Посмотри на меня Ахерн Сесилия

Глава двенадцатая

Друзья выглядят по-разному и бывают разного возраста, мы все это знаем, так почему же с воображаемыми друзьями должно быть по-другому? Элизабет все неправильно поняла. На самом деле Элизабет все совершенно неправильно поняла, потому что, насколько я видел, у нее вообще не было друзей. Может быть, оттого, что она искала только женщин тридцати четырех лет, которые выглядят, одеваются и ведут себя точно так же, как она? По выражению ее лица, когда она смотрела на рисунок, где Люк изобразил меня и себя, было ясно: она думает, что Люк должен был найти себе кого-то, как две капли воды похожего на него самого. А ведь так друзей не заведешь.

Важно не то, как мы выглядим, а то, какую роль играем в жизни нашего лучшего друга. Люди выбирают себе определенных друзей, потому что именно с ними хотят быть рядом в данный момент, а не потому, что те нужного роста, возраста или у них нужный цвет волос. Это, конечно, тоже важно, но не всегда. Люк неспроста увидел именно меня, а не моего коллегу Томми, который выглядит как раз на шесть лет и у него постоянно течет из носа. Я имею в виду, что не вижу вокруг Люка других взрослых мужчин, а вы видите? Тот факт, что вы видите «воображаемого» друга, не означает, что вы видите их всех. Вы наделены способностью увидеть их всех, но люди используют только десять процентов своих способностей, и вы не поверите, узнав, какими еще возможностями обладаете. Существует масса чудесных вещей, которые можно увидеть, если хорошенько присмотреться. Жизнь в чем-то похожа на картину. На очень странную абстрактную картину. Можно смотреть на нее и думать, что это просто расплывшееся пятно. Можно так и прожить всю жизнь, думая, что это просто расплывшееся пятно. Но если хорошенько вглядеться, то все-таки можно увидеть, что там изображено. Если сконцентрироваться и использовать воображение, жизнь может стать для вас чем-то гораздо большим. На этой картине может, например, оказаться море, небо, люди, здания, сидящие на цветах бабочки — все, что угодно, а вовсе не расплывшееся пятно, как вам когда-то представлялось.

После событий в кабинете Элизабет мне нужно было собрать экстренное совещание «Если вдруг». Я работаю уже много лет и думал, что все повидал, однако, как выяснилось, ошибался. То, что Сирша видела меня и разговаривала со мной, привело меня в сильнейшее замешательство. То есть это было совершенно неслыханно. Ладно, Люк мог меня видеть — это нормально. Элизабет чувствовала мое присутствие, что само по себе довольно странно, но я уже начинал привыкать. Но Сирша… Конечно, бывает так, что тебя видят сразу несколько человек, но среди них никогда не бывает взрослых, и уж тем более двоих взрослых. Единственный из нас, кто имеет дело со взрослыми, — это Оливия. Это не то чтобы правило, просто так обычно случается. В общем, я растерялся и попросил босса созвать всех на внеочередное собрание «Если вдруг».

Собрания «Если вдруг» были учреждены для обсуждения текущей работы всех участников и обмена идеями и предложениями, если кто-то оказался в тупике. Мне еще никогда не приходилось собирать всех для решения своих проблем, так что, когда я обратился с этой просьбой, босса, понятно, это удивило. Название собраний имеет двойной смысл. «Вдруг» расшифровывается как Воображаемый друг. Нам ужасно надоело, что люди называют нас «воображаемыми друзьями», и мы решили пошутить. Это я придумал.

Шесть человек, принимающих участие в собраниях, являются самыми старшими в компании. Когда я вошел, все смеялись и играли. Я поздоровался, и мы уселись ждать босса. Наши совещания проходят не в каком-нибудь зале заседаний без окон, с длинными столами для переговоров и пахнущими кожей креслами. Мы собираемся в непринужденной обстановке, и так гораздо лучше, потому что чем комфортнее мы себя чувствуем, тем больше интересного можем придумать. Мы сидим на удобных сиденьях, в кружок. Мое сиденье — большая подушка, набитая сухими бобами. У Оливии — кресло-качалка. Она говорит, в нем удобнее вязать.

