Безумие Куприн Александр

– Оля! Оля! – заревел зверем на улице мужской голос. Он ворвался в мой сон, он уничтожил его. Я открыл глаза темноте. – Оля, где ты? Я знаю, где ты живёшь, – продолжал сотрясать тишину рёв. – Я реально тебе позвоню.

– Что за урод? – проснулась жена.

– Отстреливать надо таких.

– Отстрели, пожалуйста.

– Оля, – на этот раз нараспев отозвался мужчина.

– Гормоны играют.

– Почему именно на нашей улице?

– Оля! Оля! Оля! – прокатилось троекратное по двору, всё ещё не теряя надежды найти свою Олю.

– Эй, ты долбо… иди отсюда на х… – открылся окном чей-то разбуженный рот.

– Отстрелили. Кто-то опередил меня.

Во дворе воцарилась тишина.

– Ушёл, – прошептала Шила, переворачиваясь на бок.

– Оля! Оля! – словно эхо предыдущих криков, голос отдалённо воскрес в соседнем дворе.

– Неужели это так близко? – почувствовал я, как улыбнулась Шила.

В нашей плёнке жизни я не видел ни одного неудачного кадра, как же она была фотогенична. Не только для моего объектива, но и для окружающих. Жена. Даже в кромешной тьме она отбрасывала свет, словно мантию, под которой ничего лишнего, только я и её любовь. У неё, конечно же, были свои тараканы в голове. Однако уничтожить их значило потерять привлекательность. Я включил лампу настольную. В меня ударил свет:

– Читать будешь?

– Да.

– Что?

– Тебя.

– Ты не поймёшь.

– Ну, и что, зато я смогу гордиться, что читал свою жену. Прочёл от корки до корки.

– До подкорки. Мне-то что с этого?

– Что тебе? Бессрочная аренда моей души и моего тела.

– Негусто.

– А я думал, тебе густа.

– Хватит включать испанский, три часа ночи, дай поспать, – уткнулась в подушку лицом Шила… Потом резко развернулась:

– Ты хоть когда-нибудь можешь быть серьёзным?

– Могу, но твой воинственный дух меня веселит.

Шила снова вернулась в подушку.

– Ты не спишь? – окликнул я её через несколько минут, контрольным.

– Самый дурацкий вопрос.

– Почему, почему не спишь?

– А ты не догадываешься?

– Если я догадаюсь, мы опять начнём выяснять отношения.

Читать незнакомые книги в детстве всегда было делом непростым. Я открывала толстые книги страниц на пятьсот, отнимала предисловие и послесловие с примечаниями, произведение становилось заметно тоньше, а если были ещё и картинки, то уж совсем замечательное. Я пыталась освоить скорочтение, чтобы как-то прибавить скорости, читая страницы по диагонали (пытаясь применить теорему Пифагора, где сумма квадратов двух катетов равнялась квадрату гипотенузы), но тогда пропадало всякое удовольствие от чтения, то же самое, что пойти гулять в парк и резануть его по диагонали, чтобы быстрее вернуться домой. Хуже всего получалось с сочинениями. С русским всегда были проблемы, то запятую не там поставишь, то «не» напишешь слитно. Только позже я начала понимать глубину последнего правила: «не» раздельного, когда невозможно было смириться со сказанным, и «не» слитного, когда в силу обстоятельств приходилось терпеть. На русский моего терпения не хватило, я провалила сочинение на первых вступительных экзаменах в университет. Филфак помахал мне своей женственной ручкой. Потом долго шла вдоль реки по набережной, в горле неприятный осадок досады, словно поела вяжущей все усилия хурмы. Фильтр при поступлении был тщательный, меня выбросило, как использованную заварку, на берег Невы. Ничто в этот момент не могло утешить девушку, ни успокоительное родителей, ни обезболивающее друзей, даже симпатичный абитуриент, рядом с которым я страдала сочинение. Женщины более чувственные существа: пока мужчина изучает её физику, внутри женщины уже идёт химическая реакция. Здесь ему важно не упустить время, чтобы не выпасть в осадок. Он упустил, и где-то возле Благовещенского моста оставил меня. Не раскрыл тему («Роль музы в становлении поэта»), таков был вердикт комиссии. И я с ней согласилась. По дороге я успела выслушать его точку зрения: «Все творцы, они по сути поэты, только языки у них разные. Математики, что пишут уравнения словно стихи, композиторы, точно так же музыку, художники – живопись. Они все частички одной теории большого взрыва, где вселенная расширяется, вселенная – не что иное, как сознание, процесс этот постоянный и бесконечный… Писатель или поэт? Не вижу разницы. Напишите роман в столбик, и получится поэма».

