девушка увидела остаток каменной кладки — очевидно, то была недостроенная или, наоборот, разрушенная стена дома. За можжевеловой рощей виднелись причудливые нагромождения невысоких скал, среди которых Марина обнаружила родник с очень вкусной водой. Идти дальше она не решилась, особенно после того, как из кустов выпорхнула и зловеще закаркала большая черная птица. Это показалось девушке тревожным предзнаменованием, и она повернула обратно. Теперь Марина ступила на шаткий мостик уверенно, без страха, но, как оказалось, ее уверенность была преждевременной. Одна из досок примерно посередине моста вдруг угрожающе треснула под ногой и подалась вниз; Марина едва удержала равновесие, схватившись за перила, и оставшуюся часть моста преодолела уже с опаской. Ей пришло в голову, что, наверное, Донато побранил бы ее за легкомысленное любопытство и неосторожность. Она решила больше никуда не удаляться и ждать возлюбленного возле дома.
А Донато по дороге к Симоне обдумывал зародившееся у него утром намерение купить дом, в котором они с Мариной провели свою первую ночь. Ему казалось, что этот добротный дом без хозяина недаром возник на их пути, что сама судьба подала знак — здесь, не очень далеко от города и в то же время уединенно, он сможет жить с любимой девушкой, защитив ее от косых взглядов и злых языков.
Дорога до жилища Симоне заняла у Донато менее получаса, хотя он ехал не быстро, и такое близкое соседство со знахарем тоже показалось римлянину добрым знаком.
Симоне встретил гостя приветливо, но с изрядной долей удивления:
— Где же ты провел почти полгода? О тебе даже никаких слухов не появлялось ни в Кафе, ни в Отузах! И Бартоло меня спрашивал, куда ты пропал. Но что я мог рассказать? Мы же с тобой условились скрывать, какая бойня случилась в моем доме. Вот я и говорил, что разминулся с тобой в горах, что ты, наверное, заблудился или куда-то уехал. Но где же ты был на самом деле?
Донато, не желая открывать опасную тайну своего пребывания в Мангупе, уклончиво ответил, что по дороге им с Мариной снова пришлось спасаться от разбойников, и они оказались в прибрежном городке, где и переждали зиму, а потом встретили знакомых купцов, с которыми смогли доехать до Солдайи.
Симоне выслушал внимательно, но с некоторым сомнением во взгляде, и тут же спросил:
— А где сейчас Марина? Она вернулась в Кафу без тебя?
— Нет, мы с ней вместе вернемся. А что говорят о ней в Кафе? Ее отсутствие не связали со мной?
— Нет, я ведь об этом молчал. К тому же в Кафу вернулся этот купец, как его… Варадат, который откупился от татар и всем рассказал, что Марину Северскую забрали в плен.
— А греческий священник разве не передал весточку ее матери?
— Об этом мне ничего не известно. Да и откуда я узнал бы подробности, если живу здесь отшельником. Кстати, мне повезло, что генуэзцы не заподозрили меня в причастности к убийству людей Заноби. Утром их нашли местные крестьяне и решили, что разбойники поссорились и поубивали друг друга. Заноби Грассо тоже нашли убитым, но не здесь, а ближе к Солдайе. Не ты ли постарался?
Вместо ответа Донато спросил:
— А что, в Кафе как-то связали гибель Заноби с моим именем?
— Не думаю. Если бы это было так, Бартоло мне бы рассказал.
— Странно… — пробормотал Донато, вспомнив предостережения отца Панкратия о том, что в Кафу возвращаться опасно, поскольку стражники ищут убийцу Заноби.
— Чувствую, что ты многого недоговариваешь, римлянин, но допытываться не буду. Однако ты все-таки приехал ко мне, значит, я тебе для чего-то нужен. Только почему ты не привез Марину? Где она сейчас?
— Она тут недалеко, в брошенном доме возле реки. Мы вчера промокли под дождем, и ей немного нездоровится.
— Так ты приехал за лекарством от простуды?
— Нет, Марине уже лучше. Я хочу расспросить вас об этом странном доме, где мы с Мариной нашли пристанище. Местные пастухи сказали, что он ничейный, его хозяева погибли, а новые не объявились. Как такое может быть?
— Здесь и не то может случиться, — вздохнул Симоне. — Окрестные горы полны загадок. Этот дом построил виноторговец из Отуз Лаппо Федини. Но когда он ехал сюда с женой и двумя детьми, лошади внезапно понесли, повозка свалилась в пропасть и вся семья погибла. Жив остался только возница, спрыгнувший с козел в последний момент. Ходили слухи, что этого возницу подкупил кто-то из недругов Лаппо, а такие были, потому что виноторговец отличался вздорным нравом. А еще в Отузах поговаривают, что несчастье подстроил Баттиста — младший брат Лаппо, который теперь остался его единственным наследником. И это похоже на правду, поскольку братья никогда не ладили между собой.