Наш босс ведет себя не слишком начальственно, нам просто нравится так ее называть. На самом деле она относится к числу самых приятных людей, каких только можно встретить в жизни. Ей действительно известно все — все, что необходимо знать о том, как быть лучшим другом. Она терпелива и заботлива, слушает и слышит все, что люди недоговаривают. Ее зовут Опал, и она прекрасна. Она вплыла в комнату в фиолетовой мантии, ее косички были завязаны в небольшой хвост, который спускался на спину. При каждом движении у нее в волосах сверкали блестящие бусинки. Кроме того, в волосы, наподобие диадемы, были вплетены ромашки, они же украшали шею и запястья, на носу были круглые очки с фиолетовыми стеклами, а ее ослепительная улыбка могла бы привести корабли к берегу в непроглядной тьме.

— Милые ромашки, Опал, — тихо сказала сидящая рядом со мной Гортензия.

— Спасибо, Гортензия. — Она улыбнулась. — Мы с маленькой Тарой сплели это недавно у нее в саду. Ты сегодня выглядишь очень нарядно. Какой красивый цвет!

Гортензия просияла. Как и я, она была лучшим другом уже целую вечность, но на вид одного возраста с Люком. Маленького роста, со светлыми волосами, которые сегодня были уложены тугими кудряшками, с тихим голосом и большими голубыми глазами. Сегодня на ней был желтый сарафан, а волосы украшены желтыми ленточками ему в тон. Она сидела на деревянном стульчике ручной работы и болтала ногами в блестящих белых туфельках. Этот стул всегда напоминал мне о Ген-зеле и Гретель — желтый, с нарисованными конфетами, пряниками и сердечками.

— Спасибо, Опал. — Гортензия слегка покраснела. — После собрания я со своей новой лучшей подругой иду на чаепитие.

— Да? — Опал изумленно подняла брови. — Очень хорошо. И где же оно будет?

— В саду за домом. Вчера на день рождения ей подарили чайный сервиз, — ответила Гортензия.

— Чудесно. Как идут дела с маленькой Мейв?

— Ничего, спасибо. — Гортензия уперлась взглядом в колени.

Остальные перестали шуметь, все внимание было приковано к Опал и Гортензии. Опал была не из тех, кто просит всех замолчать, чтобы начать собрание. Она всегда тихо начинала его без объявления, зная, что остальные вскоре прекратят разговоры и постепенно успокоятся. Она говорила, что людям просто нужно время и тогда они почти всё смогут решить сами.

Опал смотрела, как Гортензия теребит ленточку на платье.

— Гортензия, Мейв все еще тобой командует?

Гортензия кивнула с грустным видом:

— Она постоянно командует, говорит, что мне делать, а что нет, а когда ломает игрушки и другие вещи и родители начинают ее ругать, она все сваливает на меня.

Покачиваясь в кресле и не отрываясь от вязания, Оливия, самый немолодой наш лучший друг, громко выразила свое неодобрение.

— Ты же знаешь, почему Мейв так себя ведет, верно, Гортензия? — мягко спросила Опал.

Гортензия кивнула.

— Именно мое присутствие дает ей возможность покомандовать, и она копирует поведение своих родителей. Я понимаю, почему она так поступает и что это очень важно для нее, однако меня огорчает, что это повторяется изо дня в день.

Все согласно закивали. Все мы когда-то находились в положении Гортензии. Большинство детей любит командовать нами, как будто это их единственная возможность проявить себя, не рискуя нажить неприятности.

— Гортензия, ну ты же знаешь, что осталось совсем немного и она перестанет так себя вести, — ободряюще сказала Опал, и Гортензия кивнула, тряхнув кудряшками.

