Катынь. Ложь, ставшая историей Прудникова Елена

«Мы привыкли ко лжи германской пропаганды и понимаем цель её последних разоблачений. Однако ввиду обильной и детальной германской информации касательно обнаружения тел многих тысяч польских офицеров под Смоленском и категоричного утверждения, что они были убиты советскими властями весной 1940 г., возникла необходимость расследования обнаруженных массовых захоронений компетентным международным органом, таким, как Международный Красный Крест. Таким образом, польское правительство обратилось к Красному Кресту, чтобы он направил делегацию туда, где, как считается, были казнены польские военнопленные».

Говоря простым языком, тут сказано следующее: мы знаем, что Геббельс лжец, понимаем, что немцам надо отмазаться от массовых убийств тысяч людей, но поскольку они кричат очень громко и уверенно — то, может быть, это всё же русские, а?

Как видим, для поляков это была задачка с двумя неизвестными.

Сталин и поляки

Давайте займёмся теперь привычным и скучным делом — проверкой. Встречи Сталина и его разговоры дотошно записывались. Что там конкретно говорилось о пленных поляках?

Из записи встречи Сталина с послом польского эмигрантского правительства Котом. 14 ноября 1941 г.

«Посол просит исполнить текстуально указ об амнистии, автором которого является тов. Сталин, и освободить тех из поляков, кто ещё не освобождён. Не освобождены, главным образом, офицеры, а они необходимы для польских войск…

Тов. Сталин отвечает, что он разберёт это дело. Может быть, с этими офицерами произошёл такой же случай, как с бывшим комендантом Львова генералом Ландвером. Ещё недавно этот генерал приезжал в Москву, ему предлагали освободить его с тем, чтобы он жил в СССР. Он же исчез и, как оказалось, перешёл советскую границу и ушёл в Румынию. Тов. Сталин просит дать ему список поляков, которые, по мнению посла, ещё не освобождены.

Кот отвечает, что он дал уже тов. Вышинскому небольшой список Подробные списки есть у комендантов лагерей в Старобельске, Осташкове и Козельске, где находились польские офицеры…»[33]

После этого, а может быть, и перед этим, получив от Вышинского первый список, Сталин должен был дать НКВД поручение — предоставить информацию о поляках, находившихся в СССР. Известно, что такая справка была ему предоставлена 3 декабря 1941 года, а была ли она первой, второй или пятой — неясно. Но 3 декабря от начальника Управления по делам военнопленных Сопруненко на имя начальника 2-го отдела ГУГБ Федотова по ВЧ передаётся справка, где совершенно точно указано, сколько было военнопленных (кстати, не 181 тысяча, а 130 тысяч человек) и куда они делись. Пунктом пятым там идёт:

«…отправлено в распоряжение УНКВД в апреле-мае 1940 г. через 1-й спецотдел 15 131 чел».

К записке приложены три справки — по Козельскому, Старобельскому и Осташковскому лагерям. Учитывая, что в тот же день состоялась встреча Сталина с послом и командиром польской армии генералом Андерсом, ясно, для чего предназначалась информация.

Из записи разговора Сталина с Котом и Андерсом. 3 декабря 1941 г.

«…Тов. Сталин отвечает, что амнистия у нас была всеобщей. Возможно, что некоторые поляки, освобождённые из лагерей, не могли выехать из-за транспортных трудностей. В настоящее время ни в тюрьмах, ни в лагерях, ни в ссылке нет поляков, кроме, конечно, уголовных или связанных с немцами.

Генерал Андерс говорит, что в настоящее время в лагерях есть ещё неосвобождённые поляки. К нему приезжают всё время лица, освобождаемые из лагерей, которые рассказывают о том, что в лагерях ещё остаётся много поляков.

Тов. Молотов отвечает, что если эти поляки приезжают, значит, они освобождены.

Андерс говорит, что начальники лагерей постепенно освобождают поляков и много поляков ещё находится в заключении. Дело в том, что освобождение поляков сорвало бы выполнение тех планов работ, которые стоят перед начальниками лагерей. Поэтому начальники лагерей предпочитают не освобождать поляков. Андерс передает тов. Сталину список поляков, которые, по его сведениям, всё ещё находятся в лагерях.

Тов. Сталин обещает ещё раз проверить этот вопрос и уладить дело»[34].

Этот вопрос обсуждался как минимум до весны 1942 года, когда было принято решение о выводе армии Андерса в Иран. Кроме посреднических переговоров в Москве и Куйбышеве, судьба польских военнопленных была предметом нескольких дискуссий в Лондоне между министром Рачинским и послом Богомоловым. 28 января 1942 г. Рачинский от имени польского правительства вручил ноту советскому послу, привлекая его внимание к тому болезненному факту, что несколько тысяч польских офицеров ещё не найдены.

Из ноты МИД польской республики, врученной послу СССР при польском правительства в Лондоне А. Е. Богомолову. 28 января 1942 г.

«…Согласно сведениям, полученным польским правительством, освобождение польских граждан, находящихся на территории СССР в трудовых лагерях и других местах заключения, не было полностью осуществлено… По этому вопросу я имею честь упомянуть, в частности, прискорбный факт, что из общего количества офицеров и солдат[35], зарегистрированных в лагерях военнопленных в Козельске, Старобельске и Осташкове, до сего момента не были освобождены: 12 генералов, 94 полковника, 263 капитана и около 7800 офицеров низших рангов. Имеются основания подчеркнуть, что розыски, произведённые в Польше и в рейхе, позволили установить с уверенностью, что военные, о которых идёт речь, не находятся сейчас ни в оккупированной Польше, ни в лагерях военнопленных в Германии. Согласно дошедшим до нас отрывочным сведениям, часть пленных якобы находятся в очень тяжёлых жизненных условиях на островах Франца-Иосифа, Новой Земли и на территории Якутской Республики по берегам р. Колымы».

Последняя фраза — явный пересказ каких-то сплетен. А вот предпоследняя — очень интересна. С какой стали польское правительство вдруг принялось искать офицеров, находящихся в советском плену, в Польше и в немецких лагерях? Зачем это делать, если не имеешь оснований полагать, что они могли попасть в руки немцев?

Ещё раз этот вопрос всплыл 18 марта 1942 года на встрече Сталина с генералом Андерсом.

«Андерс заявляет, что он пополнил список офицеров, которых поляки не могут найти, и передаёт этот список тов. Молотову.

Приняв список, тов. Молотов говорит, что офицеры, указанные в предыдущем списке, на территории СССР не были обнаружены.

— Они ушли из СССР, — говорит тов. Сталин.

— Куда? — спрашивает Андерс.

— Неизвестно, — говорит тов. Сталин. — Вам лучше знать.

— Часть польских офицеров находилась в лагерях на Украине, — говорит тов. Сталин. — При наступлении немцев они разбежались. Много поляков в Венгрии, в Турции…»[36]

Знал ли Сталин о том, что на самом деле разыскиваемые офицеры пропали без вести в районе Смоленска? Ну не надо о нём так уж плохо думать — конечно знал! Знал ещё 3 декабря совершенно точно, а возможно, и раньше. Тем не менее делал вид, что ему ничего не известно. Почему? По-видимому, у него были какие-то соображения. Например, не дать повода для антисоветской кампании. Какие это были бы роскошные газетные заголовки: «Советы бросают пленных поляков на произвол судьбы!», «Большевики подарили десять тысяч польских офицеров Гитлеру!» А на нет, как говорится, и суда нет. Польское правительство через своих агентов перешерстит Польшу и немецкие лагеря, отыщет этих людей, и вопросы отпадут сами собой.

Кстати, любопытно, что в польской записи разговора этих строк почему-то нет…

Есть и более интересные вопросы. Например, о том, что пропавшие офицеры были отправлены в район Смоленска, Сталин знал от НКВД. А вот откуда об этом узнало польское правительство?

Принято думать, что это стало известно от других пленных офицеров, отправленных из тех же лагерей в Грязовецкий лагерь. Но едва ли так — к декабрю 1941 года эти офицеры были уже зачислены в армию Андерса и тщательно опрошены. Они сообщили фамилии своих товарищей по плену, но не район, куда их отправили — им не положено было это знать. Могли выяснить случайно? Могли. Но не выяснили.