— Значит, теперь дом принадлежит брату погибшего? Почему же наследник туда не вселился?
— Баттиста хочет продать этот дом и переехать из Отуз в Солдайю, у него там богатая невеста. Но, боюсь, после такой зловещей истории покупателей он не скоро найдет. Притом, здешние люди живут небогато, а Баттиста хочет взять за дом немалую сумму. — Симоне помолчал и с насмешливым любопытством взглянул на собеседника: — А почему это тебя интересует? Уж не хочешь ли ты купить дом у Баттисты? Неужели за эти месяцы ты успел разбогатеть?
— Можно сказать и так. До меня дошли известия, что умер мой богатый дядюшка и оставил мне наследство. И сейчас я еду в Кафу, чтобы это наследство получить.
— Вот как? — недоверчиво улыбнулся отшельник. — Ну что ж, случаются такие подарки судьбы. Значит, тебе приглянулся дом Лаппо Федини и ты хочешь его купить? И готов заплатить немалую цену?
— Да, вы угадали. Я всегда хотел жить в таком уютном поместье, среди красивой природы. Это будет напоминать мне мое навсегда утраченное римское имение. К тому же до Кафы и Солдайи отсюда недалеко. Снаружи дом вполне добротный, осталось лишь доделать его изнутри, заполнить мебелью и вещами. Не могли бы вы, мессер Симоне, сообщить этому Баттисте, что на его дом нашелся покупатель? А я вернусь сюда, как только получу в Кафе положенные мне деньги.
— Ну что ж, я скажу Баттисте, мне не трудно, — пожал плечами Симоне. — Хотя все это кажется довольно странным… И ты какой-то не тот, словно вернулся из другого мира.
— Мне тоже иногда кажется, что я стал другим человеком, — улыбнулся Донато, и на его мужественном лице проступило мягкое и мечтательное выражение. — Хоть я уже не мальчик, но впервые в жизни узнал, что такое истинная любовь. А ведь многим людям до конца дней не дано этого понять.
— Но я-то тебя понимаю, я знаю, что такое истинная любовь, — вздохнул Симоне. — Понимаю и благословляю. Я сразу заметил, что вы с Мариной — пара. Но только вот что хочу сказать тебе, Донато. Я, старый отшельник, немного знаю об этой девушке и почти ничего — о тебе, но предчувствие мне подсказывает, что большие испытания ждут вашу любовь…
— Да, испытания… — эхом откликнулся Донато. — И я к ним готов. Лишь бы ей они оказались по силам.
Глава одиннадцатая
Влюбленные провели еще одну ночь в доме, который Донато уже твердо вознамерился купить, и отправились в путь лишь на следующее утро.
Весна была в самом разгаре, и ее цветущая роскошь на фоне яркой синевы моря и чистой голубизны неба могла внести радость и гармонию даже в самые мятежные души.
И все-таки чем ближе были окрестности Кафы, тем больше волновалась Марина. После того как Донато передал ей слова Симоне, не совпадающие с тем, что сообщил отец Панкратий, девушку охватили сомнения и страх перед неизвестностью. Но она не говорила об этом Донато, пряча тревогу в себе.
Когда вдали показались знакомые очертания Митридатского холма, Марина вдруг подумала о том, что если сейчас свернуть с основной дороги на боковую, то можно проехать мимо загородного дома Андроника. Девушка вспомнила, что незадолго до смерти отчима этот дом хотел купить Константин, и ей стало любопытно, живет ли там молодой купец со своей женой Евлалией.
Перед приездом в Кафу Марина сменила мужской костюм на женское платье, украсила волосы красивым обручем, и теперь могла предстать перед кафинскими знакомыми в надлежащем виде. Она украдкой вытащила из прикрепленного к поясу кошелька зеркальце и, посмотревшись в него, осталась довольна своей внешностью. Любовные бури придали ей волнующую женственность, и даже сознание того, что страсть, соединившая их с Донато, грешна и запретна, не могло погасить блеск в ее глазах.
Марина словно невзначай предложила возлюбленному немного отклониться от основной дороги и проверить, кто теперь хозяйничает в загородном доме, еще недавно принадлежавшем семье Андроника Таги. Донато не возражал, и они, свернув направо, скоро оказались перед увитой плющом изгородью, поверх которой был хорошо виден дом, окруженный садом. На крыльцо вышла женщина с корзиной белья в руках и остановилась, заметив проезжающих мимо всадников. Марина невольно вскрикнула, узнав верную служанку Таисии — повариху Ждану. Ждана тоже узнала свою молодую хозяйку и, поставив корзину на землю, побежала к воротам. Марина, не дожидаясь помощи Донато, соскочила с коня и бросилась в объятия Жданы, смеясь и плача, словно маленькая девочка. Донато спешился и некоторое время с удивлением наблюдал за встречей, потом спросил:
— Это твоя родственница, Марина?
— Нет, господин, я служу в этом доме, — ответила Ждана, с любопытством посматривая на статного спутника своей молодой хозяйки.