— Бобби! — Опал повернулась к сидевшему на скейтборде маленькому мальчику в повернутой козырьком назад кепке, который слушал разговор, перекатываясь взад и вперед. Услышав свое имя, он остановился. — Тебе следует прекратить играть с маленьким Энтони в компьютерные игры. Ты ведь знаешь, почему?

Мальчик с ангельским личиком кивнул и заговорил совсем не детским голосом, хотя и выглядел на шесть лет:

— Потому что Энтони всего три и он еще мал для тендерных игр. Ему нужно играть с универсальными игрушками, которыми он сам может управлять. Слишком большое количество других игрушек может задержать его развитие.

— А с чем, по-твоему, вам нужно играть? — спросила Опал.

— Мы будем играть… ну, в общем-то, с чем угодно: будем сами придумывать игры или использовать коробки, кастрюльки или рулончики от туалетной бумаги.

Его последние слова вызвали всеобщий смех. Рулончики от туалетной бумаги — мои самые любимые. Из них так много всего можно сделать.

— Отлично, Бобби. Просто помни об этом, когда Энтони снова попробует заставить тебя играть на компьютере. Как Томми… — Она умолкла, оглядывая комнату. — Кстати, а где Томми?

— Простите за опоздание, — раздался громкий голос у двери. Томми влетел в комнату, подергивая плечами и размахивая руками, как будто был лет на пятьдесят старше. Лицо чем-то вымазано, на коленях пятна от травы, а локти покрыты царапинами и засохшей грязью. Громко отдуваясь, он плюхнулся на набитую сушеными бобами подушку.

Опал засмеялась:

— Добро пожаловать, Томми. Ты был занят?

— Ага, — нахально ответил Томми. — Мы с Джонни были в парке, копали червей. — И он вытер мокрый нос рукой.

— Фу-у! — Гортензия с отвращением наморщила носик и подвинула свой стул ближе к Айвену.

— Да ладно тебе, принцесса. — Томми подмигнул Гортензии, кладя ноги на стоящий перед ним столик. На столике была газировка и шоколадное печенье.

Гортензия удивленно подняла брови и, отвернувшись от него, сосредоточила внимание на Опал.

— То есть Джон не изменился, — с интересом констатировала Опал.

— Ага, все еще видит меня, — ответил Томми, как будто это было какой-то победой. — Понимаешь, Опал, у него сейчас проблемы с хулиганами, и, поскольку они заставляют его держать все в секрете, он ничего не рассказывает родителям. — Томми грустно покачал головой. — Он боится, что они будут ругать его или вмешаются, а это еще хуже, к тому же ему стыдно, что он позволил втянуть себя в такие дела. В общем, типичные переживания в ситуации запугивания. — Он засунул в рот конфетку.

— Так, и что ты намереваешься делать? — озабоченно спросила Опал.

— К сожалению, еще до моего появления у Джона развилась хроническая робость. Он соглашался с несправедливыми требованиями тех, кого считал сильнее, потом сам постепенно принял позицию хулиганов, и теперь он уже почти один из них. Но я не позволил ему собой помыкать, — жестко сказал Томми. — Мы работаем над его осанкой, голосом и взглядом — сами знаете, все это сразу говорит о том, уязвим ты или нет. Я учу его бдительности по отношению к подозрительным личностям, и каждый день мы повторяем список их отличительных признаков. — Он откинулся на спинку и положил руки за голову. — Мы стремимся развить у него чувство справедливости.

— И копаете червей, — с улыбкой добавила Опал.

— Всегда найдется время для копания червей, не так ли, Айвен? — И Томми подмигнул мне.

— Джейми-Линн! — Опал повернулась к маленькой девочке в джинсах и грязных кроссовках. Ее волосы были коротко пострижены, она сидела верхом на футбольном мяче. — Как поживает Саманта? Надеюсь, вы больше не перекапываете цветник ее матери?

Джейми-Линн была сорванцом, и у ее друзей постоянно случались из-за нее неприятности, Гортензия же в основном ходила на чаепития в красивых платьях и играла с Барби и другими игрушками для девочек. Джейми-Линн открыла рот и стала что-то говорить на неизвестном языке.