Почему мы так в этом уверены? По очень простой причине. В этом случае генерал Андерс, передавая Сталину составленный список пропавших офицеров, просто обязан был упомянуть, что, по его сведениям, их вывезли в район Смоленска, и они могли оказаться у немцев, на оккупированной территории. Ничего подобного сказано не было — стало быть, не знал. Ибо если знал и не упомянул, то нам придётся предположить, что катынская провокация готовилась ещё осенью 1941 года — а это всё же маловероятно.

Не знали об этом поляки и в начале марта 1942 года — в связи с пропавшими офицерами упоминались самые фантастические места, вроде Земли Франца-Иосифа, но Смоленск опять не прозвучал.

А спустя год генерал Кукель назвал не только Смоленск, но и точную, на уровне десятков человек, численность военнопленных во всех трёх лагерях — Козельском, Старобельском и Осташковском. Опросом четырёхсот выживших офицеров поляки получить её не могли, поскольку в этом случае данная информация всплыла бы уже в ноябре 1941 года. Так откуда они узнали?

Этой информацией владело, естественно, советское правительство. А ещё ею могли владеть немцы, которые, имея в своём распоряжении восемь тысяч пленных, получили возможность путём опроса установить численность лагерей, откуда те прибыли, и ещё многое другое.

Вот и интересно: от кого про Смоленск узнал генерал Кукель — от наших или от немцев? Если от последних, то польское правительство становится прямым участником геббельсовской провокации. Если от первых, то господа лондонские поляки — просто запредельные подлецы.

Но мы всё же думаем, что «раскололись» наши. Почему? Дело в том, что есть один момент, который немцы отразили неправильно, а поляки — верно.

Германцы, исходя из каких-то своих источников, утверждают, что отправка пленных происходила в марте — апреле 1940 года (в первом сообщении назывались вообще февраль — март). Между тем в справке НКВД указаны другие сроки: апрель — май, их же называет и генерал Кукель.

Косвенно ошибка немцев служит ещё одним доказательством фальсификации — ну да доказательств и без того хватает. Ребята Геббельса, даже узнав из коммюнике Кукеля об этой неточности, ничего не могли исправить — бумаги были не только уже отсортированы и разложены по карманам покойников, но и вошли во множество протоколов. Да и к чему суетиться — ведь в то время нельзя было точно сказать, чья дата верна. А если гадать, кто именно ошибается, то ошибочными должны быть данные поляков — они ведь, по их утверждениям, получили их опросом уцелевших военнопленных, то есть основывались на ненадёжной человеческой памяти, а гитлеровцы — на документах. И лишь совсем недавно опубликованные документы НКВД показали, что правы всё же поляки.

Почему же немцы ошиблись? По-видимому, охрана захваченных лагерей сумела уничтожить документацию, и фашисты исходили из устных показаний пленных поляков. А дальше произошла самая обычная накладка. Едва ли пленные год спустя могли точно указать дату перевода. Скорее всего, они судили по погоде, а климат в России холоднее, чем в Польше. Вот вам и объяснение сдвига на месяц: наш апрель жители более тёплого климата вполне могли воспринимать как март.

А вот почему не ошибся генерал Кукель, если он ориентировался на те же показания пленных, которых к тому же было в 20 раз меньше? Кто сообщил польскому правительству верные данные?

Кто, если не Сталин?

Но если лондонские поляки знали, куда делись пропавшие офицеры, то заявление о том, что их могли расстрелять наши, было нестерпимо оскорбительно для советского правительства.

Разве не так?

Разрыв

Коммюнике Кукеля у нас напечатано, а вот датируемое 17 апреля заявление польского правительства найти на русском языке не удалось. Даже странно: это ведь более важный документ, чем коммюнике — а вот поди ж ты. Однако на английском языке оно существует, а стало быть, может быть переведено на русский[37].

Заявление польского правительства в изгнании. 17 апреля 1943 г.

«Нет поляка, который не был бы глубоко потрясён раскрытием под Смоленском братских могил польских офицеров, след которых затерялся в Советской России и которые пали жертвой массового убийства.

Польское правительство поручило польскому послу в Швейцарии обратиться в Международный Красный Крест в Женеве с просьбой направить делегацию, которая могла бы на месте установить истинное положение дел. Желательно, чтобы результаты расследования, произведённого учреждением, которому будет поручено рассмотреть дело и установить, на ком лежит ответственность, были немедленно обнародованы.

В то же самое время, однако, польское правительство отказывает немцам в любом праве использовать это преступление в собственную защиту. Глубоко лицемерное негодование немецкой пропаганды не скроет от мира много жестоких преступлений, которые продолжают совершаться против польских людей.

Польское правительство помнит такие факты, как: удаление польских офицеров из лагерей военнопленных в Рейхе и последующий расстрел их за якобы политические преступления, которые относились ещё к довоенному времени; массовые аресты офицеров запаса, высланных впоследствии в концентрационные лагеря… Из Кракова и одних только соседних с ним районов 6000 человек было выслано в июне 1942; обязательная вербовка в немецкую армию польских военнопленных с территорий, незаконно присоединённых к Рейху; насильственная воинская повинность приблизительно 200 000 поляков с тех же самых территорий, и расстрел семей тех, кому удалось убежать;

уничтожение полутора миллионов человек в концентрационных лагерях; недавнее заключение 80 000 человек военного возраста, чиновников и мужчин, и их пытки и убийства в лагерях Майданек и Треблинка.

Не для того чтобы дать возможность немцам заявить наглые претензии и изобразить из себя защитников христианства и европейской цивилизации, Польша приносит огромные жертвы, борясь и вынося страдания. Кровь польских солдат и польских граждан, везде, где она пролита, взывает об искуплении к совести свободных народов мира. Польское правительство осуждает все преступления против польских граждан, и не даёт сделать на них политический капитал тем, кто сам повинен в подобных преступлениях»[38].

Теперь понятно, почему за двадцать лет обсасывания катынской темы этот документ приводят только в цитатах. Из него совершенно недвусмысленно следует: польское правительство априори, без какого бы то ни было расследования, считает, что поляки в Катыни были уничтожены русскими. История катынского расстрела снова стала задачей с одним неизвестным.

Кого-то ещё удивляет, что Сталин почувствовал себя оскорблённым?

19 апреля в «Правде» появилась передовая статья, озаглавленная: «Польские сотрудники Гитлера». О её стиле и содержании любому, кто прочёл предыдущие страницы, догадаться нетрудно. Наши ругали немцев и поляков, ругали много и темпераментно. А вот сообщение ТАСС, опубликованное 21 апреля, было выдержано совсем в ином ключе:

«Появившееся 18 апреля заявление правительства г. Сикорского… не улучшает, а ухудшает дело, так как оно солидаризируется с вышеуказанным провокационным коммюнике польского министерства национальной обороны и помогает тем самым немецким оккупантам прикрывать свои преступления против русского и польского народов. Тот факт, что антисоветская кампания началась одновременно в немецкой и польской печати и проходит в одном и том же плане, — этот поразительный факт даёт возможность предположить, что упомянутая антисоветская кампания проводится по предварительному сговору немецких оккупантов с прогитлеровскими элементами министерских кругов г. Сикорского…»[39]

Надо сказать, что у нас возникло такое же впечатление, только в сообщении ТАСС эта мысль выражена более мягко. Мы бы сказали, что эти действия производят впечатление единой кампании, направленной… нет, пожалуй, не на раскол антигитлеровской коалиции, как утверждало советское правительство. Вклад горстки эмигрантов в борьбу с Гитлером был настолько микроскопическим, что ни о каком ослаблении коалиции речи не шло. Хуже от разрыва отношений пришлось только польскому народу: к оккупации добавились ещё начавшиеся с того времени кровавые разборки между подчинявшейся Лондону Армией Крайовой и просоветской Армией Людовой, а закончилось всё кровопролитным и бесполезным Варшавским восстанием.

А вот первым кирпичиком нового, уже послевоенного «санитарного кордона» вокруг СССР такие действия вполне могли быть. За эту гипотезу говорит то, что союзники провалили катынскую тему на трибунале в Нюрнберге, а потом усиленно раскручивали её в годы «холодной войны». И это ещё очень большой вопрос — кто стоял в те дни за правительством Сикорского: гитлеровская Германия или британское правительство.

Но, конечно, сказать этого вслух Сталин не мог.