— Ждана служит у моей матери с малолетства и стала для нас почти родственницей, — пояснила Марина. — Она тоже славянка, как и мы с мамой.
— Жемчужинка ты наша, красавица, — приговаривала Ждана, гладя Марину по волосам. — Где же ты так долго пропадала? Мы уж не чаяли увидеть тебя когда-нибудь. Чего только не передумали, у каких гадалок не были, столько страху натерпелись! Ведь нам Варадат рассказал, что ты либо погибла, либо попала в плен к татарам!
— Но разве вы не знали, что я спаслась от татар? Разве монахи не передавали вам весточку? — удивилась Марина, вспомнив уверения отца Панкратия.
— Монахи? — Ждана была не менее удивлена. — Да, в Кафе возле нашего дома видели какого-то незнакомого монаха, но он никому ничего не говорил. Правда, в тот же день Никодим нашел под воротами записку, в которой сообщалось, что ты жива и здорова. А больше ничего. Таисия, бедная, вся извелась, и я тоже. Думали-гадали, где ты, что с тобой, от кого эта записка. Ведь приходило в голову, что тебя продали какому-нибудь турку или татарину, а записку нарочно подбросили для нашего успокоения, чтобы мы тебя не искали. Почему ж тот монах нам ничего не сказал?
— Что ж, значит, так было надо, — пробормотала Марина, не решаясь даже мысленно упрекать отца Панкратия. — Ну а что мама, брат? Они здоровы?
— Здоровы, слава Богу. Но горя мы все натерпелись, пока тебя не было, — вздохнула Ждана. — Так где же ты на самом-то деле пропадала, птичка моя? Пойдем, расскажешь обо всем по порядку.
— Да рассказ мой будет коротким, — пожала плечами Марина, избегая прямо смотреть в глаза собеседнице. — От татарского плена меня спас синьор Донато Латино. — Она кивнула на своего спутника. — Но в бою он был ранен и лечился в одном монастыре на побережье. В том же монастыре и я нашла приют. Так и пережили зиму, а как потеплело — тронулись в путь.
— Ох, господин, мы все за вас будем Богу молиться, что спасли нашу боярышню! — обратилась к Донато Ждана. — Входите в дом, будьте дорогим гостем! И ты, сударушка, приглашай своего спасителя!
— А я думала, что наш загородный дом продан, — сказала Марина. — Ведь Андроник перед смертью собирался.
— Нет, дом пока не продан и вряд ли скоро продадут, — пояснила Ждана. — Да тут столько разного произошло, пока тебя не было! Пойдемте, пойдемте, обо всем поговорим. Сейчас позову Никодима, он примет ваших лошадей.
После громких окриков Жданы из глубины сада появился Никодим и, увидев Марину, выронил из рук лопату и застыл на месте с открытым ртом. Девушка поняла, что в Кафе ее считали уже чуть ли не покойницей. Но, немного отойдя от изумления, Никодим засуетился, велеречиво поприветствовал молодую хозяйку и ее спутника, взял под уздцы лошадей и повел их в стойло.
А Ждана тем временем пригласила молодых людей в дом и торопливо собрала на стол то, что было под рукой: хлеб, молоко, сыр, медовый напиток и сушеные фрукты. Но Марина, едва проглотив кусок хлеба и запив его молоком, тут же принялась расспрашивать Ждану о событиях в Кафе. Впрочем, служанка и сама горела желанием выложить все новости и охотно приступила к ним, перескакивая с одного на другое:
— Неделю после твоего отъезда не было вестей, а потом в город вернулся Варадат и сказал, что на ваш отряд напали татары, всех слуг перебили, а Марину не то взяли в плен, не то она, убегая, упала в пропасть. А сам он — то есть Варадат, будто бы храбро сражался, пытаясь выручить девушку, но на него разом навалились двадцать человек и связали его по рукам и ногам.
— Вот врет-то, трус хвастливый, — скривилась Марина.
— А мы так и думали, что врет, — кивнула Ждана. — Сам-то он откупился от татар, а вот бедняги Филипп и Чугай полегли в бою, мы их потом похоронили.
Марина всплакнула и перекрестилась, вспомнив о верных слугах, защищавших ее до конца.
— Да, много горя мы натерпелись, пока тебя не было, — вздохнула Ждана. — Таисия день и ночь молилась о тебе, а Юрия боялась отпускать от себя даже на шаг. Но лекарь Лазарь ее все время успокаивал, лекарства ей давал, дом помогал вести. В общем, ты, Марина, не удивляйся, но недавно Таисия и Лазарь обвенчались.
— Значит, у меня теперь будет новый отчим, — пробормотала Марина с невеселой усмешкой.
— Что ж делать, жизнь идет своим чередом, — развела руками Ждана. — Я вот несколько лет была вдовой, но недавно решила, что вдвоем все-таки лучше, веселей живется. Так что сошлись мы с Никодимом, поженились, теперь хозяева поселили нас в этот дом, чтоб мы его в порядке содержали и за садом ухаживали.