Потом он попытался что-то сочинить на ходу.

Я молчала, ему не удалось, а может и не хотелось пудрить мне мозг, может, он не увидел во мне музы, отчасти потому, что я не мечтала в детстве стать ни поэтом, ни писателем, я хотела быть преподавателем, получать оклад и премиальные, по выходным ездить на дачу, летом на море, в 23 года выйти замуж, в 25 лет завести детей, потом стать заведующей кафедры, в 60 выйти на пенсию и нянчить внуков. Какая из меня муза? У муз не должно быть планов.

– Подойдёшь?

– Уже.

Маленький розовый кусок мяса рыдал, кусок моего мяса, моего голоса, моего будущего в скорлупке орехового дерева. Я подошёл к кроватке и качнул её. Рот погас, щёки ушли в себя, и тут же, осмелев, из укрытий вышли два весёлых любопытных огонька. «А, хитрюга, знаешь, что папка тебя любит, знаешь, чем на жалость давить». Детёныш засмеялся, будто услышал меня, я поднял с матрасика соску, вытер полотенцем и сунул ему обратно в рот. Тот втянул в себя недостающую деталь сна и с благодарностью закрыл глаза.

– Уснул?

– Он и не просыпался, – ответил Марс, когда вернулся в постель к жене.

– Кошмары что ли?

– Ага. Соску умыкнули.

У него соску, у меня время. Дети, сколько же они отнимают моего личного времени, времени, которого катастрофически не хватает. Постоянно живу в долг у следующего дня, вот и сегодня уже два часа заняла и до сих пор не сплю. Всё чаще я недовольна собой. Недовольство – это моё второе «Я», оно просыпается раньше меня и ложится позже. Ворчит постоянно, капризничает и нагоняет тоску. Иногда я подумываю пришлёпнуть его, сейчас ищу кого-нибудь для такого дела. Мужчину, который смог бы одним выстрелом положить этому конец, сказав: «Довольно так жить». Ну, и контрольным добавил бы: «Я сделаю вас счастливой».

– Кто же сделает меня счастливой? – произнесла вслух Вика.

– Я не гожусь на такую работу?

– Куда уж. Ты даже с муравьями справиться не можешь.

– Тогда зачем я тебе? – посмотрел я на лицо жены, освещённое экраном. Там шли без звука новости. Сейчас они освещали события, происходящие на её лице.

– Откуда мне знать. Пригодишься, – спокойно смотрела она в телевизор.

– Ты цинична, – ответил Марс, вдруг он явно ощутил рядом холодную чёрствую тварь, чья душа выдыхала каким-то другим текстом, а тело – чужим потом.

– Влияние общества: мужчины – тряпки, женщины – швабры, а порядок в отношениях навести всё равно некому.

– Откуда что берётся, где тот ангел, на котором я женился.

– Да, меня давно не любили.

– Ты заблуждаешься.

– Я уже заблудилась.

– Мечтай.

– Ах, мечты, они ставят меня порой в такое неудобное положение.

– Весь мир давно уже там стоит, – прислушивался Марс к спокойному посапыванию кроватки, где рос малыш.

– Что же его до сих пор поддерживает, – вяло спросила меня жена, забыв поставить в конце знак вопроса…

– Режимы.

– Мне казалось, они падают один за другим. Словно домино.

– Ты как хочешь, а я спать. Выключи его уже, ты же видишь, как он от тебя устал.