В тот же день, 21 апреля 1943 г., советский вождь предупредил союзников о намерении прервать дипломатические отношения с правительством Сикорского и объяснил мотивы этого шага.

Из личного и секретного послания Сталина президенту США Франклину Д. Рузвельту [40]:

«Поведение польского правительства в отношении СССР в последнее время советское правительство считает совершенно ненормальным, нарушающим все правила и нормы во взаимоотношениях двух союзных государств.

Враждебная Советскому Союзу клеветническая кампания, начатая немецкими фашистами по поводу ими же убитых польских офицеров в районе Смоленска, на оккупированной германскими войсками территории, была сразу же подхвачена правительством г. Сикорского и всячески разжигается польской официальной печатью. Правительство г. Сикорского не только не дало отпора подлой фашистской клевете на СССР, но даже не сочло нужным обратиться к советскому правительству с какими-либо вопросами или за разъяснениями по этому поводу.

Гитлеровские власти, совершив чудовищное преступление над польскими офицерами, разыгрывают следственную комедию, в инсценировке которой они использовали некоторые подобранные ими же самими польские профашистские элементы из оккупированной Польши, где все находится под пятой Гитлера и где честный поляк не может открыто сказать своего слова.

Для „расследования“ привлечён как правительством г. Сикорского, так и гитлеровским правительством Международный Красный Крест, который вынужден в обстановке террористического режима с его виселицами и массовым истреблением мирного населения принять участие в этой следственной комедии, режиссёром которой является Гитлер. Понятно, что такое „расследование“, осуществляемое к тому же за спиной советского правительства, не может вызвать доверия у сколько-нибудь честных людей.

То обстоятельство, что враждебная кампания против Советского Союза начата одновременно в немецкой и польской печати и ведётся в одном и том же плане, — это обстоятельство не оставляет сомнения в том, что между врагом союзников — Гитлером и правительством г. Сикорского имеется контакт и сговор в проведении этой враждебной кампании.

В то время как народы Советского Союза, обливаясь кровью в тяжёлой борьбе с гитлеровской Германией, напрягают все свои силы для разгрома общего врага свободолюбивых демократических стран, правительство г. Сикорского в угоду тирании Гитлера наносит вероломный удар Советскому Союзу.

Все эти обстоятельства вынуждают советское правительство признать, что нынешнее правительство Польши, скатившись на путь сговора с гитлеровским правительством, прекратило на деле союзные отношения с СССР и стало на позицию враждебных отношений к Советскому Союзу.

На основании всего этого советское правительство пришло к выводу о необходимости прервать отношения с этим правительством…»[41]

Адресаты повели себя по-разному. Рузвельт ответил в стиле: «Ребята, давайте жить дружно!», выразив надежду, что Сталин имеет в виду лишь прекращение переговоров с правительством Сикорского, а не разрыв дипломатических отношений. Он заявил, что не верит в сотрудничество Сикорского (об окружении ни слова) с нацистами и считает его обращение к МКК ошибкой.

Черчилль был более конкретен.

Из личного и секретного послания от премьер-министра Великобритании У Черчилля Сталину:

«…Мы, конечно, будем энергично противиться какому-либо „расследованию“ Международным Красным Крестом или каким-либо другим органом на любой территории, находящейся под властью немцев. Подобное расследование было бы обманом, а его выводы были бы получены путём запугивания… Мы также никогда не одобрили бы каких-либо переговоров с немцами или какого-либо рода контакта с ними, и мы будем настаивать на этом перед нашими польскими союзниками (а что — они собирались вступить с Гитлером в переговоры? Интересно, о чём именно? — Авт.).

…Его (Сикорского. — Авт.) положение весьма трудное. Будучи далёким от прогерманских настроений или от сговора с немцами, он находится под угрозой свержения его поляками, которые считают, что он недостаточно защищал свой народ от Советов (запомните это высказывание хорошенько. — Авт.). Если он уйдёт, мы получим кого-либо похуже»[42].

Дальше идут уговоры не прерывать отношения с польским правительством.

Тем не менее уговоры не возымели действия. Сталин ответил, что прекращение дипломатических отношений — дело решённое, этого требуют как его товарищи, так и общественное мнение СССР[43]. Вот только интересно, кому были на самом деле адресованы эти гневные слова и поступки — полякам или более крупным членам антигитлеровской коалиции?

Нота о прекращении дипотношений практически полностью повторяет письма союзникам, за исключением одного абзаца:

«Советскому правительству известно, что эта враждебная кампания против Советского Союза предпринята польским правительством для того, чтобы путём использования гитлеровской клеветнической фальшивки произвести нажим на советское правительство с целью вырвать у него территориальные уступки за счёт интересов Советской Украины, Советской Белоруссии и Советской Литвы»[44].

И эта фраза выводит нас на совершенно новый виток нашего расследования.

Глава 7

Старый спор славян

Преступление совершено определённо во время режима большевиков, оккупировавших Восточную Польшу 17 сентября 1939 г. и изгнанных оттуда благодаря немецкому наступлению во второй половине 1941 г.

Из немецкого «Официального материала»

Геббельс, как всегда, очарователен. Освободители, блин… Любопытно другое: сказочка о «большевистских зверствах», которыми назывались на самом деле абсолютно нормальные предвоенные действия советского правительства, перекочевала из материалов доктора Геббельса в современную «демократическую» пропаганду практически без изменения терминологии. Маленькому рейхсминистру и не снилось такое количество последователей, и где — в России!

Вот ещё образец весьма знакомого слога:

«Гарантии Польше были для Англии только предлогом в развязывании Второй мировой войны. Но тем самым для Англии роль Польши была сыграна; Польшу принесли в жертву другим интересам, в первую очередь большевикам и уже в то время, когда Москва формально ещё не вступила в войну с Германией (сама, сама вступила! — Авт.). Так с самого начала Англия старалась превратить в пустяк и прикрыть большевистские зверства в оккупированных в 1939 г. западных районах по соседству с Советским Союзом. Уже в 1940 г. британское правительство считало несвоевременной англо-французско-польскую декларацию о зверствах большевиков в Восточной Польше».

Знакомо? Забавно, что Геббельс между делом заталкивает в тень судьбу остальной страны. Куда делась «Западная Польша», из немецкого материала понять невозможно. Мелькнул, правда, между строк лёгкий укор погибшим: мол, не следовало оставаться на большевистской территории, надо было вернуться в генерал-губернаторство, и тогда… Что будет тогда — не уточнялось.

И кто-то ещё говорит о «мужском германском характере»? Так, как Геббельс, искренне и страстно, на голубейшем глазу, врёт только один представитель рода человеческого — баба-алкоголичка. Но… «когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда» — тезис об «оккупации польской территории» пережёвывается до сих пор. В надежде, что читатель не заинтересуется — а что ж это за «Восточная Польша» такая?

Копьё Ватикана

  • Приходило добро с кулаками,
  • вышибало четыре ребра.
  • Ковыляю, подпёршись клюками,
  • в те края, где поменьше добра.
Евгений Лукин

Колония — это зависимая территория, находящаяся под властью иностранного государства (метрополии), без самостоятельной политической и экономической власти, управляемая на основе особого режима. Колониальный режим не предоставляет права граждан населению контролируемой территории, сравнимые с правами граждан метрополии. При этом граждане метрополии пользуются в колониальных территориях большей властью и привилегиями, по сравнению с коренным населением.

Википедия

…Если не залезать во времена совсем уже отдалённые и не разбираться в сложных различиях (или отсутствии оных) русских, литовских и польских племён, то история эта началась в XIV веке. К тому времени на интересующей нас части Восточной Европы существовали и вели между собой бесконечные разборки за территории, а внутри себя столь же бесконечные разборки за власть, три государства — Польское королевство, Великое княжество Московское и Великое княжество Литовское, Русское, Жемойтское и иных (сокращённо — великое княжество Литовское). Последнее включало в себя территорию современных Белоруссии, Литвы, часть Украины, Смоленской, Курской и Белгородской областей.

Этнический состав княжества, как видно уже из названия, был разнообразный. «Литовцы», или, точнее, «литвины» — это примерно нынешние белорусы и смоляне, «русские» — население современной Украины, а нынешние литовцы — потомки жмудских племён, живших на окраине великого княжества, тех самых, о которых ещё в XIX веке граф Шемет сказал:

«Среди людей, говорящих только по жмудски, вы не найдёте ни одного грамотного»[45].