Опал подняла брови:

— Как я вижу, вы с Самантой по-прежнему общаетесь на своем собственном языке?

Джейми-Линн кивнула.

— Хорошо, но будь осторожна. Не стоит это затягивать.

— Не волнуйся. Саманта уже учится складывать слова в предложения, у нее развивается память, так что я не собираюсь дальше его использовать, — сказала Джейми-Линн, перейдя на нормальный язык, и добавила печальным голосом: — Сегодня утром Саманта меня не увидела, когда проснулась. Но во время обеда увидела снова.

Всем стало жаль Джейми-Линн, и мы выразили ей сочувствие, потому что все знали, каково это. Это было начало конца.

— Оливия, как дела у миссис Кромвелл? — Голос Опал зазвучал нежнее.

Оливия перестала вязать и качаться на кресле и грустно помотала головой:

— Ей недолго осталось. Вчера ночью у нас был чудесный разговор о том, как семьдесят лет назад они с семьей на целый день поехали на пляж Сэн-димаунт. Это привело ее в отличное настроение. Но сегодня утром, как только она рассказала своим родственникам, что говорила со мной, они все тут же ушли. Они думают, она имеет в виду свою двоюродную бабушку Оливию, которая умерла сорок лет назад, и убеждены, что она сходит с ума. Как бы то ни было, я останусь с ней до конца. Как я уже сказала, ей недолго осталось, а за последний месяц родственники навестили ее всего два раза. Ей не на кого опереться.

Оливия всегда заводила себе друзей в больницах, хосписах и домах для престарелых. С теми, кто не мог заснуть, она предавалась воспоминаниям, чтобы скоротать время, и вообще отлично справлялась.

— Спасибо, Оливия. — Опал улыбнулась и повернулась ко мне: — Итак, Айвен, как дела на улице Фуксий? Что у тебя за срочная проблема? Кажется, у Люка все в порядке?

Я поудобнее уселся на подушке:

— Да, с ним все нормально. Надо еще кое над чем поработать, например над тем, как он относится к ситуации в своей семье, но ничего экстраординарного.

— Хорошо. — Опал выглядела довольной.

— Дело не в этом. — Я обвел глазами всех сидящих в комнате. — Его тете, которая усыновила его, тридцать четыре года, и иногда она чувствует мое присутствие.

Все открыли рты и в ужасе посмотрели друг на друга. Я знал, что они отреагируют именно так.

— Но и это еще не все, — продолжил я, стараясь не получать слишком большое удовольствие от их реакции, потому что, в конце концов, это была моя проблема. — Мама Люка, которой двадцать два года, пришла сегодня к Элизабет на работу, увидела меня и даже заговорила со мной!

Все снова открыли рты — все, кроме Опал, глаза которой понимающе блеснули мне в ответ. И у меня отлегло от сердца, я понял: Опал знает, в чем дело. Она всегда все знает и поможет мне выйти из тупика.

— Где находился Люк, когда ты был на работе у Элизабет? — спросила Опал. Уголки ее губ загибались в улыбку.

— На ферме у своего деда, — объяснил я. — Элизабет не дала мне вылезти из машины и пойти с ним, она боялась, что ее отец разозлится, услышав, что у Люка есть друг, которого нельзя увидеть. — Я сделал паузу, чтобы перевести дух.

— А почему ты не пошел к Люку пешком, когда оказался на работе Элизабет? — спросил Томми, развалившись на подушке.

Глаза Опал снова блеснули. Что это с ней?

— Потому что, — ответил я.

— Ну так почему? — спросила Гортензия.

«Вот ее тут только не хватало», — подумал я.

— Ферма далеко от офиса? — спросил Бобби. Почему они задают мне эти вопросы? Какое это имеет отношение к тому, что взрослые люди видели и чувствовали меня?

— Две минуты на машине, но двадцать минут пешком, — смущенно объяснил я. — Почему вы спрашиваете?

