Королева в придачу Вилар Симона

Глава 8

Январь 1515 г.

Королева проснулась от тишины.

Буря прекратилась, весь мир казался засыпан снегом. Камин остыл, в спальне было нестерпимо холодно, и она еле докричалась, чтобы пришел истопник и развел огонь. Одеваясь, Мэри стучала зубами от холода.

Ей не спешили сообщать о смерти мужа. А так как в последнее время её фактически не допускали к нему, то и сама она не сразу узнала. Но стала догадываться: во дворце было непривычно тихо. Редкие придворные сновали по переходам, похожие на мышей, ищущих щель, куда можно юркнуть. Мэри сотрясала дрожь – то ли от холода, то ли от потаенного страха. Только тишина часовни немного успокоила её. Она на коленях доползла к подножию статуи Святой Девы и, обхватив её, замерла, словно ища у неё защиты. Когда появилась баронесса д’Омон с сообщением, что Людовик Двенадцатый, милостью Божьей король Франции, скончался, Мэри какое-то время смотрела на неё расширившимися серыми глазами, а потом потеряла сознание.

– Вот как не хочет расстаться с короной, – процедила д’Омон сквозь зубы.

Забальзамированное тело короля Людовика Двенадцатого положили в свинцовый гроб, и третьего января самые знатные вельможи Франции в скорбной тишине перенесли его в собор Нотр-Дам. Над заснеженными улицами Парижа слышались рыдания народа. Людовик XII Валуа был добрым королем, многое сделавшим для Франции, и воистину не зря назывался «отцом народа».

Траурно гудели колокола. На панихиде вдовствующая королева Мария, вся в черном, стояла у изголовья гроба. Людовик, маленький, лысый, словно истаявший, покоился в гробу на парчовых подушках. Мэри смотрела на него, думая, что бы ожидало её, если бы он не умер, и она объявила бы всем, что беременна. Как бы тогда сложилась её жизнь... и судьба королевства? Но короля не стало, её короткое трехмесячное царствование подошло к концу, и ей очень хотелось верить, что теперь она не окажется в ещё большей беде, чем когда выходила за Людовика. Но то, что её тело таило в себе, путало до дрожи. Её ребенок... Она не испытывала к нему ни нежности, ни чувства материнства, только страх и неприязнь.

– Король умер! Да здравствует король!

Франциск стоял недалеко от Мэри. Порой она ловила на себе его взволнованные взгляды. Он услышала, как его друг Флеранж громко сказал кому-то:

– Для Франсуа первый день года всегда решающий. Он родился первого января, первого января потерял отца, и именно в первый день года стал королем.

Герцог Лонгвиль резко повернулся к нему:

– Это ещё окончательно не решено. Герцог Ангулемский может быть признан королем не раньше, чем истечет шесть недель, и если за это время королева Мария не объявит, что ждет ребенка.

Мэри почувствовала, как все глядят на неё. Все понимали, что она не может быть беременной. Но все же это было так!..

Вернувшись к себе, она, ни с кем не разговаривая, легла в одежде на кровать и долго лежала так, уставившись в балдахин. Вокруг неё тихонечко всхлипывали прислуживавшие ей женщины. Она же не плакала. Сегодня она вдруг поняла, что означает быть королевой. Это случилось, когда она увидела, что при дворе есть люди, которым невыгодно воцарение Франциска и которые безнадёжно хотят верить, что благодаря ей он может не стать королем.

Простая формальность, когда наследник трона, преклонив колена, спросил её: «Мадам, могу ли я считать себя королем?» – заставила её похолодеть от страха. И так же формально она ответила: «Сир, я не могу пока ответить на ваш вопрос». Свой ответ она даст позже, когда истекут шесть недель её траура и когда она открыто объявит, что не беременна. Но она беременна, и её ребенок имеет все шансы быть признанным королем! О Боже, это невозможно. Королем должен стать Франциск из рода Валуа-Ангулемов, это его законное право. Её же дитя, появившееся благодаря интригам её брата Генриха и её собственной похоти. Его не должно было быть! О Брэндоне она предпочитала сейчас не думать, понимая, что по-прежнему любит его и даже готова простить. Вот если бы она могла увидеться с ним, уехать, тогда этот ребенок, плод их греха, имел бы право на существование. А пока... Сколько же людей будет ожидать её окончательного ответа по истечении срока траура! Шесть недель... За этот срок её ответ может повергнуть королевство, оставленное Людовиком в мире и благоденствии, в пучину войн, ибо всегда найдутся те, кто захочет отстаивать права «его ребенка» и те, кто встанет на сторону Франциска. Имеет ли она право стать яблоком раздора? Но это был второй вопрос. А первый был личным. Что станется с ней? Позволит ли ей партия Ангулемов остаться в живых? Не проще ли для них тайно избавиться от неё? Ей было страшно, и надеяться она могла только на одну себя. Помоги ей, Боже!

На следующий день её препроводили из Ла Турнеля в особняк Клюни на улице Матюрень-Сен-Жак. Начался период её траурного заточения.

По обычаю, вдовствующая королева должна была провести шесть недель в уединенных покоях, где все стены и окна завешаны черным сукном, полог, покрывало и ковры – все траурного черного цвета, освещенного лишь пламенем в камине да двумя-тремя свечами. Ранее траурный наряд королев был белым, но со времени Анны Бретонской стал темным, как ночь. И вот юная королева должна была одеть глухое черное платье, спрятать лицо под черную вуаль, лежать в черной постели... Это напоминало могилу, давило на психику. Но Мэри держалась, была молчалива, и никто не видел её плачущей. При ней находились только две дамы – баронесса д’Омон и мадам де Нэвэр. По просьбе Мэри ей дали лютню, книги, принадлежности для вышивания. Но Луиза, которая обрела наконец неограниченные полномочия, настояла, чтобы к королеве никого не допускали, окна её всегда были закрыты и зашторены, и чтобы её не выпускали на прогулку, даже в крохотный дворик особняка.