– Не могу. У меня в руках пульт от мира. «Они теперь сбились с ног, они пытаются обнаружить след, они даже нашли машину, из которой была убита жертва, теперь разыскивают киллера, того, кто мог это сделать, чтобы узнать, кто же его нанял и зачем, чтобы поймать зло и поставить его в угол, образованный преступлением и наказанием, чтобы успокоить всех». «Киллер», – вспомнил я, как сказала она мне, посмотрев на жену. «Ты убил меня одним поцелуем», а сейчас что, сколько надо было этих поцелуев, хоть целую обойму, а толку никакого, будто стреляешь холостыми, может быть, дело было в том, что их срок годности давно истёк и нужно менять губы, нет, конечно же не её, мои губы, это ведь я ничего не чувствую. Хотя со вкусами вроде как всё нормально. Взять хотя бы клубнику, лучше даже килограмм, а если делать варенье на зиму, то все десять. Какой запах? На всё воображение. Надо признать, что теперь нам (с женой) гораздо вкуснее есть клубничное варенье, несмотря на то, что оно тоже простояло в погребе у бабушки год или два. Даже у варенья вкус остаётся. Выходит, дело вовсе не в губах, которые теперь не тянут даже на маринованные грузди. Может, в языке? Вероятно, он стал канцелярским от долгого семейного общения, он утратил прежний шарм, прежнюю шершавость. Шершень уже не тот. Может, надо менять язык, говорить по-другому, значит и слышать по-другому и мыслить по-другому, но тогда уже придётся менять всю голову целиком. Мы изменились, мы испортились. Да, да, мы испортились, причём давно, и вообще уже не годны не только к употреблению, но даже к использованию. Всё меньше звонков на телефоне. Даже как польза я уже не годен, я стал бесполезным этому обществу. Какое счастье, можно бы воскликнуть и повторить: «Какое счастье – я стал бесполезен этому обществу! И не только я», – снова я вернулся к блоку новостей по ящику. «Но где же тогда счастье? Его же нет тоже. В браке его нет, по крайней мере в моём, может, оно и было когда-то, пока хотелось по три раза на дню, но теперь же нет. Его нет даже на работе, даже в машине, хотя тоже было первые три месяца, когда я только её купил. В холодильнике? Может быть, там оно, по крайней мере, хранится дольше. Да, надо пойти перекусить чего-нибудь», – снова посмотрел я на жену. «Не надо на меня так смотреть» – «Как?» – «Будто между нами уже всё было». – «Нет, я надеюсь, что нет, что ещё не всё» захотелось мне закричать, но я ограничился: «Поставь, пожалуйста, чайник».

Проснулся в 4 ночи, сна нет, темно, долго ворочался, обнимая жену и так и эдак, размышляя, что я такой один, в 5 встал, зашёл на кухню, зашёл в Интернет и понял, что «Нет, не один, нас таких добрая половина, добрая половина проснулась, а вторая спит как ни в чём не бывало, она видит прекрасные сны, это не значит, что она злая, просто у них нервная крепче, или вчера алкоголь, или снотворное, или любовь крепче, та тоже может держать в постели сколько угодно».

Скоро он уйдёт на работу, а у неё отпуск, декрет о мире, о любви к личному мужу, к собственным детям, и Вика будет спать, пока её не растрогает совесть или голодный плач малыша.

Этим утром ей хотелось кого-нибудь прибить. Как назло, никого вокруг. Муж уже ушёл на работу, он у меня молоток, а где лежат гвозди, я не знала. «Может быть, позвонить? Да, он уже в небе. Десять тысяч километров. Ей вдруг дико захотелось ему позвонить и сказать что-нибудь ласковое, чтобы получить пинок за вчерашнее, как наказание». Этим утром ей не хватало мужа, как наказания. День был странный. Дети дружно пошли в школу, за знаниями, будто им вдруг надоело глупить, природа строила из себя весну, вторник косил под понедельник, я, не открывая глаз, делала зарядку в постели. Наконец, выпив кофе, я вырвалась из дома. От города несло осенью, опятами и первоклассниками.