— Айвен, — Оливия засмеялась, — ну что ты! Ты прекрасно знаешь, что если вы с другом разлучились, ты обязан его найти. Двадцать минут пешком — ничто по сравнению с тем, что ты сделал, чтобы добраться до своего предыдущего друга. — И она опять засмеялась.

— Да что с вами? — Я беспомощно всплеснул руками. — Я пытался выяснить, сможет ли Элизабет меня увидеть. И, вы знаете, я был сбит с толку. Такого раньше никогда не случалось.

— Не волнуйся, Айвен, — улыбнулась Опал, и, когда она заговорила снова, голос у нее был как мед. — Это действительно очень редкое явление. Но такое бывало.

Все опять разинули рты.

Опал поднялась, собрала бумаги и приготовилась покинуть собрание.

— Куда ты уходишь? — удивленно спросил я. — Ты ведь еще не сказала, что мне делать.

Опал сняла фиолетовые очки и посмотрела на меня своими шоколадными глазами:

— Айвен, это вовсе не чрезвычайная ситуация. И я не могу тебе ничего посоветовать. Тебе просто надо верить, что, когда придет время, ты примешь правильное решение.

— Какое решение? О чем? — спросил я, чувствуя себя еще более озадаченным.

Опал улыбнулась:

— Когда настанет время, узнаешь. Удачи!

С этим словами она ушла, оставив всех в смущении. Их озадаченные лица отбили у меня охоту спрашивать совета у кого-либо из них.

— Прости, Айвен, я была бы так же растерянна, как и ты, — сказала Гортензия, вставая и расправляя складки на сарафане. Она крепко обняла меня и поцеловала в щеку. — Мне тоже пора, иначе я опоздаю.

Я смотрел, как она торопливо идет к двери, ее светлые кудряшки подпрыгивали на каждом шагу.

— Хорошего чаепития! — крикнул я. — Попробуй тут прими правильное решение, — проворчал я себе под нос, раздумывая о словах Опал. — Правильное решение в отношении чего?

И тут меня пронзила ужасная мысль. А что, если я не смогу принять правильное решение? Что тогда? Кто-то от этого пострадает?

Глава тринадцатая

В саду за домом Элизабет тихонько оттолкнулась ногой, и качели поплыли вперед. Обхватив тонкими пальцами светло-бежевую кружку, она баюкала в руках теплый кофе. Солнце медленно садилось, и легкая прохлада постепенно выбиралась из укрытия, чтобы занять свое законное место. Элизабет посмотрела на небо, где плыли похожие на сахарную вату облака — розовые, красные, оранжевые, как на написанной маслом картине. Над видневшейся из сада горой растекалось янтарное зарево, напоминая таинственное сияние, которое исходило от одеяла Люка, когда он, укрывшись с головой, читал с фонариком. Она глубоко вдохнула холодный воздух.

«Красен закат…» — вспомнилась ей вдруг старинная поговорка.

— «…Пастух будет рад», — тихо договорила она.

Подул легкий ветерок, как будто воздух вздыхал вместе с ней. Она уже час сидела в саду. Люк, проведя день у дедушки, сейчас играл наверху со своим приятелем Сэмом. Она ждала отца Сэма, которого никогда прежде не видела: он должен был зайти за сыном. Обычно с родителями друзей Люка общалась Эдит, и перспектива болтовни о детских проблемах не вызывала у Элизабет энтузиазма.

Было без четверти десять, свет постепенно угасал. Она раскачивалась взад и вперед, сдерживая слезы, сглатывая стоявший в горле комок и отгоняя одолевавшие ее мысли. Она думала о том, что постоянно борется с миром, который грозит разрушить ее планы: с людьми, объявившимися в ее мире без приглашения, с Люком и его дурацкими выдумками, с сестрой и ее проблемами, с Поппи и ее идеями, с Джо и его кафе, с конкурентами по бизнесу. Она чувствовала, что все время борется, борется, борется. А сейчас она сидела на качелях, борясь с собственными эмоциями.