— А кто же теперь вместо тебя куховарит? — удивилась Марина.
— Лазарь привел своего повара, весьма искусного.
— Наверное, мой новый отчим решил завести в доме новые порядки? — нахмурилась девушка.
— Ничего, Таисия себя в обиду не даст, она женщина властная, — заверила Ждана. — Но Лазарь тоже, хоть и молчун, а многое ухитряется делать по-своему.
В комнату вошел Никодим и скромно сел в сторонке. Марина слегка улыбнулась, вспомнив, как когда-то помощник Андроника заглядывался на нее.
— А еще хозяева нам к свадьбе подарили сундук одежды и полотна, — похвасталась Ждана.
— Так-то оно так, — вставил Никодим, — да только у прежнего господина я был помощником по торговой части, а нынешний, Лазарь, решил, что я гожусь только за домом и садом приглядывать.
— Зато мы с тобой в этом доме — сами себе хозяева, — заметила Ждана.
— А надолго ли? — проворчал Никодим. — Только до тех пор, пока этот дом кто-нибудь не купит.
— Удивляюсь, что он еще не продан, — сказала Марина. — Помнится, кто-то из купцов собирался купить.
— Да, этот красавчик Константин, брат Варлаама! — кивнула Ждана. — Собирался, но не купил.
— Константин? — переспросил Донато. — Кажется, я слышал о таком.
Марина почувствовала на себе его пристальный взгляд и слегка покраснела.
— Да, Константин был человеком заметным в наших кварталах, он считался видным женихом, о нем многие девушки вздыхали, — охотно сообщила Ждана. — За это он, можно сказать, и поплатился. Такое случилось, Марина, ты не поверишь! — По лицу Жданы было видно, что она подошла к самому интригующему месту своего рассказа. — Значит, собрались они с Евлалией, дочкой синдика, пожениться, об этом весь город знал. Ну, дом-то Константин вроде хотел купить, но цену предлагал небольшую, и Лазарь посоветовал Таисии пока подождать с продажей. Дескать, после свадьбы Константину богатый тесть поможет и они за дом больше выложат. И вот день свадьбы наступил. Народу перед церковью собралось — целая толпа. И мы с Никодимом пошли посмотреть. Вот, значит, церковь открывается, выходят оттуда молодые супруги, Евлалия вся в белом, вся в жемчугах и самоцветах. Красавицей особенной ее не назовешь, но одета была так нарядно и богато, что весь народ на ее платье засматривался. И вдруг к самым ступеням церкви подъезжает карета, из нее выходит — кто бы ты думала? Твоя подружка Зоя! Вся в черном, с черным покрывалом на голове, а в руках — черные бумажные цветы. И она эти цветы бросает прямо под ноги молодым, кричит: «Не видать вам счастья!», затем садится в карету и уезжает. Все оторопели. А Евлалия закричала и в обморок хлопнулась, ее потом водой отпаивали. И Константин побледнел и прямо весь передернулся.
— Господи, да зачем же Зоя это сделала? — пробормотала Марина.
— Затем, что отомстить ему хотела. Оказывается, у них с Константином были любовные дела… — Ждана смущенно кашлянула. — Ну, ты понимаешь, она ему позволила то, что девушка не должна позволять до свадьбы. Видно, красавчик ее уверял, что любит, что женится, а сам и не думал менять Евлалию на Зою. Оно и понятно: у Евлалии отец богач, да еще и судейский чиновник, а у Зои — просто корабельный мастер. Словом, обманул Константин девушку, а она в день его свадьбы решила ему отомстить. Да только себе же хуже сделала: открылся всем ее позор, и пришлось Зое уехать из Кафы. Родители отправили ее к деду с бабкой в Сурож.
Марина вспомнила Зоин остановившийся взгляд и неуверенную походку, и теперь не удивлялась, почему в Сугдее бойкая ранее подружка ее даже не заметила. Удивило Марину другое: как Зоя могла так долго скрывать от нее свои чувства? Ведь между лучшими подругами не было тайн. Во всяком случае, так казалось Марине. Теперь же ей становилось стыдно оттого, что раскрывала подруге душу, признавалась в своих чувствах к Константину. А Зоя еще и советы давала, и подшучивала над «выгодной невестой» Евлалией, и уверяла Марину, что нельзя терять надежды на взаимность. А на самом деле, наверное, она обо всем рассказывала Константину в минуты близости, и они вместе посмеивались над простодушием Марины. Может, потому Константин и смотрел так пристально при встречах. Вероятно, хотел убедиться, что Марина и вправду в него влюблена. Теперь-то он ей был безразличен, и она даже жалела свою незадачливую подружку, которая, наверное, сама себе казалась ловкой и хитрой, но попала впросак.
Заметив, как напряглось лицо Марины, Донато внезапно спросил:
— А вы, синьорина, не были влюблены в этого красавца?
— Нет, синьор, он не в моем вкусе, — усмехнулась девушка.