Весной, безусловно, дышалось лучше, потому что воздух проникал через все отверстия, она чувствовала это, она знала, что влияние этого времени года несравненно, как влияние любимого мужчины. «Теперь она, весна, будет управлять мной до тех самых пор, пока я не адаптируюсь». – «Тебе нужен адаптер, чтобы трансформировать твои расстройства, капризы и твои закидоны», – заявил вчера муж. Была ли весна тем самым адаптером? Скорее всего, по крайней мере, напряжение в сети росло. В Интернете все вздыхали, охали и ахали, мечтая поймать кого-нибудь в свои сети. Сколько можно, болтается этот карась в моих, и ни одной крупной рыбы больше за всю жизнь. Всякая рыбёшка попадалась, с одними можно было перекинуться парой фраз, и становилось всё ясно, с другими же не хотелось всю ночь посвятить хронике их жизни. Мне нужен был экшн. Его полная версия, а не трейлер».

– Может, в парке погуляем? – предложил вчера в рабочем порядке муж.

– Опять эта ретроспектива.

– А тебе что нужно?

– Мне нужен экшн. Чтобы мордой в любовь, чтоб накушаться ею до поросячьего визгу. Ерунду болтаю, конечно (муж так и сказал). Почему я такая верная? Или трусливая? Почему я ни разу не попыталась изменить, изменить свою жизнь? Похоже, она меня устраивала. Пришла с работы, кинула её на диван. «Смотри телевизор, я пойду что-нибудь приготовлю, посуду помою». – «А если этот придёт, твой муж?» – «Наш муж!» – «Ну да, наш муж, начнёт приставать». – «Размечталась. Не начнёт, он же уставший, ему нужен ужин, ему нужен покой, но в крайнем случае дашь ему, что ты как девочка». – «Ладно». – уткнётся жизнь в экран, пока я быстро залатаю бытовые дыры. Так и занимаешься вместо любви хозяйством. На черта оно мне сдалось, это хозяйство, а ведь сама к этому шла, сама шаг за шагом, шкаф за шкафом, выстроила это царство уютно-котлетное. Почему нельзя просто купить этот самый уют, в той же самой Ютере, а лучше бы даже в Ашане, на вес. «Девушка, этого хватит на вечер?» – «Читайте на упаковке, там всё написано». Откусишь прямо там же, в магазине, порядок. Принесёшь свежего уюта мужу и детям, они тоже счастливы. Всё, остальное время можно заниматься ничем, кроме любви или, если ты живёшь одна, – собой. И не нужно городить, встраивать мебель туда, где и нет места для самого главного, для любви. Так нет же, вместо этого ты катишь впереди себя телегу и наполняешь её чёрт знает чем. «Тысяча двести сорок», – произнёс кассир, сыграв мне коротенькую увертюру на своём органчике, тот в свою очередь покажет бумажный язык. «А хотела только яиц купить». Вот так же выходишь замуж, вроде как только яйца чьи-то купить, а потом катишь полную телегу чёрт знает чего ещё. Кассир оторвала мне чек и сунула под сдачу вместе с улыбкой: «Приходите ещё». – Приду, куда же я денусь, – собрала я в ладошку железо и пересыпала в кошелёк.

– Вроде четверг только, а я уже вся в субботе.

– Ранняя в этом году весна, – услышала чей-то разговор за спиной.

– Да? А я вот до сих пор ни в кого не влюбилась.

Подруга не слушала, выкладывая на ленту свою пищевую цепочку, вместо неё внимательно слушала я:

– Сегодня поссорилась со своим. Теперь жалею.

– Чего так?

– Погода чудная, могли бы погулять.

– Ыммм, – снова проигнорировала ответ она и выпустила в русло чёрной плоской реки большую форель, та боком легла на ленту и поплыла. Мне стало жалко рыбу, которая сохла на столе вчера на корпоративе в честь 8-го Марта. «Не ждите от жизни подарков! Даже на 8 Марта», – появилась строчка в сознании.

Вика долго не могла вчера уснуть и полночи переписывалась с одним писателем.

«Неужели всё так грустно? И ничего нельзя изменить уже?» – «Можно, конечно. Успех этой женщины был предопределён тем, что она никогда не ждала подарков от судьбы, будь то Новый год или 8 Марта», – скормил он мне новую цитату. «После полуночи вредно есть даже духовную пищу, плохо усваивается». – «Все писатели лгуны, они пишут так красиво, чтобы вы им верили». – «А поэты?» – «Те честнее. Они изгаляются так, что начинают верить сами». – «Значит, вы лгун?» – «Конечно, зачем бы я вам писал в такое позднее время». Здесь Вика поставила несколько скобок-улыбок и добавила:

– Наверное, у вас было много женщин, – решила поиграть на самолюбии творца Вика.