Впрочем, кровь на общенациональном уровне в те времена значила мало: важен был род, но не народ. Государства являлись понятиями условными: если князь перемётывался к другому сюзерену, вслед за ним переходило и княжество — туда, обратно, и снова туда, и опять обратно. Во времена русской смуты XVII века таких вот, по много раз переходивших из лагеря в лагерь, называли перелётами. В Смутное время их принимали и даже жалованье авансом выплачивали, после чего перелёт летел в другой лагерь за новым авансом. А вот Иоанн Грозный, например, обходился без тонкой дипломатии — за шашни с Литвой отправлял в застенок и на эшафот, за что и был потомками репрессированной знати ославлен как душегуб.

По-настоящему принадлежность людей к той или иной общности решали язык и вера (не зря даже народы на Руси назывались «языками»). Поляки говорили по-польски и исповедовали католичество. Княжество Литовское в основном изъяснялось на разных диалектах западнорусского наречия (впоследствии ставшего белорусским). Вероисповедание большей части населения — православное, лишь на северо-западе жили… нет, не католики, а язычники, предки нынешних литовцев.

Русские племена — то есть говорившие по-русски и исповедовавшие православие, занимали более трёх четвертей территории Литовского княжества, а с присоединением в XIV веке земель Западной и Юго-Западной Руси русские стали составлять там около 90 % населения.

(В знаменитом Грюнвальдском сражении с Тевтонским орденом из 40 хоругвей (полков) литовской армии было 36 русских.)

До того как в восточноевропейские международные отношения вмешалась Польша, ни жить внутри княжества, ни воевать с Московией это не мешало.

Несмотря на то, что литовские князья всё время собачились с московскими за земли, к ним они стояли гораздо ближе, чем к полякам. Ибо язык и вера у них общие, а драки между князьями были в то время явлением постоянным, так сказать фоновым. Впрочем, как и заключение самых разнообразных союзов. Мелкие княжества всё время к кому-то присоединялись и от кого-то отсоединялись, князья постоянно перемётывались от одного сюзерена к другому, за что их попеременно то осыпали золотом, то рубили головы. Так, например, переход боярства на сторону Литвы был постоянной головной болью московских великих князей — впрочем, то же можно сказать и о литовских правителях.

Всё это дела сугубо житейские, феодальные. Обстановочка в этой части Европы (впрочем, как и везде) была весёлая — время такое. В остальной Европе дело обстояло не лучше.

Однако существовала на том поле и четвёртая сила. В отличие от хаотических движений князей, она действовала чрезвычайно целенаправленно, продвигаясь с запада на восток. Территориально её центр находился за сотни километров, но удалённость ему нисколько не мешала, ибо каждый солдат этой армии знал свой манёвр и неукоснительно выполнял его. Эта сила — Ватикан. В отличие от православной церкви, которая даже в Византии, а тем более в Литве и Московии, не была самостоятельным игроком на политической арене, католическая играла сама, и ещё как — веками папы и кардиналы вели спор с европейскими королями, кто из них главнее.

А ясно, что чем больше паствы, тем больше и золота, и силы, так что в ходу у католиков было миссионерство, причём чрезвычайно агрессивное. Перекрещивали интригами, обманом, государственным давлением, силой — как могли, так и перекрещивали, ничем не гнушаясь.

Граница между Западом и Востоком Европы пролегала не по языкам и не по рекам — она проходила между церковью и костелом. И по ходу укрепления могущества Ватикана взоры католических властителей всё чаще обращались на восток, к землям, которые, с точки зрения католических миссионеров, были целиной, ждущей своего пахаря. Все попытки примирения церквей они видели только одним образом: как подчинение восточной Церкви Риму.

И Польша, лежащая на границе католического и православного миров, естественным образом оказалась наконечником копья в руке Ватикана. И не только оказалась, но и согласилась им быть — что тоже немаловажно.

Знаменитый русский публицист Иван Солоневич задаёт резонный вопрос:

«Почему именно в Польше удержалось католичество, разгромленное и в северной Германии, и в Скандинавии и остановленное на пороге России?»[46]

Однако не только удержалось, но и соединилось неразрывно с польской шляхетской верхушкой в иррациональном, превыше всякой логики и здравого смысла, стремлении на восток.

На какие уловки шла католическая церковь, чтобы заполучить себе Московию, хорошо видно из истории Смутного времени. Лжедмитрий, например, купил помощь Ватикана обещанием после победы присоединить русскую церковь к римской — и получил всё, что хотел (правда, впоследствии он благодетелей самым банальным образом кинул). На какие уловки шли поляки, видно из той же истории Смутного времени: был момент, когда польский королевич Владислав едва не стал московским царём, но всё упёрлось в вопрос вероисповедания. Русские требовали, чтобы королевич принял православие, поляки увёртывались, как могли: мол, сперва коронация, потом крещение. Королевич верой не поступился, и русские стали насмерть: на примере Литвы они слишком хорошо знали, что бывает, когда в православной стране появляется монарх-католик. Собственно, с этого и началась растянувшаяся на четыре столетия гибель Литовского княжества.

…В 1385 году Польша и Литва вступили между собой в династический союз. Великий князь литовский Ягайло женился на наследнице польского престола Ядвиге и стал правителем обеих стран. Этот союз получил название Кревской унии. А поскольку политический союз в то время не значил ничего, то для закрепления унии Ягайло дал обязательство присоединить земли княжества к Польше и перейти в католичество вместе со своими братьями и всеми подданными. Католицизм был объявлен государственной религией Литвы — так князь расплатился за польскую корону.

Однако это обязательство натолкнулось на вполне предсказуемую преграду — нежелание подданных. Литва присоединялась к Польше о-очень долго, по пути теряя территории, и то, что от неё осталось, окончательно стало частью польского государства лишь в 1791 году, чтобы отойти к России уже в 1793-м. Что касается веры — то часть знати действительно её сменила[47], но большинство подданных переходить в католичество не захотели. Они слишком хорошо помнили упорное стремление завоевателей-католиков на восток, да и просто — с какой стати? И началась многовековая война польского центра с присоединенным православным населением.

Ягайло начал круто, сразу предоставив католикам огромные преимущества. Только они могли иметь гербы, заседать в сейме, занимать государственные должности. Казалось бы, и пусть себе — «блажен муж, иже не иде на совет нечестивых»… но на совет многим хотелось. Не всё же сидеть филином в своём замке, надо и людей посмотреть, и себя показать.

20 февраля 1387 г. разгневанный непослушанием подданных король издаёт грамоту о привилегиях феодалам за переход в католическую веру. Там говорится:

«Каждый рыцарь или боярин, принявший католическую веру, и его потомки, законные наследники, имеют и будут иметь полную и всякую возможность владеть, держать, пользоваться, продавать, отчуждать, отменять, давать, дарить, согласно своей доброй воле и желанию, замки, волости, деревни и дома и всё, чем владел бы по отцовскому наследству, как владеют, пользуются и употребляют на основании одинаковых прав нобили в других землях нашего королевства Польского, чтобы не было различия в правах, поскольку единство делает то, что они подданные одной короны… Всякий, кто, приняв католическую веру, позорно от неё отойдёт или кто будет отказываться принимать её, не должен пользоваться никакими указанными правами» [48].

И если, ознакомившись с этой грамотой, литовские православные не вспомнили известного текста:

«…никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его…»[49]

и не утвердились в противостоянии ещё больше — то авторам впору менять русские фамилии на марсианские. Запрещено было строить новые православные храмы, не разрешались браки между католиками и православными — в общем, полный апартеид…

Многие рыцари и бояре, однако, полагали, что если Ягайло приобрёл жену и корону, то это его личный гешефт, и расплачиваться за приобретенное чужими крестами он не имеет права. И любой, кто знает характер восточных славян, легко догадается, что было потом. Трещина между церковью и костелом начала стремительно расширяться.