Так Мэри проводила часы в одиночестве. Отель Клюни был маленькой крепостью на левом берегу Сены в так называемом Латинском квартале Парижа, окруженной глухой стеной и замкнутой от остального мира. Построенный пятнадцать лет назад аббатом Жаком д’Амбуазом, отель считался относительно новым зданием со всеми условиями современного комфорта и роскоши. Камины в нём не дымили, сквозняки не гуляли по коридорам, потолки украшали лепные орнаменты, а полы были выложены паркетом. Для вдовствующей королевы предназначались апартаменты в восьмигранной башенке с небольшой прихожей, обставленной удобной, обтянутой черным плюшем, мебелью и красивым камином с изображенными на барельефе охотничьими сценами. Все это выглядело роскошно, если бы не было столь мрачно, и если бы Мэри не чувствовала себя здесь словно заживо замурованной. Правда, когда её стражницы оставляли одну, она порой открывала окно, Глядя сквозь узорчатую решетку в небольшой прямоугольный садик с голыми деревьями и черными от сырого мха каменными скамьями. Сад с трех сторон окружали стены особняка с изящной балюстрадой, сводчатой галереей и острыми фронтонами. С четвертой стороны он примыкал к решетке обители сестер-бернардинок. Построивший этот ансамбль аббат с самого начала проектировал его как нечто среднее между крепостью и монастырем, поэтому из отеля имелся свободный доступ в соседнюю обитель, но последнее время сообщение с монахинями полностью прекратилось, и там, где небольшая аллея сада примыкала к решетке, давно разрослись кусты и плющ. Сейчас, когда листья облетели, Мэри могла из своего окна видеть, как в положенные часы благочестивые сестры попарно двигались от здания дормитория в молельню. Звук их песнопений был единственным отзвуком человеческого голоса, который слышала королева. Все остальное время её окружала полная тишина, капель тающего на скатах крыш снега и редкие переклички часовых в Клюни.

А двор тем временем уже спешил выразить свое почтение новому королю.

Франциск и в самом деле чувствовал себя королем. Он принимал посольства, получал дары, строил планы. Молодой герцог уже владел государственной печатью, отдавал приказы; у него возник проект привести в порядок старую резиденцию французских королей Лувр, где сейчас располагался его двор, и в котором он заказал полностью сменить обстановку. Одновременно Франциск занимался формированием армии, обсуждал свои права на троны Милана и Неаполя, вовсю готовясь к итальянской кампании. Обо всем этом Мэри оповещала Луиза Савойская. Вот уж кто навещал её почти ежедневно! Эта женщина являлась откуда-то, словно из другого мира, и говорила, говорила, говорила, при этом не спуская с вдовствующей королевы пытливого взора. На вопрос Мэри, не собирается ли навестить её Франциск, она вновь начинала перечислять его дела – дескать, у её дражайшего сына нет ни единой свободной минуты.

Мэри кусала губы. Слава Богу, под вдовьей вуалью Луиза не смогла видеть её лица и написанного на нем страха. Ибо сейчас, когда её попросту убрали в сторону, Мэри оказалась один на один с этой женщиной, в её власти. Вдовствующей королеве полагается только молиться и исповедоваться, но Мэри ни на миг не сомневалась, что приходивший к ней священник – человек Луизы Савойской. Её английского духовника к ней не допускали, как не допускали никого из её свиты. Только два этих цербера в юбках – баронесса д’Омон и мадам Нэвэр! Им необходимо было выяснить, не в тягости ли вдова Людовика. Ох, это их назойливое внимание, намеки, расспросы!.. – Мадам, во Франции, если король умер, и неведомо, в тягости ли его супруга, она должна какое-то время находиться в изоляции. Ибо считается, что любая беременность, объявленная в первые шесть недель со дня кончины короля, может быть приписана усопшему.

Мэри в упор глядела на них: как бы вытянулись их ненавистные физиономии, если бы однажды она объявила, что беременна! Но, нет, нельзя. Мэри даже в этом затхлом отеля воздухе чувствовала нависшую над ней угрозу. Франциск почти король, и его мать первая сделает все возможное, чтобы насильно лишить её ребенка, В той изоляции, в которой Мэри находилась, это нетрудно осуществить, более того, Луиза не остановится даже перед тем, чтобы лишить её жизни. Эта прекрасная мать попросту избавится от неё, изобретя какой-нибудь благовидный предлог, объясняющий кончину королевы! И когда появлялась Луиза, когда Мэри видела её зеленые бесстрастные глаза, она почти осязала исходящую от неё опасность.