Элизабет казалось, будто она провела на ринге сотню раундов и приняла на себя каждый удар противников. Она страшно устала. У нее болели мышцы, силы были на исходе, и раны уже не заживали так быстро. С высокой стены, отделявшей ее от соседей, в сад к Элизабет спрыгнула кошка. Высоко подняв голову, она посмотрела на Элизабет блестевшими в темноте глазами. Как она уверена в себе, как полна сознания собственной значимости! Кошка вскочила на противоположную стену и исчезла в ночи. Элизабет позавидовала ее способности приходить и уходить, когда захочется, не быть никому ничего должной, даже самым близким, которые любят ее и заботятся о ней.

Элизабет оттолкнулась ногой, и качели, чуть скрипнув, двинулись назад. Гора вдалеке была, казалось, охвачена пламенем от закатившегося за нее солнца. А на другой стороне неба ждала вызова на сцену полная луна. Без умолку переговаривались между собой сверчки, последние игравшие на улице дети бежали домой. Где-то неподалеку останавливались машины, хлопали дверцы, закрывались ворота, запирались окна и задергивались шторы. А потом наступила тишина, и Элизабет снова осталась в одиночестве, чувствуя себя гостьей в собственном саду, который в темноте начинал жить другой жизнью.

Она прокручивала в памяти события прошедшего дня. Снова вернулась мыслями к визиту Сирши. Просмотрела его еще раз, потом еще и с каждым просмотром увеличивала громкость. В конце концов, они ведь все уходят, не так ли, Лиззи? Эта фраза повторялась, как на испорченной пластинке. Не отставала, будто тычущий в грудь палец. Все настойчивее и настойчивее. Сперва он лишь слегка касался кожи, затем стал больно царапать, проникая все глубже, пока наконец не пронзил насквозь и не добрался до сердца. Там было больнее всего. Подувший ветер обжег открытую рану.

Она крепко зажмурилась и второй раз за день расплакалась. В конце концов, они ведь все уходят, не так ли, Лиззи?

Фраза продолжала звучать в ушах, требуя ответа. У нее разрывалась голова. «Да!» — закричал какой-то голос внутри. Да, в конце концов, все они уходят. Все и всегда. Каждый, кому когда-то удавалось наполнить ее жизнь радостью и занять место в ее сердце, исчезал так же быстро, как кошка в ночи. Будто счастье — это всего лишь воскресное удовольствие, вроде мороженого. Ее мать поступила как солнце сегодня вечером, — ушла, забрав с собой свет и тепло, а взамен оставила холод и темноту.

Дядюшки и тетушки, которые раньше приезжали им помогать, переехали или умерли. Дружелюбные школьные учителя проявляли интерес только во время учебного года, школьные друзья выросли и тоже пытались найти себя. Всегда уходили именно хорошие люди, не боявшиеся улыбаться или любить.

Элизабет обняла колени и плакала навзрыд, как маленькая девочка, которая упала и поранила коленку. Ей хотелось, чтобы пришла мать, взяла ее на руки, отнесла в дом и, посадив на кухонный стол, заклеила пластырем ранку. А потом, как всегда, носила бы ее по комнате, пела и танцевала, пока боль не забудется, а слезы не высохнут.

Ей хотелось, чтобы Марк, ее единственная любовь, обнял ее своими большими руками, такими большими, что его объятие делало ее крошечной. Ей хотелось погрузиться в его любовь, как когда-то, а он бы покачивал ее мягко и медленно, перебирая пальцами ее волосы и нашептывая на ухо успокаивающие слова. Она верила ему, когда он их произносил. Верила, что все будет хорошо, и, лежа в его объятиях, знала, что так и будет, чувствовала, что так и будет.

И чем сильнее ей этого хотелось, тем сильнее она плакала, потому что понимала: рядом с ней лишь отец, который едва смотрит ей в лицо, боясь, что она напомнит ему жену, сестра, бросившая собственного сына, и племянник, который каждый день глядит на нее большими, полными надежды голубыми глазами, буквально умоляя о любви и нежности. Но где же их взять, когда ей самой их досталось в жизни так мало, что нечем поделиться.