Попытка «нажать» на православных встретила такое сопротивление, что очень скоро польским королям пришлось снизить градус дискриминации, однако по-прежнему шляхетские привилегии и вольности могли получить только католики. Естественно, православным литовским магнатам не нравилось такое положение. А поскольку рядом лежало Московское княжество, то вопрос: «А нужен ли нам такой король?» для тех, кто, не будучи католиком, не имел права влиять на государственную политику, имел и другое решение. Начался переход пограничных земель под руку Москвы. Литовским князьям, чтобы не растерять подданных, поневоле пришлось прекратить преследование православных и дать им возможность свободно исповедовать свою веру. Пока Литва оставалась независимым государством, имевшим с Польшей лишь общего правителя, наступление католицизма было приостановлено. Однако конец литовской независимости маячил уже не за горами.

В середине XVI века в результате сложной интриги литовские князья один за другим начали склоняться к Польше. В 1569 году была заключена Люблинская уния, давшая начало Речи Посполитой (в переводе «общее дело»). Это государство — отнюдь не Польша, как почему-то думают многие наши граждане, а федерация — союз Польского королевства и Великого княжества Литовского, плюс Украина как автономная территория. В тексте унии нет даже упоминания о конфессиональных различиях народов, однако польский народ провозглашается главным, а подданные присягают «Короне Польской». Согласятся ли поляки признать «схизматиков» равными себе? Король, может статься, и согласился бы, если б мог решать единолично — но у Польши была ещё такая беда, как сейм, которому иноверцы внутри себя были совершенно не нужны…

Трудно сказать, какие общие дела могли быть у польских и литовских князей, а вот раздоры начались сразу. Когда последних уговаривали на союз с Польшей, их соблазняли правами и привилегиями дворянства, которые в этом государстве действительно были исключительными. А вот после заключения Люблинской унии оказалось, что права-то существуют — но не для всех. Началась теперь уже открытая полонизация украинских и белорусских земель, и равными себе польская шляхта признавала только тех, кто поддерживал эту политику.

Уже к концу XVI века значительная часть литовских земель оказалась под властью крупных польских либо ополяченных магнатов, которые не церемонились и с вероисповеданием своих подданных. Окатоличенная местная знать не отставала от шляхетства метрополии, так что вскоре все паны-католики стали восприниматься не только как угнетатели, но и как чужаки, оккупанты. Трещина превратилась в пропасть.

Самые активные из русских бежали от панов. Им было куда идти — по протоптанной дорожке к казакам. С казаками у Польши сохранялись отношения сложные: польский король то принимал их к себе на службу, даруя жалованье и вольности (если вёл войну), то притеснял (если войны не было). Соответственно вели себя и казаки (см. хотя бы «Тараса Бульбу»). В конце концов эта кадриль закончилась присоединением левобережной Украины к Московскому Царству.

Впрочем, оставшееся на месте население было настроено не лучше казаков. Особенно после того, как польские власти, обозлённые неудачной попыткой захвата Московии в начале XVII века, всерьёз занялись полонизацией зависимых территорий. В первую очередь начали, опять же, решать вопросы веры. Решали так, как привыкли — мечом и плетью.

Каждая победа поляков на пути к общему государству давала толчок новым преследованиям православия. Не стало исключением и такое крупное событие, как рождение Речи Посполитой. В новорождённом государстве духовенство двух конфессий было изначально поставлено в неравноправное положение. Так, например, католический священник приравнивался к шляхте, а православный относился к «тягловым людям». Власти, как центральные, так и местные, чинили постоянные препятствия и мелкие пакости в том, что касалось имущества. Магнаты-католики просто переводили подвластных им крестьян в латинскую веру. Результат? Результат предсказуем: всплеск антикатолических настроений. Пропасть всё расширялась, и тогда Ватикан пошёл, как ему показалось, на хорошую хитрость.

С момента разделения Церкви в XI веке не прекращались попытки объединить её снова. В Риме видели это объединение одним образом — как подчинение греческой церкви папе, православным же такое единство было совершенно не нужно. А когда центр Православия переместился в Москву, для которой католик являлся ещё и врагом-завоевателем, что куда хуже татарина (с пришельцами с запада боролись неизмеримо более ожесточённо, чем с восточными завоевателями), эти попытки отметались напрочь. Иерархов, которые подписывали соответствующие соглашения, карали как отступников.

Но если не удаётся объединить всю церковь, то почему бы не предпринять частную попытку где-нибудь на подконтрольной католическим королям территории? И вот, воспользовавшись очередными нестроениями в Киевской православной митрополии, иезуиты приступили к хорошо знакомому им делу тайных интриг. В результате в 1596 году была подписана так называемая Брестская уния, переподчинявшая православную церковь Украины и Белоруссии римскому папе. По условиям унии службы в храмах проводились по-прежнему на церковнославянском языке, за церковью сохранялись всё её имения, духовенство было полностью уравнено в правах с католическим, иерархи получили сенаторские звания. Церковную верхушку попросту купили, а народ… а что изменится для народа? Какие были службы, такие и останутся. Так думалось, да не так вышло…

Инициаторы унии, как официально говорилось, предприняли этот шаг «ради согласия в христианской Речи Посполитой». Верили ли они сами себе — вопрос, а больше им не верил никто. Следствием унии стал, как нетрудно догадаться любому, знакомому со славянским характером, церковный раскол. Чего, впрочем, и добивались католики, исходя из того соображения, что главное — оторвать как можно больше людей от православия, а там они уже никуда не денутся. Униатская церковь изначально рассматривалась ими как переходная ступень к католичеству, мостик, по которому потянутся те, кто не решается преодолеть пропасть одним прыжком.

В один и тот же день, 8 октября 1596 года, состоялись два церковных собора. Немногочисленный униатский, во главе с киевским митрополитом Рагозой, принял соборную грамоту о вступлении в союз с римской церковью, куда более многолюдный православный, по-прежнему подчинявшийся Константинопольскому патриарху, низложил Рагозу и поддержавших унию епископов. Церковный раскол стал фактом.

И тут в борьбу вступил польский король. Если бы он действовал поумнее, то униатская авантюра, может статься, и достигла бы какой-то цели. Но… он, как и Гитлер, решил воздействовать на русский народ силой — ещё один носитель мужского начала, однако… Не иначе ему не давало покоя крещение Руси.

Сигизмунд, не мучаясь поиском методов, попросту упразднил Киевскую православную митрополию, признав законной только униатскую церковь, и направил православному населению Литвы грамоту со строгим предупреждением: не чинить возмущений против митрополита Рагозы и его епископов, пригрозив в случае невыполнения строгими карами, вплоть до смертной казни.

…И снова запрещено было строить православные храмы, а существующие отдавались в опеку частным лицам с разрешением брать себе церковное имущество. Оставшиеся церкви передавались униатам. Церковников за неподчинение униатским епископам привлекали к королевскому суду. Православных притесняли где только было можно. Они, естественно, тут же ощутили себя первохристианами, брошенными ко львам, и укрепились в вере аж до самой смерти.

Вот показательный случай, приведённый преподавателем Российской академии правосудия О. Булатецким, о «бунте» населения города Могилёва:

«22 марта 1619 г. король Сигизмунд III принимает решение на заседании реляционного суда по делу об отказе жителей Могилёва подчиниться униатскому архиепископу Иоасафату Кунцевичу… Могилёвские мещане подняли бунт всем городом против Полоцкого архиепископа. Они заперли ворота, поставили на валах вооружённых людей, враждебно, с вооружёнными людьми и хоругвями встретили полоцкого владыку; преградив путь и не желая впустить его в город и в королевский замок, ругали, срамили, угрожали и хотели убить его».

Надо сказать, архиепископ Кунцевич был тот ещё персонаж. Он доходил до того, что приказывал раскапывать могилы православных, а останки бросать собакам. В 1623 году он нашёл-таки свой конец в Витебске, во время очередного восстания. Ватикан объявил сего достойного владыку святым мучеником.

«Как отмечает королевский суд, „этим они нанесли оскорбление не только полоцкому владыке, но и нашей королевской власти, за что подлежат наказаниям, предусмотренным законами“. Следовательно, униатская церковь данным документом отождествляется с государственной королевской властью. Выступления православных мещан против униатского архиепископа выводятся за рамки конфессионального конфликта и характеризуются как бунт, мятеж против государства. Поэтому санкция короля следующая: „нескольких наиболее видных и виновных бунтовщиков… казнить“…

Но этим король не ограничился. Он повелел, чтобы „отныне все могилёвские церкви, монастыри, монахи и попы должны находиться в подчинении и под юрисдикцией“ униатского владыки, т. е. Купцевича. Могилёвские мещане были обязаны „в 6-недельный срок после королевского решения передать архиепископу все церкви, монастыри с их оборудованием, пожертвованиями и доходами“. В дальнейшем могилёвские мещане не должны были вмешиваться в дела церквей, монастырей, попов и монахов»[50].