А Луиза и в самом деле боялась, что королева окажется беременной. Она молились, чтобы это не произошло, и донимала своих астрологов. Те, стремясь ей угодить, хором предсказывали, что созвездия сошлись так, что ничто не мешает её сыну подняться на вершину власти. Им нетрудно было делать предсказания – ведь Франциск уже фактически считался королем. Луиза придирчиво изучала составленные гороскопы. Да, все верно, однако звезды только предполагают, ей же нужно знать наверняка. А тут ещё сам Франциск все никак не избавится от своего нелепого чувства к Мэри Тюдор, и то и дело проявляет желание навестить вдовствующую королеву. Её сын по-прежнему хочет эту женщину, а уж та явно не упустит случая затащить его себе в постель! И Луизе требовалась вся её находчивость, весь такт и смекалка, чтобы не допустить их встречи. Она всегда изыскивала способы, чтобы отвлечь Франциска, даже призвала в Париж тех женщин, которых когда-либо отмечал своим вниманием её сын. Мадам Савойская велела явиться бывшей фрейлине Анны Бретонской, Анне де Роган – поэтессе и художнице, роскошной блондинке с черными глазами. Вызвала и небезызвестный тюльпан Франции, Жанну Дизоме, которую её сын принял с радостью и распростертыми объятиями. Герцогиня Луиза с охотой потакала этим прихотям сына. Она специально стремилась собрать вокруг него самых красивых женщин страны, Франциск же не переставал повторять:

– Королевский двор без красивых женщин – все равно, что год без весны и весна без роз.

Но Франциск легко мог быть влюбленным в несколько женщин сразу, а Мэри Тюдор все ещё была для него недосягаема... Более того, в то время, пока вдовствующая королева проводила дни в траурном затворничестве, вся Европа полнилась слухами, кому же теперь достанется рука прекрасной Марии Английской. Почти все европейские принцы, не связанные на тот период супружескими узами, забрасывали Лондон и Париж письмами с предложениями руки и сердца Мэри Тюдор. Ведь она считалась не только очаровательной молодой женщиной – она приходилась сестрой Генриху VIII, у которого все ещё не было наследника, и случае, если он останется бездетным, Мэри Тюдор имела законные права на английский престол. Ходили, правда, слухи, что королева Катерина опять в тягости, но это уже воспринималось как анекдот – никто не верил, чтобы испанка смогла выносить до положенного срока хоть одного ребенка. Поэтому Мэри сразу стала объектом политических брачных расчетов. Одним из первых на руку Мэри стал претендовать её отвергнутый прежде жених Карл Австрийский. Он просто атаковал Генриха и Франциска письмами, требуя вернуть ему ту, на которой он был обязан жениться ещё по решению их отцов. Не менее настойчиво сватались к Мэри и принцы неаполитанский и португальский. Стало известно, что и герцог Баварский начал переписку с Генрихом VIII по тому же вопросу. Даже престарелый император Максимилиан, уже трижды вдовец, поклявшийся не обременять себя больше брачными узами, и тот вдруг размечтался о красоте юной французской королевы и её немалом вдовьем пансионе.

В Париже Франциск с изумлением читал то одно, то другое послание со свадебными проектами.

– Эта женщина свела с ума весь христианский мир!

– Не она, а её положение, – уточняла его мать.

Она видела, как начинали сиять глаза её сына, и хмурилась.

– Франсуа, не забывайте о Клодии, Вы её венчанный супруг, и она носит вашего ребенка.

– Но врачи говорят, что плод будет крупным... у Клодии искривленный таз. Кто знает...

– Даже думать об этом не смейте! Потеря наследника трона – величайшее горе для монарха.

Мать отвлекла его, сообщив, что получила весть, будто брат Мэри весьма благосклонно отнесся к предложению герцога Баварского. А его королева Катерина, которая опять беременна и потому снова в милости, подбивает Генриха вернуться к проекту брака Мэри с её племянником эрцгерцогом Карлом. Они с Франциском не должны этого допустить! Союз Англии с исконными врагами Франции, Габсбургами, невыгоден для них. Поэтому, пока вдовствующая королева ещё является подданной Франции, им следует приготовить для неё союз, отвечающий интересам королевства. Что скажет Франциск, если они обсудят брачный проект королевы с Карлом Савойским?

– О, нет. Карл слишком хорош собой. Мари может им увлечься, – поспешно отказывал Франциск.

Луиза понимала, куда клонит сын, и предложила союз молодой вдовы с кузеном Франциска Антуаном, герцогом Лоранским. Ведь Мари тогда останется подданной Франциска, хотя и будет женой другого. Вот тогда Луиза не препятствовала бы любовной интрижке сына с рыжей англичанкой! Она положила руки на плечи сына. Он был такой высокий, сильный, красивый... Луиза понимала трепет тех женщин, которые теряли голову от её Цезаря.

– Мой дорогой Франсуа, я ведь хорошо понимаю, что вам по-прежнему мила эта Тюдор. И не желаю вам ничего, кроме счастья.

Он поцеловал её руку и прижал к своей щеке. Так он делал, когда был совсем маленьким мальчиком. Луиза улыбнулась до слез.

– Матушка, – начала он. – Не считаете ли вы, что мне пришло время нанести визит вдовствующей королеве?

Улыбка исчезла из глаз Луизы. Теперь улыбались лишь губы. Хорошо, что сын все ещё в её власти, даже советуется с ней. Плохо другое – он не успокоится, пока не получит то, что хочет. И случись это...

– Сударь, сын мой, я понимаю ваше желание, как верного рыцаря, навестить прекрасную вдову в месте её заточения. Но вы не только рыцарь, сир, вы король Франции. Долгие годы я воспитывала вас как будущего монарха, и посему попридержите ваш пыл. А пока, не лучше ли вам встретиться с коннетаблем Шарлем Бурбоном и обсудить с ним план! предстоящей итальянской кампании?

Она действовала наверняка. Ибо, как бы ни увлекался Франциск прекрасным полом, не менее он желал и стяжать славу на военном поприще. Как и Людовик XII, он происходил из старого миланского рода Висконти и жаждал отвоевать герцогство Миланское, на которое имел династические права. В его планы также входило взять реванш за поражение своего предшественника в итальянских войнах. Молодой Франциск грезил лаврами полководца, и его матери ничего не стоило отвлечь сына от мыслей о вдовствующей королеве.