Элизабет сидела на качелях вся в слезах, дрожа от ветра, и недоумевала, как же так случилось, что ее выбила из колеи какая-то дурацкая фраза. Эта девчонка, никогда не позволявшая словам любви вырваться наружу, потому что ей тоже редко доставались нежные поцелуи и остро не хватало тепла, с легкостью выплевывала слова, полные злости. Произнеся эту фразу, она буквально сбила сестру с ног и швырнула на землю. Как лоскут черного шелка в кабинете Элизабет.

К черту Сиршу! К черту ее и ее ненависть к жизни. К черту, потому что ей плевать на других, и на свою сестру в том числе. Кто дал ей право говорить с ней так грубо и нагло? Как она могла так бездумно бросаться оскорблениями? И голос внутри Элизабет подсказал ей, что это не было пьяной болтовней, это никогда не было пьяной болтовней. Это говорила боль.

Элизабет тоже изнемогала от боли.

— Помогите! — тихо вскрикнула она, пряча лицо в ладонях. — Помогите, помогите, помогите, — шептала она сквозь всхлипывания.

Слабый скрип раздвижной кухонной двери заставил ее резко поднять голову, которую она, обессилев, уронила на колени. В дверях стоял мужчина, и лившийся из кухни свет делал его похожим на ангела.

— Ой! — Элизабет с трудом сглотнула, сердце бешено забилось от того, что ее застали врасплох.

Она быстро вытерла глаза, пригладила растрепавшиеся волосы и встала с качелей.

— Вы, должно быть, отец Сэма. — Ее голос все еще дрожал от слез. — Я Элизабет.

Повисла тишина. Он, наверное, не мог понять, о чем думал, доверив шестилетнего сына этой женщине, которая позволяет маленькому племяннику самому открывать входную дверь в десять вечера.

— Простите, я не слышала звонка. — Она поплотнее запахнула свой вязаный жакет и сложила руки на груди. Ей не хотелось выходить на свет, не хотелось, чтобы он видел, что она плакала.

— Я уверена, Люк сказал Сэму, что вы пришли, но… — Но что, Элизабет? — Но я ему сейчас скажу еще раз, — пробормотала она и прошла по траве к дому, опустив голову и потирая рукой лоб, чтобы спрятать глаза.

Подойдя к кухонной двери, она зажмурилась от яркого света, но головы не подняла, не желая встречаться с мужчиной взглядом. Она увидела только синие конверсы и выцветшие голубые джинсы.

Глава четырнадцатая

— Сэм, за тобой пришел папа! — прокричала Элизабет слабым голосом. Ответа не последовало, раздался лишь топот пары ножек по лестничной площадке. Она вздохнула, взглянула на свое отражение в зеркале и не узнала женщину, которую там увидела. Лицо распухло и отекло, волосы, всклокоченные ветром, были влажными, оттого что она вытирала о них мокрые от слез руки.

Заспанный Люк появился на верху лестницы, он был в пижаме с Человеком-Пауком, которую не давал стирать и прятал за своим любимым плюшевым мишкой Джорджем. Он потер кулаками глаза и смущено посмотрел на нее.

— А?

— Люк, не «а?», а «что?», — поправила его Элизабет, а потом задумалась, какое это имеет значение в ее теперешнем состоянии. — Папа Сэма все еще ждет, так что скажи ему, пожалуйста, чтобы он побыстрее спускался.

Люк в изумлении почесал затылок.

— Но… — Он замолчал и уставился на нее.

— Что «но»?

— Папа Сэма забрал его, пока ты была в са… — Он остановился, отвлекшись на что-то за плечом Элизабет.

А потом улыбнулся беззубой улыбкой.

— Ой, здравствуйте, папа Сэма! — Он не смог сдержаться и захихикал. — Сэм спустится через минуту. — Он снова засмеялся и побежал наверх.