Случай этот был далеко не единичным. Подобное происходило в Слуцке, Вильно, Львове, Минске, Перемышле… устанешь перечислять! Можно было заставить мещан города Могилёва не вмешиваться в дела церквей, но вот заставить их посещать униатские богослужения оказалось не в королевских силах. Униатские церкви стояли пустые, а православные общины переходили на нелегальное положение. Воистину нет ничего нового под луной: и обновленцы, и катакомбники — всё это уже безнадёжно было…

Однако Владимира Святого из Сигизмунда явно не получилось. Подкупленная вольностями и привилегиями знать постепенно переходила на сторону католиков и польского короля, а простому народу власть ничего предложить не могла, да и не хотела — ещё чего, с холопами заигрывать! В низах общества нарастало отторжение. Ну а поскольку и литовская шляхта далеко не вся перекрещивалась, то народный протест было кому возглавить.

Проявлялось неприятие католицизма по-разному. Православное население уходило в Московию — отдельные люди, селения и монастыри, а в 1654 году «ушла» Украина, весь левый берег Днепра, Смоленск и Чернигов отошли к России. В войнах между Московией и Речью Посполитой местное население помогало московскому войску и казакам. Пропасть между литвинами и поляками стала… Да-а… как говорят в народе: редкая птица долетит до середины Днепра — снимут влёт!

В XVIII веке давление усилилось. Это время было «золотым веком» шляхетских вольностей, и паны, полностью забыв о государственных интересах, с упоением давили «внутреннего врага». В 1717 году сейм Речи Посполитой разрабатывает проект ликвидации уже не только православия, но и униатства — хватит, побаловались! Население Польши должно иметь одну веру. В 1732 году были окончательно ликвидированы политические права православной шляхты (о «холопах» и речи нет). С 1766 года в сейме запрещено выступать в защиту православия. В ответ на эти притеснения стало разваливаться униатство — народ начал возвращаться в православную церковь. Тем более что восточный сосед Польши — Российская империя — усиливалась, и была надежда, что российские власти не станут терпеть такой беспредел по отношению к единоверцам, тем более единокровным.

Нынешние Соединённые Штаты в такой ситуации выбомбили бы соседа-беспредельщика до лунного пейзажа. Россия действовала мягче, но тоже принимала меры. После смерти польского короля Августа III на престол сел ставленник России и Пруссии Станислав Август Понятовский. Одним из условий его воцарения стало выдвинутое Екатериной II требование прекратить преследования православных. Сейм ещё какое-то время трепыхался, но всё же в 1768 году уравнял в правах католическое и православное население. Что отчасти послужило причиной раздела Речи Посполитой — впрочем, если бы не уравнял, то всё равно и это решение сейма послужило бы причиной развала, поскольку создать единое государство панам так и не удалось. Двести лет спустя Речь Посполитая была ещё менее единой, чем при её образовании, ибо польской верхушке удалось восстановить против себя все подвластные народы.

Итак, что же такое «Восточная Польша»? Это бывшие земли Великого княжества Литовского, в разное время отчасти силой, а больше политическими интригами присоединённые к Польскому королевству. Порядки в них полностью соответствовали определению колониальных. Всё это время их окатоличивали и ополячивали, но не сумели ни окатоличить, ни ополячить, а лишь вызвали у местного населения лютую ненависть как к полякам и Польше, так и к католической церкви. К концу XVIII века литовские земли были фактически польской колонией, население которой воспринимало поляков как оккупантов, а местных католиков как туземную администрацию.

Если разбираться по сути, то исторические права на эти земли имеют Украина и Белоруссия (или государство, в которое они входят), а Польша может претендовать на них на том же основании, на каком современная Германия может претендовать на «генерал-губернаторство» или Россия — на Варшавскую губернию.

Но попробуйте объяснить это полякам!

Сладкий яд «золотой вольности»

  • Нам демократия дала
  • свободу матерного слова.
  • Да и не надобно другого,
  • чтобы воспеть её дела.
Евгений Лукин

Воевать поляки не умеют. Но бунтовать!

Гуго Коллонтай, польский писатель

Различия в языке, религии, образе жизни — это один из факторов отторжения бывших земель Литвы от захватившей их Польши. Вторым основным фактором отторжения стал национальный характер польской шляхты и порождённые им государственные порядки, к которым ни один здоровый на голову человек не захочет быть причастным. Поддерживать теоретически — о да, сколько угодно! Лучше всего у врагов!! Но только не заводить такое в собственном доме!!!

У нас принято считать, что признаками польского шляхтича являются спесь, гонор, своеволие, пристрастие к силе, а также искреннее детское непонимание: как можно не любить его, такого умного и красивого? Впрочем, эти качества присущи любому боярину, барону, шевалье или кабальеро, чьи предки веками подвизались на военной службе. Однако служение сильному сюзерену заставляет даже самого безбашенного воина смирять свои инстинкты — иначе сюзерен удилами рот разорвёт, а то и вовсе голову снимет. Европейские короли бывали разными, но в целом управлялись со своими государствами довольно пристойно, русских царей и вовсе ославили деспотами — стало быть, порядок в державе они поддерживать умели. А польские?

Поляки настоящего сюзерена не имели как минимум с 1572 года. Зато у них была «золотая вольность». В Польше процветало то, о чём мечтало русское боярство при Иване Грозном и советские партбоссы при Сталине: «демократия аристократии», подчинение правителя верхушке общества, как бы они все ни назывались — боярская дума, сейм или Центральный Комитет, царь, король или генсек. Строй, который, по мнению историков и обществоведов, является самым справедливым и который непременно надо было установить в России — этот строй реализовался в Речи Посполитой и сформировал национальный характер польской элиты (есть ещё народный характер — это немного другое).

После того как в 1572 году умер последний король из династии Ягеллонов, в Польше установился обычай избирать короля на сейме. То есть монарх в этом государстве являлся условным — каким бы он ни был наделен умом и характером, а всё равно приходилось кланяться шляхте, которая и являлась подлинным хозяином Речи Посполитой.

Этот государственный порядок описывает Александр Бушков в своей книге «Россия, которой не было».

«В отличие от других европейских самодержцев, польский король не мог „повелевать“. Поскольку самодержцем не был вовсе, а был не более чем своеобразной парадной фигурой, содержавшейся для чистоты декорации. Шляхта, начиная от магнатов и кончая однодворцами, имела одну-единственную серьёзную заботу — следить, чтобы очередной король, чрезмерно о себе возомнив, не вздумал „повелевать“. В случае, если венценосец делал такие попытки, его усмиряли быстро и надёжно — поскольку в стране не существовало механизма, способного обеспечить выполнение королевской воли.

Тогдашних польских королей нельзя даже сравнивать с нынешней английской королевой — английская королева имеет право, к примеру, одним росчерком пера распустить парламент. Польский король не мог и этого…»

Именно ради создания механизма выполнения царской воли Иван Грозный в середине того же мятежного века создал опричнину и усмирил-таки собственную шляхту. Смуты и нестроения в трёх восточноевропейских государствах всегда были тесно взаимосвязаны, и, вполне возможно, именно пример русского соседа заставил польскую верхушку откачнуться в самую разнузданную демократию — чтобы дела царя Иоанна не вдохновили на что-то подобное их собственного короля.

Естественным следствием демократии стало максимальное увеличение прав и привилегий дворянства (в переводе — шляхетских вольностей), доходивших порой до абсурда.

«…Можно ещё вспомнить, что всякий шляхтич в те годы имел право самостоятельно отправлять посольства к иностранным государям, что твой король (правда, хватало ума этой привилегией не пользоваться, понимали, что при иностранных дворах таких выходок, мягко говоря, не поняли бы[51].