К себе Луиза вернулась в самом благостном расположении духа. Но там её уже ждала дама Нэвэр, которая тут же затараторила, просто захлебываясь слюной:

– С ней явно что-то происходит! Сегодня, когда англичанка встала, у неё закружилась голова, она покачнулась и несколько минут стояла, ухватившись за столбик, поддерживающий полог. Эта дрянь была так бледна, что я испугалась. А ещё вчера, когда д’Омон по её просьбе принесла блюдо моченых яблок, она съела их почти все, даже отказалась от ужина!

Луиза нахмурилась, нервно теребя четки у пояса. Что это? Обычное недомогание и причуды, или проявление того нездорового состояния, которое наблюдается у женщин в первую пору беременности?

Она решила разузнать все сама, нанеся королеве в полдень положенный визит.

– Мне сообщили, что по утрам с вами бывают головокружения? – с самой сочувствующей улыбкой осведомилась она.

Мэри вдруг вспылила.

– Было бы удивительно, если бы их не было! О, великий Боже, кто я – пленница или королева? Меня держат в башне, не позволяют и носа высунуть на волю, окна мои зарешечены, на двери засовы, кругом стража. Целыми неделями я сижу в темноте, дышу дымом от камина, не вижу света Божьего... Да любой бы на моем месте расхворался!

С ней просто случилась истерика. Она металась по комнате, заламывала руки, и рыдала. Постоянный страх, тоска и одиночество нашли выход в потоках слез.

Луиза спокойно наблюдала за ней. Королева, одетая в траурное платье с тугим лифом и узкими, плотно зашнурованными рукавами, казалась особенно худенькой. Беременна ли она? И что это за истерика? Вызвана ли она заключением и одиночеством, или это вспышка раздражительности, часто случающаяся у беременных женщин? Луизе трудно было судить. Сама она в пору своих беременностей не испытывала никаких присущих большинству женщин в положении неудобств. Её материнство было ей в радость, а не в тягость.

– К чему эти рыдания, мадам? Вы ведь королева, и должны понимать, что ваше вынужденное заточение объясняется соображениями не только церемониального, но и практического характера: ведь, если вы беременны, крайне важно установить, что отец ребенка именно король.

– О, тогда вы можете быть спокойны – последний раз я находилась в опочивальне с покойным государем полтора месяца назад.

Мари лгала, назвав срок, когда была с Чарльзом. Она тут же увидела, как изумленно взметнулись тонкие брови герцогини.

– Ошибаетесь, ваше величество. Последний раз вы провели ночь с Людовиком Валуа четырнадцатого октября, то есть более двух месяцев назад.

– Тогда, если вам все так хорошо ведомо, зачем этот фарс, это заточение? Не лучше ли отпустить меня домой, в Англию? Я ведь неустанно пишу об этом моему брату-королю!

Она знала, что её корреспонденция тщательно изучается. Мэри посмотрела на Луизу, и со страхом увидела, что лицо той вдруг стало откровенно злым. Резко обозначились морщины у искривленного рта, и вмиг она превратилась в старую злобную фурию – словно душа этой-женщины отпечаталась на лице, проступив из-за благопристойной маски-улыбки.

– Вы лжете! Все, чего вы хотите, моя красавица, это остаться королевой Франции! Вы клянчите меня выпустить вас раньше срока, чтобы на свободе объявить о своей беременности, и ваш брат-король начал с нами войну за права вашего так называемого наследника, посеял раздоры среди французской знати, и чтобы к военной интервенции во Франции прибавилась гражданская смута среди сторонников и противников моего Франциска!

– О нет! Я на такое не способна! Все, чего я хочу – это спокойно жить, выйти замуж и там, вдали от всех, спокойно...

Она осеклась, чуть не вымолвив «родить ребенка», и с леденящим ужасом поняла, что обе они разговаривают так, словно с её беременностью и так все ясно. Мэри заметила, что и Луиза поняла это. Её красивые руки заходили ходуном, на щеках выступил багровый румянец. Зубы сверкнули в улыбке, как оскал зверя.

– Я загрызу тебя!.. – почти задыхаясь, вымолвила она. – Загрызу, если ты, шлюха, станешь на пути моего сына.

Какого труда стоило юной вдове взять себя в руки! Ведь она всегда знала, на что способна эта женщина.

– Мадам Луиза, я могу поклясться на Библии, что не беременна от Людовика.

– От Людовика – да. Но если вас обрюхатил твой смазливый выскочка Саффолк, или кто-либо ещё: паж, швейцарец, конюх? Слишком прыткая вы особа, чтобы не подставиться кому угодно, только бы остаться на троне. Анна де Боже рассказывала, в каком беспутстве вы проводили ночи, когда Людовик умирал. И я скорее сгною вас заживо или велю скрутить вам шею и объявлю, что вы свалились с лестницы, чем позволю заявить о беременности!

Теперь Луиза говорила откровенно. Слишком долго она таила в себе ненависть к рыжей англичанке. И эта тварь осмелилась едва ли не намекать, что ждет ребенка!

– Берегись, рыжая сучка! Ты в моих руках. Англия далеко и...

– Довольно! – резко прикрикнула Мэри.

Она с отвращением видела злую улыбку её тонкого рта, холодный блеск широко поставленных зеленых глаз, испарину на бледных впалых щеках. Луиза казалась ей безобразной и опасной. Ядовитой...

– Убирайтесь вон, вы, старая скользкая ящерица, и не смейте больше появляться у меня! Иначе я запущу вам в голову первым, что попадет мне под руку. Кто же тогда будет так опекать права вашего ненаглядного Цезаря?