В вопросе Донато ей почудилась ревность, и это могло бы ее порадовать, если бы одна мысль тут же не привела Марину в уныние: она вдруг поняла, что и сама может оказаться в положении Зои. Она всем сердцем верила, что Донато не способен ее предать, но ведь и Зоя, должно быть, так же верила своему любовнику…
От грустных размышлений ее отвлек вопрос Жданы:
— И как ты думаешь, моя птичка, хорошо ли теперь живется Константину?
— Откуда же мне знать? — пожала плечами Марина. — Наверное, хорошо. У него богатый и влиятельный тесть, да и сам он купец не из бедных. Небось, этот дом теперь им кажется слишком простым, потому и не купили.
— А вот и не угадала! — воскликнула Ждана. — После свадьбы дела у Константина и его брата пошли хуже: ошиблись купцы, взяли плохой товар, да еще один генуэзский корабельщик вздумал с ними судиться. Тесть бы, конечно, помог Константину в тяжбе, но и тут вышла незадача: при новом консуле отец Евлалии оказался не в чести, был смещен с должности. Так что Константин порядком обеднел, и ему теперь не до покупки дома, как бы в долги не влезть. Да и с Евлалией, говорят, они живут не в ладах. Вот и выходит, что Зоино проклятье подействовало.
— Да, неприятная история, — заметила Марина. — А какие еще новости в Кафе? Что слышно о новом консуле?
— Говорят, суровый, старых чиновников посмещал. Ну а нам-то что? Лишь бы новыми поборами людей не обложил. — Ждана всплеснула руками: — Ой, а что это я сижу, пора в город бежать, а то ведь уже темно!
— Зачем в город, ты разве не здесь ночуешь? — удивилась Марина.
— Здесь, но ведь надо же поскорее сообщить Таисии, что ты нашлась!
Марина, которая внутренне еще не была готова к объяснению с матерью, остановила Ждану:
— Погоди, не надо ехать в Кафу на ночь глядя. Наверное, уже и ворота закрыли. Давай завтра с утра все вместе туда и отправимся. А пока нагрей воды помыться, приготовь постели. Очень уж я устала, спать хочется.
— Хорошо, как скажешь, моя птичка. Пойдем со мной. А Никодим все приготовит для твоего спасителя.
Марина перед уходом кивнула возлюбленному:
— Спокойной ночи, мессер Донато.
— Хороших вам снов, госпожа, — улыбнулся он в ответ.
Оказавшись наедине с Мариной, Ждана тут же принялась ее расспрашивать:
— Кто этот генуэзец? Такой видный мужчина! Он из Кафы или из Сурожа?
— Донато не генуэзец, а римлянин. Он недавно приехал из Италии, еще нигде не успел толком обосноваться. Его мне сам Бог послал, иначе быть бы мне в рабстве или в могиле.
— Молиться буду за этого господина, хоть он и не нашей веры. — Ждана перекрестилась. — А чем он занимается? Наверное, купец? Одет, правда, небогато.
— Пока он не богат, но скоро получит большое наследство.
— Это хорошо, это понравится твоей матушке. Но, правда, ей не понравится, что он латинянин.
— Ждана, ты так говоришь, словно Донато уже ко мне посватался, — натянуто улыбнулась Марина. — Он мой спаситель, но не жених.
— Уж будто я не вижу, как он на тебя смотрит! — всплеснула руками Ждана. — Тут и понимать не надо: нравишься ты ему, жемчужинка моя. И он тебе, наверное. А как не влюбиться в такого статного и удалого витязя?
— Ну, довольно тебе, болтунья, — остановила ее Марина, скрывая смущение. — Может, мы и нравимся друг другу, да только между нами много преград.
— Да уж это конечно, — вздохнула Ждана. — Боюсь, что Лазарь теперь навяжет тебе в мужья своего племянника Захария, и Таисия с этим согласится.
— Нет, теперь мне никто ничего не навяжет, — заявила Марина. — За это время я стала сильней и буду сама выбирать себе судьбу.
— Да, вижу, переменилась ты, повзрослела… не знаю только, к лучшему ли это. — Ждана перекрестила девушку. — Ладно, не буду тебя больше тревожить расспросами.
Помывшись и переодевшись в новую рубашку, Марина блаженно уснула на чистой постели, под теплым пуховым одеялом. Она наконец была в родных стенах, а не в чужом доме и не в тягостном для нее неуюте постоялых дворов, где девушке, переодетой юношей, каждую минуту приходилось быть настороже.
Марина спала так крепко, что не видела снов, а утром, открыв глаза, почувствовала себя удивительно сильной и бодрой. Яркое весеннее солнце просвечивало сквозь листву росшего за окном дерева, причудливые блики и тени скользили по стене, по колеблемой ветром занавеске. Откинув одеяло, Марина потянулась и на мгновение зажмурила глаза, а когда открыла их, увидела Донато. Он быстро шагнул к девушке и, не давая ей вновь укрыться, заключил в объятия.