Ну, посольства — это сущая мелочь. А вот привилегии посущественнее: Польша являлась, наверное, единственным государством, где мятеж можно было устроить на законных основаниях — собрать конфедерацию (временный политический союз шляхты) и объявить «рокош» против короля (в переводе как раз мятеж), то есть открытое неподчинение королевской власти. Но это что — у них была ещё и такая вещь, как «либерум вето». Согласно польскому пониманию демократии, решение сейма считалось принятым только в том случае, если оно было единодушным, иначе нарушается основополагающий принцип политического равенства. Если даже один-единственный депутат считал, что какое-либо решение повредит интересам его воеводства (или его собственным, естественно), он мог это решение забаллотировать. «Либерум вето» активно применялось с 1652 по 1764 год, сорвав работу 48 из 55 сеймов, которые собирали в эти годы. С учётом того, что без согласия шляхты король не мог провести ни одного закона, принятие решений блокировалось намертво.

И сей пожар в борделе назывался государственным управлением!

Но, может быть, его хоть в какой-то мере уравновешивала сильная армия? Поляки — народ воинственный. Да, но насколько в этих войнах успешный?

И снова слово Александру Бушкову:

«Кстати, несколько слов о войске. Его в Жечи Посполитой тогда (в начале XVI века. — Авт.) практически не существовало, если не считать так называемого „квартового“. Оно было регулярным и содержалось на четвёртую часть доходов с королевских имений, „кварту“, но, во-первых, состояло лишь из пехоты, а во-вторых, не превышало четырёх тысяч. Магнаты вроде Вишневецких, Радзивиллов или Потоцких могли посадить на коней в три-четыре раза больше обученных головорезов… В случае особой опасности для государства собиралось „посполитое рушение“ — ополчение, состоявшее из шляхты…»

Впрочем, так была устроена не только армия Речи Посполитой. Ополчение собиралось везде. Однако существовала ма-а-аленькая разница: в том же Московском Царстве бояре и дворяне ходили под государём, а в Польше — над оным. Результат предсказуем.

«В 1454 г., во время войны с крестоносцами, „рушение“ заявило, что не сдвинется с места, не говоря уж о том, чтобы идти в бой, пока не получит добавочных привилегий. Король Казамир Ягеллончик был вынужден согласиться, и шляхетское ополчение нехотя тронулось-таки в поход, однако было вдребезги разбито крестоносцами под Хойницами. В 1537 г., в правление Сигизмунда Старого, история повторилась — „посполитое рушение“ собранное для того, чтобы идти в поход на Молдавию, вместо похода принялось осыпать короля упрёками касаемо его внутренней политики. И, не договорившись, попросту разбежалось по домам…»[52]

Конечно, и в русской истории всякое бывало. Но Россия всё же двигалась в сторону укрепления государственной власти, а Польша — в прямо противоположном, и государственной дисциплины в ней со временем не прибавлялось. На примере Польши видна справедливость обратного варианта известного афоризма про власть: «Демократия развращает. Абсолютная демократия развращает абсолютно».

Не стоит ещё забывать, что Речь Посполитая была государством составным, в неё входили Польша, Литва и Украина (не считая Жмуди) — и, соответственно, подданными были поляки, литвины, украинцы. Даже в Великую Отечественную войну (об этом не любят говорить, но иной раз глухо упоминают) костяком советской армии и залогом её боеспособности были русские (включая в это понятие украинцев и белорусов): часть, где их насчитывалось мало, слишком часто оказывалась небоеспособной. Похожая ситуация сложилась и в Речи Посполитой.

Почитаем снова Бушкова, который польскую тему знает!

«…Впоследствии, когда короля стали выбирать и прав у него практически не было никаких, а развращённая вольностями польская шляхта превратилась в толпу ни на что не способных гуляк, именно „литвины“ несли на своих плечах главную тяжесть войн за государство. Во второй половине XVII столетия, в эпоху польско-казацких войн, армия Жечи Посполитой упустила великолепный шанс полностью разгромить и взять в плен Хмельницкого исключительно из-за дурости собственно польской шляхты — после пары удачных сражений заскучавшей и отправившейся по домам прямо с поля боя. При польском короле остаюсь лишь одиннадцать тысяч литовцев[53] — именно они лихим ударом взяли Киев, но Хмельницкого догнать не успели.

Отголоски этой ситуации великолепно просматриваются в знаменитых книгах Генрика Сенкевича. Нужно заметить, что его трилогия „Огнём и мечом“, „Потоп“, „Пан Володыевский“ до сих пор пользуется в Польше неимоверным почитанием, именуясь в обиходе просто как „Трилогия“. Так вот, среди героев этих произведений, среди витязей, рубившихся во славу Польши, чьи имена заучивают дети ещё в младших классах… почти нет собственно поляков, „великополяков“. Все эти витязи — либо литвины, либо „русская шляхта“ (как именовали себя украинские дворяне-католики)! Самое пикантное — что это мало кто замечает даже теперь…»[54]

С отпадением бывших литовских земель под руку Москвы в Польше среди подданных и, соответственно, в войске уменьшалось количество литвинов (белорусов) и украинцев. Шляхтичи-землевладельцы, имения которых находились в отошедших к Москве землях, предпочитали остаться со своей землёй и своими людьми, а не с королём и католической церковью. Соответственно, уменьшалась и боеспособность польского войска.

К концу своего государственного существования Речь Посполитая не могла уже ни сражаться, ни принимать решения, и была просто обречена на то, чтобы её кто-нибудь завоевал. В таких случаях охотники находятся быстро.

Своего пика шляхетские вольности достигли в XVIII веке. Соответственно, страна стала практически неуправляемой, а притеснения православного населения достигли апогея. Не говоря уже о том, что ведомая воинственным панством Польша была головной болью всех соседей. Если бы эта страна усилилась, как усиливалась та же Россия — то мир, несомненно, ожидало бы весьма экстравагантное будущее. К счастью, государство, управляемое таким образом, сильным не может быть по определению.

Как мы уже писали, в 1764 году на польский престол сел ставленник России и Пруссии — Станислав Август Понятовский. Сел с непременным условием — прекратить религиозные преследования. А в 1766 году в сейме было запрещено выступать в защиту православных! Знай, монарх, своё место…

И лишь под очень жестким давлением восточного соседа (точнее, соседки) ещё через два года всё же состоялось уравнение в правах всех христиан королевства. Даже до польского сейма дошло, что не стоит дразнить немецкую герцогиню на российском престоле, ибо сочетание двух этих национальных доминант обещает ещё меньше хорошего, чем немецкая и русская по отдельности.

А дальше случилось то, что неизбежно должно было случиться при абсолютной демократии. Решение об уравнении в правах состоялось 28 февраля, а уже 29-го в городе Бар была созвана так называемая «Барская конференция», объявившая короля низложенным. Франция и Австрия поддержали мятежников, Понятовский же обратился за помощью к России. Европейские державы помогали оппозиционерам морально и на расстоянии — знакомо, правда? — Екатерина же не замедлила послать войска, которые чувствительно потрепали мятежников.

Затем в дело вмешалась Турция, объявившая войну России. Казалось бы, какое дело султану, презиравшему всех христиан, до их внутренних раздоров — а вот поди ж ты…

Ситуацию немного проясняет то, что в качестве приза мусульманским союзникам барские конфедераты обещали Киев, а себе скромненько решили взять Смоленск, Стародуб и Чернигов. Что напели поляки в уши султану, неведомо, поскольку союз был явно неравным — военной силы конфедераты практически не имели. Туркам предстояло завоёвывать Киев самостоятельно, при этом ещё добывая союзникам Смоленск.

Тут уж терпение императрицы лопнуло — и в Польшу с войсками отправился Суворов. Русско-турецкая война продолжала идти, но польским оппозиционерам от этого пользы уже не было — великий русский полководец не имел обыкновения проигрывать.

В 1772 году состоялся первый, частичный раздел Речи Посполитой. Участвовали в нём Россия, Пруссия и Австрия. Россия получила правый берег Западной Двины и Восточную Белоруссию — территории с преобладанием православного населения, Пруссия — часть польской земли с протестантским населением, отделявшую её от Восточной Пруссии. Польша практически лишилась выхода к морю — приморскими остались только северо-запад нынешней Литвы и крошечный кусочек побережья с городом Данциг, изолированный от основной территории. Австрия получила небольшие кусочки собственно польской земли и часть Галиции (примерно нынешняя Западная Украина).