Мэри была в ярости, и от сознания своей беспомощности действительно могла выполнить угрозу. Луиза это поняла, отшатнувшись от королевы, но, подойдя к двери, все же взяла себя в руки и оглянулась с холодной улыбкой.

– Эти угрозы только осложнят ваше положение. Ящерица, гм!.. – Луиза была задета. – Смею заметить, что мой символ не ящерица, а саламандра – животное, не боящееся огня. И спешу сообщить вам, что у меня есть ещё один символ – сова, птица мудрости и ночной охоты. Теперь я буду охотиться на певчую птичку Мари. И молите Бога, чтобы мои когти не истерзали вас в кровь!

Благородная дама вышла, хлопнув дверью. Мэри без сил опустилась в кресло. Она была измучена и напугана, чувствуя себя и в самом деле маленькой птицей в когтях совы: ни рвануться, ни освободиться... Она огляделась. Черная комната, черная кровать, черные шторы. Могила, в которой она погребена заживо. Она и то, что зреет в ней. Новая жизнь и, возможно, её смерть. Ибо эта женщина-ящерица ни перед чем не остановится.

Вошла баронесса д’Омон, глядя на юную вдову недобрым взглядом. Не подходя к Мэри, она уселась на постель в углу, где обычно ночевала, чтобы и ночью следить за королевой Благородная дама, служившая ещё Анне Бретонской, а на самом деле, шпионка и поверенная Луизы. Мэри не могла видеть. Подойдя к узкому окну и чуть приоткрыв его, она вдыхала сырой зимний воздух, словно миазмы, оставшиеся в комнате после Луизы, отравляли её. Вскоре, после звона колокола, королева увидела за решеткой сада вереницу бернардинок, прошествовавших в часовню: монахини в темных одеждах шли вереницей за своей настоятельницей, за ними, опустив на головы куколи, двигались послушницы в сером.

«Святые сестры, молитесь за меня!» – мысленно попросила Мэри. Не раздеваясь, она легла на кровать. Сколько ещё она сможет таиться, сколько выдержит? Брэндон... Во всем виноват он, и её безмерная, глупая любовь, её неудержимая страсть к его ласкам, заставлявшая её бегать к Чарльзу по переходам дворца. Пока он не уехал к другой... Но ведь он оставил Жанну! И где он сейчас? Наверное вернулся в Англию и ни о чем не догадывается. Но что бы Брэндон мог сделать, если бы даже знал? Мэри заставляла себя сердиться на него, хотя понимала, что в случившемся виноваты они оба. И ещё бывали минуты, когда она смутно осознавала, что ей ничего так не хочется, как вновь оказаться рядом с ним. Она по-прежнему любила, ждала и скучала по нему.

На следующий день её неожиданно навестил Франциск.

Это случилось уже ближе к вечеру. Мэри молилась, стоя; на коленях, когда услышала на лестнице какой-то шум, шаги, властный, приказывающий голос. Дверь неожиданно распахнулась, и в проеме появилась высокая фигура в роскошном, сверкающем каменьями одеянии. Находившаяся в комнате де Нэвэр лишь слабо ахнула, присев в реверансе. Франциск мельком глянул на тучную даму, кивком велев ей удалиться.

– Мари!..

Он смотрел на неё сияющим взором, и Мэри медленно поднялась с колен, как всегда ощутив радость и волнение от его восхищения, откровенной влюбленности.

Королева показалась ему такой же красивой, как и ранее. Несколько бледная, похудевшая, но от этого ещё более хрупкая и большеглазая... И вся в черном. Франциск нашел, что темные тона придают ей некую драматическую трогательность. К тому же Мари по-прежнему так элегантна – длинная креповая вуаль, ниспадающая с её чепца до пола, придавала ей торжественный вид, а руки в узких рукавах, такие тоненькие, казались особенно беззащитными. Но под черным бархатом грудь по-прежнему восхищает своей пышностью... вызывает желание коснуться её. Франциск шагнул вперед, протянув руки, словно собираясь обнять королеву... но удержал себя. Сняв широкий берет, будущий король Франции церемонно поклонился. Королева присела в низком реверансе, погружаясь в пышные юбки на каркасе.

– Мсье племянник...

– Моя королева!

Эта церемония позабавила обоих. Они улыбнулись друг другу, и Франциск все же взял её руки в свои. Они сели на скамью у огня – юная девочка-вдова, вся в черном, и блистательный молодой мужчина в мехах и отсвечивающих пламенем камина драгоценностях.

– Я приехал проститься, – тихо начал он. – Завтра я еду в Реймс готовить все к коронации.

Он пытливо и встревожено заглянул ей в глаза, словно боясь услышать нечто такое, что нарушит его планы. Но Мэри лишь улыбнулась.

– Почему вы говорите шепотом, Франсуа? Будущему королю Франции надлежит говорить во весь голос.

Хотя она понимала, отчего он таится. Маменькин сын прибыл в Клюни своевольно, не спросясь разрешения мамаши. Франциск несколько смутился и одновременно обрадовался её словам.

– Так вы не видите причин, по которым я мог бы не стать королем?

– Ни единой.

Мэри улыбалась. Она добровольно отдавала ему то, что могла попытаться оспорить. И опять Франциск чуть не обнял её. Ей было забавно видеть его сдержанность, и одновременно грустно.

– Ваши глаза так печальны, Мари. Хотя это и неудивительно, – герцог обвел взглядом её покой. – Ужасно! Черный цвет, черные драпировки, занавеси, кресла... Прости меня, Мари, тут я бессилен. Это этикет, обычай, закон, это надо вынести. Положение обязывает. Я ведь тоже живу с нелюбимой женой, вместо того...