– Достаточно.

– Зачем мужчинам столько?

– Они ищут неповторимую.

– То есть ошибка женщины в том, что она повторяется?

– Выходит, что так.

– Мужчина ищет неповторимую, женщина – единственного. Какая несправедливость.

– Мужчина всегда хочет быть первым, женщина – последней. По-моему, всё по-честному.

– Вы такую нашли? – высунуло голову женское любопытство Вики из-под одеяла, чтобы вдохнуть воздуха.

– Да. Она никогда не задавала мне лишних вопросов. Умная женщина, она знала, что у меня нет лишних ответов.

– Где же она?

– Ушла.

– Почему?

– Потому что была умная.

– И, выходит, неповторимая.

– Уже вышла.

– Извините, вы не видели здесь мои грабли?

– Нет, а что?

– Увидела ваше красивое лицо, захотелось наступить.

«Мне кажется, вы забываете самое главное. Вы же замужем». – «Как же я пропустила?!)))» – «Погода портится, жизнь налаживается». – «Ночь способна наладить и не такое. Я прямо чувствую, как она налаживается!))) Спасибо, доктор! До скорого!!» – закрыла Вика окно, не дожидаясь сквозняка прощания, убрала ноутбук и прижалась к мужу довольная. «Общаешься с одним, спишь с другим, работаешь над собой, жизнь в формате 3Д, и всё только для того, чтобы от неё не отстать».

«Хватит себя жалеть, оставь эту прихоть мужчинам, если ты жалуешься, значит, ты жалеешь себя», – собрала я продукты в пакет и отошла от кассы, оставив там вместе с деньгами остатки чьей-то болтовни.

Утром Шила написала своим студентам, что неважно себя чувствует. Она частенько делала так, когда не было никакого желания двигаться по карьерной лестнице. Уж слишком она была длинна. Шила сидела дома одна, она искала себя дома, протирая пыль с мебели и с других деревяшек, которые боготворил её муж. Одна из поделок упала на пол, тут же явился на помощь Джек. Он опустил нос и стал нюхать шахматную фигурку. Облизнул и снова уставился на Шилу: «Она такое дерево. Я сделал всё, что мог».

– Я знаю, – потрепала его за ухом Шила. – Мужик придёт.

Мужик не пришёл, но позвонил. «Приметы, они тоже модифицируются, появляются новые приложения, функции». К её большому удивлению, это был Марс.

После нескольких восторженных эпиграфов и общих фраз они смогли перейти к деталям.

– Как ты?

– В отпуск хочу. Чувствую себя разбитой. Душе моей необходимо ТО, – поставила на место деревянную пешку Шила.

– Все хотят.

– Я особенно. Летом я сама не своя, всё время ищу моря.

– Кроме этого желания есть что-нибудь новенькое?

– Ты веришь в знаки?

– ПДД?

– Да при чём здесь ПДД. В звёзды ты веришь?

– Больше в мечты. Даже если они не сбываются.

– Им не обязательно сбываться, главное, чтобы они были.

– Вот именно что были. Может, ты знаешь, куда они уходят, мечты?

– Мы уходим, мечты остаются, – почесал макушку Марс.

– Ну, так ты скажешь, что за новости. Впрочем, можешь уже не говорить.

– Затмение солнца завтра.

– Похоже, оно у тебя началось уже сегодня. Разговаривать с тобой – всё равно что долго покорять по серпантину высокую гору, когда, добравшись до самой истины, лента серпантина разлетается в праздничную спираль, и ты всё сводишь к шутке.

– Обычно до истины докапываются.

– Докапываться до тебя себе дороже. Я же знаю.

– Можно было бы привести в пример рудники с открытой добычей ископаемых, до золота которых можно добраться только по серпантину километровых дорог. Вообще это арабская модель общения, круговая, когда тема начинается издалека, с окраин.