Элизабет не оставалось ничего другого, кроме как медленно обернуться и посмотреть в лицо отцу Сэма. Глупо продолжать игнорировать его, раз уж он ждет своего сына в ее доме. Она увидела, что он в замешательстве смотрит, как Люк, хихикая, бежит вверх по лестнице. Заметно взволнованный, он повернулся к ней. Он стоял, прислонившись к косяку. Руки в задних карманах выцветших джинсов, сверху голубая футболка, а из-под голубой кепки торчат иссиня-черные волосы. Однако, несмотря на этот молодежный наряд, ей показалось, что он должен быть ее возраста.

— Не волнуйтесь, — быстро заговорила Элизабет, смущенная поведением племянника. — Люк сегодня немного взбудоражен. Простите, что застали меня в саду не в лучший момент. — Она обхватила себя руками, как будто защищаясь от кого-то. — Обычно такого со мной не бывает.

Она вытерла глаза трясущейся ладонью и быстро сцепила руки, чтобы скрыть дрожь. Переизбыток нахлынувших эмоций совсем сбил ее с толку.

— Это нормально, — ответил ей глубокий голос. — У всех у нас случаются неудачные дни.

Элизабет прикусила щеку изнутри, тщетно пытаясь вспомнить, когда же у нее был последний удачный день.

— Эдит сейчас в отъезде. Полагаю, вы раньше имели дело с ней, поэтому мы никогда и не встречались.

— А, Эдит. — Он улыбнулся. — Люк часто о ней говорит. Он ее очень любит.

— Да. — Она слабо улыбнулась, и ей стало интересно, говорил ли Люк когда-нибудь о ней. — Может быть, присядете? — Она махнула в сторону гостиной и предложила что-нибудь выпить.

Вскоре она вернулась из кухни со стаканом молока для него и чашкой эспрессо для себя. И от удивления застыла в дверях гостиной, застав его вертящимся на кожаном вращающемся кресле. Эта картина вызвала у нее улыбку.

Увидев, что она стоит в дверях, он тоже улыбнулся, прекратил вертеться и, взяв стакан у нее из рук, сел на кожаный диван. Элизабет села, как обычно, в свое кресло, такое огромное, что оно поглотило ее почти целиком, ругая себя за тайную надежду, что грязные конверсы не оставят следов на кремовом ковре.

— Простите, я не знаю вашего имени, — сказала она, стараясь, чтобы голос не звучал слишком уныло.

— Меня зовут Айвен.

Кофе застрял у нее в горле, и, закашлявшись, она забрызгала жакет.

Айвен подлетел к ней, чтобы постучать по спине. От волнения он нахмурился и с обеспокоенным видом заглянул ей в глаза.

Элизабет, чувствуя себя глупо, быстро отвела взгляд и прочистила горло.

— Не волнуйтесь, все в порядке, — пробормотала она. — Просто очень смешно, что вас зовут Айвен, потому что…

Она осеклась. Что она собиралась сказать? Рассказать незнакомцу, что у ее племянника галлюцинации? Несмотря на советы из Интернета, она все еще не была уверена, что его поведение можно считать нормальным.

— Ну, это долгая история. — Она махнула рукой, показывая, что тема закрыта. — Чем вы занимаетесь, Айвен, если, конечно, вы не против таких вопросов?

Теплый кофе наполнил ее привычным ощущением спокойствия. Она почувствовала, что возвращается к жизни, выходит из комы грусти.

— Думаю, Элизабет, можно сказать, что я занимаюсь тем, что завожу друзей.

Она понимающе кивнула:

— Как и все мы, Айвен.

Он задумался над ее словами.

— И как называется ваша компания?

В его глазах зажегся огонек.

— Это хорошая компания. Я очень люблю свою работу.

— «Хорошая компания»? — Она нахмурилась. — Мне это название незнакомо. Она располагается здесь, в графстве Керри?

Айвен подмигнул:

— Она располагается повсюду.

Элизабет подняла брови:

— То есть это международная компания?

Айвен кивнул и сделал большой глоток молока.

— А с кем работает ваша компания?