Франциск умолк. Он ведь уже не помнил, когда последний раз посещал Клодию в опочивальне. А Мэри... Даже жалея её, он хотел, чтобы она осталась там, где находится.

– Так должно быть, Мари. Никто не сожалеет об этом больше меня, но с этим надо мириться. Я уеду, а вы останетесь. Мы оба должны поступать так, как от нас требует титул, все же остальное...

– Траур окончится, и я уеду, – холодно прервала его Мэри. – Это все, чего я хочу.

– Все?

Он вдруг склонился над ней.

– Зачем вам уезжать, Мари? Останьтесь во Франции, останьтесь со мной! Как король, я поддержу вас в этом решении. Генрих Тюдор не имеет над вами власти, пока вы находитесь в моей стране. Вы будете жить как королева, не нуждаясь ни в чем, в роскоши и почете, пользоваться даже большей властью, чем при Людовике! Вы станете подлинной королевой Франции, а не Клодия. И тогда мы сможем быть вместе! Если хотите, я подыщу вам для прикрытия богатого и родовитого супруга – моего кузена герцога Лоренского, например...

Она отшатнулась, и Франциск умолк, поняв, что сказал не то. Закрыв глаза, он тряхнул головой.

– Простите, Мари. Я просто не знаю, что вам предложить, лишь бы вы остались. Знаете, один итальянский прелат прислал ко двору на ваше имя дифирамб, уговаривая не выходить повторно замуж и жить в покое, наслаждаясь обществом ученых людей, и проявить себя как покровительница наук и искусства. Вы могли бы прославиться.

– Итальянский прелат? – переспросила Мэри. – Так мной ещё интересуются?

Ею интересовались, даже более, чем она могла предположить. В Европе эту вдовствующую королеву называли даже новой Пенелопой, руки которой добиваются множество правителей. Но ей не стоило пока об этом знать, и Франциск лишь повторил:

– Останьтесь со мной, Мари! Во Франции. Кто знает, может, Клодия не переживет родов, кое-кто предполагает и такой исход. И тогда... Если же вы уедете, то заберете с собой радость моего сердца... Мир померкнет для меня.

Как он говорил! Как лгал! Но Мэри уже достаточно знала его, чтобы понять это. И, главное, герцог сам верит в свою ложь. Ей даже стало жаль его. К тому же она понимала, что, если не поспешит уехать, если останется и станет известно, что она беременна...

– Я хочу, чтобы вы стали королем, Франсуа! – горячо и твердо сказала она.

Он поглядел на неё удивленно.

– Я благодарен, но...

Он вдруг умолк, прислушиваясь. Теперь и Мэри различила за дверью голоса, топот, и отдающий приказания голос Луизы. Она почти вбежала, запыхавшаяся, растрепанная, причем не одна: с ней были Монморанси, Бурбон, Тремуйль, даже престарелого кардинала Прие она привела с собой.

– Сын мой, Франциск, весьма похвально, что вы навещаете её величество в дни её траура. Однако вы забыли правила этикета – ни один мужчина, будь то даже король, не смеет навещать мадам Мари в одиночестве!

Конечно же, она поспешила привести с собой целую свиту, наверняка опасаясь, что застанет молодую вдову уже полураздетой, соблазняющей «невинного» Франсуа на ложе порока. Мэри едва смогла подавить улыбку. Царственно кивнув вновь прибывшим, она сделала знак, позволяющий им сесть, и повернулась к Франциску.

– Я внимательно слушаю вас, сир.

Он растерянно теребил подвески на нагрудной цепи.

– Так что я вам говорил?

Мэри решила воспользоваться ситуацией.

– Вы изволили дать согласие на мою просьбу, чтоб в штат вошли члены моей английской свиты. И сказали, что не против, если мне позволят гулять в саду внутреннего двора Клюни.

Он кивнул.

– Да, конечно. Я распоряжусь насчет вашей свиты. Всего две дамы – это мало для королевы. И, конечно, сад! Вам нужен воздух, Мари, вы так бледны.

– Но этикет... – начала Луиза.

– Мадам королева не будет общаться ни с кем, – прервал её сын, взглянув на мать почти сердито. Франциск был недоволен, что Луиза вмешалась в их свидание. – Она будет, как и прежде, жить в уединении, но воздух и прогулки просто необходимы для её здоровья. Она ведь не узница.

Потом они ещё немного поговорили о погоде и о коронации Франциска. Мэри спросила, не прибыло ли в Париж посольство от её брата. Нет, но Генрих Тюдор уже неоднократно писал, справляясь о сестре. Когда темы были исчерпаны, Франциск распрощался с ней, раскланялись и остальные.

Однако после ухода Франциска настроение Мэри несколько улучшилось. Она даже напевала что-то, перебирая струны лютни. Франциск по-прежнему добр к ней, по-прежнему влюблен, и он не даст её в обиду. Конечно, если она не станет мешать исполнению его честолюбивых планов. Но разве она не дала ему понять, что не желает стоять у него на пути? Да, она уедет, и... её рука замерла на струнах. Королева позволила себе расслабиться и помечтать. Да, она уедет, вернется в Англию, в Саффолкшир... Конечно, жизнь при дворе – это почести, блеск, развлечения, но также и интриги, слежка, предательство... Двор хорош лишь в небольших дозах. А в Саффолкшире она будет ездить верхом, принимать гостей, удить рыбу, выращивать травы, будет разгуливать в простой юбке и без корсажа – так удобнее бегать. О, какое бегать! Бегать она не сможет – она будет вынашивать беременность. И, конечно же, она выйдет замуж за Чарльза Брэндона. Ведь иначе и быть не могло, раз она ждет его ребенка! В эту минуту она не думала о ребенке, как о неприятности и обузе, а как о сыне Чарльза, и впервые ощутила мягкую нежность. Ребенок, маленькое дитя – о, это прелестно!..