– Я знаю, английская – линейная. Русская – волнистая. Между Востоком и Западом. Есть ещё и прерывистая. Не помню чья.

– Это когда ты торопишься что-то объяснить, – улыбнулись мои глаза.

– Хватит тебе уже читать эти новости. Они тебя не пожалеют.

– А как же конституция?

– Государство не женщина, оно никогда не будет тебя жалеть, щадить, греть, утешать, выходить из себя, только ради того, чтобы войти в твоё положение, оно и не должно, нечего на государство пенять. Не нравится, поменяй. Поменяй свой образ мыслей, Земля большая, стань человеком не отдельно взятого государства, а отдельно стоящего, цветущего, стань человеком целого мира. Скулить, безусловно, проще, и, возможно, даже что-то дадут: кому однушку, кому пенсию, кому срок, – всё зависит от тебя. Даже если тебе кинули кость, не торопись её грызть, в кости надо играть. Дай волю чувствам. Только в этом случае в жизни твоей будет драйв, а не потреблятство. Государство не женщина. Женщину найти гораздо сложнее. Особенно такую, как я. Мигрируй, ищи своё место, где тебе будет комфортно гнездиться. И не скули, сведёт скулы, не сможешь целоваться.

– Женщине нужен художник, который доведёт её образ до идеального.

– Хорошего художника отличает воображение, чем глубже оно будет, чем пространственнее, тем больше художника в человеке. Женщины живут образами, а не реальностью.

– Это как?

– Бывает, встретишь мужчину, вроде прекрасен и пахнет хорошо.

– Это я-то прекрасен?

– А начнёшь фантазировать, понимаешь, что с этим ничего не выйдет.

– Я уже переживать начал.

– Не переживай.

– Не… переживу, – добавил после паузы Марс.

Кто-то прятался за помадой, иные за очками, за распущенным волокном, накручивая на палец прядь собственной гривы, кто-то за декольте, куда то и дело норовил провалиться мой любопытный взгляд. Тот праздно блуждал по окрестностям поместья, которое было дано мне в пользование ровно на полтора часа. Сейчас он следил за их руками. Красные ногти – это вызов, они вызывали чувства на бой, чёрные выказывали превосходство, белые – безразличие, розовые жаждали прикосновений, голубые витали надо всем, над партой в том числе. Цвет неба придавал удивительную лёгкость пальцам, а может быть даже и заданию, над которым студентки работали молча. Мне только после четвертого занятия удалось запомнить имена всех. Теперь я их уже смог привязать к голосам, те тихонько звенели, как осы в гнезде, то и дело вылетая из роя, и тогда значение реплик вместе с авторством доходило и до меня. Иногда я подсказывал, умно вякал, чтобы не одичать, чтобы меня не забывали. Скоро разговоры стали громче, это означало, что публика переключилась от познавательного к личному. Сенсорные экраны начали проверять чувства тактильного.

«Chi vuole cominciare?» – оборвала Шила все связи.

Она смотрела на него, внимательно изучая черты лица. Ах, как же ей хотелось сейчас сложить из них одну изящную линию судьбы.

– Белла, может быть, вы? – оторвал Артур её от собственного лица, будто боялся, что эти визуальные поцелуи могут зайти слишком далеко.

– Я? – встала Белла из-за стола. – Попробую.

А в голове моей уже звучал её тонкий голосок: «Дамы и господа, командир корабля Сафин Марс и экипаж, рады приветствовать вас на борту нашего самолёта, который совершает рейс Санкт-Петербург – Барселона. Расчётное время в пути…» Ниточки её ног были завязаны посередине в коленки, Боже мой, до чего они себя доводят, эти прекрасные женщины. «Кто ей поверит, случись что, такой юной? Пассажиры слишком капризный народ». Хотелось взять девочку за руку, отвести в столовую и покормить, кормить несколько дней, пока не появится румянец на щеках, а высушенные формы не нальются привлекательной влагой. Мне кажется, он была бы рада такой заботе. Она начала отвечать. Я не слушал и снова подумал о жене. Я действительно думал о ней слишком много.