— Ты что? А если Ждана сейчас войдет? — прошептала она, отстраняясь.
— Не войдет, Ждана с Никодимом уехали в город.
— Уехали? И мне ничего не сказали?
— Наверно, не хотели тебя будить. Ты ведь так сладко спала.
— Но, значит, они скоро вернутся вместе с моей мамой, — заволновалась Марина. — Надо подготовиться…
— Не тревожься, они только что вышли за калитку. Так что вернутся не скоро, у нас еще много времени, любимая…
Он стал целовать девушку, сдвигая с ее плеч рубашку и одновременно раздеваясь сам. И скоро Марина уже не могла сопротивляться его страстным желаниям, ее разум вновь уступил сердцу, а в сердце была только любовь.
Молодые люди потеряли счет времени и опомнились, лишь когда где-то совсем близко раздались шаги и голоса. Марина, вздрогнув, тут же отстранилась от Донато, и он успел надеть штаны, а она — укрыться одеялом до подбородка. И в этот миг дверь распахнулась и на пороге возникли Таисия и Лазарь. Лицо матери, вначале радостное, стало попеременно менять выражение от растерянности и испуга — к возмущению и даже гневу, а Лазарь смотрел с мрачноватым спокойствием.
Несколько мгновений длилась тишина, потом Таисия срывающимся голосом заговорила:
— Марина, дочка, что же это? Тебя полгода нет дома, мы сходим с ума, никаких вестей, кроме жалкой записки, неизвестно кем подброшенной. А теперь ты являешься — и что? Вместо того чтобы спешить ко мне, проводишь ночь в загородном доме, где я застаю тебя с чужим мужчиной! Не думала я, что такой будет наша встреча!
— Мама, перестань меня бранить! — воскликнула Марина. — Если бы не Донато, ты, может, никогда бы меня больше не увидела! Я все тебе объясню, только пусть Лазарь пока выйдет!
Новый отчим Марины молча покинул комнату, Донато отвернулся к стене, а Марина, пряча глаза от матери, быстро натянула на себя рубашку и встала с постели.
— Так что ты мне скажешь? — вздохнула Таисия. — Что этот латинянин тебя спас, а ты в награду стала его любовницей?
— Мама, ты меня упрекаешь вместо того, чтобы обнять? — дрогнувшим голосом спросила Марина. — Разве ты не рада, что я жива и свободна?
— Доченька моя!.. Кровинка родная!
Таисия бросилась к дочери, стала обнимать и целовать ее, перемежая порывы радости слезами, а потом снова отстранилась от Марины и не сдержала упреков:
— Но как ты могла спать с мужчиной, который тебе не муж?
— Мама, мы с Донато прошли через такие испытания, столько всего вместе пережили…
— Понимаю, понимаю, прощаю тебя, — пробормотала Таисия, снова прижимая к себе дочь. — Бедная моя девочка, ты не виновата, с тобой случилось несчастье. Но все можно поправить. Ты вернешься в родной дом, и никто ничего не узнает. Мы выдадим тебя замуж за Захария, племянника Лазаря. Он добрый человек, он полюбит тебя и все поймет. А этого латинянина, — Таисия кивнула на Донато, — мы отблагодарим за твое спасение и дадим ему денег на дорогу, чтобы уехал из Кафы и никому не проговорился о твоем невольном грехе.
Женщина говорила тихо, но Донато все-таки услышал и тут же откликнулся:
— Почему же вы думаете, синьора, что я захочу уехать? Нет, я останусь в Кафе. И ваша награда мне не нужна, я скоро получу большое наследство. — Он помолчал, нахмурившись. — Впрочем, я могу и уехать, но при одном условии: если Марина мне прикажет.
— Я не прикажу ему уехать, — решительно заявила девушка и посмотрела матери в глаза. — И замуж не пойду за Варадата или Захария. Мне никто не нужен, потому что я люблю Донато!
Римлянин, словно только и ждал этих слов, тут же подошел к Марине, стал рядом с ней и обратился к Таисии:
— Синьора, я люблю вашу дочь и всегда буду ей защитой. Марина для меня дороже жизни.
— Как мне это понимать? — Таисия растерянно переводила взгляд с Марины на Донато. — Ты хочешь жениться на моей дочери? Ты просишь моего благословения?
— Я непременно женюсь на Марине, как только смогу, — ответил Донато.
— Что значит «сможешь»? — насторожилась Таисия.
— Я должен сначала расторгнуть помолвку, к которой меня принудили в Генуе.
— Ах, вот оно что… — Таисия помрачнела. — У тебя на родине остался какой-то должок… Ты неизвестно как долго будешь ждать расторжения помолвки и жить в свое удовольствие, а Марине все это время придется ходить с опущенной головой? На нее же все пальцем будут показывать: вот, дескать, идет полюбовница латинянина, у которого на родине есть невеста! А может, не невеста, а жена? Да никогда такого не было у нас в роду, чтобы девушки так свое доброе имя порочили! Лучше выйти за нелюба, да честно, чем жить в таком позоре! Не хочу я для дочери такой судьбы!