На другой день к штату королевы прибавилась Анна Болейн.

– Остальная ваша свита уехала в Англию, – сообщила девочка, оглядывая мрачную обстановку королевы. – Я задержалась лишь потому, что мой отец все ещё посол при французском дворе, и жила у него.

Мэри поначалу страшно обрадовалась Анне. Как приятно слышать родную речь, как приятно увидеть хоть кого-то из своих! Она и не предполагала, что Анну к ней приставили как ещё одну шпионку: Луиза надеялась, что королева будет откровенна со своей соотечественницей, откроется перед ней. И перед девочкой Анной опять предстала задача не по летам – ей приходилось угождать своим новым покровителям, доносить о королеве, и в то же время сделать так, чтобы Мэри осталась расположена к ней и ничем не смогла опорочить её перед королем Англии, подданными которого были Болейны.

А Мэри так и забросала её вопросами. Что говорят о ней при дворе? Все ли уже признали Франциска королем, и когда прибудет посольство от Генриха? Знают ли уже, кто войдет в него? В конце концов, Мэри не сдержалась и в упор спросила её о Саффолке.

– Мне известно только, что герцог Саффолк по-прежнему пребывает в Кале, – потупясь, сказала девочка.

– В Кале? Значит, он на континенте? И значит, мой брат может именно его прислать во главе посольства?

Анна по-прежнему не глядела в глаза королеве. Она уже знала, что Генрих, узнав, что Франциск милостиво относится к Чарльзу Брэндону, решил, что именно он должен возглавить делегацию о заключении договора меж Англией и новым королем, а Франциск уже даже послал за Брэндоном своего верного Бониве. Но она не имела права пока говорить об этом. Её дед по матери герцог Норфолк не желал, чтобы Саффолк первым предстал перед Мэри Тюдор, вновь возродив тем самым слухи, будто Чарльз добивается сестру своего короля, а Генрих смотрит на это сквозь пальцы. Поэтому Норфолк при посредничестве королевы Катерины прислал в Париж другого посланника к Марии, некоего францисканского монаха Лэнгли. Об этом Анна и сообщила её величеству.

Мэри пожала плечами.

– Монах францисканец? Не понимаю, зачем, – и рассмеялась. – Думаю, щепетильная мадам Луиза не допустит его ко мне. Ведь пусть он и монах, но все же мужчина, а этой ящерице только и мерещится, что я соблазню любого, лишь бы забеременеть.

А пока она наслаждалась болтовней с Анной, пела с ней, прогуливалась по саду, с наслаждением вдыхая сырой зимний воздух. Анна ныла, что из-за сырого снега совсем промокли её башмачки и кайма на юбках, но Мэри лишь рассмеялась, запустив во фрейлину снежком. А так как Анна была бойкой девочкой и ответила тем же, то какое-то время, они весело бросались снегом, пока их не отвлекла вереница чинно идущих в часовню бернандинок. Мэри даже показалось, что затворницы тоже наблюдают за ними – по крайней мере, одна из послушниц далее приотстала, словно бы сделав попытку подойти. Заинтригованная, Анна сделала ей ободряющий жест и засмеялась, когда послушница, наоборот, ускорила шаги, удаляясь в молельню.

– Ни за что не хотела бы стать монахиней, – заметила фрейлина королеве. – Уйти из мира, лишиться внимания мужчин... какая, должно быть, скука!

По сути, Анна при королеве тоже вела жизнь затворницы. Конечно, Анна была свободнее, могла покидать Клюни, бегая за покупками для королевы. После смерти супруга Мэри осталось немалое состояние, и она могла позволить себе купить все, что угодно. А ещё ей остались драгоценности, множество сверкающих украшений, которыми Людовик так любил баловать юную жену. Порой Мэри перебирала их. Огромный бриллиант «Неаполитанское зеркало» – мерцающий, темно-серый, с бликами на изящных гранях... Он был как раз под цвет её глаз. А прекрасные жемчуга – совершенно круглые, отборные, с нежным лунным оттенком! Рубины, темные, но с огненным сиянием изнутри, а ещё сапфиры и изумруды в тонкой золотой филиграни, драгоценные колье, диадемы, кольца, броши. Их отблеск развлекал Мэри, она любовалась ими, порой даже забывая о мраке черной комнаты, о своем узилище. Казалось бы, за эти сокровища она могла купить все на свете. Но нет. Был ещё спорным вопрос, имеет ли она на них права, не заберут ли их у неё под предлогом, что они принадлежат французской короне.

Складывая украшения, Мэри краем глаза увидела Анну Болейн. Девочка, кажется, не дышала, не сводя глаз с этого великолепия. Сейчас, не видя, что королева наблюдает за ней, захваченная зрелищем отблеска драгоценностей, она не контролировала выражение своего лица. Без обычной игривой веселости, оно и не напоминало лицо подростка: напряженное, алчное, глаза так и горят.

Анна все же заметила, что королева смотрит на неё, и словно испугалась. Но тут же, очаровательно пожав плечами, улыбнулась.

– Какая роскошь! На что бы я только не решилась, чтобы иметь такие же.