– О чём ты всё время думаешь? – услышал я её утренний голос за чаем.

– Я каждую вторую минуту думаю о тебе.

– А каждую первую?

– А каждую первую жду с волнением второй.

Я прошёл по её изгибам и забрался в ухо. Там было чисто и прекрасная акустика, как в консерватории. Сел в первом ряду, прямо напротив перепонки. Я сидел и слушал её сольное выступление.

– Может, выпьем сегодня?

– А что, уже пятница?

– Нет, но почти.

В руках мял программку, которую зачем-то купил. Между актами я стал листать. «Вот тебе инструменты, вот тебе исполнители. Всего две странички», – с недоверием я разглядывал задник программки. «Вот тебе и всё твоё будущее». А голос был прекрасен. Слова струились, и от этого не всё в песнях было понятно. Лучше не вдаваться в текст, иначе будут возникать непонятки. «Какой божественный голос», – согласился я с эпитетом, который случайно услышал в гардеробе на выходе из уха. Я вышел на улицу, где пахло весной, меня тянуло на природу, и я решил прогуляться в парк неподалеку. Мой взгляд двинулся к разрезу её декольте. Я шёл по городу и вдыхал её, раннюю, свежую, капризную. Жизнь состояла из скромных речей листвы и высокопарных – прилетевших из-за границы птиц. Воздух пропитан весной, словно Франция прыснула из флакона эйфелевой высоты на родину. Но у родины был свой неувядаемый аромат, в котором терялись все остальные. На родине царил аромат одиночества. Даже в этой аудитории, среди такого количества прекрасных девушек можно было, оказывается, одичать, не имея ни одной родной души. Может, поэтому преподы заводят себе любимчиков? Я до сих пор не завёл. Я не питал симпатии, они и не росли. В этих стенах я наслаждался одиночеством. Одиночество словно дурная привычка, стоит ему только приспособиться к окружающей среде, как оно сразу же начинает претендовать на четверг, пятницу и на все остальные будни твоей жизни.

Что он знал об этих девушках? Ничего. Что все они соответствовали основным требованиям своей романтической профессии, это – красивая девушка в возрасте от восемнадцати до двадцати семи лет, ростом от 160 до 180 сантиметров, с хорошим здоровьем.

Бортпроводница обязана разбираться в типах самолётов, должна уметь оказать медицинскую помощь и правильно вести себя в чрезвычайных ситуациях. Задачей Артура было научить этих девушек правилам эвакуации на суше или воде. При пожаре задача стюардессы – подавить панику, а потом эвакуировать пассажиров за 90 секунд!

«Как студентки?» – получил я смс-ку от Шилы ближе к концу занятия.

«Твоя женственность порою зашкаливает».

«Это как?»

«Я бросаю все дела, мчусь к тебе».

«Дамы и господа, наш самолёт совершил посадку в Барселоне, температура воздуха +26, просим вас не ждать полной остановки самолёта, не ждать, пока мы вас пригласим к выходу, а уже выходить, поскольку я дико тороплюсь на свидание с собственной женой», – посмотрел я на своих стюардесс. Кажется, они меня поняли и начали потихоньку собираться.

– Я проспала, я выспалась, я счастлива.

– Дайте женщине выспаться, и вы узнаете, как она умеет любить.

Шила рассмеялась в трубку.

– Тронуло?

– До слёз. Знаешь, какие слова больше всего трогают женщину?

– Какие?

– Я хочу от тебя детей.

– Я бы хотел.

– Я знала, что неотразима. Даже мороженое тает, глядя на меня.

В ответ рассмеялся Марс.

– Кто бы сомневался. Чем занимаешься?

– Кино вижу.

– Смотришь?

– Не смотрю, но вижу.

– А что там идёт?

– Не знаю. Хочешь с ним поговорить? Передаю ему трубку, – прибавила звука телевизору Шила и протянула ему трубку.

– Иногда мы с ней играли в покер на раздевание, хотя не умели. В итоге в этом страстном обнажённом азарте мы выигрывали оба, – услышал в трубку Марс.

– Слышал? – вернула она телефон своему лицу.

– Может нам тоже сыграть?

– А мы что, по-твоему, делаем?