Причины раздела Польши русская императрица изложила полно и всеобъемлюще:

«По непостоянству сего народа, по доказанной его злобе и ненависти к нашему; по изъявлявшейся в нём наклонности к разврату и неистовствам французским, мы в нём никогда не будем иметь ни спокойного, ни безопасного соседа, иначе как приведя его в сущее бессилие и немогущество».

Это называется: достали!

Причём не только Екатерину — то же самое могли сказать о поляках все их соседи.

Кто сильнее, тот и заказывает музыку. В 1773-м победители, практически насильно собрав сейм, заставили его утвердить раздел. Забавно, что все три державы подписали секретный протокол о неизменности законов Речи Посполитой. Нетрудно понять, что именно «вольности» стали условием сговорчивости шляхтичей, да и соседи были кровно заинтересованы в сохранении польского государственного бардака, до предела ослаблявшего страну. Получив гарантии прежних вольностей, доблестная шляхта согласилась с потерей территорий. Впрочем, утверждение всё же было вынужденным и силы в глазах многих шляхтичей не имело. Они только и ждали благоприятной минуты — и дождались.

В 1787 году снова вспыхнула русско-турецкая война, в 1788-м к ней прибавилась война России со Швецией. «Пора!» — решили паны. Польское правительство потребовало вывести с территории страны российские склады продовольствия и снаряжения, через которые снабжалась действовавшая против турок Дунайская армия, отплатив султану за помощь во время прошлой войны. Вновь начались преследования православных, и одновременно сейм обратился к Константинопольскому патриарху с просьбой… взять под свою руку православную церковь Речи Посполитой, находившуюся к тому времени под управлением Московской патриархии. (Забавно, ведь немногим более ста лет назад заставы по границам Речи Посполитой перехватывали гонцов греческих патриархов, чтобы вывести православных из-под власти Константинополя.) Самих православных снова забыли спросить.

То, что страна дошла до ручки, поняли даже шляхтичи. В 1788 году они собрали сейм, который, вместо обычных нескольких недель, проработал четыре года. Результатом столь выдающихся государственных усилий стал целый букет преобразований: отмена «либерум вето», рокоша, шляхетских конфедераций, решение о создании стотысячной регулярной армии, исключение из процесса принятия решений безземельной шляхты и уравнение в правах со шляхтой крупной буржуазии. А весной 1791 года поляки ввели у себя конституцию и одновременно установили наследственную монархию.

Что дальше? А то же, что и всегда, только с другим вектором. 14 мая 1792 года три магната… создали конфедерацию и обратились к Екатерине с просьбой помочь вернуть старые порядки. России эти порядки были выгодны, поскольку ослабляли Польшу, а чем слабее это государство, тем спокойнее спится его соседям. В ответ на просьбу (скорее всего, и выдвинутую-то с согласия Петербурга) царица двинула «миротворческий контингент», который через две недели контролировал всю территорию Речи Посполитой — храбрые паны в очередной раз оказались никудышными вояками. В июле, по требованию России, к конфедерации присоединился и король. Впрочем, как только конфедерация сыграла свою роль, её быстренько прикончили, и в 1793 году состоялся второй раздел Польши. В том разделе Россия получила Белоруссию и правобережную Украину — опять же бывшие земли Литвы с православным населением. Пруссии досталась часть собственно польских земель. Австрия, занятая войной с революционной Францией, этот раздел проворонила, зато отметилась в третьем.

Естественно, поляки ответили традиционно — восстанием. Предводителем его стал Тадеуш Костюшко, именем которого потом будет названа польская дивизия на германо-советском фронте (тоже, кстати, ополяченный литвин). В апреле 1794 года восставшие захватили Варшаву, попутно устроив резню русских. Закончилось всё традиционно — в августе в Польшу пришёл с войсками Суворов.

Через год состоялся новый раздел. Россия получила Западную Волынь, Западную Белоруссию, Виленский край и Курляндию — населённые украинцами, белорусами и прибалтами земли бывшего княжества Литовского. Австрия получила остаток Галиции и так называемую Лодомерию (бывшее Галицко-Владимирское княжество). Исконно польские земли достались опять же Пруссии.

Польша перестала существовать как суверенное государство. В свете вышеизложенного странно не то, что это произошло, а то, что она так долго продержалась…

Гордость и благоволение

На переговорах шли споры о послевоенных границах, и Черчилль сказал:

— Но Львов никогда не был русским городом!

— А Варшава была, — возразил Сталин.

Исторический анекдот

С момента раздела Польши самым больным вопросом для поляков стало её воссоздание — и это нормально. Но воссоздание они мыслили только с «возвращением восьми воеводств», то есть бывших литовских земель, несмотря на то, что это не польские земли и что поляков в этих землях и знать не хотели[55]. Отдайте — и всё тут!

Сын белорусского крестьянина, известнейший русский публицист Иван Солоневич в своей книге «Народная монархия» писал:

«История народа объясняется главным образом его характером. Но, с другой стороны, именно в истории виден народный характер. Всё второстепенное и наносное, всё преходящее и случайное — сглаживается и уравновешивается. Типы литературы и мечты поэзии, отсебятина философов и враньё демагогов подвергаются многовековой практической проверке. Отлетаёт шелуха и остаётся зерно — такое, каким создал его Господь Бог. Остаётся доминанта народного характера.

Эта доминанта… в исторической жизни народа реализуется инстинктивно. И для каждого данного народа она является чем-то само собой разумеющимся. Поляк и немец, еврей и цыган будут утверждать, что каждый из них действует нормально и разумно: их доминанты сами собою разумеются — для каждого из них»[56].

С этим пассажем трудно спорить, да и незачем. Естественно, у каждого народа есть свой национальный характер (или два, если имеет место разрыв между элитой и народом), который определяет его действия и через них — историю. Есть и доминанты, руководящие его историческим поведением. Именно благодаря им это поведение бывает более или менее разумным, более или менее реалистичным или же совсем неразумным и сюрреалистическим, вроде германского нацизма или польского комплекса «восьми воеводств».

…Итак, после третьего раздела всё утихло — до Наполеона.

В 1807 году, по условиям Тильзитского мира, из бывших польских земель, отошедших к Австрии и Пруссии, французский император создал Великое герцогство Варшавское. Александр I ему в том не препятствовал: сильная Пруссия не была нужна ни одному из монархов, да и Австрия, в общем, тоже… 28 июня 1812 года решением сейма было восстановлено польское королевство. Когда Бонапарт двинул войска на Россию, польский контингент его армии был вторым по численности после собственно французов — в 450-тысячной «великой армии», в коей французы составляли примерно половину, насчитывалось около 70 тысяч поляков. Оккупировав Литву и Белоруссию, Наполеон провозгласил эту территорию «Великим княжеством Литовским», где сформировал дополнительный 20-тысячный контингент из поляков и белорусов-католиков.

Благодаря усилиям Наполеона после войны произошло перераспределение бывших польских территорий. Россия, как главный победитель, получила большую часть «Герцогства Варшавского», на месте которого было учреждено Царство Польское в составе Российской империи.

В отличие от поляков на литовских землях, русский император не занялся насильственным искоренением польского языка, религии, культуры. Он короновался в Варшаве как польский король, а в остальном новое государство имело практически полную автономию. У него были конституция (в самой России конституция появилась только через сто лет!), сейм, собственное правительство, армия, свои деньги. Важнейшие правительственные должности замещались поляками. Собственно, единственным признаком того, что государство всё-таки не совсем свободно, кроме символической польской короны на голове русского царя, была необходимость сообразовывать законодательную деятельность с Петербургом. С учётом того, что поляки радостно поддержали Наполеона, обхождение просто роскошное, вы не находите?

Результат?

Страницы: «« 345678910 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

«Вечером показались горы. Поезд с трудом карабкается вверх. Мы приближаемся к перевалу через Альпы. ...
«Без устали ходил по больным добрый лекарь и раздавал лекарства. Иногда, когда мог захватить болезнь...
Своей жертвенной смертью они воцарили мир....
«Г-н Теляковский приехал в Москву. Г-н Обухов делал ему доклад.– Ну, а певец такой-то?– Температура ...
«Вот с каких пор корейские женщины стали вести замкнутую жизнь....»...
«Граждане!Со дня, когда я приехал в Италию, и до сего дня вы щедро осыпаете меня яркими выражениями ...