И, спохватившись, склонилась к вышиванию. Мэри задумчиво смотрела на неё. Прелестная девичья головка, длинные ресницы, черные волосы, разделенные на аккуратный прямой пробор – сама невинность! Но у невинности имелась роскошная шапочка из бесценного китайского шелка, расшитая золотом и мелкими алмазами, с бархатки на шее свисала большая жемчужина в форме сердца, а в ушах мерцали гранаты, и такой же, но более крупный гранат сиял на броши в форме звезды, приколотой на корсаже. Мэри знала, что Анна Болейн очень любила украшать себя. Даже в замкнутом мире Клюни она то и дело наряжалась, украшая себя дорогими каменьями. Мэри как-то заметила, что драгоценностей у этой девочки поболее, чем у её прочих фрейлин, хотя по знатности рода и богатству Болейны уступали Дакрам и Греям. Откуда же все это? Мэри нравилась Анна, но её опасное положение и постоянная настороженность сделали её подозрительной. Ведь жалование Анны было не так уж велико, чтобы покупать столь ценные вещи, а её отец деньги тратил на коллекцию мебели, и Анна даже как-то жаловалась, что Томас Болейн совсем не помогает ей материально. И тем не менее она ежедневно меняла наряды и драгоценности.

– Откуда у вас сия дивная вещица? – как бы между прочим спросила Мэри, указывая на украшавшую корсаж фрейлины брошь с гранатом в форме звезды. – Дорогое украшение. Девочка смутилась и выронила моток пряжи, который скатывала в клубок.

– Мне лестно, что миледи заметила сию безделицу. Конечно, она не идет ни в какое сравнение с вашим бриллиантом «Неаполитанское зеркало», или с вашими жемчугами. А ваши рубины, такие алые, крупные...

Она словно тянула время, подыскивая ответ. Заметив испытующий взгляд королевы, Анна как можно беспечнее ответила, что получила брошь в подарок от некоего поклонника. Мэри отвернулась к огню в камине и задумалась. Кто, интересно, мог быть этим щедрым поклонником девочки-фрейлины? Флиртовать-то Анна умела, как взрослая, но, перебирая в уме тех, кого она видела в обществе мисс Болейн, Мэри неожиданно отметила, что эту девочку чаще всего замечала в обществе Гриньо. И это её настораживало. Гриньо слишком много знал. Откуда, интересно? Выследил ли он их с Брэндоном сам или ему помогли? Давнишняя история с Курносым, маленькой собачкой, которая, кроме королевы, признавала только Анну Болейн... Мэри зябко поежилась. И почему к ней приставили только Анну? В самом ли деле только потому, что на момент её просьбы видеть в своем окружении соотечественников только она одна осталась в Париже?

– Миледи, вы чем-то огорчены? – заискивающе заглядывала ей в глаза Анна. – Давайте я вам почитаю, это развлечет вас. Принесли новые книги – «Святой Грааль», «Изольда Печальная», «Галльские иллюстрации».

Мэри отказалась от чтения и попросила принести ей яблок. Сейчас это куда важнее. Настало время её месячных, и Мэри с надеждой посмотрела на серебряный ножичек, подававшийся к плодам. Ночью, как и раньше, спрятавшись за пологом, королева сделала на ноге надрез. Нервничая, она несколько переусердствовала – ранка болела и сильно кровоточила. И, хотя поначалу ей удалось всех провести, но именно глазастая Анна Болейн с недоумением спросила, отчего у миледи чулок в крови? Мэри как можно равнодушнее ответила, что просто ей сильно натерла туфелька. Мягкий башмачок из черной лайки на шнурках! Она увидела, что Анна поглядела на неё несколько странно, но ничего другого придумать не могла.

Однако дамы Нэвэр и д’Омон были просто счастливы. Похоже, пока ей удается их обманывать... Но Анна сделалась непривычно молчалива и задумчива. Мэри стала бояться её, не отпуская от себя ни на миг, боясь, что та поделится своими догадками с Луизой. Она ведь все примечает, эта маленькая интриганка! Мэри вдруг вспомнила, как её предостерегала против Анны Джейн Попинкорт. «Не очень доверяйте ей, – говорила она тогда. – Она слишком хорошо знает, в чем заключается её выгода». Что могли пообещать Анне Ангулемы? Да все что угодно! Неужели они переманили её на свою сторону? Анна ведь не дурочка, понимает, что зависит не только от Ангулемов, но и от Англии. Может, это только страхи? Анна Болейн... Что-то подсказывало Мэри, что эта малышка опасна.

– У вас ведь есть брат, Анна? – неожиданно спросила королева.

– Да, миледи. Его зовут Джордж. Он блестящий молодой придворный, и король Генрих приблизил его к себе.

– Вот-вот, Анна. Помните, что будущее вашей семьи зависит от благосклонности моего брата.

Анна так и подскочила, глаза её забегали.

– Миледи... Моя всемилостивейшая повелительница... Я не совсем поняла вас... Хотите, я принесу вам яблок? Белых и крупных нормандских яблок!

Теперь чуть не подскочила Мэри. Но все было гораздо проще: просто Анна, зная, что королева предпочитает эти плоды, хотела угодить ей.

Вечером Мэри повторила то, что и прошлой ночью. Благо почтенная д’Омон всегда засыпала, едва её голова касалась подушки. Мэри, вслушиваясь в её храп, осторожно положила на место нож и слизнула кровь на предплечье – она боялась, что кровь на чулке будет видна. Боже, от каких же мелочей она теперь зависела! Мэри чувствовала, как налилась и отяжелела грудь, по утрам у неё все чаще кружится голова и подташнивает. Пока ей удается это скрывать, но ведь за ней так следят. Обычно женщины сразу замечают, когда с какой-либо согрешившей случается беременность. Может, потому, что за ней так следят, они и просмотрели?