– Рискуем.

– Ты опасный, – вдруг ощутила она на себе прикосновения его волосатого тела, так что дрожь пробежала по полю её чувств, пытаясь найти выход из западни. – В тебя можно влюбиться.

– Я чувствую, как у тебя сработала сигнализация. Придётся по дороге домой зайти в магазин, купить шампанского, чтобы выключить… этот день.

– Ты знаешь, что день, законченный шампанским, приравнивается к выходному?

– Только в одном случае – если завтра никуда не надо.

– А женщине всё время куда-то надо.

– Значит, у тебя нет выходных?

– Выходит так.

– Может, просто ты ещё не нашла человека, который тебе их может устраивать?

Ночью не спалось, вдруг захотелось какой-то другой любви, не той, что храпела рядом, не бытовой и не возвышенной, взаимной. «Да, именно взаимной», – повернулась она набок и посмотрела в окно, где остриём проткнул темноту месяц. Весна теплилась на горизонте ранним рассветом. Она на своей гармошке играла моими гормонами. Муж не слышал этой музыки или делал вид, что глухой. Она посмотрела на его выдающийся из ночи профиль, потом потянулась и достала со столика телефон, забралась в сеть и начала листать свои новости тех, кто так и не обрёл ночного счастья. Она снова посмотрела на мужа, тот спал, закрыв один глаз. «А что если второй у него открыт?» Она поднялась над его лицом и заглянула на другую сторону физиономии. «Нет, и второй закрыт. Какой же он скучный ночью, муж». Между тем полуночники умничали, выставляя чужие премудрые цитаты. Для полного счастья ей не хватало одного (нащупала она его страницу, но того не было в сети), в крайнем случае двух (перешла пальцами на другую), однако случай тот был настолько крайним (не стала ничего писать), что мог не понравиться законному.

– На гранату, – протянул он мне тяжёлую железку. – Отомсти за Родину, – показал он рукой в небо, где кружили, словно хищники над жертвой, истребители.

– Я не докину, – взял я холодную железяку.

– Не забудь про кольцо, – уже не слушал меня сержант. – Ты помнишь, как говорил наш генерал: «В войне, как и в спорте, главное – участие».

Я посмотрел на своё обручальное кольцо, оно блеснуло бриллиантовым зрачком, словно плачущий хрусталик жены. Жену стало жалко. Я обещал её защищать.

Одним глазом я досматривал сон, вторым краем глаза я увидел, как поменялись цифры на экране телефона, время подмигнуло мне 06.00, оно тоже начало потихоньку продирать глаза. «Поднимите мне веки», – по крыше гулял ветер, словно Вий, тяжёлыми шагами заставляя вздрогнуть мою тишину. Он бил невидимыми тумаками в стекло, иногда наваливался всем телом, так плотно, что в комнату проникали порывы тревоги. Стоило только включить ящик, чтобы понять: мир не спит, его трясёт от новостей. В эти утренние часы ему было не до счастья. Для счастья миру не хватает лени. Будь мы ленивее, мы бы меньше работали или бы вовсе не работали. Тем более весна, которая уже вовсю жила на улице. Весна – это привлекательная девушка, у которой большие планы на лето. И то, что она согласилась выпить с вами кофе, ещё не значит, что скоро вы сможете любоваться ею не только через окно. Ночью там было ещё довольно морозно. Это немудрено. Хорошенькая женщина должна уметь кусаться, иначе за что же её любить.

Она гладит моё лицо своей острой металлической ладошкой, это похоже на ласку в период большой нелюбви. Я рискую порезаться. Время от времени возникают на коже красные извержения страсти, будто красная магма вышла на поверхность земли. Она горячая, течёт не спеша. Вся моя жизнь из таких вот порезов, разделённых временами ласки и пены. Шрамы позволяют чувствовать эту жизнь ярче. Я вытираю пену полотенцем, смываю щетину с бритвы. Две пощёчины одеколона себе и ему, своему гладкому эго. Хотя с щетиной ему лучше: мужество на лицо.

Я выключил свет в ванной и снова вернулся в спальню.

– Проснулась?

– Да, а тебя нет. Где ты был?