— Мама, я сама буду выбирать свою судьбу! — воскликнула Марина. — Я с детства привыкла тебе подчиняться, но теперь не стану! И пусть меня весь мир осуждает, но я не откажусь от своей любви! И ходить буду не с опущенной, а с гордо поднятой головой!
Донато взял руку Марины в свои и, склонившись, поцеловал ее.
— Да, сейчас, дочка, тебе все кажется красивым, — хмуря брови, пробормотала Таисия. — Но пройдет любовный угар, и этот латинянин бросит тебя, найдет другую или вовсе уедет к себе на родину. И что тогда с тобою будет?
— Никогда я не предам Марину, клянусь душой, клянусь памятью моих родителей! — воскликнул Донато.
Что-то в словах и во взгляде римлянина невольно тронуло Таисию, и она, смягчившись, вздохнула:
— Ладно, подождем, посмотрим, какой ты человек, Донато. Можешь иногда приходить к нам в гости, но наедине с Мариной я не дам тебе оставаться до тех пор, пока ты не сможешь на ней жениться. А сейчас, будь любезен, собирайся восвояси, а дочку я увожу в наш городской дом.
Возражать матери было неразумно, да и бесполезно, и девушка решила на время смириться. Она с грустной и нежной улыбкой обратилась к Донато:
— Ничего, мы ведь ненадолго расстаемся. Ты пока устраивай свои дела, а я буду за тебя молиться. За нашу общую судьбу молиться.
Таисия показала Донато на дверь:
— Выйди, дай девушке одеться.
Прежде чем выйти, он посмотрел на Марину долгим взглядом и тихо произнес:
— Я люблю тебя.
Эти слова и взгляд согревали девушку в первые, трудные для нее дни после приезда в Кафу. Марину окружало любопытство знакомых и соседей, перешептывания за спиной и лукавые расспросы. Длительное отсутствие девушки в городе, конечно, дало пищу для разговоров, и даже домашние слуги, кажется, не прочь были посудачить о молодой хозяйке. А Таисия, настроенная весьма решительно, не позволяла дочери встретиться с Донато наедине. Дважды он приходил в квартал Айоц-Берд и пытался поговорить с Мариной, но первый раз ее дома не оказалось, мать увела девушку в гости к родичам мужа, а второй раз он видел Марину лишь в присутствии Таисии и Лазаря. Донато сообщил, что ненадолго уедет из Кафы по важному делу, но не стал объяснять, по какому, и только из его намеков Марина догадалась, что дело касается их двоих. После этого Донато к ним в дом не являлся.
А вскоре в Кафу приехал отец Панкратий, и встреча с ним оказалась для Марины тяжким испытанием. Они столкнулись возле церкви Святого Иоанна Предтечи, и девушка смятенно опустила глаза под суровым взглядом священника.
— Изволь объясниться, Марина, — потребовал он, отведя ее в сторону, под тень крепостной стены, тянувшейся от башни Криско. — Как получилось, что вы с Донато исчезли из купеческого обоза? От вас не приходило известий ни из Кафы, ни из Сугдеи. Теперь, когда я сам сюда приехал, то узнал, что ходят слухи, будто латинянин спас тебя от разбойников и вы с ним где-то скитались по побережью. Но это не похоже на правду. Скорей всего, вы сами сбежали и скрывались от всех. Но зачем? Молчишь? Впрочем, я и сам обо всем догадался. Римлянин просто не захотел послужить феодоритам, но не сказал об этом в Мангупе, боясь, что мы его не выпустим. Ведь так? А ты ему решила помочь, потому что влюблена в него и не думаешь о грехе. Ты даже забыла о своем долге православной христианки, хотя обещала во всем следовать моим советам.
— Нет, отче, я помню о своем долге, — тихо откликнулась Марина, не поднимая глаз. — Донато действительно не хочет идти на службу ни к консулу, ни к вам, но он обещал мне, что поможет русичам и феодоритам в войне с Мамаем. Он постарается узнать важные новости, но лишь как частное лицо.
— Не хочет идти на службу? — во взгляде отца Панкратия отобразилось недоумение. — Но ведь ему нужны деньги, он только ради них и согласился нам посодействовать.
— Но теперь Донато неожиданно получил наследство, и ему нет нужды наниматься на опасную службу.
— Вот оно что… — священник нахмурил брови. — Да, теперь у меня нет никакой надежды на помощь твоего римлянина. И в тебе я разочарован.
— Так уж получилось. — Она помолчала и осмелилась на легкий упрек: — Но ведь и вы, отче, не всегда говорили мне правду. Я была уверена, что вы успокоили мою мать, передали ей весточку обо мне, а на самом деле в Кафе все думали, будто меня уже продали в рабство.
— Я не мог рассказать, что ты в Мангупе, — сурово ответил отец Панкратий. — Я и сейчас прошу тебя молчать о том, где вы были с Донато. Впрочем, что теперь вспоминать этого римлянина, вряд ли я его еще когда-нибудь увижу.
— Напрасно вы так думаете, отче. — Марина упрямо тряхнула головой. — Я верю обещаниям Донато, он сделает для нас то, что будет в его силах.
— Сделает? — отец Панкратий недоверчиво усмехнулся. — А где он сейчас?
— Он ненадолго уехал из Кафы, но скоро вернется.
— Вернется? А может, став богатым наследником, он вообще покинет Таврику? Зачем ему эта далекая земля, зачем все наши беды и распри? Раньше я надеялся, что он станет нашим союзником не только из-за денег, но еще и потому, что любит тебя. Но теперь я очень сомневаюсь в его любви. Как он мог уехать, оставить тебя в неопределенности? Ведь о тебе в Кафе уже начинают сплетничать. Никто толком не знает, где ты была целых полгода. А то, что ты вернулась вдвоем с латинянином, у многих вызывает подозрения. И я думаю, что, если бы Донато тебя любил, первым делом расторг бы свою прежнюю помолвку и посватался бы к тебе.
— Но это ведь не сделаешь так быстро… — потупилась Марина.
— Отчего же? Быть обрученным — не значит быть женатым. Чтобы расторгнуть помолвку, разрешения Папы Римского не требуется.
Марина не знала, что ответить, и, видя ее растерянность, священник только вздохнул:
— Что ж, дитя, пусть Бог тебя защитит и вразумит. Приходи ко мне на исповедь, я до осени никуда не уеду из Кафы. Ты всегда сможешь найти меня в церкви или монастыре Святого Василия.
После разговора с отцом Панкратием Марина совсем приуныла. В голову упорно лезли мысли о том, что Донато и вправду может ее покинуть, что его чувства оказались не такими глубокими, как он уверял. Вначале она объясняла его отсутствие поездкой за сокровищем, но потом, когда это отсутствие слишком затянулось, девушка стала нервничать и порою плакать тайком у себя в спальне.
Теперь во взглядах соседей, знакомых и даже слуг ей чудилась насмешка, в каждом небрежном или шутливом слове слышался язвительный намек. А однажды случилось то, что повергло ее чуть ли не в отчаяние.
Марина решила пойти в аптеку Эрмирио, надеясь там осторожно выведать какие-нибудь новости о Донато. Но дойти до аптеки она не успела, потому что на улице между греческим и латинским кварталами перед ней вдруг с вызывающим видом остановилась молодая красивая женщина. Незнакомка была одета в платье с плотно прилегающим лифом и широкой складчатой юбкой, ее темно-пепельные волосы были перехвачены обручем, но не закрыты чепцом или покрывалом, что могло свидетельствовать о незамужнем положении красавицы. Она оглядела Марину с головы до ног и, подбоченясь, с усмешкой сказала:
— Так вот ты какая, Марина Северская. Я нарочно шла, чтобы посмотреть на тебя вблизи. Да, ты и впрямь недурна. Недаром же Донато не смог тебя пропустить.
У Марины вспыхнуло лицо от столь двусмысленной похвалы этой грубоватой красотки, которая по виду и разговору могла быть дочерью торговца или трактирщика из генуэзского квартала. Но, решив не показывать своего невольного смущения перед наглой девицей, Марина вскинула голову и дерзким тоном спросила:
— А кто ты такая, чтобы обсуждать меня и мою внешность?
— Кто я? — незнакомка лукаво ухмыльнулась. — Ну, положим, я та, которую Донато тоже любил, хоть и недолго.
— Какое мне дело до тебя и твоих любовников? — пожала плечами Марина и повернула обратно.
— Куда ты? Ты ведь шла в другую сторону! — насмешливо крикнула ей вслед незнакомка.
Марина решила не оглядываться, но тут ее сзади кто-то тронул за локоть, и она, невольно вздрогнув, остановилась и повернула голову. Перед ней возникло шутовское лицо известного приживала и пересмешника Давида.
— Хочешь знать, кто эта девица? — кивнул он в сторону незнакомки. — Так я тебе скажу: это Бандекка из трактира «Золотое колесо».
— Бандекка?.. — Марина непроизвольно бросила взгляд на красотку, которая теперь удалялась по улице, покачивая бедрами и вертя во все стороны головой. — А почему ты решил, что меня интересует эта трактирная девка?
— Ну, она не совсем девка, то есть не совсем шлюха, — с шутовскими ужимками уточнил Давид. — Она в каком-то родстве с владельцами «Золотого колеса». И, надо сказать, без нее это заведение не пользовалось бы таким успехом, а потому она там чувствует себя почти хозяйкой. Так что ты не очень презирай ее, сестричка.
— А иди-ка ты прочь, братик, — сказала Марина сквозь зубы и зашагала обратно к своему кварталу.
Читать бесплатно другие книги:
